Однако мудрый скептик Моэм, в отличие, например, от своего соотечественника и крупного писателя Олдоса Хаксли, не принимал восточный мистицизм на веру, тем более не превращал в веру, то есть не ставил новую религию на место старого христианства. Так и для его героя веданта не символ веры, а своеобразное руководство в повседневной жизни; основательное штудирование веданты под наставничеством обязательного учителя - "гуру" - лишь укрепляет Ларри в том, о чем он уже догадывался, помогает сформулировать ответ на некоторые вопросы, который уже перед ним маячил, хотя не давался в руки.
      Сопоставление Ларри с Эдвардом Барнардом из раннего рассказа Моэма позволяет увидеть, как изменилось представление писателя о личности если и не идеальной, то к идеалу приближающейся. В обоих случаях решительный отказ от официальных ценностей буржуазного образа жизни предполагается как изначальное условие. Добавим к этому терпимость, мягкость и благожелательную открытость миру. На этом сходство кончается. В характере Барнарда нет того, чем щедро наделен Ларри, - органичного стремления к непрерывному духовному поиску и обновлению. Второе принципиальное отличие - решение проблемы "я и другие". Герою новеллы достаточно, чтобы его оставили в покое, дав возможность, как вольтеровскому Кандиду, возделывать свой сад. Ларри этого мало. Противясь любым попыткам превратить его в чью-либо собственность, он в то же время готов отдать себя и свое участие в распоряжение тех, кому это жизненно необходимо. Об активном милосердии Ларри свидетельствует его отношение к двум "падшим" в глазах респектабельного общества женщинам Сюзанне Рувье, которую он в прямом смысле спасает от смерти, и сломленной обстоятельствами американке Софи Макдональд.
      Повествователь - а он, напомним, носит здесь настоящую фамилию автора уже не задумывается над тем, являет ли собою жизнь Ларри "самое высокое произведение искусства": она, эта жизнь, оправдывает самое себя и наполняется смыслом, не нуждаясь в том, чтобы ее ценность отмеривали по эстетической шкале. Знаменательно, что Моэм, неизменно скрывающийся в романах и новеллах за маской рассказчика и не позволяющий себе выносить нравственный суд над персонажами (это делает за него читатель), в данном случае, когда грань между автором и повествователем практически стерта, демонстративно нарушает это правило, самим для себя установленное, и выступает с прямой оценкой: "...я могу только восхищаться светлым горением столь исключительного человека". Это говорит о том, что в своем, можно сказать итоговом романе он объективно признает: смысл жизни человека - в ее нравственном содержании. Существенная, добавим, поправка к размышлениям на эту тему в "Узорном покрове" и "Подводя итоги".
      Широко бытует мнение, будто Моэм популярен постольку, поскольку писал увлекательно и просто. Смеем утверждать, что не меньшее значение имело то, о чем он писал. Не подходи он к жизни серьезно, без скидок на заниженные запросы любителей необременительного чтения, не задавайся он вопросами, требующими от читателя встречной работы мысли, - и популярность его была бы совсем другого рода. Это - основное. Но и без неповторимого "моэмовского" стиля, разумеется, не было бы того Моэма, которого ценит и любит самый разнокалиберный читатель.
      В вопросах формы писатель был так же взыскателен, как и в отношении содержания своей прозы. Он был профессионалом в хорошем смысле, писал каждый день, и только дряхлость положила конец этой привычке, с годами превратившейся в потребность. Он ни разу, даже будучи уже признанным мастером, не позволил себе представить на суд публики "сырую" или по каким-то причинам не удовлетворяющую его вещь. Он жестко следовал реалистическим принципам композиции и построения характера, которые полагал наиболее отвечающими складу своего дарования: "Сюжет, который автор рассказывает, должен быть ясным и убедительным; он должен иметь начало, середину и конец, причем конец должен естественным образом вытекать из начала... Так же как поведение и речь персонажа должны вытекать из его характера" ("Десять романистов и их романы") {Вопросы литературы. 1964. Э 4. С. 149.}.
      Над фразой и словом он работал упорно, доводя каждое предложение до филигранной отделки. "После долгих размышлений я решил, что мне следует стремиться к ясности, простоте и благозвучию" - так сам Моэм определил в "Итогах" специфические черты своего письма, и читатель находит у него особую соразмерность между смысловым наполнением, звучанием и даже внешним рисунком предложения, фразы. К его прозе с полным основанием можно отнести канон совершенной поэтической речи, в образной форме описанный великим поэтом английского языка нынешнего столетия Т. С. Элиотом:
      Каждая верная фраза
      (Где каждое слово дома и дружит с соседями,
      Каждое слово всерьез и не ради слова...
      Разговорное слово точно и не вульгарно.
      Книжное слово четко и не педантично,
      Совершенство согласия в общем ритме)... {*}
      {* "Литл Гиддинг - V" (из "Четырех квартетов").
      Пер. А. Сергеева.}
      Поэтому проза Моэма "фактурна" и эмоционально выразительна при всей естественности, простоте, отсутствии стилевых украшений и орнаментальности.
      Парадоксальное сочетание вещей, казалось бы, несочетаемых, которое, за неимением или нежеланием объяснения, удобно списать по разряду противоречий, было в высшей степени свойственно Моэму, человеку и писателю. Связанный рождением и воспитанием с верхушкой "среднего класса", именно этот класс и его мораль он сделал главной мишенью своей язвительной иронии. Один из самых состоятельных литераторов своего времени, он обличал власть денег над человеком. Скептик, утверждавший, что люди ему в принципе безразличны и ничего хорошего ждать от них не приходится, он был особенно чуток к прекрасному в человеке и ставил доброту и милосердие превыше всего. И далее в том же духе.
      Книги Моэма и личность их автора вызывали, вызывают и, можно с уверенностью сказать, будут вызывать к себе разное отношение, но только не равнодушие. Честность писателя перед самим собой и своими читателями всегда импонирует. Она вызывает на заинтересованный разговор с сопоставлением суждений, оценок и точек зрения, и такой разговор с Моэмом ведут вот уже несколько поколений, соглашаясь с ним, споря, а то и полностью расходясь во мнениях. Значит, книги Моэма продолжают жить, а с ними и их автор.