ИЗ "ЗАПИСОК О ГОРОДЕ ВЕСЬЕГОНСКЕ"
      ученого агронома П.А. Сиверцева
      ГОРОДСКИЕ ГОЛОВЫ
      Городской голова Федор Иванович Питков был очень жалован народом и получил прозвище Сердечна Головушка. Любимая его приговорка была: "Где Марья да Дарья? Подьте домой! Были паны, да выехали". Эта приговорка сохранилась со "Смутного времени". Когда приезжал губернатор, то этот городской голова чай заваривал в чугуне, засыпая в него сразу один фунт. Губернатор его спрашивал: "Ну, Федор, за какую милость тебя в головы выбрали?" "Меня, - говорит, - мир взлюбил". А Ивана Васильевича Попова (1779 - 1848), сына соборного священника, когда был городским головой, хуже самого губернатора боялись. Он сдавал в солдаты или отправлял под плети, в полицию, если кто, например, мать не уважает и та придет жаловаться к нему. Иван Васильевич любил ходить на беседы, где и хватал рекрутов. Свяжут, забреют под красную шапку - и в рекрутчину. Так схватил он якобы за притворство Петра Васильевича Ракова, надел ему кандалы. А тот психически расстроен, умирает. Пришел Иван Васильевич Попов к нему: "Прости, - говорит, - Петр Васильевич! Я думал, что ты притворяешься..." А тот, умирая, отвечал: "А ты меня прости, а тебя Бог простит..."
      Вот какое было сердолюбие...
      СОСНЫ
      На Соколовой горе в годы моего детства еще росло двадцать старых сосен с толстыми и кривыми сучьями. Песок под соснами был покрыт хвоей, очень скользкой: мы катались тут на ногах и в конце лета находили грибы-масленики. Возле деревянной ограды Троицкой церкви были заросшие старые могилы, имевшие вид кочек. К соснам на круче мы бегали чураться: "Чур за меня! Чур за меня!" Против церкви находился убогий сарай, так называемый "божий дом", куда складывали по зимам тела самоубийц, скоропостижно умерших и убитых при дорогах. Тела несчастных лежали здесь долго, до погребенья. Всех этих убогих старались похоронить подальше от церкви, на окраине. Возле церкви - купечество, дворян, мещан.
      В 1876 году последние старые сосны в два обхвата толщиною и возраста некоторые больше 300 лет были вырублены. Толстые обрубки-комли отдали в кузницу Митрию Викентьеву на стул под наковальню, а остальные попилили на дрова. Бабушка Ненила с Соколихи очень жалела эти сосны. Одна из них будто бы пошла на балку под большой церковный колокол. Когда Александр Николаевич Виноградов (сын священника о. Николая), служивший потом в Китае при русском консуле, читал в земской управе публичную бесплатную лекцию об истории Весьегонска, то упрекнул градоправителей и горожан: "Чья, - говорил он, - дерзновенная рука невежественного варвара прикоснулась к этим вековым соснам, ровесницам и даже старшим основания нашего города?"
      ФРАНЦУЗЫ И ЧЕРКЕСЫ
      Я хорошо помню, как Глафира Живенская, мать Михаила Васильевича Никулина, рассказывала нам, детям, как в 1812 году шли через Весьегонск бедняги французы. Были высокого роста, с черными нестрижеными бородами, худые, на ногах опорки, завернутые в мешки и разные цветные тряпки; поверх шинелей надеты какие-то лохмотья или перины. Заходили в Живнях почти во все хаты, грелись и просили: "Дай пьятаку хлеба". Мы знали, что они с войны, накормили их, дали хлеба и лепешек с конопляным семенем.
      По завоевании Кавказа, в 1864 году, были у нас пленные черкесы. Один из них, Абаз, говорил, что брата убил. Был князем, носил шапку с крестом, рваную доху. Другой, Абдул, был крестьянином. Третий пленник вскоре умер, похоронили сидя. Жили они сначала на берегу, потом у нас во флигеле. Отец мой, священник, выучил Абаза "Верую...", просиживал у них дотемна. Абаз порядочно знал русский язык, читал, писал, ходил покупать крендели у Канарейкина. Потом черкесов перевели в Тверь. Отец их спрашивал: "Рады ли, что в Тверь?" Абаз с тоской отвечал: "Нам Капказ надо..."
      ПОЖАРЫ
      В 1872 году к подвальному Ивану Петровых приехал работник со Внуковского спиртзавода. Пошел ночевать на сеновал с цигаркой. Пожарные скоро приехали. Но поповский дом уже запылал. Воду возили купеческие лошади. Из дома все почти вытащили. Павел-дьячок стал и полы разбирать, говорил, что в Красном Холме так дом спасли. А попа доктор Залесский завернул в свою шубу и донес до Казимировой без чувств. Ребят двоих, Павла и Марию, снесли сначала за два дома, на почту, а как стало и ту засыпать галками, то понесли на Соколиху, к казначею, построили их, как телят, в уголку, казначейша принесла им конфет, пряников, всю ночь не отходила от них. Дедушку, что хорошо кричал по-поросячьи, забыли в комнатушке рядом с кухней. Все уже из дома вынесли, а он все спит, глушня, ему было около 90 лет. Потом он снял рубаху, смотрит на огонь во дворе и повторяет: "Я говорил! Я говорил!" А сам не идет, упирается. Обезумел старик. Ему дали в руки игрушку, льва большого, и увели на почту. А там уже на почтовые тройки складывают конторское имущество...
      ПОЛЕТ ТИТУШКОВА
      По рассказам моей матери, один из весьегонских чернокнижников Титушков, живший на Кузнецкой улице, возвратясь из Санкт-Петербурга в 1860-е годы, сделал для себя крылья из пузырей. Наполнил их каким-то вонючим светильным газом. Крылья привязал на грудь и под мышки. Перед этим будто наварил пива, угощал собравшийся народ, многие плакали, другие посылали с ним поклоны умершим родителям, детям. Человек собирался улететь на небеса... Титушков с привязанными крыльями взошел на свои высокие ворота, покрытые крышей на два ската. Дом его был двухэтажный. Последний раз раскаялся Титушков перед собравшимися, сняв черный картуз, захлопал крыльями... Толпа оцепенела... А новоявленный Икар свалился на землю и сломал ногу. Полет не состоялся...
      ДОСУГИ
      Самыми старинными увеселениями в городе в 1840 - 50-е годы были мещанские вечеринки под песни. Танцевали во кружки с платочком, "как плыла лебедь", "как в лужках гуляла", "как мужей и женихов заставляли любить" и т.д. Освещались вечеринки сальными свечами. Иногда кавалеры ходили на вечеринки в соседнюю Устюжну, а утром приходили домой, пройдя туда и обратно сотню верст... Как говорится, для милого дружка семь верст не околица... На ярмарку в Крещение иногда приезжало до трех балаганов акробатов, которые все две недели ярмарки при двадцатипятиградусном морозе давали представления: днем для простого люда. Первое отделение акробаты работали на ковре, второе - фокусы.
      В Весьегонск нередко заезжали разные бродячие бедные артисты. Мы тогда ходили с их афишами и продавали билеты. Играли они всегда отлично, но нередко приходилось собирать по подписке деньги на их выезд. Летом бывали и румыно-сербы с шарманкою, а однажды зимою были (1885), играли на катке. Один раз приехал на пароходе чешский духовой оркестр, 25 человек. Играли под окнами, но почти ничего не выручили.
      САД МАКСИМОВА
      В начале 1870-х годов местом летних общественных гуляний был сад Федора Ильича Максимова. Он был мелким землевладельцем Весьегонского уезда, севастопольский герой, офицер с Георгием и простреленной рукой. Смеялся, что и одной рукой может молоть кофе и жить. В своем саду Максимов устроил пруд с лебедями и фонариками, гимнастику для молодежи. В берлоге сидела на цепи медведица, умывалась и кланялась публике. По дорожкам содержались волки, рыси, журавли, орел, кролики, попугаи, филины, обезьяна. Городские ученики приходили сюда на экскурсии. В липовой аллее играли в мяч, в кегли. Здесь же пел любительский троицкий хор - все песни исключительно нотные. В закрытом вокзале играли в стукалку, в ералаш, преферанс, давали здесь и любительские спектакли. В саду и на эстраде играла музыка портного А.М. Сабанеева, состоящая из двух скрипок, виолончели, флейты, трубы, бубна.
      В 1879 году купец Александр Ив. Исаков купил у Ф.И. Максимова дом и сад. Зверей из сада убрал, но построил в нем первый дощатый летний театр со сценой, арками, уборными для артистов, буфетом. Играли в этом театре лет десять. После спектакля - танцы до утра.
      ВЕСЕЛЬЧАК
      В 1870-х годах был в Весьегонске городским доктором Залесский Александр Васильевич - высокого роста, круглолицый, красивый, хороший врачеватель и... любитель выпить. Ему было лет 35. Он сначала увлекся Сашенькой Камараш, жил с нею, ругался с бабушкой Александрой Петровной Стрешковой. Один раз он так стиснул пальцами ее толстый нос, что врачи хотели его ампутировать. После этого Сашенька выехала навсегда в Череповец. Потом ему приглянулась красивенькая толстушка Людмила Бутягина. Носил ее на руках к себе на квартиру, жил недалеко. Угощал, целовал, ревновал, но она убегала. Родители не позволяли ей выйти за него замуж.
      Иногда Залесский в 12 часов ночи врывался в квартиру ее отца исправника. Ловил Людмилу с кинжалом в руке. Та пряталась в кухне за печью. Если находил ее, то она выбегала во двор или к соседям. Как кошка, она прыгала с поленницы на поленницу, пряталась в сарае, в каретнике... пока ревнивец не хватал ее в охапку и не увозил добычу к себе домой.
      Однажды доктор пригласил видных дам города к себе на кофе. Угостил их но... с касторкой, а двери зала уединения запер... За свои проделки доктор Залесский сидел даже в остроге, но несмотря на это, свою верховую лошадь он кормил с тарелки супом и поил чаем. Вводил ее в дом к знакомым. Весьегонский Калигула...
      ПАРИЖ
      В Замоложье врачом служил Крумбмиллер, французский подданный. В 1886 году он был направлен земством в Париж к Пастеру с двумя укушенными бешеной собакой (крестьянин Тимофей Васильев, 30 лет, и Михаил Зверев, 22 лет, сын весьегонского купца).
      Зверев мне рассказывал: "До границы мы доехали спокойно, смотрели в окна - раньше-то никуда не выезжали. Когда переехали границу, Тимофей стал дурить. "Сейчас, - говорит, - расширю вам место". Заклацал зубами, как волк, вывернул глаза и... немцы тикают от него на другие места. Доктор его урезонивает...
      Осматривали мы и Кельнский собор. Тимофей на нем свою метку оставил: "Пусть, - говорит, - знают, что русский человек здесь был".
      В Париже однажды он отпросился на полдня, был в одной сермяге, липовых лаптях, рваном картузе. Черт его знает, где он сумел выпросить брюки, фрак с вырезанными фалдами, открытую сорочку и жилет, поношенные штиблеты и цилиндр.
      Свое одеяние принес в свертке. "Дорогу, - говорит, - углем метил". Доктор Крумбмиллер понапрасну беспокоился... Русский человек находчив. Другой раз увидел он на пятом этаже в окне самовар. Поднялся, выпросил самовар. Радостно говорил: "Попьем, Миша, чаю! Надоел мне ихний проклятый кофель! Вот и чаю на две заварки мне дали..." Уезжая, он отнес самовар хозяевам. Был на дорогу одет опять в лапти, в которых ехал до дому. В земскую управу в Весьегонске явился во фраке, в цилиндре и в лаптях... таким и гулял по городу..."
      НАРОДНАЯ ВОЛЯ
      Около 1883 года я нашел в городе две печатки, одна из латуни, без ручки, с грубо выгравированной надписью: "Народная воля". Другая эллипсовидная, вдвое меньше, оборотная, с сердоликовым брелоком (цвет желтка с прожилками крови), чрезвычайно красивая, просвечивает изящными надписями с той и с другой стороны: "Единственная, не сдавайся..." - и еще что-то. На другой стороне: "Без солнца все вянет". В середине цветок и листья ландыша. Я долго хранил эти печати. Но все-таки они пропали...