Они нежные и грубые одновременно.
      Ты поднимаешься к ним. Когда позади бескрайние просторы желтых холмов, спускающихся к берегу словно руки исполинского Киклопа, с ужасными оврагами, которые притягивают тебя на краю тропы и умоляют прыгнуть вниз, где мириады осколков умирающего рифа принесут тебе смерть, тогда ты останавливаешься и смотришь вокруг. Чувства спокойствия, умиротворенности, гармонии приносят тебе счастья. Впереди тебя скалы, позади волны. Ты ровно в середине. Ты там, откуда начинают говорить с тобой души.
      Лес на склоне горы. Густой, знойный. Тропа иногда уходит резко вверх, как будто тебя испытывают, как будто знают, что ты не уверен в себе, что можешь свернуть и отказаться.
      Иногда среди зелени густой и колючей проскальзывает кусочек неба и вершины: она уже ближе. Ты продолжаешь идти, но всегда кто-то остается у источника. Кто-то не выдерживает. Кто-то пока еще не может себе позволить говорить в открытую с Чистым.
      И вот начинаются скалы. Штурм первой крутой стены, и снова зелень. Она изменилась. Теперь только тонкая и игольчатая. Потом, когда уже выйдешь началу вершины, твои ноги и руки будут в маленьких красненьких царапинках. Чистое откровение.
      Дорогу к вершине найти одному в первый раз трудно. Но желание всегда приведет куда тебе надо. Сейчас нас ведут. Мы идем, карабкаемся, перескакиваем, оглядываемся, смотрим вниз, боремся со страхом, верим и ждем.
      Вот первая вершина. Она пробегает мимо. Мы идем выше.
      Вторая. Наша вершина. Это находится здесь. Именно в этом месте можно почувствовать себя Человеком и человечком, узнать кто ты и кто они, познать все впереди, сзади, по бокам, погрузится в чистоту душ гор. Пронзительный крик слетает с уст. Еще один, еще, еще... Радость охватывает всех. Крики отдаются среди скал. Порывы ничтожности и силы. Мы сравниваем себя с ними. С этими бесконечными и вечными исполинами. Проникнуть в мироздание через открытое тебе окно. Но кто его открыл? Здесь в этом месте? Или там впереди, откуда приходит ветер и морская гладь сливается с небесами? Как здесь близки облака. Они как вата тебя обтягивают. Внизу сейчас пропала скала: над нею облако, она в облаке. Ты слился со Вселенной. Ты понимаешь зачем сюда привело это беспощадное желание скал. Еще один крик... Крик твоей чистой души.
      И начинается спуск. Вниз по "сыпучке"...
      Случай, рассказанный человеком, который выпил уже изрядно.
      Дикий пляж. Недавняя буря превратила здесь его из каменистого в песчаный. Двое влюбленных играются собой на нем в теплых и уже спокойных волнах Черного моря. Облака и тучи закрывают собой постепенно небо, и ветер своими порывами гонит их в соленую стихию. Солнце заходит за Козью гору и в воздухе витает ощущение ожидаемой бури.
      Он и она резвятся в морской пучине, играют с волной и покидают друг друга, скользящими по милым чертам взглядами. Их обнаженные тела страждут любви и желания. Их молодость борется с древностью морских волн. Они тонут друг в друге.
      Погода портится. Штормовой ветер будит в их мыслях огонек беспокойства. Они решают возвращаться домой. В зеленую рощу с каменным очагом.
      Вдруг Он замечает в дали фигуру человека, который уже сменил свое первоначальное направление и теперь приближается к ним с желтым пакетом.
      Казалось он все-таки пройдет мимо, но он остановился на мгновенье и, выкрикнув: "О!" - направился к нашим горячим сердцам.
      С первого взгляда Он заметил, что не только коричневый от загара цвет его кожи был его отличием (чем тот и привлек Его внимание), но и состояние, в котором находился.
      Пьяненький остановился на мгновенье и подошел почти вплотную к Пылающей любви.
      - Я как раз вас искал! Вот! - и он развернул желтый пакет. В нем была килька. И тут все встало на свои места. Наш Пьяненький шел по берегу из местечка с коротким названием Кр.Пр.
      Каждый день у длинного старого пирса кидает якорь старая барка, и люди знающие посещают ее, дабы затем насладится солененькой свежепойманой килечкой с сухим вином, которое можно достать прямо здесь же у добрых поильцев-кормильцев татар.
      Вино в Крыму! На этом старом островке суши среди черных волн спокойного моря, среди скал древних гор есть много различных достопримечательностей, и вино крымское я приписываю к ним. В городе-столице полно всякого "винища", но оно никогда не сравнится с тем сладким замечательным вкусом винограда, что разливают вам татары. Какой человек не полюбил бы вино здесь? Когда в Лисью бухту берешь нового человека можно обещать ему три приятных события, с которыми ему суждено будет столкнуться: море, горы и прекрасное вино в неисчерпаемых количествах.
      Поэтому, увидев кильку в пакете Подвыпившего Добряка, Любящие рассеяли туман тревоги в Себе.
      - Смотрите. Тут килька. Я взял много и не рассчитал свои силы. Берите ее здесь много, - и он протянул им желтый пакет.
      Вдруг, вместе с порывом соленого ветра, произошло чудо. Трое людей почувствовали единение друг с другом. Молодые огнеподобные сердца приблизились к опьяненному немного старенькому разгоряченному сердцу. Они стояли мгновенье, не замечая ничего. Ни пропавшего солнца, ни начинающегося дождя, который лишь маленькими случайными капельками проявлял себя, стараясь не затронуть этих, троих, ни усиливавшихся волн. И дело даже не в том, что Влюбленным не хотелось полакомиться килечкой, дело не в том, что ее предлагал им пьяный человек, которого они не знали и не увидят больше никогда. Люди в волнах, накрытые тучами, чувствовали себя рядом друг с другом уютно от этого внезапного предложения. Предложения случайного, приятного, которое исходило от Добряка.
      Опьяненный понял улыбающееся молчание, и махнув рукой он было пошел дальше, сделал несколько шагов по уже прохладному песку, как вдруг вновь остановился в этом своем порыве.
      Поставив правую руку на бок, в другой держа кильку, он погрузился в воспоминания.
      - Знаете был у меня один случай. Давно во времена расцвета СССР поздно ночью я с моим другом ждал поезда, - говорил он совсем капельку заплетаясь языком. Был у меня лишний или ненужный мне рубль, и захотелось мне его подарить. А мой товарищ говорит мне, что его никто не возьмет. "Как это не возьмет, - поспорил я. - Конечно, возьмет". Тогда мы поспорили. Долго я ходил по вокзалу, но никто не брал. Все смотрели на меня с большими и дикими глазами, и толи не решались, толь пугались, думали, что это шутка такая, что подвох за этим. Я был расстроен, и не понимал их, вы же знаете, что такое был рубль тогда? Так вот его никто не брал...
      Он постоял немного молча, вспоминая минувшее. Слегка покачнулся и продолжил.
      - Я, конечно же, спихнул его. Разговорился с одной старушкой. Начал рассказывать о нашем с другом моим споре. Затем впихнул ей в руку рубль и, пока она не опомнилась, исчез. Вот так.
      Закончив свой рассказ и кивнув, улыбаясь, головой на прощанье, пошел наш Пьяненький. Вновь остановился и прокричал: "До свиданья! Будьте счастливы."
      Влюбленные вернулись друг к другу. Микромир созданный, случайным желтым пакетом, распался. Он повернулся, посмотрел вслед Добрячку. Сказал: "Интересная эта история."
      Он.
      Любовь. Желание. Стремление увидеть. Лелеять равно жить. Ожидание. Страдание. Побег. Погибель. Отдача. Власть. Теплое одеяло. Страсть. Пустые места. Страх. Потеря. Жизнь. Счастье. Взаимопонимание и проникновение. Боль. Туман. Печаль. Всепрощение. Обыденность. Видимость. Осторожность. Нежность. Ласка. Радость. Опять обида. Молчание. Полет. Молчание.
      Молчать всегда.
      Она.
      В этот день должна была случится-таки гроза. Вчера ночью Инга и Сережей отказались от идеи пойти в Эдем, когда по дороге их застали молнии. Сухая гроза продолжалась всю ночь. Было волшебно и страшно. Когда мы с Владом поднялись на холм над Зеленкой, свершилось мистическое чудо. Тучи бежали над горой с просто бешеной скоростью, над черной массой Кара-Дага играла зарница. Темное небо пускало ослепительные молнии. Казалось, начнется что-то страшное.
      Но ночь прошла. И сегодня Влад не разбудил меня своим пробуждением. Наоборот, когда я проснулась, он еще спал.
      В Крыму дожди отличаются от других где-либо. Они идут или до обеда, или после. Сегодня он начался после.
      Я каталась на волнах, плавно скользя с одной на другую. Влад потерял всякую надежду на то, что я не буду далеко заплывать, и повернул к берегу. Потом и я повернулась. Он уже барахтался в прибое. Ловя сильные большие волны, он отдавался им, и те выносили его на сушу и, убегая, обнажали его тело. Как приятно...
      И вот я стремлюсь к нему. Я ближе и ближе.
      Он все чаще бросает взгляды на Кара-Даг. В его глазах промелькнула искорка беспокойства. Что-то не так...
      - Посмотри на Кара-Даг, - сказал он, когда мои ножки дотянулись до дна у берега.
      Я медленно, покачиваясь на больших волнах, повернула голову.
      - Да-да-да...
      В тот момент исчезала под густой пеленой гора Святая. Через несколько секунд не стало и ее. Что-то страшное с громадной скоростью двигалось к нам. Вот исчез и пирс Крымского Приморья.
      Мы быстро направились к стоянке.
      Дождь нас застал по дороге. Он начался внезапно. Казалось, по нам кто-то стреляет.
      Влад приказал мне бежать, а сам понес все наши вещи (кроме них, были еще и котелки, и посуда и всякая всячина).
      "Вот он идет, - я уже успела укрыться под крышей нашей палатки или нашего шатра, поскольку палатка была просто громадной. - Он уже весь промокший до нитки".
      Он ставит посуду под большие капли проливного дождя, закидывает наши вещи ко мне в палатку и полностью раздевается.
      - Ну, как там наша защита, - волна опьяняющих чувств захватила меня.
      И вот здесь обнаженный герой под стрелами ливня с лопаткой в руке спасающий от бесчинства природы наш дом, наш очаг.
      "Я мечтала об этом".
      "Там в Москве он обычный. Он обычный своей необычностью. Зависимый от всех его окружающих, пытается быть независимым. Пройдет еще немного времени, и я боюсь не смогу уже быть там с ним вместе".
      И мой взгляд все не мог еще насладиться им, стоящим под струей дождевой воды, которая слетала с натянутого над стоянкой тента.
      Камни в море.
      Черное море. Высокие для городского человека горы. Утро. Просыпаешься и радость в сердце: рядом любимая. Ночью ее нежное тело, ее горячие объятия грели тебя, любили тебя. Пытаешься не будить ее. Развязываешь палатку и вылезаешь в тень колючих деревьев. Солнце еще не вступило во власть над Зеленой рощей, но в палатке, накрытой полиэтиленом на случай дождя, уже душно. Полусонный, но любящий открываешь брезентовые створки платки, находишь веревочки по краям, завязываешь их так, чтобы теперь любимая не чувствовала утреннего зноя в духоте палатке, чтобы она оказалась наедине с природой, с теплым и одновременно немного прохладным свежим ветерком, который играет с ее кудряшечками. Через несколько минут, побродив вокруг по холмам, кладешь рядом с ней букет цветов, краски которых с тобой играли в траве. Не можешь сдержаться и целуешь ее нежные уста. Она, улыбаясь во сне, дарит мне счастье. Вот ты уже на тропе к морю. Сонные палатки твоих друзей позади. Все спят. Раннее утро.
      Солнышко, невысокое еще, поднимается медленно-медленно из-за холмов, где оно было в объятиях ночи.
      Море манит своей синевой и нежными накатами волн на берег. Хруст под ногами от маленьких камушков. Ноги утопают в них. Ноги утопают в море. Прохлада. Раздеваешься. Вновь вступаешь в море. Утреннее море. Прозрачное и пронзающее. Входишь в воду. Тело привыкает к холоду, но не останавливаясь ни на мгновенье ныряешь. Тебя встречает подводный мир. Холодные волны придают тебе дополнительную силу, и я, борясь с холодом и медузами, плыву к берегу. Останавливаюсь. Поворачиваюсь. Плыву обратно. Камни у берега принимают мои ноги.
      Море уже теплое для меня. Солнце греет. Небо голубое. Эчки-Даг впереди. Когда-то эта величественная гора была огромным коралловым рифом. А сейчас каждый вечер наше светило прячется за нее.
      И вот греюсь на солнце. Когда вода полностью исчезает с моего тела и уже пылающая звезда начинает печь руки и ноги, почти машинально бросаю взгляд на окружающий меня дикий пляж.
      Мелкие, маленькие камни разбросанные по желанию моря.
      Лень. Одно из великих ощущений отдыхающего. Эти мельчайшие разноцветные красавцы способствуют тому, что она полностью охватывает всего меня. Соревнующиеся между собой, набегающие на берег волны успокаивают окончательно. Жизнь, время превращаются в теплое вино. Все хорошо.
      Теперь сижу. Руки опускаются в каменный песок. Медленные движения. Неглубокие ямки. Ага! Красивый. Цвета морской волны, с более темными зелеными бороздками. Поворачиваюсь на бок. Одной рукой поддерживаю голову, другой продолжаю перебирать камушки. Бесконечное число каменных крох так и умоляют взять из с собой. Взять туда, гда их еще не видели. Туда, где живут миллионы людей. Там они могут путешествовать из рук в руки, а не лежать среди своих собратьев тысячелетиями, повинуясь приказам всемогущих волн.
      А иногда взгляд через тонкое стекло маски падает на гусеницу в камне. До нее можно добраться, но изрядно рискнув. Ныряешь, доплываешь, хватаешь, сжимаешь крепко в руке, чтобы камень не выскользнул, ведь потом придется искать уже среди водорослей, а это напрасная трата времени, отталкиваешься от дна (вокруг тебя весит облако песка, которое родилось в твоих энергичных движениях) и быстро всплываешь. Там, на поверхности, вдыхаешь глубоко и снимаешь маску. Получилось!
      Это живое существо жило некогда. Оно видело исполинских животных. Здесь было глубокое дно огромного океана, который тогда соединял Черное и Каспийское моря...
      Камни в море... Я слышал, что на Эчки-Даге очень часто встречается горный хрусталь... Странное желание забраться на эту вершину...
      Анна Дмитриевна.
      Вечер наступал на город. Пропадали с пыльных улиц люди, исчезали в объятиях своих квартир. Ветер гнал по тротуарам желтые листья, кое-где в маленьких лужах отражался розово-красно-оранжевый закат. Небо разделилось: с одной стороны всеобъемлющая ночь, а с другой убегающий день. Казалось, ночь захватывает город.
      Шелест листьев дерев не мог заглушить шаги Анны Дмитриевны, которая в приподнятом настроении прогуливалась по скверику у Бородинского моста. Она радовалась прошедшем дне, ибо он был для нее во всем удачен, радовалась о своих внуках, радовалась тишине и спокойствию. Ее седые волосы иногда развивались на теплом мягком ветру, и это ей придавало еще большую радость. Все было хорошо, ей было хорошо.
      Стоял в Москве тогда август. Месяц странный и плачевный. Когда приходит август все начинает вспоминать об осени. Анна Дмитриевна любит осень. Ей нравятся золотые и красные листья, долгие дожди за окном и серое небо. Я не люблю осень. Она скверная, капризная старуха, что бродит среди нас и своими слезами, своими мольбами и угрозами портит весь мир. Портит цветы, портит листья, одалживая им цвет золота, портит небо, портит меня.
      Осень и весна похожи, но есть одно отличие: осень ведет к смерти, весна выводит природу из объятий смерти. Весна творит тем, что уничтожает основы зимы. Осень творит тем, что уничтожает плодородие лета. Осень и весна противоречат друг другу, но внешне схожи.
      Они, как люди: внешне друзья, в душе враги. Когда говорят, что осень красоты время, я утверждаю, что эта красота смертельна (хотя, быть может, именно эта опасность в великолепии столь притягательна), когда мне кричат, что март "прыщавый студент", я отвечаю, что родился в марте.
      Весна дает надежду, осень ее забирает, а в человеческой жизни верить и надеяться значит существовать. Не так ли?
      Конечно, такие мысли не сопровождали прогулку Анны Дмитриевны. В ее душе царило умиротворение и ничего более. Она чувствовала тишину, а это бывает не так часто у людей.
      Когда добрая старушка оказалась на вершине холма, она заметила юношу, который заснул на траве. Вид его был настолько не наигранный и по-детски счастливый, что ей захотелось запомнить его. Она приостановилась, и, приблизившись к спящему, и вовсе остановилась. Тот спал крепким сном и, похоже, видел хороший, добрый сон.
      Бабушка сала рассматривать его лицо, но в тени ветвей она увидела всего лишь некоторые черты, а запомнились длинные волосы и большая улыбка. Этого ей хватило, чтобы полностью уверится в истинности своего первого впечатления о нем.
      Она постояла еще чуть-чуть, почувствовала наступающую дремоту, и, не решившись его будить, уже как будто побрела дальше, но...
      Она увидела в тени деревьев нечто, что заставило остановиться Анну Дмитриевну.
      Под деревьями, на траве лежали листки исписанные мелким корявым почерком. С первого взгляда можно было подумать, что это рукописи: предложения были несколько раз перечеркнуты, видны поиски автором подходящего слова, рисунки действующих лиц или мыслей. Да, безусловно, это было что-то загадочное, мир юноши, что уснул в большом городе на маленьком холме. Анна Дмитриевна разобрала слова посреди почти листа не затронутого стоками корявого почерка молодого человека: "Это все, что я хотел сказать об этом."
      "Он закончил и уснул", - подумала добрая бабушка. Она походила вокруг спящего и собрала все листочки, аккуратно положила рядом с ним, посмотрела на уходящее солнце...
      "Это все", - и Анна Дмитриевна тихо побрела к своим внукам, к своему приятному старческому сну.
      "Исповедь"
      Творчество. Вот в чем я укоряю себя постоянно. Творить, созидать всегда доступно немногим. Конечно, я не говорю здесь о том, что создается во внешнем мире людей. Я кричу о той среде, что внутри человека. Именно так. Истинное создание это то, что открывается сначала внутри, там живет, и там погибает.
      Великие мыслители ловят момент и становятся передатчиками этого божественного дара. Глупые отпускают его и ожидают пришествия нового, их я не называю творцами. Они эгоисты.
      Всегда, когда говорим об этом рождении как о знаке свыше, считаем, что мы единственные, кто способен увидеть и принести в мир новое. Поэтому берем на себя ответственность, принимаем вину на себя.
      Но все новое суть забытье старое, и следовательно, что-то божественное проникает в мир вместе с нашими трудами.
      Каждый раз по-новому наши герои рождаются и умирают (как и люди), но все они суть новое рождение из-под пера с оттенком божественной сущности Творца.
      5.08.98 ст. "Октябрьская" 13:34
      Делиться чем-то с бумагой... Иногда это похоже на идиотизм, иногда жить без этого не можешь.
      Не всегда даешь себе отчет в том, что пишешь.
      Некогда для меня это не было проблемой. Просто садился, просто писал. А сейчас не могу. Такое ощущение, будто совесть не позволяет.
      Я не верю в себя. Это, наверное, самая большая проблема. Увериться смогу лишь тогда, когда что-нибудь получится и кому-нибудь понравиться. А раз так, то надо уже разговаривать о тщеславии.
      Исток моего творения лежит вне меня. Я не всегда понимаю, откуда берется вдохновение. Тишина? Покой? Отрицание (хотя бы внешнее) всего мира? Не знаю.
      Вообще моя жизнь проникнута этим словом. На все я отвечаю: "Не знаю". Ведь подобный ответ равно побегу от открытой решительности. Попытка уйти от себя, от своей личности. Всегда попытка найти компромисс между собой и миром. А его не существует.
      Ищу выход в равновесии и соглашении своих запросов с другими. Близкие мои теряют меня, им скучно со мной, поскольку всегда знают, что получат свое.
      17.08.98 бухта Лисья Крым 9:03
      Есть люди, которые иногда берут перо, ставят перед собой полную чернильницу, окунают его в черную жидкость и начинают заполнять белый лист буквами, словами, мыслями, жизнью. Они творят, они ищут и находят, что главное, свой мир. Хотя не все ищут, есть и другие, те, кто просто описывают через себя мир окружающих. Они могут быть простыми людьми, абсолютно невзрачными. Иногда мы о них говорим как о настоящих нулях, чаще просто не говорим. Но вдруг, случайно, где-нибудь в метро, открываем журнал и видим их, видим себя через них, ведь люди сейчас, люди вокруг перестали думать о всем, что находится вне работы, телевизора, очередной пирушки, а тут они видят это, и людям те, другие, открывают на это глаза. Человек вдруг замечает красоту природы, красоту города, своей квартиры, своей души, наконец. А невзрачные личности вновь протягивают руку к чистому листу.
      Да, не все из них не любят свои произведения. О, как громко сказано! какой пафос! Большинство работает "в стол" или для своих друзей. Но, все прежде для себя самого. Когда очередное стихотворение окончено и прочитано еще один раз, быть может, и последний, чувствуешь себя покорителем Эвереста, космонавтом, ступившем на поверхность Луны. Открывателем неизвестной страны Ом.
      Жалко себя: я не люблю свои работы. Я жалок. И дело не в том, что они плохи (что очевидно), а я читаю и радуюсь, суть в том, что они помогают мне здесь за этим потрепанным столом чувствовать себя по середине Атлантики, в шторм, перед девятым валом.
      И я беру перо, включаю лампу. Желтый электрический свет ослепляет и пропадает в ночи. Летний, жаркий московский ветер залетает в окно, играет с занавесками. Город засыпает и уже изредка проезжает по улице запоздавший новый русский. Смотрю на звезды, нахожу светло-бежевый полумесяц из слоновой кости, собираю мысли и пишу, пишу об этом. О том, что я, вместе с другими любителями бумагомарания, сейчас пишем о нашем маленьком счастье.
      07.07.98 дом 00:11
      Молчание - это золото. Тот самый металл, из-за которого льются реки крови, теряются сердца среди зависти и лжи. Я молчу, потому что не могу сказать. Могу представить, прочувствовать, могу помыслить, но передать это через слова и уста у меня вряд ли получится. Конечно же, когда-нибудь, что-нибудь, но не сразу. Это мое отличие. С этим все связанно в жизни.
      Вот сейчас сажусь в автобус. Вокруг мало людей только лишь потому, что воскресенье. Поскольку этот день выходной ждать пришлось полчаса на легком морозе. Но людей мало, обычно толпа разъяренных старушек и дедулек, молодых сволочных парней, скромных девушек. Могу даже присесть? Но не в этом суть.
      01.11.98 остановка автобуса ?642 11:47
      Все начинается внезапно. Сначала ты ждешь это момента спокойно, как будто готов и знаешь, что произойдет. Проходит несколько минут и чуть-чуть тебя что-то начинает беспокоить. Чуть-чуть. Совсем немножко, но все же начинает внутри расти.
      13.09.97 лекция по истории и теории мировой культуры 10:01
      Это происходит, когда я слушаю Санчо, когда читаю о Микеланджело, когда играю на саксе или перелистываю Кортасара. Да, именно тогда осознаю, что все-таки могу. Вот как сейчас. Подойду воткну в розетку шнур и моя Оливетти мигнет мне, и проснется желание писать. Это вдохновение? Или происки моего подсознания? Или все еще проще? Творчество - это тайна, которая полностью тебя охватывает. Не могу писать как графоман. Нет, не понимаю графоманства. Надо пережить, прожить, открыть в себе таинство рождения, жизни, смерти своих героев, себя. Они такие же как мы. А разве, мы в праве говорить, что они не существуют, когда сами не всегда отделяем нереальное от действительности?
      Это рождение и смерть не возможны без страданий автора. Поэтому-то мне и не нравятся деконструктивисты. Они считают - автор умер. Идея бесспорно гениальная, но он не может умереть, не взяв с собою всех своих героев. Они суть он. Но думаю не у всех авторов именно так. Только у меня, у кого-нибудь еще, может быть. Открыть себя? Вот в чем тайна.
      Ты открываешь себя. То, что глубоко внутри и только для тебя. А надо правильно преподнести это событие. Надо правильно показать, ведь не только для тебя эта тайна? Есть еще кто-то, кому она дорога? Девушка... Она нравится не только тебе. Красота не может принадлежать кому-то одному. Это истина. Согласитесь?
      Да, еще это происходит, когда слушаю Хукера.
      Блюз открывает в своей квадратуре спиральность существования бытия.
      Эта идея, почему она обладает знаком принадлежности не только к одному человеку? а к кому-то еще? Почему кто-то владеет, говорит, что она от другого? Почему мы говорим, что эти произведения принадлежат только одному автору? а не кому-то еще? Знаем ли мы, что без него они были бы просто мертвы и никогда не появились бы на свет? Тогда почему автор умирает? Только ли потому, что читателю не важно авторство? Но ведь оно заложено изначально, с первых же строк. Только у него, никогда и нигде больше не появляющихся, ни у кого. Может стоит говорить о возрождении автора? В каждом произведении, после каждого прочтения?
      Блюз, вроде бы мертвая форма, рождает постоянно новые пространства. А какой здесь автор мертв? Если сочинитель, то исполнитель остается, и теперь он является автором. Или автор это мы, те, кто воспринимает? Другими словами, когда мы слушаем блюз, вновь создаем уже существующую красоту вселенной? Поэтому-то автор - мы! Тогда где смерть автора? А если не автора, а критика, философа, который за (в) мертвыми(-х) структурами(-х) пытается увидеть некий свой, любопытный оттенок, лезет куда-то не зная ничего, научившись разбирать все по полочкам, все досконально, но не зная настоящей жизни поэта, никогда не становясь, хотя бы на мгновение им, человеком, который общается на равных с богами без имен, Вдохновением, Невыразимым?
      Пусть родится автор.
      22.01.99 дом 19:35
      Что же будет мотивом для начала работы над этим рассказом? Да, корысть. Надо написать что-нибудь такое, из ряда вон выходящее, чтобы напечатали в толстом журнале и дали невероятную премию. Творить ради славы? Творить ради успеха? А корысть ведь своеобразное вино. Разливается, булькает у тебя внутри, не знаешь, куда деваться от такой благости. Радость охватывает. Хочется играть в мяч. Нет, хочется искупаться в фонтане. Ой, как хочется искупаться. Затем вылезти из воды, и чтобы мириады рук поклонников тебя подняли и унесли бы куда-то далеко, где все делают серьезные лица и говорят наиприятнейшие слова: умен, плодотворен, велик, поэт с большой буквы Х.
      И так всю жизнь. Талант без меры. Затем, лет через сто, какой-нибудь дохляк в очках будет писать диплом по моим произведениям, а я от тщеславия перевернусь в гробу. Улыбаясь от радости. Всю жизнь. О, как я хочу этого.
      Денег уйма. Просто невозможно: лезут из кармана, делюсь ими со всеми друзьями, подругами. Родные загорают на Майями-бич. Мой друг музыкант записывает третью пластинку. На рабочем столе лежат десятки неподписанных контрактов.
      Я сижу в клубе и ем свой милк-крим, слушая Хукера и Федосова. Жизнь писателя с большой буквы Х не так уж плоха. Я велик и все вокруг ничто перед моим гением.
      Только верно, мой самый близкий друг знает, что все это бред. Мы смеемся над последним романом на его маленькой кухне разливая друг другу по очередной чарочке. Эта книжка ничто перед тем, что написал в пятнадцать лет, когда был поражен в сердце удивительной армяночкой. То была настоящая боль, которую не многие из поэтов испытывали. Только тогда я смог полностью раскрыть в себе и окружающих всю вселенную человечества.
      И пусть все пресмыкаются. Живут пока я жив. Только никто не будет знать мою истинную судьбу писателя, что уйдет в могилу со мной и близким другом. Об этом никогда не напишут ученые, никогда в мемуарах, моя служанка не расскажет вам об этом, шофер в интервью скажет, что велик и много давал на чай, но только о моей юности вы никогда не узнаете. Вот в чем штука. Мне смешно, когда после мороженого смогу выпить коньяка с кофе, закрыть блокнот, и пойти слушать отличного блюзмена. Вот она - жизнь будущего знаменитого писателя.
      24.01.99 дом 15:43
      Тайна, которую поэт открывает нам, сокрыта в мире от меня, может быть, и от вас. От нас. Знаете, а я полностью уверен, что бесталантен. Нет, не уверен, знаю. Это легко, когда видишь человека, и тут же с уст слетают слова восхищения, ты понимаешь, где на самом деле талант, а где Сольери.
      Павел сказал бы, что все вокруг переосмысление формы. Но талант уже в возможности видеть, что это так. Бесталантность, бездарность в постоянном поиске того, чего на самом деле не существует - истины. Сила знать о ее существовании, но полностью ее игнорировать, так, как будто ее нет. Отсутствие у меня ее проявляется уже в том, что пишу эти строки. Скорее выстукиваю их на машинке.
      Бесконечный конфликт вечности и времени.
      Это похоже на Москву. Вы знаете, чем привлекает этот город? Своей открытостью. Тайна его в том, что он полностью открыт любому. Это в его архитектуре, в его жителях, в его кольцеобразной системе. Он, добрый, открывает свои руки на встречу нам. Обнимает, тепло в нем. Это его тайна - потенциальная открытость миру.
      Так и талант - открыт миру, растворен в нем, понимает его таким, какой он есть. Ничего в него не привносит, ничего в нем не ищет, ничего от него не берет. Ему не надо борьбы над собой, тягостных дум о своей судьбе, только перо и хорошая музыка, а мы будем страдать, рыдать над его героями.
      А что делать человеку, который знает это? Мне? Помните героя Камю, который всю жизнь потратит на одну сцену с всадником. Автор ведь спасает его от чумы... Подобно ему прожить свои лета? Ведь ничего не поможет тому, кто знает, что не в умении писать дело. Даже не в умении работать со своим воображением ли, умом ли, памятью, сердцем. Должен быть открыт миру, знать, о чем говорят воробьи на твоем подоконнике. Перестать пить кофе по ночам.
      Но не могу бросить писать, хотя это был бы самый лучший выход для всех, и для вас. Знаю, что лучше не стоит, но не могу. Желание есть. И что-то еще там, внутри, под тринадцатым ребром. Там, что-то спит. Слышу, что спит. Тихо, тихо.
      25.01.99 по пути от дома друга к дому около 19:30
      "Симфонический блюз"
      - А знаешь, что я тебе скажу, нет, ты пей-пей, только не останавливайся. Давай, ради меня. О-оп, молодец! Так вот, я тебе скажу, что у меня была однажды встреча с Богом.
      - Да ты говори-говори, да не заговаривайся! Я таких как ты много в своей жизни перевидал! Все говорили: я видел, я знаю, только никто не мог рассказать какой Он, любит ли нас, всех, тех, кто здесь, в этом дерьме.