Ведь я, Ромуальд, творю нечто совершенно особенное! Эти свиньи того и гляди лопнут от зависти. Они спят и видят, чтоб я сдох. А ведь именно благодаря мне, когда я закончу работу, этот край вандалов и рогоносцев прославится на весь мир. Знаешь, если бы у меня были деньги и время, я переехал бы в любую другую дыру, лишь бы лишить их той славы, которая выпадет на их долю, когда я обнародую свое изобретение. Какое страшное захолустье! Ведь сюда никто и никогда ни ногой! Им нечего предложить туристам. Ты видел их рекламу дохлых крыс при въезде в деревню? Колодец! Пруд! Тайны твоего замка! Они завидуют жителям Грея, что там есть музей Прюдона, Песм известен своими крепостными стенами и церковью XIII-го века, в Шабуньот-лез-Омюгль стоит старинный монастырь, в Табарукле создан музей ковров, в Латифейе есть аббатство, в Лиот - фабрика по производству консервированных слив, лучшая во всей Европе, вот вам, пожалуйста! Им, видишь ли, туристы оказывают честь, наезжают с июня по сентябрь целыми автобусами, Здесь же - абсолютный ноль. Здесь у них ничего нет! Только гостиница Мюшатров. Открыли, было, еще две гостиницы: по дороге в Киньоль и возле пруда. Но они не продержались и двух сезонов. Что такое Кьефран? Поверь мне, это место, где можно только медленно издыхать. И ты хочешь сюда вернуться?
      - Да, но с мешком золота. Только при этом условии. Чтобы стать сеньором на этой земле и уничтожить их всех морально. Физически запрещено законом.
      - Стать сеньором этих владений? Это ты здорово продумал. Сеньор, их господин - да они об этом только и мечтают. Мазохисты. Их идеал - когда их пинают под зад ногой. При условми, что на этой нога жикарная туфля. Без лишних слов, они взывают к господину, который будет заставлять их реботеть. Рабские душонки. Но пока что замок пустует. И они пляшут жигу, мнят себя хозяевами... Мой бедный Ромуальд, ты никогда не сможешь вернуться сюда.
      - А ты, если честно, на что ты живешь? Раз твои исследования еще не завершились, то представляю...
      - Мастерю то да се...
      - Черт тебя подери, Тибо, ты совсем не переменился! Помнишь, как в детстве ты чинил плуги, копался в молотилках? Руки у тебя чешутся, что ли...
      - Я ж не только своим изобретением занимаюсь, я разные там штуковины, безделушки придумываю, потом их патентую. Представь себе, я получил шесть золотых медалей на конкурсе Лепина. Перед тобой создатель сверхскоростной кофемолки, утюге со звуковым сигналом и миниатюрного громоотвода. От этого мне кое-какой доход идет. Промышленники интересуются моими поделками. Но все это игрушки, просто так, чтобы на жизнь хватало. Мое главное творение это... Когда-нибудь ты непременно услышишь о нем. По телевидению покажут интервью со мной. Интервью будет брать, видимо, Зитрон... иди Дюмайе. Во всяком случае, кто-нибудь из этих парней. Послушайся моего совете, Ромуальд, не возвращайся в эту дыру. Ну, разве что, когда разбогатеешь. Но если честно, то я в такое на верю. А главное - не суйся к Ирен! Обожжешься! Еше чуток сливовой? Черт, уже четыре часа! Я тебя не гоню, но мне пора в лабораторию. Я и так сделал исключение только ради тебя.
      - А я потихоньку пойду в гоотиницу. Знаешь, я пройду через лес, хочу взглянуть на те дома, что стоят не моей земле.
      - Только ты, сынок, там долго не разгуливай, а то как бы чего не вышло... И один тебе совет - уезжай поскорее из этой деревни живых мертвецов.
      Опорожнив последний стаканчик сливовой, Тибо направился к себе в лабораторию, а Ромуальд спустился по склону холма Лерб-о-Мит и пошел в сторону леса Грет. Но сдалав всего несколько шагов, он с озабоченным видом повернул назад к домику и таинственному заводу, трубы которого выплевывали теперь густой филетовый дым. Тайком подобравшись к зданию под железной крышей, он осторожно проскользнул за живую изгородь из бересклета и приник к одному из высоких, узких окон заводе. Как и все остальные, оно было наглухо задраено толстыми железными ставнями. Он прислушался. Ничего не слышно. Он обогнул здание и вошел во двор. Там он услышал приглушенные зьуки, доносившиеся из-зс стельных дьерей. Сначала - странное позвякивание, следом рездались тяжелые удары по металлу, словно кузнечным молотом. Потом - мощное булькание, словно разом слили воду из нескольких десятков ванн, потом что-то заскрежетало и внезепно вое стихло; следом долгое шипение, новые удеры молота и опять шипение, словно выпустили мощную струю пара и сразу же вслед за этим - дикий пронзительный свист, от которого у него заложило уши. Весьма озадаченный, Ромуальд отошел от двери и вышел со двора, немного стыдясь, что он шпионит за другом, тайну которого он должен был бы как раз оберегать. Он шел по дороге к болоту и лесу Грет и чувствовал, что мозги у него уже совершенно набекрень - не прошло и суток, как он приехал в Кьефран, а он уже узнал столько всего странного. Над макушками ясеней, окаймлявших водную гладь, перед ним опять возникли бажни замка. Размахивая руками, он бодрым шагом углубился в лес по извилистой дорожке, вдоль которой стояло четыре дома, построенные на его земле. Над зеленоватой поверхностью болота желтели ирисы и торчали стебли хвоща. Вскоре он земетил за купой белых ольшин первый из домиков старую маленькую ферму, где жили Машюртены, дурные как чесотка. Цыплята, куры, утки и индюки резвились на внушительного вида куче навоза. Адьбертина Машюртен, одноглазая толстуха с раздутыми, бесформенными ногами, которые отказалась бы рисовать даже кисть Босха, вышла во двор, неся эерно в подоле передника. Она скорчила ужасную гримасу, делая вид, что приветливо ему улыбается. Ее муж, Эмиль, щуплый мужичонка в блузе и при фуражке блином, бывший железнодорожник, бездельник, который и вил-то от роду в руках не держал, появился следом за женой и, лицемерно стянув свой картуз, приветствовал Ромуальда, обнажив свой лысый желтоватый череп. Гнусная пара долго молча провожала его взглядом, но когда Ромуальд отошел не довольно почтительное ресстояние, ему послышалось несколько ругательств, сопровождаемых несмешливыми возгласами. Пятьюдесятью метрами дальше, также у самой дороги, окнами на болото и на фоне засохших деревьев, стоял дом Смирговских - крытая соломой хибара, в которой теснилась семья поляков, обосновавшаяся в Кьефране полвека тому назад. Отец был сельскохозяйственным рабочим, а дочери работали на фабрике домашней обуви в Шабозоне, соседней деревне. Ромуальд узнал Ладислава, главу семьи, который был его ровесником и в детстве чуть невыбил ему глаз, запустив в него камнем. Ладислав превратился в белокурого мускулистого крепыша. Он пилил дрова перед домом в окружении пяти младших дочерей полуголых девчонок с уже порочным взглядом, выбежавших из дома при появлении Ромуальда, держа в руках куски хлеба, намазанные вареньем. Ладислав Смирговски бросил пилить дерево - краденое из леса Грет - и коротко приветствовал Ромуальда, устремив на него строгий взгляд своих голубых глаз. Фотограф почувствовал нечто вроде стыда: его появление явно рассматривалось здесь как незаконное вторжение. Поляк нанес серьезный урон его лесу: обширная вырубка образовалась возле дома - результат безмерного вандализма этого сельскохозяйственного рабочего.
      Еще полсотни метров ходьбы вдоль болота, и за поворотом Ромуальд увидел притаившуюся в лесу, похожую на шалаш хибарку Марселя Равале, бродячего энахаря, с которым лучше всего было не заговаривать, поскольку этот немного тронутый считался колдуном. Домик был наглухо заперт. Марсель, должно быть, отправился по деревням вправлять вывихнутые суставы, лечить воспалившиеся ранки мазями или умело действовать вязальной спицей, поскольку о пилюлях здесь мало кто имел представление. Еще пятьдесят метров - и вот бывшая скотобойня, низкое, почерневшее, мрачное строение, в котором жили Дантелье, удалившиеся от дел мясники. Сидя на складных стульях у порога своего дома, они дышалм свежим воздухом, выставив толстые животы и широко раскрыв рты - туда роями влетали и вылетали обратно мухи. И в этих людях повление Ромуальда не вызвало ни малейший искры симпатии, какого-бы то ни ыло человеческого тепла в поведении или во взгляде: потухшие мертвые гдаза ожили на несколько секунд, загорелись огнем вражды и зависти к тому, кто шел мимо, легко ступая и беспечно размахивая руками. Преисполненный отвращения к этой галерее монстров, которые заглатьвали кислород под кронами деревьев его леса, Ромуальд вышел к мосту через замковый ров и остановился в нерешительности. Овцы и козы паслись на том же месте. Сидевшая в густой траве Ирен помахала ему рукой и радостно вскрикнула. Высоко подняв голову, с торжественным и высокомерным видом он вступил на бывший парадный двор Фальгонкуля, ныне превратившийся в пастбище.
      x x x
      Ромуальд совершил новую вылазку в замок. На этот раз без Ирен. Заблудившись в гигантском подземелье и старинных оружейных залах, на треснувших стенех которых все еще висели почти напрочь заржавевшие доспехи, кинжалы, секиры и рапиры, по длинной винтовой лестнице он поднялся в угловую башню. Стоя у бойницы, он созерцал окрестности до самого горизонте. Вдалеке, окутанная дымкой все еще теплой осени, виднелась колокольня церкви в Грей. У подножия стен замка жалесь деревня сверу такая крошечнея, такая ничтожная. По шедшей вдоль замковой стены дороге двигалось несколько крестьян: один толкал перед собой тачку с навозом, другой погонял палкой коров. Они напомнили Ромуальду ползущих по земле слизняков, пауков, резбегающихся в разные стороны. Эти люди вызывали у него желание направить на них струю кипящего масла или расплавленного свинца. Время от времени из трещины в стене выпадал камень и полго катился в сторону петлявшей внизу дороги, и вороны, глухо хлопая крыльями, то и дело перелетали с башни на башню.
      Ромуальд спустился не "передный двор" - луг для овец и коз - и поискал глазами часовню. Хоть и с трудом, он вспомнил, где она стояла и разглядел ее провалившуюся крышу под купой разросшихся ясеней. Поискав на земле палку, он проложил себе дорогу сквозь заросли колючек. В тени деревьев ему открылась зияющая давным-давно отодранной дверью часовня. Когда-то ее украшали витражи. Спустившись на несколько ступенек, Ромуальд остановился на кеменной, поросшей мхом лестнице. Склеп был вскрыт. Вандалы унесли остатки деревянных гробов, позарившись не золоченые ручки, сняли украшения и реликвии с покойников, но суеверно боясь Божьей кары, оставили хотя бы кости. Десять или двенадцать поколений Мюзарденов покоились здесь вперемежку друг с другом - целая груда костей лежала на полу разоренного склепа. Ромуальд различил несколько черепов - наконец хоть кто-то улыбнулся ему в Кьефране! Он попытался сосчитать их. Их было явно меньше, чем нужно, поскольку приходилось выискивать их глазами. Он вздрогнул, услышав легкий шум. Коза проскользнула мимо его ног. Появилась Ирен. Дрожащей рукой она коснулась его плеча, хрупкие пальцы - он не мог не почувствовать - слегка щекотали ему шею.
      - Мальчишки растащили черепа почти всех ваших предков, мой милый Ромуальд.
      Сердце лотарингца в его щуплой груди готово было разорваться.
      - Дикое кощунство, достойное резве что дикарей. Когда это случилось?
      - Бе! Да тому уж много лет. Знаете, я еще была маленькой, в склепе уже кто-то копался. Украли несколько украшений...
      - По счастью, это были только пустяковые бездедушки. У нас в семье настоящие драгоценности носили живые. Мой... гм... но только между нами, Ирен, я испытываю к вам большое доверие. Перед тем как отправиться в Америку, отец взял отсюда несколько брошей и наиболее ценных браслетов. Другие украшения, по правде говоря, были ерундой. Но черепа! Черепа, Ирен!
      - Я могу вам кое-что рассказать, то что я знаю наверняка. Мой хозяин, Габриэль Фроссинет, наш мэр и депутат, взял здесь себе один череп, вернее, не он, а его сын Феликс взял лет десять тому назад, еще мальчишкой, когда приходил сюда играть с другими парнями.
      - Этот хам, паршивый радикал Фроссинет держит череп одного из Мюзарденов у себя дома?
      - Ну да. Он у него заместо пресс-папье. Это его парень, Феликс принес. Тот, что теперь учится в Париже, в Административной школе.
      - А, так сын Фроссинета учится в Административной юколе? Держу пари, что у него коэффициент интеллекта сто пятьдесят.
      Ирен не поняла, о чем это он.
      - Он приедет на Рождество на каникулы, - сказала она.
      - Этот студент, что ворует черепа?
      - Ну да.
      - Меня прогнали, закидав камнями, могилу моих предков разграбили, и студент Административной школы и радикал-социалист в этой воровской шайке! Моя душа лотарингца больше не может этого выдержать! Я вернусь в Кьефран и вымету все это поганой метлой ко всем чертям!
      - Я буду вас ждать, Ромуальд, - ласково оказала Ирен, прижимаясь к нему.
      Он обнял ее за талию, они проскользнули в склеп, на ходу отшвыривая кости, и легли среди останков... Он нежно взял ее там, среди Мюзарденов, которые безмолвно и терпеливо взывали к отмщению.
      x x x
      Наступила весна семидесятого. Ромуальд за рулем микролитражки - он сменил на нее свой фургончик - мчался по дороге на Грей. Выехав из Парижа в три часа утра, он направился в Кьефран. Попытка ограбить своих патронов, фабрикантов почтовых открыток, самым жалким образом провалилась. Двадцать один миллион франков наличными так и остался лежать в сейфе конторы. Один из хозяев застал его на месте преступления. Можно было бы закрыть глаза на происшедшее по тем соображениям, что они вместе борются за обшее дело: фабрикант почтовых открыток также питал склонность к белой лилии. Однако он весьма сухо выставил фотографа за дверь. Лишившись не только работы, но и жилья - воображая, что ему удастся его маленькая кража, он съехал с квартиры - Ромуальд возвращался в Кьефран практически без гроша в кармане. Деревенским есть за что еще больше презирать его. До деревни оставалось всего несколько километров. Нужно было искать какой-то выход. Первым делом, достать денег. Чтобы стать сеньором Кьефрана и навсегда соединиться узами с той, которую он полюбил: Ирен. И речи не могло быть о том, чтобы поселиться в бывшем домике охраны, в полуразрушенных стенах которого он прожил со своей бабушкой с двадцать девятого по сороковой год. Он заглянул в лачугу перед отъездом в октябре прошлого года. Она годилась разве что под склад старьевщика. Но самое страшное - возвращаться вот так, ни с чем. Теперь его враги не преминут окончательно с ним резделаться. И потом, поселясь в Кьефране, на что он будет жить? Он не станет заниматься сельским хозяйством, это исключено. Идти работать на Юзенелер, большой завод по производству шарикоподшипников неподалеку от деревни, ему, дворянину, тоже не пристало. Сидя за рулем, Ромуальд все думал и думал о том, как ему быть дальше. При въезде в Грей он остановился перед бистро пропустить стаканчик, а заодно и принять какое-то решение. Может вернуться в Париж и повторить свою попытку? Он вспомнил свои поездки на юг в потоках достопримечательностей для съемок. Он знал множество адресов, богатые виллы, которые сейчес, в начале весны еже пустуют. Для того, кто не совсем дурак - там было чем поживиться. В первую очередь он подумал о трех шикарных домах неподалеку от Мужена. Нестоящие музеи, там полно картин известных мастеров. Ему было тошно при мысли, что он, Мюзарден, так опустился и вынужден красть, чтобы составить себе маленький капитал, необходимый для того, чтобы вновь обосноваться - с гордо поднятой головой - в Кьефране. Но у него не было выбора.
      Выйдя из бистро, он сел в машину и двинулся в Кьефран. Но вскоре свернул в сторону Дижона и взял направление на юг.
      x x x
      Рик Ван Ковел, молодой крепкий голландец, статный и широкоплечий как викинг, с длинными светлыми, почти белыми волосами и такой же бородой, с кирпичным цветом лица, какой бывает у людей, постоянно находящихся на свежем воздухе, остановил машину Ромуальда как рез перед выездом на южную магистраль. Перспективе пилить одному по утомительной дороге до самого побережья, к тому же отсутствие радио в машине и боязнь заснуть за рулем, толкнули Ромуальда к тому, чтобы взять пассажира. Тем хуже для его сидений. Проехав километров триста, Ромуальд и Рик уже были друзьями как Крокеболь и Ля Гийометт. Голландец, весьма сносно говоривший по-французоки, веселый, то, что называется "душа общества", очаровал бывшего фотографа. После обеда на "Постоялом дворе Генриха III" в Маконе и последовавшего за ним возлияния на "Винном складе мушкетеров" в Турноне Ромуальд, питавший слабость к местам с королевскими названиями, сам выбирал зеведения - последний из Мюзарденов и его пассажир перешли на ты. Сдержанный по натуре, Ромуальд сам удивлялся завязавшейся дружбе, но то, что Рик доверительно сообщил ему на ухо, сыграло не последнюю роль в быстром сближения между двумя мужчинами.
      Рик вел машмну. Ромуальд чрезвычайно оценил это обстоятельство, оно позволяло ему ресслабиться, развалиться на пассажирском сиденье с хорошей голландской сигарой в зубах. К тому же, рисуя заманчивые картины, Рик действовал на него успокаивающе, - после Вильфранша он выдал очередную порцию:
      - Надо только нырнуть, чтобы достать, старик. Честное слово.
      Бывший осведомитель, ставший вначале, хиппи, а потом международным авантюристом, знавший Катманду так же хорошо, как Балеары, расписывал так, словно он нашел новое Эльдорадо:
      - Побережье Индийского океана, точнее Аравийского моря. Очень мало кому известное место... Песок и море, практически больше ничего... Один старый моряк из Норвегии, с которым я регулярно выпивал в Амстердаме, поведал мне об этом... Поначалу я думал, что Это чепуха... Но потом...
      Местечко у Аравийского моря, где, по словам Рика, находят необыкновенный жемчуг.
      - А сам-то ты там бывал? - опросил Ромуальд довольно скептически, спросонья икая.
      - Да, один раз. Прошлым летом. Вот поэтому я и еду туда опять. Подожди минуту...
      Он сбавил скорость, включил сигнальные фары и поставил машину на обочине. Распахнув рубашку на широкой волосатой груди, он рассмеялся. Под рубашкой на голландце был надет толстый кожаный пояс с карманом. Рик открыл карман и что-то оттуда достал. Все так же смеясь, он протянул Ромуальду руку: на ладони лежало три крохотные жемчужины с розовым отливом, которые отбрасывали невероятный фантастический блеск.
      - Греческое судно ждет меня в Тулоне, - сказал он. Путешествие оплачиваешь работой, какую дадут на судне. Если хочешь попутешествовать, я могу взять тебя с собой, Ромуальд...
      x x x
      Ромуальд не жалел о том, что отправился с Риком. Предприимчивый и веселый голландец был послан ему самим Провидением. Кьефран подождет.
      В Южной Аравии, на побережье Аравийского моря, в Аблалахе, маленьком городке, затерянном в песках на мысе Джифаргатар, на террасе отеля "Дворец султана", выходящей на огромный пляж, окаймленный красными скалами, сидели двое приятелей. Над ними сверкало такое солнце, что и чугун расплавится. В этом отеле, перевалочном пункте на пути в Йемен, который содержал беглый нацисткий военный преступник, толстый Хельмут, проживало десятка два международных авантюристов, искателей жемчуга. Кучка бродяг, ищущих золотое дно, и которые, повидимому, одни только энали, что в Джифаргатаре можно добыть редкие жемчужины, если умеючи за это взяться. Однако, пройдет несколько лет и теплое местечко станет известным, так что нужно было быстрее им пользоваться. Исходя потом от жары, как в бане, потягивая ледяные напитки или поддельное виски, который толстый Хельмут привозил грузовиками из Мекки, в "Султане" проживали несколько голландцев, англичане, немцы, трое ирландцев, один югослав и даже один русский. Ромуальд был единственным француом. Если другие были одеты как попало, весьма небрежно, как это принято у искателей золота, то он носил шикарный белый костюм и великолепный колониальный шлем, купленный им перед тем, как сесть на корабль с Риком. Все парни отлично ладили между собой, ведь место было, по сути дела, не разработано, и жемчуга хватало на всех. Днем, когда от жары трескались камни, они играли в карты или пили. Ночью выходили вместе с профессиональными ныряльщиками в открытое море.
      Ромуальд и Рик, голые до поясе, обмахиваясь веерами сидели под зонтом чуть в стороне от других. Перед каждым из них стоял стакан воды с мятой (в стакан Рика было добавлено немного водки). Так как жара усилилась еще на несколько градусов, к ним подошел парень, черный как эбеновое дерево и одетый как оттоманский турок, и принялся обмахивать их огромным листом баобаба. Али, бой, принес новую порцию ледяных напитков. Рик попросил приберечь для него бутылку водки. Ждали захода солнца. В баре играл патефон, оттуда лилась негромкая восточная музыка. Двое мужчин в черных очках, не отрываясь, смотрели на море, похожее на сверкеющее, режущее взгляд лезвие. Еще несколько чесов, и с наступлением ночи они отправятся в свой двенадцатый со времени прибытия в Аблалах выход в море. Рик и Ромуальд не расставались, они работали вместе. У каждого постояльца отеля была своя лодка, свой ныряльщик и участок океана в его распоряжении. А потому споров не возникало и все шло как по маслу.
      Рик и Ромуальд безмятежно пообедали салатом из пальмовых листьев, барашком на вертеле и финиками, запивая все это чаем с жасмином. В "Султене" все было превосходно: возникало желание наведываться сюда чаще. К полуночи жара стала чуть-чуть спадать. За ними пришел Джипанда, их ныряльщик. Джипанда был высокий и стройный индус, родом иэ Бомбея, профессиональный ныряльщик, из-за жестокой конкуренции у себя на родине обосновавшийся в Южной Аравии, чтобы иметь возможность работать, не слишком напрягаясь. Это был молодой человек лет двадцати пяти, постоянно улыбающийся и умеющий рассмешить других, прекрасный пловец, который иногда по четварти часа проводил под водой и приносил сверкающие, бесценные камешки, атлет, весь состоящий из мускулов, с медной с красноватым отливом кожей, по утверждению Рика, лучший ныряльщик в Джифаргатаре. Они наняли его буквально за кусок хлеба.
      Следом за Джипандой они двинулись к пляжу, где их ждала лодка, очень красивый каик, ни слишком длинный, ни слишком широкий готовый к отплытию. Рик и Ромуальд сели в лодку, и Джипанда сразу же оттолкнулся от берега. Вскоре они вышли в открытое море. Индус работал веслом так, словно всю жизнь только этим и занимался. В двух милях от берега лодка остановилась. Джипанда бросил якорь, потом он обмотал себя толстой веревкой, другой конец которой был накрепко привязан к бетонной плите, которую он затем перебросил за борт. Плита ушла под воду. Ныряльщик надел защитные очки, прикрепил зажим на ногу и взял корзинку - классическое снаряжение всех профессиональных ловцов жемчуга, в работе которых абсолютно ничего не изменилось за два тысячелетия.
      - Берегись мурен, Джипанда! - бросил Рик.
      - Да хранит вас Будда, друг мой, - оказал Ромуальд, незаметно подавив зевоту.
      Индус сказал "пока" по-своему и нырнул, зажав зубами ручку корзинки.
      Рик и Ромуальд подождали с минуту, разговаривая о том, о сем и спрашивая сами себя, долго ли еще продержится эта невыносимая жара. Последний из рода Мюзарденов мечтал поскорее обрести прохладную свежесть Кьефрана.
      x x x
      В просторной комнате отеля "Дворец муфтия", одного из самых шикарных отелей в Адене, заведения международного класса с душем, кондиционером и американским баром, на широкой кровати, покрытой шкурой пантеры, лежал под пологом от москитов Ромуальд, а рядом с кроватью стоял поднос с прохладительными напитками. Ему нечем было дышать. Он не мог больше выносить эту дикую, как в доменной печи, жару. Целый месяц он провел с Риком на берегу Аравийского моря, в 750 километрах к северу от Адена. Но зато какой месяц! Неделей ранее голландец и он расстались миллиардерами. Рик простился с ним и сел в самолет, улетающий на Дальний Восток, где его ждали иные приключения и не менее прибыльные дела. Хотя друг и звал его с собой, Ромуальд не чувствовал никакого желания продолжать, несмотря на то, что ему улыбалась удача. Он считал себя достаточно богатым, чтобы вернуться во Францию, с помпой въехать в Кьефран, отстроить замок и завладеть Ирен. Воздух так обжигал, что деже лежа под вентилятором, он не чувствовал ни малейшего дуновения. Ромуальду казалось, что он буквально тает. Он с трудом поднялся, достал из-под кровати обыкновенного вида сумку, поставил ее себе не колени и, тяжело дыша, словно это движение стоило ему огромного труда, открыл сумку и запустил в нее обе руки. Двести редчайших жемчужин, найденных для него замечательным Джипандой, сверкали тысячами огней, перекатываясь у него в руках. Среди них были кремовато-розоватые, желтые, золотистые, даже красные; другие, с голубоватым оттенком, имели почти металлический блеск; больше всего было розовых, они считались самыми красивыми и самыми редкими. Позавчера знаменитый Бен Задриф, лучший в Адене эксперт по жемчугу, тщательно осмотрев и взвесив каждую жемчужину - а стоимость морского жемчуга определяется умножением квадрата веса жемчужины на стоимость одного карата, - заявил Ромуальду, что такая необычная партия может быть легко оценена в 80 миллионов долларов, то есть, почти в 40 миллиардов старых франков. Есть от чего голове пойти кругом. Естественно, крупный эксперт выказал вполне законное любопытство по поводу происхождения столь сказочных жемчужин. Не называя точно места, Ромуальд пробормотал, мол, "где-то в Индийском океане". Еще в Джифаргатарв ему как-то пришло в голову, что Джипанда, должно быть, доставал жемчужины с борта затонувшего корабля, какого-нибудь галиона или корабля финикийцев, потерпевшего кораблекрушение в давние времена. Ни индус, ни Рик не пожелали его в этом разубедить. Правда Джипанда утверждал, положа руку на сердце, что он находит жемчужины в раковинах.
      Но главное - жемчуг здесь, у него. Ромуальд закрыл сумку и снова задвинул ее под кровать. Он не был очень-то спокоен. Обладая таким сокровищем, он не осмеливался покидать комнату. Теперь, чтобы выйти вечером на набережную подышать свежим воздухом, ему приходилось брать сумку с собой. Но не невечно же он застрял в этом Адене. Прогуливаясь как кассир с сумкой подмышкой, он, в конце концов, привлечет к себе внимание, а Аден просто кишит авантюристами, какими-то типами с физиономиями преступников, рядом с которыми прохвосты из Кьефрана выглядели ангелочками с картон Буше. По этой же причине, он не осмеливался положить сумку с жемчугом в сейф отеля. В наши дни сейфы вскрывают с ошеломляющей легкостью. Скорей бы пришло то время, когда, чтобы припрятывать денежки, найдут способ понадежнее.
      Ромуальду не терпелось сесть на самолет, улетающий во Францию, но как это ни покажется смешным, имея при себе двести редчайших жемчужин, у него не было ни одного франка наличными, чтобы купить билет на самолет - и оплатить счет за гостиницу! Представитель рода Мюзарденов даже прозябая в Аравии не мог опуститься до того, чтобы мыть посуду в ресторане, чтобы расплатиться с долгами. С таким сокровищем в руках не могло быть и речи о том, чтобы возвращаться обратно во Францию так же, как он прибыл сюда морем поскольку люди на торговом флоте - таково мнение Ромуальда Мюзардена и только него одного - не всегда бескорыстны, особенно помощники кочегаров и кухонные рабочие, народ случайный, использующий судно главным образом для того, чтобы попасть с одного континента на другой, не затратив ни гроша.
      Глядя на изумительные жемчужины, Ромуальд вспомнил своего отца и нажитое им в Америке состояние, улетучившееся как дым в тот черный четверг 1929 года. Он-то не станет влезать ни в какое дело. Он положит свое богатство в кубышку, Добрая часть денег, которую он выручит от продажи жемчуга, пойдет на ремонт Фальгонкуля и его обустройство всем не зависть, далее, на финансирование его предвыборной компании, поскольку он ведь надеялся скинуть социалиста-радикала и стать самым влиятельным и уважаемым лицом в округе.
      Сидя не кровати с сумкой на коленях, он предавался этим весьма прозаическим мечтам, как вдруг в дверь его номера чуть слышно постучали. Он вздрогнул:
      - Войдите!
      Это был Пьянити, невысокого роста тип в костюме из белой альпаги, с улыбающимся, морщинистым лицом и толстыми красными вздернутыми губами, похожий на обезьяну, весьма странный, себе на уме и очень решительный тут же хлопает вас по плечу - с которым он вчера вечером пропустил стаканчик в баре. В пылу разговора Ромуальд по собственной глупости пообещал словоохотливому собеседнику сыграть с ним партию в покер. Ничего особо неприятного ему это, как будто, не сулило. Пьянити прошел до середины комнаты и, вытирая потную шею, выжидательно посмотрел на него:
      - Ну что, друг, мы все ждем. Это в моем номере, наверху, прямо над вами. Я велел подать холодной лососины, шампанского, прохладительных напитков со льдом, здешних даров моря. Не беспокойтесь, еды там хватит на неделю.
      Этот самый Пьянити был француз, но его сильный акцент и деланная улыбка сразу стали раздражать Ромуальда. Кем он был на самом деле, этот тип? Он что-то ему такое говорил про импорт - экспорт. Ах да, покер. Ромуальд умел в него играть. Посещая дешевые заведения, чему немало способствовала его пролетаризация - в дни, когда он томился, не зная, чем себя занять, а такое часто выпадало на его долю холостяка - одиночество или безделье приводили его в кабачки в районе Бастилии, где он садился сыграть партию в покер, часто выходя проигравшим из этих жарких схваток.
      - Мы вас ждем, мсье Мюзердвн.
      - Вот как?
      - Партия в покер, лтуг. Вы обещали.
      - Я обещал?
      - Да-а, - уверенно заявил Пьянити, перестав улыбаться. Он коснулся рукой бокового кармана куртки, который сильно оттопыривался, причем, явно не от пачки сигарет.
      "Ну, что ж, придется идти, сказал себе Ромуадьл. Этот тип пристает ко мне со вчерашнего вечера. Если я откажусь, он вообше не отвяжется".
      Пьянити смотрел, не мигая - обезьянья улыбка вновь появилась на его меленьком, плоском, бледном и морщинистом лице - на сумку на коленях Ромуальда.
      - Уж не собираетесь ли вы тащить с собой ваш багаж? - пошутил он.
      - Гм, да... (Ромуальд поднялся). Да, да. Именно так. Там, внутри, моя кошка. Если я оставлю ее одну, малышка будет беспокоиться. А когда она чувствует, что я рядом, она спокойно спит.
      - Ладно, как вам будет угодно. Только приходите побыстрей, а то остальные уже ждут. У меня приятель улетает завтра утром, мы не хотим попусту терять времени.
      - Вы что, собираетесь играть всю ночь напролет?
      - Там видно будет, как решим.
      "Если я выиграю, будет чем заплатить за отель и за билет на самолет", подумал Ромуальд.