Начиналось четвертое военное лето…
      В Малом Тростянце мы пробыли май, июнь, июль и три недели августа. Соловьиная, вишневая Украина как будто не хотела, не спешила нас отпускать: смотрите, мол, какое прекрасное лето, все благоухает, цветет, отдохните, наберитесь сил перед новыми грозными испытаниями…
      Да, пройденный нами путь был нелегок. А что предстояло еще пережить – этого никто не мог предвидеть.
      Знали мы лишь то, что враг будет стоять насмерть на границах нашей Родины: ведь выход советских войск за пределы Советского Союза грозил полным распадом блока фашистских государств.
      Наступившее затишье было тревожным и напряженным.
      На нашем фронте еще оставались оккупированные врагом Измаильская область Украинской ССР и Молдавия.
      Днестр превратился в огненный рубеж, на котором как бы замерли противоборствующие силы перед грандиозным решающим столкновением.
      Наступление приостановилось, происходило накапливание сил и средств, но для нас, летчиков, перерыва в боевой работе не было. Авиация отдыхала на войне лишь в нелетную погоду.
      А сейчас стояли великолепные солнечные дни. За моими плечами – три месяца командования эскадрильей охотников. По тому военному времени – школа солидная. За этот период я приобрел некоторые навыки воспитания и обучения людей. Но и крепко запомнились слова заместителя командира 31-го полка по политической части майора А. И. Резникова:
      – В работе с людьми, как и в воздушном бою, нет рецептов на все случаи. Оправдавший себя в одних обстоятельствах метод может жестоко подвести в других. Сколько подчиненных, столько и характеров, недопустимо ко всем подходить с одинаковой меркой.
      Авраам Иосифович преподал мне первые уроки военной педагогики. До этого со мной никто не вел таких бесед, и мне приходилось с большим трудом самому постигать секреты воспитания бойцов. Зато, по словам того же Резникова, в таких условиях лучше проявляется человек, быстрее выясняется, может ли он быть командиром.
      Итак, новая эскадрилья – новые люди. Правда, мне повезло. Со мной Виктор Кирилюк, Василий Калашонок и Олег Смирнов – старая закаленная гвардия. Они-то и составили ядро, вокруг которого стал формироваться коллектив эскадрильи.
      Из новеньких сразу всем пришлись по душе коммунист младший лейтенант Борис Кисляков и комсомолец лейтенант Николай Панков. Они вместе прибыли в 31-й полк из высшей школы воздушного боя.
      Борис Кисляков быстро завоевал всеобщую симпатию. Он закончил военно-политическое училище, воевал в пехоте, а когда потребовались добровольцы в авиацию – захотел стать летчиком. Овладел самолетом, техникой пилотирования – и на фронт.
      Благодаря большому жизненному опыту, широкому кругозору, умению легко и просто разъяснять самые сложные вопросы он стал в эскадрилье агитатором. Послушать его беседы приходили даже воины из соседних подразделений.
      Такого нужного всем нам человека, разумеется, мы всячески старались оберегать. В боевой строй вводили его неторопливо, осторожно, каждый делился с ним крупицей своего собственного опыта.
      Очень восприимчивый, внимательный, всей душой стремившийся поскорее стать настоящим воздушным бойцом, Кисляков довольно уверенно шел в гору.
      Парторг эскадрильи лейтенант Павел Прожеев не мог нарадоваться таким помощником. Мне тоже было приятно видеть, как прочно вживался в коллектив этот скромный, незаурядный человек. Когда Прожеев отсутствовал, Кисляков исполнял комиссарские обязанности. А в воздухе нередко обращались к нему:
      – Комиссар, прикрой!
      Хуже обстояло дело с Иваном Филипповым. Он слабо владел техникой пилотирования. А учить этому на фронте некогда и некому. Оставалось одно: направить его в школу воздушного боя. Потом Филиппов вернется к нам отлично подготовленным летчиком, станет моим ведомым.
      Алеша Маслов… Спокойный, уравновешенный, выше среднего роста блондин. Стал ведомым у Калашонка. Никакие невзгоды не могли вывести Маслова из душевного равновесия. Дрался он в воздухе уверенно, но на риск особенно не шел. Обладал одним удивительным свойством – мог спать где угодно и сколько угодно. Боясь за него, мы иногда в воздухе спрашивали:
      – Маслов, ну как там, не заснул?
      Шутки в этом не было. Стоило Алеше подняться без кислородной маски выше четырех тысяч – его тут же одолевала дремота, машина валилась в штопор. С падением высоты Маслов просыпался, выводил самолет в горизонтальный полет.
      Странное свойство! Но к нему привыкли и особого значения этому не придавали. У меня, правда, болела душа, когда я отправлял его на боевое задание. Но что поделаешь? Он и слушать не хотел о том, чтобы его перевели в тыл.
      Полюбились нам и прибывшие чуть позже отличные ребята, хорошие летчики – лейтенанты Борис Горьков и Василий Гриценюк. Первый – невысокого роста, улыбчивый крепыш. Он подкупал всех своей искренностью и задушевностью. Второй обладал замечательным голосом, на досуге часто пел украинские песни, и они всегда брали нас за сердце.
      Первая эскадрилья славилась в полку своими техниками и механиками. Это были прямо-таки асы своего дела. Им ничего не стоило за ночь восстановить, ввести в строй изрешеченную пулями машину. Выделялся среди всех 43-летний мастер по вооружению старшина Федор Павлович Анискин. Его называли уважительно «дед». До войны он был председателем колхоза в Белоруссии, воевал в пехоте: заслужил орден Красной Звезды и после ранения попал к нам.
      Его организаторские навыки очень пригодились. Эскадрилья – хозяйство сложное. Надо подумать о размещении, питании людей, о бане, стирке, сушилке. Особую заботу проявить о девушках, которые находились с нами в одном боевом строю. Все это отлично понимал наш «дед» и умел наладить эскадрильский быт. Видя его незаурядные хозяйственные способности, я назначил его своим ординарцем, и стал он у нас своеобразным начальником тыла. Хорошо, когда в эскадрилье есть такой человек!
      Учиться у него сметке и находчивости присылали своих хозяйственников даже командиры соседних эскадрилий – капитан Николай Горбунов и майор Дмитрий Кравцов. Оно и понятно: никто ведь не учил нас организации быта и отдыха. А на войне это далеко не второстепенное дело.
      Я попал в полк с большими боевыми традициями, это ко многому обязывало. Онуфриенко, Краснова, Горбунова, Кравцова и других летчиков знала вся армия. Об их подвигах рассказывала армейская газета «Защитник Отечества». Я хорошо знал, на что способны эти люди, как много можно у них перенять. Не стесняясь, шел за советами к Горбунову и Кравцову, поучиться боевому мастерству – к Онуфриенко и Краснову. Правда, появилась у меня одна особенность: раньше все, что слышал от бывалых бойцов, брал на вооружение. А сейчас их опыт подвергал критическому анализу, отбирал из него только самое полезное, поучительное. Все как бы просеивалось сквозь сито моего собственного опыта. Видимо, наступала та боевая зрелость, когда ты уже способен сам решать, что тебе нужно, а что нет.
      Здесь служилось хорошо – не было людей, подобных Ермилову.
      Но родной полк, в котором проходило мое бойцовское становление, я не забывал ни на минуту. Каждая его победа радовала, каждая неудача огорчала. Особенно ранило мое сердце сообщение о том, что в тяжелом состоянии отправлен в госпиталь Султан-Галиев. Это было невероятно – такой виртуоз воздушного боя и вдруг попал в беду! Лишь через несколько лет он выздоровел и вернулся в авиацию.
      Еще не остыли переживания за Султан-Галиева, как новый удар: погиб командир второй эскадрильи капитан Николай Горбунов.
      Над Южной Украиной в полную силу расцвел талант этого крылатого бойца. Казалось, никто не сможет противостоять ему в боевых схватках. Однажды во главе четверки он встретил более двадцати Ю-87 под прикрытием десяти ФВ-190. Стервятникам пришлось спасаться бегством, многие из них так и не вернулись на аэродром. Трех сбил лично Горбунов.
      И вот воздушный бой над излучиной Днестра в районе Дубоссар. Двадцать ФВ-190 против восьмерки наших истребителей. Горбунов всей группой ринулся на «фоккеров». Подожгли одного, второго фашиста. И тут сверху свалилась десятка «мессеров». Они подбили ведомого командира третьей эскадрильи Дмитрия Кравцова – младшего лейтенанта Валерия Панютина. Машина вспыхнула, но Валерий стал уходить на свою территорию. «Мессеры» – за ним. Панютин выпрыгнул с парашютом – фашисты открыли огонь. Кравцов не выдержал, бросился на выручку ведомому. Таким образом, одна пара оторвалась от основной группы. Вторая пара, Цыкин – Капустянский, тоже оказалась скованной боем. Образовался смертельный клубок и вокруг третьей пары.
      Горбунова прикрывал командир звена лейтенант Владимир Пещеряков. В один из моментов, когда на него и Горбунова обрушили свой огонь сразу два «мессера», oн ушел в сторону…
      Хоронили мы Николая Ивановича Горбунова, уроженца села Водопьяновка Воронежской области, на кладбище села Грасово Одесской области. В почетном карауле стояли все его боевые друзья. Не было лишь Пещерякова, Совесть терзала его душу не только за капитана Горбунова, но еще и за своего ведомого лейтенанта Валентина Бегуна, которого ранее он потерял, уклоняясь от огня противника.
      Всем было ясно, что причина гибели Горбунова и Бегуна – трусость Пещерякова. Такое у нас не прощалось.
      Состоялось заседание выездного суда военного трибунала. Первое в моей жизни. Мне поручили выступить на нем общественным обвинителем.
      Наверное, мои слова, высказанные от имени всех однополчан, били Пещерякова больше, чем сам приговор. Мы отказывали ему в доверии. Он отступил от военной присяги, за его трусость жизнью своей заплатили два летчика.
      Военный трибунал приговорил Пещерякова к семи годам лишения свободы, а позже нашли возможным разрешить ему летать в нашем корпусе в качестве стрелка-радиста. В 1947 году случай свел меня с ним в академии, где он был командиром учебного звена. Кровью искупив свою вину, Пещеряков снова заслужил право быть летчиком.
      Страх и трусость…
      Это отнюдь не синонимы.
      Страх как чувство присущ всем. Он возникает чаще всего перед неизвестностью, таящей в себе опасность, и выражается тревожным беспокойством, душевным смятением, скованностью действий. Страх бывает такой, что от него мороз по коже пробегает.
      Однако в душе человека идет напряженная борьба между «опасно» и «надо». У сильных, волевых, дорожащих своей репутацией и честью, ставящих общие интересы выше личных, верх всегда берет «надо». У слабых – «опасно». И на свет появляется омерзительная, предательская трусость.
      Так было и с Пещеряковым. Его нравственные устои и убеждения оказались слабее подленького стремления к самосохранению. Такая же история случилась и с младшим лейтенантом Леонидом Кодольским, трусость которого стоила ему собственной жизни.
      Он сменил Василия Гриценюка, попавшего надолго в госпиталь: лопнули барабанные перепонки. Случилось это во время полета из Малого Тростянца в глубокий тыл противника. На обратном пути под Кишиневом наткнулись на пару «мессеров». Завязалась схватка. Тут откуда ни возьмись – еще пара «мессеров». Дело плохо: у нас горючее-то на исходе. Надо выходить из боя. Решаю прибегнуть к излюбленному методу – камнем пикировать до самой земли, там вырывать машину и на бреющем – к своим. При выходе из пикирования от резкого перепада давления у меня из левого уха потекла кровь, а у Гриценюка-из двух сразу. После лечения Василий снова придет к нам, но уже со значительной потерей слуха. Мы вмонтируем в его шлемофон усилители, так он пролетает до конца войны и благополучно вернется на родную Украину.
      Первое впечатление Кодольский произвел хорошее. Спортсмен, летает сносно. Несколько раз взяли его с собой на задание для «обкатки» – не позволяли ему ввязываться в бой, А потом пришло время, когда надо было и ему драться, а он все в стороне.
      Не понравилось это нам, но молчим, продолжаем приобщать молодого летчика к нашему делу. Чувствуем, ему оно не по душе. Начинаем проводить воспитательную работу, напоминать о военной присяге, уставных требованиях. Вроде бы все понимает. А как в бой-так в сторонку.
      «Тактика» труса нашла свое отражение в боевом донесении от 15 мая 1944 года. «Младший лейтенант Л. Г. Кодольский в составе четверки Ла-5 во главе с лейтенантом О. Н. Смирновым вылетел на прикрытие наших войск. Над передним краем группа встретила двенадцать Ю-87 под прикрытием шести ФВ-190. Смирнов повел группу в атаку. Младший лейтенант Кодольский в бой не вступил, ушел в облака, оторвался от группы, приземлился на запасном аэродроме».
      После этого случая у меня с Кодольским был откровенный разговор. Но он не признавал за собой вины – сослался на всякие объективные причины.
      Тогда я решил проверить его в боевом вылете. В моем присутствии он ни разу не покинул поля боя, но все время держался пассивно ниже меня. Как-то, отбив атаку фашистов, я передал ему по радио:
      – Выходи наверх – «мессеры» ушли.
      Он «выплыл» рядом. Я увидел его побелевшее лицо, понял: он весь во власти страха. Страх сковал его, превратил в жалкого труса. Почему? Слишком ли дорожил Подольский своей жизнью? Или вообще не рожден был для боя?
      В любом случае нельзя терять воинского достоинства. Подольский же этого не понимал или делал вид, что не понимает. Неужели рассчитывал вот так, «юзом», пролетать до победы, а потом наверняка выдавать себя за героя? Только небо войны-экзаменатор строгий.
      Майор Краснов взялся лично проверить Подольского. Они взлетели, ушли к переднему краю. Я предусмотрительно послал им вслед Кирилюка и Панкова – на всякий случай. И не напрасно. Как только завязалась схватка с «мессерами», Кодольский моментально исчез. Туго пришлось бы Краснову, если бы не подоспела наша пара.
      А Кодольский вдруг появился над аэродромом. Снизился до бреющего полета, начал разворачиваться, да так, что крылом зацепил землю, повредил его. Потом чуть поднялся, стал заходить на посадку и сорвался в штопор на очень малой высоте.
      Так бесславно завершился путь еще одного человека из числа тех, настоящие фамилии которых пришлось изменить и сейчас их не хочется называть.
      Да, нигде не проверяется человек так, как на войне. Вот почему, наверное, столь крепка и нерушима дружба тех кто с честью и достоинством прошел через ее жестокое горнило.
      …Пока мы сражались в воздухе, наземные войска вели активную подготовку к новому наступлению.
      Недалеко от аэродрома находился полигон. На нем беспрестанно ревели танковые моторы, столбом стояла пыль. Что там происходит? В один из дней мы посетили полигон и увидели тренировку пехотинцев. Автоматчики, пулеметчики, бронебойщики занимали полигонные траншеи, всевозможные хода сообщения, щели, а затем над их головами шли тяжелые танки.
      – Бои предстоят тяжелые, мы психологически закаляем молодых солдат, – пояснил нам командир стрелкового батальона.
      Это посещение оставило глубокий след в нашем сознании: мы еще раз убедились, насколько тяжел труд «царицы полей», прониклись еще большим стремлением как можно лучше, активнее обеспечивать боевые действия наземных войск.
      Чем ближе дело к Ясско-Кишиневской операции, тем больше внимания к нашей подготовке. Сначала – полеты на освоение района предстоящих боевых действий, изучение характера обороны противника. Затем мы приняли участие в учениях. Далее на специальных полигонах отрабатывали наиболее эффективные способы поражения наземных целей.
      Впервые в истории советских ВВС силами нашего корпуса было осуществлено сплошное перспективное фотографирование обороны противника на всю оперативную глубину.
      Мы вели усиленные разведывательные полеты. Летчики достигали портов Измаил, Тульча, Браилов, Галац, определяли наличие судов, устанавливали их классификацию, облетали железнодорожные узлы, вели наблюдение аа шоссейными дорогами, засекали места сосредоточения войск и техники противника, скопления его резервов.
      Неустанно трудились в эти дни инженеры, техники, механики. Особенно хочется отметить инженера полка старшего техника-лейтенанта И. Мякоту, техников-офицеров И. Кошеленко, В. Лебедева, М. Миранцова, Ф. Ники-фирова, Н. Шкатова, механиков сержантов А. Братцева, В. Геренко, А. Дмитриева, ефрейторов Марию Глазунову, Валентину Смолину, Раису Исайкину, красноармейцев И. Варенникова, Анну Корнилкину, Г. Снидо, Веру Сушеву и многих других, чьи золотые руки снаряжали и готовили в полет наши боевые машины.
      Haс неоднократно посещали работники политотдела, выступали с лекциями и беседами. Активно работали партийные и комсомольские организации, пропагандисты и агитаторы.
      Лейтенант Прожеев использовал любую возможность, чтобы привести с летчиками, техниками, механиками читку газет, прослушивание сводок Совинформбюро. Лучшие из лучших принимались в партию. Такой чести в нашей эскадрилье удостоились Василий Калашонок и Борис Горьков.
      Теперь все чаще и чаще заходила речь об интернациональном долге советского воина-патриота, о нашей освободительной миссии. Мы начали изучать подготовленные политотделом материалы о военно-политическом и экономическом положении Румынии, Болгарии, Югославии, Венгрии.
      Невольно думалось: неужели побываем в этих государствах, принесем им освобождение от фашизма?
      В эти же дни произошло одно радостное событие: к нам прибыла делегация из города Новомосковска Днепропетровской области, чтобы вручить самолеты, приобретенные на средства трудящихся. Визит не был случаен: наша 295-я Краснознаменная, ордена Кутузова II степени истребительная авиационная дивизия удостоилась в свое время почетного наименования Новомосковская.
      И вот на аэродроме выстроились новенькие боевые самолеты с броской надписью на бортах «Новомосковский колхозник».
      Машины вручал лучшим из лучших глава делегации – секретарь городского партийного комитета. Воздушные бойцы, удостоившиеся чести летать на подаренных им самолетах, поклялись, что оправдают доверие народа новыми победами в схватках с ненавистным врагом.
      Было приятно сознавать, что волна народного патриотического движения, начатого моим земляком – саратовцем Ферапонтом Головатым, докатилась и до нас, принесла нам также необходимые новенькие самолеты-истребители. Мы знали, что до этого такая же партия боевых машин от комсомольцев Дальстроя была вручена 5-му гвардейскому истребительному полку.
      Мне хорошо был знаком этот полк – под Харьковом мы базировались с ним на одном аэродроме. В нем служил еще один мой земляк, ставший Героем Советского Союза в сентябре 1943 года– незадолго до своей трагической гибели, – Иван Никитович Сытов. Старожилы-харьковчане наверняка помнят, как над площадью Дзержинского вел воздушный бой один наш истребитель с четырьмя «мессерами», два из которых были уничтожены отважным советским летчиком – лейтенантом Иваном Сытовым.
      Горько сознавать, что такого человека нет уже в живых. Он был достоин получить первым этот подарок.
      Знали также, что самолеты, построенные на средства трудящихся Запорожской области, были вручены эскадрилье Героя Советского Союза В. И. Попкова, позже награжденного второй Золотой Звездой.
      Мы терпеливо ждали своей очереди.
      Но не просто ждали, а старались заслужить столь высокую честь своими делами.
      Приезд делегации вылился в большой, светлый праздник.
      Утро нового дня, связанное с грустным прощанием с гостями, вернуло нас к обычным боевым будням.
      Враг пытался беспрестанно штурмовать с воздуха наши позиции. Он вел разведывательные полеты. В небе то и дело завязывались горячие схватки.
      К этому времени в полку произошли некоторые существенные перестановки. Командиром 2-й эскадрильи назначили Дмитрия Кравцова, его заместителем – Олега Смирнова. Третью принял старший лейтенант Петр Якубовский – его разведэскадрилью расформировали, он вернулся в свой родной полк.
      Прошел слух, что нашего начальника штаба подполковника Н. М. Сергеева забирают в оперативный отдел армии.
      Что ж, Николай Михайлович вполне заслуживал такого выдвижения. Он – старый вояка, дрался еще с басмачами, затем окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. Дело свое знал превосходно. Всегда спокойный, уравновешенный, образцово выполнял возложенные на него разнообразные обязанности. Для полка такой начальник штаба был просто кладом, расставаться с ним никому не хотелось. Но слухи подтвердились. Сергеев от нас ушел, а на его место назначили моего старого знакомого – майора Г. Горнова.
      Разве мог кто-нибудь подумать тогда, что такое перемещение, кроме огорчений, ничего всем нам не принесет? К сожалению, именно так и произошло. А что касается Григория Онуфриенко, то придет время – и в его военной судьбе оно сыграет роковую роль…
      С уходом Смирнова в эскадрилье стало меньше опытных воздушных бойцов. Командиром звена вместо Смирнова был назначен Калашонок, появился у нас еще один новичок – лейтенант Николай Козлов.
      Пока что мы не имели боевых потерь. В эскадрилье охотников их тоже не было, за исключением Кузнецова, не сумевшего выйти из штопора. Хотелось и сейчас так подготовить людей, чтобы победы оплачивались как можно меньшей ценой, а не так, как это было у Алексея Артемова. Он сбил тринадцать самолетов, но и сам потерял десять машин. Когда в последний раз пришел пешком с боевого задания, товарищи поздравили его с возвращением, но все-таки сказали словами Маяковского:
      – «Юбилей-не елей», впредь будь искусным в бою, сохраняй своего верного друга – самолет.
      6 июня, как известно, после почти двухлетних проволочек свершилось, наконец, долгожданное событие: открылся второй фронт.
      Гитлеровцам, конечно, было над чем задуматься. Успехи Красной Армии способствовали усилению национально-освободительной борьбы в оккупированных странах, росту противоречий в блоке фашистских государств.
      Долгим, очень долгим было наше ожидание. Многие уже потеряли было веру в вероятность его открытия.
      Наступившее предгрозовое затишье командование дивизии решило использовать для отдыха летного состава. Был организован пятидневный профилакторий. Там я встретился с Валентином Шевыриным – моим бывшим ведомым.
      Приятно было узнать, что он стал настоящим воздушным асом, имеет солидное число сбитых вражеских самолетов. Об одном успешно проведенном им бое молва как-то докатилась даже до нас. Он был тогда ведущим четверки, а сражаться пришлось в общей сложности с пятьюдесятью четырьмя Ю-87. Наша четверка сбила шесть вражеских самолетов, и половину из них сразил Шевырин.
      Мы прекрасно провели с ним время. Купались. Ловили рыбу. Вспоминали минувшие бои, старых знакомых.
      – Все сожалеют, что ты ушел из полка, – сказал как-то Валентин, – И понимают, что так тебе лучше, а все равно сожалеют. Наш Устинов скоро уходит на курсы, вот и был бы у нас комэском…
      – Должность меня не прельщает, – ответил я. – Есть вещи поважнее.
      – Например?
      – Ну, хотя бы уверенность в том, что тебя никто не унизит…
      – Ты имеешь в виду Ермилова? Он все такой же. Сам в боях не бывает, а других поучает. И не смей ему перечить – наживешь недруга на всю жизнь.
      – Странно, что никто его не поставит на место.
      – Начальство не знает. А те, что пониже, – молчат, не хотят связываться с ним.
      – Да, трудно жить с такими людьми…
      В профилактории нам выпала возможность посетить Одессу.
      Мы осмотрели все ее достопримечательности, зашли в оперный театр. Там как раз была репетиция. В пустом арительном зале занимаем места, наслаждаемся пением настоящих певцов. Антракт. Зажигается свет – мы на виду у артистов. Аплодируем им, а они – нам. Приглашают на сцену. Робея, смущаясь, поднимаемся за кулисы. Через пять минут со всеми перезнакомились, был накрыт не очень богатый стол. Мы поднимали тосты за артистов, они – за нас, за наши боевые награды: у меня на гимнастерке сияли три ордена, у Валентина – два.
      Так в хорошей, теплой, сердечной компании за кулисами оперного театра завершился мой второй визит в Одессу. Он и остался в памяти как единственное, связанное с коротким отдыхом, приятное воспоминание за всю войну.
      …Наступил День Воздушного Флота СССР. В 1942 году я встречал его еще в глубоком тылу. В 1943 году– в чадном небе Курска и Донбасса. И вот теперь – на подступах к нашей государственной границе.
      В прошлом году как раз в эти дни наш волк понес тяжелые потери: с задания не вернулись Владимир Евтодиенко, Сергей Шахбазян, Иван Григорьев и Иван Алимов. Эти жертвы не были напрасными, они приблизили нас к победе над ненавистным врагом. Однако и сейчас, год спустя, невозможно было спокойно думать о том, что больше я никогда не увижу своего первого боевого учителя Володю Евтодиенко, верного друга и товарища Сергея Шахбазяна, надежных товарищей Ваню Григорьева, Ваню Алимова.
      Смелые, отважные были эти люди. И погибли героями. Евтодиенко с шестеркой Ла-5 в районе Богородичного обнаружил около двадцати Ю-88, заходивших на бомбежку нашего переднего края. Он со своими ведомыми смело ворвался в фашистский строй, нарушил его, заставил противника повернуть назад. И тут наших «ястребков» внезапно атаковала десятка «мессеров».
      Пять «лавочкиных» вернулись домой. Шестого не дождались – погиб Володя Евтодиенко.
      Из глубоких раздумий меня вывел Павел Прожеев.
      – Товарищ командир, в День авиации люди хотят, чтобы вы рассказали о пройденном пути, о боевых товарищах.
      Для молодых летчиков это будет очень интересно и полезно.
      Вот так я уже стал вроде бы ветераном эскадрильи. Сам-то на год, может быть на два, старше своих подчиненных. Да, в летах разница невелика, а вот в душе я уже давно чувствую, как преждевременно перешагнул незримую грань между молодостью и мужской зрелостью.
      Готовясь к выступлению, я стал просматривать сохранившиеся в вещевом мешке письма, записки, конспекты. И вдруг наткнулся на вырезку из армейской газеты «Защитник Отечества». На полях пометка красным карандашом – 21 июля 1943 года. В глаза бросается заголовок «Один групповой бой». А внизу-подпись: лейтенант В. Евтодиенко.