Имена и даты меня не интересуют, а вот работа «через женщину» еще по Библии известна. Кажется, я уже говорил, что торговля солью и экспорт девушек на Волге уже закончились, спрос на эти товары упал там. Но, как говорится, свято место пусто не бывает. Нашлось другое приложение сил «торгового племени». Скоро здесь появятся волжские конкуренты, ушкуйники–душегубы, оставшиеся без работы, в лице Шуйских и Романовых, и будет патриарх Федор–Филарет, избранный «поляками», с сыном – первым Романовым. Но об этом у меня в другом месте. Здесь же только добавлю, что ушкуйников, как и ересь «жидовствующих», как всегда свалят на честных и свободолюбивых новгородцев, которых окончательно «покорил» не Иван III и даже не Петр I, а именно Аракчеев, организовав поблизости свои знаменитые военные поселения.
Совсем забыл сказать о ереси «жидовствующих» как она мне видится. Она восторжествовала, но только под названием католичество. Ибо евреи никогда и ни с кем не делились своим иудаизмом, он им самим был нужен. Для всех прочих были ислам и христианство. И у нас они были до этого времени, только в смешенном виде, под названием правоверие или несторианство, а кресты наши обязательно несли полумесяц в качестве «нижней» перекладины. Наверное, пожгли на кострах именно тех, кто противился новой католической религии, и мы все начали креститься двумя перстами, по–католически, то есть, по–староверски, как сегодня говорят. В свое православие (отличайте от упомянутого правоверия) мы перешли уже при втором Романове, Алексее Михайловиче, притом, с большим трудом, и начали креститься троеперстием. Почему и получилось, что по–староверски – это двумя перстами. Если хотите узнать, как мы платили дань римскому папе, читайте мою книгу. Естественно, она не называлась ни данью, ни католической десятиной. Она называлась «помощью против турок», но ежегодно составляла нам восемь бочек золота. И было это, представьте, при Иване III.
«Богатырская застава»
Есть еще одно зернышко, по которому курочка клюет и наедается. Демин: «Так произошло, к примеру, с былиной про Заставу Богатырскую, записанной в начале 20 века Николаем Евгеньевичем Ончуковым от известной печерской сказительницы Федосьи Емельяновны Чуркиной. В былине в составе воинского братства действует 31 богатырь (30 + 1), но к моменту фольклорной записи исполнительница помнила уже только 18 имен. Остальные забыла, о чем честно призналась фольклористу. Тем не менее, с точки зрения рыцарской темы упомянутая былина представляет колоссальный интерес:
Кабы жили на заставе богатыри,
Недалеко от города – за двенадцать верст,
Жили они да тут пятнадцать лет.
Тридцать–то их было да со богатырем;
Не видали ни конного, ни пешего,
Ни прохожего они тут, ни проезжего,
Ни серый тут волк не прорыскивал,
Ни ясен сокол не пролетывал,
Да нерусский богатырь не проезживал.
Тридцать–то было богатырей со богатырем
Атаманом–то – стар казак Илья Муромец,
Податаманьем Самсон да Колыбанович,
Добрыня–то Микитич жил во писарях,
Алеша–то Попович жил во поварах,
Мишка Торопанишка жил во конюхах;
Да жил тут Василий сын Буслаевич,
Да жил тут Васенька Игнатьевич,
Да жил тут Дюк да сын Степанович,
Да жил тут Иермя сын Васильевич.
Да жил тут Родивон да Превысокие,
Да жил тут Микита да Преширокие,
Да жил тут Потанюшка Хроменький;
Затем Потык Михайло сын Иванович,
Затем жил тут Дунай сын Иванович,
Да и был тут Чурило млады Пленкович,
Да и был тут Скопин сын Иванович,
Тут и жили два брата, два родимые,
Да Лука, да Матвей – дети Петровые…»
Очень мне понравилась былина. Чувствуется, что не сильно обезображена она редакторами печатных изданий, стремящимися всегда сделать красиво и «правильно». Поэтому кое–что отсюда можно вытащить на свет божий. Во–первых, слово «кабы» означает «если», и оно совершенно не хочет входить в контекст, поэтому я бы предположил неточность записи, которая должна бы звучать не «кабы», а «Как бы». То есть, «Как бы жили на заставе…» и получается, что они там не жили, а только «как бы жили», то есть фактически «прозябали».
Во–вторых, жили они недалеко от города (не указано какого) и долго все–таки, но ни разу никого не видели, совсем никого, абсолютно. И этого не может быть в принципе, 12 верст все–таки от города, не 12000. Значит, жили в глухомани, а такая глухомань в 12 верстах от города может быть только, если город – это так называемый казачий городок, притом на донском острове. Городов–то по тем временам было раз, два и – обчелся, поэтому название города не упустили бы. А казачий городок так и назывался — «городок», так как состоял из простых землянок–шалашей и присваивать ему имя города было несерьезным. И на почти тысячу километров вокруг не было живой души. «Ясна сокола» упомянули специально, для усиления ощущения пустынности округи.
В третьих, ведь «застава» же у них, а не дом отдыха. А застава – это непроходимая стена с узким проходом, «заставленная» охраной с целью контроля. В безлюдной степи это может быть только сама река Дон, «заставленная» сей «заставой». И какого же дьявола сия «застава» там торчит 15 лет, спрашивается? Для грабежа, разумеется. Поэтому Илья Муромец не только казак, но и казак–разбойник, что и требовалось доказать. И если вы мне скажете, что застава сия оберегала русских от крымских татар, то я вам напомню, что мимо точно таких же многочисленных «застав» во времена Ивана III татары запросто «водили», то есть сплавляли по воде по 100 тысяч русских рабов разом.
В четвертых, перейдем к «нерусскому богатырю», который тут «не проезживал» сроду. Значит, евреи не сидели на заставах, а они несомненно были в хазарах, они просто занимались своим традиционным занятием, непосредственно с разбоем не связанным. И сын самого Муромца по имени Жидовин хоть и был богатырем, разбоем не занимался, только счетоводством, приемкой краденого, ссудами. А вот «податаманье Самсон Колыбанович» — несомненный еврей, как и положено в Хазарском каганате – второй человек всегда – еврей. И не только поэтому, но и по имени Самсон и по отчеству небывалому. Я специально полюбопытствовал у В. Даля: самый близкий «перевод» колыван–колыбан – «пустомеля». То есть, разбоем он тоже не занимается, а вроде клоуна–агитатора, затейника и надсмотрщика, но сам себе на уме – заместитель все–таки.
В пятых, «писарь Добрыня Никитич» – это сильно сказано. Недаром я где–то наталкивался на сведение, что он тоже еврей. Писарь не может быть не евреем или не греком, но грек тех времен – тоже еврей. Значит, тоже не грабил, а только реестр награбленного составлял. Тогда правильно его нарисовал Васнецов с полуобнаженным мечом, вернее, с чуть–чуть вытащенным из ножен. Так, на всякий случай, мало ли что может выйти, работа–то опасная в общем. «Повара Алешу Поповича» Васнецов зря нарисовал с луком и стрелой подготовленной к стрельбе. Скорее его бы надо было изобразить со шпажкой для шашлыка – шампуром. Но Васнецов ведь тоже знал, что разбойники не будут специально шампуры делать, и на стреле шашлык можно изжарить изрядно – протыкать кусочки удобно. Так что к Васнецову у меня претензий нет, чего нельзя сказать об историках.
У меня еще в запасе есть много соображений по этой былине, но и без них понятно, что из себя представляет эта застава – разбойная эта застава, хазарская. Притом я не лингвист и не фольклорист. Мне бы зернышко добыть в свою концепцию.
Но и Демина мне не к лицу оставлять без внимания, выдернул у него былину и – в свои щи. Не годится так. Но не годится и по–демински интерпретировать былину. По поводу имени Илья он добрался аж до египтян, как будто мы не знаем, что такое Илья, а вот по поводу Добрыни совсем краток, хотя имя это не совсем обычное: «Его имя – не христианское, а исконно русское, языческое…» Оно может быть и языческое, но по роду своей деятельности «писаря» Добрыня скорее всего произошел от «добро», которое более «достаток, имущество, стяжание» как «движимость», чем «добро» как человеческое качество. Более того, оно ближе к слову «добирать, добрание» в форме «добор – набор в прибавку», то есть «добирщик, что–либо добирающий». И возраст Добрыни как «более старшего» намекает, что Добрыня–доборщик просто–напросто обыскивает купцов, вытряхивая из них то, что не нашли молодые торопыги–разбойники. Заметьте, своеобразное имя «заместителя» Муромца – Самсона Колыбановича у Демина не только без анализа осталось, но даже и не удостоилось упоминания.
Далее. Демин видит в этой «заставе» не разбойников, но «рыцарей»: «Но вернемся к богатырскому рыцарскому братству». Дело в том, что банда Муромца билась с бандой Тугарина Змиевича – царьградского бандита, победила его дружину, а самого взяла в плен и привезла в Киев, к князю Владимиру. «И тут же просит, чтобы тот отпустил пленника восвояси. Тем все и завершается. Трудно избавиться от впечатления, что в сказании действуют не смертельные враги, а, напротив, давние друзья – представители одной «команды» (то бишь рыцарского ордена), временно оказавшиеся на разных территориях, но всегда и по любому вопросу могущие договориться». Что тут скажешь, «рыцари», да и только.
Нет, «рыцари» типа Муромца у Демина – не простые грабители, у них есть «идея», объединившая их в «братство». Вот как это выглядит у Демина: «Какой же идее служили ее приверженцы? Главной идеологией является христианское учение. Существовал также и неписаный кодекс чести: верность долгу, сюзерену и королю, культ прекрасной дамы и т.п. Это однако не все. Рыцарские ордена вдохновлялись также некоей тайной мистической идеей, которая лишь частично совпадала с господствующим христианским учением. Эта тайная мистическая идея, а по существу – эзотерическая доктрина, вселяла в членов рыцарского братства уверенность в своих необыкновенных силах и способностях преодолевать… Откуда же взялась такая идея?» Далее Демин добрался аж до Зоратустры, камня Грааля, манихейства и прочей чертовщины, но я так и не понял, причем тут разбой на дорогах и реках. В общем – сплошное «ноосферное знамение».
Есть еще два момента, на которые Демин не пожелал распространяться, сославшись на плохую память сказительницы. Во–первых, со сказительницами такого никогда не случалось, чтоб они «забыли» сказку на половине. Во–вторых, может быть потому, что начали мелькать знакомые лица? Например, Скопин. Нам ведь из романовской истории доподлинно известно, что были, например, Скопины–Шуйские.
Закончить я хочу тем, что «…Илья Муромец почитается Православной церковью и канонизирован как один из ее святых». И я сразу же вспомнил, не одна церковь «канонизировала» Илью Муромца, правители наши от Рюрика и императоров Всея Руси до генсеков ЦК КПСС и нынешних президентов – все «канонизируют» этого бандита–пропойцу методом внушения нам, грешным. В книге у меня даже раздельчик есть по поводу Муромца. И как же им всем не «канонизировать» донского бандита, ведь вся власть у нас – потомки и последователи этого разбойника.
2. «Загадки русского севера»
2.1. Богини–матери
Лукиан (ок. 120 – после 180 г.): «В то время как одни играют на флейтах и справляют оргии, на многих уже находит безумие, и, пришли они сюда только как на зрелище, начинают делать следующее, — расскажу и о том, что они делают: юноша, которому надлежит совершить это, с огромным криком сбрасывает свои одежды, выходит на середину и выхватывает меч; мечи эти постоянно находятся там, как я думаю, для этих целей. Оскопив себя мечом, юноша носится по всему городу, держа в руках то, что он отсек. И в какой бы дом он ни забросил это, оттуда он получает женские одежды и украшения. Вот все, что совершается во время оскопления».
Вот все, что нашел нужным сказать по поводу приведенной цитаты из Лукиана Демин: «Надо полагать, ранее этот изуверский ритуал был распространен повсеместно, а его традиции уходят в глубь веков. Тем более что уж чего, чего, — а кровожадности в оргиастических ритуалах, особенно выполняемых женщинами, хватало во все времена. <…> Особенно неистовствовали женщины, прозванные менадами (буквальный перевод – «безумствующие»). Наркотическое снадобье они вводили прямо во влагалище и превращались в сексуально необузданных фурий. Полуобнаженные, едва прикрытые звериными шкурами, увитые плющем и обвешанные задушенными змеями, со спутанными волосами и искусственными фаллосами в руках, которые впоследствии трансформировались в ритуальные свечи, — менады с дикими воплями носились по лесам и горам, преследуя мужчин, а насладившись ими, разрывали на части, пили кровь своих жертв и других растерзанных живьем животных. <…> Уместно также вспомнить, что в свое время и на Крите существовал архаичный обычай ежегодного принесения в жертву мальчика. <…> Не удивительно, что именно такие и подобные бесчеловечные обычаи послужили одной из причин, по которой жестокие матриархальные отношения вообще утратили свои позиции, вызвав неизбежный протест и справедливый бунт со стороны мужской половины общества».
Этот опус Демина требует подробного рассмотрения, ибо он по своей сути казуистичен. Итак, слишком возбужденный юноша лишает себя детородного органа и тем самым как бы превращается в женщину, получая женские принадлежности. Почему это происходит, Демин молчит, отправляя нас «в глубь веков», сам не зная, собственно, зачем? И тут же переносит возникший в нашем мозгу «страдательный» эффект на женщин, таких–сяких, разэтаких: «особенно выполняемых женщинами», хотя они у Лукиана вообще ничего «не выполняют». Казуистически «переключив» наше сознание с одинокого юноши на всех женщин вообще, он уже от себя лично начинает расписывать про них страсти–мордасти: «пили кровь, разрывали…», совершенно вгоняя нас в ужас. Не давая нам опомниться, Демин обрушивает на нас следующее известие, про «принесение в жертву мальчика», не уточняя, как и почему это происходило, и кто это совершал. Он заранее знает, что мы этот каскад примем на счет женщин и вопросы, которые я только что задал ему, «забывчивому», у нас просто не возникнут.
Зачем ему так беспардонно врать, «привлекая для убедительности» Лукиана? Но, не собираясь его слова анализировать. Чтобы воскликнуть «не удивительно» и обосновать отсебячину про «неизбежный протест и справедливый бунт со стороны мужской половины общества», закончившийся патриархатом. Только и всего. Лучше бы продолжил и рассказал, как воспользовались «мужчины» в лице католической церкви новыми своими «правами»: жечь женщин на кострах на «законных» («Маллеус») основаниях. А это пострашнее того, что творили его «менады», затолкав себе во влагалища «наркотические средства». Хотя по современным нормам права наркотическое и алкогольное опьянение не освобождает от ответственности, но все же менад можно понять, бедных. А вот совершенно трезвых служителей «Маллеуса» – нельзя понять.
В своей книге «Загадочная русская душа на фоне мировой еврейской истории» я основательно рассмотрел вопрос матриархата и патриархата, почему они возникли, и почему и как второй заменил первый. Здесь сообщу кратко, не вдаваясь в подробные обоснования. Полное устранение мужчин от воспитания потомства вызвало катастрофическое вымирание женщин и острейший их недостаток. На правах «редкого лакомства» возник матриархат и богини–матери. Это были времена, когда боги–мужики были простыми половыми тряпками, мной это доказано.
Вот теперь можно перейти к анализу цитаты из Лукиана, который сам не был свидетелем этих ритуалов, и сам уже кое–что не мог объяснить. Но в моей копилке доказательств, тем не менее, Лукиан весьма полезен. Итак, «одни играют на флейтах и справляют оргии». В книге я подробно рассмотрел этимологию слов флейта, орган (система флейт), оргия и многих других, и все они связаны именно с совокуплением, а флейта – с мужским половым органом. Лукиан, вероятно, уже об этом не знал. Поэтому он пишет о «юноше, которому надлежит совершить это…» Ничего ему «не надлежит», просто он один из тех, кому по молодости и неумению не досталось на этом «празднике промискуитета», включая инцест, места рядом со служительницами матриарха. Из других источников известно, что «юноша» никогда не был одним, а обязательно была группа мужчин, оскопляющих себя. Нехватка женщин, ставшая социальной проблемой, грозила массовым взрывом и этот взрыв мужского негодования купировался праздниками, которыми время от времени матриарх снимала остроту вопроса, принуждая женщин отдаваться без разбора и без счета. И я вполне могу согласиться, что могли использоваться те самые наркотические средства, приводящие женщин в «безумствующих», менад. Так сказать, для пользы дела. Но и рецептурные дозы этого «средства» – для всех разные, потому иногда могли и «разорвать».
Значит, «одни справляют оргии», а «на многих находит безумие», так как пришли они сюда не на «зрелище» как утверждает Лукиан, а за вполне прозаической «нуждой», но очередь никак не подходит.