Джон Синклер
      ИДЕАЛЬНОЕ УБИЙСТВО
      1
      Было сыро и холодно, смог висел в воздухе и резал глаза даже в помещении. День был совсем не апрельский. Спускаясь к завтраку, Артур Конвей с грустью признал, что в Лос-Анджелесе погода может угнетать ничуть не меньше, чем в любой другой точке земного шара. Он намеревался провести весь день за городом. Вот-вот должен прийти ответ по поводу двух его последних рассказов, а пока можно расслабиться и побездельничать на свежем воздухе. Странно, но теперь он бывал на улице гораздо меньше, чем когда жил в Нью-Йорке. В Калифорнии никто не ходил пешком, а ходьба была единственной разновидностью физических упражнений, которая доставляла Конвею удовольствие. Но при такой погоде нечего и думать о прогулке, уж лучше посидеть дома с Хелен. Хотя, конечно, придется делать вид, будто он работает. Войдя в столовую, Артур увидел рядом со своим прибором два толстых конверта. Вскрывать их не имело смысла: все было ясно и так. Хелен уже позавтракала и возилась на кухне. Артур понял, что неприятного разговора с ней не избежать. Он возлагал на эти рассказы большие надежды, но и их тоже отвергли. Впрочем, по сравнению с предстоящей семейной сценой это не так уж страшно. - Ну, что, еще два шедевра возвратились, поджав хвосты? - Артур не слышал, как Хелен вышла из кухни. Она смотрела на него и на конверты с нескрываемым презрением. - Кажется, ты был совершенно уверен в этих рассказах? "Гонорара за них хватит, чтобы спокойно писать". Ха-ха! Видишь, даже дешевые журналы не желают печатать твою белиберду. - Мне очень жаль. Я старался, как мог. - Старался! - едко повторила она. - Да после этих двух рассказов ты и строчки не написал. Впрочем, какая разница? Все равно ты не способен создать ничего путного. - Но и писать эту дрянь я тоже больше не могу. - Больше не можешь? А разве когда-нибудь ты мог? Ты собирался выдавать эти писульки до тех пор, пока не заработаешь денег, чтобы спокойно сесть за роман или пьесу. Так ты мне все время твердил, а я верила. Но последнее время ты что-то замолк. Перестал говорить, бросил писать, ты больше не думаешь и даже не живешь. - Она взяла со стола несколько чашек и пошла на кухню. Артур решил воспользоваться этим и улизнуть. Подхватив газеты, он направился к себе в комнату, открыл дверь, и тут Хелен окликнула его: Что мне делать с рукописями? Отнести туда, где им самое место? В уни... Артур захлопнул дверь, чтобы не слышать всего остального. Тут, в своей комнате, он был в безопасности. Сюда Хелен не войдет. Это условие, оговоренное в первые дни их совместной жизни, еще соблюдалось. Они познакомились вскоре после окончания войны и спустя месяц поженились. В те времена трудно было найти жилье, а Хелен требовала трехкомнатную квартиру, чтобы у Артура был "кабинет". В конце концов она изловчилась найти такую и тогда же сама установила для себя правило: не входить в кабинет и даже не стучаться в дверь, если она закрыта. По какой-то неведомой причине она придерживалась этого правила и теперь. В те времена они тоже, бывало, ссорились, в основном из-за того, что Конвей не мог продать очередной рассказ. Хелен называла его лентяем. По ее разумению, он бил баклуши, если проводил за машинкой менее восьми часов в день. После таких ссор обычно наступало исполненное страсти перемирие, и Хелен сожалела о своем поведении, объясняя его тем, что-де связывала с успехом мужа собственные надежды и устремления. Конвей сел за стол, чтобы разобрать записи, но тут взгляд его упал на фотографию. Хелен снялась незадолго до свадьбы, по его просьбе, и карточка всегда стояла на столе. Она занимала много места и уже начинала мешать, но Артур не осмеливался убрать ее, хотя ему не доставляло удовольствия то и дело натыкаться взглядом на жену. Хелен по-прежнему оставалась привлекательной, стройной белокурой женщиной с пытливыми глазами, разве что немного поправилась, а взгляд ее сделался пугающе проницательным. По сути дела, любовь кончилась, хотя вслух об этом не говорилось. Конвей удивлялся, как это Хелен до сих пор не ушла от него. Хотя, в общем-то, причина была ему известна. Придется ждать, пока жена сама порвет с ним. Хелен не из тех женщин, которые позволяют себя бросать. Артур достал из пачки сигарету и посмотрел в зеркало. Мужчина тридцати двух лет, хорошо сложенный, с бледным лицом. Волосы на висках уже начали седеть. Бледность была следствием разочарований и треволнений, которые начались после переезда из Нью-Йорка в Калифорнию. Хотя, помнится, они с Хелен раздражали друг друга еще на Востоке. Это была одна из причин желания Хелен перебраться в Лос-Анджелес. Она считала, что, если Артур побольше будет на свежем воздухе, то и чувствовать себя, а значит, и работать, станет лучше. Но этого не произошло. Когда Конвей предложил один день в неделю вообще ничего не делать, Хелен принялась канючить, и в итоге Артур стал работать еще хуже. Рассказы выходили из-под его пера все реже и были все более вымученными. Брак мало-помалу разваливался. Конвей приучил себя думать, что его сочинения не печатают из-за отсутствия в них хорошей идеи. Он взялся за газеты и снова принялся штудировать разделы уголовной хроники в надежде выудить из них хоть какой-нибудь мало-мальски занимательный сюжет для будущего рассказа. У лос-анджелесских газет, думал Артур, есть одно достоинство: они никогда не подводят. В какое бы скверное положение ты ни угодил, после чтения о всевозможных газетных несчастьях собственные невзгоды и неурядицы покажутся истинным наслаждением. Минувший день оказался самым заурядным. На автостоянке ограбили супружескую пару, в парке отплясывала голая дамочка, официантка пала жертвой сексуального маньяка. Конвей всегда задавался вопросом, а ловит ли полиция этих маньяков? Ему уже начинало казаться, что они составляют изрядную долю населения южной Калифорнии. Жена, пропавшая с автостоянки, обнаружена в мотеле с шестнадцатилетним подростком. Муж требует развода. Конвей не переставал удивляться темпам взросления калифорнийской молодежи. Он затянулся сигаретой и продолжил чтение, когда в голову ему вдруг пришла одна мысль. Он вернулся к только что просмотренной заметке. Случившееся казалось до смешного простым. Под вечер мистер и миссис Йетс отправились за покупками в ближайший магазин. Миссис Йетс осталась в машине на стоянке, а когда ее муж минут через двадцать вышел из магазина, ни жены, ни машины на месте не оказалось. Он добрался до дома, но благоверной не было и там. Наутро мистер Йетс заявил об ее исчезновении в полицию. Минуло трое суток, и тревога мистера Йетса сменилась страхом. Он оказался совершенно не готов принять открывшуюся ему унизительную истину. Как выяснилось, пока миссис Йетс дожидалась мужа, мимо проходил шестнадцатилетний Элвин Канмер, школьник, подрабатывавший в магазине. Элвин поздоровался с миссис Йетс, поскольку не раз обслуживал ее в магазине, они разговорились. Содержание беседы, к сожалению, в статье не излагалось, но завершилась она тем, что Элвин сел в машину и повез миссис Йетс в мотель. Там они сняли номер на сутки и предались любовным утехам. Спустя трое суток, когда они попытались покинуть мотель, не уплатив по счету, дежурный вызвал полицию. Тут и выяснилось, что миссис Йетс разыскивает муж. В конце концов ее возвратили домой. Вместе с миллионом других читателей Конвей тихонько посмеялся над заметкой. Но его заинтересовала не столько сама история, сколько быстрота, с какой исчезла миссис Йетс, неожиданность и непредсказуемость развития событий. Конвей взялся за статью об убийстве официантки. Полиции можно было лишь посочувствовать. Гледис Форд, тридцати девяти лет, разведенная, в десять вечера в субботу ушла с работы. С тех пор ее никто не видел. Об исчезновении Гледис сообщили ее родители. Только в понедельник патрульный полицейский обратил внимание на номер машины, стоявшей в тихом проулке. Эта машина числилась в угоне, а на полу ее лежала Гледис, задушенная собственным поясом. Самым важным в обеих заметках было вот что: и убийство, и пошлая измена произошли с полной непредсказуемостью, благодаря которой и не осталось никаких следов. Конвей увидел в этом неплохую идею для рассказа и был уверен, что на сей раз все получится. Он работал до шести часов вечера, устал, проголодался, но чувствовал себя превосходно. Ему захотелось прогуляться. Хелен наверняка не собиралась готовить ужин, а значит, можно выскользнуть из дома, не столкнувшись с ней. Конвей подошел к двери и прислушался. Похоже, Хелен ушла в кино, как довольно часто поступала после ссор. Потом она где-нибудь поужинает и отправится еще на один сеанс. Конвей опасливо спустился вниз. В доме было тихо. Машина стояла в гараже. Поужинав в ближайшем ресторане, он решил проверить, насколько достоверен придуманный им сюжет. Конвею хотелось написать рассказ об "идеальном" убийстве, когда алиби преступнику обеспечивала сама полиция. Значит, необходимы очень точный расчет времени и полная непредсказуемость злодеяния. Часа два он колесил на машине, сверяя время и расстояния, даже отметил места на улицах и высчитал маршруты, чтобы доказать себе, что задумка была вполне осуществимой. Но оказалось, что она не просто осуществима, а безупречна. Конвей вернулся домой в прекрасном расположении духа. Следующие два дня он работал много и с удовольствием. С Хелен виделся только за обедом. Ссор не возникало, потому что оба молчали. Вера Артура в возможность написать хороший рассказ все крепла. Быть может, его даже экранизируют, и тогда они разом разрешат все свои затруднения. На третий день к полуночи рассказ был наполовину готов. Утром за завтраком Хелен заметила: - Машинка стучала без умолку. - Да, работа спорится! - Артур вдруг понял, что это были первые слова, произнесенные им за трое суток. - Если тебе нужны бумага, копирка или карандаши, скажи мне. Стук машинки для меня - что симфония. Не хочу, чтобы она прерывалась. Если вдохновение пройдет, неизвестно, когда оно вернется. Хелен радовалась, когда муж работал. Видимо, это чувство в ее душе еще не угасло. - Пожалуй, нынче утром или вечером никакой симфонии не будет. - Что ж, этого и следовало ожидать. - Мне надо придумать развязку, а уж потом строчить. В глазах Хелен мелькнуло легкое презрение, но она смолчала. Конвей поспешно проглотил завтрак и закрылся в кабинете. Перечитав написанное, он сделал несколько поправок и начал обдумывать развитие сюжета. Он описал преступника, который совершил так называемое "невозможное, идеальное" убийство. Теперь надо было создать героя, который оказался бы чуть-чуть умнее убийцы и доказал, что "идеальное" мокрое дело провернуть нельзя. Легкие решения - неожиданные догадки, случайные совпадения, забытые улики - он отверг сразу же. У Конвея убийца умел оценивать свои возможности и потому совершил тщательно продуманное и подготовленное преступление. И поймать его должны были не благодаря ошибке, а потому, что он все сделал правильно. Два дня и две ночи искал Конвей решение, но так ничего и не изобрел. Под вечер третьего дня он пришел к убеждению, что действительно придумал "идеальное" убийство, и раскрыть его невозможно. Все это время он сторонился Хелен, чутко прислушиваясь к звукам в доме и сверяясь с ее распорядком дня. Новая неудача повергла его в смятение. Надо было уйти из дома, прогуляться на воздухе, сменить обстановку. Хелен поджидала его в гостиной, будто кошка, караулящая у норки мышь. - Не удивляйся, я здесь живу. Или ты уже забыл об этом? Сколько еще ты будешь прятаться от меня? - Я не прятался, а работал. - Над чем? Делал себе маникюр? Машинки я не слышала. Конвей напомнил себе, что должен сохранять спокойствие и не позволять Хелен выбить себя из колеи. - Я работал над концовкой. Очень трудно было найти решение. - Нашел? - Не совсем, но я... - И никогда не найдешь. Теперь она должна была взбеситься, завизжать, как это обычно бывало, но ничего подобного не происходило. В ее душе кипела злость, но Хелен остужала ее холодным презрением. - Очередной неудавшийся "шедевр"? - Да ладно тебе. - Конвей развернулся и направился к спасительной двери, в надежде, что удастся увильнуть от разговора. - Стой. Я тут весь день просидела не затем, чтобы полюбоваться твоей бледной рожей. Конвей вздохнул с некоторым облегчением. Значит, скандала не будет. Хелен хочет что-то сказать ему. - Ну, что ж, миссис Конвей, я вас слушаю. - Не зови меня миссис Конвей, это напоминает о связи с тобой. Ты мне противен. Я тебя презираю. Если бы ты заслуживал моей ненависти, я бы тебя ненавидела. - Отлично сказано. Прямо как в моем незаконченном рассказе. - Прибереги свои остроты для других. - Я только поддерживаю беседу и жду, когда ты скажешь главное. Хелен помолчала несколько секунд. - Я хочу развода. И, если ты не тупее, чем мне кажется, то наши желания совпадают. Значит, надо действовать. Впервые слово "развод" было произнесено вслух. Конвею показалось, что воздух вдруг сделался чище. - Что ж, полагаю, нам и впрямь надо развестись. - Отлично, - сказала она. - Тогда давай подумаем о деньгах. - Ты же знаешь, сколько у нас на счете. Этого должно хватить на судебные издержки. - Да. А мне что делать? - То есть? - Думаешь, можно развестись и вышвырнуть меня без цента в кармане? - Во-первых, это не я с тобой развожусь, а ты со мной. Во-вторых, можешь забрать все, что у меня есть, до последнего цента. Больше ничего предложить не могу. - Замечательно. Просто прекрасно! Отдашь мне все, что останется после оплаты развода. Да этого не хватит и на проезд в автобусе. Тебе-то хорошо, а как быть мне? - Ну, ты могла бы вернуться в Топику. Помирись с сестрой и живи с ней в доме вашей матери. - Ну уж нет. Я не стала бы разговаривать с Бетти, даже если бы в мире никого, кроме нее, не осталось. И эта селедка - всего лишь моя сводная сестра. - Хорошо. Чем ты занималась до нашей свадьбы? - Какая разница? - Насколько я помню, у тебя была работа, ты получала тридцать семь долларов в неделю, и тебе хватало. После заключения брака твои денежные дела несколько поправились. К сожалению, я не смогу держаться на том же уровне. Но ты вольна вернуться на службу. Я буду платить тебе алименты, пока ты не найдешь другого мужа. Жить можно. Только больше не выходи за писателя. - Не морочь мне голову. Я не собираюсь всю жизнь выколачивать из тебя центы. Мне нужны наличные. Не очень много, но немедленно. - Что, по твоим меркам, "не очень много"? - Пять тысяч долларов. Еще в начале разговора Конвея удивило ее спокойствие, а теперь он совсем растерялся. Хелен явно что-то задумала, но вот что именно? Этого он не мог себе представить. - И где же, по-твоему, я возьму эти пять тысяч? - Разумеется, я знаю, где. Я составила список некоторых твоих друзей, они неплохо зарабатывают, - Хелен извлекла из сумки листок бумаги. - И любят тебя, уважают, потому что ты напишешь великий американский роман. Вы не виделись уже два года, и им неведомо, что ты неудачник. Вот и собери с них понемногу. Они же дельцы, не писатели. - Ты спятила! - Отнюдь. Это - лучшая идея, которая пришла мне в голову с тех пор, как я отвергла твое первое предложение руки и сердца. Пошевели немного мозгами, и тебе заплатят. Напиши им, что ты болен, что я больна, что ты ваяешь роман, что у нас родился ребенок - все, что угодно. Вот тебе пять человек, - она сунула ему список. - У Аллена и Тайлера можно выклянчить по две тысячи, а то и по две с половиной. Во всяком случае, столько надо просить. У остальных - по тысяче. Кто-то из них сможет наскрести только полсотни. А если тебе удастся получить больше пяти тысяч, оставишь себе все, что сверху. Ход мыслей Конвея напоминал размышления литературного героя. Он-то думал, что Хелен предложит ограбить банк или выкрасть наркотики, но ее план оказался куда проще и приземленнее и был совершенно неприемлем для него. Он взглянул на листок. Это были самые близкие его друзья. Те, с кем он прошел войну. Пережил все ужасы, боль и страх. Все они служили в одной роте, и все они уцелели. Судьба разбросала их, но дружба только окрепла. Эти люди придут на помощь во что бы то ни стало. Да, письма могли сделать свое дело. Хелен хотела, чтобы он отнял деньги у жен и детей лучших друзей и отдал их ей. Видимо, мысли Конвея отразились на его лице, и это доставило Хелен удовольствие. - Что, не нравится моя затея? Ну, если ты не придумаешь ничего лучшего, исполняй мой замысел, иначе... Конвея все больше тревожили ее спокойствие и веселье. - Иначе что? - Иначе вот что. Если ты к завтрашнему полудню не составишь эти письма, я возьмусь за тебя по-настоящему. Выживу из дома или сведу с ума. Либо и то, и другое. Начну закатывать такие сцены, что соседи будут вызывать полицию. Но я не позволю им арестовать тебя. Я, как любящая жена, попрошу поместить тебя в дурдом. И объясню, почему. - Хелен била точно в цель. - А потом напишу твоим друзьям. О, это будут душещипательные письма. И не вздумай предупредить их, поскольку все, что ты сделаешь и скажешь, тебе же и выйдет боком. Конвей сел. У него перехватило дыхание, в голове шумело. Хелен выбрала самый верный и болезненный способ уничтожить его. - Все это я говорю тебе в качестве предостережения. Можешь не сомневаться, на деле будет куда хуже, чем ты себе представляешь. Шум в голове немного унялся. Конвей заговорил, но не решился подняться со стула. - Не пытайся на меня давить и не стращай меня, - Конвей подивился твердости своего голоса. - Я уже четыре года прекрасно себя чувствую. Я совершенно здоров. Ты сама знаешь, что такие угрозы на меня не подействуют. Не так-то просто меня запугать. - Правда? - Хелен подалась к нему так близко, что ее грозящий палец расплылся перед глазами. - Посмотри на себя. Ты вспотел как лошадь, голос дрожит, колени ослабли и ты боишься подняться на ноги. - Она откинулась на спинку стула, достала сигарету, закурила и снова взглянула на него. - Как ты думаешь, почему я уже два месяца закатываю сцены? Потому что хотела выяснить, насколько ты уверен в себе. И выяснила. Что бы я ни говорила и ни делала, ты сохранял спокойствие. Все время стремился избежать скандала. Потому что боялся. Ты терпел от меня такое, чего не снес бы ни один мужчина в мире. Ни один нормальный мужчина. Конвей все же кое-как поднялся и поплелся к двери. - Выпусти меня, - прошептал он. - Меня сейчас вырвет. Хелен подошла к двери и открыла ее. - Да, вот еще что, - добавила она. - Ты тут говорил о счете в банке. Я-то знаю, сколько там, а вот ты не знаешь. Один доллар. Все остальное я сняла, так что не вздумай смотаться. Далеко не убежишь. Итак, завтра в полдень.
      2
      Конвей не знал, сможет ли вести машину, но все же кое-как запустил мотор и выехал на улицу. Он остановился у первого же бара и сел за самый дальний столик. Только после второго стакана его перестало трясти, и Конвей начал мало-мальски соображать. И чем четче делались его мысли, тем мрачнее и страшнее становились виды на будущее. Конвей прошел всю войну, за исключением двух ее последних дней. Под конец что-то в нем сломалось. Друзья говорили, что это контузия, врачи - что нервный срыв. Его увезли в Штаты и на полгода упрятали в госпиталь, а потом комиссовали. Врач сказал: "Вы здоровы. И будете здоровы, если не станете нервничать и расстраиваться. Не выходите из себя, не впадайте в ярость. Это для вас главное". Потом, в Нью-Йорке, шестеро однополчан встретились и отпраздновали возвращение домой. Конвей рассказал о контузии и Хелен, но она заявила, что это пустяк, и они поженились. Конвей мало-помалу начал забывать, что вообще лежал в госпитале. Но два месяца назад, когда начались ссоры с женой, вновь навалились прежние страхи, и он утратил уверенность в себе. Он попытался взглянуть на дело с другой точки зрения. Что бы ни случилось, он не станет писать эти письма друзьям. Но тогда жить под одной крышей с Хелен станет невозможно, она непременно исполнит свою угрозу. Куда же ему податься? После выписки из госпиталя Конвей нигде не работал. И, кроме того, как повлияет побег от жены на его душевное здоровье? Его будут искать, а потом, чего доброго, упрячут в лечебницу. Машина записана на обоих супругов, и он не может продать ее без согласия Хелен. Что бы он ни предпринял, Хелен сама составит эти письма и хапнет денежки. Любая попытка предупредить друзей будет воспринята лишь как подтверждение слезливых просьб жены. Он уже представлял себе, что это будут за письма. "Артуру неможется... Не желает в этом признаваться... но вы же знаете... эта ужасная война... совсем не может работать... ему бы подлечиться... частный санаторий... психиатры... такая дороговизна, а денег нет...". И так далее. Ничего сложного. Банально. Они клюнут. Конвей извлек из кармана всю свою наличность - семь долларов и тридцать центов. Заплатив за выпивку, он покинул бар и сел за руль. В Калифорнии ему никто не поможет. Здесь жили только друзья Хелен, которых Конвей почти не знал и недолюбливал. Дабы хоть чем-то заняться, он решил съездить на бульвар Санта-Моника, к кинотеатру, избранному им в качестве места преступления в рассказе. Там показывали "Песнь Манхэттена". Он вспомнил, что Хелен, вроде бы, хотела посмотреть этот фильм, но тогда в больших кинотеатрах были очереди, и она не стала стоять. И вдруг его осенило. Да так неожиданно, что он едва не попал в аварию. Конвей прижался к бордюру и остановился. Если придуманное им убийство и впрямь идеально, значит, он спасен. Выход есть. Жена в рассказе - это Хелен, а убийца - он сам. Интересно, давно ли эта мысль сидела в его подсознании? И, главное, хватит ли у него духу превратить рассказ в быль? Но попытаться надо: ничего другого не остается. Впрочем, это было бы даже не злонамеренное убийство, а самозащита. Угрызений совести он не испытывал. Устранить Хелен просто необходимо. Оправданное убийство, как на войне. Хелен - воплощение зла, как враги на фронте. Всерьез его беспокоило только одно - сумеет ли он сделать все так же, как сделал убийца в придуманном им сюжете. За последние дни он столько раз перечитывал свой рассказ, что вызубрил его наизусть. Теперь он вспоминал места, расстояния, график. Одно дело излагать сюжет на бумаге, другое - воплотить его в жизнь. Необходимо было проверить все еще раз. Но прежде он взял газету и просмотрел рубрику "досуг". "Песнь Манхэттена" шла в пяти второразрядных кинотеатрах. Самым подходящим был "Калвер-Сити": там едва ли можно встретить знакомых. Позвонив, Конвей выяснил, что сеанс начинается через полтора часа. Затем он "проиграл" весь ход событий, которые ему предстояло превратить из вымышленных в действительные. На счету была каждая секунда, и Конвей то и дело смотрел на часы со светящимися стрелками. Эти часы Хелен подарила ему на первую годовщину свадьбы. Конвей усмехнулся. По иронии судьбы, подарок Хелен сослужит службу в подготовке ее убийства. "Проверка" прошла гладко, Конвей подготовился к любой неожиданности. По пути к "Калвер-Сити" он нашел тихую улочку, посмотрел на спидометр и проехал ровно одну пятую часть мили, потом вылез из машины и, взглянув на часы, зашагал обратно к углу. Он старался идти как можно быстрее, но при этом не привлекать внимания встречных. Оказалось, что Конвей приписал своему вымышленному убийце одно собственное свойство - умение быстро ходить пешком. Конвей и впрямь перебирал ногами проворнее, чем любой из его знакомых, а при желании мог пешим ходом нагнать даже бегуна трусцой. Он еще раз уверился в своей способности осуществить замысел. Очутившись в кинотеатре, он подумал, что не сможет высидеть до конца сеанса, но все-таки пересилил себя и спустя два часа покинул зал вполне удовлетворенным. Концовка фильма была такая, что лучше не придумаешь. Да еще в главных ролях снимались Томми Миллер и Мери Харт. Хелен обожала Миллера, а Харт терпеть не могла. Последние шесть минут картины (Конвей засек время с точностью до секунды) занимал музыкальный номер, который почти целиком исполняла Мери Харт. Миллер вступал лишь за несколько секунд до конца. Конвей мог со всеми на то основаниями предполагать, что ему удастся уговорить Хелен уйти во время этого эпизода. Когда он вернулся домой, было темно. Конвей прошел прямо в свой кабинет и заперся на ключ, хотя жены не было. Он хотел уничтожить важную улику. Достав из ящика стола незаконченную рукопись, Конвей с сожалением посмотрел на нее. Он так надеялся на этот рассказ. Конечно, не хочется его терять. Но иначе задуманного не осуществить. Конвей был совершенно уверен, что сможет сделать все правильно и без ошибок и избавиться от Хелен. Оставались лишь две сложности: письма, которые он должен был составить утром (он уже придумал, как все устроить), и Хелен, которую надо было уговорить на поход в кино. Конвей старательно порвал рукопись и сжег ее в большой металлической пепельнице. Ложась в постель, он был уверен, что не сможет заснуть, но давешнее волнение сменилось спокойной уверенностью в скором освобождении, и он быстро погрузился в сон. Хелен спустилась к завтраку, когда Артур уже выходил из-за стола. Их взгляды встретились, и она шепнула: - В полдень. Вернувшись в кабинет, Конвей сразу же сел за машинку. Нельзя было терять ни минуты. Первым делом он написал Аллену. Это было обычное письмо, какие он иногда отправлял своим друзьям. Примерно такие же письма он составил и другим приятелям. Конвей торопился, понимая, что Хелен не станет соблюдать табу на вход в кабинет. Надписав конверты, он сунул в них листы и, не запечатывая, спрятал в карман вместе с марками. Затем приступил к составлению других писем - тех, которых требовала от него Хелен. Он знал, что жена непременно пожелает их прочесть, и, хотя Артур понимал, что этих писем никто, кроме Хелен, не увидит, он заливался краской при мысли об их содержании. Он печатал последнее, пятое письмо, когда Хелен без стука вошла в кабинет и взяла со стола четыре готовых. - Что-то ты долго. - Это же не простые письма. Пришлось несколько раз начинать сызнова. - Вполне в твоем духе, - буркнула Хелен. Она прочла четыре письма, а потом и пятое, уже законченное. - По-моему, неплохо. Должно сработать. Где конверты? - Сейчас напечатаю адреса, а после обеда отправлю. - Да что ты говоришь? Печатай, а все остальное я сделаю сама. Артур покорно напечатал адреса, стараясь, чтобы они выглядели так же, как на первых пяти конвертах. Пора было заводить разговор о походе в кино. - Послушай, Хелен, - начал он, - я не собираюсь кривить душой. Мне не нравится твоя затея, но у меня нет выхода. Теперь, когда письма готовы, я хочу поскорее со всем покончить. Но, пока мы дождемся ответов, минует самое меньшее неделя. Нам придется как-то сосуществовать под этим кровом. Почему бы не заключить перемирие? Хелен со злорадной ухмылкой посмотрела на него. - Что, поджилки трясутся? Артур заставил себя сдержаться и не выдать переполнявшей его ненависти. - Не в этом дело. Просто иначе мы целую неделю будем портить друг другу настроение. И что мы с этого получим? Ничего. - Ладно, так и быть. Я пошла за сумочкой. - Она направилась к двери. - У нас найдется что-нибудь на обед? - спросил Артур. Он уже заглянул в кухню и знал, что еды в доме нет. - Перемирие не означает, что я начну для тебя стряпать. - Ясно. Что ж, могу подвезти тебя, куда надо. Я же все равно поеду обедать. - Как это мило, - насмешка в ее голосе не смогла скрыть ноток удивления, но Хелен быстро совладала с собой. - Не запечатывай конверты, я сама все сделаю. Похоже, ее сомнения не рассеялись до конца. Но письма не должны попасть к адресатам, иначе весь его план рухнет. Вскоре Хелен вернулась в кабинет, осмотрела каждое письмо, вложила их в конверты, запечатала, наклеила принесенные с собой марки, сунула письма в сумочку и пошла вниз. Артур быстро достал свой комплект писем, заклеил их, прилепил марки и двинулся следом за женой. Она подкрашивала губы перед зеркалом в прихожей, сумочка лежала рядом на столике. Конвей вошел в кухню, налил стакан минеральной воды и уронил его на пол. Вода и осколки брызнули во все стороны. В дверях кухни появилась Хелен. - Ну, что там опять? - Стакан упал. Я сейчас все уберу. - Конвей направился к маленькой кладовой, где хранились тряпки и швабры. Хелен продолжала малеваться. - Боюсь, это был один из дорогих бокалов, - пробормотал Конвей. - Что?! - ахнула Хелен и бросилась в кухню. Конвей сделал ставку на ее инстинктивную реакцию и оказался прав. Подбежав к сумочке, он проворно подменил письма и открыл дверцу кладовки. Когда он взял швабру, жена уже снова стояла перед зеркалом. - Неуклюжий медведь, - буркнула она. Конвей еле сдержал улыбку. Все оказалось так просто. Возможно, это добрый знак.
      3
      По дороге Хелен опустила письма в ближайший почтовый ящик. Когда она вернулась в машину, Конвей заметил происшедшую в ней перемену. Жена была почти спокойна. - Если уж у нас перемирие, то, может быть, пообедаем вместе? - Я не против, - ответил Конвей. Он был рад, что Хелен сама это предложила. Обед не сопровождался ожесточенной пикировкой. По пути домой Хелен сказала: - Мне нужны белые перчатки, а тут на Беверли-драйв есть магазин. Конвей невольно покосился на белые перчатки на руках жены. Она заметила это и добавила: - Это моя единственная пара, и мне надоело их стирать. Конечно, если тебе лень останавливаться... Конвей решил не усложнять свою задачу. Остановиться пришлось за пол квартала от магазина. Он вылез из машины вместе с Хелен. - Пойду куплю себе газету. Когда Хелен отошла достаточно далеко, Конвей юркнул в маленькую лавчонку, прошелся вдоль полок и, наконец, нашел то, что искал: детский карнавальный набор. Очки, нос, усы и брови. Заплатив и рассовав все по карманам, он вышел из лавки и выбросил упаковочную коробку в урну. Когда Хелен вернулась, Конвей уже сидел в машине и читал газету. Он запустил мотор. Хелен взяла газету и раскрыла на рубрике объявлений. - Сто лет уже не показывали хороших фильмов, - заметила она. Конвей купил эту газету нарочно, чтобы навести жену на размышления о кинематографе. Теперь он боялся торопить события. Может, следовало подождать, пока они вернутся домой и жена от скуки сама запросится куда-нибудь? Или перенести все на следующий день, когда улягутся ее подозрения по поводу его столь неожиданного дружелюбия? И все-таки у него был шанс провернуть дело, не откладывая в долгий ящик. - Разве тебе не понравилась картина с Томми Миллером? - невинно спросил он. - Как бишь ее? "Песнь Манхэттена"? - Ты же знаешь, я ее не видела. - Да? Помнится, ты говорила о ней, и я решил... - Вот, значит, как ты внимателен к моим словам. Конвей решил попытать счастья. - А я как раз видел рекламу. Фильм идет на бульваре Санта-Моника, недалеко от нас. Какой там кинотеатр? - Где? - Хелен пробежала глазами газетную полосу. - А-а... "Монтеррей". - Я бы и сам сходил на этот фильм. Можно хоть сегодня. - Ну и сходи. - Не желаешь присоединиться? Конвей краем глаза заметил, как жена покосилась на него. - Не знаю... Если уж совсем нечем будет заняться... Он не решился развить тему. Будь что будет. Дома Хелен пошла в свою комнату, Артур - в свою.