Фрэнк Сиск
      ГРЕШНИК ПОГИБНЕТ ОТ ЗЛА
      Перевод М. Ларюнина
      Джеймс Мортон Оливер был человеком выше всяких похвал. В течение многих лет он являлся дьяконом Квинспортской конгрегациональной церкви. В разное время избирался председателем местного отделения Американского общества по борьбе с раком от организации Красного Креста и активно участвовал в деятельности ассоциации по развитию портового района города. С дюжиной единомышленников, проникнутых чувством гражданского долга, он основал библиотеку имени Бенджамина иливера (.своего отца) и в дгыьнейшем оставался ее главным спонсором. Ежегодно от него поступали субсидии для летнего лагеря местного отряда бой-скаутов. Его безвозмездный дар в десять тысяч открыл кампанию по сбору средств детскому отделению Квинспортской общественной больни'цы. И им аккуратно уплачивались членские взносы в Торговую палату, хотя для него в этом не было никаких выгод.
      Джеймс Мортон Оливер унаследовал приличное состояние от отца, которое было утроено в последующие двадцать лет расчетливым приобретением акций страховых компаний. Каждый месяц он проводил несколько дней в Хартфорде и столько же в Нью-Йорке, куда его отвозил личный шофер, невысокий крепко сложенный негр по имени Дарви Тайлер, который одновременно служил и дворецким.
      Все остальное время мистер Оливер посвящал Квинспорту и его окрестностям - "красивейшему месту во всей Новой Англии", как неизменно провозглашалось им на званых обедах в качестве главного тоста.
      Фамильный особняк исправно служил основным местом обитания уже третьему поколению Оливеров. Его построили на Джерико Хилл еще два века назад, и, благодаря заботливому уходу, особняк до сих пор пребывал в отличном состоянии. За две сотни лет главное квадратное здание в стиле восемнадцатого века обросло бесчисленными пристройками и галереями, и теперь там удобно разместилась бы довольно большая семья.
      Все эти роскошные апартаменты живописно раскинулись на площади в девяносто акров. Границы владений Оливеров были отмечены рядом высоких норвежских сосен, вечнозеленых недремлющих часовых. А уже за ними раскинулась морем буйная зеленая масса из буков, дубов, берез и рябин. Ближе к дому виднелись ухоженные маленькие садики с яблонями, грушами и вишнями.
      Джеймс Мортон Оливер управлял своим имением практически один, если не считать нескольких слуг. Кроме Дарви Тайлера была еще Джозефина Даунз, толстая с багровым лицом повариха, и высокий, с замороженными движениями, немногословный Си Грин, садовник и подручный на все случаи жизни.
      Джеймс Мортон Оливер никогда не был женат. Однажды в его жизни промелькнула молодая леди из Ньюберипорта, штат Массачусетс, с которой Оливер был уже помолвлен, но она так же внезапно исчезла, погибнув в автомобильной катастрофе. В ту пору ему стукнуло лет двадцать восемь. После этого все его любовные похождения или прекратились или тщательно скрывались от общественных кривотолков. Большинство граждан Квинспорта склонны были придавать романтическую окраску происшедшему несчастью, будто та девушка из Ньюберипорта (которую даже видевшие только раз считали за исключительный случай редкой красоты) осталась единственной чистой любовью для Оливера и никто никогда не сможет затмить ее образ в его сердце.
      Джеймс Мортон Оливер, будучи единственным отпрыском своих родителей, не имел близких родствеников. Несколько двоюродных братьев и сестер, чьи смутно знакомые лица изредка всплывали в его памяти, давно затерялись в складках времени. Тетка, младшая из отцовских сестер, предположительно, осела в Фениксе, штат Аризона, и на великосветских приемах играла, вероятно, роль престарелой дамы. Дядька по материнской линии как минимум десять лет боролся с зеленым змием и в конце концов пал его жертвой, проведя остаток своих дней в госпитале в Вест-Хэйвене.
      Что касается друзей, то Оливер имел их чуть ли не в каждом уголке земли, но по-настоящему близкого друга у него не было. Несмотря на душевную теплоту, доброжелательную улыбку и бескорыстную готовность прийти на помощь тем, кто нуждался в нем больше всего, люди постоянно ощущали в его глазах какую-то неуловимую отчужденность, удерживающую их от дальнейшего сближения. Он всегда протягивал руку помощи, но никогда не распахивал своей души. Ему во всем доверяли, не услышав от него ни одной сокровенной мысли. Единственный, кто мог похвастаться, что знал о нем больше других, был его адвокат, Герман Максфилд, и все же как человек Оливер был ему незнаком.
      - Двадцать три года я являюсь его официальным адвокатом, советником на все случаи жизни, - заявил Максфилд, тряся своей обрюзгшей физиономией с более меланхоличным выражением, чем обычно. - Двадцать три года я воображал себя его ближайшим другом. Двадцать три года я уважал его больше всех на свете. И вот теперь я вдруг с ужасом открыл для себя, что добропорядочный гражданин Оливер - это маска, сброшенная за ненадобностью, под которой скрывался настоящий монстр. Все его умные рассуждения - лишь паутина лжи, сложный камуфляж. И должен сказать вам, для меня это чертовски тяжелый удар. Хуже всего то, что я всегда буду вспоминать его - дай-то бог забыть, как кошмарный сон - с чувством гадливости и отвращения.
      Собеседник Максфилда неторопливо попыхивал трубкой. Его звали Ричард Сенека, он был окружным прокурором.
      - Мне кажется, Герман, ты слишком преувеличиваешь. - Его трубка, как вулкан, извергла очередной клуб дыма. - Ты все воспринимаешь в черно-белом свете, без всяких оттенков.
      - Ладно. Я допускаю, что нахожусь сейчас под впечатлением, Ричард. Несомненно. Но хотелось бы увидеть твою реакцию, когда ты прочтешь все, что я прочитал. Вот тогда и поговорим.
      Они сидели в библиотеке Оливеровского особняка. Двери были слегка приоткрыты. Стоял погожий апрельский денек. В столбах солнечного света лениво кружились искорки пылинок, опускаясь еле заметным слоем на блестящие лаком поверхности мебели из темного дерева.
      Джеймса Мортона Оливера не было в живых уже около месяца. Его похоронили, но едва ли успели позабыть. Похороны вылились в грандиозное мероприятие. Среди присутствующих оказался даже вице-губернатор штата. Почти все газеты штата выделили колонку или две, а "Квинспорт Квоут" разорилась на целую страницу для описания торжественных поминок. Сейчас Оливер - лишь кучка пепла в ряду урн, помещенных в фамильный склеп. Но бренные останки человека, суть его пройденного жизненного пути, были скрыты в спертой мгле склепа. А жаль! Если вынести их на всеобщее обозрение, может быть, разрушился бы тот величественный образ, по которому скорбели знавшие покойника при жизни. Может быть, открылся бы им истинный лик мерзкой твари.
      Что касается Джеймса Мортона Оливера, каждый его шаг, каждый поступок не пропал бесследно для потомков. Его секретный дневник давно уже превратился в пухлые тома, последний из которых значился под четырнадцатым номером. В силу обстоятельств, сделавших Германа Максфилда душеприказчиком имущества умершего, ему первому выпало обнаружить дневник в старом сейфе, замурованном в самой глубине библиотеки. Всю предыдущую неделю он бегло просматривал полустершиеся записи, проникаясь тревогой, переросшей, в конце концов, в неподдельный ужас.
      - Вот первый том, - протянул Максфилд Сенеке большую общую тетрадь. - Начинается с конца тысяча девятьсот сорок пятого, когда Оливер находился в Вашингтоне. Во время войны он работал по контракту в морском флоте на какой-то гражданской должности, но думаю, первый том можно просто пролистать, там ничего интересного. Чисто бюрократические интрижки и сплетни. Я отметил абзацы, заслуживающие самого внимательнрго прочтения.
      - Ну, что ж, взглянем. - Сенека отложил в сторону трубку и раскрыл тетрадь в том месте, где была первая пометка.
      "72 января.
      Наконец-то дома,. Город еще никогда не выглядел таким красивым. Все вокруг, насколько хватает глаз, белым-бело. Деревья покрыты инеем. Все блестит и сверкает. Настроение как после доброй чарки вина. Ничто теперь не соблазнит меня поехать обратно в Вашингтон. Даже должность в конгрессе, которой меня так соблазняют Л. М. и Эй. Р..."
      В глазах Ричарда Сенеки возник вопрос.
      - Эти инициалы, Герман. Они тебе что-нибудь говорят?
      - Лео Мак-Говерн и Эл Роупер, - ответил Максфилд. - В те дни у них было много чего порассказать. Оба давно умерли.
      Взгляд Сенеки вновь обратился к записям.
      "... Я очень нужен отцу именно сейчас. Он быстро сдает. Последний раз был у него год назад. Он все так же злоупотребляет алкоголем, даже слишком, но, думаю, у него это превратилось в болезнь. И если матушка, упокой, господь, ее душу в вечном мире, ничего не смогла поделать с его дурной привычкой, то у меня тем более нет никаких шансов. Как там говорится? "Дай, что покрепче, тому, кто устал от жизни, и легкого вина тому, у кого тяжело на душе". Возможно, это лучшее, что я могу сделать в данной ситуации. В октябре ему исполнилось шестьдесят семь. Сомневаюсь, протянет ли еще год. Кстати, у меня ведь тоже скоро день рождения. Через месяц, двенадцатого числа, будет двадцать девять. Интересно. Эта дата - единственное, что у меня есть общего с А. Линкольном.
      13 января.
      С утренней почтой пришло долгожданное письмо от Клаудии. Зная, что я превратился в канцелярскую крысу, приглашает меня на вечеринку в Бостон. Так, несколько дней в городе, только нас двое. Не могу отказаться. Прошло уже добрых полгода, когда ее тело, полное страсти и неги, трепетало в моих объятиях, а потом наше счастье прервал телефонный звонок ее брата, который звонил прямо из коридора отеля. Слава богу, мы были зарегистрированы в разных номерах. Шесть месяцев, целая жизнь, золотое время, вечность. Становлюсь сентиментальным, думая о ней. О, Клаудия, как мне не хватает тебя здесь, со мною, чтобы ты сидела рядом и смотрела на загадочный танец пламени в камине.
      14 января.
      Попросил отвечать всем, что гуляю по городу. Телефонные звонки начинают уже надоедать, некоторые приятные, а другие только раздражают. Как-то позвонила Кэрол Росс, с которой мне хотелось бы разговаривать в последнюю очередь, и Дарви протянул мне трубку, не успев предупредить о ней. Прозвучал примерно такой диалог.
      - Хелло, Джим Оливер слушает.
      - Хай, Джим. Спорю, не догадаешься, кто это.
      - У меня нет настроения держать пари. - Конечно, я сразу понял, чей это голос.
      - Ну, попробуй. Хоть разочек.
      - Лана Тернер *.
      - Ну, ты даешь!
      - Это не Лана Тернер? Странно сегодня утром она как раа должна была позвонить.
      - Ладно, это я, Кэрол.
      - Кэрол Ломбард *?
      - Не очень-то вежливо с твоей стороны. Прекрасно знаешь, что она умерла. Это Кэрол Рус.
      - Ах, да, конечно. Теперь узнал твой голос, Кэрол. Как ты там поживаешь?
      - Так себе. Если это тебя действительно интересует.
      - Интересует, Кэрол. Очень интересует. А как поживает высокий блондин, твой приятель. Генри Веббер?
      - Мы разошлись.
      - Скажи мне, ради бога, что случилось?
      * Лана Тернер, Кэрол Ломбард - кинозвезды.
      - Да все то же самое. Тебе все равно не понять. А может, и поймешь.
      - Попробуй объяснить, Кэрол.
      - Если дашь мне возможность. Я бы хотела встретиться с тобой где-нибудь.
      - Хорошо.
      - Когда?
      - Скоро.
      - Сегодня?
      - Боюсь, сегодня никак не получится. Видишь ли, я только-только добрался до дома...
      - Ходят слухи, что ты уже целых два дня только-только добрался до дома.
      - Да, это так. Но два дня так мало. Я даже не успел распаковать все вещи. Кроме того, мой отец очень болен, и ему приходится уделять много времени. И потом, нужно уладить кое-какие официальные дела.
      - Тогда, завтра?
      - Завтра тоже не пойдет, Кэрол. Мне придется пробыть весь день в Бостоне по работе.
      - Просто на самом деле тебе не хочется встречаться со мной.
      - Пожалуйста, давай без детских обид.
      - От твоих извинений в ушах звон стоит, Джимми.
      - Пожалуйста, не называй меня Джимми.
      - Эх вы, мужчины! Как только добиваетесь от девушек чего хотите, сразу же говорите: прощай, дорогая.
      - Послушай, Кэрол. Обещаю тебе. Как только вернусь из Бостона, тут же мчусь к тебе. Понятно?
      - Ну-ну.
      - Ты слышала мое обещание. А теперь мне надо идти.
      Как только отошел после разговора с ней, проинструктировал Дарби, чтобы тот никогда, никогда больше не звал меня к телефону, не предупредив, кто звонит.
      15 января.
      Сегодня около полудня заходил Герман Максфилд. Вид моего отца, по-моему, слегка шокировал его. Старик, после вчерашней бутылки бурбона, был похож на удава в прострации. Глаза распухшие. Аппетита никакого. Игнорируя бараньи котлеты, которые Джозефина приготовила с присущим ей мастерством, он полностью сконцентрировался на виски с содовой.
      Позже, когда потопал к себе вздремнуть, после обеда, Максфилд отбросил свою сдержанность, чтобы прокомментировать.
      - Бен, по-моему, перебарщивает, Джеймс. Доктор знает об этом?
      - Не стал бы утверждать наверняка. Ты знаком с доктором Джереми Бевинсом, Герман?
      - Вряд ли.
      - После старика я бы оставил за Джерри Бевинсом второе место по части выпивки. Некоторые, впрочем, утверждают, что они делят первое место.
      - Понятно, - Тон Максфилда явно указывал на отвращение к тому, что он увидел.
      Рабле как-то написал фразу, которую было очень кстати процитировать Герману: "Старых пьяниц гораздо больше, чем старых докторов".
      19 января.
      С большой неохотой после трех восхитительных дней и ночей я вернулся из Бостона. Моя незабвенная Клаудия завоевала меня окончательно и бесповоротно. И, должен признаться, мысль эта меня нисколько не печалит. Мы сняли номер люкс в "Копли-Плейз" и катались на карусели, вверх-вниз, вверх-вниз, держась за золотые кольца.
      Как-то днем небеса распахнулись, и повалили густые хлопья снега. Мы смотрели на снегопад, как счастливые дети, растопив дыханием морозные узоры на окне. С бокалами шампанского в руках и расставив по всей комнате вазы с красными розами. Иногда наслаждались хороводом снежинок, которые поземка вздымала к небесам, как эфирные, неземные белые волны.
      Но аппетит у нас был вполне земной. Мы набивали животы, как вьючные животные. Вечером сходили в кино на "Жизнь с отцом", в главных ролях Пауэлл и Айрин Дани. Роль отца сыграна изумительно. Дочь изображала молодая актриса, чьи темные волосы и нежная кожа напоминали мне Клаудию. Ее имя - Элизабет Тэйлор. Она наверняка станет звездой.
      Большим плюсом пребывания в Бостоне являлось отсутствие несносного братца Клаудии Пола. Кажется, он на грани вылета из университета, и, соответственно, вызван родителями в Ньюберипорт под домашний надзор за учебой.
      Перед расставанием мы условились, что объявим о нашей помолвке в следующем месяце в день моего рождения. Она приедет в Квинспорт на праздник в компании своих родителей и (ОХ!) своего братца.
      20 января.
      Сегодня звонила Кэрол Рус, но Дарби, которому не нужно ничего повторять дважды, сказал, что меня нет.
      21 января.
      Сегодня ездил в Харифорд, купил кольцо с бриллиантом. Изумительное творение человеческих рук. Все же оно расцветет во всем великолепии только после того, как окажется на пальчике Клаудии.
      По прибытии домой хотел поделиться своими планами со стариком, но тот с доком Бевинсом завел пьяный базар о политике Гарри Трумэна. Записка, оставленная Дарти около телефона-, сообщала, что Кэрол Рус снова искала меня и просила встретиться с ней,
      22 января.
      Уже было собрался ответить на телефонный звонок Кэрол, но сразу же инстинктивно отдернул от трубки руку и позволил Дарби уладить все самому. Эта крошка начинает потихоньку надоедать.
      23 января.
      Роковой день! День кошмарных обвинений! Если бы знал с утра, что мне уготовано пережить, спал бы до следующего утра.
      Даже сейчас, спустя много часов после несчастного случая (определенно, это была нелепая случайность), меня всего передергивает от воспоминаний. Рука еле выводит эти строки. Но записать нужно непременно. Иначе через неделю, через месяц, через год начну подозревать и проклинать себя вместо злополучной судьбы.
      Св. Августин писал, что "судьба - это необратимые события, которые произойдут независимо от воли господней и наших желаний", и, знает бог, я не хотел такого поворота событий.
      Началось все с утра после позднего завтрака. Я решил сходить за свежей почтой сам, не дожидаясь, пока это сделает Си Грин. На улице было прохладно, но сквозь тучи пробивались лучи солнца. Настроение у меня было прекрасное, и я наслаждался пятнадцатиминутной прогулкой до почтового ящика, что у дороги Джерико Хилл. Когда я вынул газеты и уже опустил металлическую задвижку, сзади послышался шум подъехавшей и мягко затормозившей машины.
      - Хелло, Джимми, - послышался из-за спины неприятно знакомый голос.
      Я обернулся и увидел сидящую за рулем зеленого седана предвоенной модели Кэрол Рус.
      - А, привет Кэрол. Как тебя сюда занесло?
      - Очень просто. На тебя посмотреть, - ответила Кэрол с нахальной улыбкой.
      - Да мне последнее время что-то нездоровится.
      - Пусть так. Почему же ты мне не сказал раньше?
      Она дотянулась до ручки дверцы и открыла ее. Забыв про почту, я забрался в машину. Совесть не позволила проигнорировать приглашение. Она поехала по запланированному маршруту в сторону моря, очевидно, к Роки Вью, скалистому плато. Плато было совершенно пустынным. Это прекрасное место для летнего отдыха, обычно там устраиваются пикники. Покрытые сажей камни от прежних костров были обрамлены по краям тонкой коркой льда. В пустых консервных банках лежал грязный серый снег.
      Остановив автомобиль у проволочного ограждения со стороны моря, но не заглушив мотор, Кэрол обернулась ко мне, уставившись строгими укоряющими глазами.
      - Мне нужно было увидеть тебя. Не догадываешься зачем?
      - Ты обожаешь загадывать загадки, да?
      - Может быть. А почему бы тебе не попробовать отгадать хоть раз? Не так уж и трудно.
      - Тебе лучше сразу дать ответ. Я с утра какой-то рассеяный.
      Она счастливо улыбнулась.
      - О кэй. Помнишь последний четверг ноября, праздник в память первых колонистов Массачусетса? Когда ты вернулся из Вашингтона?
      - Конечно.
      - Не припоминаешь ничего особенного, Джимми?
      Особенного желания копаться в прошлом у меня не наблюдалось.
      - Девятикилограммовую индейку, - ответил я, усмехаясь.
      - Давай без шуточек. Что еще?
      - Толченую репу и тыквенный пирог, - продолжал упорствовать я.
      - Праздничные танцы в конгрегациональной церкви.
      - И это тоже.
      - А после танцев, Джимми?
      - Дай припомнить, - я наморщил лоб, стараясь изобразить глубокое раздумье. - Два раза танцевал с тобой. Правильно?
      - Больше двух раз. Почему, собственно, Генри Веббер и сходил с ума.
      - Да, теперь вспомнил. Генри привел тебя на танцы, а сам ушел.
      - А ты отвез меня домой. Только не ко мне.
      - Все правильно, Кэрол. Мы впервые приехали ко мне, не так ли? Ночь, кстати, была теплая для того времени года. В самом деле, очень теплая.
      - Я бы сказала жаркая, - хихикнула Кэрол. Терпеть не могу хихикалок. - Из-за нее мне приходится теперь искать встречи с тобой. Соображаешь, Джимми?
      - Называй меня Джим.
      - Ладно, Джим. - Ее рука протянулась к моей. - Ты понимаешь, что я имею в виду, да?
      - Боюсь, в тот вечер, Кэрол, мы поддались слишком необузданным чувствам. Я полностью раскаиваюсь. В конце концов, я старше и больше сам виноват; можно было предвидеть.
      - Ты не принуждал меня. Мне самой хотелось. Я люблю тебя, Джим.
      - Подожди секунду, милая. Не торопись.
      - Не торопись. Что ж, в нашем распоряжении всего около семи месяцев.
      Возникшая мысль казалась невыносимой.
      - Хочешь сказать, что собираешься стать мамой, Кэрол?
      - Да. Вот именно.
      - И говоришь, я - отец будущего ребенка.
      - Да, Джим, ты отец.
      - Как ты можешь быть так уверена?
      - Ты еще сомневаешься!
      - Есть ведь Генри Веббер.
      - Генри никогда не доходил до таких вещей. У него очень высокие моральные принципы.
      - В отличие от меня, - промолвил я, - или от тебя.
      - Кроме того, я никогда не любила Генри, Джим. - Она обернулась к заднему сиденью и достала оттуда моток синей пряжи с двумя торчащими из него вязальными спицами. - Посмотри, чем я собираюсь заняться. Хочу связать малюсенький синий пуловер. Уверена, у нас будет мальчик.
      Я открыл дверцу и вышел из машины. Подойдя к проволочной ограде, закурил сигарету. Потом окинул взглядом неприветливое море. По спине пробежал холодный озноб. Хлопнула открытая Кэрол другая дверца. Я услышал ее голос.
      - Джим, дорогой, не сердись на меня. Пожалуйста, не надо.
      Я обернулся на ее голос, она подходила ко мне, все еще с клубком пряжи в руках. Обернулся как раз в тот момент, когда ее нога подвернулась на обледенелом камне. Она тяжело шлепнулась на левый бок.
      Несколько мгновений из горла доносились булькающие звуки, никак не похожие на хихиканье. Потом вдруг тело неестественно обмякло и осталось недвижимым. Ноги сами донесли меня до Кэрол, и я присел на корточки. Из левого бока торчала наполовину ушедшая вглубь вязальная спица. Кэрол была уже мертва.
      Моя рука непроизвольно подобрала выпавший окурок, который тут же полетел за проволочное ограждение. Платком я тщательно стер возможные отпечатки пальцев внутри и снаружи автомобиля. Посмотрев последний раз на бедную девушку, которой уже ничем нельзя было помочь, решил уйти оттуда как можно скорее. На замерзшем песке не оставалось никаких следов. Через тридцать пять минут показалась Док Стрит, где я купил два кило устриц у Фреда Полларда, который управлял здесь рыбным рынком, а потом взял такси обратно до Джерико Хилл. По дороге поинтересовался у Бинго Бейтса, ведущего машину, приходилось ли тому хоть раз испытать настоятельное желание попробовать ошпаренных устриц, на что он ответил утвердительно, разумеется, тысячу раз. И я признался, что сегодня утром мне ударило в голову во что бы то ни стало отведать устриц, да так сильно, что пришлось смириться с трехмильной прогулкой ради двух кило. Но будь я проклят, если пойду пешком обратно. Бинго согласился, мол, все это чертовски надоедает, и не приставал ко мне с расспросами.
      Около почтового ящика мы расстались, я взял, наконец, утреннюю корреспонденцию и поспешил домой.
      24 января.
      Сегодня проснулся с простуженным горлом. Джозефина вместе с завтраком принесла газеты. Мозг сверлила невыносимая мысль о том, что могло быть на первой странице, и я не притрагивался к газете, стараясь успокоиться, пока не выпил две чашки кофе. Разумеется, первое, что бросалось в глаза - заголовок, набранный крупным шрифтом.
      "ВЯЗАЛЬНАЯ СПИЦА УБИВАЕТ ДЕВУШКУ.
      Вчера днем на плато Роки Вью было найдено тело девятнадцатилетней девушки, чья смерть вызвана неосторожным обращением с вязальными спицами на скользкой дороге.
      Кэрол Рус, дочь мистера Чарльза В.Руса, Виндзор Драйв, 22, была обнаружена вскоре после двух часов дня полицейским Оскаром Рэндолом, совершающим патрульную поездку. Из положения тела Рэндол заключил, что девушка, должно быть, прогуливалась около своего автомобиля, случайно поскользнулась на обледенелом асфальте и упала левым боком на вязальную спицу. Доктор Р.Ф. Китинг, медицинский эксперт, добавил, что спица, очевидно, поразила область сердца, и потребовал немедленного вскрытия.
      Как было установлено, автомобиль, на котором Рус приехала на пикник, принадлежит Генри Вебберу, Виндзор Драйв, 14. Веббер сообщил полиции, что он часто одалживал свой автомобиль для деловых поездок, но не смог объяснить, почему его знакомая поехала на Роки Вью в такое время года. "Она сказала, что ей нужно уладить личные дела", - ответил Веббер в полиции, давая свидетельские показания. Миссис Рус, мать девушки, в интервью нашему корреспонденту сказала: " В последнее время Кэрол вела себя очень странно". Но не смогла предположить, почему".
      Автомобиль Генри Веббера. По личному делу. И ты Брут. У женщин, в лучшем случае, весьма условные моральные устои.
      25 января.
      Сегодня в газете описывались похороны Кэрол. Всегда чуждая всякому такту "Квинспорт Квоут" подбросила в конце статьи еще один факт: погибшая находилась на ранней стадии беременности, если верить заключению медэкспертизы. Вслед за этим полиция более подробно допросила Генри Веббера. Если окажется, что ему предстояло стать отцом будущего ребенка, то молодой человек попадет в щекотливую ситацию. Здесь будет очень уместна цитата из псалмов:
      "Убьет грешника зло".
      Оторвавшись от дневниковых записей, Ричард Сенека потянулся за своей трубкой.
      - Я не знал близко этого человека, - сказал он Герману Максфилду, - но, судя по прочитанному, его общественный имидж явно не соответствует внутреннему содержанию.
      - Лично я считал, что хорошо знал, как ты говоришь, Ричард, его внутреннее содержание. Но оно оказалось далеким от реальности. Пролистай до следующей закладки. Где ему исполнилось двадцать девять лет.
      "12 февраля.
      Плохая погода - дурное предзнаменование. С рассвета моросит. Все утро идет дождь со снегом. Даже праздничные приготовления к моему дню рождения не разогнали мрачного настроения: Клаудия приехала много позже полудня, запоздав на целый час. Я было обрадовался, но радость тут же угасла, коща узнал, что с ней приехал ее младший брат, а родители остались дома. Спросил, почему. Оказывается, простудились. Просили извиниться. Передают наилучшие пожелания. Пол отметил, что поездка из Ньюбери-порта была самыми трудными ста пятьюдесятью милями в его водительской практике. Ему срочно требуется выпить, дабы успокоить нервы. Отец с готовностью вник в ситуацию, намереваясь слегка расслабиться в компании с кемнибудь до прихода своего постоянного партнера дока Бевинса.
      Док явился наполовину пьяный в полтретьего, чуть попозже начали появляться другие приглашенные, среди которых были Герман Максфилд и Реверенд Джон Рудерфорд. Через час все были в сборе. Дарби разлил шампанское. Отец провозгласил тост за мое здоровье, а я предложил выпить за удачу и объявил Клаудию своей невестой.
      - И когда состоится свадьба? - спросил Джон Рудерфорд.
      - В июне.
      - Месяц, предназначенный Богом и природой, - прокомментировал он. - А где, позвольте узнать, будут торжества?
      - В Ньюбери-порте, Джон.
      - Как жаль, Джеймс.
      - Но вы в числе приглашенных.
      - Уже лучше.
      Вечеринка удалась на славу, насколько замечательно, вообще, отмечаются подобные события. Единственное, что могло омрачить праздник - чрезмерные возлияния отца, дока Бевина и Пола, но они уединились в библиотеке, и их безобразное поведение осталось незамеченным.
      Нам с Клаудией посчастливилось улизнуть в винный погреб, ключ от которого был только у меня. Погреб представлял из себя прекрасно обставленную комнату для дегустаций. Не стоит упоминать, что пробовали мы отнюдь не виноградные напитки. Вечеринка закончилась после семи. Из-за плохой погоды (несколько градусов ниже нуля и предупреждение по радио о гололеде) я старался убедить Клаудию остаться на ночь, но Полу непременно нужно было на следующее утро пойти на уроки; из-за строгих правил ему грозило в противном случае исключение из школы. Представляю, какую потрясающую картину похмелья он должен был явить собой на следующий день.
      - Отпущу тебя при одном условии, - сказал я Клаудии, - за рулем всю дорогу будешь сидеть только ты.
      - Не тревожься, милый. Пол будет отсыпаться до самого дома.
      - И будь осторожнее, дорогая.
      - Разумеется, Джим, всегда.
      13 февраля.
      "Всегда". Для моей любимой это обернулось в "никогда" через считанные часы. Немного южнее Ворчестера автомобиль понесло юзом на скользком повороте, он врезался в ограждение на обочине и несколько раз перевернулся, как потом сообщалось в полицейском докладе. Автомобиль смялся в гармошку. Шофер чудом спасся. Но за рулем сидел Пол! Клаудия, находившаяся в момент аварии в так называемом кресле для самоубийц, погибла мгновенно, как заявил доктор из примчавшейся на место трагедии скорой помощи.
      Чувствую, что схожу с ума. Не могу думать, ничего не соображаю, рука не поднимается писать обо всем. Не знаю, смогу ли жить дальше после такого.
      17 февраля.
      Все время в каком-то оцепенении, но, боюсь, жить буду. Молюсь богу, чтобы не бесцельно. Последние дни - самые черные в моей жизни. Как пьяный, присутствовал на похоронах Клаудии. Гроб был закрыт - страшное напоминание об искромсанной красоте. Помню ее родителей, оставшихся в памяти, словно две смутные тени, медленно бредущие за гробом. Мы обменялись парой бессмысленных фраз. Пол не присутствовал. Его все еще держали в больнице со сломанной рукой и легким сотрясением мозга. Мой отец тоже остался дома. Он оказался "слишком больным", чтобы "передвигаться".
      18 февраля.
      Пытается ли отец по-своему неуклюже вывести меня из постоянного транса? Похоже на то. Сегодня вечером он протрезвел со странной идеей. Ему пришло в голову финансировать городскую библиотеку. Называю эту идею странной, поскольку она захватила человека, игнорировавшего чтение книг всю сознательную жизнь. Единственное, что ему удалось осилить, если не ошибаюсь (причем много лет тому назад), - "Столки и компания", подаренную ему отцом в детстве. В действительности, наша семейная библиотека была основана прадедом, расширена матерью, страстной любительницей Диккенса, Троллопа, Гарди и Мередита, а позже слегка дополнена и модернизирована мной. Окончательно впав в детство, отец, по-видимому, вбил в голову мысль внести свою лепту, превратившись в местного Эндрю Карнеги.
      - У нас уже имеется городская библиотека, - попытался я охладить его пыл.
      - Неужто? Новость для меня. Где ее, черт побери, запрятали?
      - В подвале конгрегациональной церкви.
      - В подвале? Не смеши.
      - Там около двух с половиной тысяч томов, среди которых есть книги Редьярда Киплинга.
      - Прекрасно. Надеюсь, старые добрые сказки Столки. Но у меня более грандиозные планы. Вытащить на свет божий все это добро. В большой кирпичный дом. Со статуей перед подъездом. "Мыслитель" или что-нибудь в этом роде.
      - Когда тебя успело осенить, папа?
      - Созревало во мне, по крайней мере, целый год.
      - Библиотека задумана в качестве памятника для тебя?
      - Желательно, чтобы ты спланировал ее именно так. Ты и Максфилд. Финансовую поддержку обеспечу.
      - Сколько ты думаешь выделить?
      - Полтораста тысяч. Впечатляет?
      - У меня нет слов.
      22 февраля.
      Утром позвонил Генри Максфилд, сказав, что мой отец упомянул о возложенной на него ответственности за постройку новой библиотеки. Не очень-то последовательно, и не все ясно. Юристу нужно уточнить некоторые нюансы. Пришлось пообещать, что зайду на днях в оффис Хартфорда.
      23 февраля.
      Медленно заживающая рана опять вскрыта. Среди утренней почты было письмо от брата Клаудии, отправленное из больницы.
      "Дорогой Джеймс! Могу представить, что ты думаешь обо мне. Тебе, наверное, так хочется жахнуть меня под зад, чтобы никогда больше меня не видеть, и, по правде говоря, лучше бы так и было, потому что в этом положении, как мы сейчас есть, самому мне не удастся покончить с собой, и бог знает, каким легким для меня был бы подобный исход. Только сегодня до меня дошло, что Клаудия мертва и ушла навсегда, и все по моей вине, когда я напился на твоем дне рождения, а потом стал требовать самому сесть за руль, когда мы выпили по чашке кофе в придорожной закусочной..."
      И так далее. В конце письма он подошел к главному пункту. За ним угадывалось желание его родителей. У Пола осталось обручальное кольцо Клаудии. Ему показалось правильным лично вернуть мне его. И он лично обязан попросить у меня прощения (зная, что простить его никогда не смогу), дабы успокоить терзающую его совесть.
      Двадцать седьмого февраля его выписывают из больницы. Не мог бы я отыскать его там и, может быть, даже отвезти в Бостон. А он отдаст мне обручальное кольцо и мои письма к Клаудии, найденные среди ее вещей. "Я понимаю, что прошу слишком многого, Джеймс, но мне нужно разобраться с самим собой, стоит ли существовать дальше. Не забывай, я тоже любил Клаудию. Она была мне сестрой, старшей сестрой, и всегда была добра ко мне..."
      27 февраля.
      В одиннадцать часов утра встретил Пола в больнице Ворчестера. Лицо его выглядело осунувшимся и бледным, придавая ему какой-то странный вид. Левая рука лежала на перевязи. Он поднял правую, и мы обменялись приветствиями.
      - Сейчас достану из кладовки вещи, и буду совсем готов.
      - Давай помогу, - предложил я.
      Мы вместе прошли к кладовке и достали оттуда большой кожаный чемодан и сумку на молнии. Мне достался чемодан. Как только вещи были уложены в багажник, Пол сказал:
      - Мне чертовски неудобно. Не могу смотреть тебе в глаза, Джеймс. Мои родители вообще жалеют, что родили меня. В довершение всего, меня выкинули из школы. В общем, всем насолил. Враг номер один.
      - Неподалеку есть приличная гостиница. Капелька грога поможет тебе воскреснуть. Слегка подкрепиться - и...
      - Никакой выпивки, Джеймс. Исключено. Отныне полное воздержание.
      - Да что ты говоришь? Все равно поедем в гостиницу. Нужно будет отдохнуть.
      - Ты за рулем - тебе виднее.
      Итак, я поехал к этой хорошо известной гостинице, название которой не буду упоминать по одной очевидной причине, которую раскрою позже. Там мы уютно расположились в глубоких креслах рядом с камином возле стойки с коктейлями. В подобных условиях трудно отказать себе в удовольствии выбрать напиток по душе. Но Пол мужественно отклонил мое предложение расслабиться, отвлекая себя копанием в сумке, откуда на свет были извлечены две пачки писем, стянутые синими резинками. Толкнув их в моем направлении, Пол сказал:
      - Мама решила, что они по праву принадлежат тебе.
      - Поблагодари ее за заботу.
      - А, и это тоже. - Из правого кармана его куртки была вытащена розовая коробка из-под обручального кольца. Не открывая, я переложил ее в свой карман.
      - Послушай, малыш, - обратился я к Полу. - Все это тяжело для нас обоих. Не будем усложнять и без того сложные проблемы.
      Официант принес бутылку "Роб-Роя" и поставил ее между нами.
      - Просто мне офигенно паршиво, - отозвался Пол. - У меня уже вряд ли получится чувствовать себя как раньше.
      - Все, что ни делается - все к лучшему, - уколол я парня и отхлебнул из бокала. - Любое потрясение, с печальным или счастливым финалом, меняет многое в жизни.
      - Наверное.
      - Если тебе это поможет, Пол, - я залпом осушил бокал и посмотрел ему прямо в глаза, - то прощаю тебя. Пусть не смогу забыть, но могу простить.
      В глазах парня блеснули слезы. В глазах, как у Клаудии.
      - Да, черт возьми, Джеймс, спасибо, спасибо. Я... я... о, у меня такое ощущение, будто род человеческий готов принять меня обратно. Если не сейчас, то когда-нибудь.
      - А если сейчас?
      - Как это?
      К нашему столику приближался официант.
      - Для начала выпей со мной. Терпеть не могу пить в одиночестве.
      - Ну, ведь... О кэй, только раз.
      Три часа спустя Пола было не узнать. Поглощая грог без всякой закуски, мы казались забулдыгами, давно оставившими позади среднюю степень опьянения и с заплетающимися языками. В моем случае внешность была, правда, обманчивой. После третьего коктейля я обратился к бармену с просьбой не добавлять мне виски в "Роб-Ройз", который будет подаваться на наш столик, ввиду слабости желудка. Тем временем Пол медленно, но неуклонно продолжал напиваться.
      В полчетвертого его мутный взгляд остановился на часах, висящих в дальнем углу комнаты.
      - Вроде уже перевалило за три. Пора выметаться отсюда, Джеймс. Мне нужно быть дома не позже пяти. В пять дома, как штык. Ультиматум от папаши. А не то...
      - А не то что?
      - Отречется от меня. Вышвырнет на улицу. Заставит работать на своей проклятой мельнице вместо жерновов.
      - Боюсь, на мне слишком сказывается действие коктейлей, Пол.
      - Никак не соображу, обожди. Что ты сказал?
      - Из меня никудышный пьяница.
      - Клаудия то же самое говорила. Будь, как Джеймс, говорила она. Пей, как джентльмен. С чувством собственного достоинства. Не напивайся.
      - Рад, что она не видит сейчас меня.
      - Посмотри-ка на меня, Джеймс. Трезвый, как скотина.
      - А вот меня тошнит всего, изнутри так и выворачивает наизнанку. Слушай, Пол. Возьми ключи от машины и поезжай домой. А я просплюсь и приеду утром.
      - Шутишь, приятель. У меня нет прав. Копы отобрали права после аварии.
      - Тем лучше. Они не смогут отобрать то, чего у тебя нет. Ты поезжай, Пол, а я пойду закажу номер для себя. Ты ведь в состоянии вести машину, не так ли?
      - Уж что-что, а машину я могу вести в любом состоянии.
      Итак, улучшив момент, когда официант отошел, я дал Полу ключи от машины, мы обменялись напоследок рукопожатием, и парень, пошатываясь и спотыкаясь, добрался до моего автомобиля на стоянке. Через несколько минут в промежутках между занавесками я увидел, как автомобиль, набрав со старта бешеную скорость, скрылся из виду.
      Найдя регистрационный столик, я спросил у клерка, есть ли в гостинице свободный номер. Мой друг, пояснил я ему, нуждается в небольшом отдыхе. Клерк ответил, что есть прекрасная комната для отдыха.
      Потом я вернулся в бар и встретился с официантом.
      - Где мой друг?
      - Наверное, в мужской уборной.
      - Возможно. Но... погодите, он взял свою куртку и сумку.Сняв со спинки стула пиджак, я пошарил рукой в карманах. Ключей от машины тоже нет. - Подойдя к окну и отдернув занавески, сказал уже намного озабоченнее: - Похоже, машины на стоянке нет.
      - Не думаю, что молодой человек был в состоянии управлять машиной, - усомнился официант.
      - Понятно, что не может. Надо бы задержать его на полицейском посту, пока парень не свернул шею. Где здесь телефон?
      - В коридоре. Но не сообщайте, что он напился здесь. У нас отберут лицензию.
      - Не беспокойтесь. Все, что ему было предложено, - это черный кофе. Так?
      - Именно, сэр. Все правильно.
      В колледже моей специализацией являлась экономика, а не психология. Но мой расчет на действия Пола оказался верен. В пятнадцати милях от гостиницы дорожная полиция засекла мой автомобиль и просигналила ему затормозить. Ответной реакцией Пола было увеличение скорости с шестидесяти до восьмидесяти миль в час. Полицейские пустились в погоню, включив сирену.
      Преследуемый автомобиль разогнался до девяноста пяти миль, как потом отметили в полицейском протоколе. Из моего старого седана были выжаты все имеющиеся в резерве лошадиные силы, он мчался на пределе, даже быстрее своих возможностей. И вдруг, будто взбесившись, машина начала вилять из стороны в сторону по всей ширине Девятого шоссе, пока, наконец, не застряла колесами в дренажной канаве, смяв передним бампером хилое ограждение. Еще несколько мгновений - и скрежет мнущегося железа смешался с грохотом крошащегося бетона. Почти тут же последовал сильный взрыв. Языки пламени взметнулись безнадежно высоко, чтобы можно было предпринять немедленные попытки спасти водителя.
      Когда огонь был потушен вызванной пожарной машиной, полицейский патруль подвез меня из гостиницы к месту происшествия для опознания. Если бы не обугленная гипсовая повязка, мне вряд ли удалось бы узнать в обгоревшем трупе Пола.
      - Ваш мистер Оливер очень здраво рассуждал, - отметил Ричард Сенека, положив себе на колени раскрытую тетерадь обложкой вверх, чтобы набить табаком очередную трубку. - Это качество в определенной степени присуще всем нам, но у него оно развито просто необыкновенно. И говорите, никогда не замечали за ним подобного, Герман?
      - По крайней мере, в глаза это не бросалось, Ричард. Максфилд прикурил сигарету, выпустил облачко дыма, потом отложил ее в сторону. - Я все пытаюсь связать воедино эти чертовы штучки... Рациональность, да, логичности мышления ему было не занимать. Если можно так выразиться, это больше похоже на страсть, не выходящую за пределы здравого смысла, на благодетельный прагматизм.
      Сенека поднес к трубке горящую спичку.
      - Возможно, - согласился он.
      - Найди следующую пометку, и тебе станет понятно, о чем я говорю.
      "б августа.
      Благодатный денек. А вот к поведению отца стоило бы подобрать прилагательное похуже - не так ласкающее слух.
      Чем более неспособным становился он к решению мало-мальских вопросов, тем упрямее было его желание сделать все сразу. В результате кроме хаоса и нелепости ничего у него не выходило. Например, сегодня утром Си Грим был послан подрезать яблони, хотя деревья, как обычно, были подрезаны еще в июне. Я тихонько велел Си срезать несколько мелких веток и испариться из сада, как только старик повернется спиной.
      Днем отец втянул Джозефину в бессвязную дискуссию, как лучше приготовить пирог с начинкой из изюма, настояв в конце концов, чтобы впредь туда добавлялся не ром, а яблочная водка. Незаслуженно отруганная бедная женщина, разозлившись, пошла на кухню и приготовила четыре разных пирога с добавками яблочной водки, рома, бренди и бурбона.
      - Пусть попробует отличить, - пробурчала она мне.
      Еще позже Дарби был вынужден отвлечься от чистки серебра, и ему было приказано натереть мастикой деревянную лестницу, не покрытую паркетом. Дарби возмутился, сказав, что два дня назад, не более, лестницу натирали мастикой, но отец просто приказал исполнить то же самое еще раз. Натирание мастикой любой деревянной поверхности становилось одним из бесчисленных отцовских бзиков.
      А ближе к вечеру, когда наступил продленный час принятия коктейлей, где-то в четыре пятнадцать, отец припер меня к стенке со своей не очень умной затеей насчет библиотеки.
      - Почему ты и Максфилд, - начал он.
      - Честно говоря, я подумал, что ты изменил свое решение, ведь о постройке новой библиотеки не упоминалось несколько месяцев.
      - Изменил решение. Знаешь, я никогда не отменяю что-либо решенное.
      - Ну и прекрасно.
      - Давай-ка без сопливых замечаний. Пока я здесь хозяин.
      - Это всем хорошо известно, отец.
      - Так-то лучше. Теперь вернемся к моему вопросу. Я хочу видеть подготовленную документацию для постройки библиотеки, и чтобы сделали ее не позже этой недели.
      - Тебя все еще устраивает сумма в сто пятьдесят тысяч?
      - Да, конечно.
      - Что в полной мере демонстрирует твое невежество по крайней мере в одной стороне жизни, отец. На сто пятьдесят тысяч можно закупить уйму выпивки, но черта с два ты купишь приличное количество книг, не говоря уж о хорошо спланированном здании, куда можно было бы запихнуть все эти тома.
      - Книги меня не волнуют. Мне нужно только здание. Стоимостью сто пятьдесят тысяч. Можешь напихать туда книг из подвала конгрегациональной церкви.
      - Ах вот, значит, как.
      - Именно так. Договорись на завтра о встрече с Максфилдом. Пораньше.
      - Хорошо.
      - Сейчас. Вон телефон.
      Диктатор приказал. Я повиновался.
      7 августа.
      Ранним утром, за час до рассвета, я проснулся и пошел в ванную комнату. Не успев добраться до цели, вдруг обнаружил отца, прохаживающегося по коридору, как лунатик. По крайней мере, мне так почудилось. Руки у него висели совершенно безвольно и не раскачивались, как обычно бывает при ходьбе. А когда я негромко окликнул его, он не отреагировал, будто не слышал меня. На нем была пижама, ночная рубашка и войлочные шлепанцы с кожаными подметками. Походка была какая-то волочащаяся. Было слышно шаркание подметок об коврики, постеленные через равные промежутки, и коврики, в свою очередь, тоже шуршали, сдвигаемые на деревянном полу. Отец направлялся к лестнице.
      - Отец, - позвал я его негромко. Но он продолжал свой путь.
      - Отец, осторожно, - предупредил я. Старик уже находился перед первой ступенькой. Если он и вправду лунатик, то может сильно расшибиться. - Отец, очнись!
      Ни малейшего проблеска сознания. Я бросился вслед за ним с намерением сграбастать его в охапку, но очень неудачно зацепился за коврик, поскользнулся и опрокинулся на спину. Отчаянно пытаясь задержаться за что-нибудь, я так и проехался на спине, с поднятыми кверху ногами, пока не подтолкнул ими ничего не подозревающего старика под зад. Тот в свою очередь тоже грохнулся и, как в замедленной съемке, начал свое жуткое падение по лестнице, совершая невообразимые сальто и кульбиты через каждую вторую ступеньку.
      Доктор Бевинс, на этот раз почти трезвый, прибыл без пятнадцати семь. После тщательного осмотра он объявил, что отец мертв, а смерть наступила в результате перелома шейных позвонков.
      - Как же это, черт возьми, произошло? - спросил он, встав на ноги.
      - Позвольте для начала предложить вам чего-нибудь выпить, а потом я все объясню.
      Он взглянул на часы, будто бы соображая, успеет ли нанести свои неотложнейшие визиты:
      - Ну да, разумеется. Полагаю, для одной рюмочки время найдется.
      Итак, устроившись в библиотеке и налив ему и себе, я поведал всю историю: по естественным надобностям я проснулся в двадцать минуть шестого, судя по моим наручным часам с люминисцентной подсветкой, но сразу вставать не спешил. Остатки сна меня еще не покинули, а в постели было так тепло и уютно. Таким образом я боролся с ленью некоторое время. Потом я услышал чьи-то шаги в библиотеке. Эти звуки заставили меня быстро выбраться из-под одеяла. Надев шлепанцы, я подошел к двери и открыл ее. В тусклом свете ночной лампы угадывался силуэт отца, бредущий по направлению к лестнице. Прежде, чем я успел окликнуть старика, он поскользнулся на скользком от густого слоя мастики паркете, как раз на самой первой ступеньке, и вниз он прогрохотал, как мешок костей. Как это было ужасно, этот шум, казалось, конца ему не будет.
      - Каждый квадратный фут паркета в доме опасен для жизни, - подытожил я. - Все здесь регулярно надраивается мастикой до такой степени, что по полу можно скользить, как по хоккейной площадке. Не секрет, что блеск паркета превратился в одну из немногих радостей отца. В самом деле, на этой неделе он заставил Дарби дважды надраивать паркет, док.
      Бевинс медленно и печально покачал головой:
      - Как-то Гиппократ сказал и вполне оправданно: "У пожилых людей меньше болезней, нежели у молодых, но они всегда с ними". Пожалуй, я выпью еще, Джим - за Бена, замечательного старика.
      Замечательный старик! Моя мама вряд ли бы согласилась с подобным утверждением, да и я тоже.
      8 августа.
      Большая часть утра была посвящена переговорам с преподобным Редерфордом и мистером Уильямом Брэдли по поводу похорон. Мистер Брэдли и сыновья, владельцы похоронного бюро".
      Максфилд выбрался из удобного кресла и склонился над плечом Сенеки, заглядывая в тетрадь.
      - Дальше можно пропустить, Ричард. Следующие несколько сот страниц не столь интересны для нас. Но только что прочитанное тобой - яркий пример того, что я бы охарактеризовал, как практичный эгоизм Оливера или очень близко к этому. - Я весь внимание, Герман.
      - Примерно через месяц после похорон я встретился с Оливером в своем клубе в Хартфорде во время ланча. Мы хотели обсудить проект создания библиотеки им. Бенджамина Оливера. В разговоре была названа сумма в 150 000 долларов. Хотя в завещании эта цифра не упоминалась, старик несколько раз называл ее в разговорах со мной. Так что мне хорошо было известно его намерение вложить именно столько денег в задуманное предприятие. Джеймс Оливер в целом согласился, но он избрал немного другой курс претворения в жизнь этого предприятия - благодетельниц прагматизм, если угодно, - и так повел разговор, что все его доводы показались мне весьма убедительными.
      - Он, должно быть, обладал даром красноречия, - заметил Сенека.
      - Нет, не в обычном смысле этого слова. Скорее, его искренность, прямота плюс настоящая интеллигентность и вежливое обхождение давали ему сто очков вперед.. Помню тогда, за ланчем, он обратил мое внимание на... ну, пусть сам Джеймс очень любил и уважал своего отца, но, к сожалению, он вынужден признать, что последние годы жизни старик здорово сдал. Алкоголь сыграл свою роль. Согласен ли был я? Конечно.
      Цифра в 150 000 внушена его пустым тщеславием, так считал Джеймс, и это очень жаль, потому что намерение было весьма похвальное. Тем не менее, все эти кошмарные дни после смерти отца Джеймс Оливер долго думал и решил исполнить последнюю волю умершего. Это пойдет на пользу Бенджамину Оливеру, ему самому, его совести и всем жителям Квинспорта. Мы пришли к соглашению, что будет начата компания по сооружению библиотеки имени Бенджамина Оливера, и Джеймс первым внесет пожертвование в 10 000 долларов. Целью кампании будет сбор не 150, а 250 000 в течение пяти лет путем добровольных дотаций и пожертвований. За пять лет будет оставлено достаточно завещаний, времени хватит и для организации благотворительных мероприятий и многих других дел, сборы от которых пойдут в фонд создания библиотеки. Короче, это позволило бы участвовать всем и каждому в постройке библиотеки, общественной библиотеки, вечного памятника человеческого познания мира, а не сооружения, предназначенного увековечить старческое самолюбие.
      - Он был именно прекрасным оратором, Берман, - сказал Сенека, - и он знал, что сказать и как это преподнести.
      - Боюсь, ты прав, Ричард. В любом случае, все получалось так, как ему хотелось. К концу пятилетнего срока до 250 000 недоставало всего шестидесяти, и тогда Джеймс Оливер Мортон великодушно добавил недостающую сумму.
      - Любопытно, Герман, что великодушный дар в 60 тысяч на тысячу меньше, чем пятипроцентный годовой доход со ста сорока тысяч - с той суммы, которую он утаил из отцовского завещания на создание фонда.
      - Как это верно, как это ужасно верно!
      Библиотека уже построена. И люди считают, что этим ознаменовалось начало карьеры Оливера, как наиболее уважаемого жителя города и филантропа.
      - Он все еще продолжал свою скрытую от посторонних глаз вторую жизнь?
      - Дай я отыщу тебе следующий том. Да, вот он. 1949-й, три года спустя после смерти отца. Открой на отмеченной странице, Ричард, и там найдешь ответ на свой вопрос.
      "14 июня.
      День установления государственного флага *. День бой-скаутов. День переклички на кораблях. День празднования в честь острова Гоут. День преподобного Джона Редерфорда.
      По сути почти для каждого этот день был праздничным, только не
      * 1797г.
      для меня. Росла бы у меня борода, я бы хоть всплакнул и утер ею слезы. И поскрежетал бы зубами.
      Я мог бы начать упрекать во всем происшедшем Джона Редерфорда, но не стану, чтобы меня не обвинили в приверженности к учению св. Иоанна Крисостома *, сказавшего: "Ад вымощен черепами священников".
      Как бы то ни было, но неприятные события получили свое развитие и начали плодоносить (замечательное словцо) вслед за приходом ко мне Редерфорда, попросившего оказать финансовую и общественную поддержку экспедиции бой-скаутов на остров Гоут для празднования Дня установления государственного флага. Я охотно расстался с сотней долларов, но лишь после долгих уговоров согласился отправиться на остров в качестве взрослого вожатого.
      - Неужели скаут-мастер не может контролировать положение в отряде сам, Джон? - спросил я.
      - На земле, Джеймс, без проблем. Но в море нам требуется дополнительная помощь.
      Остров Гоут представляет собой государственный заповедник в четырнадцати милях от берега. В принципе, любая более-менее солидная организация может получить разрешение властей для поездок на остров. Паром, проходящий два раза в день из Квинспорта на крупнейший заселенный остров Кингстон, всегда может слегка изменить маршрут движения, чтобы высадить желающих на острове Гоут, а на обратном пути захватить их, как это, впрочем, и делается. Все путешествие прошло гладко, кроме одного события. Один из скаутмастеров, высокий молодой блондин, чья внешность была мне смутно знакомой, проявлял, казалось, повышенный интерес к моей персоне. Несколько раз я перехватывал его глубокий изучающий взгляд, как будто он раздумывал, откликнусь ли я при случае на какую-то просьбу с его стороны. Сначала я не обратил внимания. Но на острове вновь ощутил на себе его пристальный взгляд. Я неоднократно порывался подойти к нему и спросить, в чем дело, но его постоянно окружала стая мальчишек, закидывающих вопросами типа, как правильно вязать морские узлы, подавать морские сигналы или быстро разжечь костер. Мне понравился этот молодой человек, хотя ничего выдающегося в нем не было.
      Ближе к вечеру, хогда мы находились на полпути к Квинспорту, ему наконец удалоь улизнуть от своих поклонников, которые собрались кучей на нижней палубе, и пробраться ко мне наверх, откуда я наблюдал, как нос корабля разрезал бурные пенящиеся волны. Солнце, щедро светившее весь день, только что скрылось за сплошными серыми тучами. В воздухе чувствовалась прохлада. Намечался дождь.
      - Привет, - первым отважился молодой человек.
      * Иоанн Крисостом - Вселенский патриарх. Патриархия в Константинополе.
      Я выпустил из рук холодную цепь, тянувшуюся футов на пятнадцать до правого борта и служившую единственным барьером между мной и морем.
      - Привет, - ответил я, обернувшись в его сторону. - Вы все-таки подошли.
      - Я знаю вас, мистер Оливер, - в его голосе чувствовалось напряжение, - но, думаю, вы меня не знаете.
      - Понятия не имею. Кто же вы?
      - Генри Веббер.
      Имя мне ничего не сказало. Хотя показалось знакомым, как и лицо, впрочем.
      - Когда-то я гулял с Кэрол Рус, - напомнил он.
      - Да, теперь припоминаю.
      - Наверняка припомнили, мистер Оливер.
      - Мне не нравится ваш тон, Веббер.
      - А меня не устраивает ни ваш благородный вид, ни ваша настоящая репутация. Последние два года я много размышлял и пришел к определенным выводам.
      - Ваши умственные изыскания совершенно не интересуют меня.
      - Тем не менее, вы собираетесь выслушать меня.
      - Не вполне в этом уверен.
      - Даже если мне придется заставить вас.
      - Не делайте глупостей, Веббер.
      - Это вы повинны в трагедии Кэрол. Я не сомневаюсь. Не могло быть никого другого.
      - Представления не имею, о чем вы.
      - Имеете, сэр. Преподобный Рудерфорд сказал мне, что той ночью вы отвозили Кэрол домой после танцев в день памяти первых колонистов. Через час после моего ухода. Около десяти. Но мать Кэрол сказала, что ее дочери не было допоздна. До трех утра.
      - Не будете ли вы так добры отойти от меня? - строго произнес я.
      - Итак, это вы ввергли ее во все неприятности. Она никогда ни с кем не гуляла, кроме меня, но даже я ни разу не делал с ней ничего подобного, в отличие от вас. Никогда.
      - Отойдите.
      - И еще, мистер Оливер, в то утро, когда ее нашли мертвой на Роки Вью, вас видели шедшим по дороге оттуда. Фред Поллард заметил вас. Он однажды упомянул об этом, не подозревая, что значит сей факт. Он сказал, что вы зашли к нему купить устриц.
      - Ты, тупица! У меня хватит ума привлечь тебя к суду за клевету!
      - Я думаю, ты убил Кэрол, - сказал он, как будто эта мысль только что пришла ему в голову. - Да, именно ты.
      Без дальнейших церемоний я попытался обойти его. Он кинулся на меня. Мне пришлось ударить его ногой по голени. Получилось что-то вроде подсечки. Он упал вперед и всей тяжестью тела обрушился на цепь, которая через секунду выбросила Веббера верх, и его силуэт исчез из поля зрения. Я даже не успел заметить его падения в воду. Все произошло слишком быстро. Когда я обернулся, поверхность моря была пустой. Лопасти винта, скорее всего, оглушили его и тут же разрубили тело на куски.
      Я посмотрел в направлении рубки. Виднелась лишь крыша и верхняя часть окна. Если мне отсюда не видно капитана, значит, ему меня тоже не разглядеть.
      Закурив сигарету, я неторопливым прогулочным шагом направился к трапу, и под ногами гулко загремели железные ступеньки. Я очутился на нижней палубе в задней части парома. Все пространство было занято сорока бой-скаутами, производящими шум и гам сорока разными способами. Неподалеку в кресле сидел Редерфорд и читал книгу. Я направился к нему.
      - Джон, - позвал я, - не видел Генри Веббера? Хотел поговорить с ним насчет взноса в фонд летнего лагеря.
      - Где-нибудь здесь, Джеймс.
      - Ладно, подожду, - сказал я и тоже сел в кресло.
      Ричард Сенека захлопнул пухлую тетрадь.
      - Я знавал хладнокровных людей, но этот парень побивает все рекорды. Тело Веббера так и не обнаружили?
      - Без следа, - ответил Максфилд.
      - Какой формулировкой закрыли дело?
      - Несчастный случай - падение за борт. Ходили, конечно, слухи о самоубийстве.
      Родители сообщили репортеру, что у Генри часто были приступы депрессии после смерти Кэрол.
      Максфилд поджал губы, будто ему не хотелось говорить, но-не выдержал:
      - У смерти Веббера существует продолжение, которого нет в дневниках. Но, боюсь, оно, действительно, реально.
      - Продолжайте.
      - Неделю спустя в собственном магазине обнаружили Фреда Полларда, застреленного из пистолета. Это единственное нераскрытое убийство в Квинспорте.
      - И ты надеешься сейчас раскрыть его?
      - Боюсь, да.
      - Какие у тебя доказательства?
      - Думаю, Оливер в противном случае уничтожил бы свои записи. В конце груз его преступлений стал слишком тяжел даже для него самого. Ему хотелось искупить вину. Но лучше прочитай последние несколько абзацев, которые он написал незадолго до смерти.
      "8 апреля.
      Мне все меньше и меньше нравится собственное отражение в зеркале. По прошествии стольких лет многие события, которые, казалось, давно забыты, проходят перед глазами, как наяву.
      9 апреля.
      Еще одна бессонная ночь. Пилюли не помогают. Может, поможет сверхдоза. Если только там, в черноте после смерти, нет другой жизни.
      10 апреля.
      Славненько. Не могу вспомнить, как выглядела Клаудия, да и вместо лица Кэрол Рус в памяти осталось лишь серое пятно. Лицо моей матери вспоминается чуть яснее, а вот папина физиономия будто на гравюре высечена. Пол, который был едва знаком мне, и Генри Веббер, которого я видел два раза в жизни, превратились в ночных призраков, регулярно наносящих мне непрошенные визиты.
      11 апреля.
      Как-то я написал в одном из дневников: "Убьет грешника зло", но в момент, когда моя рука выводила эту запись, я не подозревал о глубинном смысле изречения. Теперь знаю. Смыв несколько минут назад с лица крем для бритья, я обнаружил то дьявольское выражение, которое никогда не желал обнаружить у себя. Не могу без содрогания созерцать это. Зло в моих глазах, испепеляющее мою душу. Я медленно убиваю сам себя, медленно, мучительно, по каплям..."
      - Ну, вот и конец, - сказал Ричард Сенека, перелистывая последнюю страницу дневника.
      - Хотелось бы, чтоб это было так, - добавил Максфилд. Навсегда. Осталось дослушать еще чуть-чуть. Думаю, если вы сравните пулю, извлеченную из головы Джеймса Мортона Оливера, с пулей, пробившей двенадцать лет назад сердце Фреда Полларда, то, возможно, найдете между ними несомненное сходство и установите, что вылетели они из одного и того же ствола.