Он встречался в 20-30-х годах с известным японским либералом, главой Конституционной партии Такеши Инукайем, с бывшим подполковником, заместителем начальника военной миссии Японии в Харбине в 1918 г. а затем влиятельным генералом Араки, в 1933 г. в марионеточном Маньчжоу-Го виделся с начальником императорской гвардии «императора» Пу И генералом Кудо, снова в Токио с главой тайного влиятельного самурайского общества «Кокурюкай» Мицуру Тоямой и многими другими.

Видимо, эти политические контакты Моравского в Японии не прошли бесследно. В 1932 г. он неожиданно переезжает из Шанхая в Харбин, где семью Моравских ждет роскошный особняк с горничной, кухаркой, поваром, садовником, учителями-репетиторами для сына Никиты Нечто подобное происходит в 1934 г. с генералом Петровым: у него в Японии тоже появились особняк, прислуга, автомобиль, и это после хибарки в Мукдене, где он подрабатывал фотографией. Моравский начинает издавать в Харбине «Нашу газету». Но через год столь же неожиданно горничные и репетиторы исчезают, семью выселяют из особняка, мать с сыном ютятся несколько недель в какой-то халупе, пока ночью не приезжает Моравский и не увозит жену и сына в Шанхай. Сын Никита, которому тогда было десять лет (а Сергею Петрову — одиннадцать), конечно, ничего не понимал, но склонен сегодня, на закате жизни, предполагать, что такие житейские метаморфозы были связаны, разумеется, не с доходами от русского золота (его ни Петров, ни Моравский так никогда и не получили), а с политической борьбой в японских высших кругах и ставкой одной из фракций японских политиков на русскую фашистскую партию.

И не случайно, что именно в 1928 г. СУОАС-2 раскололся на две организации — собственно СУОАС и просто СУСО — Совет уполномоченных сибирских организаций (без автономных). Первую по-прежнему возглавлял Моравский, а вот вторую — его недавний друг Мстислав Петрович Головачев. В расколе виделась умелая японская рука. Головачев вдруг стал ратовать за создание «буферного Сибирского государства» под протекторатом Японии как главного оплота борьбы с коммунизмом на Дальнем Востоке. Это вызвало раскол сибирских эмигрантов-"областников" на два лагеря — антияпонский и прояпонский. Впрочем, япономания Головачева длилась недолго: с 1931 г. как только Квантунская армия снова обосновалась в Маньчжурии, оттуда толпами повалили на юг Китая русские эмигранты — самураи их третировали как слишком розовых. Кончилось все тем, что Головачев с Моравским помирились, а СУОАС снова стал единым.

Спустя много лет в очерке об отце Никита Моравский, уже переживший отца на целых 15 лет, весьма объективно отметил его недостатки: он «не всегда держал слово, был непунктуален… и порой слишком поспешно судил о людях. Самым же серьезным его недостатком было легкомысленное обращение с деньгами и нередкое невозвращение долгов в срок».

Добавим к этой критике — и весьма легкомысленное отношение к женщинам.

Поэтому за Моравским в эмиграции всегда полз шлейф слухов — и что он будто фальшивомонетчик (деньги от «адвоката» Шюна Сузуки), и агент Коминтерна (его соратник по «золотым поискам» К.И. Славянский в середине 30-х годов неожиданно сбежит в СССР), да и вообще жидомасон Уникальную листовку русской фашистской партии начала 30-х годов, в которой его отец обзывается и «агентом Коминтерна», и «жидомасоном», обнаружил в фонде отца в Гуверовском архиве Никита Моравский (Текущий архив Экспертного совета).

И все же В.И. Моравский внес весомый вклад в продолжение эпопеи «золото России за рубежом»: он сумел собрать, систематизировать и, главное, осенью 1941 г. с оказией (в багаже американского бизнесмена Вулсифера, возвращавшегося из Китая домой) отправить в США свой уникальный архив за 1917-1941 гг. (тридцать коробок материалов). В 1948 г. Вулсифер передал архив В.И. Моравского в Гуверовский институт войны, революции и мира. И мы теперь располагаем ценнейшими документами.

Судебный процесс генерала М.П. Подтягина Из всех судебных процессов, которые когда-либо велись за границей в 20-30-х годах по делу о возврате «русского» золота, два были самыми громкими: девицы «Анастасии» Андерсон, лжедочери Николая II, — в британских судах и против военного агента России в Токио генерал-майора М.П. Подтягина — в японских.

«Лжедочь» нас мало интересует — это была типичная авантюристка, пытавшаяся завладеть личным золотом семьи последнего царя Сколько лет со времен аферы «Анастасии» Андерсон прошло, но не перевелись на Руси самозванцы! Едва в печати появились сообщения о «царском» золоте за границей, как инстанции и наш Экспертный совет были завалены письмами «сыновей» и «внуков» Николая II, требующих свою долю золота. Последний по времени звонок из США от очередного «царя» раздался у меня дома в июне 2003 г. Подробнее о современных «августейших детях лейтенанта Шмидта» см.: Кашиц В. Кровь и золото царя. — Киев, 1998.

Михаил Павлович Подтягин был направлен Военным министерством еще в годы Первой мировой войны в Японию как военпред (размещение и приемка артиллерийского вооружения) и «причислен к императорской военной миссии в Токио» с правом открытия собственного «казенного» счета в банках.

По некоторым данным, на него была возложена задача воплотить в оружие (снаряды, патроны и т.д.) статьи русско-японской финансовой конвенции от 4 сентября 1916 г. о которой речь шла выше.

Бурные революционные события 1917 г. (дважды власть в России менялась) привели к тому, что «временные» сменили всю верхушку российского дипкорпуса в Японии: посла П.П. Крупенского заменил поверенный в делах Дмитрий Абрикосов (1876-1951), кстати потомок известной купеческой семьи Абрикосовых, «шоколадных королей» России, наследники которых сегодня пекутся о возвращении им знаменитой фабрики им. Бабаева в Москве, а царского военного агента, самовольно сбежавшего в США, — генерал Михаил Подтягин.

Оба пробыли в «послах без государства» в Японии по семь-восемь лет: Подтягин — до мая 1924 г. (затем уехал в Париж), а Абрикосов — до февраля 1925 г. до того, как Япония и СССР 20 января установили официальные дипломатические отношения (посол уехал в Калифорнию, США, где в 1951 г. в возрасте 75 лет умер, успев, правда, написать очень интересные мемуары, вышедшие посмертно).

Оба — профессионалы, только один — дипломат (работал с 1904 г. в посольствах Лондона, Пекина, в центральном аппарате МИД в Петербурге), а другой — военный. Обоим в 1917-1925 гг. пришлось действовать на свой страх и риск, без директив из центра, да при этом еще единолично распоряжаться огромными валютными резервами в японских банках и их филиалах во Владивостоке, Сеуле, Пекине, Шанхае, Гонконге.

Положение Подтягина было особенно сложным, ведь именно через него шли «золотые коносаменты» Колчака на закупки оружия, его же бомбардировал телеграммами и слал к нему гонцов за оружием атаман Семенов, к нему попадали разные «случайные» ящики с золотом, там и сям всплывавшие в Японии.

Здесь следует сделать отступление. За исключением одного царского посла в Португалии Унгерн-Штернберга, одного поверенного в делах в Испании Ю.Я. Соловьева и одного военного агента во Франции генерал-лейтенанта графа А.А. Игнатьева (автора вышедшей еще в сталинские времена книги «50 лет в строю»), все остальные послы и военные атташе царского и Временного правительств большевиков не признали и выполнять их директивы отказались.

Учитывая, что Запад и Восток (Япония) большевистский режим не признавали, сложилась парадоксальная ситуация «двух Россий» (как позднее, после китайской революции 1949 г. «двух Китаев»). Причем вторая, зарубежная, белая Россия фактически к 1921 г. (когда большевики окончательно разбазарили свою долю доставшегося им золотого запаса царской казны) стала распорядителем огромных валютных резервов в 3 млрд. 617 млн. зол. руб. не считая золотых коносаментов императорского, Временного, колчаковского, семеновского и прочих правительств, отправленных на Запад и Восток в 1914-1922 гг. (подробнее см. Приложения, табл. 1).

Заграничные банки и фирмы в этих условиях юридическими распорядителями русских денег признавали только послов, военных атташе да еще одну, чисто русскую, категорию российских представителей за рубежом — финансовых агентов (институт, введенный лично министром финансов графом С.Ю. Витте с 1894 г. для преодоления ведомственного соперничества за границей; об одном из первых таких агентов — Артуре Рафаловиче в Париже — мы уже писали выше).

И в Токио в 1917 г. был такой агент — Константин Константинович Миллер, имевший отдельный от Абрикосова и Подтягина валютный счет, причем на нем к 1920 г. находились огромные деньги (6 млн. 940 тыс. япон. иен, 25 млн. ф. ст. 424 тыс. франц. фр. 450 тыс. мекс. долл. Петров С.П. Доклад // Дипломатический ежегодник. — М. 1995. — С. 253 (табл. V)). Понятное дело, японцы хорошо знали об этих богатствах на счетах российского финансового агента.

Дело в том, что на Парижской мирной конференции лета 1919 г. интересы этой белой зарубежной России (большевиков на конференцию не пригласили) представляла русская заграничная делегация во главе с бывшим царским министром иностранных дел С.Д. Сазоновым. В ноябре 1916 г. в разгар Первой мировой войны, он был грубо отстранен Николаем II со своего поста за отказ санкционировать секретные переговоры «распутинского клана» (премьер Б.В. Штюрмер, банкир Д.Л. Рубинштейн и др.) в Швеции о сепаратном мире с Германией.

Больших успехов Сазонов, несмотря на все усилия, не достиг — Антанта упорно держала его в «предбаннике» конференции, но одно дело ему удалось: в Версале бывшие союзники России согласились временно признать прежний статус всех российских загранпредставителей — послов, поверенных в делах, консулов, военных и финансовых агентов «У России одно будущее — великая держава» (письмо С.Д. Сазонова и К.Д. Набокова колчаковскому премьеру П.В. Вологодскому в Омск, 1919 г.) // Неизвестная Россия. — Вып. 3. — М. 1993. — С. 9-40. И к 1919 г. сложилась парадоксальная ситуация: в Москве сидели большевики, а за рубежом — белые послы с огромными деньгами. Для Ленина и Троцкого (а также для всех желающих завладеть «русским золотом» в иностранных банках) дело осложнялось тем, что в ноябре 1919 г. узнав об этом «временном» решении Антанты в Версале, Верховный правитель России адмирал А.В. Колчак разослал циркуляр по всем российским загранпредставительствам с требованием срочно перевести валюту с казенных на личные счета: вдруг Антанта передумает и дипломатически признает Советскую Россию?

Как в воду глядел адмирал! С 1924 г. началась «полоса дипломатического признания» СССР Западом и Востоком (не все, однако, это сделали слишком быстро: США — лишь в 1933 г. Швейцария — накануне Второй мировой, а ряд стран Латинской Америки — и вообще после Второй мировой войны), но большевики не добились самого главного от этой «полосы»: денежки-то им (кроме графа Игнатьева и частично посольства в Лондоне) ни один бывший белый посол, консул или агент так и не вернул — как же, теперь они были на «частных» счетах!

Конечно, не все загранпредставители царской России оказались бессребрениками и избежали искушения поживиться в личных интересах такими гигантскими суммами бывших казенных денег. Не мучились угрызениями финансовый агент в Париже уже известный нам Артур Рафалович, наложивший руку сразу на 1439 тыс. зол. фр. и финансовый уполномоченный барона Врангеля в Лондоне профессор Бернатский (607 тыс. ф. ст.). Но подавляющее большинство «новыми русскими» не стали и на своих «частных» счетах ревниво берегли каждую копейку.

Другое дело, как они ими распорядились. Послы царского и Временного правительств помимо объяснимых затрат на содержание зданий дипломатических миссий и жалованье персоналу оказывали огромную финансовую помощь русской эмиграции. Крупные суммы от послов-"частников" поступали на благотворительность через общественные и церковные эмигрантские организации, на школьное и вузовское образование молодежи (особенно в Праге, Белграде и Софии), на выплату пенсионных пособий, на «гранты» (стипендии) видным деятелям Белого движения (один такой крупный грант от посла Г.П. Бахметьева из США получил генерал А.И. Деникин на написание своих многотомных «Очерков русской смуты»).

В 1920 г. царские послы организовались под председательством Г.П. Бахметьева, в прошлом крупного русского инженера, несколько лет до 1917 года стажировавшегося в США, в Совет послов, который начал координировать из Вашингтона через Париж, Лондон и Токио всю финансовую помощь эмиграции.

Вскоре выяснилось, что у некоторых послов либо нет личных счетов (Василий Маклаков, известный адвокат и видный кадетский деятель, замешкался, а когда спохватился — французы не дали ему перевести казенные деньги на личный счет), либо открывать их было все равно бесполезно (в Германии или бывшей Австро-Венгрии казенные деньги еще перед войной 1914 г. изъяли чиновники царского казначейства).

Зато у других — генконсулов в Шанхае В.Ф. Гроссе и в Гонконге В.О. Эттингена — в 1919 г. благодаря золотым коносаментам Колчака накопились огромные остатки на миллионы фунтов стерлингов и золотых рублей. Виталий Гузанов, изучавший эту проблему по документам дипломатической переписки МИД «омского правительства» Колчака, высказывает продуктивную мысль, что с 1920 г. Гонконг-Шанхайский банк становится одной из «золотых кладовых» Совета послов, который постепенно перекачивает ее содержимое в США.

В Японии многие, и особенно военщина, точили зубы на «золото послов», явно используя в своих корыстных целях некоторых белых эмигрантов, в частности Моравского. Судя по документам, хранящимся в Текущем архиве нашего Экспертного совета, здесь дело не обошлось и без участия советской разведки в судебных процессах 20-30-х годов против Подтягина.

По крайней мере два фигуранта этих процессов — некто А.В. Балакин из СУОАС-2, которого посол Д.И. Абрикосов называл «типичным авантюристом, кои процветали на Дальнем Востоке в период Гражданской войны», и К.И. Славянский, бывший деятель Всероссийского крестьянского союза, — подозревались белой эмиграцией в том, что они — «тайные агенты ОГПУ».

В документах нашего архива есть туманные намеки (подтвержденные в 1993 г. Ф. Ватанабэ) на то, что и два главных японских фигуранта — все тот же «адвокат» Шюн Сузуки и второй посредник Синкэй Куроки, бывший офицер разведки японского Генштаба, прикомандированный в 1918 г. к штабу атамана Семенова в Забайкалье, — обхаживались агентами ОГПУ в Китае и в Японии. Иначе чем можно объяснить странные заявления свидетелей истцов в Токийском суде еще до официального (январь 1925 г.) признания Японией СССР типа: «Подтягин будет лишен права распоряжаться этими суммами, и они будут переданы Советскому государству». Впрочем, у части потомков эмигрантов той поры и сегодня бытует мнение, что игра была двойной — действовали и ОГПУ, и японская разведка; интересы последней, возможно, и представлял в процессах Куроки, скоропостижно скончавшийся в 1934 г.

И именно этим сомнительным посредникам — Балакину, Славянскому, Сузуки и Куроки — доверились генерал Петров (доверенность на ведение дела в Японии о 22 ящиках золота Славянскому от 7 декабря 1921 г.), публицист Моравский (доверенность Сузуки от 16 декабря 1923 г.) и атаман Семенов (доверенности Куроки от 15 июля 1922 г. и Сузуки от 29 октября 1923 г.).

Вчиненные этими авантюристами Подтягину и Миллеру, а также Гонконг-Шанхайскому банку (1 ноября 1930 г. доверенность Моравского Сузуки) в японских судах иски колебались от 1 млн. 61 тыс. 900 зол. иен (Подтягину) до 12 млн. зол. руб. (банку).

С формально-юридической стороны вначале речь шла о совершенно конкретной сумме — так называемых «семеновских» деньгах в 1 млн. 400 тыс. иен, перечисленных атаманом в сентябре 1920 г. за военное снаряжение для армии в 45 тыс. человек (примерно столько у атамана было под ружьем на тот момент в Забайкалье), которое в принципе было заказано еще Колчаком и им же через Подтягина оплачено из того самого «залогового золота», что было привезено в Японию по соглашениям 1919 г.

Поскольку все это снаряжение ввиду падения правительства Колчака и его отказа 4 января 1920 г. от всех полномочий в пользу атамана Семенова так и осталось на складах японского военного ведомства, Семенов еще в марте 1920 г. отправил в Токио к Подтягину своего порученца генерал-майора Сыробоярского, и тот подписал с военным агентом соглашение: за 1 млн. 400 тыс. иен Подтягин переуступает примерно 1/6 «колчаковского» имущества на японских складах в пользу забайкальской армии Семенова.

20 сентября 1920 г. чиновник Читинского отделения Госбанка Лосев привозит Подтягину чек на требуемые 1 млн. 400 тыс. иен. Осторожный военный атташе, посоветовавшись с послом Д.И. Абрикосовым, иск сразу не принимает, а требует от Лосева «бумагу», чтобы удостовериться, что деньги не ворованные, а законно вырученные от продажи «русского золота» представителями Семенова во Владивостоке, то есть казенные. Лосев это и удостоверил с «приложением гербовой печати Читинского отделения Госбанка».

Запомним этот ход Подтягина-Абрикосова.

Никакого военного снаряжения Семенов, как и Колчак, в итоге так и не получил; в ноябре 1920 г. свою отступающую в Китай армию он бросил, улетел из Читы на аэроплане и… на несколько месяцев вообще пропал, скрываясь то ли в Китае, то ли в Японии (потом оказалось, что в США). Но в мае 1921 г. неожиданно объявился в Японии и с ходу предъявил Подтягину пока устное требование: верни 1 млн. 400 тыс. не греши, ибо ты взял с меня за оплаченное уже Колчаком военное имущество (что действительно было так). Подтягин снова посоветовался с Абрикосовым, и они решили часть денег (338 тыс. иен), которые военный агент действительно взял из семеновской «предоплаты», вернуть, что и было сделано, но остальное не трогать.

Кто такой теперь Семенов? Частное лицо, бездарно проваливший белое дело в Забайкалье, ограбивший Колчака да еще торговавший ворованным золотом по бросовой цене во Владивостоке, — хватит с него и 338 тыс.! К тому же все генералы-"каппелевцы" (Петров, Войцеховский, Вержбицкий, Пучков) в один голос в эмиграции твердили, что весь штаб атамана состоял из «отпетых подлецов» (оценка Петрова).

В эмигрантской прессе В.И. Моравский напомнил, что, когда Семенов вернулся из США во Владивосток, ему даже не разрешили спуститься на берег с борта корабля, как «дезертиру», и он вынужден был отбыть в Японию, где временно осел в Нагасаки. Но атаман не сдается — требует денег! В июне 1921 г. шлет в Токио к Подтягину и Абрикосову очередного гонца генерала Н. Магомаева. Ответ Подтягина однозначен: деньги — казенные, частным лицам я их не отдам, разве что российский посол в Токио письменно прикажет. А посол Абрикосов «не приказывает»…

Ситуация вокруг миллиона «семеновских» иен на счетах военной миссии еще более осложнилась, когда по рекомендации Семенова на них с августа 1921 г. стали претендовать две японские фирмы — «Тойо Сейка Джо» и «Фукуда Гуми», с которыми атаман не расплатился еще с забайкальских времен. Японские фирмачи не стали ходить по судам, а заявились в центральное полицейское управление в Токио и потребовали срочно арестовать все счета российского посольства и военной миссии. Видимо, у Абрикосова с Подтягиным за годы работы в Токио сложились неплохие отношения с полицией, ибо с арестом счетов дело не двигалось целый год. Но 24 августа 1922 г. начальник столичной полиции все же посоветовал Подтягину перевести спорный миллион со старых счетов на новый во все тот же «Йокогама спеши банк» и самому арестовать его, сделав приписку: «До решения компетентного суда». Военный агент так и сделал.

Вот тогда-то Семенов и спустил своих «борзых» — С. Куроки и Ш. Сузуки — на счета российской военной миссии, включая и только что открытый новый счет в «Йокогама спеши банк», о чем 5 июля 1922 г. атаман известил Подтягина письменно. При этом Семенов выдал Куроки 15 июля 1922 г. самую широкую доверенность, фактически делая его правопреемником «семеновских» миллионов.

В Токийском окружном суде этот первый процесс по «делу Подтягина» тянулся с 15 сентября 1922 г. (29 октября 1923 г. атаман подключил к делу и второго «концессионера» — Ш. Сузуки), почти два с половиной года, и 9 марта 1925 г. был вынесен вердикт: отказать истцу как частному лицу, желающему завладеть казенными деньгами (председатель суда — Хорита Кахичи).

Понятно, что Куроки и Сузуки с этим решением не согласились и, пользуясь тем, что у них в запасе была еще и доверенность СУОАС-2 от 27 февраля 1922 г. подали апелляцию в Высший суд Японии. Там дело тянулось еще четыре года и завершилось в октябре 1929 г. отказом не только Семенову, но и СУОАС-2. Вместе с тем суд внес «поправку» — 1 400 000 иен принадлежат не Подтягину, а Дальневосточной армии Забайкалья, но ее больше нет, а посему и деньги «ничьи» Такой «пассаж» — отказ «государственнику» Подтягину в распоряжении «казенными» деньгами — был явно связан с дипломатическим признанием 20 января 1925 г. СССР Японией, что автоматически делало военного атташе белого правительства «персоной нон грата», то есть пусть пока лежат в «Йокогама спеши банк». Где они лежат и по сию пору…

О последующих методах обмана японских судов «интернациональной» группой авантюристов свидетельствует такой факт. Проиграв к 1925 г. все процессы против военного и финансовых агентов в токийских судах, участники японского варианта фирмы «Рога и копыта» забросили исковой бредень в суды других городов Японии. И — о чудо! — в одном из них — суде г. Кобе (1926 г.) — решение оказалось положительным: «концессионерам» неожиданно присудили «подтягинское золото» (более 1 млн. зол. иен). Но суд обусловил их окончательную выдачу двумя моментами:

а) залогом в 300 тыс. иен;

б) личной явкой генерала Подтягина в суд.

С залогом еще как-то можно было выкрутиться, а вот с явкой агента в суд дело обстояло совсем худо: не дожидаясь решения Токийского окружного суда, 9 марта 1924 г. военный атташе с санкции посла Абрикосова подал в отставку и в мае 1924 г. навсегда уехал из Токио в Париж. Генерал мотивировал свой уход крайним нервным истощением (с декабря 1921 г. он непрерывно судился), угрозами физической расправы с ним и членами его семьи (в «объяснительной» генерала по мотивам отставки делался намек, что здесь не обошлось без «руки Москвы») и явно назревающим дипломатическим признанием СССР, что автоматически лишило бы военного агента царской России дипломатического иммунитета.

Однако, прежде чем уехать, еще 27 февраля 1924 г. генерал пишет атаману Семенову, главному инициатору судебного процесса против него, полное достоинства, но категоричное письмо. В нем он стыдит Семенова как русского офицера за недостойное поведение, подчеркивая, что находящиеся на счетах русской военной миссии деньги — это не его, Подтягина, личные (хотя счета в соответствии с директивой Колчака в ноябре 1919 г. генерал переоформил на свое имя), а казенные деньги, и он никогда не допустит, чтобы некие куроки и сузуки наложили свои грязные лапы на государственное достояние России. Пока, как писал далее генерал, до окончательного решения суда деньги военной миссии находятся под арестом, но, как только решение состоится (а Подтягин не сомневался, что он выиграет), военный агент намеревался сразу же перевести их из Японии в Югославию или во Францию на имя генерала барона П.Н. Врангеля РОВС (Российский общевоинский союз) — созданное в Белграде в 20-х годах бароном Врангелем объединение офицеров-эмигрантов. На Дальнем Востоке отделение РОВС до 1937 г. возглавлял генерал М.К. Дитерикс, верховного председателя РОВС.

Что делают Сузуки с Куроки, пока их апелляция по решению Токийского суда пылится в Высшем суде Японии? Проводят параллельную операцию в лучших традициях нашего литературного героя Остапа Бендера: уговаривают безработного и всеми забытого бывшего аса японской авиации Н. Хирохичи, инструктируют его, гримируют, переодевают в форму дореволюционного русского генерала с аксельбантом и… приводят этого Лже-Подтягина в суд г. Кобе.

Самое поразительное: в июне 1926 г. суд поверил лжегенералу, а тот прямо в суде заключил со своими «противниками» мировую — деньги поделили 50 на 50. Да настолько талантливо сыграл японский летчик, что вызвал аплодисменты и у судей, и у публики в зале. Дело было выиграно, и с решением суда «концессионеры» отправились в отделение «Йокогама спеши банк», где, они были уверены, их ждал один миллион золотых иен «на блюдечке с голубой каемочкой».

Но то ли летчик на радостях хватил перед походом лишний стаканчик саке, то ли грим от жары потек, но в банке один из служащих, неоднократно ранее видевший настоящего Подтягина (он несколько лет подряд приходил сюда оформлять свои военные счета), заподозрил неладное. Охрана банка вызвала полицию, и вся компания во главе с прославленным асом и национальным героем страны оказалась в полицейском участке. Там без труда установили, что «русский генерал» — не настоящий, а подставной. Афера попала в газеты. Замелькали имена атамана Семенова, генерала Петрова, «друга» японских генералов Моравского. Газетчики писали о «руке Москвы», якобы устроившей всю эту провокацию с Лже-Подтягиным.

Через три месяца, в октябре 1926 г. «концессионеры» сидели в том же суде г. Кобе. Оказывается, во всем был виноват… атаман Семенов. Это он, бес, их попутал, так как якобы подсказал идею с «лжегенералом» и даже через своих представителей будто бы руководил гримировкой и переодеванием японского летчика. За идею атаману выдан был «концессионерами» аванс в 60 тыс. иен, а он посулил за выигранное дело отвалить на пятерых всего 150 тыс. Ключевой в оправдательных речах жуликов была одна фраза: «Мы трудились не только за гонорар. Мы искренне верили, что, добывая деньги для атамана Семенова, мы вносим свой финансовый вклад в борьбу с большевизмом» (?!).

Иными словами, мы — воры, но «идейные». Просим поэтому суд о снисхождении. Жаль, что Ильф и Петров не знали в 20-х годах этот японский сюжет. То-то бы они повеселились всласть, поместив на место японского летчика Остапа Бендера (а может быть, наоборот?). Комбинаторы всего мира, как и пролетарии, национальности не имеют.

Впрочем, Сузуки и Славянский свои аферы не оставили. В 1932 г. оба появились вновь, и снова как «соавтор» иска здесь оказался замешанным Валериан Моравский, уже председатель СОУАС-2. Теперь речь шла о «петровском» золоте и расписке полковника Рокуро Идзомэ (или об 1 млн. 270 тыс. зол. руб.).

«Концессионеры» вызвали генерала П.П. Петрова из Мукдена в Токио, куда он и приехал осенью 1932 г.

Процесс генерала П.П. Петрова (1932-1941 гг.)

Это был последний судебный процесс, который бывшие белогвардейцы-эмигранты вели в Японии.

Предыстория процесса распадается на два этапа: 1932-1934 гг. — генерал Петров пытается выиграть дело внесудебным путем, но с помощью Сузуки и Славянского; 1934-1941 гг. — Петров судится один, привлекая профессиональных японских адвокатов с высокой репутацией. В обоих случаях речь идет о 22 ящиках золота.

Петров знал К.И. Славянского еще по Гражданской войне в России, ибо в качестве начальника тыла Дальневосточной армии контактировал с представителем Сибирского крестьянского союза (СКС) Славянским как главным поставщиком продовольствия в армию. Судя по расследованию сына генерала Петрова (а Сергей Павлович регулярно сообщал мне в Москву о нем в своих обстоятельных письмах в 1992-1994 гг.), еще в декабре 1921 г. именно ему, Славянскому, генерал доверил подлинник расписки полковника Рокуро Идзомэ на 22 ящика золота в надежде, что Славянский, пробивной сибирский делец, получит с японцев хотя бы часть (за вычетом комиссионных). Причина этой «слабинки» П.П. Петрова была самая что ни на есть житейская — у него вот-вот должен был родиться ребенок, а у родителей не было денег даже на пеленки (именно тогда генерал стал подрабатывать любительской фотографией, интерес к которой пронес затем через всю жизнь).

Поехав в Токио в 1923 г. Славянский случайно встретил там Моравского с Сузуки, которые тоже искали пути, как бы «отовариться» за счет русского золота. Велеречивый Моравский уговорил Славянского не открывать отдельного судебного процесса по «делу Петрова», а присоединить его иск к уже начатому «делу Подтягина», показав кучу доверенностей от атамана Семенова и «досье», которое Сузуки уже подготовил по делу о «подтягинском» золоте.

В качестве вклада в «дело» (а оно верное, и двух месяцев не пройдет, как мы выиграем, уверяли Моравский с Сузуки Славянского в два голоса) Моравский одолжил под расписку подлинник документа Идзомэ, того самого, что через несколько дней во время сентябрьского землетрясения 1923 г. и погибнет в одной из гостиниц Токио, где остановились деятели СКС, СУОАС и Сузуки. Правда, как сообщал мне в ноябре 1991 г. Сергей Петров, когда я в первый раз посетил его коттедж в Милл-Вэлей, что под Сан-Франциско, его отец как фотограф-любитель снял в Мукдене несколько фотокопий с оригинала, прежде чем отдать его Славянскому (именно эти фотокопии с собственноручной росписью Идзомэ и будут фигурировать в судебных процессах Петрова с 1932 по 1941 г. и именно одну из них я опубликовал в журнале «Деловые люди» (1992, № 3 неопубликованном письме в редакцию журнала «Знамя» по поводу моей статьи «Вернется ли на родину российское золото?» (1992 г.) С.П. Петров повторил эту версию: «Несколько копий подлинника были сфотографированы отцом до отъезда Славянского в Токио» (Текущий архив Экспертного совета)).

Мы столь подробно останавливаемся на выяснении такого, казалось бы, незначительного факта, чем является эта расписка — подлинником или копией, но от этого, по сути, зависел успех первого этапа судебного дела Петрова.

Вот как дальше развивались события. Весной 1932 г. Петров получает весточку от своего старого знакомца Славянского. Тот пишет со слов японского адвоката Хара Фуджиро, что общая политическая обстановка в Японии (обострение отношений с СССР на КВЖД, конфликты на дальневосточной границе в связи с фактической оккупацией Японией Маньчжурии в 1931 г.) становится снова благоприятной для белых, и можно попытаться вчинить иск о 22 ящиках золота. X. Фуджиро брался возобновить дело, которое он намеревался вести еще в 1923 г. да помешали Моравский с Сузуки.

Правда, очередная попытка Славянского еще до приезда П.П. Петрова в Токио (18 июня 1932 г. Славянский дал Сузуки доверенность на 22 ящика) одним махом выиграть процесс и поделить выручку пополам с Сузуки с треском провалилась.