Пока они добирались миль пятнадцать до гостиницы в Дюге-Труэн, Ирен без конца теребила ожерелье. Она понимала, что не могла бы рискнуть и бросить славного, но не больно-то красивого Ромуальда, у которого к тому же попахивало изо рта (об этом она не осмеливалась ему сказать). Это была болезнь желудка - следствие долгих лет питания консервами и наспех проглоченной еды в дешевых ресторанах, где кастрюли мыли кое-как. Она не могла бы ему признаться, что ей нужны жемчужины, а не он сам. Бросить его сейчас, разыграв легкомысленную девицу с ожерельем на шее, означало бы воровство и ничего более. А Ирен боялась полиции - Фроссинеты воспитали ее в страхе перед жандармами. Она боялась даже жандармского старшину Шаньоля, из Кьефрана, с которым у нее была любовная интрижка. Ирен даже стащила у него револьвер; потом ей пришлось сочинить басню, что она потеряла оружие. На самом деле он всегда был у нее в сумочке - на память - ведь она не могла бы причинить вреда даже птичке. Но в наше время, когда на дорогах развелось столько всяких негодяев и бандитов, которые грабят, убивают и насилуют, такая штука могла бы очень пригодиться, и вовсе не обязательно кого-нибудь убивать.
      Чтобы завладеть ожерельем стоимостью, скажем, что-то около полумиллиарда франков,<$FТочная цена этого ожерелья не имеет никакого значения: оно стоит очень-очень дорого. Поэтому не будем удивляться, что на одной странице оно стоит три миллиарда, на другой - полмиллиарда. Так что к этому вопросу мы больше возвращаться не будем.> ей надо было пройти через то, что требовал от нее Ромуальд: заключение закнного брака. Как только они поженятся, и ожерелье будет ей официально подарено (в крайнем случае, она потребует оформить все у нотариуса; даром что из деревни, в таких-то делах она разбиралась), - тогда можно будет и распрощаться с Ромуальдом. Впрочем, тот прекрасно знал - не полный же идиот он был на самом деле - что удерживал Ирен только благодаря этим ста очаровательным бусинкам.
      Вот эти мысли вертелись в маленькой головке Ирен, как вдруг Ромуальд резко затормозил, хотя никакого препятствия на дороге не было. Он обернулся к пастушке и неотрывно смотрел на жемчужины в полном отупении. Сначала он решил, что это эффект солнечных лучей. Он посмотрел еще раз. Нет, это не солнце. Жемчужины вновь обрели свой великолепный блеск, свое божественное сияние. Они переливались тысячью оттенков, как бы набрав силу после морских купаний. Маленькие пятнышки плесени исчезли, они розовели во всем своем великолепии. Быстро в Париж, там Ромуальд знал специалиста по жемчугу.
      - Мы возвращаемся, - решил Ромуальд, вновь включая газ и не сводя глаз с колье Ирен.
      - Куда это, мой козленочек?
      - В Париж. Сначала в Париж, а там видно будет.
      Он бросился в отель, чтоб забрать багаж. Девушка смотрела на него с удивлением. Жемчужины были еще лучше, чем в тот день когда их выловили в Аравийском море.
      x x x
      Экспертизу делал на улице де ля Пэ крупный ювелир, очень известный в квартале. Он затратил на изучение жемчужин целый час, смотрел их эндоскопом, под микроскопом и даже предложил Рпмуальду купить их у него: они были такие великолепные, такие редкие!
      После чего Ромуальд, с портфелем подмышкой, где лежало его сокровище, встретился с Ирен в маленьком баре на улице Руайяль.
      Она провела все это время в магазинах, даже заблудилась в Прентан<$FКрупный универмаг в Париже (прим.перев.)>! Ромуальд сказал ей, что под действием морской воды шелковая нить истерлась и надо было ее заменить. Девушка даже не удивилась, что бусинки вдруг поменяли цвет, с грязно-серого до нежно-розового, находя это вполне естественным.
      Они сняли номер в гостинице на улице Жанны д'Арк, в очень спокойном месте. Ромуальд надел ей на шею чудо из чудес. Само собой разумеется, ювелиру он ни слова не сказал о таинственной болезни жемчуга и чудесном его воскрешении.
      - Что будем делать дальше, мой ягненочек? - спросила Ирен. - У тебя остались деньги?
      Он неуверенно дотронулся до ожерелья. Другой рукой он в задумчивости мял свой вялый подбородок и чувствовал себя отвратительно.
      - Эти жемчужины стоят десятки и десятки миллионов, моя птичка. Мы могли бы... Мы можем...
      Пастушка нахмурилась, лицо ее выражало недоверие:
      - Можем что, например?
      - Ну... Я...
      - Я слушаю тебя, Рэмуальд, давай говори...
      - Нет, я не могу, оно так тебе идет, так идет...
      - Я думаю что неплохо нам было бы пожениться, - сказала Ирен, сев на край кровати и начиная раздеваться. Она снимала чулок заученным жестом, нарочито медленно, как будто чистила персик.
      - Давай поженимся, - сказала она, - так велико было ее желание бросить Ромуальда. - Тогда это колье будет моим раз и навсегда. А то ты без конца даешь мне понять, что оно мое только наполовину, как-то временно... Это так раздражает... Если я... Если бы я вдруг ушла от тебя... ты, что... ты бы у меня его отобрал?
      - Ты что, уже хочешь от меня уйти? - взорвался он.
      - Ну, что ты, я шучу, мой козленочек, но...
      - Коночно, - сказал он сухо. - Ты что же, воображаешь, что я тебе оставлю это состояние, если ты меня бросишь и уйдешь к другому?
      - Давай вернемся в Кьефран и поженимся там. Я попрошу младшего Фроссинета быть моим свидетелем, чтобы он лопнул от ревности.
      - А отец?
      - А что отец? Отец нас поженит, он ведь мэр! С досады он разозлится, будет пускать слюни, как новорожденный теленок. Поедем прямо сегодня, дорогой... Мне так хочется стать поскорее мадам Мюзарден де Фальгонкуль.
      - Подожди, моя прелесть. Мы сделаем не так. Мы уедем послезавтра, мне надо повидаться кое с кем в Париже. И послушай, сними это ожерелье, ему и в сумке неплохо. Напрасно ты разгуливаешь в нем по Парижу, вчера в метро на тебя все смотрели. Ведь украсть его можно в один момент. А мне эти жемчужины не легко достались, ты знаешь.
      Он попытался снять с нее ожерелье, но она накрыла руку Ромуальда своей, его рука скользнула пониже ее спины, тогда она выгнулась, чтобы его дрожащие пальцы могли ощутить в полной мере ее крепкий и свежий крестьянский зад.
      - Мы возвращается в Кьефран и празднуем свадьбу, обещаешь? - сказала она.
      Чтобы провести полноценную ночь любви, он обещал, хотя перспектива основать семейный очаг в родных местах не приводила его в восторг. Его враги вполне могли вернуться и опять рыскать вокруг леса Грет, а ему совсем не хотелось снова скрываться на заводе своего кузена. Кивая головой, он соглашался со всем, как вдруг его глаза округлились, и в них загорелся безумный блеск. Жемчужины опять потускнели и помертвели, мелкие отвратительные черноватые, сероватые и зелоноватые точки появились на их поверхности, словно мушки поднятые грозой. Фосфоресцирующий блеск жемчуга исчезал на глазах. Ошибки быть не могло: колье опять теряло свою ценность.
      x x x
      Жемчужины снова становились фальшивыми, портились на глазах. И Ирен начали удивлять эти странные изменения оттенка, повторявшиеся слишком часто. Ромуальд сказал себе, что если, женившись на Ирен, он подарит ей ожерелье, которое ничего не стоит, и она это в конце концов узнает, то бросит его наверняка. Она сможет отомстить и по-другому, гораздо хуже. Ромуальд начал задавать себе вопрос, не колдунья ли в действительности его подружка, как это утверждали старухи в Кьефране. Такие еще водятся в некоторых глухих и лесистых местах Франш-Контэ, если хорошенько поискать.
      ...Они пробыли в Париже неделю. Все это время Ромуальд, под предлогом сложных и срочных экспертиз забрав ожерелье у Ирен, которая начала на него смотреть со все растущим удивлением и недоверием, - метался в панике от одного ювелира к другому. И везде он слышал насмешливый, а часто и довольно оскорбительный вопрос, на какой дешевой распродаже он их купил. Однажды утром, прогуливаясь по площади Жанны д'Арк неподалеку от гостиницы, он подумал о море. Просто так. Мысль пришла сама собой, как бы невзначай. Так бывает, когда переберешь уже все варианты, когда полный тупик.
      - А не вернуться ли нам на море, моя лапочка? Погода прекрасная, июль на носу. Правда, пляж будет забит отпускниками, но ничего. На море как на море!
      Они соли в микролитражку и покатили по направлению к Бретани.
      - А мне можно будет купаться в ожерелье? - спросила Ирен.
      - Ну, конечно, моя птичка. Только в ожерелье. Купайся. Будем надеяться, что трудящиеся на него не посягнут.
      x x x
      После нескольких морских купаний в Перро-Гирек, в Сен-Геноле на побережье Вандеи, потом в Шамбр-д'Амур, около Биарицца, его догадки подтвердились. Ирен несколько раз чуть не утонула, жемчужины обильно орошались морской водой, и после каждой такой ванны в течение часа-двух, они вновь обретали свой блеск.
      В Сен-Себастьяне, на Плайя Конча, пока Ирен загорала на пляже отеля "Иэабелла Католика" в сияющем розовым блеском ожерелье, Ромуальд случайно узнал, что в соседнем отеле - роскошном дворце - поселился сам Джефферсон Блэк. (Ддя тех, кто не знает: Джефферсон Блэк - это самый крупный в США специалист по драгоценным камням). Он приехал на три дня на свадьбу своей племянницы. Блэк соблаговолил принять Ромуальда эа завтраком, пригласил его за свой столик, и, с аппетитом уплетая яичницу с бэконом и гренки и запивая все это чаем, он слушал вполуха, хотя и благосклонно, рассказ Ромуальда от "а" до "я". Постепенно он заинтересовался. Удивительная история...
      - Можно взглянуть на эти жемчужины? - спросил Джефферсон Блэк с набитым ртом.
      Ромуальд тотчас же отправился на пляж отеля "Иэабелла Католика". Ирен заснула, ее прекрасная блестящая кожа напоминала поджаренный тост. Он тихонько снял ожерелье с ее лебединой шейки и быстро вернулся в отель к специалисту по камням. Тот потрогал опытными пальцами некоторые из жемчужин, глаза его блестели.
      - Никогда не видел такой красоты, - сказал он наконец.
      - Я не говорю вам, где их выловили. Я не могу раскрыть вам этот секрет. Я прав, не так ли?
      - Понимаю вас. И вы утверждаете, что после каждой морской ванны жемчужины обретают свой прежний вид, становятся такими, как сейчас? Это точно?
      - Именно, так, дорогой господин Блэк. Это совершенно невероятно, но это так.
      - Вы знаете, жемчужины - загадочные создания... Особенно жемчужины, которые неизвестно, где выловлены... И что, только в морской воде?
      - Только.
      - А вы пробовали другие жидкости?
      - Да. И воду из-под крана, и вино, водку и еще там что-то... Единственно морская вода, а три-четыре дня спустя после купания они начинают портиться.
      - Понятно. Вы разрешите мне взять у вас одну из жемчужин до завтра, если вы не возражаете, дорогой господин Мюзарден? А завтра мы с вами опять увидимся в это же время, за деловым, так сказать, завтраком. Я думаю, мое заключение будет готово.
      Человек безупречной честности, и, учитывая его большое состояние, не имевший никакого интереса обворовывать ближнего, великий Джефферсон Блэк явился на свидание в точно назначенное время. Он провел прошедшие сутки за опытами над жемчужиной. Отдавая ее Ромуальду, он произнес:
      - Если вы не хотите, чтобы жемчужины окончательно потеряли свой блеск и качество, они должны находиться час в день в морской воде. Не спрашивайте меня, почему, я не смогу вам ответить. Впрочем, я англосакс, картезианство мне чуждо, и слово "почему" меня раздражает. Вот так, дорогой господин Мюзарден, ровно час в день. Я повторяю вам, что в жемчужинах всегда есть какая-то тайна, особенно в жемчужинах, выловленных в восточных морях. Этот район мира еще долго будет нас удивлять, поверьте мне. Я хочу уточнить: после каждой ванны ваши жемчужины будут еще красивее. Но без ежедневного купания, довольно быстро, они будут разрушаться. И если месяц-два их не помещать в морскую воду, они поблекнут и обесценятся окончательно, и восстановить их будет невозможно. Потом любые ванны будут бесполезны. Эти жемчужины очень-очень интересны. Если вы позволите, я хотел бы сделать о них подробное сообщение для...
      - Нет, ни в коем случае! - вскричал Ромуальд. - Я не хочу, чтобы о них говорили.
      - Как вам угодно. Во всяком случае, если вы захотите их продать, советую делать это сразу после морской ванны, в противном случае...
      - Я не могу их продать, - страдальчески произнес Ромуальд, и взор его обратился к пляжу, где, проснувшись, Ирен искала на песке вокруг себя ожерелье. (Ромуальд взял его потихоньку, чтоб пойти искупать). В ожидании свадьбы, все больше нервничая, Ирен закатывала ему одну сцену за другой, так что их совместная жизнь становилась просто невыносимой.
      - Час в день в морской воде, дорогой друг, - повторил Джефферсон Блэк, вставая и выпрямляя свое длинное тело джентльмена. - Но больше не нужно, это бесполезно. Это цена их выживания, их сказочного блеска и сохранения стоимости. И это того стоит, не так ли? Позвольте с вами проститься, мсье, поклон вашей даме. Это не значит, что мне с вами скучно, просто меня ждут играть в гольф. Рад был познакомиться.
      x x x
      - Покашляйте еще, мадмуазель, - попросил врач. Ирен, раздевшись до пояса, набросив на плечи полотенце, стояла перед врачом в Кошвиль-сюр-Мэр /Кальвадос/. Они обосновались здесь в меблированных комнатах напротив пляжа больше месяца тому назад. Ромуальд работал уличным фотографом. Сейчас он сидел в углу кабинета и ждал, положив на колени соломенную шляпу.
      - Еще раз - вдохните, мадмуазель...
      Ирен сделала вдох, закашляла, чуть не задохнулась.
      Врач выпрямился и опустил стетоскоп:
      - Можете одеваться, мадмуазель.
      - Что-нибудь серьезное, доктор? - спросил Ромуальд, вспоминая о приступах удушья, которые уже несколько раз случались у Ирен по ночам, вызывая у них обоих беспокойство.
      - Мсье, у вашей невесты астма. Сейчас у нее обострение. Это серьезно. Если приступы и дальше будут продолжаться, это плохо повлияет на сердце. Что-то мне не нравится ее сердечко.
      x x x
      Немного встревоженная. Ирен надевала блузку. (Ожерелье было у нее в сумочке). Врач черкнул несколько непонятных слов в своем блокноте.
      - Вам нельзя жить на берегу моря. Раз у вас астма, море вам противопоказано. Как врач я рекомендую вам жить не ближе, чем в шестидесяти километрах от моря, по меньшей мере. "Черт побери!" - подумал Ромуальд, обеспокоенный прежде всего необходимостью ежедневной морской ванны для жемчужин и ценами на бензин.
      Очутившись на улице. Ирен сразу же надела свое дорогое ожерелье перед зеркалом кондитерской.
      - Ну что, Ромуальд? На этот раз возвращаемся в Кьефран? Ты слышал, что он сказал? Мне нельзя жить у моря, - говорила она, поглаживая по-хозяйски колье, которому как раз нужно было море, - секрет, которого она по-прежнему не знала. Ромуальд так ничего ей и не скажал.
      x x x
      Ирен развешивала после стирки белье на веревке, натянутой между двумя столбами, перед входом в развалившуюся лачугу, в которую превратился бывший домик охраны Фальгонкуля. Они вновь поселились здесь, вернувшись неделю тому назад. За это время приступы астмы у бывшей пастушки стали заметно реже и слабее. Ромуальд же заканчивал пилить на козлах туристический щит с надписью: "Кьефран и его старый исторический замок"; он сорвал его на дороге прошлой ночью. Замок был его жилищем, его собственностью, и нечего было его осматривать. Этот мерзкий Фроссинет никогда не спрашивал у него разрешения на его осмотр. Он решил пустить этот щит на дрова, на растопку старой, заржавленной плиты, которую они с Ирен, сидя без денег достали со дна рва и водрузили на кухне единственной более-менее пригодной для жилья комнате лачуги.
      Положение Ромуальда было ужасным, почти безвыходным. Во-первых, Ирен и слышать не хотела ни о каком море, она беспокоилась о своем здоровье. Во-вторых, она хотела выйти замуж в Кьефране и больше нигде, она хотела ослепить местных деревенских, утереть им нос. В-третьих, ожерелье, которое Ирен не снимала целый божий день- разве что, когда шла в деревню портилось с каждым днем. Ромуальд попытался было подержать его в болоте, но от стоячей воды толку было мало: свойства жемчуга не восстанавливались. Жемчужины темнели, приобретали зеленовато-серый оттенок, а если их потереть, то начинали шелушиться и стираться. Но Ирен, казалось, это нисколько не беспокоило. Наоборот, изменения оттенков ее забавляли, укрепляли ее веру в великолепие жемчужин Востока.
      В-четвертых, узнав, благодаря ходившим по деревне слухам о предстоящей женитьбе Ромуальда, его дальний родственник граф де Тюрзьер, седьмая вода на киселе по отцовской линии, живший, в 50-ти километрах от них, в сторону Шоссена, - 80-летний старик, не имевший прямых наследников, пригласил Ромуальда в свой замок и объявил ему, что намерен сделать роскошный свадебный подарок последнему из Мюзарденов, а именно: несколько сенокосных лугов, старую водяную мельницу, участок с одичавшим виноградником, куда уже и вороны-то не летали, а поселился давным-давно колорадский жук, а также несколько семейных реликвий, среди которых полотна Мейссонье и два полотна Бугро, найденных на чердаке. Все это Ромуальд получит, разумеется, только после свадьбы - о, эта вечная недоверчивость жителей Франш-Контэ!
      Таким образом, Ромуальд получал какой-никакой начальный капитал и не продавая своих жемчужин. И в довершение всего, Ирен вбила себе в голову поохать и собственноручно показать эксперту колье, прежде чем надеть на палец обручальное кольцо. (Для чего написала Мени Грегуар, испрашивая совета.)
      Так что со времени возвращения нашей пары в деревню произошло много событий.
      Итак, Ромуальд пилил злополучный щит, как вдруг на горизонте обозначилась новая опасность: из сушняка показалась сиреневая "Ланча" с его убийцами и медленно покатила к подъемному мосту.
      Ромуальд сразу бросил свою пилу, заскочил внутрь лачуги, схватил ожерелье (Ирен не успела его еще надеть) и кинулся в замок. Он входил в оружейный эал, как раз в тот момент, когда "Ланча" въезжала на подъемный мост. Он спустился по узкой лестнице, ведущей в каменный мешок; он знал, как потом оттуда выбраться. Несколько крыс бросились врассыпную, а сова осталась сидеть в каменной нише и спокойно взирала на бывшего фотографа, дрожавшего всеми своими членами в ожидании и надежде, что Ирен сумеет выпроводить бандитов, которые упорно продолжали его разыскивать.
      x x x
      Пьянити остался сидеть за рулем: ему было лень и потом он боялся испачкать в грязи свои ботинки.
      Комбинас, со своим упорством добраться до Мюзардона, начинал ему надоедать. Уже почти два месяца они колесили по дорогам Франции, обшарив сначала весь Париж сверху донизу, чтобы настигнуть этого придурка, который их наколол. Толстяк стал совершенно невыносим. На прошлой неделе, после дурной сцены с Гертрудой, он плеснул ей в лицо серной кислотой. Она ушла, даже не потребовав своей доли, а ее лицо стало похоже на кусок пемзы. С тех пор мужчины жили вдвоем, не расставаясь, вынашивая преступные планы, особенно Комбинас.
      Слон с площади Пигаль пошарил за пазухой и достал пистолет с полной обоймой.
      - А куда делись ваши бараны? - спросил он у Ирен.
      - Я больше не пасу баранов, - бросила она сухо. Этот толстяк довел ее, и она стала кричать, какого рожна он тут ищет и что ему надо.
      - Ишь ты, два месяца назад ты была любезнее.
      - Что вам надо?
      - Мы ищем... ээ... хозяина эамка. Надо с ним побеседовагь, есть мужской разговор.
      - Не могу вам сказать, где он сейчас. Его не видали уже...
      - Маленькая стерва! (Он схватил ее за запястье и сжал, в бешенстве). А мне доложили, что он живет здесь уже неделю!
      - Пьяницы! Им привиделось! Я живу одна.
      - А машина? Та, что под деревьями, чья?
      - Моя. Вернее его, но он мне ее оставил...
      Она вдруг испугалась, подумав о колье. Ромуальд, должно быть, унес его с собой, в тайник...
      Комбинас посмотрел в сторону замка:
      - А привидения? Все там?
      - Какие привидения?
      - Я бы сходил с ними поздороваться и посмотреть, что там у них под простыней, копье или еще что... (Он повернулся к "Ланче".) Давай, Тони, поднимай свой зад и топай сюда.
      Пьянити вздохнул, подхватил свою сумку с автоматом и вылез из машины. С беззаботным видом они направились к замку. Увидев их через бойницу. Ромуальд кинулся в коридор, загроможденный оружием, проскользнул, как кролик, на другую сторону замка, вылез через слуховое окно и помчался со всех ног через лес к Тибо Рустагилю, чтобы снова укрыться у него. Он был сыт по горло этими жемчужинами. И не мог от них избавиться: слишком дорожил Ирен, она держала его, как магнит.
      - А если тебе купить ей обычные бусы в отделе "Тысяча мелочей" в супермаркете в Грей? - предложил Тибо, который опять укрыл его на заводе-крепости, и которому Ромуальд поведал о своих несчастьях, не посвящая в тайну загадочного жемчуга, морские ванны и так далее. Он рассказал о неприятностях из-за этих жемчужин и о том, что пока он не мог подарить их Ирен. Идея о том, чтоб купить ей бусы в магазине никуда не годилась, так как она прониклась жемчужинами Джифаргатара, и здесь ее не проведешь. Впрочем, мозг Тибо продолжал постоянно работать в направлении его научно-технических изобретений, и он плохо понимал, откровенно говоря, что ему рассказывал Ромуальд, - просто терял нить.
      Инженер смотрел на своего кузена с мягкой улыбкой, как смотрит врач на душевнобольного.
      - Ну, ты даришь ей дешевые бусы и все довольны, раз она не очень разбирается. Ну, как амулеты в племени зулу, пока они не научились читать и писать. Нет? Ты знаешь, Ромуальд, я не хотел бы тебя обидеть, но вся эта история, я что-то не очень тебя понимаю. Надеюсь, ты не наделал глупостей... Ты что, украл это ожерелье?
      - Мне казалось, я тебе все объяснил. Я был на арабском Востоке, ну, не знаю, как еще объяснить...
      - Успокойся. Вот, выпей сливовой. (Он налил ему рюмку водки, которую сам гнал в перегонном кубе, стоявшем у него в лаборатории).
      - Я не знаю, что делать, Тибо, - сказал подавленно Ромуальд, сидя на табурете и вытирая пот со лба. Чтоб со всем этим разобраться, надо, чтоб Ирен оставила меня дня на два-три в покое, не торчала у меня за спиной...
      - Ты ее хотел - ты ее получил, приятель!
      - И эти убийцы, боже мой! Они во что бы то ни стало хотят меня прикончить, никак не могут успокоиться... А этой дурехе надо устроить свадьбу только здесь и больше нигде!
      В дверь два раза постучали. Это Ирен была легка на помине. Ромуальд испустил вздох, полный страдания, который искренне тронул Тибо. Минуту поколебавшись, он проворчал, однако:
      - Я бы хотел, чтоб меня меньше беспокоили в то время, когда моя работа требует полной сосредоточенности и внимания.
      Из лаборатории послышались скрежет, позвякивание, равномерные удары молота и другие странные звуки. Потом резкий скрип, как звук тормозов, затем пронзительный звон.
      Бывшая пастушка все стучала в дверь.
      - Открой ей, - вздохнул Ромуальд, - иначе она здесь такое устроит.
      Тибо ушел, волоча ноги и чертыхаясь.
      x x x
      Прошла неделя, в течение которой в Кьефране произошло много событий. Во-первых, из-эа рекламного щита, похищенного Ромуальдом, муниципальный совет заседал без перерыва.
      Мэр и депутат, будучи на парламентских каникулах, переоделся в деревенское платье и в перерывах между косьбой люцерны на своих лугах вещал в совете:
      - Кьефран не может оставаться в стороне и плестись в хвосте! Это стыд и позор!
      Он называл места в округе, имеющие что-то особенное, интересное или познавательное, которые привлекали все больше и больше иностранных туристов. А в их родной коммуне ничего такого не было.
      - Ну, не можем же мы ради них памятники поставить! - завопил сельский страж порядка.
      x x x
      Головорезы уехали не солоно хлебавши, и Ромуальд смог выйти из своего укрытия и вернуться в лачугу.
      Ирен решила отправиться к ювелиру в Везуль, чтобы выяснить настоящую цену ожерелья. Ромуальд сказал, что отвезет ее. К счастью, с учетом того, что жемчужины купали последний раз всего две недели назад, следов разрушения не было заметно, они все еще стоили целое состояние, что ювелир и подтвердил Ирен. Хотя он слегка нахмурился, заметив крошечные темные пятнышки, появившиеся на блестящих бусинках.
      Ирен вернулась в Кьефран удовлетворенной. Ромуальд прекрасно понимал, что он не мог лишить ее жемчужин из Аравийского моря... и заменить их вульгарными бусами, купленными на базаре. Ирен - тонкая бестия, ее не проведешь.
      В старом почтовом ящике, который Ромуальд прикрутил проволокой к шаткой двери их хижины, похожей на цыганскую кибитку, безработную пастушку ждала телеграмма:
      "Сюзон в тяжелом состоянии вследствии автокатастрофы. Приезжай немедленно. Целую. Люси".
      Ирен машинально сжала в кулаке голубой клочок бумаги, страдание исказило ее лиио, сделав его почти некрасивым:
      - Боже мой, - прошептала она, - бедняжка Сюзон...
      - Кто это - Сюзон? - спросил Ромуальд.
      - Моя лучшая подруга детства. Сирота, как и я. Она пасла коров у Криспенов двенадцать лет. Потом вышла замуж за аптекаря в Грее и уехала из Кьефрана. Бедная Сюзон... (Она вытерла слезу указательным пальцем).
      - Ты поедешь?
      - Конечно. Если бы дело не обстояло так серьезно, ее свекровь не дала бы мне телеграмму.
      - Она живет в Грей?
      - Да нет же, на другом конце Франции, в Перпиньяне. В 23 часа 17 минут Ирен села в Везуле на поезд, идущий на Перпиньян через Лимож.
      "Наконец я один и могу действовать", - подумал Ромуальд, потирая руки и потягивая лимонную настойку, которую он заказал себе в буфете на вокзале, когда поезд тронулся и увез Ирен - в первый раз одну в такое дальнее путешествие. Суженую он проводил, а вскоре и сам сел в свою микролитражку и поехал по дороге на Ламанш, к ближайшей бухте. Он проехал Шампань, пересек Сомму - гнал без остановок - и совершенно обессиленный добрался к утру до Кот д'Опаль. И сразу же пошел купать ожерелье в морской воде. Ранние сборщики крабов провожали его удивленными взглядами, более чем заинтригованные.
      С ожерельем, с которого стекала вода, в бледных и похудевших руках. Ромуальд, как вор, поспешил с пляжа, сел в машину, оставленную у какой-то стены, положил жемчужины обратно в сумку и уехал.
      Живя один в хижине в Фальгонкуле, Ромуальд очень скоро потерял покой. Испытывая постоянный страх, опасаясь неожиданного приезда убийц, он не мог сомкнуть глаз по ночам и, забрав зубную щетку и пижаму, вернулся в дом Тибо. Тот начал нервничать. Что значила вся эта безумная история, все эти бесконечные приходы и уходы? В довершение всего, Ирен не возвращалась. Видимо, ее подруга никак не могла решиться переселиться в мир иной, и Ирен, добрая душа, оставалась подле ее постели.
      Как затравленный зверь, Ромуальд выходил из дома только по ночам. С наступлением темноты, проглотив суп, он покидал свое убежище и шел прогуляться по лесу. Именно там его стала охмурять, обхаживать, покачивая бедрами и всячески провоцируя, Раймонда Смирговски, старшая дочь поляка красавица-блондинка с великолепной кожей. Она работала на фабрике домашней обуви. Спустя три дня Ромуальд уступил все более и более откровенным заигрываниям красавицы-польки. Не каменный же он в самом деле, да и Ирен все не возвращалась... Короче, как говорится мимоходом, походя...
      В конце концов, последний из Мюзарденов привел ее в бывший домик охраны замка: здесь было удобнее, чем в лесу, можно было хоть привести себя в порядок. Девица была просто ненасытной, она так кричала в порыве страсти - и ей все было мало.
      Именно там, вернувшаяся без предупреждения Ирен (автобус высадил ее в восемь часов утра на площади перед мэрией) и застала врасплох счастливую парочку, в самый, так сказать, кульминационный момент. Она чуть не упала навзничь от такой наглости. На шее у этой польской шлюхи было ее колье! Такого Ирен не могла вынести. Она достала из сумочки украденный у бывшего любовника - жандарма револьвер, который всегда носила с собой. Сначала она хотела убить Ромуальда, но промахнулась: у нее дрожали руки от бешенства. Обезумев, не помня себя от ярости, она разрядила всю обойму, не целясь. Рймуальд, в спущенных брюках, успел выскочить и спрятаться в своем любимом тайнике.
      Скрючившись в нише и поправляя запачканные брюки, он слышал крики. Ирен нагоняла польку в парадном дворе замка. Раздалось два выстрела, потом воцарилась мертвая тишина, едва нарушаемая пением птиц.
      Ирен, с пистолетом в руке, смотрела, не понимая, на лежащий у ее ног труп соперницы, на ее толстый белый зад, прекрасную белую грудь, разорванную пулей, кровь на животе - много, много крови, как у зарезанной свиньи. Пастушка стояла неподвижно, не говоря ни слова, только струйка слюны показалась в уголке рта, потом наклонилась и сорвала с шеи убитой свое дорогое колье.
      x x x
      На первой странице газеты "Монитор Грей", от пятнадцатого сентября, крупными буквами было наюечатано:
      "ИРЕН ДЕ ВЕЗУЛЬ ПРИГОВОРЕНА К ПЯТНАДЦАТИ ГОДАМ ТЮРЕМНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ СУДОМ ПРИСЯЖНЫХ ДЕПАРТАМЕНТА ВЕРХНЯЯ СОНА",
      а ниже, мелким шрифтом: "Бывшая пастушка решила подать апелляцию".
      Несколько смазанная фотография изображала Ирен на скамье подсудимых в окружении двух охранников, готовых увести ее после вынесения приговора.
      Комментарий под фотографией был следующий: "Жандармы уводят осужденную, которая будет отправлена в тюрьму в Хагенау". Справа на фотографии адвокат треплет Ирен по руке, пытаясь ободрить свою молодую клиентку.
      Ромуальд отложил газету и, поймав расстроенный взгляд своего кузена, написал заключенной почтовую открытку: "Любовь моя, я буду ждать тебя. Если потребуется, то и тридцать лет. С ожерельем, твоим ожерельем. Любящий тебя Ромуальд".
      x x x
      Преступление Ирен привлекло в Кьефран несколько ротозеев и горстку туристов-извращенцев, дважды обошедших обагренный кровью парадный двор Фальгонкуля. Затем в деревне воцарился покой, и с наступлением осени здесь не видели больше ни одного чужого кота. Потерпев поражение на последних выборах, но став кем-то вроде пророка, которого, конечно, позовут, когда положение будет безвыходное, Габриэль Фроссинет посвятил себя теперь полностью деятельности мэра. Он нанял себе "негра" - одного местного эрудита, который написал ему рекламный проспект; его задачей было изыскать чудо, чтоб постоянно привлекать в Кьефран толпы туристов: старый замок, дуб времен Революции или богатая рыбой лужа.