Джонни, всегда серьезный и трудолюбивый, окончил школу и начал работать сварщиком; работа требовала квалификации и приносила ему восемь долларов семьдесят пять центов в день. Не прошло и года, как его уже сделали помощником мастера и повысили ставку до девяти с половиной долларов. Вот что значит учиться!
      Как это ни странно и вопреки всем ожиданиям, второй сын также устроился. У Генри Шатта не было никакого звания, и он не хвастал своей работой, разве только перед посвященными. Но у него водились деньги, "бумажки", "воробушки", "кругляки", как он их называл. Он носил шелковые рубашки и галстуки в тон, блестящие новые ботинки и старательно отутюженные брюки, и вид у него был непринужденный и самоуверенный. Иногда, вернувшись домой, он совал матери деньги и убеждал ее побаловать себя чем-нибудь; давал деду доллар-другой на табак. Парень он был добрый.
      Генри говорил, что он работает на самых важных людей Детройта, на таких, чьи фамилии заносятся в почетные "голубые книги" и чьи портреты появляются на столбцах светской хроники. Сейчас же после окончания войны американский народ решительно высказался за запрещение спиртных напитков, но эти люди позволяли себе пренебрегать неудобным законом. Напротив Детройта, на другом берегу узкой речонки, была свободная страна с хорошим запасом канадского виски, вест-индского рома и французских вин. Переправлять по ночам этот товар через реку было занятием прибыльным, а чтобы успеть до зари завезти его подальше от берега и припрятать в надежном месте, требовались ловкие парни, умеющие обращаться с грузовиком, а в случае чего и с автоматическим ружьем или обрезом.
      Это сильно противоречило строгому учению баптистов о полном воздержании, и чем меньше Эбнер знал о делишках своего сына, тем было лучше для него. Работа Генри выполнялась в то время, когда Эбнер спал непробудным сном человека; умаявшегося за конвейером. Единственным членом семьи, знавшим о делах Генри, была его сестра Дэйзи, которая свято хранила его тайны, давала ему мудрые советы и старалась уберечь от беды. Положение было довольно двусмысленное, ибо Дэйзи была девушкой добродетельной и правоверной баптисткой; и все же она знала все тайны детройтского дна и не выдавала их.
      Мерзкий мир, глаза бы на него не глядели, что вверху, что внизу - одна дрянь, говорил Генри Шатт. Полиция продажна, политика - продана с торгов, у кого есть деньги, тот может купить что угодно и кого угодно. И Генри решил своего не упускать. Он хвастал своими успехами, но успехи эти были сомнительного свойства, и сестра больше жалела его, чем верила ему. Может быть, его косоглазие возбудило в нем чувство неполноценности и заставляло его всегда ждать противодействия? Как бы то ни было, Дэйзи любила своенравного брата, выслушивала его рассказы и прятала их в сердце своем.
      Дэйзи проработала некоторое время в магазине стандартных цен, скопила немного денег и теперь училась в коммерческом колледже, обучаясь всему, что необходимо знать секретарше. Для того чтобы постичь искусство быть изящной барышней - школы не понадобилось; она сама освоила применение шелковых чулок, губной помады, румян и завивки перманент. Природа наделила ее скоропреходящей прелестью и стремлением пользоваться ею, пока не ушло время. Взоры ее были обращены к высшим сферам, где в светлых и роскошных кабинетах стенографистки заводят знакомства с "белыми воротничками" и высокооплачиваемыми служащими. Американцы Шатты вовсе не собирались оставаться рабочими, они предпочитали свалить тяжелый и потогонный труд на тех, кого они называли "итальяшками" и "мадьяришками".
      Томми, младший, учился в средней школе, и он тоже нашел путь, ведущий к вершинам жизни. Он был быстроног и быстроглаз и с успехом играл в футбольной команде за центрального нападающего. Он узнал, что кое-кто из окончивших его школу заинтересован в успехе команды и дает немного денег на покупку свитеров и оплату дорожных расходов с тем, чтобы сыновья бедных родителей могли избирать спортивную карьеру.
      Немного спустя явился "разведчик" из мичиганского университета, где таланты ценились еще выше. Действовать надо было осторожно, потому что ни в коем случае нельзя превращать футбол в профессию; но если Том Шатт желает перейти в Энн Арбор по окончании средней школы, неизвестные друзья позаботятся о том, чтобы у него была работа, которая обеспечит его и не будет отнимать больше трех-четырех часов в неделю его драгоценного времени. Не раз, придя домой, после того как он восемь часов подряд загонял шплинты, Эбнер выслушивал сумасбродные разговоры сына о его намерении поступить в колледж; когда он узнал о сделанном Тому предложении, он убедился, что Америка действительно - страна возможностей.
      48
      Генри Форд уже приближался к своей цели - два миллиона автомобилей в год. Доставляя уголь с собственных копей в Западной Виргинии по собственной железной дороге, доставляя руду с собственных рудников в Мичигане на собственных пароходах, он являл миру промышленное чудо. С момента выгрузки руды с парохода на территории завода Ривер-Руж все процессы - превращение ее в сталь, обработка стали и изготовление из нее стотонным прессом автомобильных частей и превращение пяти тысяч частей в автомобиль, который съезжал с конвейера силой собственного двигателя, все эти процессы завершались меньше чем в полтора дня!
      Около сорока пяти тысяч различных машин работали теперь, изготовляя фордовские автомобили, в шестидесяти предприятиях, разбросанных по Соединенным Штатам. Собственные пароходы Генри развозили отдельные части по сборочным заводам двадцати восьми зарубежных стран. Фордовская модель Т собиралась в Иокогаме и в Буэнос-Айресе, и ее части были взаимозаменяемы; где бы вы ни ехали на этой машине, - на перевалах Гималаев или в джунглях Чако, - всюду находился человек, умеющий обслужить и починить ее. Генри перестраивал дороги Америки, и в конце концов он перестроил бы дороги мира и выставил бы по сторонам их заправочные станции и ларьки с горячими сосисками американского образца.
      Люди стали бы путешествовать, знакомиться и учиться понимать друг друга; они увидели бы все самое лучшее и пожелали его, и, наконец, - они стали бы мыслить разумно. Таков был план Генри, и временами ему казалось, что план осуществляется. Но годы шли, сомнения все сильнее одолевали его; оптимизм покидал его, и он становился мрачным и злым. Слишком многое в мире было не по вкусу Генри.
      Он нанял надежного журналиста и опубликовал несколько книг, полных здравых советов и предписаний человечеству. Но этого оказалось недостаточно: то, что он назвал когда-то "гнусным ориентализмом", продолжало распространяться. Девушки продолжали носить короткие юбки, люди продолжали слушать джаз и танцевать под него; мало того, они начали критиковать фордовскую модель Т, говоря, что ей недостает изящества и красоты и что окраска ее страдает однообразием, поскольку все автомобили черные.
      Как спасти Америку от всего этого зла? Генри посоветовался с женой, почтенной леди, которая вела дом по-старомодному и занималась благотворительностью согласно правилам епископальной церкви. Он посоветовался с Эдисоном и другими друзьями и решил, что Америку необходимо вернуть к прошлому; американцы должны научиться ценить то, что сделано их предками. Генри было уже за шестьдесят, и когда он оглядывался назад, на свои отроческие годы, ему казалось, что то было время мира и содружества, и его душа рвалась к минувшему.
      Он приступил к созданию обширного музея старой Америки. Он скупал по всей стране памятники старины; он купил школу, куда Мэри ходила со своей овечкой, и деревенскую кузницу, воспетую Лонгфелло. Он восстанавливал в духе старины целые деревни, перевез множество зданий в Дирборн и наполнил их сокровищами: почтовыми каретами, крытыми фургонами и двуколками, допотопными паровозами и автомобилями, не позабыв и первого форда. Каждую неделю он делал новое приобретение: столетний мост, лесопилка, английский коттедж четырнадцатого столетия, древнее похоронное обряжение, печка на трех ножках, восемнадцать колясок, хижина Карла П.Штейнмеца [Штейнмец Карл Протей (1865-1923) - американский ученый, математик и электрик]. Он скупал стулья Дэнкан Пфейфа [знаменитый столяр], прялки, кувшины и бокалы, подсвечники, керосиновые лампы, фамильные альбомы, кринолины - словом, все старье, хранившееся на чердаках, если оно было настолько старым, что могло называться "древностью". Стаскивай все с чердака, как есть, в пыли, и пиши Генри Форду, а он пришлет эксперта, и тот осмотрит, купит и отправит в Дирборн.
      Генри Форд, как никто другой из ныне живущих, выкорчевывал и разрушал старую Америку; но он не стремился к этому, он думал, что люди могут пользоваться машинами и удобствами нового мира, сохраняя идеи старого. Он хотел вернуться к своему детству и побуждал миллионы других хотеть того же. Богатые леди и джентльмены разъезжали в своих дорогих лимузинах по отдаленным горам и дебрям, разыскивая старинные фермерские дома, в которых еще сохранились таганы, кухонные котелки, органы и древние этажерки. Они покупали эти драгоценности, забирали их с собой и водружали в своих по-современному обставленных домах рядом с ультрамодными стойками и самоохлаждающимися приборами для приготовления коктейлей.
      Казалось бы, это приятное и безобидное занятие для стареющего великого человека; безопасная игрушка, которой он, впадая в детство, может спокойно забавляться. Но даже тут его преследовали неприятности. Никуда не скроешься от неприятностей.
      Какой-то весьма оборотистый делец уговорил Генри купить белый коттедж "отчий дом Стивена К.Фостера", автора "Вниз по Соуони-Ривер" и других американских популярных песен. Когда сделка состоялась и началась рекламная шумиха, явились племянница и племянник композитора и сообщили, что он вовсе не родился в этом коттедже; автомобильный король оказался вовлеченным в настоящую войну. Он был упрямейшим из людей и не хотел допустить, что совершил ошибку; он самолично посетил престарелую дочь композитора, уже совершенно выжившую из ума. Фордовские агенты потратили несколько недель на уговоры, просьбы и обещания, прежде чем они добились от нее письменного показания, которое явно противоречило заявлению, опубликованному ею, когда она еще была в здравом уме.
      Война захватила и придворных автомобильного короля. Каждый старался оттереть другого. Они плели интриги, подделывали интервью, пытались даже пристроить своего инспектора в местную нотариальную контору. Но улик становилось все больше, и Генри, оповестившему по радио, что он приобрел "не копию, а подлинный белый коттедж, в котором родился Стивен К.Фостер", пришлось внести изменение в свой каталог и описать покупку N_35 просто как "Дом Стивена Фостера". Дальше этого он пойти не мог - хотя в действительности ни Фостер, ни кто-либо из членов его семьи никогда не жил в этом доме, и даже пришлось заделать большое слуховое окно, чтобы придать ему сходство с настоящим фостерским домом, который давно уже пошел на слом.
      49
      Осуществляя свой крестовый поход против новой Америки, Генри объявил войну возмутительным новым танцам, которым представители международного еврейства и большевики научили американский народ на его погибель. Генри любил скромную и веселую кадриль, которую танцевали фермеры, когда он был еще мальчишкой.
      В Новой Англии он разыскал специалиста по старинным танцам, насаждавшего это почти забытое искусство, привез его в Дирборн и включил его фамилию в ведомость заработной платы, и немного погодя появились танцклассы по изучению "шотландского танца", "лансье", "котильона" и тому подобных танцев, в которых участвуют шесть пар.
      Генри разыскал также старых скрипачей и устроил состязание между ними. Они играли "Индюка в соломе", "Ирландца у заставы", "Каменистую страну", "Старикашку Зипа", "Пару долларов в кармане"; они учили школьников этим старинным мелодиям. На рождестве 1925 года в главном зале большой новой лаборатории в Дирборне, предназначенном для испытания новых моделей, сдвинули машины, накрыли их холстом, натерли пол, и пятьдесят пар, среди них Генри с женой, протанцевали виргинский танец. Из штата Мэйн привезли дедушку Мелли Дэнхэма, маститого исполнителя старинной плясовой музыки, и вот, пряча беззубый рот в седую бороду, он пиликал "Леди Вашингтон", "Трубку рыбака", "Арканзасского путника", а инженеры, администраторы и друзья Генри "выкамаривали ногами", к удовольствию многочисленных зрителей.
      Генри охотно беседовал с репортерами и высказывал свои соображения по этому серьезному вопросу. Старинные танцы способствуют дружеским отношениям, говорил он. "Нельзя танцевать эти танцы, не соприкасаясь по меньшей мере с семью человеческими существами. Вы беретесь за руки, вы чувствуете человеческое прикосновение, добрососедство, почти утраченное вами. Америка, весь мир нуждаются во взаимном понимании, в веселом общении". Генри заявил, что так же, как в свое время он выпустил в свет книгу об управлении автомобилем и уходе за ним, так теперь он выпустит книгу о танцах, всеобъемлющую и авторитетную; старинные танцы будут стандартизованы, их фигуры будут так же взаимозаменяемы, как и части модели Т.
      Эбнер, Милли и их баптистские друзья в молодости танцевали, потому что любили танцевать. Но с тех пор прошло много времени, они состарились и устали, а молодежь предпочитала современные танцы. Но вот Генри сказал им, что танцевать виргинский танец и лансье - это акт патриотизма, и они решили тряхнуть стариной. Баптистское "Женское общество" сняло помещение, пригласило старенького скрипача, и Эбнер с Милли, впервые со дня их свадьбы, отправились на вечер с танцами. Как Давид плясал что было мочи перед господом, так теперь протестантская Америка заходила ходуном перед ковчегом ее старинных традиций.
      Но Эбнер и Милли пришли на танцы всего один раз, почему-то старинные танцы не оказывали на них своего волшебного действия. Здоровье Милли совсем пошатнулось, что же касается Эбнера, то судьба сыграла с ним скверную шутку. Как раз в то время, когда его великий хозяин повелел ему танцевать, подручные хозяина так его прижали, что по дороге домой он едва сидел за рулем своего форда.
      Дела семейства Шатт шли так хорошо, что ее глава стал, пожалуй, слишком самоуверенным. Червь точил его мозг - червь воспоминания о тех давно прошедших днях, когда он лично беседовал с Генри Фордом. Тот летний вечер в 1893 году, когда он вместе с отцом пришел к сараю на Бэгли-стрит; то утро в 1904 году, когда он сам обратился к могущественному хозяину и получил у него работу; беседа с ним в следующем году, когда он говорил о навинчивании гаек и, очень возможно, подал ему мысль о сборочном конвейере! И столь много суливший 1914 год, когда агент "социального отдела", по непосредственным указаниям Генри Форда, приходил к нему и давал советы его семье. Можно ли упрекать Эбнера за то, что он считал себя заслуживающим несколько большего внимания, чем другие рабочие на конвейере?
      Уже двадцать два года Эбнер работал на Генри; и сколько раз за это время читал он в фордовской газете, а также в цитируемых выдержках из статей "Сатэрдэй ивнинг пост", что безупречная и верная служба на заводах Форда никогда не остается без награды! Когда-то он был помощником мастера и доказал, что может справиться с этой работой. Что же удивительного, что он мечтал когда-нибудь снова занять это положение?
      Более того, в одном из своих интервью Генри сказал, что он не признает в промышленности чинов и званий. Любой из его рабочих может в любое время обратиться к нему или к любому из начальников. У Эбнера не было теперь возможности пойти к Генри, многие рабочие на конвейере никогда не видели своего могущественного хозяина и не поверили бы своим глазам, если бы он вдруг прошел по цеху. Но Эбнер знал начальника своего сборочного конвейера и как-то после работы подошел к нему и, запинаясь, в нескольких словах изложил ему свое дело.
      Увы, Эбнер нарушил одно из строжайших правил военной дисциплины, которой подчиняются современные армии производства. Он навлек на себя ярость помощника мастера, который решил, что Эбнер метит на его место, - а Эбнер даже и не думал об этом, он рассчитывал на место какого-нибудь другого помощника мастера. После этого помощник мастера стал "подсиживать" его; он не мог придраться к тому, как Эбнер разводил шплинты, но он мог ходить за ним с секундомером и давать ему нагоняй, если Эбнер задерживался на десять секунд сверх положенных трех минут в уборной, или по истечении пятнадцати минут, отведенных на завтрак, наскоро запихивал в рот последний кусок сандвича.
      Это было свыше человеческих сил; и однажды Эбнер не выдержал и надерзил, и ему велели отправиться в контору за расчетом. И вот, после двадцати двух лет безупречной и верной службы, его лишают звания и заработка, и кто же - ничтожество, выскочка, работающий в компании каких-нибудь два-три года, которому за всю его жизнь Генри даже не кивнул ни разу. Когда Эбнер в страхе и возмущении упомянул о том, что лично знает мистера Форда, помощник мастера расхохотался ему в лицо и сказал, чтобы он шел жаловаться прямо в дом Генри на Ривер-Руж!
      50
      Эбнеру оставалось только обратиться за помощью к сыну, и тот уговорил кого-то из инструментального цеха подыскать старику работу. Свободное место нашлось только у штамповочных станков; и вот Эбнер снова работал стоя, он заправлял стальные пластинки, все одинаковые, - с точностью до одной десятитысячной дюйма, - по размеру и форме, в станки, которые выбивали на них пазы; Эбнер переходил от станка к станку и, когда управлялся с последним, спешил к первому под окрик мастера: "Шевелись, Шатт, не давай станкам простаивать!"
      Эбнер много лет не работал стоя, ноги у него ослабли и живот обвис. По ночам у него так ныли икры, что он с трудом засыпал. Он думал, что не выдержит; но надо было держаться, ведь это его заработок, его единственное спасение. Ему было уже сорок восемь лет, и он работал у хозяина, который хвалился своей заботой о старых рабочих; если и были в Америке крупные магнаты, которые хвалились тем же, то Эбнер о них не слышал, и если уж он у Форда заслужит репутацию кисляя и брюзги, то из каких денег погасит он платежи по новому автомобилю?
      Страшная система, известная под названием потогонной, была приведена в действие. Каждого рабочего заставляли работать до изнеможения, отдавать все свои силы до последней капли. Генри Форд, конечно, отрицал это; он так вкрадчиво, так убедительно писал о цели научного метода работы точно-установить, что может дать каждый рабочий без особого напряжения, и соответственно нагрузить его. Это была ложь, ложь! Рабочие Генри готовы были кричать от ярости, когда читали эти его статьи. Они приступали к работе усталые, а когда кончалась смена, лица у них были серые и они шатались от усталости, от них оставалась одна оболочка, из которой весь сок был выжат до последней капли.
      Так было всюду, не только у Форда, а во всей этой потогонной промышленности. Быстрей и быстрей, пока сердца рабочих не закипали злобой. Между всеми автомобильными предприятиями была непрерывная бешеная конкуренция; каждый цех конкурировал с другими цехами и сам с собой, с собственными рекордами в прошлом, с новыми "нормами", установленными инженерами, которые наблюдали за процессами производства, проектировали новые машины и технические усовершенствования.
      Знал ли Генри Форд об условиях труда на своих заводах? Эбнер Шатт, его верный поклонник, был уверен, что не знает. Ведь Эбнер читал в газетах о том, что делает автомобильный король. Он путешествовал по Европе, осматривал свою обширную империю и разъяснял тамошним людям, как надо американизироваться. Он ездил в штат Джорджиа, где на пятнадцати тысячах акров производил опыты с золотарником, из которого он рассчитывал получить каучук. Он ездил на свою огромную ферму в Мичигане, где он выращивал соевые бобы, и наблюдал, как лаборанты делают из них рулевые колеса. Он писал книгу о танцах и собирал древности для музея. Он изучал тысячи птиц, для которых оборудовал помещение с кондиционированным воздухом. Он ездил куда угодно и делал что угодно, - только не следил за сборочными конвейерами своего гигантского завода с двумястами тысячью рабов, превращенных в детали машин - возьми, вставь, поверни, опрокинь, - возьми, вставь, поверни, опрокинь, - возьми вставь поверни опрокинь, возьми-вставь-поверни-опрокинь, - если бы рабочий задумался над этим, он сошел бы с ума.
      Эбнер Шатт - старая заводская кляча, восемь часов подряд терпеливо переступающая разбитыми ногами в приводе, ни на секунду не осмеливаясь поднять глаза за исключением тех точно отсчитанных пятнадцати минут, когда появляется "птомаиновый фургон" [птомаины - яды, образующиеся в несвежих продуктах] и отпускает пятнадцатицентовые завтраки тем, кто ничего не принес из дому. Эбнер делал свое дело и держал язык за зубами; он помнил прописные истины об усердии и верной службе и возмущался тем, что ежедневно слышал в цехе - злобные насмешки рабочих над кумиром всей его жизни, произносимые, разумеется, шепотом из-за шпиков и осведомителей "служебного отдела".
      Но одного Эбнер не мог делать, даже ради своего доброго босса, - это танцевать старинные кадрили, возвратившись домой с работы.
      51
      Восемнадцать лет Генри выпускал фордовскую модель Т. Вначале ему пришлось драться за нее со всем миром, теперь война началась снова. Агенты по продаже говорили, что модель устарела; публика требовала новых моделей, новых фасонов, новой окраски, - а Генри в ответ на это ежегодно выпускал два миллиона экземпляров модели Т любого цвета, при условии, что этот цвет - черный. Фордовский "родстер" с поднятым верхом смахивал на старый дамский капор. "Седан" был черным квадратным ящиком. Двухместную машину прозвали "курятником". Все эти машины двигаются и будут двигаться еще добрых двадцать лет, и это-то и нужно американцам, говорил Генри Форд.
      Но соперники Генри думали иначе; они думали, что американцы хотят идти в ногу со своими соседями, а то и обогнать их. Они считали, что современный мир требует изящества, шика, фасона, блеска, "перца", "гвоздя", - уже одно разнообразие этих слов указывало на то, какое множество людей раздумывало над этим. Покупатель требует скорости, так почему же не придать автомобилю форму, вызывающую представление о скорости? Что же касается цвета, берите пример с людей: мужчины носят яркие шелковые рубашки и полосатые свитеры и галстуки и носки под цвет; женщины, не довольствуясь пестротой нарядов, красят губы и ногти на руках и ногах.
      На нью-йоркской автомобильной выставке маклеры ударились в поэзию, рекламируя свои изделия. "Мотылек выпорхнул из куколки!" - восклицал один. "Бесшумный полет его стремительного бега", - говорилось в рекламах Рео. Джордан предлагал "блистательное купе цвета золотистой охры". Бьюик похвалялся "спортивным серым родстером, обитым серой змеиной кожей". Додж побил рекорд "новым двухместным автомобилем ярко-кремового цвета с синим верхом и красной отделкой".
      Именно это Генри и называл "гнусным ориентализмом"; и он прилагал все усилия, чтобы предохранить от него свое благопристойное предприятие. Он выпустил пятнадцатимиллионный черный "дамский капор" и послал его в триумфальный пробег по Америке. Он выкидывал тех служащих, которые предлагали изменить модель. Год за годом он выкидывал их всякий раз, как они осмеливались противиться его воле.
      Но была одна инстанция, еще более могущественная, чем Генри, потребитель автомобилей. Мало-помалу шевроле и плимуты лезли в гору, а форды сползали под гору, и Генри пришлось сократить производство и уволить десятки тысяч рабочих. Упрямейший из знаменитых людей Америки по-прежнему настаивал, что модель его автомобиля никогда, никогда не будет изменена; но весной следующего года он понял, что его карта бита и что пора подумать о новом форде.
      Прощай еще одна веха Америки! На "жестяных Лиззи" ездили по всем дорогам мира, их бегало по меньшей мере десять миллионов; теперь их число будет постепенно уменьшаться, и придет день, когда они станут такой же редкостью, как ветераны Гражданской войны. Генри рассчитал, что за девятнадцать лет своего существования "жестяные Лиззи" принесли семь миллиардов долларов тем, кто делал и обслуживал их; а пользу, принесенную ими, кто подсчитает?
      52
      Перед автомобильным королем встала гигантская задача. Большинство из его сорока пяти тысяч станков изготовляли одну какую-нибудь деталь; их приходилось либо переделывать, либо выбрасывать. Для каждой автомобильной части нужно было изготовить новый штамп; а частей было больше пяти тысяч. Предприятие пришлось закрыть, сохранив только завод в Хайленд-Парке, где изготовлялись запасные части для старых автомобилей. Генри собирался поставить совершенно новое производство на заводе Ривер-Руж, расширив его площадь на полтора миллиона футов.
      Среди сотни тысяч уволенных рабочих трудно было даже заметить скромного специалиста по завинчиванию гаек. Несколько месяцев Эбнер пробавлялся случайной работой, но денег не хватало, и пришлось тронуть сбережения. К счастью, сын его, Джон, не был уволен, он работал по реконструкции станков; ему опять удалось замолвить словечко за старика отца. Эбнера взяли в уборщики на самую низкооплачиваемую должность, и он носился по цехам, подметая мусор за рабочими. И то ладно, он получал шестидолларовый минимум, и его семья снова была в безопасности.
      Он видел, какая огромная работа идет вокруг, и слышал о том, что это еще не все. Он видел, как электрические краны хватали огромные машины и опускали на грузовики, а те отвозили их на заводы для реконструкции или в Ривер-Руж для установки. Часть оборудования грузилась на суда - целый тракторный завод перебрасывали в Ирландию. На Ривер-Руж были установлены транспортеры, общей длиной в двадцать семь миль для подачи материалов и доставки готовых частей на главный сборочный конвейер. Были изготовлены новые станки еще невиданной мощности. На старом заводе штамповка рам производилась двухсоттысячефунтовым прессом; пресс, изготовленный для нового завода, был в два с половиной раза больше.
      Прошло пять месяцев, прежде чем закончилась вся эта работа; а между тем автомобильный мир ломал голову над величайшей тайной своего века. Каков будет новый форд? Как его назовут, сколько в нем будет лошадиных сил, сколько он будет стоить? Генри и верхушка его служащих знали, но хранили молчание. Эбнер знал только то, что сообщалось в газетах, а там каждую неделю сообщалось что-нибудь другое. Новый автомобиль-де готов и прошел испытания - но скрытый под кузовом старой модели Т, так, чтобы никто ничего не знал. Сам Генри, сидя за рулем, проехался на новой машине, но только за высоким забором. Это сверхмощная машина, и фоторепортеры пытались заснять ее сверхмощными аппаратами.
      Тайна сохранялась до последней минуты. Новые автомобили уже были в производстве; образцы, зашитые в холщовые мешки, были отправлены в демонстрационные помещения. Поступило четыреста тысяч предварительных заказов - покупали поросенка в мешке. Пять дней подряд, после того как новый автомобиль был пущен в продажу, Фордовская автомобильная компания печатала огромные рекламы в пяти тысячах газет по всей Америке. Генри сообщал, что новая модель А имеет стандартную шестереночную передачу и тормоз на каждом колесе; а также, что новый автомобиль "элегантного фасона" и "слегка европеизирован в смысле отделки кузова и его формы". Где ты, старая Америка!
      В Нью-Йорке агенты Форда во фраках продемонстрировали новый автомобиль перед фешенебельной публикой, собравшейся в отеле Уолдорф. На следующий день четверть миллиона покупателей штурмовали двери семидесяти шести посреднических контор; уличное движение застопорилось, и, чтобы удовлетворить любопытство публики, пришлось на неделю снять помещение Мэдисон Сквер-Гарден. Публика узнала, что можно приобрести автомобиль любой расцветки при условии, что он будет цвета "выжженной аравийской пустыни со светло-песочной окантовкой", или цвета "вороненой стали с серебристой окантовкой", или цвета "голубых вод Ниагарского водопада с серебристой окантовкой", или цвета "утренней зари" и опять же с серебристой окантовкой.
      "Гнусный ориентализм" победил; новая модель имела такой успех, что в первые полгода Генри пришлось выпустить миллион автомобилей.
      53
      Эбнер Шатт снова был на хорошо знакомой ему работе - завинчивал гайки. Теперь он завинчивал гайки на модной машине и чувствовал, что его общественное положение окрепло. Правда, давалось это не даром; он работал на Ривер-Руж, и ему ежедневно приходилось проезжать немалый путь: и денег стоит, и не так уж приятно зимой.
      Дети его продолжали подниматься по общественной лестнице. Джон Крок Шатт перешел с еженедельных получек на месячный оклад. Он познакомился с дочерью мастера своего отдела и обручился с ней; молодая чета собиралась купить дом в таком фешенебельмом районе, что родителям Джона стыдно будет подъезжать к нему в своем стареньком форде.
      Дэйзи также была на пути к осуществлению своих заветных желаний. Она получила место в конторе предприятия, которое изготовляло подушки для фордовских автомобилей. Она зарабатывала двадцать три с половиной доллара в неделю, изучила свою работу и, следуя прописной морали, блюла интересы нанимателя, как свои. Каждый вечер она приходила домой с ворохом сплетен о том, что делается в этом небольшом подсобном предприятии; вскоре ее родители уже знали фамилии, внешность, заработки всего штата начальников и служащих, которые вели отчетность и руководили изготовлением подушек.
      Не то было с Генри Шаттом. Он тоже преуспевал, но Эбнер и Милли мало что знали об этом. Однако произошло событие, о котором заговорили газеты: Генри попал в перестрелку, и его посадили в тюрьму по обвинению в убийстве. Дэйзи объяснила родителям, что Генри не виноват; он не преступник, а герой, который защищал собственность своего хозяина от шайки бандитов. То обстоятельство, что "собственностью" была машина, груженная спиртными напитками, едва ли обрадовало благочестивых прихожан преподобного Оргута.
      На этот раз Эбнер и его пастор были бессильны помочь ему. Но у Генри были теперь могущественные друзья; они наняли ловкого адвоката, а когда начался судебный процесс, нашлись свидетели, которые показали, что во время перестрелки Генри играл с ними на биллиарде, и его оправдали. На время он исчез из города и пропадал до тех пор, пока не прихлопнули главаря бандитской шайки. Тогда он появился снова, веселый, как всегда, и у старика Тома опять завелись карманные деньги, и Дэйзи знала все тайны контрабандистов, которые правили Детройтом.