Письмо получил он, краснеет.
      - От девушки?
      - Не, у меня еще не было...
      Уж и не знаю отчего, потянулись мы друг к другу. Был он месяца полтора у меня ведомым. На земле и воздухе понимали друг друга с полуслова.
      Вот как сегодня, помню тот пасмурный, неприветливый, роковой день 13 ноября 1942 года. Прилетел с задания мой командир эскадрильи Кондратков и говорит:
      - Ну и погодка, ничего не видно. Очень низкая облачность.
      - Неужели никак не пройти к Гизелю?
      - Есть один проход в район Гизеля, но только между гор, надо идти, По сунженской долине. Да опасно: на обратном пути можно попасть в ложную долину. И тогда амба! Войдешь в ущелье и не воротишься...
      - Что же делать?
      - Пойду доложу командиру полка обстановку на маршруте. Видимо будем летать парами, - сказал комэск и ушел на КП.
      Командный пункт размещался в землянке. Вблизи на ровной и зеленой лужайке вплотную стояли две грузовые машины "полуторки" с открытыми бортами. То была импровизированная сцена, на которой собирались выступать только что приехавшие на аэродром артисты. Сюда уже сходились все свободные от работы летчики, техники, мотористы и оружейники.
      Летчики стоят полукругом около землянки. Ждут, что же будет: концерт или бой.
      Из землянки выходят гвардии майор Зуб и капитан Кондратков.
      - Будем воевать, казаки, - как всегда бодрым голосом, чуть-чуть улыбаясь одними глазами, произнес Николай Антонович Зуб, обращаясь к собравшимся, - но сначала одна пара уточнит погоду над целью.
      Все застыли в немом ожидании. Командир полка обводит глазами полукруг летчиков и останавливается на мне.
      - Вы пойдете, товарищ Сивков. Ведомым у вас будет Кубай.
      Нам с Сашей уже не до концерта. Мы рады, что назначили нас и что летим вместе. Быстро готовимся к вылету. Идем к самолетам и взлетаем. Ложась на курс, с ревом проносимся метрах в пяти над головами артистов, занявших свои места на походной сцене.
      Идем по Сунже. Метрах в пятнадцати-двадцати над землей. Миновали церковь, что стоит посредине узкой долины. Ее колокольня потонула в облаках. Серый неровный потолок низкой облачности опирается на две стены горных хребтов. Идем, словно в тоннеле, и выходим в долину Терека. Курс на Жзуарикау. Там, по данным разведки, скопление вражеских танков.
      Прошли линию фронта. Впереди цель. Видна группа танков. Штук около двадцати. Но проклятая погода! Облака словно стекают с гор и, лежа на земле, клубятся, закрывая цель.
      Входить в облака нельзя: врежешься в горы - верная смерть. По необходимости делаем крутой разворот, чтобы не вскочить в облачность. Даже прицелиться не удалось. А танки, фашистские танки, стоят совсем рядом! Разве можно уйти не сбросив бомб?
      Делаем второй заход. Фашисты опомнились. Засверкали красные смертоносные шарики "эрликонов". Сбрасываем бомбы, но, кажется, все же не очень точно. С маневром и с максимально возможным снижением высоты, едва не цепляя винтом землю, выскакиваем на свою территорию.
      "А где Саша? Не вижу... Шел все время за мной и как в воду канул..."
      Вираж над своей территорией. Еще вираж. Кричу по радио:
      - Саша где ты? Что с тобой? Стань в вираж и очень медленно снижайся!
      Саша не отзывается, да и не может отозваться: тогда не на всех самолетах были передатчики, а стояли только приемники.
      Горючее у меня на исходе. Иду домой с гнетущим чувством. Кляну себя: зачем пошел на второй заход. Но ведь там были танки, фашистские танки!..
      Конец второго тура
      Еще несколько дней напряженных боев в районе города Орджоникидзе. Теперь уже ясно, что враг не пройдет. Это, по-видимому понимает и фашистское командование. Таковые соединения настолько искромсаны совместными усилиями "земли и неба", что врагу не до жиру, быть бы живу.
      На смену нам прилетел 214-й штурмовой авиационный полк. Наш полк должен направиться на пополнение и кратковременный отдых.
      Капитаны Кондратков и Токарь, старший лейтенант Карабут и я остаемся на несколько дней на старом месте, чтобы передать боевой опыт вновь прибывшим товарищам, как это делали полгода назад гвардейцы 7-го полка, обучая летчиков наших эскадрилий.
      По всему похоже, что мы завершаем второй тур на Ил-2.
      Майор Провоторов заканчивает очередную запись в дневнике боевых действий полка. Смотрю на его твердый почерк. Читаю крупные, аккуратно выведенные строчки.
      "10 октября 1942 года. Произведено 24 боевых вылета.
      12 октября. 33 боевых вылета. Подбиты четыре самолета. Приземлились дома.
      14 октября. 24 боевых вылета. Отбита танковая атака противника.
      17 октября. 6 боевых вылетов на станцию Моздок.
      19 октября. 12 боевых вылетов на станцию Моздок. Сбит Тимофеев, самолет его взорвался в воздухе. Подбит самолет Киселева, он ранен.
      25 октября. Воздушный бой над своим аэродромом. Сбит один МЕ-110 и один ЛаГГ-3. 5 боевых вылетов. Сбит Земляков зенитной артиллерией. Сивков сел на вынужденную посадку.
      26 октября. 12 боевых вылетов по танкам. Кочкарев сел на вынужденную посадку.
      29 октября. 22 боевых вылета.
      1 ноября. 22 боевых вылета по танкам. Сбит самолет Карабута. Он спасся на парашюте. Вернулись Карташов и Епифанов.
      2 ноября. 15 боевых вылетов. Прибыл Карабут.
      4 ноября. 10 боевых вылетов парами на Гизель.
      5 ноября. 27 боевых вылетов на Гизель. Подбит Хлопин. Ранен Ишмухаметов. Сбиты летчики из 7-го гвардейского полк Кузнецов и Жуков.
      6 ноября. 16 боевых вылетов на Дзуарику и Ардон. Жуков и Хлопин вернулись в полк.
      7 Ноября. 14 боевых вылетов. Бой с истребителями противника. Не вернулись Епифанов, Демидов, Кочкарев, Гладков. Самолет Кубая получил 142 пробоины.
      13 ноября. 4 боевых вылета парами на бреющем полете. Самолет Токаря получил 97 пробоин. Не вернулся Кубай."
      - Ну, как? - спрашивает начальник штаба, дождавшись, пока я дочитаю последнюю строку. - Есть чего добавить?
      - Нечего. Все правильно, хотя и скупо.
      - Эмоции не для военного документа, - замечает как всегда резко и прямолинейно Провоторов.
      Да, действительно эмоций у нас теперь все меньше и меньше. Но мы теперь умеем бить врага.
      Берегись, заклятый враг - немецкий фашизм. Ты никуда не спрячешься. Тебя будет жечь неистребимый огонь возмездия наших сердец, везде и всюду, пока не испепелит дотла!
      Двухместный ИЛ - наша мечта
      Приближался новый, 1943 год. Выполняя приказ Народного комиссара обороны И.В. Сталина от 7 ноября 1942 года No 345, где анализировался ход событий полутора лет войны и был призыв "не давать более врагу продвигаться вперед", части Красной Армии общими усилиями пехоты, артиллерии, бронетанковых войск и авиации отстояли город Орджоникидзе. Враг был вынужден перейти к обороне. Теперь надо было выгнать захватчиков с Северного Кавказа.
      Полк в порядке подготовки к предстоящим наступательным боям получил в Чир-Юрте пополнение летчиков и самолетов и перебазировался на другой аэродром. Теперь в полку вместо двух стало три эскадрильи.
      Мы, четверо ведущих летчиков (Кондратков, Токарь, Карабут и я), выполнив к началу декабря задание по передаче боевого опыта 214-му полку, распрощались с тем аэродромом, откуда наш полк два месяца вел напряженные боевые действия. Для нас это была настоящая школа ударов по врагу, академия воздушного боя, где оценки были только двух видов: победа или смерть.
      Когда мы прибыли в полк, то были неожиданно обрадованы. Полк только что получил несколько двухместных Илов. У этой машины была своя любопытная история. По первоначальному проекту ее создателя Сергея Владимировича Ильюшина самолет был задуман как двухместный. Но проект был отклонен и конструктору было предложено переделать самолет на одноместный вариант.
      Уже первый фронтовой опыт показал недостаток одноместного Ила - уязвимость сзади, хотя кабина летчика в этом месте имела достаточно крепкую броню. На самолете не было ни пулемета, ни пушки, стреляющих назад, и был плохой обзор задней полусферы. А фашисты в таких случаях подкрадывались сзади снизу и били по боковой части кабины летчика, по форточке, закрываемой задвижкой из плексигласа. Поэтому весьма важно было не допустить внезапного смертельного удара, а первому увидеть противника и организовать оборону.
      - Дайте нам только "глаза" назад, - говорили мы в адрес конструкторов, - и тогда будет все в порядке.
      И вот появился двухместный Ил-2 - наша мечта! Теперь в задней кабине сидел воздушный стрелок с крупнокалиберным пулеметом. У стрелка был великолепный, вполнеба, обзор. Это были уже не только глаза, но и надежное оружие.
      Пока полк находился на старом месте пришло новое пополнение: старший лейтенант Григорий Курбатов, командир эскадрильи, его заместитель, лейтенант Николай Дедов, старшие сержанты Николай Есауленко, Михаил Ткаченко, Анатолий Синьков. Все хорошие летчики.
      А вскоре прохладным декабрьским вечером расставались мы с командиром эскадрильи капитаном Кондратковым. Уходил они из полка на повышение - в дивизию. На его место был назначен Иван Карабут.
      Так уж повелось с самого начала нашей совместной службы, капитан Артемий Леонтьевич Кондратков, внешне неказистый, остроносый, с бритой головой и забавной ямочкой в середине подбородка, будучи старшим по возрасту и званию, обладая спокойным, рассудительным характером и большим уже опытом войны, опекал меня, молодого, горячего и с меньшим опытом летчика. И на этот раз, перед тем как уехать к новому месту службы, он решил напоследок поговорить со мной.
      - Не обижайся, Гриша, Что не оставляю тебя за себя.
      - Иван хороший летчик и командир.
      - Правильно, а тебе надо горячность побороть в самом себе.
      - Стараюсь.
      - Не стесняйся спрашивать, что неясно, у майора Провоторова.
      - Хорошо.
      - У Ивана Ивановича опыта на десятерых. Ты не смотри, что он такой тихий. А как летчик сильнее многих в полку.
      Трудно мне было расставаться со своим самым близким наставником, товарищем, ведущим, с которым десятки раз летал на сложные боевые задания. Как я не старался, но не мог, очевидно, скрыть своего огорчения. Капитан Кондратков, чувствуя это, сказал:
      - Не тоскуй. Не на тот свет уезжаю. Писать не люблю, а заглядывть изредка буду.
      - Спасибо.
      Не подставляй самолет под чужие пушки. Береги себя. Привязался к тебе, как к меньшему брату...
      Кондратков пристально глядел на меня задумчивыми, серыми, словно отцовскими глазами. Потом неуклюже обнял и зашагал к ожидавшей его машине. Может мне показалось, что ссутулившиеся плечи капитана Кондраткова вздрагивали...
      В полк на фронтовую стажировку сроком на один месяц прибыл из ЗАПа летчик-инструктор лейтенант Евгений Прохоров, жизнерадостный и интереснейший по натуре, большой, светлой души человек. Был он хорошим рассказчиком, знал уйму различных анекдотов и всевозможных авиационных приключенческих историй.
      С Женей Прохоровым мы подружились, а сошлись довольно близко уже в Куйбышеве, куда нам привелось несколько позже снова ехать за самолетами.
      Погода у нас стояла нелетная. Серые лохматые облака закрывали горы. Небо очищалось лишь иногда ночью, когда мы не летали. За это время успели сходить даже в театр.
      Как-то в конце очередного "дня ожидания погоды" кричит дежурный по полку:
      - Кто в театр, выходи к машине!
      Вышли мы с ребятами на крик, сели в полуторку и поехали с аэродрома в город.
      Билеты в кассе нам оставили заранее. Вошли гурьбой в фойе. Люди смотрят на нас с подчеркнутым вниманием. Мы в комбинезонах, унтах, будто с Северного полюса приехали. Хотя и была война, но люди в театр пришли прилично одетыми. Мы невольно сбились в кучу, прижались в уголке. Стоим. Женька Прохоров, как всегда, рассказывает какую-то смешную историю, а потом берет театральную программку и говорит:
      - Вот так, дорогие товарищи, прибыл, значит солдат с фронта, чтобы посмотреть "Фронт"...
      Ребята оживленно смеются.
      В тот вечер посмотрели мы пьесу А. Корнейчука "Фронт". Очень она нам всем понравилась. Мы были буквально взбудоражены этой злободневной и острой пьесой. На обратном пути и дома перед сном бурно обсуждали ее, споря между собой и даже с автором. А в целом пьесу приняли: "Молодец, Корнейчук!" И уснули до предрассветного подъема и очередного выезда на аэродром.
      Проклятая погода! Сидим и никак не можем вырваться на равнину. Правда, эскадрилье майора Панина все же удалось перелететь через Терский хребет. Наши товарищи ведут успешные боевые действия. А мы каждый день, спозаранку уезжая на аэродром, надеемся последовать их примеру. И каждый вечер снова возвращаемся на полуторке домой, даже не расчехлив самолеты.
      В эти ненастные дни узнали мы фронтовую песенку композитора Табачникова "Давай закурим". Она сразу покорила нас своей искренностью и душевностью, мечтой о тех днях, когда наша Родина снова будет полностью освобождена от фашистской нечисти.
      Как только мы усаживались в грузовик и машина трогалась с места, обязательно кто-нибудь запевал:
      Дует теплый ветер, развезло дороги,
      И на Южном фронте оттепель опять...
      Особенно проникновенно с глубокой верой а правдивость и обязательность этих вещей слов мы подхватывали напев:
      Снова нас Одесса встретит как хозяев.
      Звезды Черноморья будут нам сиять...
      А до Одессы, Каховки и до города Николаева было еще так далеко... Но тем сильнее звучала эта песня призывом бить врага беспощадно, скорее освобождать родную землю от ненавистных захватчиков.
      В канун нового, 1943 года полк получил еще восемнадцать двухместных машин. А 3 января началось наступление наших войск на Северном Кавказе!
      Неделю спустя, с установлением летной погоды, мы были уже в освобожденном Моздоке.
      Сегодня мы рано ушли с аэродрома. Боевой задачи полку пока нет. Гвардии майор Зуб приказал летчикам отдыхать, набираться сил к новым боям.
      Медленно идем по городу. Видны следы недавних боев. Особенно много разрушений вблизи железнодорожной станции.
      Однополчанин Иван Лупов вспоминает об этих днях: "Немецко-фашистские войска недолго продержались в Моздоке. Но свирепствовали они, как лютые звери. Перед самым уходом из города зверски расстреляли группу детей, женщин и стариков. Мы хоронили невинные жертвы. А когда возвратились с кладбища, капитан Лещинер сказал:
      - Фашистские палачи умертвили наших людей только за то, что они были советскими людьми.
      Ребята поклялись тогда жестоко отомстить врагу. И слово свое сдержали в очередных боевых вылетах на вражеские позиции".
      Наутро следующего дня, едва мы появились на аэродроме, - боевое задание.
      - Парой двухместных самолетов разведать автоколонну противника на участке дороги от станции Прохладное до Георгиевска и с бреющего полета точно установить, где находятся наши войска и где противник.
      Командир полка назначил меня ведущим пары. Ведомый - Володя Ильин. Вместо воздушного стрелка со мной летит опытный штурман Тима Гуржий. Он еще на самолете СУ-2 был известен в полку как снайпер бомбометания. На его счету более полутора сотен боевых вылетов и не менее полсотни - ведущим группы.
      - Тима, - спрашиваю я, - сможем мы отличить наши войска от немцев?
      - Сможем, - без тени сомнения, слегка улыбаясь, отвечает он.
      - Как, по каким признакам? - обращаюсь я уже и к Тиме и к стоящему рядом Володе Ильину.
      - У наших шинели серые, а у немцев зеленые, - говорит Володя Ильин.
      Тима Гуржий добавляет:
      - Наш Ил-2 теперь уже хорошо знают и наши войска и немцы. Увидев нас, наши обычно стоят во весь рост и машут руками или шапками. А немцы разбегаются, как овцы, и прячутся, куда попало.
      - Начнут стрелять по нам, все сомнения исчезнут, - единодушно заключаем мы разговор и расходимся по самолетам.
      Руководствуясь этими признаками, мы действительно довольно легко установили точное местонахождение противника. Затем прошли немного на запад, за линию фронта. Севернее Георгиевска обнаружили большую колонну автомашин противника.
      - Поохотимся?! - кричит мне Тима.
      - Можно, отвечаю ему, делаю разворот, и наша пара устремляется в атаку.
      Почти одновременно вспыхивают два вражеских грузовика. Разворот, еще атака! И снова удачно. Веселая работа. Ни зениток, ни истребителей противника.
      Под нами идут навстречу друг другу два бензовоза. Один из них зажигает Володя Ильин. Горящая машина остановилась поперек дороги, и в нее врезается встречный бензовоз. Взрыв, столб огня. Бензовозы горят. А мы снова и снова атакуем автоколонну.
      У меня кончились боеприпасы в пушках и пулеметах. Сброшены все восемь РСов. Кажется увлеклись немного...
      Патроны есть? - спрашиваю у Тимы Гуржия.
      - Немного оставил.
      - Идем домой!
      Разворот на 90 градусов. Володя Ильин на месте, молодец, парень! И вдруг Тима кричит:
      - Гости!
      - Какие гости? Где?
      - Два "мессера-109", справа вверху, уже заходят!
      - Что будем делать Тима? Снарядов - то у меня нет!
      - Будем уходить виражем, - отвечает Тима.
      Я кричу Ильину:
      - Володя, держись плотнее. Не отставай на вираже!
      - Понял, понял, - басит он в ответ.
      Немцы приближаются, вот-вот откроют огонь. Тима кричит:
      - Вираж!
      Закладываю глубокий вираж. Ухожу из-под прицела "мессеров". Короткий взгляд назад. Володя держится за мной.
      - "Худые" вышли из атаки, докладывает Тима, следя за "мессерами", - и набирают высоту.
      Ложимся на курс домой. А немцы снова приближаются и атакуют. И снова в критический момент команда Тимы:
      - Вираж!
      Так продолжается несколько раз. И всегда мы легко "надуваем" фрицев. Мы привыкли летать на бреющем полете и можем уверенно делать глубокие виражи, едва не касаясь крылом земли. А им привычнее большая высота, на малой им опаснее: одно неверное движение и могут врезаться в землю.
      И все же "мессеры" не отстают, все наседают и наседают. Они атакуют и бьют из пушек, но... к счастью, мимо. Тогда они, по-видимому, решили нас, как говорится, подловить: разделить по одному. Один фашист атакует. Мы делаем вираж. А когда ложимся на курс, второй фашист идет в атаку. Однако и такой маневр им не удается.
      Мы не успели еще развернуться на 360 градусов, а только наполовину, как сталкиваемся со вторым "мессером" лоб в лоб.
      "Откуда немец может знать, что у меня кончились снаряды? - мелькнула в разгоряченном мозгу мысль. - Спокойно, не кипятись!" И иду в лобовую атаку. Вижу неудержимо наплывающий на меня самолет. "Ах, сволочь, были бы снаряды"... Мессер у меня в прицеле. А в кабине становиться почему-то так тихо, что слышу, как стучит молоточком в висках. "Таран так таран"... Отчетливо вижу кабину немца и, мне кажется, его румяное, словно на картинке лицо. Секунда, другая, и мы столкнемся. Но нет, немец, едва уловив, что я в него прицеливаюсь, круто взмыл вверх. "Ах, стервец, все-таки боишься наших пушек!"
      Теперь снова курс домой. В лобовой атаке мы набрали метров сто высоты. Немедленно снижаться поближе к земле. И вдруг отчаянный Тимы:
      - Вираж!
      Предельный крен. Ручка на себя. Треск пулеметной очереди, и радостный возглас Тимы:
      - Ага, доигрался "худой"! Есть! Упал!
      Оказывается, едва мы отошли от земли, как один из фрицев подобрался - таки сзади снизу, под стабилизатор, где не видно его, и чуть было не открыл огонь с малой дистанции. Но мы вовремя снизились. Земля близко., "мессер" вынужден был выйти из-под хвоста и повис над нами метрах в тридцати. Тут-то и прошил его Тима длинной очередью из пулемета. Немец взмыл вверх и с переворотом врезался в землю.
      А второй стервятник куда-то исчез.
      - Уходим домой!
      - Понял, понял! - слышу голос Володи Ильина. - Иду за вами.
      Через полчаса мы уже были дома.
      На боевые задания из Моздока нам летать больше не пришлось.
      - Самолеты приказано сдать соседнему полку! - разочарованно сообщил на следующий день гвардии майор Зуб своим заместителям и командирам эскадрилий. Как же так?! - возмутился Иван Карабут. - Тильки приноровились и на тебе...
      Самый старший из командиров эскадрилий по званию и возрасту майор Иван Иванович Панин понимающе молчал.
      - И половину летного состава надо отдать соседнему дяде, - подлил масла и огонь в огонь майор Провоторов.
      - Самолеты отдать! - подтвердил свой прогноз командир полка. - А что касается летного состава, то еду сейчас же в дивизию. Всех летчиков в машины и - в ближайшую станицу, чтобы ни одного не было в Моздоке, до моего приезда! приказал он начальнику штаба полка майору Провоторову и улетел к командиру дивизии.
      Около недели, пожалуй, сидели мы в станице, а потом вернулся гвардии майор Зуб собрал весь летный состав и, не скрывая довольной улыбки., сказал:
      - Приказано всем летчикам остаться в полку. Едем в Куйбышев получать самолеты!
      Снова Куйбышев
      Перед тем как развернуться последним событиям в полку, Женя Прохоров был направлен штабом в командировку в город Махачкалу.
      Вечером, после возвращения с очередного задания, сидим в комнате. Женя пришивает к гимнастерке чистый подворотничок, готовиться в дорогу. Николай Есауленко чуть слышно перебирает клавиши баяна.
      - Подвезло Женьке! - с доброй улыбкой говорит Николай, тихонечко наигрывая. - Будет где погулять-повеселиться...
      Старший сержант Николай Есауленко - бывший летчик-инструктор летной школы. Лихой, с характером парень, кубанский казак по крови и натуре. Отличный летчик и прекрасный баянист.
      Проводили мы Женю. Поджидаем обратно. А тут вскоре возвратился майор Зуб из штаба дивизии. Узнаем, что дорога наша тоже лежит через Махачкалу, Баку, Красноводск, Ташкент. Кружным путем едем в Куйбышев.
      Даем телеграмму Жене Прохорову, что едем на Волгу через Махачкалу.
      Встречает он нас на вокзале ночью. Увидели мы Женю в шумливой толпе пассажиров, закричали, услышал он, подбежал к вагону. Весь продрогший от холода. Махачкалинская зима не то что на Урале, но все же зима, да еще поезд наш опоздал, тогда все эшелоны находились в пути по нескольку суток.
      - Держите, - осевшим голосом говорит Женя и протягивает какой-то сверток, обернутый тряпицей. - А с этим "золотым теленком" поосторожнее братцы. - Он сует в руки Ивану Карабуту свой чемоданчик.
      Не помню уже, с чьей легкой руки прилепилось прозвище к чемоданчику, с которым Женя приехал в полк и в котором вместе с пилоткой, парой белья постоянно находилась книга И.Ильфа и Е.Петрова "Золотой теленок". Ее в часы досуга перечитал, наверное весь личный состав полка.
      Вошли мы в вагон, разместились. Женя докладывает:
      - Вот здесь, братцы, - он указывает на сверток, что в руках у Николая Есауленко, полбарана. А в "золотом теленке" пять бутылок.
      Иван Карабут присвистывает:
      - Только и всего?..
      - А ты думал, на наши деньги можно цистерну купить? - под всеобщий смех парирует Женя Прохоров. - Хотите новый анекдот, братцы?
      - Давай!
      Ехали мы в общем вагоне. Наверху, в конце купе, мигал фонарь с огарком свечи. В полутьме мы и соседние пассажиры с интересом прислушивались к Женькиному выразительному голосу. На нижней боковой полке ехала какая-то девушка. Она в конце анекдота оглашала купе звонкими раскатистыми "хо-хо-хо", словно чайка-хохотунья. А за ней уже весь вагон содрогался от заразительного смеха.
      На вторые сутки приехали в Баку. Ожидаем теплоход, чтобы добраться до Кисловодска. Голодновато без привычной горячей пищи. Во фронтовых условиях летный состав кормили очень прилично. А тут приходилось мириться: скудный сухой паек. Наличные деньги почти на исходе. Да и денег - то у нас помногу никогда не было: отсылали по денежным аттестатам домой. До очередной получки еще далеко. Довольствуемся тем, что есть.
      Иван Карабут выдал каждому по два сухаря и по столовой ложке сахара-песку.
      Раздобыли в порту кипятку. Подкрепились. Сидим, размышляем вслух, чего бы на оставшиеся деньги купить в дорогу из харчей.
      - Закупим, братцы, чая, - хозяйственно предлагает Женя Прохоров.
      В добром согласии закупили на все деньги чая и пустились в дальний путь на Волгу по Каспийскому морю, через всю Среднюю Азию.
      Каспий вообще суров а зимой тем более. Штормит, многотонные, словно свинцовые валы методично бьют о борт теплохода, кидают его, словно щепку, шумно захлестывают палубу, накрывают ее ледяной водой. С непривычки ребята неважно переносят морскую качку, но виду не показывают, стараются держаться бодро.
      Лицо Жени Прохорова осунулось, стало серо-пепельным, но он, перебарывая себя, как обычно, рассказывает ребятам разные смешные истории.
      День моего рождения - 10 февраля - отмечали на теплоходе. Все организационно-технические мероприятия взял на себя Иван Карабут. Договорился с капитаном, получил разрешение собраться в кают-кампании. Упросил корабельного кока приготовить закуску из баранины.
      Собрались мы за праздничным столом. Пшенную кашу с бараниной сварил кок, да еще от себя в подарок прислал к столу две вазы кураги. Разлили по рюмкам оставшееся вино, досталось каждому "по маленькой перечнице".
      Майор Зуб поздравил меня, ребята тоже.
      Все ребята были очень веселыми, радостными. Незадолго до этого, 2 февраля, наша армия завершила ликвидацию окруженной группировки гитлеровских войск под Сталинградом. Это был всенародный праздник, исторический, поворотный момент войны.
      А потом Николай Есауленко потчевал всех нас, меня, понятно, в первую очередь, своей блестящей, виртуозной игрой на баяне и великолепными песнями.
      Николай запевал, ему хором подпевали. Спели все песни, которые знали: и "Катюшу", и "Любимый город", и "Вечер на рейде", и многие другие. А в конце майор Зуб попросил:
      - Сыграй еще раз, Коля, ту самую...
      Николай понимающе тряхнул чубом и растянул мехи баяна. В напряженной тишине полилась знаменитая "Землянка" на слова Алексея Суркова. Командир полка, чуточку опустив плечи, задушевно пел полюбившуюся всем нам песню. Мы вполголоса ему помогали. В уютной тишине, напоминавшей нам чем-то отчий дом, ровно звучал тоскующий голос нашего командира. Он, должно быть, вспоминал о жене и дочурке, от которых долго шли письма из далекого тыла, где они находились в эвакуации.
      До тебя мне дойти нелегко,
      А до смерти четыре шага...
      Так было отмечено мое двадцатидвухлетие.
      В Красноводске погрузились в два товарных вагона и стали держать путь в Куйбышев через Ташкент. Вагоны наши подцепляли на больших перегонах то к одному, то к другому составу. Тащились еле-еле. Но, если случалось подцепиться к угольному эшелону, мчались без остановки - по "зеленой улице".
      Выданный на дорогу сухой паек с каждым днем таял на наших глазах. Зато мы впрок были обеспечены своим собственным чаем разных сортов.
      На остановках дежурные разживались кипятком. В ведрах заваривали чай, черпали кружками и пили с сухарями и "вприглядку", когда они кончались. Ехали до Куйбышева в основном на чае...
      Вся дорога от Моздока заняла у нас 22 дня. Где бы мы не останавливались в пути, всюду давала себя знать война. Она шла уже второй год. Люди устали но не унывали, боролись с трудностями и невзгодами.
      В Куйбышеве мы остановились на заводском аэродроме. Побывали в театре и на вечерах - встречах с заводскими рабочими. Особенно бросались в глаза сверхчеловеческое напряжение людей и их непоколебимая вера в победу.
      Выкроив один из вечеров, зашли мы к старушке, у которой квартировали в свой первый приезд. Узнала, обрадованно засуетилась.
      - Уж извиняйте, Христа ради, гости дорогие, что угощать вас нечем, запричитала она, ставя на стол рядом с самоваром сковороду картофельных лепешек, обвалянных в отрубях.
      - Чая и сахара, мамаша, у нас в достатке, - Иван Карабут выложил два мешочка. - Чего-чего а этого добра хватает...
      - Хорошо, что у вас-то, фронтовиков, хучь есть. А мы тут как ни-то обойдемся. Теперича, поди, недолго уже осталось воевать-то?
      - Недолго, недолго, мамаша, - согласно кивнул Иван
      - А где же Коля? - вдруг неожиданно спрашивает меня Матрена Федоровна и Николае Тимофееве.
      - Погиб Коля, - тихо отвечаю ей.
      Хозяйка наша опечалилась, тяжело вздохнула...
      - А балабон-то этот, не помню как по фамилии не помню, ну, Васей звали, где?
      - Вася Гаврилов тоже погиб...
      - Царство им небесное, - всплакнула старушка - У меня тоже на одного сына похоронная пришла. - Она краешком платка утерла слезы.
      - Живой-то сынок мой Гаврила пишет: медаль получил - обратилась она ко мне. - А у тебя еще один орден прибавился?
      Матрена Федоровна с умилением смотрела на мои ордена Красного Знамени.
      В Куйбышеве мы пробыли дней десять. Получили новые самолеты и полетели, как было приказано, в Армавир.
      Пока мы ездили за самолетами фронт заметно продвинулся. Северный Кавказ был почти очищен от немецко-фашистских захватчиков. Линия фронта переместилась на север и северо-запад. Красная Армия только что освободила Краснодар и гнала врага дальше на запад. В районе станиц Славянская и Крымская противник ввел в бой свежие силы и сумел закрепиться.
      - Когда фрицы драпали и был самый выгодный момент для их штурмовки, мы уехали в Куйбышев, - сетовал майор Провоторов. - А теперь он опять укрепились. Нам придется много сил приложить, чтобы взломать эту самую "Голубую линию".
      На Кубани была ранняя весна, пожалуй, самое чудесное время на земле. Ясная синь неба с редкими белыми облаками. Редкие островки серого ноздреватого снега и черные поляны-проталины, пригретые палящим солнцем, дышат белесым паром. Стаи напуганных орудийным гулом, задержавшихся с пролетом на север грачей. А на проснувшейся земле уже копошатся люди. Вблизи жилья виднеются бело-розовые шапки деревьев - цветет миндаль...
      Но в эту весеннюю пору враг еще топчет нашу землю, и мы делаем в день по нескольку вылетов, сбрасываем смертоносный груз на его позиции.
      Полк расположился на аэродроме возле станицы Новотитаровская. Первые два дня проходят удачно: задания выполнены и все самолеты возвратились на свою базу. Третий весенний день омрачен. Не вернулся с боевого задания отважный летчик, командир третьей эскадрильи Григорий Курбатов. Самолет его был подбит над целью. Уже над нашей территорией возник пожар в моторе. Курбатов начал резкое скольжение, чтобы сбить пламя. Но земля была слишком близко, и пламя сбить ему не удалось. Самолет зацепил за дом на окраине станицы Поповическая. Комэск Григорий Курбатов погиб. Его место в строю занял Николай Дедов.