Были в деревне, конечно, и другие знахарки, но одна только мокошь без труда могла указать место, где колодец рыть, где родник забьет. Только мокошь умела загнать целый дождь в маленький глиняный горшок и хранить его, пока вода не потребуется вновь. Удивительно, но захоти мокошь утонуть — не сможет, вода ее не примет… Очень пугало людей, что при желании колдунья могла любой предмет с места сдвинуть, не прикасаясь к нему.

Но был у мокоши еще один, особенный дар: могла она в горшочке с водой, в который бросала волос человека, увидеть не только его прошлое, но и будущее.

Охотники заглянуть в свое будущее находились редко. Боялись люди, что мокошь напророчит, что предсказанные ею события обязательно произойдут, сбудутся. Если по лицу ворожеи было видно, что вести дурные, человек торопливо затыкал уши, а мокошь плавно взмахивала руками, произнося заклинания — старалась отвести беду.

Вот и теперь, услышав короткий приказ Арины уходить, не стали односельчане допытываться, что именно ждет их впереди, а поспешили сделать так, как она велела.

… И осталась Арина одна. Первые дни, как ушли все из деревни, бродила бедная женщина, словно потерянная, по деревенским улицам, глядела на брошенные, опустевшие дворы и плакала от тоски и одиночества. «Не хочу я с ним бороться… Почему именно я, я должна его остановить?» — в смятении думала она.

Но в пятую ночь приснился ей давнишний страшный сон про зайца, загнанного охотниками. Теперь у сна было продолжение: раненый заяц, упав на спину, распорол острыми когтями на задних лапах живот склонившемуся над ним охотнику. А ведь все так и было в жизни, вспомнила Арина, проснувшись. Старики тогда кивали головами, мол, действительно, он такой, заяц… Только в сказках всего боится. Припомнили, что однажды заяц так же отбился от сокола.

Весь день Арина пребывала в задумчивости. Вот тебе и заяц, все удивлялась она, вот так трусишка-косой…

Назавтра, с утра пораньше, пошла она в поля, что начинались сразу за рекой, на границе леса. Перейдя мостик, зашла Арина по пояс в пшеницу, понуро просыпающую на землю свои тяжелые зерна, вдохнула всей грудью густые, пряные запахи земли, оглядела недалекий лес, речку, и такой гнев охватил ее, что сразу высохли все слезы.

— Да что же это творится на белом свете? Что ж он, злодей, думает, управы на него не найдется? И чего это я нюнить вздумала? Ведь я мокошь! — все больше распалялась Арина, пробираясь по улицам к своему дому.

И так легко сделалось у нее на душе, будто бродила впотьмах и вдруг вышла на свет.

Достала Арина из сундука старинную книгу в потемневшем переплете, читала ее днем и ночью, выискивая все новые и новые заклинания, ходила вокруг деревни вдоль реки, прислушиваясь к голосам земли и воды, ворожила до полного изнеможения и повеселела, узнав, что не так страшен враг, как сразу показалось, что сама земля поможет ей, и что долго, пока не кончатся последние силы, будет она не соринкой, а бревном в глазу Дуя.

— Я тебе, злыдень, покажу небо в алмазах, — злорадно шептала она в сторону леса, туда, откуда подули холодные ветры.

Место, на котором стояла деревня, было особенным — здесь на поверхность кое-где выходила голубоватая глина. Как-то один заезжий гражданин в очках, увидев эту глину, побледнел и бросился просить лопату у первого же встреченного им мужика. Подозрительно оглядев приезжего и прищурясь, мужик спросил, пыхтя папироской:

— А на что тебе лопата? Поди, землю ковырять вздумал, где синяя глина?

Приезжий замялся, потом признал, что, мол, действительно, есть такая задумка. Мужик лениво сплюнул.

— Ты, паря, давай отсюда подобру-поздорову, а то мужики тебе враз накостыляют, коли узнают. Как деревня наша тут, значит, обосновалась, мокошь запретила землю рыть, где глина, а не то, сказала, страшное произойдет. Вот двести лет уж не трогаем землю в этом месте.

Приезжий загорячился было, замахал руками, залепетал, дескать, там же алмазы, настоящие алмазы…

— Без тебя знаем, что алмазы, — равнодушно отмахнулся мужик. — Сказано — нельзя!

На том разговор и закончили.

… И вот Арина, блуждая вдоль реки и размышляя, как ей остановить Дуя, внезапно почувствовала слабые токи, исходящие из земли. Она разулась и встала босиком на вязкую, отливающую голубым землю. Покалывание в ногах усилилось. Своим особым зрением увидела Арина в глубине земли такой ослепительный блеск, что у нее разболелась голова. Долго она думала и не могла взять в толк, что означает это немыслимое сияние. Из голубой глины каждая мокошь лепила горшки для дождя… Только колдуньи могли ее брать… Батюшки, ахнула она наконец, что это со мной? Совсем из ума выживаю… Ведь каждый ребенок в деревне знает, что здесь алмазы, а я забыла…

Обойдя деревню кругом, она отчетливо увидела, что глубоко под руслом реки пролегает широкий алмазный пояс, охватывающий поселение кольцом. Не в силах сдержать радость, Арина засмеялась. Небо в алмазах! Большой яркий камень на шнурке, умирая, отдала ей старая мокошь. «Надень и никогда не снимай, пригодится…» Ты все знала, бабушка, — что враг придет и принесет много горя, и что пуще смерти будет бояться он блеска таинственных прозрачных камней, рожденных землей… Спасибо и тебе, мать-земля, послужат твои сокровища детям твоим…

Алмазный пояс охранял деревню от злой напасти, незащищенным оставалось только то место, где стоял мост. Но тут уж Арина расстаралась вовсю: наколдовала с три короба и даже больше. Только честный человек мог теперь пройти по мосту, а нечисти вроде Дуя дорога здесь была заказана. Насколько надежна защита от врага, покажет время.

И ждать пришлось недолго — рыская по своим вновь приобретенным владениям, Дуй неожиданно наткнулся на невидимую преграду.

… В то утро, едва проснувшись, Арина почувствовала, что сегодня ей предстоит встреча с ее сильным, жестоким противником, и под ложечкой предательски заныло.

— Вот еще, боишься, что ли, мокошь? — обозлилась она на себя. — Вспомни, что он сделал с твоей землей, и что еще натворит…

Ничто так не придает женщине уверенности, как красивый наряд. Арина достала из сундука безупречной чистоты белую блузку, широкую шуршащую юбку из синего атласа и тщательно выгладила их тяжелым чугунным утюгом, внутрь которого насыпались раскаленные угли.

Обрядившись, мокошь повязала на голову платок в крупных ярких цветах и медленно пошла через всю деревню к мосту. Встав на пригорке неподалеку от моста, она по-бабьи скрестила на груди руки, приподняла голову и замерла, глядя в сторону леса.

В деревне было тихо, но вскоре за рекой тоскливо засвистел ветер и заколыхались посевы. Из леса выехал Дуй, и Арина невольно вздрогнула.

Она уже видела колдуна в своих гаданиях на воде. Тогда при виде него леденело сердце и какой-то необъяснимый древний страх накатывал на нее — такой ужас испытывает человек только в минуты, когда бессмысленная, внезапная гибель застает его врасплох…

Теперь же, чем ближе он подъезжал, тем сильнее ее охватывал гнев, а чувство страха сменилось брезгливостью. Он просто немытый, неопрятный старик, страшный своей злобой и ненавистью, думала мокошь, вглядываясь в приближающегося всадника. И конь ему под стать, такой же злобный. Ну да, он же его кормит какими-то дурными, горькими травами, поневоле взбесишься…

Дуй ехал, как всегда, один. Подъезжая к деревянному мосту, перекинутому через неширокую речку, он вдруг заметил какую-то бабу, стоящую поодаль и вроде бы насмешливо на него глядящую. От изумления и злости он резко дернул на себя поводья, и его здоровенный черный жеребец остановился.

— Ты кто? — крикнул Дуй.

С большой березы, растущей у моста, испуганно взлетели птицы.

— Я заяц, — не переменив позы, спокойно ответила Арина.

Колдун озадаченно помолчал, потом ухмыльнулся:

— А где другие зайцы?

— Они все ушли.

Дуй довольно хмыкнул. Разговор с сумасшедшей его забавлял.

— А ты почему не ушла? Хотела мне что-то сказать?

— Да. Я хотела сказать, что не мешало бы тебе помыться, хоть раз в жизни.

— Мерзавка… ты с кем разговариваешь?… — Лицо у Дуя перекосилось.

Арина весело рассмеялась.

— А с кем?

— На колени… — задыхаясь, пробормотал колдун.

Арина высвободила руку и, сложив кукиш, молча показала ему.

Дуй пришпорил коня и ринулся на сумасшедшую бабу. Арина стояла без кровинки в лице, но с моста не сошла. Громадный конь с размаху ударился грудью о невидимую преграду, всадник вылетел из седла и по крутому склону покатился в реку. Отчаянно цепляясь руками за осыпающуюся землю, он сумел остановиться у самой кромки воды, но одна нога соскользнула в реку. Дуй посмотрел в воду, на мгновение оцепенел и неуверенно полез наверх. С трудом взгромоздившись на коня, дрожавшего мелкой дрожью, он мрачно спросил презрительно усмехающуюся бабу:

— Кто ты?

Арина, от ненависти сузив глаза, выговорила громко и четко:

— Я мокошь. Я здесь хозяйка. А ты — пошел вон.

Дуй подумал. Прищурив на Арину глаза, он взмахнул руками — подул сильный ветер, все усиливающийся. Мало того, он привстал в стременах и, глубоко вдыхая воздух, принялся дуть на прозрачную преграду, отделяющую его от деревни. Высокая красавица-береза, треснув пополам, рухнула в реку. Дуй выбивался из сил, ураган, вызванный им, едва не валил с ног его черного коня, но даже подол платья не колыхнулся у той, что назвала себя мокошью.

— Смотри, обрыбишься от натуги, — насмешливо сказала Арина.

Спокойно повернувшись, она пошла было, но потом остановилась, будто что-то забыла сделать, и презрительно плюнула через левое плечо в сторону Дуя:

— Тьфу!

После чего неторопливо прошествовала к своему дому. За ее спиной бесновался страшный всадник, но Арина больше ни разу не обернулась. Свой первый бой она выиграла.

… И нашла коса на камень. Мысль о том, что ему осталась непокорной эта паршивая деревенька с засевшей в ней паршивой мокошью, доводила Дуя до исступления. По ночам, когда колдуется особенно легко, со злым упорством насылал он на деревню тяжелые тучи, что проливались холодными дождями прямо на голову упрямой гордячке. Зимой он хлестал ее градом, морозил ледяными ветрами и засыпал горами снега. Пришла весна, затем лето, и Дуй надеялся замучить своего ненавистного врага грозами и ливнями, каких и в страшном сне не увидишь. Опять скоро осень, и уже целое море извел он за год на эту бесноватую, а все без пользы. Хотя что-то подсказывало Дую, что силы мокоши уже не те. Что она делает с водой, Дуй проведать не мог, как ни старался. Но что у каждого человека есть предел возможностей, он понимал очень хорошо. Она ведь одна, а один в поле не воин, и осаду в одиночку вести тяжело — ни тебе помощи, ни сочувствия, так что ждать осталось недолго. Поэтому Дуй с радостью предчувствовал долгожданную победу.

В открытое окно потянуло горьким запахом дыма с пожарища. В небе мелькали какие-то размытые, неясные тени — то ли ночные птицы, то ли облака, то и дело заслоняющие луну. Шел третий, самый тяжелый, час ночи, время, когда человек меньше всего защищен от сил зла, когда на душе особенно тяжело, а мрачные мысли и предчувствия легко овладевают самым мужественным и стойким человеком.

… Вспоминая сегодня последний прожитый год, Арина почувствовала неожиданно остро, как сильно она устала. Как в механической игрушке кончается завод, так же неумолимо угасали и ее силы, ее жизнь. Почти не гнулась спина, ноги отказывались ходить, пальцы рук распухли.

— Что ж, — горько усмехнулась Арина, — бабушка Катерина как в воду глядела, когда напророчила: «… и состаришься ты за один год на пятьдесят лет…»

С трудом встав, мокошь зажгла свечу в подсвечнике, достала из шкатулки с металлическими оковками небольшое круглое зеркало и поставила перед собой на столе. За весь год ни разу не смотрелась она в зеркало, не до того было. Собравшись с духом, Арина подняла глаза и взглянула на свое отражение.

На нее смотрела старая-престарая, дряхлая бабка… Потемневшее лицо все в морщинах, из-под платка выбилась прядь белых, как тополиный пух, волос. Только глаза остались прежними…

Не выдержав, Арина закрыла лицо руками, но тут же устыдившись своей слабости, убрала зеркало в стол и сказала себе:

— Ну, что, милая, Дуя не побоялась, а в зеркало на себя взглянуть страшно?

А что ты ожидала увидеть? Сама выбрала этот путь… вытри слезы… за все нужно платить…

Мотыльков, что закружились вокруг свечи, ветром колыхнуло в сторону, но пламя не погасло.

«… И придут к тебе дети, не похожие на детей, и сразу переменится твоя жизнь…»

Сколько раз, отдыхая после очередной тяжелой ночи, думала Арина над этими словами. Не могла представить себе, что это значит — дети, не похожие на детей. Разве так бывает? И откуда здесь взяться детям, ведь вокруг на многие версты не осталось ни одной живой души, только Дуй рыщет по лесам, а у него и души-то нет, одна гниль?

Время шло, и напрасно каждый день Арина с замиранием сердца смотрела на дорогу. Видно, ошиблась бабушка, наконец решила она и совсем перестала ждать, когда душным летним вечером вдруг почувствовала, что кто-то перешел мост и идет по деревенской улице прямо к ее дому. Часто и громко забилось сердце, когда увидела Арина трех мальчиков. На первый взгляд, дети как дети, обычные подростки, только самый маленький, черноглазый, что прятался за спинами своих товарищей, был с бородой.

Прошел один только день, а уже не стало овинника и впервые за целый год не наслал непогоду Дуй. Арина внимательно присматривалась к своим гостям, а они, подумать только, с таким же настороженным интересом изучали ее.

Мокошь сразу почувствовала необычную внутреннюю силу, собранность этих мальчиков. Ей нравилось, как они работают, те, что постарше, — дружно, ладно, не ссорясь. Просто делают дело, как взрослые мужчины: носят глину, мастерят горшки, расчищают от мусора двор. Милые вы мои… Работают хорошо, а едят совсем плохо. Это озадачивало ее. В старину хозяин таких едоков не принял бы на работу. Хорошо едят — значит, силы есть, здоровье есть, работать будут много и споро. А этих бы не взял, нет. Поклюют, как птички, и уже вон из-за стола. Арина уж и травку им заварила для аппетита — посмеялись, совсем сбив ее с толку, понюхали и выпили. Черноглазенький ест хорошо, да слабенький какой-то, к деревенской работе не приучен. Да и не деревенские они люди, и так видно сразу.

Не могла Арина никак понять, кто у них за старшего — тот, востроглазый, который, казалось, видел ее насквозь — Дизи, что ли? — или тот, которого она окрестила Вторым. Дизи любому на помощь придет, но себе на уме парень, слова лишнего никогда не скажет, все больше слушает. Похоже, Второму все докладывает, свои мысли излагает. И еще одна странность мучила Арину: домового принесли в рюкзаке, не побоялись. Она деда пристроила у себя в подполье, а когда тот немного очухался после встречи с Дуем, рассказал ей, что Дизи с ним разговаривал. Никогда еще Арина не встречала человека, который мог бы, как она, разговаривать с домовыми. Диво…

А Второй тоже не прост, ох, как не прост! Как магнитом, тянуло Арину смотреть на него. То развеселится, шутит, смеется, то вмиг настроение у него испортится, будто вспомнит он о чем-то плохом, что отравляет ему жизнь. Тогда яркие зеленые глаза его сразу тускнеют, он начинает к друзьям придираться и указания раздает направо-налево… Дизи в ответ знай улыбается, а бородатенький принимается скакать и куролесить. Но на маленького Второй никогда не обижается. Да и разве можно на него злиться?

Полюбила Арина этого мальчонку. Он проще и понятнее, чем дружки его, и беседовать с ним одно удовольствие, все сам расскажет. Только шустрый больно. Того и гляди, в историю какую-нибудь вляпается. Характером очень на внука похож…

При мысли о внуке у Арины заныло под ложечкой. И возраст примерно одинаковый, лет семь ему, не больше… Тоненький, как былиночка, черноволосый и черноглазый, а улыбка белозубая и такая славная, открытая. Старшие его любят, это сразу заметно. Вон, давеча, когда с бородатеньким беда приключилась, как Второй на нее сердито смотрел… Арина как-то сразу оробела, хотя какая за ней вина? Ведь предупреждала — в овин не ходите!

Забавный очень этот мальчишечка. Поначалу побаивался ее, а потом оттаял, посмелее стал. Говорит:

— Бабуля, мне у тебя важное нужно спросить, наклонись… — И шепчет на ухо: — У ведьм всегда хвостики бывают, а у тебя есть?…

И не знала Арина, плакать ей или смеяться, покраснела да прикрикнула:

— Какая я тебе ведьма, дурачок! Запомни, я мокошь! Я добро людям делаю, а не зло.

Глазенки свои черные таращит только в ответ, улыбается смущенно. Эх, дитя малое… За что же бородой тебя наказали? Маленький, а скажет — и в точку попадет.

— Ты, — говорит, — бабуля, сидишь здесь, в своей деревне, как на необитаемом острове…

Да уж, вздохнула Арина, как на острове…

Пришли и молчат. Откуда и куда идут, зачем пришли, что им нужно — ничего неизвестно Арине. Вчера, после грозовой ночи, когда дети уже уснули, не утерпела она: певуче произнесла древние, только ей известные слова и заглянула в гадательный горшочек, намереваясь все узнать о своих необычных гостях.

Вода даже не колыхнулась. Став черной, как деготь, она только втягивала свет, а отдавать его не хотела — ни лучика не мелькнуло в неподвижном зеркале воды. Поначалу мокошь решила, что ошиблась — переставила или забыла слова, старость ведь не радость. Сосредоточилась и снова прошептала заклинания. Молчала вода.

Арина не знала, что и подумать. Иногда будущее человека было скрыто от нее пеленой, но уж прошлое она видела, как на ладони, ведь все, что происходит с людьми, отражается в Великой Книге Жизни. Никто не знает, где ее искать, и никогда не найдет, но посвященные могут научиться читать в ней. До сих пор у Арины это получалось.

… Свече осталось гореть совсем немного. Небо на востоке начинало светлеть, и в вышине одна за другой гасли последние утренние звезды.

Да, загадали ей дети загадку. Если сами не захотят о себе рассказать, ничего Арина не сможет про них узнать. Конечно, они не обычные какие-то дети… Но ведь все равно — дети, мальчики! Так как же Арина решится исполнить следующее предсказание — «… и отдашь ты им самое дорогое, что есть у тебя на свете, — чтобы спасли они, дети, не похожие на детей…»?!

Арина не замечала бегущих по лицу слез.

— Не отдам! Ни за что не отдам, нет… — исступленно твердила она, изо всех сил сопротивляясь своей жестокой судьбе.

Вдруг пахнуло в растворенное окно сладким ароматом уходящей летней ночи, и дрожащие мягкие тени от мерцающей свечи заметались по стене. Свеча всё не хотела догорать и слабо теплилась. Арина не спешила задуть ее и не отрываясь глядела на крохотный, умирающий огонек.

Впервые в жизни Арина проспала. Подхватившись с лежанки, поспешно собрала на стол и пошла звать мальчиков завтракать. Во дворе никого не было. Около крыльца лежал ящик с игрушками, на завалинке сохли штук двадцать новых горшочков. Услышав голоса, Арина побрела к углу дома. Неожиданно ветер донес до нее обрывок фразы:

—… вы один сопротивляетесь очевидному…

Завернув за угол, Арина увидела, что Дизи и Второй сидят в тенечке на траве, а Рики катает взад-вперед игрушечную деревянную машину, когда-то сделанную ее покойным мужем. Мальчики поздоровались. Рики подбежал к Арине.

— Бабушка, я игрушки на чердаке нашел… Ты не будешь ругаться? Это чьи?

— Это моего внука… Играй, деточка… — Арина погладила Рики по голове. — Пойдемте чай пить.

… Рики дул на чай и с обидой выговаривал Арине за то, что ночью ничего не происходило. Мокошь, улыбаясь уголками рта, оправдывалась:

— Не виновата я, дружочек. Дуй, наверное, вас испугался…

— Наверное, — хмыкнул Тики, и видя удивление Арины, добавил: — Встречали мы его вчера, злодея твоего. Дизи его припечатал алмазом.

Арина побледнела и покачала головой.

— А я почему не видел? А я где был? — расстроился Рики.

— А маленький зайчишка со здоровенным медведем бился… — ответил Дизи словами из сказки.

Рики вспомнил вчерашнюю встречу с мохнатым, пропахшим дымом овинником, его, будто из железа сделанные, руки, злобные красные глаза и поежился.

— Везде опасности подстерегают… Шагу ступить некуда — уже кто-нибудь ждет за углом… — обиженно сказал он. — Бабушка, ты бы нас тоже научила колдовать, а? Как ты вообще, это, колдуньей стала?…

— Как стала? — Арина вздохнула. — Да все женщины в нашем роду мокшили, колдовали то есть. Знания свои перед смертью мокошь должна дочери передать или другой родственнице. Вот пришло время бабушке моей, Катерине, помирать. Лежит она, мучается, стонет — три дня помереть не могла, потому что мать моя отказалась ведовство на себя взять, сказала бабушке:

— Ты для себя не жила, все для других. Хочешь, чтобы и я это ярмо на себя надела? Ни за что!

Плакала мать, глядя, как бабушка мучается, но на своем твердо стояла, не подходила к ней даже, и мне запретила. На третий день отец соседей позвал, стали они крышу разбирать, чтобы бабушке страдания облегчить. Мать куда-то отвлеклась, а я встала в дверях и смотрю на бабушку. Так я ее любила! А она лежит и молча на меня смотрит. Потом говорит:

— Аринушка, принеси мне воды попить…

Я принесла, она мою руку взяла, а пальцы у нее, как огонь… и говорит… говорит тихо-тихо… После убежала я во двор, мать пришла, видит, что бабушка повеселела, — прикрикнула на нее:

— Что ты, мокошь, уже сотворить успела?

А та молчит и улыбается. И вскорости померла, крышу так и не разобрали. Подзывает меня к себе мама, спрашивает:

— Ариша, ты к бабушке заходила?

— Да, — говорю. — Она воды попить просила.

— А прикасалась к ней?

— Она меня за руку брала…

Мать меня прижала к себе и давай плакать:

— Доченька ты моя, что же это за судьба у тебя несчастливая! Прости ты меня, дуру, это я перед тобой виновата!

Я ничего понять не могу. А через три дня вдруг приходит к нам сосед, поклонился мне и говорит:

— Помоги, Арина Петровна, кобыла у меня захромала…

Я и обмерла. Мне ведь всего девять лет было… Мать с отцом мои потупились, на меня не смотрят.

Делать нечего, пошла я к соседу. Как лошадь лечить, не знаю. Взяла ее больную ногу руками, глаза свои закрыла, и тут вдруг пришли мне на ум слова, каких я и не знала раньше… Перевязала я лошади ногу, и через неделю она уже вовсю бегала. Так и стала я мокошью. По лугу иду — мне каждая травинка шепчет, от какой она хвори. Умения во мне проснулись, о каких я раньше и не подозревала. Книги старинные читала, новые заклинания учила…

— А нас научишь? — Рики заерзал на месте.

— Не всякий к этим наукам способный, — со значением сказала Арина и посмотрела на Дизи.

Весело насвистывая, за что получили от Арины нагоняй («Ишь, чего надумали — свистеть в доме! Да хуже приметы не бывает!»), Рики с Тики отправились во двор расписывать белой краской подсохшие горшки. Дизи остался помочь хозяйке убрать со стола посуду и сразу озабоченно заговорил:

— Бабушка, я хочу поговорить с тобой о Рики… — Арина медленно опустилась на стул. — Что о нем скажешь?

— Как? Вообще?

— Да. Когда ты на него смотришь, что приходит тебе на ум?

— Хороший парнишка, добрый, ласковый… Ну, не глуп, нет. Иногда очень даже сообразительный. Вертлявый, конечно. Обычный ребенок.

— А как у него со здоровьем, ты ведь понимаешь в этом толк?

— Ты говоришь о бороде?

— Да нет, я имею ввиду его общее состояние.

— После вчерашнего случая с овинником он так быстро идет на поправку, удивительно даже. На нем все, как на собаке, заживает…

— Рики болен.

— С чего ты взял?

— Он потерял память.

Арина оторопела.

— Ну, уж… Он так подробно рассказывает о себе, так интересно… И семья у них дружная, и собака есть, большая, лохматая… Вечерами они ходят встречать с работы отца, любят загорать в своем саду, где много цветов и поют красивые желтые птицы… Как же он их называл?… Вот забыла…

Дизи болезненно поморщился.

— У него нет матери. Она умерла давно, как только Рики родился. А отец… С отцом у него были плохие отношения.

У Арины перехватило дыхание. Бедный мальчик…

— Но как же…

— Он забыл о своей прошлой жизни, как иногда люди пытаются забыть о чем-то плохом. Он мечтал о дружной, счастливой семье, где все любят и понимают друг друга. И после болезни эти мечты превратились в его воспоминания. Он верит, что так все и было, и ждет, когда вернется домой.

— Но ему некуда возвращаться, так?

Дизи кивнул. Арина сейчас чувствовала то же, что и ее собеседник, — печаль и желание защитить, отогреть худенького одинокого мальчика с черными глазами.

— Хочешь меня о чем-то попросить?

— Полечишь его? Борода и память — что с этим можно сделать? Одно убрать, а другое вернуть.

— Борода у него начала расти одновременно с потерей памяти?

— Да, можно так сказать.

— От бороды, возможно, я его избавлю. Был у меня случай: женщина чуть не погибла при пожаре, и у нее начали расти волосы на лице. Я поила ее травами и вылечила. — Дизи повеселел. — А вот память… Вряд ли помогу. Понимаешь ли, это темная и запретная область в ведовстве. Только черные колдуны вмешиваются в человеческую память, как хотят, а нам это запрещено. Считается, что это знак судьбы, и все должно идти так, как идет. Видишь, как у бородатенького все получилось… А может, оно и к лучшему, что он забыл все плохое? Зачем ему опять узнавать, что он одинок? Сейчас у него есть друзья, может, встретится ему и та, которую он назовет своей матерью… Разве тебе так хочется снова увидеть его несчастным? Пусть будет всё, как есть, а?

Дизи в волнении прошелся по горнице и остановился у окна, отвернувшись от Арины.

— Представь, что ты сейчас тоже лишилась памяти, — сказал он, глядя на работающих во дворе мальчиков. — Ты не понимаешь, где ты находишься и что происходит вокруг. Ты не помнишь себя, своих мыслей, чувств, своего имени, своих родных. А самое главное — ты забыла, что тебе грозит опасность, и ты не готова встретить ее. — Дизи взглянул на растерявшуюся мокошь. — Так что бы ты выбрала: забыть все плохое в своей нелегкой жизни или помнить и принимать решения?

Он прав. Как он прав… Яйцо учит курицу. У Арины разболелась голова. Почему в жизни все сложно и запутанно? Почему не бывает так, чтобы все были счастливы?

— И еще… чтобы ты поняла, почему я хочу вернуть ему память… — добавил Дизи, глядя на нее печальными глазами. — Рики стал — как бы это объяснить? — совсем другим. Он утратил часть себя, своей личности. Я понятно выражаюсь?

Арина в ответ только вздохнула.

Дизи отправил Рики в дом, к Арине, а сам вкратце пересказал Тики свой разговор с мокошью. Не успели мальчики снова взяться за работу, как их черноглазый дружок вприпрыжку вернулся обратно. Судя по его блуждающему взгляду, он искал свою деревянную машину.

— Уже все? — удивленно спросил Дизи.

— Ага.

— Не боялся?

— Вот еще!

— А бабушка где?

— Она спать легла.

Каждый занялся своим делом.

— Что-то она сегодня много спит, — сказал Дизи через некоторое время. Тики кивнул. Дизи отставил в сторону незаконченный горшочек и подозвал к себе Рики.

— Рики, бабушка тебя отпустила?

— Нет. Я же вам сказал уже — она спать легла!

— Я ничего не пойму. Ну-ка, рассказывай все сначала.

— Ну, я пришел к ней, сказал, как ты научил: «Бабушка, полечи меня, пожалуйста…»

— Так, молодец. А дальше?

— Она мне дала выпить какую-то травку горькую — тьфу! — от бороды, сказала… Потом она села на лавку, я встал перед ней. Она говорит: «Закрой глаза.» Я закрыл, потом хотел подглядеть, что она делает. Она вот так руками у меня над головой стала водить. — Рики показал, как двигались руки мокоши. — Увидела, что я подглядываю, сказала: «Ну-ка!» Я сразу зажмурился. Жду-жду, она молчит. Я думаю: что я, до вечера, что ли, буду так стоять? Глаза открыл, а она лежит на лавке и спит. Я ее позвал, за руку подергал, она не просыпается…

Дизи и Тики одновременно вскочили на ноги и побежали в дом. Рики, остолбенев на мгновение, бросился за ними.

Мокошь, раскинув руки, без сознания лежала на лавке. Мальчики быстро развязали ее белый головной платок, сбившийся набок, смочили его водой и положили ей на лоб. Тики настежь распахнул окно, а Дизи принялся нажимать на голове и руках больной чувствительные точки. Рики наблюдал за действиями друзей, раскрыв рот. Вскоре лицо у Арины порозовело, и она пришла в себя.

— Ну, напугала ты нас, бабуся! — с облегчением произнес Тики. — Выпей-ка водички брусничной…

От воды Арина отказалась, не без помощи мальчиков приподнялась, села на лавке и сказала, ни на кого не глядя:

— Голова что-то закружилась… — Потом обратилась к Рики: — Дружочек, куда же это петух мой запропал? Ты бы пошел его поискал…

— Я? — поразился Рики. — Чтобы он меня опять клюнул?

— А вдруг он тоже заболел, как бабушка? — сказал Дизи.

Этот довод показался Рики убедительным, и он отправился на поиски петуха.

С минуту все молчали — мокошь собиралась с мыслями.

— Вот что, — наконец сказала она. — Не могу я ничего про его память разузнать. Несколько раз руками над его головкой провела — хотела заглянуть внутрь, нащупать больное место — получила по сознанию удар, сами видите, какой…

— Ты начала его гипнотизировать? — спросил Дизи.

— Боже упаси… — отмахнулась Арина. — Этим только фокусники всякие занимаются. Приезжал тут к нам один гипнотизер… Меня не было в деревне, а то он у меня узнал бы, как людей портить! В общем, пришел народ на чудеса его поглазеть. Он вызвал к себе Федю — здоровый такой парнище у нас был — загипнотизировал его, Федя и давай скакать, как дитя малое… Плакать принялся, мамку свою искать… Это двадцатилетний парень-то! А наши остолопы и рады, хохочут. Натешились, вывел он Федю из гипноза, а разум к нему и не вернулся… — Арина сокрушенно вздохнула. — Два года ходил, как ребятенок.

— А гипнотизер? — спросил Тики.

Арина махнула рукой.

— Побили его мужики сильно, да что толку, Феде-то этим не помогли… Я тоже не смогла.