То ли непристойно грязное, то ли пугающе шизоидное. Второе точнее. «Ведьма она!» – мелькнула совсем уж дикая мысль. Но если вдуматься, ничего дикого. Это в средневековой Европе сексуально активных женщин считали прислужницами сатаны, а на Востоке, например, все совсем по-другому. При чем тут Восток, спросите? Ну, как же. Психологи, они же все с восточным складом ума, не случайно рука об руку с психологией шагают всякие там праны, асаны и прочие рамаяны… «И хочется и колется, – стучало в мозгу, – и хочется и колется!» А про Маринку он даже и не вспоминал в тот момент.

– Тимофей! – окликнула Сима, словно откуда-то издалека. – А вы…

Она коснулась пальцами его руки. Попыталась коснуться. Но маленькая голубая искорка с ощутимым потрескиванием пронзила воздух между их телами. Его и ее одновременно ударило электрическим разрядом. Тимофей вздрогнул, Сима отдернула ладонь, потом оба рассмеялись и сказали почти в одно слово:

– Бывает!

– Тимофей, – вернулась Сима к начатой мысли. – Вы на электричку не опоздаете?

– На последнюю? – испугался он.

– Ну, до последней еще далеко, просто у нас перерывы сейчас большие. Вам надо поторопиться, следующая часа через полтора, а автобусы совсем скверно ходят. В общем, если не успеете, возвращайтесь. Договорились? В тепле посидите, в крайнем случае, я вам такси по телефону вызову… Кузьма! Сколько раз говорить: выключай игрушку, умывайся и ложись немедленно! Одиннадцатый час, а тебе завтра в школу!.. Договорились? – еще раз переспросила она жарким шепотом.

Редькин уже ботинки надевал, с трудом попадая кончиками шнурков в дырочки.

– Хорошо, хорошо, Сима, спасибо вам за все!

– Книжки не забыли?

– Нет, нет, все здесь…

Другой даме он бы на прощание хоть руку поцеловал, а то и в щечку чмокнул – после такого-то чудесного вечера с доверительной беседой и ароматным кофейком. Но с Серафимой это было невозможно: какие ручки, какие щечки! Сказать, что эта женщина нравилась ему, что она его возбуждала – значит не сказать ничего. Да она его наизнанку выворачивала, а после превращала в один огромный фаллос и втягивала, всасывала, втаскивала в себя с неумолимой силою. И от этого делалось страшно.

Тимофей сбежал, а не ушел. Но конечно, он опоздал на электричку, Сима ему время отправления на десять минут позже указала. Вряд ли случайно. И Редькин час с лишним ходил по обледенелому перрону, борясь с чудовищным искушением, и теперь уже думал именно о Маринке. Кузьму, утомленного «Цивилизацией», можно было выкинуть из головы. А вот Маринка явно не заслуживала от любимого мужа такой пакости. Не позвонить домой – она же с ума сойдет за компанию с Верой Афанасьевной. А позвонить и сказать, что заночует у Кругловой!.. Тогда уж надо на Симе и жениться.

Мороз пробирал до костей, едва удерживая сигареты в скрюченных пальцах, он смолил одну от другой, а после курево кончилось, и Редькин зашел в здание вокзала, рискуя пропустить долгожданную электричку, и обнаружил, что в вокзале за продувными стеклянными дверьми такая же холодина, или это просто внутри уже вымерзло все, там, глубоко внутри, под кожей и ребрами, где хранится обычно главное человеческое тепло …

И как он не простудился в тот раз?! Впрочем, известно как. В дороге даже читать не мог. Ехал, как пьяный, на автопилоте, а в дом вошел и оттаял враз. Все уже спали, кроме Маринки.

– Ну как, нормально?

– Все просто отлично! – стуча зубами, процедил Редькин.

– Замерз? – заботливо поинтересовалась супруга.

– Не то слово! Еще чуть-чуть, и я бы там помер, в этом гребаном Железнодорожном!

– Раздевайся скорее, я тебе сейчас водки с перцем налью, – предложила Маринка.

И так это его тронуло, что он обнял супругу, прижал к себе, прошептал нежно:

– Спасибо, Маришка!

И тут же следующую мысль высказал вслух, не удержавшись:

– А эта потаскуха Круглова кроме кофе ничего мне не предложила!

– За что ты ее так? – удивилась Маринка. – Отличную же нам книгу раздобыла.

– Да не в том дело! Просто ей без мужа, по-моему, трахаться не с кем – вот она на мужиков и бросается, как ведьма.

– И на тебя, что ли? – Маринка игриво (а вовсе не обиженно) улыбнулась.

– Н-ну, почти… Клеилась ко мне отчаянно. Честное слово.

– Да иди ты! У нее же сын там, почти взрослый…

– Ну и что, сын? Двенадцать лет ему, но мне кажется, она и при нем кого хочешь трахнет.

– Тимка, чего ты мелешь?

Маринка спрашивала добродушно, весело, без малейшей тени подозрения. От этого сделалось еще приятнее, и он рассказал ей все. Все как было на самом деле. Через двадцать лет совместной жизни рассказывать жене все как было на самом деле – это настоящее счастье.

Они сидели на кухне, пили водку, говорили о сексе, об изменах, о любви, и было уже четыре утра, и спать совершенно не хотелось. Редькин полностью и окончательно отогрелся.

Но самое любопытное, что и эту трогательную историю Вербицкий выслушал со вниманием. Не перебивая, словно был теперь их семейным психоаналитиком. А впрочем, в стенах Центра содействия браку и репродукции (так, что ли?) подобные истории считались, поди, делом житейским. Однако в итоге юрист от Бога, верный себе, выделил главное и задал ключевой вопрос:

– Так и что же за семинары такие вел Меуков, из-за которых его жена бросила?

А семинары-то были примечательные, и подробно рассказала о них Редькину опять же сама Серафима, как раз в тот вечер. Что называется, к слову пришлось. Тематика занятий бывала различной: «Постижение коллективного космического разума», «Укрощение энергии кундалини», «Обучение сознательному холлотропному дыханию», еще пятнадцать-двадцать вариантов. А суть всегда оставалась одна. В шикарном подмосковном доме отдыха собирались молодые люди, страждущие приобщиться к великим тайнам древнего знания и платившие за оное приобщение немалые деньги. Молодым людям читались лекции о всяких мудреных премудростях и, конечно, о сексе – с демонстрацией картинок, фильмов и даже отдельных позиций на специально отобранных моделях, то есть живых людях, как мужеского, так и женского полу. Короче возбуждали всех присутствующих до крайней степени озверения а под занавес объясняли, что основная задача обучающихся – подавить в себе либидо, то есть, говоря по простому, похоть – и трансформировать сексуальную энергию в иную форму – интеллектуальную, физическую, творческую. Задача эта, вещал Меуков, благородная и очень непростая. А дабы неповадно было обманывать Учителя, бытовала система взаимной слежки и доносов. По неписаному уставу семинарского сообщества, нарушившие клятву платили штраф в размере полной стоимости обучения (баксов триста, а то и четыреста) и покидали дом отдыха немедленно. Нарушителями считались как вступившие в половое сношение (в любой форме) так и мастурбирующие. Нечего и говорить, сколь велик был дополнительный и никем не учтенный доход Меукова на подобных мероприятиях.

А к тому же, Сима не без оснований подозревала, что верный традициям знаменитого гуру Махариши, призывавшего в свое время к воздержанию абсолютно всех, кроме себя, Меуков тоже не считал нарушением клятвы половые контакты с Учителем, особенно если в них намеривались вступить красивые юные девушки. Так что у женского пола на семинарах Меукова обнаруживалось явное преимущество. Ходили, кстати, слухи, что и мужчина мог удовлетворить сексуальные потребности тайно и без позора, вот только ему, слабому духом, обходилось это в кругленькую сумму – от двукратного до пятикратного размера штрафа – в зависимости от ситуации. Ибо сказано: «За грехи да заплачено будет страданием». А деньги потерять – разве это не страдание?

Трудно было сказать, что обижало Симу сильнее – регулярные измены Эдмонда (не доказанные, впрочем), или скрываемые от жены деньги, которые греб он на эзотерических подмосковных оргиях, как видно, лопатой.

Вербицкого, безусловно, второе заинтересовало намного сильнее.

– Чудненько! – подытожил он. – Первый раз в жизни встречаю такую лирическую порнотень.

Майкл умел давать необычайно тонкие и точные определения жизненным ситуациям. Особенно в тех случаях, когда они вызывали у него живой интерес.

– Видать, неплохие бабульки зарабатывал этот ваш Мурлыкин. А вы и не поняли с кем связались… Опять же – как его убили, вспомните на секундочку. Или я не успел вам рассказать? Ребята с Петровки утром мне доложили. Это же не просто кино – это полнейший кордебалет в сметане! Или, как говорит один мой знакомый альтист, штрудель по-венски до-мажор. Представьте, вашему приятелю всаживают пулю в лоб из самодельного револьвера калибра пять и шесть, а вместо контрольного выстрела, который был уже абсолютно не нужен, кстати, разносят башку простым кирпичом. Не знаю, может, у древних индусов было принято убивать именно так, но в Москве за последние сорок лет подобное впервые, если верить сводкам МВД…

– И что это значит? – ошалело спросил Редькин.

– Если б я сам понимал! – скромно улыбнулся Вербицкий и добавил с непонятной интонацией: – С этаким знанием стоило бы уже сидеть не здесь, а руководить издательством «Смегма» (или как его там?), а заодно и центром порнопсихологии… Я между прочим, серьезно говорю. Там у ребят бизнес солидный, нутром чую – это вам не новехонькие «нивы» старыми «волжанками» шарашить! Но связь есть: кирпичом по простреленной голове, машиной по машине – шизуха и там и там.

Редькин поморщился от этого черноватого юмора, но суть воспринял правильно.

– Хорошо, – сказал он, – если история с Меуковым действительно поможет нам во всем разобраться я, наконец, перехожу к главной части рассказа. К тому единственному случаю, когда мы лично общались с этим невинно убиенным.

Человека еще даже не похоронили, а они с Вербицким устраивали своего рода пляски на гробах. К добру ли это – такой легкомысленно ироничный стиль разговора? Но уж сходить с ума – так широко, по-нашенски. К добру ли были все те звонки с тяжелым дыханием в трубку? А металлический грохот в ночи под окнами? К добру? И пусть сегодня Меуков назван врагом условно, но если чувствуешь себя благородным героем, этаким Дон Кихотом, то и с ветряной мельницей поединок будет настоящим. В данном случае стратегию предстоящей битвы следовало разрабатывать именно по шизоидным правилам. Эдмонд Меуков не из тех, кого можно умертвить простым выстрелом, даже с кирпичом вдогонку – от такого чудодея обязательно останется какое-нибудь астральное тело, или возникнет новая аватара. Да, в этой инкарнации Меуков свое похоже отмеукал, но кто ж его знает, сколько у него жизней – две или целых девять? И против всей этой чертовщины обычные методы не годятся – тут нужны правильные заклятья, чеснок, святая вода, осиновые колья, серебряные пули… Что там еще? Вспоминали все втроем, и от игривых шуточек развеселились сверх всякой меры, как дети. Что это было? Временное групповое помешательство? Да нет, партию вел все-таки Майкл, а он себя контролирует и в выкладках ошибается редко, значит, так и надо было…

Историческую встречу Эдмонду и компании назначили в тихой конторке Артема – того самого торговца пивом, который позднее «Китайскую астрологию» Редькиным подбросил. Нет, Меукову назначили не встречу, а рандеву. Тимофей так и сказал по телефону, упиваясь собственным остроумием:

– Дорогой друг! Я назначаю вам рандеву в двадцать нуль-нуль.

То есть дословно повторил фразу Симы, хотя Меуков вряд ли мог оценить это – ведь не прослушивал же он ее телефонные разговоры. Скорее уж мысли читал. В телепатию Тимофей, конечно, не верил, но то что конкурент его о чем-то догадывается, почувствовал еще на расстоянии. А уж когда лицом к лицу сели, Редькин всеми фибрами ощутил явное свое превосходство, как молодой любовник перед мужем-рогоносцем. И какая разница, что Меуков давно не муж, а грехопадения как такового не было – натуральные козлиные рожки зримо прорисовывались над головой хваленого психолога.

А скромный офис Артема располагался на Садовом кольце между Курским и Таганкой в весьма примечательном месте – во дворе дома, выходящего углом на набережную Яузы, того самого, где с девяностого года висит печальная доска в память Андрея Дмитриевича Сахарова. Кратчайший путь к Артему и пролегал аккурат через сквозной сахаровский подъезд, еще хранивший, казалось, в своих углах мрачные воспоминания о дежуривших здесь днем и ночью гэбэшных дятлах. Да и сам дворик был весьма специфическим. В направлении четырехэтажного флигеля какого-то азотного НИИ вели тропинки и лесенки, сбегавшие все ниже и ниже, а если ехать на машине, так к обшарпанному подъезду, возле которого парковался вечно старенький заслуженный «каблучок», громыхавший ящиками с пивом, спускаться приходилось по натуральному серпантину южного образца, и спускаясь, аккуратно притормаживать на поворотах жутко разбитой дороги и удивляться без устали, какие же странные места можно обнаружить в самом центре Москвы. Вряд ли стоит объяснять, что никаких фонарей на серпантине этом отродясь не имелось и по темному времени объезжать жуткие ямы и колдобины было особенно романтично.

Редькин долго объяснял Бурнашову, куда именно надлежит прибыть, и вовсе не был уверен, что тот достаточно хорошо понял, тем более, что не водил сам машину. Однако выходить на Садовое встречать конкурентов, почти врагов, было методологически неверно (все любимые словечки Майкла оказывались необычайно заразительными, а он, судя по всему, знал об этом и не воспринимал цитирование как подколку). В общем, Редькины вместе с Артемом сидели и ждали этих чудаков. Артем был спокоен как танк, а Тимофей и Маринка нервничали крепко.

С опозданием всего на три минуты на серпантине появились огни фар. Один поярче, другой помутнее, и Редькин сразу понял, что это именно они. В почти кромешной темноте из четырех дверей трепаного «жигуля» одновременно вывалились четыре фигуры, показавшихся сослепу массивными, и вдруг, на какую-то секунду Редькину стало невыносимо страшно. Модное слово «разборка» облекалось в реальную форму, мерещились уже пушки с глушаками, удавки и прочая киношная жуть. Но когда прибывшие чудаки шагнули в круг света перед подъездом, стало ясно, что бояться решительно нечего. То есть даже наоборот. Маринка после не раз и не два повторяла, что только полные придурки могли согласиться приехать в такое место по доброй воле без оружия и охраны, не наведя толком справок, с кем имеют дело. Ну, просто грех было не отметелить таких чайников, не отнять у них все карманные деньги и не угнать машину! Но Редькин с Артемом этот грех на душу взяли.

Собственно, Артем-то что? Он откровенно развлекался – не каждый же день наведываются в офис такие забавные клиенты. Предельно добродушный парень, зла он никому не желал и не делал, но любил потрепаться о наездах и вышибании денег, о пристегивании наручниками к батарее и засовывании паяльника в задницу. На лохов подобные разговорчики производили впечатление, особенно вкупе с выдающимися физическими данными Артема – рост под два метра и вес килограммчиков сто тридцать без особых избытков жира. Впрочем, на этот раз прямые угрозы не понадобились. Артем после объяснил: «Убогих обижать нельзя – это грех большой. Они вон от одной моей рожи в штаны наложили!» Он, как всегда, преувеличивал, но в сущности роль туповатого амбала сыграл хорошо. Щуплый Редькин по контрасту давил гостей интеллектом, а Маринка создавала элемент тайны столь необходимый в общении с настоящими шизами.

В общем, переговоры начались что надо – по люксу. До прямых выяснений, кто кому сколько должен дело так и не дошло, потому что долгов никаких ни одна из сторон за собой не признала. Зато дошло до вполне серьезного обсуждения подачи кассационной жалобы в Международный Суд в Гааге. Для Меукова, похоже, Гаага была местом более близким, чем Курский вокзал. Редькин даже не удержался и изысканно пошутил:

– Все говорят, Гаага, Гаага, а я как не поеду в Гаагу, все попадаю на Курский вокзал!

Помнил ли кто-нибудь, кроме него и Маринки, знаменитое начало «Москвы – Петушков», осталось неясным, но Меуков явно обиделся и благодаря этому сползание разговора в окончательный маразм было предотвращено. Еще раза три прошли по замкнутому кругу (– Кто издал книгу? – Знаю, но не скажу. – Кто возместит нам убытки? – Есть разница между убытками и недополученной прибылью. – Но мы запрещаем вам торговать нашей книгой. У нас эксклюзивные права на нее. – Запрещать могут официальные органы. – Значит подключим. – Подключайте. Я заплатил за книгу, и если не буду продавать, вот тогда действительно понесу убытки. Я понесу…)

Наконец, не выдержал Артем.

– Мужики, – сказал он, – я Тимофея знаю давно. Он книжками торгует честно и культурно, не хуже, чем я пивом. Значит, давайте договоримся по-простому. Ту партию, которая у нас осталась, мы спокойно сливаем по традиционным каналам, потому что… Да потому что нельзя быть красивой такой! Товар, за который уплочено, должен уходить своим порядком – это закон, мужики. Тут хоть в Гаагу поезжай, хоть в Папуа Новую Гвинею. А вот следующую партию он у поставщика брать не будет, раз уж вам это так неприятно. Правда, Тимофей?

Редькин истово кивнул, ничуть не покривив душой перед Богом, так как никакой следующей партии просто не существовало в природе. Была теоретическая возможность допечатать тираж. Но в сложившейся ситуации только сумасшедший рискнул бы так нарываться…

В ответ взял слово печальный задохлик Бурнашов, но у него только голос был непропорционально солидным, а смысл сказанного тихо растаял в наступившей за этим тишине. Бледный парень, условно названный водителем, бешено вращал выпученными глазами, как наркоман за полчаса до начала ломки, и способен был разве что подвякивать. Свита явно рассчитывала на колдовскую силу своего шефа. Наиболее болтливым оказался четвертый участник рандеву, представившийся как зав. отделом распространения издательства «Прана» – нечесаный, неумытый какой-то, в жутко мятых, заляпанных грязью брюках (а ведь в машине вроде ехал!) и патологически тупой человек. Этот свято верил, что для книжной торговли достаточно знания арифметики в объеме трех классов средней школы. Редькин не стал разуверять его. Предпочел нарисовать на скорую руку цветистую схему производства и реализации пиратских изданий Чиньо, несказанно поразившую воображение этого великого книжника. В условной схеме, сочиняемой на ходу, упоминались захолустные города ближнего зарубежья, несуществующие фирмы с милыми названиями вроде «Красная нирвана» или «Мальтийский крест» (Боже, при чем здесь кинематограф?!) и невероятные имена типа Евдоким Коринфаров и Маланья Бурлескова. Книготорговый тупарь скрупулезно записывал в свой блокнот всю эту вдохновенную ахинею, а Редькин только молился всем богам, как бы ему не расхохотаться в самый неподходящий момент.

Вот, собственно, и все, что реально произошло в тихом офисе торговца пивом Артема на безумном рандеву с Меуковым. Но это так сказать в зрительно-слуховом ряду. В сфере же астрально-психологической бушевали намного более сильные страсти. Да, Редькин блестяще обманул Меукова и его шизов (даже водитель был у них явно не в себе). И, разумеется, все претензии материального порядка были решительно отклонены за отсутствием состава преступления – но не в этом же было дело, и теперь, спустя полгода, оно стало особенно ясно. Ведь сильнее всего запомнилось, как Эдмонд пялился огромными по-детски голубыми глазищами на Редькина и отдельно на Маринку (на Маринку, пожалуй, даже больше). Похоже, он искренне верил в свою гипнотическую силу. На Артема, кстати, Меуков поглядывал лишь искоса – сообразил все-таки, что этот буйвол никакому гипнозу по определению не подвержен. А вот Маринка включилась в игру всерьез и строила Меукову глазки, и ноги крест накрест перекладывала а ля Шэрон Стоун из «Основного инстинкта», благо в юбке была, а не в джинсах, в общем, сбивала проклятого колдуна с панталыку. «Я ему за Серафиму отомстила, ну то есть за тебя, – сбивчиво и чуточку бестолково объяснила потом Маринка, но Тимофей-то понял. – Вот хочешь верь, а хочешь нет, но в какой-то момент он руку в карман брюк запустил и как бы невзначай свое хозяйство в трусах поправлял. Проняло, значит». Может, Маринка и переоценивала свои чары, но вообще-то в сумасшедшей этой истории Редькин готов был поверить во что угодно.

Потом шизы уехали. Артем немедленно закурил (Меуков слезно просил при нем не дымить) и предложил выпить пива. За счет заведения, разумеется. Пиво оказалось хорошим, настроение – и того лучше, в общем, день закончился на сугубо мажорной ноте.

– Возможно, именно ноте «до», – добавил в завершение Редькин, – ноте, соответствующей штруделю по-венски.

Вербицкий улыбнулся, по достоинству отмечая цепкую память клиента, и сделал вдруг неожиданный вывод.

– Вы тогда неверно поступили, ребята. Нельзя было их просто так отпускать.

– Почему?! – обалдела Маринка.

– Потому, – сказал Вербицкий, – Если партнер дает слабину, с него надо брать максимум. Надо все выжимать, до последней копейки… Ну, да ладно. Что теперь говорить…

«Что-то случилось с Вербицким», – подумал Редькин.

Он, помнится, еще от Константина слышал неоднократно цитируемое изречение Майкла: «Никогда нельзя выжимать последнюю копейку – жадность до добра не доведет». Что же это случилось с ним?

А Майкл помолчал, взял трубку телефона, позвонил куда-то, бросил пару ничего не значащих фраз тихим голосом и грустно констатировал:

– Ну вот, теперь вашего Кусачева найти не могут.

– В каком смысле? – удивился Редькин.

– В самом прямом. Скрывается он.

– А Игорь? – спросил Редькин с надеждой.

– Игорь – тем более. Он уже третий день в бегах.

– А деньги? – вырвалось у Тимофея.

– С деньгами-то как раз все в порядке. Шефы вашего удальца над этим вопросом работают, и сроки выплаты скоро будут согласованы, вот только дело уж больно запутанное. Чересчур запутанное, – решил уточнить Майкл.

А Кусачев ни от кого не скрывался. Для него в тот момент это было уже чуточку слишком сложно. Вечерний выпуск любимого Маринкой «Дорожного патруля» внес ясность в ситуацию. Юный Кусачев был с утра пьян, плохо закрепил машину на подъемнике, и оказался задавлен насмерть старым «уазиком», который чинил на родном сервисе. И как это возможно? Несчастный случай. Такой вывод сделала опергруппа, прибывшая на место происшествия и вместе с ней лихие корреспонденты с ТВ-6. А Редькиных обоих как ошпарило. Ну, скажите, кто бы на их месте в несчастный случай поверил?

– Слушай, – выдохнула побледневшая Маринка, – не надо мне никаких денег. Давай просто прекращать всю эту бодягу.

И добавила совсем уж глупо:

– Жить-то хочется.

Редькин в принципе был согласен, но промаялся весь вечер в сомнениях. Только ночью, часа в два накрутил заветный номер. Вербицкий разрешал звонить ночью. Утром – ни за что, а ночью – пожалуйста.

– Майкл, ты слышал, что Кусачева убили?

– Я слышал, что Кусачев погиб, – осторожненько так поправил Майкл.

– Но мне не надо никаких бабок по этому делу! – с сердцем выпалил Редькин. – Я снимаю задачу! Слышишь? Извини, Майкл.

Вербицкий очень долго молчал. Словно выжидал новых истерических всплесков. Потом спокойно начал комментировать:

– Ты готов меня выслушать? Тогда слушай. Первое. Никогда не произноси таких слов: «мне не надо денег». На первый раз прощаю, а в следующий действительно не получишь ни цента. Второе. Убийство Кусачева еще надо доказать, и это не твоя забота. Наконец, третье. Если я занялся каким-то делом и ни от кого не получал аванса, я как правило решаю сам, продолжать мне им заниматься или нет. Твое дело меня заинтересовало, и я буду продолжать, что бы ты мне сейчас не говорил. Андестэнд? А тебе просто надо отдохнуть от всей этой чехарды. Плюнь на милицию и ГАИ. Плюнь на Мурлыкина и бандитов. Займись своими книжками. Тачкой своей займись, сделай из нее конфетку. Я тебе как другу советую.

Маринка прижала ухо к трубке с другой стороны, ловила каждое слово Майкла и с энтузиазмом кивала. А когда Тимофей дал отбой, сказала почему-то шепотом:

– Он прав. Пусть занимается! А мы давай плюнем на все.

Плюнуть на все оказалось не просто, но на многое плюнулось автоматически. Поездка на дачу своим ходом на два дня прошла тихо-спокойно. Вере Афанасьевне наплели, что «Москвич» уже продали сдуру, а «Тайгу» как раз на техобслуживание поставили – дешевый вариант подвернулся. Если б она еще понимала в этом что-то! Первый шок от случившегося Редькины уже пережили, настроение было нормальное, к тому же соскучились по своим, то есть Маринка по матери, Верунчику и внучке Дашеньке, а Тимофей просто по любимым местам, по тишине, по возможности не вздрагивать от телефонных звонков, может быть, чуть-чуть и по зятю Никите, с которым приятно было хлопнуть по пивку да поговорить за жизнь. Редькин пивко, конечно, водочкой догружал – иначе кайфа никакого, а зять-спортсмен был в принципе не пьющим – только в жаркий день и позволял себе баночку-другую хорошего пива (говорил, от этого мускулы лучше растут). Словом уик-энд на даче как-то всех успокоил, и в Москве Тимофей с Маринкой с новыми силами принялись за работу. Вербицкому нарочно не звонили, и он их не трогал. Бурцеву звонили регулярно, ездили к нему, уточняли детали, кое-что и впрямь приделали к машине нового, чего раньше вообще не было – подкрылки, магнитолу, фаркоп, звукоизоляцию полов, обогреватель заднего стекла… Конфетка не конфетка, но чтобы все как у людей. И никто их не беспокоил, никто больше не звонил по поводу разбитой «Нивы» и убитого Меукова, жизнь текла строго по сценарию Майкла.

Один раз только Редькин от сценария отклонился. Это уж перед самым сентябрем было. За обедом выпили по случаю пятницы, он расслабился, а Маринка к подружке ушла до ночи. Редькин почитал чуток, но начало в сон клонить, он включил компьютер, поиграл в «Супаплекс», еще в какую-то ерунду, потом полазил по деловым файлам – любил иногда документы в порядок привести, вспомнить каких-нибудь контрагентов из прошлого, бывало даже интересные бизнес-проекты таким образом рождались. Но сейчас родилось другое: необъяснимое желание позвонить Симе Кругловой. Благо Маринки дома нет. Во глупость-то! Он же ничего не скрывал тогда, да и с какой стати звонить, по какому поводу? Уж лучше тогда этой позвонить – соседке Юле с ирландским сеттером! Ассоциация сработала примитивно сексуальная, и он тут же одернул себя. Юлька – это про другое, Юлька – это как фея из сказки, нужен он ей, старый козел! Тут же вспомнилось, что и в Москве ее нет, Маринка же собиралась с отцом Юлькиным связаться, с полковником милиции. На предмет все того же дела, да они всей семьей куда-то в Европу отдыхать укатили. Мысли снова вернулись к Симе, телефон искать не пришлось, он был тут же, в компьютере, и трубка лежала рядом.

Оказалось, как раз девятый день. Это уж он потом сообразил. Серафима к телефону подошла сама и сразу. А голос странный такой – пьяная, что ли? Вроде не пьет она, если он правильно помнил…

– Сима, здравствуйте, это Тимофей. Мне, право, неудобно, но хотелось услышать именно от вас, что же все-таки случилось с Эдмондом…

– Тимофей? Редькин?! – неуемный восторг по ту сторону провода. – Дорогой! Милый! Приезжай же ко мне скорее! Приезжай! И я тебе все расскажу. Слышишь, милый? Ало! Ало!

Тимофей бросил трубку, как змею.

«Вот уж действительно, с шизами свяжешься – сам таким станешь!»

Первым желанием было – позвонить Вербицкому. Потом одумался: а что он скажет? Информация-то неконструктивная. Может, еще поделиться с Майклом своими хрупкими мечтами о девушке Юле? Ну тогда уж надо все самое сокровенное в одну кучу валить: и как у них с Маринкой с некоторых пор в постели не все ладится, и как Тимофей по утрам горькую пьет, когда уж совсем невмоготу, и как однажды спьяну под душем онанизмом занимался, потому что порнухи насмотрелись, а супруга, увлекшись вкусным коктейлем, перебрала малёк и ни на что уже не годилась… Редькин представил себе как выдает подобный текст Вербицкому, особенно красиво, если по телефону и ночью, в тот же миг окончательно протрезвел и решил, ни с кем не советуясь: не будет третьего безумного рандеву, ни к какой чокнутой Серафиме ни за какие коврижки он не поедет. Все.

Но дело-то этим не кончилось. Судьба наказала Редькина за грешные мысли и глупый звонок.

В тот же вечер Майкл позвонил сам.

– Слышь, Тим, до ноября можешь успокоиться, а где-то после пятнадцатого они рассчитаются, и ты получишь свои три с половиной. Я столько обещал?

– Ты обещал две с половиной, – нерешительно проговорил Редькин.

– Правильно, но я же говорил, что может быть больше. А я ничего зря не говорю. И второе. Игоря нашего пристрелили. Но это не имеет к тебе ровным счетом никакого отношения. Запомни. И не надо психовать. Если б узнал не от меня, дергался бы только сильнее. Правильно?

– Правильно, – прошептал Редькин через силу.

– Что ты там лопочешь еле слышным голосом? – возмутился Майкл. – Я же велел не психовать. На той неделе заезжай ко мне. Коньячку попьем, поговорим спокойно…

– Спасибо, – проговорил Редькин чуть громче.

К Майклу он не поехал, конечно, не до того стало, но Маринке про звонок рассказал – утаивать просто опасно было, и они уже вдвоем всю ночь измышляли гипотезы одну другой страшнее. Что ни говори, а еще один труп на пути четы Редькиных появился. Случайность, не случайность, но невольно задумаешься: ох, как-то не так живем, ох, не так! А Тимофею особенно тяжело было. Ведь хватило же ума о разговоре с Кругловой не рассказывать – пожалел Маринку – но сам-то только и думал об этом. Все думал и думал.

Глава пятая

НОВАЯ ЖИЗНЬ

А потом все как-то утряслось. Затихло как-то, забылось в суматохе будней. Привезли с дачи всю шумную ватагу домочадцев, перед этим получили из ремонта любимую «Ниву», машина выглядела краше прежнего. Не грех стало рассказать Вере Афанасьевне всю правду об аварии. Теща поохала, поахала, но даже валокордина пить не стала – чего уж теперь! Дело прошлое, слава Богу закончилось все. В суд даже она обращаться не советовала, хотя и была человеком, безусловно, старой закалки. Но, как показывает практика, после перестройки годочков пять в России поживешь – и от любой закалки ни шиша не останется, только глубоко запрятанный страх, да безразличие к чужим проблемам. Не трогают тебя, и радуйся, а уж на помощь – надеяться забудь. Конечно, всех подробностей Вере Афанасьевне не изложили. То, что про Меукова, ее вообще никак не касалось – и раньше и теперь, а про местных бандитов, которые зарвались и были сурово наказаны, сообщить пришлось. Жутковатая история для пожилого человека, но что поделать, среди них, пожилых, местные новости, быстрее, чем среди молодежи распространяются, все равно ведь узнает, так уж лучше поначалу самим, в семейном кругу обсудить. Еще раз теща поохала-поахала. Но зато лишь яснее сделалось, что в суд подавать не только не за чем, но и не на кого.