Глава седьмая

Королев возвращался на полигон не в лучшем расположении духа.

Посещение Кремля не доставило ему приятных минут, оно и понятно — не на экскурсии побывал. Сталин был дотошен, к встрече готовился обстоятельно, консультировали его люди знающие. Но как ответить на вопрос руководителя государства, будет ли оно в ближайшее время иметь межконтинентальную ракету?

—  — Делаем все возможное, — сказал Королев.

— Мы вас не ограничиваем, — жестко и сердито отрезал Сталин. — Что значит делаем все возможное? Делайте невозможное. Если ракета нужна государству, она должна быть построена. Это аксиома.

Очень хотелось возразить, глядя в желтоватые тигриные глаза вождя. Напомнить ему о потраченном в лагере времени, о прекращении финансирования лаборатории по изучению реактивного движения после ареста Тухачевского, но это было равносильно самоубийству, и Королев сдержался.

— Государство экономит на всем, — бесшумно выхаживая по кабинету, рассуждал Сталин. — Для создания ракеты мы отнимаем деньги у инвалидов, отбираем их у детей, и вы, товарищ Королев, должны это хорошо понимать. Я не призываю вас к экономии, но требую компетентности в работе.

Он подошел ближе, пытливо заглянул Королеву в глаза.

— Значит, мыши все-таки остались живы? — с легкой иронией спросил он.

У Королева похолодела спина.

— Так точно, товарищ Сталин, — сказал он. — Выдержали и перегрузку, и краткосрочную невесомость. Даже аппетит не потеряли.

Сталин улыбнулся.

— Вы, видимо, решили, что я вас буду ругать. — он махнул рукой и пошел вдоль стола, бесцельно поправляя и без того ровно стоящие стулья. — Нет, товарищ Королев, товарищ Сталин вас ругать не будет. Товарищ Сталин понимает, что полеты в космос — это такая же реалия завтрашнего дня, как телевизионные приемники или, скажем, развитой автомобильный транспорт. Только не увлекайтесь, товарищ Королев, я не зря подчеркнул, что это реалии завтрашнего, а не сегодняшнего дня. Сегодня нам нужно надежное средство доставки ядерного заряда, которое способно достигнуть Америки. И не для того, чтобы эту Америку бомбить, но для того, чтобы иметь определенные противовесы в политике. Андрей Януарьевич, конечно, выдающийся дипломат, но тоже нуждается в дубинке. Не для того, чтобы бить своих политических оппонентов, а для того, чтобы самого не ударили.

Он вернулся и сел за стол.

— Садитесь, товарищ Королев, — сказал он, указывая на стул.

Подразумевалось, что сесть 'надо обязательно именно на указанный стул.

— Вы что-нибудь слышали о неопознанных летательных аппаратах? — спросил Сталин, с любопытством вглядываясь в невозмутимое лицо конструктора.

— У меня нет времени на пустяки. — Королев успокоился. Круглое лицо его выражало недоумение. — Разумеется, кое-что мне рассказывали, но я в такие вещи слабо верю.

— Почему? — Сталин недоуменно приподнял руку с зажатой в ней трубкой. Усы его округлились.

— В границах Солнечной системы разумная жизнь вряд ли возможна, а звезды от нас очень далеко, товарищ Сталин. Слишком мощные двигатели нужны, чтобы прилететь издалека.

В последующие два дня Королев изучал материалы, относящиеся к так называемым «летающим тарелочкам». Особого беспокойства эти материалы у Королева не вызвали — в ряде случаев эти «летающие тарелки» можно было идентифицировать со вполне земными явлениями. Однако сам подход к проблеме не мог не вызывать невольного уважения — материал был собран и систематизирован, обзоры зарубежной прессы соседствовали с сообщениями агентуры, здесь же были результаты прослушиваний журналистов и зарубежных политических деятелей, что и говорить, Сталин умел заставить людей работать так, чтобы интересующая его проблема была подробно освещена со всех сторон. Тем не менее Королев остался к досье абсолютно равнодушным, разве что с удовлетворением отметил, что житкурские капониры в материалах не фигурировали, как и находка из Алатау, и, следовательно, он мог с чистой совестью соблюсти секретность, которой от него потребовал Берия. Сам Королев находкой из Алатау уже переболел. Поначалу останки неведомого аппарата крайне его заинтересовали, но, убедившись, что в ближайшее время подспорьем в работе эта находка не станет, Сергей Павлович к ней заметно охладел, тем более что в понимании сохранившихся деталей этой находки даже излюбленные конструктором пересаживания не помогали.

— Значит, особых причин для волнения нет? — Сталин задумчиво похлопывал рукой с коротко обрезанными желтоватыми ногтями по пухлой папке, которую возвратил Королев. — Что ж, наши мнения совпадают, товарищ конструктор. Будем надеяться, что никто из нас не ошибается. Такие ошибки могут очень дорого обойтись государству. — Он значительно помолчал и добавил: — Впрочем, человеку подобные ошибки обходятся значительно дороже, Я вас не задерживаю, товарищ Королев. Возвращайтесь к своим делам.

Да, времени катастрофически не хватало. «Р-пятая» была уже собрана и готова к старту, а доверять пуск Глушкову Королев не хотел, поэтому и торопился попасть на ракетодром в Капустином Яру, который во всех официальных документах именовался как «Москва-400». «Дуглас» приземлился в степи, где проложена была двухкилометровая взлетно-посадочная бетонная полоса, а потом еще полтора часа пришлось пылить по степным дорогам на армейском «виллисе», чтобы, успев к старту, с надеждой наблюдать за тем, как темно-зеленое веретенообразное тело окутается клубами пламени и пара, поднимется с пусковой площадки, а потом медленно завалится набок, заливая степь жарким, все сжигающим пламенем, который превращал в пар сугробы вокруг стартового комплекса. И гадать не стоило о причинах неудачного пуска, причина была все та же — сопла дюз прогорали, и это означало, что надо было вновь садиться за расчеты и придумывать то, что еще не приходило в голову никому на земле.

Королев был мрачен, поэтому прибывшего на полигон Владимира Ивановича Яздовского, который отвечал за биологические исследования, встретил без обычной улыбки.

К этому времени были выработаны две научные программы стартов — физическая и биологическая. Физическая программа изучала процессы, происходящие высоко над планетой, изучала влияние этих процессов на земную жизнь, давая очень многое для конструкторов ракетной техники. Биологическая программа включала в себя пробные пуски животных на ракетах. Победили собачники, как называли тех, кто выступал за полет в космос собак. Яздовский со своими подопечными подбирал собак для первых полетов. Дело было не слишком простое, требовались небольшие собаки килограммов по шесть-семь. Домашние собачки такого веса были довольно изнеженными, поэтому дворняжки, которые были выносливее остальных, имели преимущество. Кроме того, проводился отбор и по масти — специалисты по съемкам требовали, чтобы животные были беленькие. Подобранная по весу и масти собака затем отбиралась по состоянию здоровья, нраву и реакциям.

Подобранных собак готовили к полету. Их держали в барокамерах, крутили на центрифуге, трясли на вибростенде, проводили испытание на тепло и холод. Жизнь у отобранных собачек получалась в полном смысле слова собачья. Одна была у них радость — кормили неплохо. Некоторые уже начали обживать ракетный контейнер, в котором им предстояло лететь.

Двух из них — Дезика и Цыгана — Королев даже полюбил и часто брал на прогулки по степи и на речку. Но сейчас он только скользнул по ним взглядом, машинально почесал Цыгана между ушей и побрел в степь, где копошились фигурки технических рабочих, в буквальном смысле слова просеивающих землю в поисках обломков.

Яздовский его понимал, поэтому догонять не стал, направился к домам, а ухоженные и совсем не похожие на бездомных дворняг песики побежали за ним следом. На свежем снегу остались уверенные отпечатки Яздовского и мелкие цепочки собачьих следов.

После обеда Королев собрался на Житкур. Не то чтобы он на что-то надеялся, но все-таки решил поинтересоваться, что происходит у истинных секретчиков. Деятельность научной группы на Житкуре являлась особо секретной, к ней и доступ-то имели несколько человек — Сергей Иванович Вавилов, сам Королев и обеспечивающий режим секретности полковник Недолгий. Из политиков достаточным знанием о проекте «Летучая мышь» обладал один Берия, который очень не любил, когда в курируемые им проекты совал нос кто-то другой. Попробовал однажды поинтересоваться Житкурской лабораторией Климент Ефремович Ворошилов. Королев сам был свидетелем неприятной сцены, когда Берия, не особенно задумываясь о тактичности своего поведения, грубо обругал Ворошилова, а потом еще и преподнес этот неожиданный интерес таким образом, что Сталин на очередном заседании Политбюро обозвал старого товарища по партии английским шпионом, заставив Ворошилова два месяца прожить в напряжении и страхе, потому что после таких открыто высказанных обвинений его могли арестовать в любое время, выскажи вождь такое пожелание.

До Житкура пришлось добираться на «У-2».

Сама деревушка представляла собой скопление нескольких десятков мазанок, огороженных плетнями. Черт знает, каким образом и когда местных жителей занесло в глухую и непролазную степь, но факт оставался фактом, они здесь жили, и это, похоже, им даже нравилось. По крайней мере, усмехнулся Королев, арестов конца тридцатых местные жители наверняка избежали.

Зона располагалась в четырех километрах от Житкура. Собственно, зоной ее можно было назвать с некоторой натяжкой. Широкий периметр, огороженный двухрядной колючей проволокой, между рядами которой бродили неприкаянные часовые из солдат срочной службы, жившие в длинной барачного типа казарме — едва ли не единственном наземном здании в этом огороженном колючкой периметре. Все остальное находилось под землей в огромном бункере, над которым высились два домика специалистов. Из этих домиков на семиметровую глубину шли лифты, поэтому солдаты, наверное, полагали, что охраняют каких-то особо опасных преступников. Так им, видимо, говорило начальство, которое о бункере, как это и требовал режим секретности, тоже ничего не знало.

Документы у Королева проверяли тщательно, хотя здесь он бывал довольно часто. Впрочем, для таких случаев у него было красное удостоверение с горизонтально перевернутой восьмеркой, которая указывала на особые полномочия владельца книжечки. Может быть, именно поэтому документы каждый раз проверяли тщательно и даже уносили в караульное помещение. Сам Королев разглядывал это удостоверение, выданное МГБ, со странным чувством — книжечка превращала ее владельца из рядового жителя страны в могущественного функционера, чья причастность к государственным тайнам давала права, которых не имел простой смертный.

Тем не менее, пока шла проверка, Королеву приходилось мерзнуть на степном ветру. Пронизывающий ветер в сочетании с морозом мог свести с ума кого угодно, особенно если ты одет не в тулуп и валенки, а стоишь перед воротами в брюках навыпуск и тонкой кожаной куртке, пусть даже с меховой подкладкой.

Наконец лейтенант с синими петлицами открыл ворота.

— Вас проводить? — дежурно поинтересовался он.

— Я знаю дорогу, — не оборачиваясь, сказал Королев. А какие тут еще особые приметы нужны, если к домикам специалистов вела наезженная санная дорога?

Снег хрустел под ногами.

Королев подошел к одному из домиков и постучался.

— Не заперто! — бодрым тенором сказали из-за двери.

Доктор физико-математических наук Иван Дикунец совершенно не напоминал ученого. Больше он походил на бича, который волею случая искупался, переоделся в чистое, но при этом остался небритым и нестриженым. Он сидел за столом в тренировочных шароварах и синей майке, худое длинное лица его было довольным и счастливым.

— Сергей Павлович, — спокойно сказал он, не поднимаясь из-за стола. — Здравствуйте. А я все-таки разобрался в этой железке. Вы знаете, удивительная получается картина.

— В которой? — поинтересовался Королев, подсаживаясь к столу.

— С «девяткой». — Дикунец пододвинул конструктору ватманский лист, на котором он добросовестно вычертил исследуемую деталь. Всем узлам с обнаруженного в горах объекта для удобства присвоили порядковые номера. Дать им какое-то разумное название оказалось невозможным, для этого необходимо было знать, для чего именно тот или иной узел предназначался. Свой чертеж Дикунец сопроводил многочисленными записями, из-за которых сам чертеж оказался на втором плане. Сергей Павлович Королев знал цену чертежам, он цепко вгляделся в графическое изображение «девятки».

— Вот как?

— Точно, Сергей Павлович, — гордо сказал Дикунец. — У меня как в аптеке. Если уж говорю, что понял принцип работы, то, значит, в самом деле понял. Вот это, — он ткнул рукой в схему, — сегментный ускоряющий электрод, это — ионизатор. Пористая масса, как удалось выяснить, — цезий. Вот эта темная масса — высоковольтная изоляция. Основная часть окружена тепловыми экранами, предусмотрены нейтрализатор и, естественно, испаритель с нагревающим элементом. Блок питания отсутствует, но вот эти контакты явно соединяли машинку с блоком питания. А в целом мы имеем дело с реактивным двигателем нового типа — перед вами, Сергей Павлович, небольшой цезиевый ионный двигатель. Тяга его невелика, и это заставляет предположить, что двигатель этот использовался в блоке с другими аналогичными устройствами.

— И каков удельный импульс такого двигателя? — жадно спросил Королев.

— Примерно четыре тысячи секунд, — сказал Дикунец. — Тяга тоже невелика, всего двадцать пять граммов, потребляемая мощность такого двигателя восемь ватт.

— Недостаточно, чтобы обеспечить разгон космического корабля, — прикинул конструктор.

— Связка таких двигателей имеет более высокие характеристики, — пояснил Дикунец. — Корабль двигать ей не под силу, оптимальный блок состоит из двенадцати таких игрушек, далее характеристики резко ухудшаются, а потребляемая мощность возрастает. Космический корабль они, конечно, не потянут, а вот для ориентации спутника или коррекции его орбиты можно использовать запросто.

Некоторое время Королев, не моргая, смотрел на инженера.

— Так ты считаешь, что это обломки спутника? — Круглое лицо Королева стало строгим и недоверчивым. — Обломки, которые обнаружены до войны, являются искусственным спутником планеты? Ты действительно так считаешь, Иван?

Дикунец смутился.

— Я фантастики не пишу, — краснея, сказал он. — Вы из меня, Сергей Павлович, Беляева не делайте. Это действительно ионный двигатель. Вы меня спросили, где он мог применяться, я и прикинул где.

— Пойдем покажешь, — решительно сказал Королев.

Только очень пытливый ум мог распознать в окислившихся остатках двигательную установку. Однако, идя путем, которым шел Дикунец, Королев понял, что тот прав.

Откинувшись в кресле, Королев некоторое время внимательно рассматривал разложенные на рабочем столе металлические части того, что когда-то было двигателем и работало, черт побери, продуктивно работало!

Получалось, что когда-то в незапамятные времена, может быть, еще во времена Бородинского сражения, или битвы русских со шведами под Полтавой, или даже еще раньше, над Землей наматывал витки загадочный спутник. Для чего он предназначался? Для того чтобы наблюдать за жителями планеты? Или он обеспечивал связь между инопланетными резидентами, разбросанными по различным материкам и государствам? Впрочем, это было уже несущественно. Главное, что спутник был запущен, и совсем не важно кем — инопланетянами или стертой с лица Земли временем или катаклизмами могущественной цивилизацией, существовавшей до новой эры.

— Слушай, Иван, — сказал конструктор. — А ведь ты такое открытие сделал, оно ведь Нобелевки заслуживает, не меньше!

Дикунец порозовел.

— Только, брат, не получишь ты Нобелевки, — безжалостно продолжил Королев. — При нашем режиме секретности орден ты еще можешь на грудь получить, но ведь не больше. Засекретят все это так, что потом сам будешь бояться — не разговариваешь ли ночью, не сделал ли лишней записи в своем дневнике. Только не говори мне, что работаешь не ради славы и почестей, это ведь хорошо, если слава и почести приходят к тем, кто их действительно заслужил, а не к тем, кто не знал рабочих мук и озарения.

С этими мыслями он возвращался на полигон, где безвестные инженеры и работяги ковали ракетный щит страны. Приглушенный рев мотора не давал сосредоточиться, Королев недовольно морщился, потом удобно прилег лбом к круглому и холодному иллюминатору и незаметно задремал.

Хороший сон снился Сергею Павловичу Королеву, из прошлой его, тогда еще счастливой жизни. Снился Сергею Павловичу Узун-Сырт, колышущиеся от ветра стенки палаток, худые лошади тащат в гору планеры, смуглолицый высоколобый Серега Люшин весело кричал:

— Серега! Я тут грека с погребком нашел! Какой у него розовый мускат, Сережа! Пальчики оближешь и вместе с мускатом проглотишь!

Проснулся он от осторожного прикосновения к плечу. Невысокий плотный летчик, чем-то неуловимо напоминающий черноморского краба-бокоплава, стоял рядом.

— Сергей Павлович, — растерянно сказал он. — Радио-грамма!

— Что? — не понял спросонья Королев.

— Радиограмма на борт поступила, товарищ Королев, — громко сказал летчик. — Житкурский лагерь накрылся!

Глава восьмая

Козинцев оказался неплохим помощником, только пользы в том Александру Бабушу было мало. Свидетелей, которые бы видели непонятные летательные аппараты или хотя бы что-то слышали о них, установить Бубушу не удалось, да и никаких особых, а потому кажущихся странными событий в районе не происходило. За неделю Александр Бабуш повстречался не с одним человеком, используя в качестве прикрытия удостоверение московского журналиста. Узнав, что перед ними журналист из Москвы, люди торопились рассказать о недостатках в снабжении, отсутствии должного количества угля на базах потребсоюза, да мало ли каких забот и претензий к местному начальству накопилось у местных жителей, и все они считали, что претензии эти должны обязательно разобрать Москва и непременно в курсе их бытовых забот должен быть вождь. Многие так и просили Бабуша: «Доложите, Александр Николаевич, товарищу Сталину, пусть он узнает!», по наивности своей полагая, что раз Бабуш московский журналист, то в Кремль он входит свободно, а к товарищу Сталину двери в кабинет раскрывает если не ногой, то телефонным звонком.

Бабуш так и доложил по поселковой радиостанции в управление, что ничего особенного в районе не происходит, обстановка нормальная, рабочая обстановка, а потому оперуполномоченному Бабушу здесь делать нечего, только время напрасно тратит, а между прочим, ему со странниками разбираться надо, да и исчезновение агентессы давало почву для довольно мрачных предположений — пристукнули странники старушку Зою, которая докладывала об их грязных делишках. Начальство Бабуша выслушало, но резонно заметило, что Александр Николаевич, похоже, хлебнул воздуха свободы в горных районах, вот этот самый воздух, значит, и бросился ему в голову, заставляя забыть о субординации. Известно ведь, что начальство всегда лучше подчиненных знает, что именно им делать надо, а уж московское начальство деятельность Бабуша и его начальства вообще на два года вперед распланировало, нечего, значит, о старушках разных плакаться, такая уж у старушек печальная участь — все, значит, в землю ляжем, все, как говаривал великий поэт, прахом будем,

Козинцев, слушая этот бестолковый разговор, весело ухмылялся и все потирал культю — последнее время Ивана Тимофеевича донимали фантомные боли. Все ему казалось, что несуществующая кисть руки у него болит. Бабуш про такое слышал, но сам, слава Богу, не испытывал. Но Козинцеву он сочувствовал — ничего хорошего в таких болезнях не было.

Наконец начальство успокоилось, еще раз порасспрашивало условными кодами о положении дел в районе — голос был далеким, словно Бабуш им с Луны докладывал, а в эфире свистело и хрипело, а потом голос начальства вообще затерялся в этом пространственном безобразии, оставив Бабуша в полном недоумении — возвращаться ему в область или еще немного погодить.

— Такие дела, Ваня, — растерянно сказал Бабуш. — Придется завтра еще раз на связь выходить.

Я думал, только у нас такой бардак, — невозмутимо сказал Козинцев, поглаживая отсутствующую кисть руки. — оказывается, в вашей епархии то же самое наблюдается. Ноты не расстраивайся, — с легкой усмешкой добавил он. — Тебе на пользу деревенская жизнь. Вон какой землистый приехал, а сейчас, Николаич, в тебе кровь заиграла, румянец на щеках гуляет, еще немного — и по бабам пойдешь. У нас тут одиноких много, после войны прежние мужики за Одером остались, а новые так и не приехали, не манит их, Саша, сибирское приволье.

— Иди ты, — отмахнулся Бабуш, невольно розовея. Соскучился оперуполномоченный о супруге своей законной. Оно ведь и понятно, сколько же можно было силу мужскую копить. В войну не до того было, а после войны Бабуш женился, только вот работа была хлопотная, с частыми командировками связанная. Да что там говорить, скучал Бабуш о жене. Однако признаться в этом было стыдно, поэтому оперуполномоченный и поспешил все перевести в неуклюжую шутку: — Дзержинский сказал, что у чекиста должны быть холодная голова, чистые руки и горячее сердце. А остальные части тела у чекиста не предусмотрены.

— Хозяин — барин, — согласился Козинцев. — А не хочешь, Николаич, съездить на шестой кордон? Надо быте бе с тамошним лесником поговорить, вроде бы о нем странные вещи рассказывают. Не знаю, «летающие тарелки» или как, но что-то он видел.

— Пустая трата времени, — с досадой сказал Бабуш. — Но давай съездим для очистки совести. Это далеко?

— Да верст двадцать будет, — сказал председатель поселкового Совета. — Рассказали мне, что у него какая-то хреновина есть, в деревьях сквозные дырки прожигает. Вот и подумай, как нам лесника на разговор вызвать.

— То есть как это? — не понял Бабуш. — Если это для страны необходимо, то как же он может такую находку утаивать? Спросим — отдаст!

Козинцев неопределенно хмыкнул, баюкая культю, потом качнул головой и сказал неопределенно:

— И как тебя, Николаич, в органы взяли? Большенький уже, а характером — чистое дите. Кто же тебе такую вещь запросто отдаст? Он тебе ее отдаст, наверху ее сразу же засекретят, а что потом с человеком станет, который к государственным секретам причастен? Это хорошо, если просто подписку возьмут, это еще по-божески будет.

Вот и гадал Бабуш всю дорогу, как у них на кордоне дело обернется.

Лесник Тимофеев оказался настоящим лесным человеком. Был он высок и, как всякий высокий человек, немного сутул, имел рыжую бороду, от чего казался заросшим до самых глаз — хитроватых и холодных, как льдинки. На удивление неподходящая этому человеку у лесника оказалась жена. Бабуш даже занегодовал чисто по-мужски, уж больно эта тоненькая кареглазая женщина с нежным лицом и густой гривой рыжих волос не подходила мрачному и не слишком разговорчивому хозяину. Пока Козинцев о чем-то разговаривал с лесником, Бабуш следил за его женой исподтишка и все удивлялся, как это жизнь сводит воедино, казалось бы, совсем не подходящих друг другу людей. Но тут из сеней колобком выкатилась дочка лесника, и сразу стало видно, что у не любящих друг друга людей таких дочек просто не бывает. Девочке было около пяти лет, круглое личико ее усеивали трогательные конопушки, волосы были заплетены в торчащие косички с голубенькими пышными бантами.

— Вы к нам в гости? — обратилась она к Бабушу. — А надолго приехали? А хотите, я вам свою куклу покажу. Мне ее папа из Свердловска привез. Красивая!

— Маришка, беги в дом! — сказал Тимофеев, но требовательности в его голосе не было. Да и какая могла быть требовательность, когда у тебя под ногами путается вот такое веснушчатое чудо с торчащими в стороны рыжими, как и у матери, косичками. Одета дочка лесника была бедно, но со вкусом, не иначе, как мать ей сама платье шила.

Из Москвы, говорите? — Рука у лесника была темная, мозолистая, сразу видно было, что человек штаны по кабинетам не протирал.

— Ой, из Москвы! — Маришка по-взрослому взмахнула руками, но этот жест в ее исполнении выглядел забавно. — А правда, что там зоопарк есть? И тигры? И львы?

— А мы к тебе, Тимофеев, — сказал председатель поселкового Совета. — Вот, Александр Николаевич, журналист из Москвы, приехал с тобой поговорить. Расскажи ему, что ты здесь за чудище лечил, какими такими средствами?

Лесник недовольно сверкнул глазами.

— Уже доложили! — Он покачал головой, подтолкнул дочку к дверям в избу, и опять Маришка ослушалась —прижалась к отцу, глядя на приезжих темными глазами.

— И никакой он не чудо-юдо! — с вызовом сказала она. — Зелененький печальный кузнечик, только ножки маленькие и крылышек нет! И одетый!

— Маришка, — строго сказал отец.

— Давай, Тимофеев, приглашай в дом, — нетерпеливо сказал Козинцев. — Не видишь, товарищ хочет знать подробности. Не с каждым такое приключение случается. На всю область теперь прогремишь, не о каждом центральные газеты писать будут!

Видно было, что популярность лесника не прельщала. Он уныло топтался на пороге избы и все поглядывал на непрошеных гостей, словно понимал, что в избу их приглашать все же придется, но нелепо надеялся на чудо.

— Проходите, раз приехали, — с сомнением в голосе сказал лесник.

Конечно, он бы мог отказаться, сказать, что ничего такого не было, наговорили люди, но теперь, когда факт существования странного существа подтвердила дочка, сделать это было затруднительно, врожденная честность, присущая уральским жителям, ему это не позволяла. Вместе с тем Тимофеев понимал, что ничего хорошего ему все это не сулит, хлопоты одни и беспокойство, еще и тягать начнут, спрашивать, почему он соответствующим органам ничего не сообщил, хотя бы участковому милиционеру, который заезжал к нему с месяц назад. И что говорить в этом случае, Тимофеев решительно не знал.

— Чай будете пить? — спросила жена лесника.

— Будем, — отозвался Козинцев. — Как это — у Тимофеева побывать и чаю его знаменитого не попить?

Лесник с благодарностью посмотрел на представителя власти и вновь уныло повернулся к Бабушу.

— С чего ж начинать? — обречено спросил он.

— С самого начала, — решительно сказал Бабуш, в который раз уже завидуя Козинцеву. Умел же человек с людьми разговаривать! Это бы умение — да самому Бабушу, немалое подспорье было бы в работе.

— В самом начале сентября это было, — сказал лесник и посмотрел на Козинцева, словно ожидал от председателя помощи. Тот сделал неопределенный жест рукой. Лесник вздохнул и снова повернулся к Бабушу. — Тепло еще было!

Тимофеев лес знал как свои пять пальцев, поэтому до места, где Елань впадала в Туру, он добрался всего за полчаса. Лес был смешанный, и папоротник в отдельных местах достигал высоты человеческого роста, поэтому даже хорошо известные тропки приходилось искать по старым заметам. Пауков-крестовиков в это время года было видимо-невидимо, казалось, весь лес был в паутинах, отсвечивающих на солнце серебром. Поэтому Тимофеев и не ехал на лошади, а вел ее за собой под уздцы — кому охота пауков на себя собирать? Вот это пешее передвижение его и подвело, с лошади-то привычней окрестный лес оглядывать. Если бы Тимофеев не ошибся самую малость, он бы обязательно прошел стороной, но он спутал развилки, и вынесло его аккурат за Красную падь. Вот тут-то и заметалось странное — Деревья по обеим сторонам пади были переломаны, словно кувыркался на них огромный великан, странно даже было, что в этакую засуху все обошлось без пожара. Посетовав на свою оплошность, лесник решил срезать угол, чтобы выйти к Елани, а там уж спокойно вдоль берега добраться до Туры.

И тут он увидел человека. Нет, не человека, это уже так было сказано, скорее по привычке, потому что странное существо, лежавшее неподвижно в траве, имело две ноги, две руки и одну — пусть странно уродливую и неприглядную — голову. И еще — зеленое оно было, с темными пятнами там, где были изгибы тела.

Некоторое время Тимофеев стоял неподвижно, не решаясь подойти к существу, но время шло, существо не шевелилось, поэтому и лесник постепенно осмелел — снял с плеча карабин, подобрался ближе и дулом потрогал найденыша.