Судя по ее надлому и Бориной радостной готовности приступить к расшифровке, шампанского нам не видать. Как это пошло поить мужиков шампанским! Я попробовала остановить финансовый крах подруги, я-то завтра улечу, а ей, что, на шампанское работать?
      - И как мы проконтролируем результат расшифровки? - спросила я.
      - Я сам скажу, - несколько обескураженно сказал Борис.
      Очень ему хотелось расшифровать ту криптограмму, и вовсе не ящик шампанского тому причина, просто в жизни капитана Чукина давно не случалось подвига, совершенного на глазах ускользающей жены. Потому и стучал он своими крепкими кулаками, чтобы Люська, оторвавшись от Гужова, хоть краешком глаза взглянула на него, терзаемого ревностью.
      Бориса мне жаль, но только отчасти. Что может быть противнее жалкого мужика? Если же он и сам ищет нашего сочувствия, то это еще противнее. Ничего лучшего при разделе женщины, чем мордобой, пока не выдумали. Убога женщина, из-за которой не приключилось ни одного мордобоя. Да и женщина ли она! Конечно, бить старшего по званию, тем более своего командира, нельзя, дальше только трибунал, но иногда - надо.
      Все это можно понимать только на трезвую голову, когда молчит сердце и говорит разум. Сон разума пробуждает чудовищ. Если чудовища спят, значит, спит и сердце.
      - Нет, нет, пари отменяется! Чукин не может заключать пари и сам же судить. Это не по правилам. Боря, может, ты приведешь кого-нибудь в качестве эксперта? - елейным голосом спросила я, заранее зная, что он не покинет вверенную ему территорию и за цистерну шампанского, пока на ней находится Гужов.
      По Наташкиному просветленному лицу - еще бы, ведь отпала забота о ящике шампанского! - я поняла, что свое шампанское я уже заработала.
      - Киселева, ты что, забыла о неразглашении военной тайны? У тебя ведь допуск по форме раз к секретным документам! Бумагу о неразглашении подписывали? Чукин, тебя тоже это касается, - вклинился в разговор Гужов, не желавший предоставлять сопернику даже слабого шанса на реабилитацию.
      Врезал Борису, не вставая со стула. Жаль, обладатели биноклей не слышали этой фразы. Судя по всему, мы на пороге войны, враги вышли из подполья. Бей, Борька! Я так и не услышала его первого залпа, так и не узнала, каким бы он был: робким, как шелест травы под ногами, или громогласным, как ураган. И был ли бы вообще. Это беспокоило не только меня, но в первую очередь - Люсю, выступившую в качестве подкрепления.
      - Я ему верю, - тихо сказала она, та, чье присутствие было столь ненавязчивым, что мы забыли о ней.
      Я понимаю Люсю, я бы сама никогда не сдалась без боя. Это просто тактически неграмотно. Если не верите, то примите просто как аксиому: женщина завоеванная ценится намного выше женщины, подаренной от всего сердца.
      - Я верю Борису, он честный, - повторила она.
      Все наши возражения потеряли смысл, так уж сложилось, но сегодня самую большую паузу держала Люся Чукина. Вдохновленный ее поддержкой, Борис подошел к Гужову, с размаху треснул по плечу.
      - Ну что, командир, врежем по криптограмме?
      Конечно, кисло подумала я в предчувствиях, омраченных судьбой шампанского: при таком подкреплении нехило замахнуться и на самое святое, что только есть в армии - на субординацию.
      - Любопытно, что он с ней делает? - шептала Наташа.
      - Наверное, на зуб пробует, - шептала я.
      Мы, словно кот Базилио и лиса Алиса, толклись под дверью на кухню, за которой Борис уединился с криптограммой.
      - Бориска, мы есть хотим, - шипела я в замочную скважину.
      - Бориска, мы пить хотим, - шипела Наташка, когда я уступала ей место.
      Во-первых, нам некуда было податься, в комнате жаждали счастья и единения Гужов и Чукина, во-вторых, нам была интересна кухня дешифровки. Что ни говори, а иметь ключ к тайне совсем не вредно. Видимо, наше шипение, миновав дырку для ключа, достигло Борькиных ушей. Дверь распахнулась; загораживая вид на кухонное пространство, в проеме появился Борис. Но я все-таки успеваю разглядеть за его спиной включенный монитор компьютера, перфокарты, раскиданные на столе.
      - Вы что шипите, как две змеи? Хотите, чтобы я допустил ошибку?
      - Ага, - дружно признались мы с Наташкой.
      В возмущении он так резко хлопнул дверью, что мы едва уберегли свои лбы. Раздосадованная столь невежливым отношением, а еще больше тем, что подобное отношение стало возможно, Наталия совершенно взбеленилась.
      - Четвертые сутки пылают станицы, горит под ногами... - горланила она на всю округу песню из репертуара Музы Пегасовны, отбивая ритм кулаками по кухонной двери.
      - Что вы здесь бузите? - заворчала Люська, извлеченная из комнаты Наташкиным ором; наше присутствие сбивало ее с любовного настроя. - Всех соседей разбудите.
      - Они и так не дремлют, ждут зрелищ, - заметила я, крайне признательная Киселевой.
      Это благодаря ее вокалу Гужов выронил вожделенный кусок. А ведь недальновидная Муза Пегасовна противилась приобщению Наташи к хоровому пению из- за полного отсутствия слуха. И кто знал, что именно ее способность орать до звона в барабанных перепонках найдет себе достойное применение. Только Чукин может поверить, что я расстроила их идиллию исключительно с миссионерской целью. Теперь, когда Люсище в моих руках, когда я крепко сжимаю ее запястье, пора подумать и об ушах, прежде всего своих.
      - Прекрати, - сказала я Наташке. - Шампанское однозначно за нами. Давай уж выложим его за правильный ответ.
      - Ладно, - согласилась она. - А все-таки жалко отдавать то, чего ты сама никогда не имела. Ящик шампанского! Мы бы пили его год...
      - Месяц, - уточнила я.
      - Пусти, - канючила Люся, мертвой хваткой зажатая в тесном коридорчике.
      Мы были глухи к ее стонам.
      - Неделю, - поправила Наташа.
      - День, - выдала я новую версию и, глядя на ее лицо, полное неуверенности, что мы способны выхлестать такое количество алкоголя от рассвета до заката, добавила факторы, благоприятствующие рекордному прорыву: - Два дня, если Светку Титову позовем, твоего Жорика и Бибигоншу.
      - Если с Бибигоншей, за день управимся, - свела дебет с кредитом Наташка.
      - А стоит так убиваться из-за дня удовольствий? - вдруг усомнилась я.
      Наташка поддержала меня в абсолютном большинстве. Поддержала и в тот момент, когда я схватила Люсю за воротник.
      - И зачем ты написала записку?
      От вопроса, мучившего меня весь долгий день, Люсю зазнобило. В темноте коридора мой шепот приобрел зловещие интонации.
      - Какую записку? - пискнула Люся.
      Наташа, прижавшая ее справа, и я - слева, не оставили Чукиной ни единого шанса на освобождение. Желая придать Люсиному мыслительному процессу ускорение, я даже пихнула ее в бок. По-моему, это и есть дружба. Конечно, не когда тебя пребольно бьют в бок, хотя и спасение порой начинается с инъекции. И если сейчас Люсе не очень комфортно, то после сеанса откровения должно значительно полегчать.
      Все детство, начиная со второго класса, мы с Люськой дрались, если не с общим врагом, то друг с другом. Мораторий, наложенный нами на рукоприкладство еще в восьмом классе, нарушен сегодня в одностороннем порядке.
      - Я знаю твой почерк со второго класса. Ты еще намерена отпираться? не отступала я.
      Люся расплакалась. Пожалуй, на ее месте я бы тоже лила слезы.
      - Бибигон заставил меня, - хлюпая носом, лепетала Люся. - Он поймал меня, когда я давала Бибигонше спирт.
      Вместе со слезами пришло и понимание ситуации. Бибигонша была запойной пьяницей, это знали все, просто не могли не знать. Такое шило, как Бибигонша, ни в одном мешке не утаишь, даже в адмиральском. Под каким бы кустом, в какие бы ухабы она ни свалилась, ее крупная фигура была заметна всем. Самый гористый рельеф местности был адмиральше по колено. К тому же за всю историю распада хмельная Бибигонша выработала стойкую привычку падать внезапно и в самых густонаселенных местах. Была-была хорошенькая: ржала на всю ивановскую, смешно прыгала на одной ножке сорок пятого размера, любила всех, даже прапорщиков, и вдруг - бац! - всем центнером, плашмя, придавливает землю, до содрогания оной. Если народ и не гиб под тяжестью ее чресел, то на все воля провидения и гениальная прозорливость адмиральской подушки.
      "Адмиральской подушкой" народ называет бибигонского адъютанта, такого же щуплого, как Бибигон в свой ранний период. Этот невзрачный субъект, следующий по пятам пьяной адмиральши, всегда доставляет ее домой. А так как отправить Бибигоншу по месту прописки можно только в лежачем положении, то день у адъютанта долгий и очень опасный. Как никто ждал он, когда же рухнет адмиральша, и как никто страшился непредсказуемости места и даты ее падения. Специально ли, из мстительного ли желания освободиться навсегда от ненавистного соглядатая, но не однажды щуплый адъютант бывал распластан до состояния цыпленка-табака под непомерной тушей. В качестве компенсации за повреждения внеочередные звезды падали на погоны несчастного.
      - Дорогая, еще два запоя, и я буду полковником, - говорил адъютант своей подруге, поправляющей бант на его загипсованной руке.
      Страдая от позора, Бибигон запретил магазину продавать Еве спиртное. Потом Бибигон запретил привозить Еве спиртное. Потом Бибигон запретил пить при Еве спиртное и гнать самогон в ее присутствии. С приходом Евы на узел связи Бибигон наложил вето и на технический спирт, выдаваемый для протирки аппаратуры, что резко понизило технические характеристики связи.
      Продемонстрировав поразительный нюх на спиртосодержащие напитки, свойственный носителям аналогичной болезни, Ева нашла единственную брешь в крепко задраенном от алкогольных паров гарнизоне. Брешь, бившая медицинским спиртом, за хранение которого отвечала фельдшер Чукина, находилась в бараке, именуемом медсанчастью. Вопреки опасениям адмиральше не пришлось жалобить Люсю рассказом о престарелой бабушке. Движимая желанием выговориться, которое зачастую и приводит к случайным связям, та сама предложила Бибигонше опрокинуть стопку. Адъютант, ожидавший звездопада, залег где-то в близлежащих кустах. Сразу после первой активистке общества трезвости Чукиной значительно полегчало, и она рассказала все, что у нее было с Гужовым.
      "Так вот какое ты, опьянение!" - пронеслось в Люсином мозгу, и она поняла, что запретный плод, которым ее пугала строгая мама, тропически сладок.
      В восторге от своей раскованности, она наполнила вторую рюмку и рассказала Бибигонше все, чего у нее с Гужовым не было. В Люсиной интерпретации наговоры на саму себя звучали крайне убедительно, на грани порно. Ни одна кумушка нашего гарнизона, бдящая у окна с биноклем, не достигла в своих выдумках подобной вершины нравственного падения Люси Чукиной.
      Так Бибигонша и Люся стали закадычными подругами, их встречи, по обоюдоострому желанию проходившие в процедурном кабинете медсанчасти, были наполнены: для одной - медицинским спиртом, для другой - феерическим всплеском фантазий.
      Адмирал просек источник живительной влаги без труда. В крайнем негодовании он угрожал выселить источник разврата - Чукину - из гарнизона в двадцать четыре часа.
      - Мне все известно! - топая ногами, плевался Бибигон. - Вы - падшая женщина.
      Оказывается, адъютант, отлеживаясь в кустах, не только мечтал о кресле комдива, но и записывал в блокнот под Люсину диктовку. Обмороком она вымолила прощение, но должок остался. Не далее как вчера в медсанчасть заявился адмирал и потребовал расплаты. Назначенная за молчание цена была смехотворно мала: только всего и требовалось, что написать записку о беременной дочери и пустить ее по рядам к кандидату - даже подпись не была обязательной.
      - Почему ты согласилась? - продолжала я допрос с пристрастием.
      - Бибигон сказал, что все расскажет Борису, - душераздирающе всхлипывая, умывалась слезами Люся.
      - Дубовая твоя голова, Борис и так в курсе всех твоих тайн, замахнулась Киселева, примериваясь к Люськиному лбу.
      - Не трогай ее! - Я закрыла Чукину своим телом.
      Я знаю Люську со второго класса, смешную и голенастую, с жидким хвостиком, на котором регулярно вис какой-нибудь двоечник. Помню, как она плакала из-за двойки по пению. Как нас поймал с яблоками за пазухой строгий дядька в саду и грозился отобрать у Люськи обезьянку Читу, набитую ватой. Как мы ради спасения Читы высыпали дядьке все наши яблоки и копейки. И я поняла, что могу ударить Люську, но никогда не позволю это сделать другим.
      Теперь я осознаю, что именно мы с Наташкой своим немилосердным поведением склонили чашу весов Люськиного сердца в пользу Гужова. Просто он первый вышел в коридор, первый увидел доведенную до отчаяния Люську и первый, бесцеремонно оттолкнув нас, прижал ее к своей груди. И по тому, как мачо гарнизонного значения бережно обнимает ее за хрупкие плечи, как прижимает маленькие ладони к своему лицу, по тому, с какой ненавистью он смотрит на меня и Наташку, я поняла: в моей защите Люська больше не нуждается.
      Не знаю, насторожила ли Бориса тишина, мгновенно образовавшаяся в коридоре, но он распахнул дверь. Распахнул именно в ту минуту, когда Гужов прикоснулся своими губами к Люсиным губам. Борька словно споткнулся и еще долго стоял и смотрел на них. И мы все замерли в образовавшейся пустоте.
      Не выпуская страдалицу из своих рук, Гужов нарушил молчание.
      - Борис, мы с Люсей...
      Что там будет у него с Люсей, мы так и услышали. Борис вопреки логике бросился не к жене и даже не к сопернику, а спросил у Наташки:
      - Киселева, когда была эта криптограмма?
      Не уразумев сути неуместного при изменившихся обстоятельствах вопроса, Наташка вымолвила:
      - Вчера...
      Борис в чем был - а был он в одном трико - выскочил из квартиры. Заблудшая Люся бросилась за ним, пришлось и нам с Наташкой подтянуться. Странная процессия бежала по гарнизону: впереди - по пояс голый Борис, за ним - рыдающая во весь голос Люся, мы с Наташкой плелись в конце, замыкал цепочку в темпе спортивной ходьбы Гужов.
      Черт бы побрал этого спортсмена Чукина! Не знаю, делает ли он регулярно зарядку, но определенно шел на рекорд. Не пасмурная ли погода виной открывшемуся дыханию?
      - Он хоть сам знает, куда бежит? - поправляя на ходу сваливающиеся тапки, выдохнула Киселева.
      Я тоже была одета для гостей, а не для стометровки. Ноги, наспех обутые в шлепки, промокли до колен. На этих шлепках мы и упустили секунды. Люся, оглашая окрестности воем, мчалась в двойке лидеров вопреки всем школьным показателям. Представляю, как бы обрадовался наш физрук, что его уроки не пропали даром. Извивающейся лентой мы петляли меж домов в свете мерцающих от снежной пыли фонарей, срезали углы по дворам и лужам, один раз, вслед за Борисом и Люсей, даже взяли забор. Забор ни в какую не хотел даваться моим заледеневшим конечностям, и сколько Наташка ни тянула меня за руку, нога так и не взяла нужную высоту.
      - Все, - сказала я, - бег с препятствиями - это не мой вид спорта. Слезай, лучше покурим.
      - Конечно, лучше, - тяжело переводя дыхание, согласилась Наташка. Она присела на забор и свесила ноги.
      Я протянула ей сигарету. Могу выскочить на улицу в чем мать родила, но никогда без сигарет. Привычка такая.
      - По-моему, мы лишние на этом празднике жизни, - подвела я теоретическую базу под обнаруженную неспособность брать барьер. - Мы-то зачем бежим?
      - Все бегут, и мы бежим, - согласилась Наташа с абсурдностью коллективного порыва.
      - Теперь придется бежать обратно, - напомнила я.
      Подошедший Гужов, размеренно обойдя забор по периметру, скрылся в темноте.
      - Это у них любовный треугольник. Пусть и соображают на троих, кивнула я в его сторону.
      Мы были рады за себя, впереди стакан горячего чая и теплая постелька. Наташа прощально оглянулась в сторону убегающих.
      - Борис взял курс на пирс. - Она видела то, что скрывал от меня забор.
      Я одолела прежде не поддающийся забор на одном дыхании, а ведь оно было отравлено никотином!
      - Куда ты? Варька, постой! - Крик ничего не понимающей Киселевой бил мне в спину.
      - Топиться, Борька решил топиться!
      Ветер разбрасывал по округе мои слова, донося до Наташи их обрывки. Она поняла смысл, придавший мне ускорение, в искаженном виде. Иначе почему рванула так, что я с трудом уже поспеваю за ней? У самого пирса, когда до воды и зрелища оставались считанные метры, потенциальный утопленник свернул в подъезд адмиральского дома. Мы по-дурацки постояли у подъезда, в котором скрылся Борис.
      Сначала Люся еще пыталась остановить его жалобными криками в парадной:
      - Боря, Боря!
      Но подъезд безмолвствовал, дом спал, ни единого огонька за темными окнами.
      - Может, он хочет броситься с пятого этажа? - спросила Люся.
      - Ага, - съязвила Наташка, ведь мы тряслись от холода самостоятельно, а Люська грелась в объятиях Гужова. - Наш дом ему слишком мал. Только адмиральский впору.
      В подтверждение ее слов вспыхнули окна Бибигоновой квартиры. Нам стало противно, весь предыдущий рывок, мотивированный состраданием к ближнему, от нашего дома до дома Бибигона оказался бессмысленным. Борис бежал не топиться, а жаловаться. Интересно, что он будет просить и у кого? У Бибигона, возглавляющего дивизию, чтобы он снял Гужова с занимаемой должности, или у Бибигоншы, возглавляющей женсовет гарнизона, чтобы Люську вернули законному мужу?
      Зря мы его жалели! В этом вся проблема. Из-за этого фискала, выбравшего из всех орудий мести самое подлое, кошки исцарапали душу - все-таки Борис вошел в Люсину жизнь не без моей поклевки. Один раз врезал бы Гужову, возможно, потом было бы больно физически, но морально - никогда. Особо настаиваю на пользе мордобоя.
      - Лучше бы он утопился, - изрекла я.
      - Все равно бы не утонул, - поддержала меня Наташа.
      Люся развернулась и как слепая пошла прочь, Гужов тактично следовал поодаль. Хлюпая шлепками по раскисшей дороге, мы с Наташей тоже заковыляли к дому. О чае и теплой постельке больше не мечталось.
      Ночь выдалась какая-то бестолковая, не было в ней ни сна, ни покоя. Сразу за углом дома мы с Наташей налетели на кого-то, сделали шаг и вписались в темную крупную фигуру. От неожиданности, что еще некто кроме нас бродит в эту темную пору, когда ни зги, лишь желтый блин луны зловеще освещает гарнизонные закоулки, мы завопили. Завыли, как ревут во весь голос напуганные тетки, - зажмурив глаза и дрожа всем телом. Разумнее было бы бежать, но когда нам думать, если мы голосим! Некто выл не меньше нашего, глотка у него была луженая, как у бурлака на Волге, а глаза люминесцентно сияли. Прямо-таки кадр из фильма ужасов: вой в кромешной тьме.
      Я вцепилась в Наташу, она в меня, не дай Бог, чтобы одна из нас удрала быстрее. Еще немного - и я бы разглядела клыки вампира, но тут голосище завыл так знакомо, что я закрыла рот и вслушалась в это длинное "о-о-о" с волжским акцентом. Фигура тоже приобрела узнаваемые очертания.
      - Титова, ты, что ли, орешь? - с опаской спросила я, все еще не веря, что эта глазастая - моя бывшая подчиненная.
      - Ну я, а что? - мгновенно проглотив крик и даже не подавившись, без всякого удивления сказала Титова.
      Но почему так странно, как при базедовой болезни, выпучены ее глаза? Почему глаза ползут вверх? Пятачок в подобных обстоятельствах, шевеля опилками, причитал от страха: "Винни, Винни!" У меня и этого нет. Голова, готовая лопнуть как тугой воздушный шар, гудит ветром в глухой подворотне.
      - Ч-то э-то? - заикаясь, лепечу я.
      - А, - с усмешкой говорит она, - прибор ночного видения.
      Глаза вновь заерзали. Видимо, Титова отправила прибор, сидевший на переносице, на лоб. Вздох облегчения со свистом вырвался из моей груди. Давно я так не пугалась, Наташа тоже. Когда все составляющие, словно фрагменты мозаики, сложились в целостную картину, основное определилось. Зря Титова следила за нами самым банальным образом, в окуляры ночного видения. Орала же исключительно за компанию. Ничего странного в том нет: брак с особистом наложил свой отпечаток; будь Света женой пекаря, за версту бы распространяла запах свежеиспеченных булок. Хорошо, что объекты ее слежки, Люся с Гужовым, замешкали где-то во дворах. Хорошо, что мы, а не они столкнулись нос к носу с Титовой, а то бы не миновать скандала. Уж я-то знаю, да что я, весь гарнизон в курсе ораторских способностей жены особиста. Ораторские - от слова "орать".
      - И что ты тут делаешь? - спросила Наташа. - Куда это ты в него смотришь?
      - И что это ты в него видишь? - прибавила я.
      - Да так, - мямлила Титова - я тут... того...
      Определенно Титова, застуканная нами за неблаговидным занятием, была не в своей тарелке.
      - Ай-я-яй, - пожурила я ее.
      - Ай-я-яй, - вторила Наташа.
      - Да что вы разайяяяйкались на всю улицу? - Судя по ответному удару Титовой, клиент очухался и вышел из комы. - У меня Коська к бабе пошел.
      - К какой бабе? - лениво поинтересовалась я. - Какие бабы могут быть в такую пору?
      - Двуногие и наглые, - скрипя зубами, процедила Титова.
      Хорошо это у нее получилось, убедительно. Да, мы, к сожалению, неблагодарная публика, посвященная во все составляющие интриги.
      - Ладно, Титова, мы пошли. - Наташа потянула меня за свитер.
      Сильные руки жены особиста обхватили нас, совершенно потерявших от стужи способность сопротивляться, за плечи, и поволокли в сторону детской площадки. Конечно, я еще могла если не вырваться, то хотя бы прохрипеть о несогласии с таким грубым обращением. И прохрипела бы, если б не шаги на два голоса, приближающиеся к нам с тыльной стороны дома. Кто кроме Люси и Гужова мог следовать нашим путем? Желая избежать кровавого столкновения, мы с Наташей добровольно прибавили шаг, теперь Титова едва поспевала за нами.
      - Ну что, Титова, показывай, - забивая все другие звуки, горланила Наташа, забираясь вслед за Светой, как на постамент, на детскую горку.
      - Показывай, коль привела, - подтявкивала я снизу.
      На пару с Наталией, едва не выдернув мне руки, они рывком затащили меня на горку.
      - Да тише вы, - рявкнула Титова и напялила мне на голову обод с окулярами. - Смотри.
      Рукой она направила мой взгляд в сторону пирса, немного правее.
      - Видишь?
      В зеленом фосфорном сиянии линз я увидела спину удалявшегося человека, он спокойно шагал по дороге. Человек обернулся и посмотрел мне прямо в глаза.
      - Точно, Титов! - изумилась я.
      - За мной! - расценив мои слова как поддержку, велела Титова и спрыгнула с горки.
      Нацепив прибор, Света вела нас за собой. Когда путь Титова шел по прямой и окуляры держали ракурс неизменным, Света, задыхаясь от стремительной ходьбы, рассказывала нам, как это было:
      - Мы уже спать легли, вдруг кто-то позвонил... Я уверена, что баба...
      - Ну почему сразу баба, может, мужик? - возразила Наташа.
      - Даже если мужик, его баба об этом попросила, - заявила Титова. Направо, направо, куда он, гад, завернул? Точно, там Зинка с финчасти живет.
      Не по принуждению, не из желания отвести ревнивицу от влюбленной пары, исключительно добровольно мы сопровождали Титову в ее преследовании. В нас проснулся охотничий азарт, я чувствовала себя борзой, гнавшей зайца. Самые низменные чувства, замешанные на безграничном женском любопытстве, двигали нас, озябших, по спящему гарнизону.
      Особист, словно чуя погоню, петлял, заметая следы, а мы перебирали всех женщин, обитавших на пути следования. Не снимая окуляров с глаз, Света пророчила всем подозреваемым скорый, но мучительный конец. Потом, когда дома кончились и мы выскочили на небольшую сопку, спуск с которой вел к хозяйственным постройкам, Титов стал доступен и невооруженному глазу. Впрочем, ему достаточно было обернуться, чтобы увидеть нас, судорожно дышавших ему в спину. Потеря бдительности стоила дорого: я навсегда лишилась любимых джинсов.
      - Лежать! - приказала Титова.
      Мы бухнулись там, где стояли. Под моими ногами, а теперь и подо всем телом оказалась грязная лужа. Но и холодная жижа, безжалостно забиравшаяся под одежду, не охладила наш пыл; по-пластунски, царапая животы и руки о мелкие камни, мы подползли к краю сопки. Внизу раскинулся ангар торпедопогрузочной базы.
      Титов постоял у входа, дверь распахнулась, и больше мы его не видели. От скудности видеоряда мы сникли, бесцельность погони стала очевидной.
      - Ну, и кто ему звонил? - спросила я, делая бесполезные попытки хоть как-то отодрать прилипшие комья грязи.
      - Видимо, мужик, - тихо выдавила Титова, откровенно расстроенная. Оно и понятно: все-таки заманчиво найти свою соринку в чужом глазу.
      Человеку свойственно подозревать других в пороках, присущих самому. Вор уверен, что все воруют, лжец - что все лгут, гулены - что все гуляют. Не потому ли самые ярые ревнивцы обычно большие бабники?
      - Уши мыть надо, - буркнула Наташа, спускаясь с сопки.
      По узкой тропинке, едва нащупывая крутизну, я следовала за ней. Дверь ангара распахнулась, свет, выбившийся из помещения, осветил рыжего парня. Придерживая дверь, он щелкнул зажигалкой, закурил. Из темноты, нависшей над ангаром, его рыжая голова казалась золотым сияющим слитком. Вряд ли он видел нас, выйдя на воздух после яркого света, но шорох мелких камней, градом катившихся вниз под ногами, привлекли его внимание. Он повернул голову в нашу сторону. Мы замерли. Парень прислушался к тишине, сделал несколько затяжек и растворился в ангаре - элементарно, как выключил свет.
      Презрев медлительность и осторожность, наша троица кубарем скатилась к подножию сопки, выбежала на дорогу и долго, пока не показались дома, бежала по ней. Крупная Титова, не такая шустрая, гулко топала сзади. Мы забежали в подъезд, даже не пожелав ей спокойной ночи. Не очень-то приятно ощущать себя простаком, которого достаточно поманить пальчиком - и он уже рвет на край света.
      Когда гарнизон еще только готовился к подъему, нас разбудил телефонный звонок. Сонная, Наташа протянула мне трубку.
      - Тебя.
      - Cиницына, собирайся, вертолет через час! - Генералу не терпелось покинуть ненавистный гарнизон.
      Я распахнула шторы: утро выдалось светлым. Противный снег, поливавший гарнизон весь предыдущий день, сошел с небес на землю, освободившиеся небеса сияли как новенькие. От этого на душе было еще противней. Откровения минувшей ночи, которая казалась скорее сном, чем явью, что-то нарушили в фундаменте мироздания. Все-таки я знаю Бориса давно - при мне он впервые завязал галстук, при мне густо краснел от криков "Горько!" на своей свадьбе.
      Он был из того времени, когда мы, глупые недопески, горячо и радостно верили в правоту сущего. И вот теперь я должна свыкнуться с данностью, что один из нас, Борька, который был как брат, способен на такую грязь. Представление о порядочности, вынесенное из детства, подсказывало, что мужчина должен вести себя как-то иначе. О своих же низменных порывах лучше не вспоминать. Сдался нам этот Титов! Даже если он и изменяет Светке, это их внутренние проблемы. Мы-то с Наталией здесь при чем?
      Невзирая на все прегрешения, ясное утро снисходительно отпускает меня из гарнизона на все четыре стороны. В той стороне, где Лелик, мое сердце. Вчера днем, оставленная Наташей по зову сирены, я позвонила на коммутатор. Телефонистка - а это была Бибигонша, козырявшая бюстгальтером, - соединила меня с "Сегментом". Таков позывной у коммутатора, обслуживающего летный гарнизон.
      - "Сегмент два семь", - сказала трубка.
      - Дежур, - попросила я, - соедини меня с кабинетом Власова.
      Я услышала в трубке сигнал вызова - не потому, что телефонистка так запросто вызывает по любой просьбе названного абонента, тем более командира полка. Просто за годы службы в связи я выучила пароль корпоративной солидарности, "Дежур", побуждающий самую вредную телефонистку воткнуть шнуропару в нужное гнездо коммутатора.
      - Власов слушает, - раздался низкий, с хрипотцой, словно простуженный, голос Лелика.
      Я узнаю его голос из всех голосов, но сейчас я не слышу самую любимую интонацию, когда он говорит смешно и грустно одновременно.
      - Здравствуй, Лелик, - говорю я.
      - Здравствуй, Вака, - говорит Лелик. И это почти тепло.
      - Как ты там? - говорю я.
      - Нормально. У меня совещание, - говорит Лелик.
      - Лелик, выгони всех, я тебе скажу что-то добренькое, - на манер сказочника говорю я.
      - До свидания.
      От черствости его голоса меня пробирает мороз, я понимаю, что он сказал все и больше слов не будет.
      Я бросаю трубку. Какой гад этот Лелик, при чем тут совещание, когда звоню я? Почему-то у меня всегда есть на него время, а у него - только свободное от службы. Для женщины весь мир - мужчина. Для мужчины весь мир женщина плюс многие составляющие, работа и футбол не исключаются, даже если он - Данте, а она - Беатриче. Слабое утешение, что все мужчины таковы. Но ведь Лелик не все. Лелик - это Лелик.
      Я беспрерывно курила и беспрерывно жаждала мести. "Отомсти хоть малым", - говорил Заратустра. Я готова мстить большим, всем, что имею. С каждой зажженной сигаретой пополнялся арсенал моего мщения: от циничного соблазнения самого высокого генералитета до банального удушения Лелика своими руками. Раз десять я мысленно прощалась с ним, и здесь тоже были варианты: то я шла под венец с его лучшим другом, то просто отбывала в неизвестном направлении. При любом раскладе Лелик умолял меня возвратиться и мучился до конца дней своих. При любом раскладе я была холодна и непреклонна и рук, схвативших лучшего друга или его шею, не разжимала. Возможно, я бы умерла от передозировки никотина или лопнула от злости, но тут зазвонил телефон. Я сняла трубку.
      - Да, - резко выпалила я. Мне было все равно, кому я адресую свою ненависть. Когда я не люблю Лелика, я не люблю всех.
      - Вака, что ты хотела? - Это звонил Лелик.
      Я посмотрела на часы, на пепельницу, полную окурков. Знал бы Лелик, какие изменения произошли в наших отношениях всего за час и как далеко мы друг от друга.
      - Ну, и как тебе жизнь без меня? - спросила я.
      - Жизнь без тебя адское мучение, - сказал Лелик.
      Не знаю, что он услышал в моем голосе, но ответил так, как я рассчитывала услышать через годы разлуки.
      - Жизнь без меня - дерьмо, - согласилась я.