ЛаГГи беспорядочно носились вокруг "юнкерсов", мешая друг другу, и только одиночные самолеты вели огонь по немецким бомбардировщикам. Наконец-то задымил один из них. Фадеев слышал в наушниках охрипший голос Давыдова, пытавшегося навести порядок, но "войско" не повиновалось ему. Где же истребители противника? Так хотелось ввязаться в драку! Но здравый смысл и приказ командира требовали быть на своем месте. И тут Анатолий увидел четверку "мессеров", которая занимала исходное положение для атаки группы командира полка.
      "Шалите, сволочи, вам это не удастся!" - усмехнулся про себя Фадеев. Немцы были уверены, что сверху их никто не тронет, но поплатились за эту ошибку. Анатолий - врезался в их строй, поливая свинцом то одного, то другого, немцы отскакивали в стороны, как испуганные воробьи от коршуна.
      Осмотревшись, фашисты, очевидно, определили, что это всего лишь пара ЛаГГ-3 наделала паники. Четверка "мессеров" стала собираться для атаки, но Фадеев, находившийся значительно выше их, по очереди со звеном прикрытия атаковал "мессеров", не давая им возможности помешать группе Давыдова. Анатолий видел, как было сбито два бомбардировщика, клюнул носом и один наш ЛаГГ-3, сбитый стрелками "юнкерсов".
      Бой длился уже более пятнадцати минут. "Юнкерсы", не дойдя до цели, сбросили бомбы куда попало и повернули на запад. "Мессершмитты" последовали за ними.
      Бой окончился. Анатолий сел на аэродром в числе первых. Вылез из кабины и встретился взглядом с Ваней Гончаровым, вторым своим ведомым.
      - Товарищ командир, я поспешил, - оправдывался Гончаров, - техник соседнего полка не успел отсоединить штуцер шланга, а я уже дал газ, вырвал штуцер и воздух стравил. Я не хотел этого, я не умышленно...
      - Верю, что не умышленно, - ответил Фадеев, - но от этого не легче полку, если два летчика остались на земле. Ладно, кончай лить слезы, займись вводом самолета в строй.
      - Есть, понял! - обрадованно ответил Гончаров.
      Анатолий едва закончил отчитывать одного подчиненного, как второй выскочил из самолета и бросился к нему с поздравлениями.
      - Спасибо, но почему ты не стрелял? - строго спросил Фадеев.
      - Стрелял! Я все боеприпасы израсходовал! Можете проверить.
      - Да? А результат где? Боеприпасы тоже с умом надо расходовать, упрекнул Фадеев. Овечкин потупился.
      Подскочили с поздравлениями и летчики первой эскадрильи. Конечный так тискал Анатолия, что тот едва не взвыл от боли: - Тише, Глеб! Я еще жить хочу!
      На разборе командир полка строго и размеренно говорил им:
      - Товарищи, сегодняшние бои - продолжение большого пути нашего полка. Чтобы обрести уверенность и научиться наносить немцам ощутимый урон, мы прошли через неудачи, поражения и огромные потери. Мы обрели опыт, и сейчас лучшие летчики нашего полка показывают пример, как надо бить немцев. Сегодня у всех на виду сержант Фадеев в двух боях сбил три самолета, в трудную минуту помог звену прикрытия и обеспечил свободу маневра ударной группе. За успешные действия и разумную инициативу объявляю благодарность.
      У Анатолия перехватило дыхание.
      - Но у нас есть и минусы, - продолжал командир полка. - Нет должного порядка на земле и в воздухе. Молодые летчики в воздухе никого не видят, кроме своего ведущего. Потеряв его, суются к любому самолету, словно телята к матке в поисках соска. Нарвавшись на рога чужой коровы, такой теленок бросается к другой. Так случилось и со сбитым нашим летчиком. Пока он пристраивался, принюхивался к фашистскому бомбардировщику, стрелок "бомбера" прошил его очередью. Через несколько дней его родные получат горькое известие. Больно и обидно. Я говорю об этом для того, чтобы все помнили о необходимости быть постоянно бдительными и активными в бою, а молодые набирались опыта побыстрей. А теперь командирам эскадрилий и звеньев вместе со всеми летчиками тщательно разобрать ошибки, выявить причины и найти пути их устранения. Пока нет техников, внимательнее готовьте самолеты сами и не надейтесь на соседей...
      3
      Богданов подошел к Фадееву и, пожимая руку, сказал:
      - Молодец! Очень хорошо, блестяще провел бой, эскадрилья тобой гордится!
      Товарищ капитан, а вы не ругаете меня, что не нашел вас в воздухе? спросил Фадеев.
      - Не ругаю, но, честно говоря, я бы хотел в бою иметь тебя рядом, ответил Богданов.
      - Я искал вас в воздухе, но не нашел и решил набирать высоту, оправдывался Фадеев.
      - Тактически ты действовал грамотно, чего многим пока еще не хватает.
      Богданов отвел свою эскадрилью в сторону, к стоянке самолетов, и продолжал разбор.
      - Я буду краток. Остановлюсь на недостатках. Молодые летчики слабо маневрируют, стрелять совершенно не умеют. Атаковали многие, а результата нет.
      Фадеев вспомнил Овечкина - весь боекомплект израсходовал без толку. А Богданов продолжал:
      - Есть и другие недостатки, о которых есть смысл поговорить подробнее, по душам. Поэтому пусть каждый из вас выскажет свои впечатления о прошедшем бое и скажет, как, по его мнению, лучше было бы вести бой.
      Летчики нерешительно повели разговор о тактических приемах в воздушном бою. Анатолий не спешил высказываться, боясь, чтобы его не осудили за самоуверенность более опытные летчики. Но когда командир эскадрильи сам обратился к нему, Фадеев осмелел:
      - Во-первых, товарищ капитан, звено в таком составе, как есть сейчас три самолета, - не годится! Помните последний бой в октябре, когда нас оставалось трое? Я был третьим и здорово мешал вам маневрировать. Но когда полетели четверкой, то есть двумя парами, был совершенно иной результат. Сегодня командир средней эскадрильи дрался тройкой. Я видел сверху, он также был стеснен в маневрах. Мы с Овечкиным парой работали свободно. Я круче маневрировал в горизонтальной и вертикальной плоскостях, и ведомый держался на месте. Теперь во-вторых. Близко жмемся друг к другу, очень плотные у нас боевые порядки. Надо рассредоточенно летать...
      - О, загнул! Как отвернешься в сторону - отстанешь, потом и не догонишь, - услышал Анатолий возражение летчиков.
      Мысль о рассредоточении боевых порядков не была поддержана. Фадеев настаивал на своем, доказывал, но видел, что люди еще не готовы принять его предложение, и стал говорить дальше:
      - В-третьих, у нас принято иметь две группы, ударную и прикрывающую. Мне кажется, нужна и третья, которая на высоте должна ходить.
      - Милый Фадеев, было бы кого посылать! - вздохнул Богданов.
      - Товарищ капитан, - горячо стал доказывать Фадеев, - нас было восемнадцать экипажей - сил вполне достаточно! Почти полтора десятка кружились на одной высоте, и только тройка - выше. Не окажись мы случайно на высоте, бой мог сложиться совсем иначе! По-моему, если есть хоть шестерка самолетов, то обязательно пару нужно иметь далеко на высоте.
      - Не будем отвергать это предложение Фадеева, надо подумать, - кивнул Богданов.
      - Как найдешь потом эту пару? - спросил один из лейтенантов.
      Анатолий, как в бою, быстро отреагировал на реплику: - Найдешь, если захочешь! Радио зачем? Песни петь?
      Лейтенант покраснел, Фадеев знал, что у того была привычка петь в самолете, нажмет кнопку радиопередатчика и поет...
      Обсудили еще несколько предложений летчиков, и Богданов подвел итоги:
      - Как много мы успели сегодня! Перелет на фронт, два воздушных боя, где проявились наше умение, воля к победе и наши недостатки. И деловой разговор, я уверен, принесет нам всем большую пользу. Готовьтесь к новым боям, прет фашистская сволочь по нашей земле, много нам потребуется сил и сноровки, чтобы разгромить ее!
      Фадеев обнял ведомых, и они втроем направились к самолетам. Справа от него, как и по боевому расчету, шел Вася Овечкин - ростом чуть выше Фадеева, исполнительный, старательный и серьезный парень. Его летные навыки пока скромны, но задатки есть. Слева - Ваня Гончаров, невысокий, веселый говорун. Он о многом готов судить, порою, как кажется Анатолию, и при отсутствии должных знаний. Добродушный, необидчивый, к делу относится добросовестно. Навыки еще слабые, например, сегодня - ошибка при выруливании, но главное, что подкупает в обоих, - искренность, отсутствие стремления выкрутиться любой ценой в случае промашки. А если человек честен, из него будет толк.
      Анатолий подумал, ведь, как командир, сегодня он тоже должен что-то сказать своим ведомым! Но что? Наконец, вспомнив, он спросил:
      - Овечкин, ты всех в воздухе видел?
      - Нет, - ответил тот. - Мне главное - ведущего не потерять. Я лишь раз взглянул на "мессершмиттов", когда они пытались атаковать слева, так у меня даже управление заклинило со страху, - признался Овечкин. - Потом, как вы крутанули, - продолжил он, - я и отстал на целый километр.
      "Да плюс к тому, Овечкин, ты и стрелять-то не умеешь. Чего же ждать от тебя? - подумал Анатолий и тут же укорил себя: - А чего ты хочешь, Фадеев? Сам-то из инструкторов и то птенцом прибыл на фронт, а от них хочешь, чтобы они сразу орлами стали!"
      Анатолия одолевали горькие думы, а "орлы" во все глаза смотрели на него и ждали, что скажет им герой-командир, сбивший в первый же день три фашистских самолета.
      - Значит, так. Запомните, главное для вас - чтобы самолеты были всегда готовы к вылету, щели вырыты! - начал Фадеев свое первое занятие с ведомыми. - В воздухе друг к другу близко не прижиматься, но и не отставать.
      Он взял валявшийся на земле прутик и начал чертить на земле разные фигуры, объясняя ведомым:
      - Смотрите: вот здесь мы, а тут - немцы, "бомберы", например... Овечкин и Гончаров внимательно рассматривали рисунки, робко задавали вопросы, боясь показать себя несмышленышами перед своим бывалым командиром.
      Наступила темнота. На земле уже ничего нельзя было разобрать, но занятия продолжались, теперь уже устные, касаясь то одного, то другого элемента воздушного боя. Трудно сказать, когда бы закончился этот урок, если бы не подошел Богданов.
      - Опытом делишься? - спросил он.
      - Так, разбираем разные случаи, - уклончиво ответил Анатолий.
      - Не скромничай, Фадеев, правильно делаешь. Вы, ребята, радуйтесь, что попали в надежные руки. Берите пример со своего командира, и из вас будет толк. А сейчас марш в столовую на ужин, - скомандовал Богданов.
      На следующий день Конечный, разыскав Фадеева, еле выговорил, скрипя зубами:
      - Толька, Ростов сдали. Что теперь там творят эти изверги рода человеческого?
      Фадеев молчал, потрясенный. Ведь в Ростове, а теперь в оккупации, Нина, Надежда Петровна! Что с ними?
      - Как же это могло случиться?! - продолжал горевать Глеб.
      - Наверное, потому, Глеб, что плохо воюем, - сказал Фадеев сдержанно и горько. Он подошел к Глебу ближе. Конечный тут же положил свои оглобли на плечи Фадеева и глухо сказал:
      - Научимся, Толя. Научимся. И заберем свой Ростов у немцев обратно. Заберем, Толька!
      - Обязательно заберем! - в тон ему ответил Фадеев. Помолчав немного, добавил, с грустью взглянув в небо: - Хоть бы на минутку сейчас туда, узнать, живы ли?
      В этот момент он увидел серию зеленых ракет: "Всем - в воздух".
      Несколько дней спустя, возвратившись с боевого задания, Анатолий получил письмо от родителей. Отец после долгих ходатайств добился призыва в армию. Об этом он с гордостью писал сыну. Но уже в следующем письме, горюя, сообщил: "Обучаю молодежь в запасном полку".
      Фадеев думал об отце с гордостью и очень тревожился за мать.
      Глава VII
      1
      Воздушные бои в районе Ростова-на-Дону были тяжелыми. Сил в распоряжении советского командования в излучине Дона было мало, самолетов и того меньше, поэтому полк Давыдова бросали с одного направления на другое, на выполнение то одних, то других задач, в ходе которых летчики наносили удары по фашистам на земле и в воздухе. После первого счастливого дня, когда было сбито около десяти самолетов противника, пошли неудачи. От немцев доставалось изрядно, каждый следующий бой не приносил особых успехов. Причины неудач были разные: недостаточный опыт большинства летчиков, количественное и качественное преимущество вражеской авиации, неопределенность в боевых порядках и тактических приемах, порой неумелое использование авиации командованием ВВС фронта и пехотными начальниками. Это приводило к тому, что советские летчики часто оказывались в невыгодных по сравнению с гитлеровцами условиях, вели бои не всегда умело и нередко, становились легкой добычей противника.
      Однако, несмотря на неудачи, летчики не падали духом, рвались в бой, дрались самоотверженно и геройски. Но за каждый сбитый немецкий самолет давыдовцы платили дорогой ценой.
      Звено Фадеева, единственное в полку состоящее из сержантов, прозванное острословами "три С", пока держалось. На его счету было больше всех сбитых фашистских самолетов. Ведомые Анатолия старались познать науку воздушного боя, овладеть тактическими приемами и быстрее стать в строй настоящих боевых летчиков, хотя, правда, и у них пока еще многое не получалось.
      Анатолий берег своих. Вылетая с ними на задание, превращался в клушу, нередко прикрывая их собой. О том, чтобы сбивать самолеты, не помышлял. Его заботило одно: как можно лучше выполнить боевое задание и не потерять ведомых. Когда приходилось отражать налеты бомбардировщиков, сам врезался в строй фашистских самолетов. Поливая их свинцом, едва ли непостоянно держал в поле зрения ведомых, следил, не грозит ли им опасность. При таких действиях результаты, естественно, были скромными.
      Постепенно Анатолий привык к своим подчиненным, и чувство неудовлетворенности, которое он испытывал начале из-за, их опрометчивых поступков, проходило. Иногда ловил себя на мысли: всего три месяца назад он был таким же, о нем тоже пеклись другие. Как было бы хорошо, если бы его подопечные скорее достигли хотя бы такого же уровня мастерства, как он! Фадеев вспомнил бой четверки против шестерки "мессеров" в первый день прилета под Ростов. Такой бой - хорошая школа! Правда, и там был у него изъян. Какая это тонкая штука - воздушный бой! Сколько всего надо знать, уметь, предвидеть...
      В один из дней техник самолета сообщил ему, что наши войска освободили Ростов-на-Дону. Новость быстро облетела весь полк. Батайчане поздравляли друг друга и строили разные предположения о том, когда можно будет побывать в родной школе. Им повезло. События потребовали прикрытия важных объектов от ударов с воздуха, и несколько истребительных авиационных полков было направлено на аэродромы, расположенные вблизи Ростова.
      Ранним утром первого декабря полк Давыдова стартовал и через час произвел посадку в Батайске. Выскочив из самолета, Анатолий с удивлением всматривался в знакомые места.
      Всего несколько месяцев прошло с тех пор, как эскадрилья Богданова улетела на фронт. Из девяти летчиков сейчас вернулись лишь четверо. Трое погибли. Двое, в том числе и Сергей, пропали без вести. Столько потерь! И Нина... Что с ней, как перенесла она оккупацию?
      Ростов рядом, скоро вечер, за ночь можно обернуться туда и обратно. Да что там ночь, шести часов хватило бы! Главное - увидеть, заглянуть в любимые глаза и обратно в полк, рассуждал Фадеев. Но уехать, не доложив командиру, нельзя. А находиться так близко от Нины и не увидеть ее просто невозможно.
      Анатолий решил обратиться к Богданову с просьбой отпустить его в Ростов.
      - Понимаю, Фадеев, отпущу, но только не завтра, - ответил Богданов.
      2
      Подруги работали старательно, помогая поварам летной столовой. Нина часто думала об Анатолии, о людях, которые окружали ее теперь, о профессии летчика. Ей нравились эти ребята - прямые, честные, смелые, временами резковатые, порой бесшабашные.
      Услышав радостную весть об освобождении Ростова, подруги, обнявшись, запрыгали, как малые дети. Когда прошли первые минуты радости, девушки попросили своего начальника, интенданта третьего ранга, отпустить их домой.
      - Доченьки, как же я могу вас отпустить, кто работать будет? Уж очень вы пришлись всем по душе!
      Но после настойчивых просьб интендант сдался. Попрощавшись с летчиками, подруги вышли на проселочную дорогу. Попутных машин не было, девушки подождали немного и пошли пешком. Ноги сами несли их домой.
      Нина беспокоилась о матери. Расставание с нею перед уходом на рытье оборонительных сооружений было тяжелым. Как она, как ей жилось при немцах?
      Надежду Петровну хорошо знали в Ростове, она всегда была на виду. Всесторонне образованная, знающая множество языков, она вела большую общественную работу, давала консультации, занималась с преподавателями иностранных языков институтов и техникумов. И все это как общественница. Поступить на работу она отказалась, хотя занята была по четыре-пять дней в неделю. Нина так и не могла понять причину этого отказа. В общении с людьми мать всегда была подчеркнуто вежлива, в меру весела, общительна, но не более. У нее все было рассчитано до минуты, даже лаская дочь, она заранее отводила на это время. О душевности в их отношениях не было речи. Нину порой это сковывало, угнетало. Она росла девочкой веселой и подвижной, всегда стремилась узнать и увидеть как можно больше, но Надежда Петровна настойчиво внушала дочери, чтобы она не распылялась, занималась изучением школьной программы плюс языками, литературой, музыкой. Особенно внимательно она следила за тем, как шло изучение иностранных языков. Правда, сейчас Нина была очень признательна матери, что та научила ее ценить время и распоряжаться им рационально. Нина успела отлично окончить школу, знала три языка, прочла почти всю русскую классику, многих поэтов и писателей Европы, Америки. Да, но сейчас... Мысленно Нина вернулась к суровой действительности. Мама. Оккупация. Фашисты. Что с ней? Сердце било тревогу.
      - О чем задумалась, Нина? Мы идем уже около часу, и за все это время ты не проронила ни слова, даже не ответила на мой вопрос, - с обидой в голосе сказала Вика.
      - Не обижайся. Я думала о маме.
      Вскоре подругам повезло. В сторону Ростова шла большая машина с солдатами. Они охотно взяли с собой девушек. Молодой капитан уступил им место в кабине и перебрался в кузов. Шофер оказался разговорчивым парнем. Фронтовыми байками он отвлек девушек от грустных мыслей, и они быстро добрались до Ростова.
      Город произвел на подруг удручающее впечатление. Два месяца они не были в нем, но как все изменилось!
      Следы пребывания немцев видны были на каждом шагу: разрушены радиоцентр, институт инженеров железнодорожного транспорта, гордость ростовчан - драматический театр.
      Чем ближе девушки подходили к дому, тем большая тревог охватывала их.
      ...Девушки быстро взбежали на второй этаж и увидели, что дверь в квартиру распахнута настежь. Глазам предстала страшная картина: горы пепла, обуглившаяся мебель, разбитые и обгоревшие рамы и подоконники. Нина бросилась в кабинет - библиотека, гордость семьи, пропала. Вместо книг тоже куча пепла. Вика побежала к себе. Там было не лучше.
      - Что же с мамой? Где бабушка? - спрашивали друг друга девушки. Вика плакала. Нина молчала.
      - Где же мама?! - в который раз произносила она.
      - Пойдем куда-нибудь, - ответила ей Вика. - Надо что-то делать. Где-то искать их...
      - Сейчас, Вика, сейчас, - Нина еще раз обошла квартиру и увидела несколько темных пятен на стенах.
      - Взгляни, что это?
      - Наверное, кровь:
      Словно что-то решив, Нина резко направилась к двери. Подруги вышли на улицу. Они заходили в соседские дома, разговаривали с людьми. Никто ничего не знал. Но когда Нина увидела одного из своих соседей, по выражению лица она поняла: случилось непоправимое.
      Страшно похудевший, одетый в какие-то лохмотья, сосед смотрел на нее и молчал. В глубине его глаз таилось сочувствие.
      - Скажите, где мама? Она жива? - спросила Нина, заранее предчувствуя ответ.
      - Сейчас, сейчас я... - замялся сосед, - где-то тут должна быть бабушка Высочиных...
      - Скажите, где мама? - вплотную подступила к нему Нина. Прямо посмотрев ему в глаза, Нина спросила:
      - Ее нет в живых?
      - Что же делать, доченька? Что же делать? - снова повторил он. И, собравшись с силами, начал рассказ. - Немецкие танкисты, мотоциклисты, как въехали в город, начали издеваться над нами, убивать, грабить. Ваша мама на улице останавливала немцев и что-то им говорила на ихнем языке. Одни фашисты снисходительно улыбались, качали головами, другие нагло смеялись ей в лицо. На следующий день к дому подъехала открытая легковая машина. Надежда Петровна подошла к ней и стала что-то говорить сидевшим офицерам. Что она им говорила - не знаю, но, видно, что-то неприятное, потому что немцы отвечали резко, а потом стали угрожать ей пистолетом. В это время из квартиры выбежала молодая женщина и увела Надежду Петровну в дом.
      - Блондинка? - быстро спросила Нина.
      - Да, беленькая.
      - Это была Эльза, - сказала тихо Нина.
      - Так было часто. Она говорила - немцы не слушали ее, - продолжал свой рассказ мужчина и закончил его короткой фразой: - Расстреляли маму твою. Я покажу где.
      - А эту блондинку - тоже, как маму? - У Нины едва поворачивался язык, она не могла поверить, что мамы больше нет.
      - Этого я не знаю. Может, бабушка знает? Она где-то здесь, - ответил сосед.
      В одном из полуразрушенных домов, у знакомых, девушки разыскали Елизавету Петровну. Старушка рассказала, как смело и убежденно Надежда Петровна разговаривала с немцами, как ходила к их главному начальнику. С ней постоянно была Эльза.
      - Где она, тоже - с мамой?
      - Нет.
      Робкая надежда на то, что мать может быть жива, окончательно рухнула. Нина подошла к окну. Вика попыталась заговорить, утешить подругу, но Нина молчала, не двигалась, будто окаменела. "Если случилось горе, надо выстоять и бороться с причиной его, чтобы другие не страдали, - подумала Нина. - Я должна выстоять и бороться. Я не одинока. У меня есть папа и... Анатолий". Нина впервые поставила любимого рядом с самым дорогим для нее человеком отцом.
      Добрые люди приютили девушек и Елизавету Петровну, выделили им комнатушку в своей квартире, и все вместе они стали обживаться. Нина обошла все места, где, по рассказам очевидцев, бывала ее мама. Все очень хорошо отзывались о Надежде Петровне, в один голос отмечали, как смело она держала себя в разговорах с фашистами.
      Однажды, когда Нина и Вика бесцельно, молча брели по улице, Нина почувствовала вдруг, что кто-то сзади обнял се за плечи. Она Обернулась, радостно вскрикнула:
      - Эльза! - и прижалась к груди родного человека, боясь расплакаться.
      Зима входила в свои права. Падал снег, было холодно, ветер пронизывал до костей, но они шли, не обращая внимания на непогоду, и не ощущали холода. Эльза поведала Нине о тех днях, которые она провела вместе с Надеждой Петровной.
      - Недели через три после того, как вы ушли рыть окопы, в городе началась паника. Народ повалил через Дон. Я предложила Наде пойти с людьми, которые переправлялись на ту сторону реки. Она смерила меня удивленным взглядом и ответила: "Зачем? Бегут темные, напуганные люди. В панике человек плохо контролирует свои поступки и бежит со страху. Немцы - цивилизованная нация, нам с тобой они вреда не принесут".
      Я была настроена не так оптимистически, как твоя мама, потому что почувствовала на себе уровень их "цивилизации" под Севастополем, но переубедить Надю не смогла. Оставлять ее одну не решилась.
      Наши войска после тяжелых боев оставили город. Ворвались немцы. Как только Надя услышала стрельбу и увидела падающих от пуль женщин, детей, стариков, она выскочила на улицу, остановила одного из мотоциклистов и что-то резкое сказала ему. Тот посмотрел на нее, махнул рукой, поехал дальше. Она остановила бронетранспортер, тоже что-то говорила, пытаясь вразумить немецких солдат, что не надо стрелять в мирных жителей, что их ждали как людей, а они вошли как бандиты. Так продолжалось до самого вечера. Некоторые немцы грозили ей оружием, но гнев в ее глазах, решительные жесты и блестящее владение немецким, видимо, останавливали их. Фашисты не решались стрелять в нее.
      Я пыталась объяснить тщетность ее замыслов, говорила: "Надя, ты всерьез надеешься, что они прекратят стрелять и бесчинствовать в городе?" Она ответила: "Эльза, ты же знаешь, что немецкая нация - разумная нация, и если Гитлер маньяк, то народ останется нацией". - "Надя, - стояла я на своем, - если Гете, Цвейг, Гейне и другие - гордость немецкого народа, это не значит, что все немцы такие". - "Эльза, ты же прекрасно знаешь, что в Германии до прихода Гитлера около половины населения голосовали за компартию. Это же сила! Мы в своей стране строим коммунизм, но ведь он зародился в Германии - это ты знать должна", - ответила она на мои доводы.
      Я снова пыталась вернуть ее к действительности: "Надя, не буду с тобой спорить, но в Германии не все пошли за Карлом Либкнехтом и Тельманом. В Германии есть не только славные сыны нации, там есть и Гитлер, и его соратники". - "Да, конечно", - ответила она. "И ты, безусловно, знаешь, говорила я дальше, - что уже более восьми лет, как эта коричневая чума взяла верх в своей стране и шагает по Европе. Третий год идет мировая война, немцы одерживают легкие победы. Они привыкли властвовать, получать с фронта подарки, посылки, использовать дармовую рабочую силу. И, как знать, Надежда, тот немец, который тебе угрожал автоматом, может быть, он бывший социал-демократ? Я, живя в Прибалтике, с уважением относилась к немцам, к их порядку и аккуратности. Правда, коробила их необузданность и пренебрежение к другим..."
      ...Их разговор тогда прервал бесцеремонный стук в дверь. Эльза открыла, у порога стоял здоровый рыжий солдат. Мешая русские и немецкие слова, он пытался объяснить, что здесь будет жить сам господин капитан. Надежда Петровна сказала: "Господин солдат, вы можете свободно говорить на немецком, мы вас поймем". Немец обрадовался, поклонился, бросил "извините, пожалуйста" и удалился. Через некоторое время приехал худощавый, щеголеватый капитан. Надежда Петровна предложила ему располагаться в кабинете мужа, но он повертел головой и указал на спальню, сказав, что в кабинете будет располагаться денщик. Женщинам предстояло жить в комнате Нины. Надежда Петровна поспешила напомнить офицеру, что воспитанные люди, и в первую очередь немецкие офицеры, всегда отличались галантностью. Немцу это не понравилось. Отведя на кухню Надежду Петровну, Эльза умоляла ее не настаивать, не спорить с немцем. Однако она стояла на своем.
      Немец расположился в Нининой комнате, женщины в спальне. Прошла тревожная ночь, наступил еще более трудный день.
      Надежда Петровна без конца обращалась к немецкому командованию, чтобы в городе прекратились расстрелы и избиения, но, конечно же, кроме наглых смешков и издевательств, ничего в ответ не получала. Только вместо щеголеватого капитана в квартире появился гестаповец. Он неплохо говорил по-русски, галантно раскланивался, рассуждал о поэзии. Надежда Петровна оживилась, начала улыбаться, прочла несколько строк из Гейне и была полностью уверена в том, что ее правда наконец восторжествовала. Гестаповец о чем-то расспрашивал ее, она охотно отвечала. Но эта игра быстро наскучила немцу. Он вплотную подошел к Надежде Петровне, произнес: "Пора кончай комедия... Марш в гестапо, госпожа генераль. - И перешел на немецкий язык: Там расскажете дальше о немецкой поэзии, а заодно и о вашей шпионской работе".
      Откуда-то вдруг появилась свора солдат, женщин схватили и потащили на улицу, бросили в закрытую машину.
      Так они оказались в гестапо. Начались допросы, пытки. Надежда Петровна держалась твердо. Она очень изменилась, постарела и даже сгорбилась. Видно было, что, кроме физической боли, ее угнетала и боль нравственная, рушились устои, взгляды - все, во что она верила, чем жила.
      Скоро они почувствовали, что немцев вот-вот вышвырнут из Ростова. Фашисты стали спешно собираться и заметать следы: сжигали документы, целыми партиями расстреливали наших людей. А потом пришел и их черед. Женщин вывели из камеры, посадили на машину и вместе с другими повезли к пустырю около аэродрома. Там их разделили, они оказались в разных группах. Простились лишь взглядами. Неожиданно поблизости началась перестрелка - это наступали наши. Фашисты быстро вытолкали всех из машины, а сами поехали обратно, стреляя на ходу по обреченным людям. Несколько человек упали замертво, Эльзе и еще нескольким повезло. Вскоре в город вошли наши. Эльза поспешила к месту казни. Там она встретила женщину, которая и рассказала о последних минутах жизни Надежды Петровны...
      Эльза замолчала. Нина тоже шла молча, а потом тихо попросила:
      - Эльза, пожалуйста, доскажи.
      Вздохнув, Эльза продолжала:
      - Твоя мама вела себя достойно. Перед расстрелом рванулась и начала говорить по-немецки что-то призывное. У нее совершенно изменился голос, он стал резким, металлическим. Гитлеровцы растерялись, искали глазами старшего, но его среди солдат не было. Люди, прижавшись друг к другу, слушали ее. Она говорила, с каждой фразой ускоряя темп, словно боясь, что автоматная очередь остановит ее. Подбежал офицер, замахал пистолетом... Последние слова она произнесла по-русски: "Люди, я верила в немецкую нацию, но эти изверги растоптали мою веру. Смерть фашистским людоедам! Прощайте!" Офицер выстрелил в нее несколько раз, и она упала. Вот так было, - закончила Эльза.
      - Спасибо, - глухо ответила Нина.
      Эльза взглянула на нее и поняла - прежней Нины нет.
      - Не надо так, - тронула ее за локоть Вика.
      - Обо мне не беспокойтесь, - ответила Нина. - Лучше скажите, кто со мной пойдет в военкомат?
      - Я пойду, - сразу откликнулась Вика.
      - Я токе, - сказала Эльза.
      В военкомате с сочувствием и пониманием отнеслись к их просьбам. Эльза умела хорошо печатать на машинке, ей сразу же предложили работу в одном из отделов, Вике пообещали скорую отправку на фронт, а Нине сказали: таких, как она, знающих немецкий, приказано взять на учет. Скоро поступит распоряжение, куда их направить, а пока нужно ждать.
      3
      Анатолий быстрым шагом шел к своим самолетам, где его ожидали Вася Овечкин и Ваня Гончаров. Фадеев открывал в них все новые качества. Овечкин, медлительный в разговоре, привыкший точно выражать свои мысли и действовать решительно, летает смело, но техникой пилотирования пока не блещет.