– Вася, со мной что-то неладное. Какая у нас высота?

– Две тысячи, командир. Держите курс на аэродром, буду отбиваться.

– Ищи посадочную площадку, я не могу вести машину.

– Скоморох, продержись немного, – перешел Вася на «ты», – я попробую отогнать «мессеров», тогда что-нибудь придумаем.

– Ладно, действуй…

А силы мои тают. Начинаю снижаться, искать, где бы приземлиться. Сознание то и дело пронизывает мысль:

«Снимки! Снимки! Их ведь ждут».

Передал по радио Овчинникову:

– Ищи посадочную площадку, ищи.

Сколько после этого прошло времени – не знаю. Передо мной вдруг возник силуэт самолета Овчинникова, я услышал голос ведомого:

– Следуй за мной, идем на посадку…

Это было как нельзя кстати – внизу я ужо ничего не видел.

– Вась, высота?

– Пятьдесят метров.

– Становись рядом, подсказывай высоту.

– Хорошо, командир.

Он тут же пристроился крыло в крыло.

– Чуть ниже, выпускай щитки, убирай обороты. Десять метров, пять метров, чуть ручку на себя…

Что было дальше – не помню.

Очнулся от ласкового прикосновения чьих-то теплых рук. Открыл глаза – надо мной миловидное девичье лицо.

– Где я, что со мной?

– В госпитале, милый. Была очень высокая температура. Теперь все проходит.

«Малярия», – мелькнула мысль. Снова дала знать о себе – я болел ею еще в детстве.

Пролежал всего три дня – заботливые медсестры, врачи хорошее лечение быстро сделали свое дело. За мной прилетел сам комэск – Михаил Устинов. Устроил меня в фюзеляже Ла-5 и доставил в полк. От него я узнал, что мой самолет yжe стоит на своей стоянке целый и невредимый. Пленки в тот же день были отправлены по назначению.

Все кончилось благополучно благодаря Василию Овчинникову. Он еще раз доказал, что с ним можно идти в огонь и в воду.

В полку мне дали два дня – отдохнуть, набраться сил.

В те дни решилась судьба Днепрогэса. Множество фотоснимков, добытых не менее дорогой ценой, чем те, что доставили мы с Овчинниковым, помогли изучить все подступы к плотине, определить места, где могли быть проложены кабели, заложена взрывчатка. После этого штурмовики буквально «перепахали» подозрительные места, чтобы нарушить взрывную систему.

Пока действовали штурмовики – не дремали саперы. Под взрывами бомб, свистом осколков они находили и резали провода, обезвреживали заряды. Все это в темную осеннюю ночь, в холодной воде.

А на КП фронта с нетерпением ждали вестей.

«Нервы были напряжены до предела, – писал впоследствии В. А. Судец, – казалось, ночь никогда не кончится. В эти долгие тревожные часы я поделился с М. И. Неделиным воспоминаниями своей юношеской поры. Ведь тут, в Запорожье, я знал каждую пядь земли, каждый камень и куст. Мальчишкой рыбачил в этих местах, а стал постарше – ходил сюда в походы с друзьями.

Наши отцы и старшие братья громили здесь в годы гражданской войны врагов революции, а в июле – октябре 1941 года насмерть стояли отважные советские воины, остановившие танковые орды генерала Клейста. А теперь мы опять ведем бой – бой за Днепрогэс…»

К этому остается добавить, что Владимира Александровича Судца боевая судьба снова привела в те места, где он со своим авиационным корпусом сражался в 1941 году. Теперь крылья его армии несли освобождение родному краю.

В эти боевые дни к нам на полевой аэродром в Близнецы приехали артисты из Горького. Среди них много совсем еще молоденьких, симпатичных волжанок. Все торопились закончить свои дела, чтобы вечер провести с гостями.

Вместе с артистами прибыл и командир корпуса со своей юной красавицей дочкой. Естественно, всем хотелось посмотреть на нее, а при случае и потанцевать. Все желали отдохнуть, повеселиться, просто побалагурить с новыми знакомыми.

Солдаты сделали помост, натянули брезентовые кулисы, установили скамейки. Настоящий летний театр.

Встреча с артистами радовала, настраивала на веселый лад. И когда мне приказали быть готовым к вылету, я подумал, что это розыгрыш. Начал отшучиваться. Но лететь пришлось.

Возвращаясь после выполнения задания, я понял, взглянув на часы, что концерт уже идет. И тут во мно проснулось желание показать и «свой номер». Километров за десять до аэродрома перевел самолет на снижение, на бреющем вывел его прямо на наш импровизированный летний театр и совершил над ним крутую горку. Сильной струей воздуха сорвало брезент. Все бросились врассыпную.

Как мне потом рассказывали, никто не успел сообразить, в чем дело. Все решили, что это «фоккер». И если бы я догадался сразу уйти в сторонку, а вернуться и приземлиться только через некоторое время, – никому бы и в голову не пришло, что все это моя работа.

Ну и лютовал же генерал Толстиков! Его, всегда выдержанного, спокойного, как будто подменили. Да и понятно: приехали артисты, на концерте присутствует сам командир корпуса, а тут вдруг такая выходка.

Не знаю, чем бы все закончилось, если бы в дело но вмешались артисты. Кто-то сказал им, что я волжанин, и они, окружив Толстикова, стали просить за меня.

– Нам даже интересно это, – говорили они, – хоть немного почувствовали боевую обстановку, настоящий фронт.

Смягчилось сердце комкора, артисты сразу же подхватили его и меня под руки и повели к «театру». Инцидент исчерпан, концерт продолжается!

…Полевые аэродромы. Сколько их было на нашем боевом пути! Все похожие друг на друга и все такие разные по событиям, которые пришлось пережить. Ныне многие из них перепаханы, превращены в сады. Нам, ветеранам, порой трудно определить их прежнее расположение, и помочь в этом могут только местные старожилы. Но сколько воспоминаний – самых разных – хранится в памяти!

Из Близнецов мы перелетели под Синельниково.

30 ноября 1943 года отсюда в вышестоящий штаб пошло следующее донесение: «Три Ла-5 сопровождали девять Ил-2 в район Кашкаровки. По пути встретили восемнадцать Ме-109 и девять ФВ-190, с которыми вели бой в течение 15 минут. В результате противник в районе цели два Ил-2 сбил и два подбил. Истребители потерь не имели. Лейтенант Скоморохов сбил один Ме-109».

Это был самый тяжкий день в моей фронтовой жизни.

Все происходило так.

Мартынов, Володин, Любимов и я отправились на прикрытие группы Ил-2, которую возглавлял штурман полка А. Заболотнов. Вскоре после взлета на самолете младшего лейтенанта О. Любимова забарахлил мотор. Он вернулся. Мы остались втроем – начало малоутешительное.

Пересекли линию фронта, подошли к цели. И тут как снег на голову – целая свора «мессеров». Со многими из них сразу схватились Мартынов и Володин. Я держусь ближе к штурмовикам, прикрываю их.

Об этой схватке трудно связно рассказать. В ней ничего нельзя было предвидеть, невозможно было вести ее по какому-то плану. Требовалось защитить «горбатых». И мы вошли в какую-то невообразимую карусель.

Первый заход штурмовикам удался – они свое сделали. Собрались было уходить, вдруг слышим голос командира дивизии:

– «Горбатые», повторите заход.

Заболотнов обращается ко мне:

– Скоморох, как ты? Где твои? Обеспечите нам второй заход?

– Ведомых не вижу. Ваш удар пришелся по цели. Может, нет смысла его повторять?

Доложили комдиву. Тот ответил:

– Ребята, нужен еще один заход. Пехота очень просит.

Если нужно – так нужно!

Пошли «илы» на второй заход. «Мессеры» еще больше остервенели, набросились на нас. Появились Мартынов и Володин в окружении стаи «мессеров».

– Уходите в сторону, оттягивайте их, – успел сказать я и увидел, что мне в хвост заходят два «мессера». Ныряю под «горбатых», те открывают огонь, и фашистские летчики уходят в разные стороны.

Начинаю косой петлей выходить к «илам» – и вижу, как к одному из них пристраивается стервятник, вот-вот откроет огонь. Упреждаю его – даю очередь чуть выше «мессера». Фашист отжал ручку. Я снова посылаю такую же очередь – он еще ниже опускает нос. Я стреляю – он отжимает. Чем это кончится? Не даю противнику выйти из пикирования, держу перед его носом пушечную трассу до самой земли. Он врезается в гребень бугра, не решившись прорвать мою огневую завесу.

Но радоваться победе не пришлось – одновременно с «мессером» рухнули на землю и два «ила». Дело в том, что к месту боя подошла девятка «фоккеров». Пользуясь численным превосходством, фашисты сбили двух «горбатых», двух подбили.

Приказ командира дивизии был выполнен, но мы возвращались на аэродром в омраченном настроении. Злость, недовольство собой терзали каждого. Сердца переполняла ненависть к врагу, упорство которого сейчас возрастало обратно пропорционально численному перевесу. Один на один он уже в бой не вступал. Даже в паре фашисты избегали встреч с одним нашим. А вот восемнадцать, двадцать семь против троих – тут они распоясывались. Ну, ничего, скоро и этому придет конец!

Заболотнов переживал то же самое, что и мы. В наушниках вдруг раздался его густой баритон:

Мы все подхватили нашу любимую песню. Ей аккомпанировали моторы пяти штурмовиков и одного истребителя.

«Пусть ярость благородная вскипает, как волна…», – звучало в эфире как клятва, как призыв к мщению за наших боевых друзей.

На аэродроме меня встретили Мартынов и Володин. Их машины были изрядно потрепаны огнем противника.

…Октябрь – ноябрь – месяцы замечательных побед Красной Армии. Освобождены Днепропетровск, Днепродзержинск, Запорожье. 6 ноября, в канун 26-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, наши войска вошли в столицу Советской Украины Киев. Мощными салютными залпами отмечены эти победы в Москве.

А в Тегеране идет конференция глав правительств трех держав – СССР, США и Великобритании. Она о многом говорила: наши успехи на фронтах заставляют всех считаться с нами, поднимают престиж Страны Советов. Все это радовало, вселяло в нас уверенность в завтрашнем дне, вызывало прилив бодрости и энергии.

В крестьянской хате, где устроились Устинов, Мартынов, Шевырин и я, оживленно обсуждали последние события. К нам присоединились и хозяин с хозяйкой.

– Скорише, синки, кинчайте з Гилером, може, доньку нашу повернете… – вздыхали они.

Их семнадцатилетняя дочь была угнана в рабство в Германию. Двадцатый век – и рабство. Казалось бы, несовместимые понятия. Но факт оставался фактом.

Мы как могли утешали хозяев, обещали поскорей добраться до фашистского логова и освободить из неволи их дочь. Никто из нас не сомневался, что именно так и будет: мы уничтожим фашистского гада там, откуда он выполз.

Но это все еще впереди…

В декабре вся наша дивизия расположилась на полевых аэродромах вокруг Днепропетровска.

Погода не баловала нас. Боевая активность авиации снизилась. Казалось, пришло время передышки. Но передышка на войне – понятие относительное.

Как-то вернулся назад наш По-2. Летчику было поручено доставить секретные пакеты в штабы полков.

– Страшный туман – не мог пробиться, – доложил он.

Пакеты были из штабов 3-го Украинского фронта и нашей армии. Не доставить их к месту назначения – значит сорвать какую-то операцию, а это грозило большими неприятностями.

Начальник штаба дивизии полковник Д. Русанов велел выполнить приказ любой ценой, отправив летчика на боевом самолете. Выбор пал на меня.

Сунув пакеты за пазуху, я взлетел. Туман – не видно ни зги. Пришел в район полевого аэродрома, а где он – определить не могу, хотя мне приходилось летать сюда на разведку. Вышел на Днепр, пронесся на малой высоте вдоль реки, заметил знакомый глубокий овраг, он и вывел меня почти к месту посадки, пришлось лишь немного довернуть, Сел с трудом, а потом долго соображал, куда рулить – видимость плохая. Вскоре появляется подполковник В. Шаталин – он тогда командовал полком.

– Ты что, приблудился?

– Да нет, пакет вам доставил.

Из бедой мглы выскочил газик командира дивизии полковника А. Селиверстова. Оказывается, не надеясь, что я пробьюсь сквозь туман, он лично приехал сюда.

– Ехать тяжело, а как же вы летели? – удивился комдив.

– Ползком по оврагам, товарищ полковник! – ответил я, и все рассмеялись, приняв мои слова за шутку.

– Разрешите следовать дальше? – обратился я к комдиву. – Надо еще один пакет доставить.

– Выждем немного. Может, распогодится? Часа два спустя, когда снегопад немного уменьшился и видимость чуть улучшилась, Селиверстов сказал:

– Даже сейчас рискованно посылать тебя, а нужно.

– Пробьюсь как-нибудь!

– Ну что ж, давай. Только будь осторожен… в оврагах.

Прежде чем взлететь, решил кое-что уточнить на земле. Мимо Кайдаков проходят шоссейная дорога и линия электропередач на Запорожье, Никополь. Развернул самолет параллельно им. С трудом оторвался от земли. И тут же пошел сильный снег, облепил машину. Набрал высоту метров двадцать пять. Боялся только одного – зацепиться за провода и потерять их из виду.

Помню: к полевому аэродрому примыкает лощина. Но как ее найти? Снег совершенно залепил переднее стекло. Смотреть можно только в боковые, да и то трудно что-либо разглядеть. В такую непогоду я еще никогда не летал. Где же спасительная лощина? Вот что-то темнеет внизу. Лощина? Да, это она! Выпустил шасси, щитки. Вижу – впереди купол церкви. Так и должно быть. Доворот вправо. Посадка. Рулить снова невозможно – дальше носа ничего не видно. Спасибо, товарищи включили прожектора.

Командиром здесь Григорий Денисович Онуфриенко. К нему бы я пробился сквозь огонь ада. Он же был немало удивлен. Смотрел на меня и глазам своим не верил. А когда поверил – только и сказал:

– Не будь рядом самолет, ей-богу, решил бы, что ты пешком притопал.

Утром следующего дня я собирался домой, а полк Онуфриенко отправлялся на штурмовку переднего края противника в районе Кривого Рога. Туда же следовал и полк Шатилина. Вот какая тайна хранилась в пакетах.

Что же касается летчиков нашего полка, то им пришлось срочно заняться совершенно необычным по тем временам делом – обучаться ночным полетам. Большая часть полка во главе с Мелентьевым перебазировалась на полевой аэродром в Павлоград.

Вызвано это было тем, что в Синельникове штаб 3-го Украинского фронта несколько раз подвергался ночным бомбардировкам. Нужно было принимать какие-то меры. К нам прибыл командир корпуса.

– Что будем делать? – спросил он.

– Учиться летать ночью, – ответили мы хором.

– А кто хоть раз был в ночном небе?

– Мне дважды пришлось… за пассажира, – заявил я под общий смех товарищей.

– За пассажира, говорите? Тогда, пожалуй, с вас и начнем. Первый полет в сумерках, а потом – в темноте.

В тот же день был подготовлен старт: разложили костры, расставили ниточкой фонари для обозначения взлетной полосы.

В сумерках никаких затруднений я не испытал. При ночном взлете уклонился в сторону на разбеге. Обошлось благополучно.

Но однажды случилось совершенно неожиданное. Меня вдруг ослепили прожекторные установки нашей системы ПВО. Схватили и не выпускают из своих цепких, ярких лучей. Не хватало еще, чтобы свои зенитки открыла огонь. Пришлось уйти в сторону Запорожья, а оттуда украдкой, чтобы, не дай бог, снова не заметили прожектористы, возвращаться домой.

Не было у нас никакого опыта ночных полетов, не знали мы тогда, что организация их требует четкого взаимодействия с войсками ПВО. Я оказался не единственным летчиком, которому пришлось вступать в единоборство с прожекторами.

На этом наша учеба закончилась – следующей ночью мы уже несли боевое дежурство. Я провел первый в своей жизни ночной бой, в котором лично чуть было не стал жертвой своих зенитчиков. «Хейнкель» рванулся в сторону и выскользнул из объятий прожектора, а мой истребитель тут как тут. И хоть зенитчики были предупреждены о наших действиях, однако еще не умели различать ночью свои и чужие машины – всему нужно учиться – и открыли по мне бешеный огонь. Вырваться из огневого кольца удалось чудом.

И все же эти испытания не прошли даром – пару вражеских машин наши летчики сразили и тем самым заставили противника отказаться от ночных бомбардировок. Мы же убедились: на войне, когда требует обстановка, все можно достичь и освоить, но лучше готовиться к любым действиям заранее. Сейчас даже курсанты летных училищ осваивают ночные старты. Могли овладеть ими и мы – хотя бы в запасном полку. Тем более что тогда уже знали: немцы летают ночью. К сожалению, наверстывать упущенное нам пришлось в боях.

3-й Украинский фронт ведет упорную борьбу за расширение плацдармов на правом берегу Днепра. К концу года, когда враг был отброшен да 20-30 километров севернее Марганца, наступление на кировоградском и криворожском направлениях приостановилось. Но воздушные бои не прекращались. Они были насыщены всевозможными драматическими ситуациями, в них проявлялись исключительное самообладание и мужество.

Как-то к нам пришли свежие армейские газеты с портретами гвардии лейтенантов Петра Кальсина и Георгия Баевского. Крупным шрифтом было написано: «Геройский подвиг комсомольца Кальсина». Газета рассказывала о том, что 12 декабря 1943 года оба летчика вылетели на задание в район Никополь – Кривой Рог. В воздушном бою самолет Баевского был подбит, стал снижаться. Приземлился на территории, занятой противником. Летчику грозил плен. Но находчивый лейтенант Кальсин приземлился рядом с подбитым самолетом товарища, поднялся с ним со вспаханного, мокрого поля и вернулся домой.

Тогда же по всей армии прогремело и имя Николая Краснова. На наши позиции в районе Запорожья двигалась целая армада бомбардировщиков. И неожиданно сверху свалился на них неизвестно откуда взявшийся юркий краснозвездный истребитель. Он с ходу поджег одного «юнкерса», затем второго.

На помощь ему подоспели другие истребители. Противник, сбросив бомбы на свои же окопы, ушел, не досчитавшись четырех самолетов.

В тот же вечер в штабе нашего корпуса раздался настойчивый звонок.

– Скажите, как фамилия летчика, который дрался сегодня с бомбардировщиками? – спросил пехотный командир. – Краснов? Объявите ему от всех нас сердечную благодарность.

Всего в боях за Запорожье Герой Советского Союза капитан Н. Краснов уничтожил одиннадцать самолетов противника.

Узнали мы в те дни и имя еще одного героя – уроженца Днепропетровщины лейтенанта Г. Кучеренко. Случилось так, что он был сбит над родными местами. С большими трудностями, измученный, окровавленный, возвратился к своим, снова сел за штурвал истребителя и сразил в боях восемь фашистских самолетов.

«За 3 дня 6 побед», – так называлась корреспонденция в армейской газете, посвященная Олегу Смирнову, позже ставшему Героем Советского Союза.

В небе Украины доблестно сражались верные сыны социалистической Родины – представители многих национальностей. Лейтенант А. Суворов – русский – уничтожил десятки немецких танков, младший лейтенант В. Кривонос – украинец – поджег на фашистском аэродроме несколько самолетов. Лейтенант Султан-Галиев – татарин – вогнал в приднепровскую землю восемь стервятников. Старший лейтенант Е. Савельев – родом из Карелии – в боях за Левобережную Украину заслужил звание Героя Советского Союза.

…Наступал Новый, 1944 год.

Каждый мысленно оценивал пройденный боевой путь, свой вклад в общее дело борьбы с фашистами.

Более двенадцати месяцев я на фронте. Хотелось разобраться, какие перемены произошли во мне, каким я стал?

В последнее время думал о том, что мое прежнее мальчишество бесследно улетучилось. А вот признаков чисто юношеского возраста что-то не замечал. По-моему, война всех нас перебросила через эту прекрасную пору, сразу ввела в мир взрослых мужчин. Юноша – мечтатель, романтик. На фронте этого почти не было. Там царил один жестокий закон: не мы врага – так враг нас. И вся энергия ума, все физические силы уходили на то, чтобы все-таки повергать, а не быть поверженным. Согласитесь: такое – не для юношей, такое – удел зрелых мужей.

Но нам ведь было по двадцать два… По виду мы оставались совсем молодыми парнями, а внутренний мир далеко не соответствовал нашим юным годам.

У каждого – пять, десять, пятнадцать сбитых самолетов. Мой счет в небе Украины доведен до тринадцати. Подводя итоги боевой работы за год, командир эскадрильи капитан Устинов отметил, что мною не потерян ни один ведомый и моего боевого самолета не коснулся ни один вражеский снаряд.

Где ты, прежний, адлеровский Николай Скоморохов? Где ты, желторотый птенец, не умевший постоять за себя? Правду говорят, что за одного битого двух небитых дают.

Я еще не знаю, как сложится моя дальнейшая фронтовая судьба, что ждет меня впереди. Но у меня уже не бегают мурашки по спине при встрече с фашистской воздушной армадой, а это позволяет сохранить ясность мысли, трезвость расчета, спокойствие и выдержку.

Мне удалось открыть для себя простую истину: проигрывает тот, кто ошибается. В бою это стоит жизни. Ставка слишком большая. Значит, надо научиться не ошибаться, использовать каждый промах врага.

Приоткрылась и другая истина: можно отлично владеть самолетом, умело строить маневр, метко стрелять, но не обладать главным качеством летчика-истребителя – боевой активностью, – и победы не видать.

А ведь, как это ни странно, именно об этой черте воздушного бойца нам меньше всего говорили. А, оказывается, надо было. Зачем заново открывать то, что уже известно? Был опыт воздушных боев в Испании, на Халхин-Голе, в период финской кампании. Но, к сожалению, до нас, курсантов, он почему-то не дошел. И мы, как говорится, начинали с нуля.

Нас приучали к летной дисциплине. Это было верно. Прежде чем научиться писать, читать – надо освоить азбуку. Но наше обучение и воспитание заканчивалось, если можно так выразиться, чистописанием. В училище мы не шли дальше. Оно и понятно – времени у нас было в обрез. Однако «только чистописание» слишком дорого нам обходилось. Ибо с первых же дней участия в войне убедились: учебные полеты и боевые – это небо и земля.

В бою, помимо всего прочего, сражаются характеры. А характеры – это воля, самообладание, дерзость, инициатива. Многим из нас вначале очень недоставало этого. И выживал тот, кто уже в жестоких схватках сумел развить в себе необходимые бойцовские качества.

У каждого из нас был в жизни священный момент – принятие военной присяги. Мы клялись защищать социалистическую Родину мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения победы над врагом.

Верность присяге – большая вдохновляющая сила в мирной учебе и в дни тяжелейших испытаний. Но она, эта верность, имеет замечательное свойство: окрыляет лишь того, кто клятву свою подкрепляет высоким личным мастерством.

На фронте иногда говорили: этому везет, тому не везет. И там же, на фронте, мы убеждались: успех не приходит сам по себе, как случается это в лотерее. Человек – творец своей судьбы, в том числе и боевой. И каждый из нас творил ее по мере сил и возможностей.

…Мы отпраздновали еще один Новый год военной поры.

Отпраздновали его на украинской земле, у крутых берегов Днепра Славутича.

1944-й вел нас дальше – снова к Черному морю.

Что же сулит нам третий год войны?