ГЛАВА 21

Потирая запястье, украшенное красными отметинами детских зубов, Веспасиан натянуто улыбался. «Пришла пора призвать Тита к порядку», — решил он про себя. Необходимо отучить его кусаться, бросаться чем попало в людей и воровать, а потом прятать всякие мелкие вещи. Вот и сейчас этот маленький негодяй, прокравшись к открытому сундуку, выхватил из него свиток с секретным посланием Клавдия и, несомненно, утащил бы его, если бы не проворство молодого трибуна. Плиний перехватил воришку и передал матери, со смущенным видом вышедшей из личных покоев легата. Свиток он спас, но озорник в отместку успел наградил его серией зуботычин, что вызвало у трибунов, собравшихся на вечернее совещание, язвительные смешки.

Наконец брыкающегося малыша унесли, и Веспасиан, уложив депешу на место, вернулся к обсуждавшемуся вопросу.

— До вас, полагаю, уже дошли слухи о том, что армия, собранная в Гесориакуме, находится на грани бунта. Генерал Плавт в полученном мною сегодня послании подтверждает, что эти толки, увы, не беспочвенны.

Он поднял глаза. Удивленные и встревоженные взгляды трибунов были устремлены на него. Воцарилось молчание, нарушаемое лишь отдаленным хохотом Тита. Офицеры явно обеспокоились, ибо чуть ли не каждый из них слишком многое связывал с предстоящим вторжением. Провал кампании, безусловно, бросит тень на всех, кто принимал участие в ней. Кроме того, он может швырнуть в пучину забвения тех, кто пребывает сегодня у власти. Клавдий уже пережил одну попытку переворота, но пока не сумел стяжать любовь римской толпы и заручиться поддержкой разбросанных по всем провинциям легионов. Захват Британии был призван не только укрепить его авторитет, но также отвлечь значительную часть имперских войск от участия в политической жизни страны.

— Шесть дней назад одна из когорт Девятого легиона отказалась взойти на отправляющиеся в Британию корабли с целью высадить там разведывательный десант. Когда центурионы попытались заставить своих солдат подчиниться приказу, произошла короткая схватка, в результате которой два командира были убиты, а четверо ранены.

— Стало ли об этом известно другим войскам? — спросил, рассеянно щурясь, Вителлий.

— Конечно. — Веспасиан язвительно улыбнулся. — Исключительно благодаря умению офицеров высшего ранга держать язык за зубами. Я недавно имел превосходный случай в том убедиться.

Кое-кто из трибунов потупился, многие покраснели.

— А известно ли, почему взбунтовалась когорта? — вновь спросил старший трибун.

— Кто-то пустил слух, что за проливом обитают демоны и огнедышащие драконы. Солдатская масса в большей части невежественна и верит этому вздору. Теперь все отказываются подниматься на корабли даже для тренировки.

— А что в связи с этим требуется от нас, командир? — нарушил всеобщее молчание Плиний.

— Мы должны продолжить марш к Гесориакуму, остановиться на подходе и ждать, когда бунт будет подавлен. С нашей помощью или без оной. Уполномоченный императора покинул Лугдун и теперь спешит в Дурокорторум, где его должен встретить наш эскорт. Наши люди выбраны в конвой потому, что их еще не коснулись гнойные чирья заразы.

— Гнойные чирья? — Плиний поднял брови.

— Это его слова, трибун, не мои.

— О командир, — смешался Плиний. — Я вовсе не думал…

— Все в порядке, трибун. Нарцисс порой выражается не очень изысканно, но тут ничего не поделать.

— Нарцисс? — удивился Вителлий.

— Нарцисс, — кивнул Веспасиан. — Тебя что-то не устраивает, Вителлий?

— Прошу прощения, командир, но я не думаю, что ситуация, когда человек обретает вес и влияние, не соответствующие его общественному положению, может кого-то устроить.

Среди собравшихся пробежал хохоток. Смеялись в основном те, кто не знал о провинциальном происхождении Веспасиана.

— Я хотел сказать, командир, — продолжил Вителлий, — что мне не совсем понятно, почему император счел необходимым послать своего раба… то есть своего главного секретаря разбираться с этой историей. Как будто армия не в состоянии сама с ней разобраться.

— Вторжение в Британию — весьма масштабная операция, — ответил Веспасиан. — Я полагаю, Нарцисс едет сюда лишь затем, чтобы удостовериться, что она протекает более-менее гладко.

— И все-таки, командир, это странно, — негромко заметил Плиний.

Веспасиан вскинул голову.

— Ничего странного, Плиний. Не стоит принимать несуразное за зловещее. Нарцисса поводят по побережью, и делу конец. Если он собирается повести какую-то другую игру, мне это неведомо. Или кто-то из вас располагает какими-то недоступными мне сведениями? А?

Никто не посмел встретиться с ним взглядом. Трибуны потупились, и Веспасиан устало вздохнул.

— На данный момент, командиры, высокая политика начинает меня несколько утомлять. Что бы ни ожидало нас в будущем, мы с вами — солдаты и должны подчиняться приказам, за неукоснительным исполнением каковых я намерен следить со всей строгостью, к чему приглашаю и вас. Все прочие соображения нужно выбросить из головы. Я ясно выразился? Хорошо! Надеюсь, мне нет нужды напоминать вам о необходимости не выносить то, о чем мы здесь говорили, за пределы этой палатки. Если слухи о бунте дойдут до наших солдат, одному Юпитеру ведомо, чем это может закончиться. Есть вопросы?

Трибуны молчали.

— Приказы на завтра будут доведены до вашего сведения перед утренним построением. А сейчас все свободны.

Позднее, вытянувшись на походной постели, Веспасиан прикрыл глаза и прислушался к доносившимся до него звукам. Слышались окрики часовых, беззлобная брань командиров, солдатский галдеж и смех. «Смеются — это хорошо», — подумал легат. Пока солдаты довольны, можно не сомневаться в их верности долгу. Смех сплачивает людей. А сплоченность и есть та самая сила, что понуждает десятки тысяч людей не дрогнув идти на все, даже на смерть. Она невидима, неощутима, но, стоит дать слабину, все будет кончено. В тот самый момент, когда простые солдаты начинают отказываться повиноваться своим командирам, армия перестает быть армией, она прекращает существовать.

Новости с побережья теперь наверняка стремительно распространяются по дорогам. Очень скоро они докатятся и до вверенного ему легиона. Кто знает, как это повлияет на беззаботно посмеивающихся сейчас солдат? До сих пор Второй легион августа вел себя на удивление безупречно, никто не скулил, не жаловался на трудности марша, и даже число отставших ни разу не превышало расчетный процент. Но кто может сказать, как легионеры поведут себя дальше? Сохранят ли они лояльность к командованию? Или бунтарские настроения окажут свое разлагающее воздействие и на них?

Веспасиан тяжело повернулся на ложе.

Чтобы вторжение все-таки состоялось, мятеж следовало подавить в кратчайший срок, и Нарцисс, судя по его репутации, именно тот человек, которому по плечу подобные вещи. Во всяком случае, Флавия абсолютно уверена в этом. Так что сильно тревожиться вроде бы не о чем. Веспасиан позволил себе усмехнуться. Не о чем, да, если бы не еще один, вроде бы совсем маленький, но все же весьма и весьма проблематичный вопрос.

Во второй части доставленной днем депеши подтверждалось наличие заговорщика в легионе, правда, выражалась уверенность, что тайный агент императора сумеет с ним разобраться. Кто он, легату знать вовсе не обязательно, чтобы не забивать себе голову посторонней докукой.

— Как же… не забивать, — проворчал Веспасиан. Он и не забивает, но на совещании ему пришлось взвешивать каждое слово, чтобы, во-первых, не насторожить заговорщика, а во-вторых, не дать повод агенту заподозрить его в нелояльности к власти. А еще ему волей-неволей приходится теперь прикидывать, кто из его подчиненных бунтарь, кто шпион. На роль первого вроде бы годился Вителлий, но подошел бы и Плиний. Оба умны, оба амбициозны, оба честолюбивы, однако прямых доказательств их умышлений против нынешнего императора у него нет.

Что до агента, то Веспасиан был уверен: этому типу поручено не только выявлять неизвестных изменников, но и осуществлять надзор за легатом. Он поежился, с горечью сознавая, что в нынешней политической неразберихе эту задачу могли возложить на кого угодно. Хотя бы, например, на юнца, прибывшего под его руку прямо из императорского дворца. Веспасиан автоматически решил взять этого малого на заметку и тут же выругался, уже вслух.

Конечно, делать этого никак нельзя. Иначе весь легион в одно мгновение окутает атмосфера всеобщей взаимной слежки и подозрительности. Перед его мысленным взором предстала удивительная картина — бойцы, с недоверием косясь друг на друга, шагают на поле брани.

Он рассмеялся.

Нет уж, всю эту грязь пусть разгребает кто-то другой, а ему следует полностью сосредоточится на сугубо военных вопросах. Направленных на укрепление боевого духа и боеготовности легиона. Это упрочит его репутацию много лучше, чем подслушивание через хлипкие стенки и подсматривание из темных углов. Последняя мысль развеселила Веспасиана, и через мгновение он уже крепко спал.

ГЛАВА 22

Хотя зима уже кончилась, весенняя ночь была так холодна, что дыхание вырывалось из губ струйками пара. Катон быстро шел, кутаясь в плащ. В записке, полученной им от Лавинии, или, по крайней мере, подписанной ее именем, ему назначалось свидание за палаткой легата. Территория, на которой находился штабной городок, была ограждена натянутой веревкой, вдоль которой, по периметру, прохаживались часовые. Катон подождал, пока они, поравнявшись, разошлись в противоположные стороны, поднырнул под веревку и принялся петлять между темными повозками и парусиновыми палатками, пока не наткнулся на кожаный плотный покров.

Именно здесь ему было велено ждать, однако никто его почему-то не встретил. Катон замер, вслушиваясь в окружающую тишину и досадуя на слишком громкое биение своего сердца. Из темноты не доносилось ни звука. Может быть, девушка побоялась прийти? Или передумала? Или ей срочно что-нибудь поручили? Неожиданно кто-то схватил его за плечо, и Катон подскочил от испуга.

— Тсс! — прошептала Лавиния. — Быстрее, сюда!

Она потянула его за руку вниз — под колеса большой повозки.

— Что… — прошептал он, но Лавиния прижала руку к его губам. Ее тело, горячее и упругое, источало столь острый запах, что голова юноши пошла кругом.

— Кто тут? — прозвучал зычный голос. — А ну, выходи.

Катон затих, одновременно и напуганный, и возбужденный. В паху его волнами разливалось тепло.

— В чем дело? — послышался другой голос.

— По-моему, тут кто-то есть.

Возле повозки появились ноги, обутые в крепкие сапоги, и древко копья. Через миг подошел и другой часовой.

— Видишь что-нибудь?

— Пока нет.

Катон ощупью нашел пальцы Лавинии и крепко сжал их, а свободной рукой привлек ее к себе. Она на долю мгновения напряглась, потом подалась к нему.

— Похоже, все тихо.

— Говорю тебе, я что-то слышал.

— Скорее всего, что-то стукнуло внутри шатра.

— А по-моему, нет.

Губы Катона скользнули по гладким, остро пахнущим волосам, потом по горячей щеке и нашли мягкие губы. Лавиния не просто ответила на поцелуй, трепещущий язычок ее проник в его рот. По телу юноши прошел жаркий озноб, отозвавшийся сладким еканьем в чреслах.

— Послушай, здесь никого нет, — раздраженно сказал второй часовой.

— Может, и нет.

— Ну так нечего тут и топтаться. Если какой-то воришка и подбирался к командирским вещам, то теперь он уже далеко. Давай забудем об этом.

Второй часовой двинулся прочь. Первый после короткой паузы неохотно последовал его примеру, ворчливо бубня себе что-то под нос.

А Катон под телегой изнывал от томления, какого он не испытывал никогда в жизни. Его правая рука медленно поползла к бедрам девушки, однако Лавиния свела колени.

— Нет! — прошептала она.

— Почему?

— Не здесь!

— А чем плохо здесь? — спросил он в отчаянии.

— Слишком холодно, неудобно. Хозяйка присмотрела местечко, где нас не потревожат. — Девушка крепко сжала его руку. — Пойдем.

— Госпожа Флавия? — изумился Катон.

— Тсс!

Лавиния потащила его за собой. Выбравшись из-под повозки, они постояли какое-то время и, убедившись, что все спокойно, скользнули к шатру. Ловко управившись со шнуровкой, девушка приподняла полог, пропуская своего спутника внутрь. Там царил непроглядный мрак, но Лавиния, видимо, хорошо знала дорогу. Катон споткнулся, ступая на деревянный настил.

— Прости, — прошептал он. — Куда ты ведешь меня?

— В самое укромное место, какое мы смогли отыскать.

— Мы?

— Госпожа и я. Идем же.

Они прокрались по длинному узкому коридору вдоль навесных, накрепко зашнурованных стен и вышли в просторной зал, где смутно темнели очертания большого стола. С легким смешком Лавиния толкнула Катона на мягкий диванчик и, когда тот упал, прилегла рядом с ним. Губы их тут же слились в поцелуе. Катон, прижимая очаровательную плутовку к себе, сдернул с ее головы ленту и провел ладонью по шелковистым, рассыпавшимся во все стороны волосам. Неожиданно Лавиния вскинулась и, оседлав своего пленника, села ему на живот, лукаво поблескивая глазами.

— Что ты делаешь? — удивился Катон.

— Тсс! Будь умным мальчиком, лежи спокойно. — Лавиния приложила пальчик к его губам, а другой рукой пошарила у себя за спиной и громко прыснула.

— Вижу, ты уже готов взять меня, да?

— Да, — задыхаясь, отозвался Катон.

— Ну, хорошо. Хотя я на сегодня ничего подобного не планировала. Тогда мне нужно кое о чем позаботиться.

— О чем?

— О том, чтобы у нас не завелись ребятишки.

— Неужели нельзя это сделать потом? — пробормотал Катон, судорожно лаская ее. — Пожалуйста. Не уходи.

— Типичный мужчина! — Лавиния мягко шлепнула его по рукам. — Все вы такие. Наслаждаетесь, а разбираться приходится нам. Мне вовсе не хочется оказаться на сносях.

— Я сдержусь и выйду пораньше, — смущенно пообещал Катон.

— Ну конечно! Все вы так говорите. Я-то могу себя контролировать, правда могу, но, когда доходит до дела, обо всем забываю! И куда, ответь, потом бедной девушке деться?

— Тогда иди, — сказал Катон, удивленный ее прямотой. — Но поскорей возвращайся.

— Успокойся. Я сейчас же вернусь.

Лавиния деловито спрыгнула с его груди, обожгла на прощание поцелуем и скрылась. Катон остался лежать с бурно бьющимся сердцем, ошеломленный шокирующим прикосновением девичьей руки к его паху. Ему захотелось, чтобы ее пальчики повторили свой экскурс, и так остро, что он открыл глаза и привстал на локте. Лавиния все не шла, и молодой человек принялся с любопытством озираться вокруг, ибо его зрение, уже привыкшее к темноте, позволяло ему что-то видеть.

Минуты текли, и Катон завздыхал, его стали одолевать мучительные сомнения. Что она может делать так долго? Или… (он в ужасе замер) она решила воспользоваться самым действенным средством против возможной беременности, то есть не приходить вообще? Одна мысль о подобном исходе свидания так его устрашила, что он поспешил выбросить ее из головы. И вдруг осознал, что в зале находится кто-то еще. Юноша встрепенулся, готовый окликнуть беглянку, однако шорохи доносились вовсе не со стороны спальных секций шатра.

Он замер, практически не дыша, напряг слух и всмотрелся во тьму. Возле главного входа в палатку, насторожено пригнувшись, застыла темная человеческая фигура.

Катон обомлел. Он страшно перепугался. Не за себя, за Лавинию, которая вот-вот должна была появиться. Вдруг незнакомцу вздумается наброситься на нее? Но девушка все еще где-то задерживалась, и из глубины личных покоев легата не доносилось ни звука.

Незнакомец бесшумно, с уверенным проворством кота двинулся к стоявшему в центре зала столу. Он был невысок, плотен, завернут в плащ с капюшоном, а в руке его безошибочно угадывался короткий воинский меч, тогда как все вооружение юноши составлял только кинжал, да и тот находился сейчас в ножнах, которые в результате возни своевольно забились под его левую ягодицу. Но, хвала небу, ночной гость не заметил Катона и даже был настолько любезен, что шагах в десяти от кушетки повернулся к нему спиной, потом присел и с очевидной натугой потянул на себя из-под стола какой-то громоздкий предмет. Тот заскрипел, незнакомец замер, после чего потянул снова, уже более осторожно. В два-три приема ему удалось-таки вытащить сундук наружу, и он, склонившись над ним, принялся возиться с замком.

Все это время Катон лежал неподвижно, умирая от страха.

Наконец замок, звякнув, подался. Незнакомец, откинув крышку, стал рыться внутри сундука, видимо, в поисках чего-то конкретного.

И тут Катон шестым чувством понял: еще миг, и ночной визитер обернется. А когда это случится, вряд ли стоит надеяться, что он не заметит распростертую на кушетке фигуру. Осознав это, юноша осторожно подсунул левую руку себе под бедро и взялся за теплую, впечатавшуюся в обивку диванчика рукоять, потом приподнялся, чтобы ослабить давление, и резко, даже чересчур резко, рванул кинжал из ножен. Лезвие лязгнуло, и незнакомец, мгновенно развернувшись, занес меч над головой. Однако от неожиданности он, видимо, позабыл первую заповедь пехотинца, что меч — не топор, и рубящий сильный удар не задел проворно отпрянувшего Катона.

Юноша ответил выпадом в нависшую над ним фигуру. Острие кинжала пронзило плащ и, кажется, плоть.

— Дерьмо! — прорычал, отскакивая назад, незнакомец.

Катон вслепую метнулся налево, к коридору, в котором скрылась Лавиния, но запнулся о табурет и покатился по полу, обдирая в кровь руки. Противник устремился за ним с явным намерением не повторить прежней ошибки. Катон ощутил боль в ноге и увидел, что меч идет ему в горло.

— На помощь! — крикнул он, забиваясь под стол. — Люди, на помощь!

— Заткнись, говнюк! — злобно прошипел незнакомец, и Катон так растерялся, что на миг потерял дар речи. Однако противник стал тыкать мечом в темноту, и он заорал пуще прежнего:

— На помощь! Скорей!

Из спальной части шатра донеслись сонные голоса, и Катон с облегчением услышал, что кто-то зовет охрану. Услышал это и злоумышленник, он выпрямился и завертел головой, очевидно высматривая пути к отступлению. Неожиданно полог главного входа очертили полоски света.

— Сейчас! Я иду! — закричал часовой.

Ночной вор, подскочив к пологу, замер. Кончик копья отвел кожаный клапан в сторону, и пляшущий свет горящего факела проник внутрь шатра. Часовой шагнул в проем, и скрывавшийся слева от него злоумышленник взмахнул мечом.

— Берегись! — крикнул Катон.

Часовой повернулся на звук, и тяжелое лезвие плашмя стукнуло его по затылку. Легионер с хриплым стоном упал на колени, потом повалился ничком. Взметнулись искры. Выпавший из его руки факел, прокатившись по деревянному полу, уткнулся в ворох карт, сбитых в борьбе со стола. Увидев спину бегущего похитителя, Катон без колебаний ринулся следом и вбежал в секцию, сплошь уставленную столами. Очевидно, это была канцелярия, не имевшая наружного выхода, но злодей его и не искал. Подскочив к боковине шатра, он полоснул по ней мечом и скрылся во мраке ночи. Катон сунулся было за ним, но в глаза ему бросились огни приближавшихся факелов, и он тут же отпрянул.

Снова вбежав в отделение для совещаний, юноша краем глаза увидел, что карты уже пылают, но ему было сейчас не до них, он лихорадочно размышлял, куда деться. В спальных покоях поднялась суматоха, и Катон бросился в противоположную сторону. Возле разделительной стенки он упал на пол и попытался подлезть под кожаную боковину. Она крепилась к полу крючком, отстегнув который беглец протиснулся в следующий отсек и пополз дальше, проминая ладонями и коленями землю. Судя по отсутствию какого-либо настила, это была кухня, и Катон быстро ее пересек, чтобы затем поднырнуть под очередную, но уже более или менее свободно висящую полосу мягкой кожи. И выкатился под свет звезд, безмятежно взирающих на него со сплошь залитого ночными чернилами неба.

Не теряя времени, он вскочил на ноги и, петляя между палатками, побежал туда, где темнели повозки основного обоза. Когда шатер пропал из виду, юноша привалился к грубо отесанной станине баллисты, чтобы перевести дух. Сердце его бешено колотилось, дыхание восстанавливалось с тру дом. Над штабной территорией занималось оранжево-красное зарево. «Воды! — доносилось оттуда. — Пожар! На помощь! Воды!»

Смекнув, что на коротком пути к центурии его могут сцапать, Катон свернул влево, пересек участок, занятый артиллерийским обозом, и, лишь уткнувшись в оборонительный земляной вал, позволил себе забрать вправо, нервно поеживаясь и кутаясь в плащ. Он старался идти спокойно, хотя и понимал, что, если его задержат, вряд ли ему удастся найти вразумительное объяснение, на кой ляд оптиону шестой центурии четвертой когорты вдруг понадобилось прогуливаться в таком отдалении от своего бивака.

Но часовые его не видели, хотя и смотрели на лагерь, ибо он двигался в полосе тени, непроглядной для них. Путь был томительным, прошла целая вечность, пока перед ним не вырос знакомый штандарт. Где-то в ночи труба пропела сигнал тревоги для дежурной когорты. Мысленно выбранившись, Катон проскользнул в палатку и, не снимая плаща и сапог, завалился в постель.

— Это ты, Катон? — сонно спросили из темноты.

Катон затаился.

— Катон?

Нет, игнорировать Пиракса не стоит. Лучше уж подать голос.

— Да?

— Что там происходит?

— Откуда я знаю? Я был в нужнике, а там все как обычно. Правда, у штаба какая-то суматоха, вроде бы даже пожар.

— Эти штабные вечно что-нибудь напортачат, — зевнул Пиракс. — Разбуди меня, если огонь дойдет до наших палаток. Спокойной ночи, приятель.

— Спокойной ночи, — сонным голосом пробормотал Катон.

Но спать он не мог. Он лежал на спине, глядя вверх и даже и не пытаясь справиться с ужасом, который мало-помалу начинал брать его в неотступно сжимающиеся тиски.

ГЛАВА 23

Уперев руки в бока и закинув голову, Веспасиан сквозь обугленную дыру в крыше шатра смотрел в звездное небо. Потом он глянул на стоявших чуть в отдалении от него часовых. Те опустили глаза.

— И как, по-вашему, вор ухитрился пробраться в шатер, если вы добросовестно несли караул?

— Командир, мы несли караул как положено, — ответил центурион. — Четыре человека стояли у входа, еще четверо патрулировали периметр. Потом я произвел осмотр вспоротой боковины. Подозреваю, что злоумышленник проник внутрь через эту дыру и таким же манером ушел.

— Подозреваешь, вот как? — съязвил Веспасиан. — Превосходно, центурион, лучше некуда. Но мне бы хотелось узнать еще кое-что. Чем вы же занимались, пока этот человек проделывал для себя проход в шатер вашего легата.

— Прошу прощения, командир, но нас в это время вызвал трибун.

— Какой трибун?

— Дежурный трибун, командир. Гай Плиний. Явился, собрал нас… и устроил разнос. Он распекал нас.

— За что же?

— Прошу прощения, командир. За глупые разговоры.

— Вот как? И в чем же их глупость?

— Ну, в общем, командир… — Центурион смутился. — Некоторые из наших парней опасаются, что на островах, куда нас посылают, обитают чудовища.

— Что за бред? — поднял брови Веспасиан, стараясь не обнаружить своего беспокойства. — Откуда они это взяли?

Центурион пожал плечами.

— Слухи, командир… люди болтают всякое.

Веспасиан вздохнул.

— Итак, Плиний песочил вас всех за то, что вы чешете языками, как старые бабы, а в это время злоумышленник обшаривал мой шатер?

— Так точно, командир.

— Что ж, и тебя, и часовых ждет наказание. И, скорее всего, перевод в линейный отряд. Все, убирайтесь.

Караульные, понурившись, удалились. Веспасиан знал, что перспектива оказаться в строевой части страшила их больше всего. Штабную центурию в легионе считали элитной: там и с кормежкой было получше, и служба не очень обременяла, и этих счастливчиков практически не совали в рискованные дела. Правда, сейчас один из счастливчиков лежал в санитарной палатке с тяжелым ранением головы. Он был еще жив, но в сознание не приходил, и хирург сомневался, что ему удастся дожить до утра. Что было скверно, поскольку этот малый, возможно, видел нападавшего и смог бы его опознать. В данный момент важнее всего для Веспасиана было именно это.

Разбуженный, как и все прочие, треском, грохотом и криками, доносившимися из штабного отсека шатра, он влетел туда полуодетым и первым делом кинулся к сундуку. Замок был вскрыт, но все содержимое находилось на месте. Исчез лишь маленький свиток с личной печатью Клавдия, а это значило, что похититель знал, что искать. Сам по себе документ был Веспасиану не нужен, он помнил его наизусть, но теперь доступ к секретным сведениям получил и некто, для кого они не предназначались. И что будет, когда до Клавдия дойдет весть, что легат Второго имперского легиона позволил кому-то похитить собственноручное императорское письмо Веспасиан страшился и думать. Строгость, проявленная им по отношению к караулу, объяснялась отчасти его желанием принять кару за происшедшее не в одиночку, а хотя бы в компании этих (совершенно зажравшихся!) ротозеев и распустех.

Но, во всяком случае, вор все еще находился неподалеку, и был он, по всей вероятности, тем самым изменником, о котором говорилось в письме. А раз так, оставалась надежда изобличить негодяя и вернуть документ прежде, чем легион доберется до побережья, где слияние с другими имперскими подразделениям непреложно потребует доложить по инстанциям о пропаже. Имелась и некоторая наводка: от стола к прорези в ткани шатра тянулись капельки крови, далее на комковатой земле след терялся. Малость, но тем не менее очевидно свидетельствующая, что злоумышленник получил рану. Легкую, не помешавшую ему скрыться, но позволявшую его по этой мете искать. Озадачивало в факте ранения лишь одно. Часовой, оглушенный ударом по голове, был, скорее всего, застигнут врасплох и потому просто не мог перейти в контратаку. В таком случае напрашивалось заключение, что злоумышленника ранил кто-то другой.

Что с Лавинией? Страх за нее не давал Катону покоя. Где она задержалась? Почему не вернулась, как обещала? Если ее устрашила стремительность развития их отношений, и она решила не возвращаться, то — пусть, лишь бы с ней ничего не стряслось. А вдруг она уже шла назад и наткнулась во тьме на злодея, и тот, пока он преспокойно полеживал на кушетке, всадил в нее меч? От этой мысли ему сделалось совсем худо. Нет, нельзя, нельзя тут лежать сложа руки! Надо встать, надо вернуться к штабу, чтобы не мучиться неизвестностью, чтобы понять, жива ли она. Он уже дернулся, но у него хватило благоразумия подавить в себе этот порыв. Стражник, которого оглушили, определенно видел его и, несомненно, опознает при встрече. Оставалось лишь ждать и надеяться поутру разузнать что-то у Флавии. Не впрямую, конечно, а через письмо. Правда, не очень понятно, в какой степени на нее можно положиться. Она ведь — супруга легата, ей больше дорог свой муж, чем какой-то вольноотпущенный раб. А если Веспасиан узнает, что Катон был в палатке, то именно его он и заподозрит в краже чего-либо важного из сундука, ведь злодей безусловно прихватил с собой что-то. Как ни кинь, по всему получалось, что он, Катон, основательно влип и что, если дело откроется, никто и ничто ему не поможет. Кроме, разве что, все той же Флавии, она ведь всегда хорошо к нему относилась. Она поверит тому, что он ей скажет, и, возможно, найдет способ развеять собиравшуюся над ним грозу. Нужно будет обязательно поговорить с ней. И если выпадет случай, то прямо с утра.