3. ЯПОНСКАЯ АРМИЯ ВОЕННЫЕ ТРОФЕИ НЕ ВОЗВРАЩАЕТ…

До сих пор речь шла о русском золоте, чья утечка за рубеж так или иначе оформлялась межгосударственными документами, включая и «ленинское» золото, отправленное кайзеру, а ныне находящееся во Франции и Великобритании.

Но было так называемое «разовое золото», которое в бурные годы Гражданской войны в Забайкалье и Приморье, а также в Китае передавалось на временное хранение с припиской на расписках: «С последующим возвратом», как правило, представителям японского командования экспедиционного корпуса Квантунской армии, в 1918-1922 гг. действовавшего в регионе Восточной Сибири, Маньчжурии и Приморья.

Об одном из таких разовых даров в виде 20 ящиков золотой монеты и 2 ящиков золотых слитков, сданных 22 ноября 1920 г. на железнодорожной станции Маньчжурия КВЖД начальником тыла семеновской армии генерал-майором Павлом Петровым под расписку начальнику японской военной миссии полковнику Рокуро Идзомэ (Исомэ), я подробно рассказал и в своих публикациях (опубликовав и текст, и фотокопию этой расписки), и в телевизионных выступлениях начиная с 22 сентября 1991 г. по Российскому телевидению в документальной передаче «Примирение: послесловие к конгрессу соотечественников в Москве».

Интерес к таким дарам от разбитых белогвардейцев не утихает до сих пор, хотя по реальному удельному весу в сравнении с золотыми коносаментами, официально переданными от Николая II, Керенского, Ленина и Колчака Антанте, кайзеру и микадо, все эти «дикие ящики» составляют ничтожную долю — менее 1%!

И тем не менее интерес историков и журналистов (если, конечно, они не гоняются только за сенсацией) вполне оправдан.

Во-первых, он свидетельствует, что не все белогвардейцы были отпетыми жуликами и ворами (примеры генерала Петрова, колчаковского казначея Мелких, военного атташе в Токио генерала Подтягина это подтверждают): им «за державу было обидно», и они все-таки надеялись, что рано или поздно золотое достояние Отчизны вернется на Родину.

Во-вторых, они не только в экстремальных обстоятельствах отдавали это золото, но и спустя годы, уже в эмиграции, пытались вернуть (и не себе, а в благотворительные фонды и союзы эмигрантов) эти «золотые ящики» (генералы П.П. Петров и С.Н. Войцеховский, посол Д.И. Абрикосов), не боясь в открытую судиться с японской военщиной. И это последнее, пожалуй, самое важное для нас, их потомков: если нам все же придется повторить этот путь, их ошибки и аргументация японских судей нам будут уже хорошо известны, как и те архивы в Японии, США и Китае, где еще можно найти подлинники (или копии) расписок.

Одна из таких расписок, от 13 февраля 1920 г. принадлежит перу командира 30-го японского пехотного полка полковника Слуга и касается приема на хранение от войскового старшины Уссурийского казачьего войска Клока «двух ящиков и пяти мешков» из тех 38 пудов золота, что атаман того же войска Калмыков экспроприировал при бегстве из Хабаровска в местной конторе Госбанка. Поспешно отступая под натиском Красной армии, атаман не смог взять все золото с собой и приказал своему адъютанту Клоку сдать его на хранение под расписку японцам. Что с этим золотом стало, до сих пор неясно. Калмыков вскоре был зверски убит в Харбине.

По косвенным данным, «калмыковское» золото в Хабаровске находилось сначала у командира японской дивизии генерала Ямады, который якобы затем передал его интенданту всего японского экспедиционного корпуса Квантунской армии в Приморье. Тот, в свою очередь, поместил золото в «Матсуда банк» (филиал «Чосен банк» во Владивостоке), и уже из «Матсуда банк» при окончательной эвакуации японцев с Дальнего Востока золото будто бы было вывезено в японский город Симоносеки.

Однако наибольший интерес у исследователей и журналистов по-прежнему вызывает судьба «семеновского» золота: захваченного в Чите в октябре 1919 г. четвертого «золотого эшелона» Колчака, направлявшегося во Владивосток. Атаман при поддержке японцев присвоил тогда сразу 172 ящика со слитками и 550 сумок с золотой монетой на сумму в 42 млн. 251 тыс. зол. руб.

Долгое время в литературе, как советской, так и эмигрантской, бытовало мнение, что Семенов в ноябре 1920 г. спасаясь от красных, бежал с этими ящиками в порт Дальний, где безбедно жил до самого 1945 г. когда его арестовали «смершевцы» (затем его судил советский военный трибунал, по приговору которого в 1946 г. атаман был повешен).

В рамках своего научного доклада «Куда делось российское золото?», который в марте 1993 г. С.П. Петров распространил в Москве среди членов и актива нашего Экспертного совета, он провел специальное расследование судьбы «семеновского» золота.

И оказалось, что Семенов физически не мог бы забрать с собой все золото, кроме одной-двух сумок: ведь он бежал из осажденной красными Читы на аэроплане. На основе личного архива своего отца и материалов харбинской эмиграции Гуверовского архива Петров установил: в январе-августе 1920 г. на нужды своей армии и гражданским ведомствам атаман роздал 37 млн. 340 тыс. зол. руб. из тех 42,2 млн. что он в октябре 1919 г. захватил в Чите. Причем лично начальнику тыла генералу Петрову выделил 7,7 млн. именно из этих почти 8 млн. 22 ящика на 1 млн. 270 тыс. зол. руб. Петров и передал под расписку полковнику Идзомэ, а остальное начтыла роздал по ведомости отступавшим в Китай командирам остатков семеновской армии — Пучкову, Бангерскому и другим «на непредвиденные расходы».

В распоряжении Семенова на конец ноября оставалось около 5 млн. зол. руб. Вот их-то и следует искать.

Часть нашел уже сам генерал Петров. В записке своим адвокатам в 1933 г. он указал, что 21 ноября 1920 г. в последний раз встретился с атаманом как с главнокомандующим и сообщил ему, что назавтра намерен сдать последние оставшиеся у него 22 ящика главе японской военной миссии на временное хранение. Семенов ответил, судя по записке Петрова, что он сам предпринял «аналогичные шаги и также передал все оставшиеся у него казначейские средства на хранение японской миссии».

Вот почему, очевидно, ни я, ни другие исследователи (в частности, аспирантка Н.Н. Аблажей-Долженкова, читавшая в 1995 г. в архиве Гуверовского института неопубликованную рукопись атамана Г.М. Семенова «История моей борьбы с большевиками») расписок полковника Идзомэ или других японских военных, аналогичных расписке, данной 22 ноября 1920 г. генералу Петрову, пока не нашли.

Тем не менее хорошо известно, что представители атамана в 1920 г. действительно сдавали японским властям в других местах «золотые ящики» под расписку, в частности еще в марте 1920 г. в порту Дайрен (Дальний) были переданы 33 ящика, они были срочно отправлены в г. Осака в филиал «Чосен банк», где «золото было обменено на японскую валюту» (из протокола Токийского окружного суда от 9 марта 1925 г.).

В связи с возросшим в 1992-1996 гг. интересом к судьбе «колчаковского» золота, в частности среди отечественных японистов, особое внимание привлекли две ценные публикации — корреспондента ИТАР-ТАСС в Японии Василия Головина «Загадка колчаковского генерала» в журнале «Эхо планеты» (1992, № 39) и брошюры бывшего собкора «Правды» в Японии, профессора И.А. Латышева «Как Япония похитила российское золото?» (М. 1996).

Оба автора, опираясь на недоступные большинству российских историков материалы на японском языке, подробно показывают, как в 1918-1922 гг. офицеры военной разведки японской оккупационной армии в Забайкалье и Приморье, два будущих генерала — Р. Исомэ (Идзомэ) и Х. Куросава, а также майор Синкэй Кураки (впоследствии он станет доверенным лицом атамана Семенова на судебных процессах в Японии), подобно начфину Ф. Шипу из Чехословацкого легиона, «добывали» русское золото у различных генералов и казачьих атаманов, переправляя его в Японию. Так, В. Головин, ссылаясь на материалы парламентского расследования в марте 1926 г. указывает на создание в Квантунской армии целого «секретного фонда», которым в 20-х годах распоряжался будущий премьер Гиити Танака, бывший военный атташе при царском правительстве и представитель японского командования при «омском правительстве» Колчака. Общая сумма фактически награбленного золота, по данным парламентского расследования, превышала 10 млн. зол. руб. а всего к концу 1922 г. в «секретном фонде» имелось более 60 млн. иен.

И.А. Латышев, ссылаясь на статью японского журналиста Томаки Абэ из газеты «Акахата» от 11 сентября 1977 г. под заголовком «Исчезнувшие слитки золота. Их нынешняя цена — 13 миллиардов иен», дополняет драматическую историю «семеновского» золота. Оказывается, переданные в марте 1920 г. в порту Дальнем 33 ящика золота — это еще далеко не все. В том же марте Семенов передал в Чите под расписку полковнику X. Куросаве еще 143 ящика с золотом, и оно в конце концов также оказалось в «секретном фонде» японского военного командования. Не за эти ли золотые россыпи оба полковника были затем произведены в генералы?

Однако все эти хищения бледнеют в сравнении с авантюрой колчаковского генерала Сергея Розанова, с помощью японцев взявшего в ночь с 29 на 30 января 1920 г. все оставшееся в подвалах Владивостокского отделения Госбанка «колчаковское» золото и переправившего его в Японию, о чем подробно рассказал в своей книге И.А. Латышев Это была вторая пиратская акция японской военщины. Первая совершена там же, во Владивостоке, 16 марта 1917 г. когда на двух японских крейсерах была увезена четвертая «золотая посылка» из 2244 ящиков на 20 млн. 2499 ф. ст. да еще 5,5 т личного золота Николая II. «Независимая газета». — 1998. — 5 авг.

Генерал Розанов являл собой тот тип дореволюционных царских генералов, которые в годы Гражданской войны решили «играть в политику». Будучи официально прикомандированным адмиралом Колчаком в 1918 г. к атаману Семенову для военной связи между Омском и Читой, Розанов вскоре решил исполнить самостоятельную политическую роль и, вступив в тесный контакт с японскими оккупационными войсками, фактически начал действовать и против Семенова, и против Колчака. Его идеей фикс стало создание с помощью японцев «буферной» Дальневосточной республики во главе с самим собой. Но на ту же роль претендовали и атаман Семенов, и эсеровские деятели из числа сибирских «областников» из так называемого 1-го Совета уполномоченных организаций автономной Сибири (СУОАС-1).

В последнем окопались видные «областники» — Якушев, Головачев и Валериан Моравский, о которых речь еще пойдет ниже.

К осени 1919 г. когда стало ясно, что омский режим Колчака вот-вот падет под ударами Красной армии и она не сегодня-завтра появится в Забайкалье, Розанов решил действовать. Он перебрался из Читы во Владивосток, создал свои собственные вооруженные силы, заручился поддержкой японцев и добился благоприятного нейтралитета комиссаров Антанты.

Но решили действовать и «областники». Их военной опорой стали отдельные части чехословацких легионеров под командованием генерала Гайды, сочувствовавшего эсерам. Решающее столкновение произошло 18 ноября 1919 г. во Владивостоке: войска Гайды и войска Розанова вступили в бой друг с другом в борьбе за власть в городе в надежде, что победитель и провозгласит себя вождем Дальневосточной республики.

И хотя в военном отношении верх взял Розанов — мятеж «областников» был подавлен, а сам Гайда был ранен и взят в плен, — политически проиграли обе стороны. Дело в том, что рядовые участники боев с обеих сторон понимали лозунг создания ДВР совсем не так, как их вожди: во Владивостоке появились листовки с призывом созвать дальневосточное Учредительное собрание, начать переговоры с Советской Россией, прекратить Гражданскую войну и, главное, выгнать иностранных интервентов из Приморья. Это сразу охладило интерес Антанты и особенно японцев к идее создания ДВР. А без японской вооруженной помощи у Розанова не было никаких шансов стать «дальневосточным диктатором».

Не вышло стать диктатором, и тогда Розанов пустился в открытый грабеж, полностью оправдав данную ему характеристику одного из министров «омского правительства» Г.К. Гинса: «сумбурный, нечистоплотный, окончательно подорвавший престиж омской власти на Дальнем Востоке».

29 января 1920 г. Розанов явился к командующему японскими оккупационными войсками в Приморье генералу Сигемото Ои. Формально речь шла об эвакуации подчиненных Розанову военных частей «колчаковцев» ввиду угрозы захвата Владивостока отрядами красных партизан и эсеров. Фактически же два генерала заключили сделку: японцы не будут мешать поспешному бегству «розановцев» из Владивостока (и действительно, на другой день «розановцы» были погружены на два русских военных транспорта), но в обмен на это японцы «спасут» остатки золотого запаса, хранившиеся во Владивостокском отделении Госбанка России.

И вот в ночь с 29 на 30 января к одному из пирсов владивостокского порта швартуется японский крейсер «Хидзэн», прямо напротив стоящего на горе здания Госбанка. Вся территория между банком и пирсом тотчас же оцепляется вооруженным десантом японских матросов. В само здание врывается вооруженная штурмовая группа под командованием самого генерала Розанова, для камуфляжа переодетого в форму японского офицера. Но фактически командует не он, а все тот же полковник Рокуро Идзомэ, главный «спец» по «колчаковскому» золоту и в Забайкалье, и в Приморье. Идзомэ почему-то отлично знает все закоулки подвалов русского Госбанка во Владивостоке и ведет штурмовую группу именно туда, где лежат ящики с золотыми слитками и сумки с золотой русской монетой. Десятки японских матросов по его команде перетаскивают золотой груз на крейсер. Никаких актов о приемке или расписок не составляется. Вся операция длится не более двух часов. Идзомэ и Розанов с маленькой группой его приближенных (семья Розанова уже находится на крейсере) поднимаются на борт, и военный корабль отплывает к берегам Японии. «Золотая операция», вторая пиратская акция в истории японской военщины на Дальнем Востоке, завершена.

Спустя несколько дней во Владивостоке происходит очередной политический переворот — власть в городе переходит в руки Временного правительства Приморской областной земской управы, состоящей в основном из местных эсеров, настроенных резко антирозановски и антияпонски, но и не пробольшевистски. Союзные комиссары Антанты (Франции, Англии и США) заявляют о поддержке переворота, и генерал Ои вынужден объявить о своем нейтралитете. Впрочем, дело уже сделано — остатки «колчаковского» золота плывут в Японию, японский ставленник Розанов и его войско — тоже, и пусть теперь эсеры покомандуют в городе без золота.

Разумеется, Приморская управа 19 февраля заявила генералу Ои и правительству Японии официальный протест, требуя возвращения золота, а против генерала Розанова еще и возбудила уголовное дело о краже в особо крупных размерах. Но все было тщетно — из Японии даже не ответили на этот протест и, конечно, не выдали Розанова.

Последний, судя по первоначальным сообщениям японской прессы, благополучно проживал с семьей в Йокогаме и отнюдь не бедствовал — 55 млн. иен на личном счете в Гонконг-Шанхайском банке, появившиеся у него после «владивостокской операции», позволяли обеспечить и себя, и своих внуков-правнуков на много десятилетий вперед.

Правда, в январе 1921 г. в той же японской прессе вдруг появилось сообщение, что генерал Розанов якобы погиб… в Крыму при отступлении войск Врангеля. И.А. Латышев ставит эту информацию японской «Иомиури симбун» от 22 января 1921 г. под большое сомнение, ибо «в Японии в те времена не раз бывали случаи, когда на самой японской территории совершались таинственные убийства людей, причастных к российскому золоту, причем публикации сообщений о выезде этих людей за пределы Японии использовались для того, чтобы спрятать концы в воду».

Я склонен разделить эти сомнения коллеги относительно гибели Розанова на Крымском фронте барона Врангеля. Упоминающаяся в Текущем архиве нашего Экспертного совета сумма из ведомости личного счета генерала Розанова за 1920 г. в Гонконг-Шанхайском банке в 1925 г. странным образом оказывается в «Ведомости экономического управления Минфина Японии» — те же 55 млн. 854 тыс. иен.

Остался Розанов жив или он погиб, несомненно одно: деньги его оказались все равно в Японии, как и то золото, что с его помощью было похищено в январе 1920 г. из Владивостокского отделения Госбанка России Характерно, что в официозном издании Генштаба Японии «История интервенции в Сибири, 1918-1922 гг.» (на яп. яз.), вышедшем в межвоенный период, об «операции Розанова» во Владивостоке нет ни строчки.

И тем не менее борцы за белое дело в Сибири и на Дальнем Востоке не испугались судьбы генерала Розанова и с 1922 г. начали серию самостоятельных расследований и процессов в судах Японии. Это сложная, во многом запутанная история, где наряду с правдоискателями с русской и японской сторон действовало немало проходимцев и авантюристов, желавших набить карманы русским золотом.

Расследование В.И. Моравского

Валериан Иванович Моравский (1884-1942) сыграл ключевую роль в сборе документальных свидетельств о русском золоте, ушедшем за границу, по самым свежим следам событий. Во всяком случае, он был самым первым из эмигрантов, кто еще в 1923 г. составил сводную справку «Русское золото за границей» Справка неоднократно мною публиковалась. См.: Россия. — 1994. — № 43. — С. 6; Общая газета. — 1995. — № 46. — С. 7; Дипломатический ежегодник. — М. 1995. — С. 208.

Моравский представлял собой типичного либерального интеллигента «западнического» толка на рубеже двух веков. В молодости «баловался эсерством», но очень скоро отошел от всех экстремистских — левых и правых — течений и стал ярым поклонником гуманистических идей великого писателя Владимира Галактионовича Короленко, которого сегодня бы назвали великим правозащитником.

Как и он, не принял большевистского переворота и большевизма в качестве политического течения: после октября 17-го Моравский всю свою жизнь посвятил борьбе с большевизмом. В 1908 г. он впервые попал в Сибирь как корреспондент кадетской газеты «Речь», и через несколько лет Сибирь стала для него второй родиной, хотя родился Моравский в обедневшей дворянской семье в Бессарабии и там же окончил православную духовную семинарию (затем в Петербурге Агрономический институт и прослушал два курса Петербургского института восточных языков).

В годы Первой мировой войны — активный «оборонец»; как и многие другие интеллигенты-патриоты, пошел «в службу» — в 1914 г. поступил в Министерство путей сообщения, в 1916 г. стал экспертом Министерства сельского хозяйства, приветствовал Февральскую революцию, как и подавляющее большинство интеллигенции, став заместителем начальника департамента Министерства продовольствия Временного правительства.

Октябрьский переворот активно не принял, был одним из руководителей забастовки служащих Минпрода, арестован лично Ф.Э. Дзержинским, но вскоре был отпущен и срочно уехал в Сибирь, в Томск. Там принял самое активное участие в движении сибиряков-"областников", в декабре 1917 г. был назначен управляющим делами 1-го Сибирского автономного правительства в Томске. В феврале 1918 г. избран в Сибирскую областную думу и назначен ее государственным секретарем.

Это правительство в Томске было первым и последним законно избранным правительством на территории Сибири и Дальнего Востока. После Уфимского совещания всех сил «демократической контрреволюции» сибирское правительство передало свои полномочия Директории, но после переворота 18 ноября 1918 г. в Омске «областники» отошли от адмирала, и Моравский вошел в 1-й Совет уполномоченных организаций автономной Сибири (СУОАС-1). СУОАС выступал с идей «третьей силы» между Колчаком (Семеновым) и большевиками, пытаясь создать правительство «буферной» Дальневосточной республики под контролем сибирских «областников».

К военной диктатуре Колчака Моравский относился резко отрицательно, работая по снабжению в Сибземгоре (Всесибирский союз земств и городов) на Дальнем Востоке. В 1920 г. вошел в комитет по борьбе с большевизмом во Владивостоке, издавал там антибольшевистскую газету «Вечер». В 1921 г. там же вошел во 2-й Совет уполномоченных организаций автономной Сибири (СУОАС-2).

Между тем в белом лагере началась чехарда власти: 4 января 1920 г. перед тем как его арестовали представители иркутского Политцентра, Колчак передал полномочия «Верховного» атаману Семенову Очень распространенная ошибка в литературе о Гражданской войне в Сибири: Колчак якобы передал полномочия Верховного правителя России А.И. Деникину. На самом же деле — атаману Г.М. Семенову, но тот в ноябре 1920 г. эмигрировал и только 7 февраля 1922 г. де-юре передал свои «верховные полномочия» СУОАС-2 во Владивостоке.

За три дня до захвата Владивостока большевиками СУОАС-2 сформировал собственное так называемое 2-е Сибирское правительство, в котором Моравский получил портфель министра финансов, труда и промышленности. Но это правительство бежало, успев вновь передать «верховные полномочия» СУОАС.

К концу 1922 г. Моравский с третьей женой и ее двумя детьми от первого брака оказался в Шанхае в долгой, до самой смерти, 20-летней эмиграции. Все эти годы экс-министр был одним из руководителей СУОАС-2 (а после смерти старого народовольца-"областника" А.В. Сазонова — и его председателем), сочетая антибольшевистскую политическую борьбу с поиском денег на нее, главным из источников которых было русское золото в Японии и Гонконге.

Уже в августе 1923 г. с полномочиями от СУОАС-2 Моравский отправился в Токио и Осаку с целью получить 2 млн. 400 тыс. зол. иен, причем он повез с собой расписки (включая и «петровскую» от 22 ноября 1920 г.), полученные за сданные на хранение японцам многочисленные ящики с русским золотом. Посредником в операции был избран некий японец Шюн Сузуки, мелкий коммерсант, до того промышлявший на русском Дальнем Востоке и выдававший себя за адвоката-"мэтра".

И надо же было такому случиться: 1 сентября 1923 г. в Токио произошло гигантское землетрясение. Моравский с двумя другими своими «суоасовцами» — профессором Томского университета и бывшим министром иностранных дел 1-го и 2-го Сибирских автономных правительств М.П. Головачевым и управделами СУОАС Г. Чертковым — едва успели выскочить во двор, как здание гостиницы рухнуло, погребя все личные вещи постояльцев, в том числе и подлинник расписки Идзомэ. Конечно, у генерала Петрова и других эмигрантов остались копии. Но между Петровым и Моравским пробежала «черная кошка» — землетрясение землетрясением, но документ на 1 млн. 200 тыс. зол. руб. мог бы и спасти. Эта неприязнь невольно перешла и к сыну генерала, не жалующего Моравского-отца в своих трудах (см. например, письмо Сергея Петрова в редакцию журнала «Знамя», 1992, № 10).

Утрата расписки еще раз сыграла злую шутку с Моравским, когда он в 1932 г. второй раз попытался получить «петровское» золото по расписке полковника Идзомэ. Суд вроде бы соглашался, но требовал подлинник, а его, как известно, уже не было. И дело снова сорвалось Два документа за 1923 и 1930 гг. по «золотым делам» из личного фонда В.И. Моравского в Гуверовском архиве см.: Дипломатический ежегодник. — М. 1995. — С. 208-209.

Поездки в Японию в надежде отсудить «петровское», «подтягинское» и «миллеровское» золото Моравский сочетал с поиском политических союзников в антибольшевистской борьбе в тогдашнем японском истеблишменте.