- Воевал? - поинтересовался Челеб, заметив у Шкурина небольшой весело позвякивающий сверточек. Монеты звенели не так, так медали государственные звенят.
      - Всякое бывало, - сказал Шкурин, огорченно разглядывая треснувшее колесо, на котором давно надо было сменить обод.
      - С какой же стороны?
      - Слушай, хозяин, - сказал Шкурин. - Оно кому надо - былое ворошить? Война, она ведь с любой стороны война. Ты думаешь, кончилась она и все?
      - Лучше бы так, - сказал Челеб.
      Неизвестно, куда бы их этот странный разговор завел, только вернулись в табор женщины.
      Две старухи упали на траву и чесали уставшие ноги. Вокруг толпилась хихикающая детвора, которой поход по окрестностям дался куда легче. Еще одна цыганка - пожилая и верткая, с вплетенным в седые волосы украшением из сербских монет - оживленно рассказывала:
      - Далеко ходили. Ох, далеко! - она наклонилась, задрала юбки и тоже почесала темную ногу. - Там у хутора кони пасутся. Огонь-кони! Красавцы! Давно таких мои глазоньки не видели! Два вороных да один сивый - прямо для табора приготовлены.
      Челеб слушал.
      - Дорогу легко найти, я на путаных дорожках соломку с белыми тряпицами привязала. Не заблудятся наши.
      - Что ты мне уши ломаешь словами? - сердито вскричал цыганский вожак. - Что голову ненужными мыслями манишь?
      Все захохотали. Даже Шкурин, отложивший работу, усмехнулся.
      - Так давно бы сказал! - не растерялась старуха. - Зачем я язык о зубы бью, зачем голос пустыми словами порчу?
      Вечер прошел без особого веселья. Каждый понимал, что дело надо делать, но Челеб пока еще людей на кражу не обозначил, поэтому все на него поглядывали выжидающе. Хозяин табора особо не торопился - оценивал, выжидал и снова прикидывал, кого ему в ночь отправить. Коня угнать - не карты раскинуть. Здесь кроме хитрости ловкость нужна. А еще везение. Попавшегося конокрада бьют отчаянно и пощады не у кого просить, да и попросишь - все равно что зря воздух всколыхнешь, не простят тебя те, кого ты обворовал. А послевоенный конь в двойной цене, уж слишком много их на полях сражений уложили, может, чуточку меньше, чем людей. Подорожало хорошее конское мясо, любая кляча в хозяйстве нужна, ведь в некоторых деревнях на себе продолжали пахать или коров запрягали. Такое оно было - больное послевоенное время, не песни о нем петь, а страшные сказки рассказывать!
      Ближе к ночи Челеб поднял мужчин.
      Все ждали, кому он вручит уздечки - тому и на дело идти. Две уздечки Челеб вручил своим, третью - помедлив в задумчивости - протянул Шкурину.
      - Хорошая ночь вас не ждет, - сказал он. - Женщины помнут перины без вас.
      А ночь благоприятствовала краже - робкие с вечера облака в ночь расстелились по всему небу, нависали низко, тяжело дыша на засыпающую землю. Жаль только, дождь не выпал. Был бы дождь, смыл бы следы.
      Пришла пора помолиться небесному помощнику.
      - У тебя Николы Угодника нет, - сказал Челеб равнодушному к своей участи Шкурину. - Иди в шатер, на моего помолишься!
      Цыган молитв не знает, поэтому к Угоднику обращается с простыми просьбами, знает, что Угодник не может ему отказать, обещал ведь цыганам в краже лошадей помогать.
      Шкурин молился иначе. Шкурин явно читал какую-то молитву. Челеб с удивлением вслушивался в слова этой молитвы, потом похвалил:
      - Спаси меня от сети ловчей - это хорошо. Научишь людей, когда обратно вернетесь. Только одного ты не сказал - сколько коней надо взять! Точнее говори, сколько коней?
      - На три уздечки взять хороших коней. Я с тобой, Никола, обязательно поделюсь, выжги мне солнце глаза, если обману!
      - Вот так, - удовлетворенно сказал Челеб. - Почти настоящий цыган!
      Подождал, когда конокрады скроются в ночи, распорядился, не повышая голоса:
      - К их возвращению мы должны уже быть на колесах.
      И пошел по табору, глядя на то, как готовятся его обитатели к утреннему бегству.
       6.
      Нет, не будем мы рассказывать, как цыгане воровали лошадей!
      Каждый себе может представить, засунь он себе уздечку за пазуху, поближе к сердцу, лихорадочно трепещущему в ожидании воровского счастья. Ночь тому свидетель, лягушки, что квакали важно в ближнем пруду, да ленивые и глупые собаки, которые только делали вид, что они сторожат хозяйское добро.
      Зато три лошади - два жеребца и сивая кобыла - появились в цыганском стане. Да лошади на загляденье - и ребра не торчат, и гривы ухожены, а черные губы лошадей, несомненно, сахар знали и белые сухари.
      Знатка затерла специальным составом хозяйские тавро, поверх них наложили свои, таборные, а справки о покупке лошадей давно грели душу Челеба, с фиолетовыми печатями, с росписями важных лиц - оставалось только клички указать, приметы заполнить да дату покупки проставить. Хорошие справки, и стоили они дорого. Челеб их в Дарни-це покупал у директора конезавода имени Берии.
      А табор уже уходил по степным дорогам, терял свои следы в лужах степных буераков, и плыл вслед табору горьковатый запах серой полыни. Только коршун, парящий в выцветших небесах, видел, куда движется табор, но не мог никому рассказать о том. Хорошо бежали запряженные кобылы, и длинноногие стригунки с гордыми шеями покорно рысили следом в надежде на скорую остановку.
      - А ты молодец, - сказал Челеб сидящему рядом Шкурину. - Хорошие слова о тебе говорили.
      - Не велика наука - с уздечкой по свету гулять, - махнул рукой тот.
      Челеб промолчал. Цыган много не благодарит. Тот, кому надо сказать добрые слова, сам все понимает. Есть такие, что хотят от тебя услышать добрые слова, а есть и такие, что любое твое слово будет им не в масть, сами они про себя все знают. Да и обидно ему было за ремесло. Это только кажется, что украсть лошадь легко. Но мало к ней подобраться, мало уздечку надеть, ты еще должен понимать, что у каждой лошади есть свой норов, иногда такой скверный, что легче лягушку заставить воровать сметану из погреба, чем непокорную лошадь сдвинуться с места. Но вслух он ничего не сказал. А чего спорить? Азов близко, расставание неизбежно. Нет ничего хуже обиженного человека. Уйдет Шкурин из табора, так пусть хоть слов недобрых не копит на языке. Тем более, что многим в таборе он пришелся по душе. Располагал Шкурин к себе человека, а это черта важная, просто жизненно необходимая для любого, кто пробует плетью обух перешибить. Это вам не игрой в миракли

душу успокаивать. Вслух бы Челеб этого никому не сказал, но нравился ему этот несуетной человек, который был из породы тех волков, что, будучи голодными, никогда не станут грызть сосновое бревно.
      - А ты, я вижу, сам бездомный, - ухмыльнулся Шкурин.
      Челеб внимательно посмотрел на него и прикрыл веки, давая разрешение продолжить разговор.
      - Кибитка твоя, - сказал Шкурин. - Не живешь ты в ней, хозяин. И два твоих сундука на другой повозке едут. И перины ты на чужой повозке хранишь. Так не бывает.
      - И что же надумал? - спросил Челеб. - Разве ты так хорошо знаешь цыганскую жизнь, гаджо?
      - Заглянул я туда вчера, - небрежно сказал Шкурин. - Не хватайся за кнут, только глянул одним глазом. Я на него, а он на меня, значит. Давно он с вами едет?
      Челеб демонстративно шумно почесался.
      - Вот за что не любят чужаков, - сказал он. - Любопытства в них много, порой из-за него они сами на нож лезут. Разве тебе не говорили, что лишние знания полны печали и укорачивают и без того очень маленькую человеческую жизнь?
      - Не пугай, - сказал Шкурин. - Для зверинца катаете? Не похоже, зверинец хозяйскую хату не занимает. Я в твои дела не лезу, но больно страшная зверюга у тебя там кантуется. Кто ты для нее? На брата или дедушку она явно не тянет.
      - Тебе-то что? - с досадой сказал Челеб, удрученный тем, что посторонний проник в тайну табора.
      Летний день длинный, дорога нетороплива и томительна, располагает к разговорам. Постепенно исчезла неприязнь, и вот уже Шкурин сидит, пусть в чужих сапогах и поддевке, но свой, почти свой, и тянет поделиться с ним сомнениями, раз уж что-то он знает.
      - И разговаривает? - не поверил Шкурин.
      - Внутри меня, - сказал Челеб. - Словно сам с собою говорю.
      - Так это не вы идете, он, значит, вас направляет, - сообразил собеседник. - А как же воля, которую вы перед всеми наружу выставляете, которой гордитесь больше всего?
      - Это с дедов пошло, - сказал Челеб. - Не нам ломать. Договор такой, понимаешь?
      - Хотел бы я знать, чем они ваших предков купили, - пробормотал Шкурин. - И давно вы их так возите?
      - Двести лет без малого, - сказал Челеб. - А ты думал, мы таборную жизнь лишь для своего удовольствия ведем?
      - Веселые у вас были деды! - хохотнул Шкурин.
       7.
      В эту ночь Челебу Оглы приснился странный сон.
      Снилось ему, что стоит он на вершине прозрачной горы, изнутри ее горит золотым и рубиновым цветом, словно рассыпано в пещерах глубинных червонное золото и россыпи драгоценных камней. А вокруг звезды светят, переливаются, мигают, образуя невиданные узоры. Но спокойно на душе у Челеба, понимает он, что находится дома. И вранье все было о долине меж двух рек, о кирпичных цыганских домах, которых никогда не было. По всему выходило, что один у них всех дом - вот эта гора самоцветная, над которой кружат странные существа, похожие на морских медуз, если только бывают медузы таких размеров. Смотрит Челеб на руки - нет у него рук, смотрит на ноги - ног тоже нет. Жаль, нет зеркала, чтобы всего себя увидеть!
      Проснулся Челеб Оглы, попытался вспомнить сон и не смог. Так, какие-то бессвязные обрывки и воспоминание о чем-то грандиозном и цельном, увиденном ночью. С утра ехал задумчивый и угрюмый.
      А погони за табором не случилось - или не проведали о нем владельцы коней, или Гость глаза отвел, туманами степные овраги заволок, дождем проливным за табором пролился. Оно и к лучшему - кони в таборе останутся, доказывать никому ничего не придется. Если здесь все милиционеры такие, как тот, что в белой гимнастерке по табору ходил, то дорого могла обойтись им недавняя ночная вылазка. В самом прямом смысле слова. Но лишних денег Челеб Оглы не имел. Тяжелые времена, на жизнь не всегда зарабатываешь.
      Шкурин с расспросами не приставал, смолил толстую «казбечину», постегивая лошадей.
      Челеб ему сам все рассказал. Было в этом коренастом немногословном гаджо что-то, вызывавшее доверие.
      - Прозрачный дом, говоришь? - хехекнул Шкурин, но при этом как-то странно сморгнул. - Бывает, когда, значит, возишь за собой неведомо кого. Чужой сон тебе приснился, хозяин, совсем чужой. Ранее такие сны видел?
      И раньше Челеб Оглы видел странные сны, только они немного другие были. Словно несется он с огромной скоростью над странной землей, а внизу колышутся сады из высоких и гибких деревьев, состоящих из одного широкого листа. И где-то на границе света и тьмы кружатся странные существа, похожие на рыб. Солнца нет, а светло, ночью звезд не видно, луна никогда не появляется, только наверху, где небо кончается, в серебристом мареве лениво плывет желтое пятно. Но о них он Шкурину рассказывать не стал.
      - Совсем чужой сон, - уже без усмешки заключил Шкурин. - Похоже издалека твой Гость, похоже, даже не отсюда он, а откуда-то из очень и очень далеких краев.
      К полудню третьего дня добрались наконец до нужного места.
      - Я посмотрю, - сказал Шкурин.
      Не то чтобы попросил и не то что просто сообщил о своем решении - где-то посредине интонаций было сказанное им.
      - Посмотри, посмотри, - одобрил Челеб. - Держи чуть в сторону от остальных, дело справим.
      Волны накатывались на светлый, почти белый песок, смывая птичьи следы и унося обратно ранее выброшенные на берег куски дерева, обломки раковин и амфор с затаившихся в глубинах кораблей, которые не пережили бурь и штормов, когда-то бушевавших в ныне спокойном и безмятежном просторе.
      Повозка съехала с дороги, едва обозначенной полосками вытоптанной земли в зелено-серой траве, увязая колесами в песке, добралась до воды. Кони наклонялись, нюхали воду, недовольно фыркали и вскидывали головы. Море им не нравилось.
      Из-под войлочного покрова высунулось длинное щупальце, темное с одной стороны и белое с другой. На белой стороне щупальца виднелись присоски, похожие на темные розочки. Щупальце, извиваясь, повисело в воздухе, коснулось воды. Кони всхрапнули, колыхнулись испуганно, но Шкурин твердой рукой удержал их на месте.
      Вслед за щупальцем показалось бугристое темное тело, круглые, лишенные радужной оболочки глаза внимательно огляделись вокруг, и тело скользнуло на песок. Вытягивая конечность, спрут добрался до воды, на секунду, словно прощаясь с людьми, приподнял одно щупальце, остальные же уже стремились навстречу ждущим глубинам. Набежавшая легкая волна окатила спрута, некоторое время он лежал неподвижно, всеми своими конечностями выбрасывая темные водоросли из жаберного мешка, потом он стремительно нырнул в воду, уходя в теплое море. Некоторое время его темное тело возвышалось над водой, потом его не стало видно, и только цепочка пузырьков показывала путь Гостя, пока он не ушел на глубину.
      Челеб Оглы почувствовал облегчение. Напряжение последних дней исчезло, сейчас он чувствовал хмельной восторг, какой испытывает цыган после удачной кражи. Теперь он был волен в своих поступках. До следующего Гостя. В конце концов, встреча и проводы Гостя были одним из законов табора, и этого не могла изменить даже грядущая зимовка.
      - Баба с воза, кобыле легче, - проворчал Шкурин. - Ну, хозяин, трогать? Табор ждет!
      А вечером, когда табор встал на ночь, когда мужчины зашлепали картами у костра, а Знатка начала рассказывать детям очередную страшную сказку, когда сытный запах кулеша начал будоражить ноздри, а первые звезды принялись подмигивать с небес, внимательно рассматривая землю с непостижимой космической высоты, покинул табор и Шкурин. Пожал шершавую ладонь Челеба Оглы, подмигнул ему хитровато, не чокаясь, опрокинул свой стакан в широко раскрытый рот, подмигнул без улыбки:
      - Ну, за свободу?
      Неизвестно, что имел он в виду, но Челеб принял его слова на свой счет. Барон и в самом деле чувствовал себя свободным.
      Челеб проводил его взглядом и неожиданно подумал, что наконец-то ему перестанут сниться странные и страшные сны. Устала его беспокойная душа. Хотелось быть и в самом деле свободным.
      Ну, хотя бы до следующего Гостя.
       8.
      Шкурин поднялся на косогор и остановился.
      Отсюда он видел медленно темнеющую полоску горизонта, над головой сияло звездами небо, а внизу, в котловине, смутно белели кибитки цыган.
      Это они здорово придумали, с неожиданной завистью подумал Шкурин. Надо же - цыганский табор! Вечные странники. Лучшее средство передвижения для пешей разведки трудно было представить. Главное, заставить их идти по намеченному тобой маршруту. Это перспективно. Это обязательно надо будет отметить. И использовать в дальнейшем. Они достаточно внушаемы: раз могут воспринимать сны, смогут воспринимать и мысли. А сделать их своими глазами и ушами совсем несложно - женщинам раздать украшения, которые они будут носить постоянно, мужчинам изготовить по красивой серьге, чтобы, не снимая, таскали в ухе.
      И следовало обязательно отметить в докладе, что планету населяют две разновидности разумных существ. Две, а не одна. Одни населяют сушу, и силы их, как и военный потенциал, легко оценить. Но есть еще один вид, который населяет морские глубины, но уже ведет активную разведку суши. Вот об этом виде ничего неизвестно. Совсем ничего. А это означает, что пока неясно, с кем на планете вести переговоры, где чьи козыри старше - под водой или на суше. Он поймал себя на том, что мыслит земными категориями, и грустно усмехнулся. Воистину привычка - вторая натура. Не всем в Доктринате отсрочка придется по вкусу, но лучше потратить время и провести дополнительные исследования, чем попасть под возможные торговые ограничения. Равноправно живущие на одной планете расы должны иметь одинаковые торговые права. Значит, надо изучить местный океан. А для этого надо найти морских обитателей, которые передвигаются в воде безо всяких ограничений. Нужны были бродяги по духу. Он добросовестно попытался вспомнить вид водных животных, который подпадает под это понятие. Одним мешала соленость воды, другим - температура, третьим…
      Пожалуй, дельфины подходят больше всего. Что ж, будем работать с цыганами местных морей - дельфинами.
      Шкурин стоял в раздумье на косогоре над медленно засыпающим табором. В ночной тишине слышался шум теплых морских волн, лениво набегающих на берег, неровный топот копыт и редкое ржание довольных свободой лошадей.
      Медленно и неотвратимо в небе расцвела эфемерная многоцветная медуза, сквозь которую видны были темное небо и звезды. Медуза спланировала вниз, выпуская гибкие щупальца светоконечностей.
      Он стоял на виду - на самой возвышенности, - поэтому летающая тарелка легко подхватила его, втянула в Малое Содружество и стремительно понеслась в звездную высоту.
 
      

Бричку я достану, Сядь-ка рядом, милая. Петь тебе я стану. Вот едет парень Да с конями, Их он гонит Пыльными табунами. (Здесь и далее прим. авт.)
 
      

У каждого цыгана детская душа и свой Бог, потому и живут они славно - с достоинством и без оглядки.
 
      

Цхуро - старик, старуха, старики.
 
      

Сделать скамейку - совершить кражу лошадей. Прямо о краже цыгане никогда не говорят, боятся спугнуть удачу.
 
      

Признак богатства и удачливости в делах.
 
      

Панытко - черт.
 
      

Не вяжись с дураком!
 
      

Тюрьма (местный диалект).
 
      

Сегодня, сегодня мы богачи. Завтра, завтра мы бедняки.
 
      

Иное цыганское название черта.
 
      

- Цыган ли он?
       -  Чужак!
       -  Не вяжись с чужаком.
 
      

Кошка, кошка, как проедем реку - дадим тебе сала.
 
      

Не ходи, девушка, за водой, Схватит тебя там лихорадка. Не ходи, девушка, за хворостом, Поцарапаешь нежные руки свои.
 
      

Четки.
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

31.07.2008