Пока не важно.

Фриц подумал, подумал ещё, и решился.

— Пойду, — сказал он.

С погодой им, похоже, снова повезло — тепло и солнышко держались целый день и только вечером нагнало туч. Вдвоём и вправду оказалось веселей идти. Иоахим говорил без умолку, рассказывал истории, какие-то смешные и не очень случаи, да и вообще оказался изрядным болтуном. Он говорил о воле, пьянках, кабаках, своих приятелях сомнительного свойства и о гулящих девках, которых он, по собственным словам «имел без всякого числа». Единственное, что Фридриха по-настоящему смущало — каждый второй рассказ Шныря оканчивался тем, что он кого-нибудь обчистил или кому-то дал по морде. Шнырь был показушно весел, нагл, и даже на взгляд неискушённого в подобных делах Фридриха отчаянно «вертел колесо».

Сказать иначе — врал.

— Шнырь, — не выдержав, спросил его Фриц, — а, Шнырь. А ты вообще кто?

— Я-то? А никто, — ответил бесшабашно тот. — Хожу, брожу, на свет гляжу, на что набредаю — себе забираю, что плохо лежит — меня сторожит. Держись, брат, меня, со мной не пропадёшь.

Иоахим был вором. Обыкновенным бродячим вором, со своей доморощенной философией, что если кому-то в этом мире плохо, то почему другим должно быть хорошо? А значит, нечего горбатиться на дядю! Стукнуть богатея камнем по башке, отнять кошель — вот это жизнь!

— Украсть вещь — всё одно, что найти, — втолковывал он Фрицу свои принципы. — Просто эту вещь ещё не потеряли. Я праильно говорю? Праильно, да? Вот то-то.

Он был неприятен Фридриху. Однако вскоре он смог оценить его, как странника — Шнырь был привычен к долгому пути. Он смыслил в том, как обустроить ночлег, умел сыскать пастушеский шалаш или ещё чего-нибудь подобное, знал, как найти и приготовить нехитрую лесную снедь. В его рюкзаке оказались хлеб и сыр, побитый закопчённый котелок, кресало, нож и всяческая мелочь, нужная в дороге. На первом же привале новоиспечённые приятели набрали грибов, развели костёр, заварили чай. Фриц согрелся, разомлел и даже чуточку вздремнул — от холода всю ночь он спал урывками.

— Ничего, — ободрил его Шнырь, потирая ладони, — подыщем тебе какую-нибудь одежонку. В соседних деревнях ещё много дураков, которые не запирают на ночь дверей, а днём там вообще никто не запирает.

Так оно и вышло. В первой же попавшейся деревне Шнырь отвлёк собаку и стащил овчинный полушубок, который кто-то вывесил проветрить на плетень в преддверии зимы. Полушубок оказался чересчур огромен для мальчишки, Шнырь напялил его сам, а Фридриху великодушно отдал безрукавку. После этого оба долго драпали от разъярённого хозяина, покуда не укрылись в перелеске. Хозяин полушубка долго ползал по кустам, ругался, выкликал обоих, гневно потрясая дрыном из плетня, потом плюнул и пошёл домой. Фриц был подавлен, но при этом понимал, что ничего иного сделать бы не смог — в ночь подморозило, и если б не костёр и не подаренный кожух, то он замёрз бы насмерть, как Шнырь ему и предсказывал. Иоахим всячески подбадривал его и зубоскалил, а потом достал из своего мешка початую бутылку шнапса и сказал, что надо бы отметить первое «сувместное» дельце. Уступая его уговорам, Фридрих через силу выцедил из горлышка и проглотил колючую дурную жидкость, и сразу осовел. По жилам разлилось тепло, в голове зашумело — он никогда не пил до этого спиртного. Шнырь скалил зубы, гоготал, хлопал мальчишку по спине и шумно чесался — в трофейном полушубке, похоже, в изобилии водились блохи.

— Мы, брат, теперича повязаны с тобой, — говорил он, багровея рожей от спиртного и открытого огня. — Держись меня, паря, со мною, брат, не пропадёшь. Я тебе покажу, что такое настоящая жизнь. Со мной, брат, человеком станешь. Я праильно говорю? Праильно, да?

Фриц его почти не слушал. Вскоре его вырвало, после чего он почувствовал облегчение и сразу же заснул.

Утром оба двинулись в дальнейший путь. Шнырь балаболил пуще прежнего, однако Фриц отметил, что его рассказы стали повторяться. К полудню на дороге замаячила корчма. От запаха еды у Фрица закружилась голова, а Шнырь после вчерашнего, вдобавок, мучился похмельем. Иоахим не выдержал первым.

— Пива хоцца, мочи нет, — сказал он, останавливаясь и потирая живот. — У тебя, паря, ненароком денег нету при себе? Хоть сколько-то, хоть пары гульденов. А? Нету?

— Поесть бы лучше, — заявил на это Фридрих, разглядывая грубо намалёванную вывеску трактира, в которой после некоторых трудов всё же можно было признать моток пряденой шерсти. — А денег нет, сам знаешь.

— Эх, ладно. Обойдёмся так.

Фриц понял его слова так, что придётся обойтись без пива, и уже собрался двигаться в дальнейший путь, однако Шнырь свернул с дороги и решительно направился в «Моток». Корчма была не самого высокого пошиба — одноэтажная, с малюсенькими окнами и полуобвалившейся трубой, но выбирать не приходилось. Шнырь неспешно обошёл вокруг, с особым тщанием разглядывая забор, вдруг звонко хлопнул себя по коленкам, захихикал и помахал рукою, чтоб мальчишка подошёл поближе.

— Фриц, посмотри!

На потемневшей от дождей штакетине забора, возле самой калитки чем-то острым было нацарапано чего-то непонятное, какой-то простенький рисунок — два квадратика, чуть-чуть не совпадающие друг с другом. Верхний край у одного из них был вырезан зубцами, как забор. Всё выглядело так:

— Знаешь, что это? — спросил Шнырь.

— Нет.

— Эх ты, простачок городской. Это ж знак такой у нищих и бродяг. Он означает, что хозяин тута трусоват, а может, и вовсе дурак. «Квадрат» за забором. Такой и денег-то даст — просто чтоб от нищего отделаться.

— И что?

— А, ничего, я вижу, ты не понимаешь. Значит так, — Шнырь остановился у входа и повернулся к Фридриху. — Не дёргайся и не дури, лучше смотри, что буду делать, и учись.

В просторном помещении «Мотка» было накурено и душно. Шнырь, залихватски заломивши шляпу на затылок, кренделем проследовал к тому столу, что был поближе к двери, швырнул на лавку свой мешок, уселся сам и постучал костяшками пальцев по столешнице.

— Эй, паренёк! — окликнул он. — Позови-ка мне трактирщика.

Стол был низкий и шатался. Заспанный «паренёк» — слуга лет тридцати со скучным и немного туповатым выражением лица отделился от стойки и не спеша к ним приблизился.

— Их нет, — сообщил он, зевая. — Я могу подать. Чего прикажете?

— Нет, говоришь? Хм… — Шнырь задумался. — А принеси-ка ты нам, друг, бутылочку вина.

— Какого?

— Красненького.

— Вина. — На лице прислужника почти физически отразилась интенсивная работа мысли. — Ага. Стал-быть, вина — и всё? И больше ничего? Закусывать не будете?

— Пока не надо, — барским жестом отказался Шнырь. — Может, потом чего надумаем.

Слуга кивнул, ушёл и вскоре возвратился с кружками и тёмной, пузатой, неопрятного вида бутылкой. Поставил всё на стол и уже собрался уходить, но тут Иоахим жестом удержал его и снова сделал вид, что призадумался.

— А знаешь что, любезный, — наконец сказал он.

— Что-то мне не хоцца вина. Возьми-ка ты его, да принеси взамен нам пива, пару кружечек. Одну побольше и одну поменьше.

Тот равнодушно пожал плечами, бутылку унёс, а через пару минут вернулся с заказанным пивом. Шнырь взял ту кружку, что побольше, подмигнул зачем-то Фридриху и преспокойно начал пить, по виду никуда не торопясь. Фриц никак не мог взять в толк, чего тот добивается, однако кружку свою взял и тоже отхлебнул глоток. Пиво было горьким и холодным, от него сразу заныли зубы; Фриц одолел примерно половину и отставил кружку. Иоахим, убедившись, что мальчишка больше пить не хочет, прикончил и его порцию тоже, встал и преспокойно направился к выходу. Фриц почёл за лучшее последовать за ним.

Трактирный слуга на мгновение оторопел, затем вскочил и у дверей нагнал обоих. В корчме все замерли, предвкушая интересное зрелище.

— Эй, эй, — вскричал слуга, хватая Иоахима за рукав. — А деньги?

Шнырь покосился на него через плечо и с неприкрытым удивлением спросил:

— Какие деньги?

Парень набычился.

— Деньги, господин хороший, — пояснил он и огляделся, как бы призывая в свидетели всех посетителей корчмы. — За пиво, которое вы выпили. Вы и энтот ваш мальчишка.

— Пиво? — вполне натурально удивился Иоахим. — Так я же тебе за него вино отдал!

Парень замер и оторопело заморгал, не в силах что-нибудь на это возразить.

— Ну тогда… тогда платите за вино! — нашёлся наконец он.

— Так вина же я не пил, — доходчиво объяснил ему Шнырь. — За что же мне платить?

И покуда парень из трактира мыслил, где же здесь подвох, Шнырь вышел вон и был таков.

Фриц поспешил последовать его примеру.

В ближайшей деревне они подманили и спёрли гусака, а ночью развели костёр на старой лесопилке и зажарили его на вертеле. Гусь был огромный, откормленный, приятели кусками рвали жирное дымящееся мясо и гоготали, вспоминая глупую физиономию трактирного слуги. Смех распирал обоих, хмель ударил в голову и даже, кажется, луна — и та им подхохатывала с неба.

— Вина-то… — стонал от смеха Фриц, — вина-то, значит, говоришь ему, не пил! А этот-то, этот… О-ох, Шнырь, ну ты и хохмач! Ну, ты даёшь!

— А то! — ухмылялся тот, потрясая гусиной ногой. Руки его были перепачканы жиром едва ли не до локтей; он всё время вытирал о волосы то одну ладонь, то другую. — учись, брат, пока я жив. Со мной не пропадёшь! Передай-ка мне бутылку…

— Смотри, — чуть позже объяснял он, рисуя палочкой на земле. — Вот эта вот решётка, которая как бы с головой, означает, что на этой улице хорошо подают. Такой квадратик с точкой и волной — что здесь поганая вода. А эта штука, — кончик прутика в его руках изобразил нечто, похожее на широко распахнутые челюсти, — означает, что здесь злая собака. Ты запоминай, запоминай, в дороге пригодится.

Фридрих моргал и кивал полусонно — от выпитой водки мальчишку клонило в сон.

Язык картинок, принятый у нищих, оказался весьма разнообразным, но простым. Мелом, гвоздиком, углём, на стенах ли, на столбиках ворот, а то и просто на заборах — всюду они рисовали особые знаки, похожие на совершенно безобидные и ничего не значащие детские каракули. Рисовали, как предупреждения или рекомендации своим собратьям, «лыцарям дорог», как не без гордости назвал их Иоахим. Кошка означала, что в доме добросердечная женщина. Два молотка — что за работу здесь платят деньгами. Нарисованный дом с перечёркнутой дверью хорошо охранялся. Батон извещал странника, что в трактире хорошая еда. Крест ставили на доме религиозного мягкосердечного человека. Петуха — там, где при виде бродяги поднимут тревогу, а шеврон «V» — там, где о тебе позаботятся, если ты болен.

— А эта… этот чего значит? — спросил Фриц, указывая на странный значок — большой треугольник, из которого торчали кверху как бы две руки с растопыренными пальцами, вот таким вот образом.

— О, — Иоахим важно поднял палец. — Это, брат, знак самый, значится, важный. Он означает, что здешний хозяин сразу хватается за оружие, если что не по нему. увидишь где такой, сразу же беги оттудова.

Спал Фридрих плохо. Вчерашнюю бутылку водки опростали окончательно, вдобавок от жирной еды образовалась тяжесть в животе.

Всю ночь Фриц ворочался с боку на бок, утром встал неотдохнувшим и угрюмо поплёлся за Иоахимом, который тоже сегодня малость приутих.

То, что вчера вечером казалось Фрицу невинной шуткой и весельем, в свете утра предстало совершенно другим, каким-то мелочным и подлым.

Посыпал редкий дождь. Похолодало. Всю дорогу развезло. Шнырь мучился с большого бодуна, был раздражителен и временами даже зол, остановиться на привал не захотел и продолжал идти вперёд, оглядывая окрестности и провожая жадным взглядом в большинстве своём пустые встречные телеги. Предчувствие беды ещё усилилось, когда они на перепутье миновали раскидистый дуб с двумя висельниками, для сохранности обмазанными смолой, и вскоре вышли к постоялому двору. Вывески на нём не было, зато и выглядел он необычно — будто бы три дома здесь стояли рядом, стена к стене: большой, чуть поменьше и маленький третий. Издалека всё походило на лесенку. Трактирчик, как узнал Фриц позже, так и звался — «Три Ступеньки»[5].

— Шнырь, — Фриц осторожно подёргал Иоахима за рукав, — а, Шнырь. Может, не надо?

— Ну уж, нет, — угрюмо отозвался тот, оглядывая длинный ряд возов. — Если я сейчас не выпью, я не знаю, что я сделаю.

Постоялый двор, похоже, пользовался успехом в непогоду: всё подворье перегородили разные возы, телеги, пеший «ход» с сосновыми хлыстами и даже — один господский тарантас. Тарантас особенно заинтересовал Шныря. Мальчишка-конюший бросил на пришедших косой взгляд, однако ничего не сказал и молча продолжал орудовать скребницей, мол, мало ли кого не приносило сюда по осени с ветром и дождями. Из окон доносился негромкий шум гулянки. Фриц чувствовал недоброе, но понимал, что смысла нет протестовать: погода портилась. Дождь усилился, кружили тучи. Дым уволакивало ветром то на север, то на юг, а то куда-то между.

— В самый раз, — одобрительно крякнул Шнырь, снимая шляпу и проводя рукой по своим сальным космам. — У них, похоже, на всю ночь загул, авось и нам чего обломится. Значит так. Заходим, чего-нибудь закажем выпить и пожрать, а там видно будет. Понял? Пошли.

Фриц на миг заколебался, возражать однако не посмел, и молча двинулся следом.

Народу в корчме было — не продохнуть. Компания гуртовщиков в углу и впрямь накачивалась шумно и весело, дымила дымом, бражничала брагой и гуляла гулом и гульбой. Стол перед ними ломился от закуски с выпивкой. Пиликала скрипка. Две-три тощие девахи, промышлявшие собою при корчме, визгливо хохотали, сидя у кого-то на коленях. Фриц окинул взглядом помещение. Две другие компании — одна у печки, другая возле входа в кухню — вели себя потише, а высокий, хорошо одетый и благообразный господин за столиком в углу сидел один и ел копчёного угря.

Шнырь подозвал трактирщика, заказал мозгов и водки, и гороху с салом, а на сладкое — лепёшек для мальчишки. Сам к еде почти что не притронулся, лишь хлопал водку стакан за стаканом и мрачно зыркал всякий раз по сторонам. Выглядел он при этом нисколько не страшно, даже отчасти смешно, Фриц малость успокоился и только по-прежнему не мог понять, как же тот собрался выпутаться из такого положения.

Хозяин постоялого двора здесь далеко не выглядел глупцом, при нём вдобавок был помощник (морда — во, — отметил Фридрих про себя, — аршин в плечах и кулаки размером с кружки). Или у Шныря таки водились деньги? Фридрих искоса взглянул на Иоахима и снова убедился — денег у того не было. Мелькнула мысль отдать кинжал, но он тотчас же прогнал её — Шнырь о нём не знал, и отдавать Вервольфа Фрицу не хотелось.

Шнырь дожевал мозги, облизал замасленные пальцы, пронаблюдал украдкой, как высокий господин встал и вышел, после чего поднялся и последовал за ним на двор. Хозяин трактира глянул ему вслед и тут же отвернулся, видя, что мешок его остался возле мальчика на лавке. Фриц почувствовал себя неуютно и, поёрзав для приличия, тоже двинулся к двери.

— Эй, малый, — тут трактирщик был уже настороже. — А ты куда?

— До ветру.

— А платить?

— Да я… — Фриц на мгновение замешкался, потом нашёлся. — Да я вернусь сейчас. А брат вернётся и заплатит, вон его мешок лежит.

Трактирщик с некоторым сомнением окинул взглядом блюдо с недоеденным горохом, дедопитую бутылку и мешок, потом кивнул и отвернулся. Фриц на подкашивающихся ногах буквально вывалился на улицу под ветер и холодный дождь, перевёл дыхание и торопливо огляделся.

— Шнырь! — позвал он. — Иоахим! Чья-то ладонь зажала ему рот.

— Заткнись, придурок, — прошипели ему в ухо. — Здеся я. Молчи.

Шнырь убрал ладонь, и Фридрих обернулся. Иоахим весь промок, шляпа его набухла и обвисла словно у поганки; с неё потоками лила вода. В руках у Иоахима был нож.

— Молодец, что выбрался, — осклабился он. — Хозяин ничего такого не подумал?

— Мы что, — непонимающе спросил Фриц, — обратно не вернёмся? А мешок?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.