- А потом?
      - А потом сказке конец.
      - Ты больше не будешь читать?
      - Скучная книга, - сказал Рубен и нажал на никелированный рычажок зажигалки. Сверкнул сноп искр, как из-под точильного камня, и загорелся огонек.- В жизни не читал такой скучной книги.
      К зажигалке прикреплена цепочка, на другом конце которой кольцо. Чирк букет искр... Потом красноватый язычок пламени... Чирк!
      - Рубен, у тебя бывает так, чтобы сердце сжималось?
      Сжимается, и не знаешь отчего.
      - Иногда бывает, а в последнее время - очень даже часто.
      - А что ты делаешь, чтобы оно не сжималось?
      - Пытаюсь побольше смеяться. А если не удается, беру какую-нибудь книгу и начинаю читать.
      - А откуда ты знаешь, интересная книга или скучная?
      - Это очень легко узнать. Все те книги, которые день и ночь читают старики, - скучные. Такие я стараюсь не читать.
      Я с сомнением посмотрел на брата.
      - Им кажется, что если они прожили по шестьдесят, по семьдесят лет,-продолжал Рубен,- то проживут еще столько же, а значит, торопиться некуда. Потому-то они выискивают самые-пресамые толстые и самые-пресамые скучные книги и читают их, день и ночь читают, а потом жалеют, что прочли не в пятьдесят, а в сорок дней. И после всего еще, наверное, пишут письма автору, требуют продолжения.
      - Откуда ты знаешь, что письма пишут? - удивился я.
      - Для этого просто надо рассуждать,- сказал брат.Ты разве не слыхал, что писателям пишут письма?
      - Слыхал.
      - А сам кому-нибудь писал?
      - Нет.
      - Я тоже не писал. Молодые писем не пишут. Времени у них нет. А старики плшут длинные-предлинные письма, потому что для них время не существует. Ты влюблен?
      - Я? С чего это ты выдумал?
      - Так, показалось. Выходит, ошибся. Может, что-то другое случилось?
      Я кивнул головой. Хотя вдруг спохватился, что, может, и правда влюблен?!
      - Расскажи. Вдруг да чем-нибудь помогу.
      - Но это же тайна.
      Рубен засмеялся.
      - И никому не скажешь?
      Он ладонью левой руки зажал себе рот, а правой сделал такое движение, как будто закрывал что-то на ключ: мол, скажешь - в могилу зароешь...
      А я, проглатывая слова, рассказал ему самую грустную историю в, мире. Брат слушал и молчал, внимательно смотрел на свою зажигалку.
      Потом чирк - сноп искр, пламя... И снова... Только одно мгновение освещалось jero задумчивое лицо с прыгающим на нем красно-оранжевым отсветом, потом снова окунулось в ночную серость.
      - Действительно, грустная история, - сказал он, когда я умолк.- Ты, наверное, хочешь, чтобы я дал тебе совет.
      - Но понимаешь, мне трудно тебе советовать. Ведь мы с тобой разные! В каждом конкретном случае каждый из нас поступит по-своему. А потом мой совет, будучи правильным для меня, тебе может не подойти совсем. Понимаешь? Вот поэтому ты уж прости, но я не могу...
      Я разочарованно пожал плечами...
      - Ты должен сам выпутаться из этой глупой истории.
      - А как?
      - Не знаю. Но в мире нет ничего невозможного. Просто не надо отчаиваться. Я, например, когда у меня неприятности, достаю из кармана зажигалку и чиркаю себе, пока не успокоюсь. Привычка, конечно, не из хороших, но очень помогает.
      - Но у меня-то зажигалки нет!
      - Придумай что-нибудь другое, - предложил Рубен. - А хочешь, на! - И он протянул мне свою зажигалку. - Нравится? Дарю. Только не теряй. Она тебе обязательно поможет.
      - А тебе разве больше не нужна?
      - Да, наверное, нет. Я сейчас должен решить такую задачу,, над которой придется немного поволноваться. А когда я волнуюсь, правильный ответ приходит ко мне сам по себе. Ты не смейся. В жизни бывают такие задачи, которые решаются на волнении. Это точно...
      Я нажал рычажок: чирк - сноп искр, пламя...
      Отец кончил свое дело и поднялся на балкон.
      - Будь они неладны, в этом году не очень-то возьмешь меду. - Он говорил намеренно громко, чтоб мы с ним посокрушались.- То ли дело - прошлогодний взяток.
      Рубен глянул на меня. Я улыбнулся. Отец всегда недоволен. Это он сейчас добром вспоминает прошедший год, а год назад было все то же самое. И раньше мне казалось, что дела действительно плохи. Но теперь-то я знаю, что отец как бы из суеверия сердится, чтобы на самом деле все было наоборот, чтобы побольше меду снять. И Рубен тоже знает. Потому-то мы с ним и переглядываемся.
      - Раньше было иное, - обращаясь уже непосредственно к нам, сказал отец.- Иное было. И село наше было как село. А теперь назвали городом, понастроят заводов - и пойдет. Мало им в мире городов, Лусашена не хватало.
      - Какой это город! - презрительно пожал плечами Рубен.
      Отец покосился на него, хотел что-то сказать, потом махнул рукой и вошел в комнату.
      - Поздно уже, - сказал Рубен.
      Я посмотрел на торы. Луна поднялась довольно высоко, и сейчас она плавала в звездах. И в цвете изменилась.
      Стала медно-красной.
      - Будешь спать? - спросил я.
      - Попытаюсь, - сказал Рубен и, взяв табуретку и книги, пошел в спальню.
      - Гасите свет,- послышался голос отца.- Пчелы взбесятся.
      Я повернул выключатель, и в от же миг с высокого неба спустились звезды и взяли меня в плен. А с ними и тьма обняла меня.
      Опершись о перила балкона, я смотрел на луну и думал, что такие вечера, наверное, не часто бывают в жизни человека. Вечера, в которые ты пытаешься с помощью брата или отца в чем-то разобраться и вдруг приходишь к выводу, что ты уже не вчерашний мальчик, почти ребенок. У тебя уже есть свои заботы и тревоги, свои собственные задачд, решать которые ты должен сам, без чьих бы то ни было советов. И к тому же у меня теперь есть зажигалка... Едва я взял ее в руки, как поверил, что она и правда приносит облегчение. Может, потому, что я поверил?.. В зажигалку?
      Да нет.
      Поверил в себя, в брата, в мир. Поверил звездам, луне, солнцу, которое взойдет через несколько часов.
      И все это произошло совсем неожиданно, всего за один вечер!
      Странно!
      Пожалуй.
      И мне вдруг стало непонятно весело. Я был так рад, что хотел обязательно что-нибудь сказать луне.
      Но потому, что я уже не был вчерашним мальчишкой, я сразу передумал и, чтобы понапрасну не волноваться, нажал рычажок зажигалки. Маленький язычок красно-оранжевого пламени поглотила густая-прегустая тьма.
      Всего на миг полыхнуло пламя.
      И я тоже пошел спать.
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Исследования продолжаются. Открытие Натанаела.
      Прыжок через столетия в далекое прошлое.
      Это всего одно маленькое строение. Кто знает, когда огромные каменные глыбы в форме круга сложили друг на друга, без всякого связующего раствора. В углах поставили деревянные толстые столбы и на них укрепили крышу: одну половину покрыли листовым железом, другую толем. Мне всегда казалось, что это всего лишь шалаш какого-нибудь огородного сторожа. Просто сейчас огорода нет, а шалаш остался. А в мире нет ничего притягательнее шалаша огородного сторожа. Внутри в них бывают деревянные помосты, устеленные сухим, ароматным сеном. И всегда там есть вкусный свежий мацун и лаваш[ М а ц у н -квашеное молоко; л а в а ш - особый, тонко раскатанный хлеб. ]. Ночами из щелей шалаша и из единственного отверстия, служащего дверью, струится густой желтоватый свет.
      Одним словом, тот, кто хоть раз провел день в шалаше огородного сторожа, тот никогда этого не забудет.
      Но строение на берегу реки не было шалашом огородного сторожа. Это была святыня - церковь. Люди с трудом добираются сюда, с благоговением входят внутрь, в это помещение, а другие тем временем снаружи терпеливо ждут своей очереди.
      На выступах неровных стен из года в год все наплывал и наплывал слой воска: здесь тоже продавали свечи, только уже по двадцать копеек. И потому люди предпочитали пиратские свечи- по десять копеек. Святым все одно - по десять или по двадцать копеек свечи им ставят. Зато священники ужасно злились. Несколько раз им удавалось поймать Иезуита Каро и Леопарда Серобо. Можете себе представить, что пиратам не поздоровилось.
      В глубине, под самым потолком и на стенах, висели потускневшие портреты, изображавшие, как говорили, святых и разных знаменитостей. Тут были работы художников прошлого. Одну картину, "Явление Христа народу", я очень даже хорошо знал, видел ее в альбоме у брата. Но самым интересным был светильник. Наверное, его подарил церкви кто-то из паломников. Это, в общем-то, был обыкновенный мельхиоровый подстаканник, подвешенный за ручку к потолку. А в нем был стакан. Тоже обыкновенный стеклянный стакан, наполненный подсолнечным маслом, со свисающим из него .маленьким, жалким фитильком.
      Я уверен, что этот светильник никогда не зажигали. Потому что с наступлением темноты сюда едва ли кто-нибудь приходил. Но масло в стакан все равно подливали, потому что горит он или не горит, а с фитиля по закону физики по капельке стекало на земляной пол.
      Эта пещерная церковь и ее окрестности бывали многолюдны только в субботние и в воскресные дни. В будни сюда приходили одни туристы.
      Мы с Нвард сидели на траве и терпеливо ждали Натанаела, который осматривал святыню "с целью совершения очень важного исследования". Прямо так и сказал: "Очень важные исследования".
      Солнце уже завернуло за гору напротив, и сейчас лучи era окрасили левый склон ох подножия почти в красный цвет. Глядя отсюда, человек всегда может видеть закат дважды: один раз - на вершине горы, потом в другом ракурсе - у подножия.
      - В мире нигде больше не найдешь места, чтобы закат был виден два раза,- сказал я.- Только здесь это так.
      - Откуда ты знаешь?
      - Знаю! - уверенно сказал я.- В другом месте Лусашен есть? Нету.
      - Но горы-то есть, - сказала Нвард.
      - А Лусашена нет!
      - Подумаешь, Лусашен!
      - То есть как это?
      - А вот так! Ереван в тысячу раз лучше!
      - Ой!
      - Конечно, - сказала Нвард. - Напрасно мы приехали сюда.
      Я изумленно смотрел на нее.
      - И наверное, скоро опять туда вернемся, - продолжала Нвард.
      - Как это получается?. Только приехали и уже...
      - Ну и что? В деревне жизнь трудная.
      - Лусашен...
      - Знаю, знаю! Лусашен назвали городом.
      - Скоро здесь заработает завод, приедут рабочие... А в селе заводы бывают? Не бывают. Через пять лет знаешь сколько у нас заводов будет построено?
      - Все равно,-с безразличием сказала Нвард.- Пусть хоть сто. Еще хуже... И что за город, где даже молока нет? А мама привыкла, чтобы я каждое утро пила молоко.
      - Молоко? Хочешь, каждое утро приходи к нам и пей.
      - Спасибо, но я его не люблю.
      - А чего же тогда? И пусть нет молока...
      - Нет. Это очень важно. Мы не привыкли жить в таких условиях.
      - В каких?
      - Здесь пыльно. Воды натаскать - целое дело. Ведь у мамы руки не стальные?
      - Руки людей стальными не бывают, это верно, - согласился я.
      - Общества нет. С кем сесть, с кем встать? К кому пойти? С кем беседовать на интеллектуальную тему?
      - На какую тему?
      - На ин-тел-лек-ту-аль-ную, - по слогам повторила Нвард.
      - Что это значит? - спросил я. - Это когда сплетничают, что ли?
      - Не знанк Наверное. Это все маме надо. А в городе ей хорошо. Там все на месте. И мне тут скучно одной.
      - .Подожди, а я?
      Нвард промолчала. Только внимательно посмотрела на меня.
      - Со мною ты разве не дружишь? И мы разве сейчас не беседуем? Ну и что же, что это не инт...интел...
      - Не понимаешь ты,- рассердилась Нвард.- Мама хочет общаться с людьми.
      - Ну и пусть общается. У нас сколько хочешь людей. Вечерами все выходят к воротам и до самой ночи сплетничают, все переберут.
      - Другая причина тоже есть,- сказала Нвард. - Например, какая здесь может быть перспектива для меня? Люди из деревни уезжают в города, а мой папа, наоборот, неизвестно почему, бросил город и приехал сюда. Предположим, что ему это было необходимо. А я? Ведь я теперь стану деревенской. Верно? Вот почему мама и не хочет здесь долго оставаться.
      - А ты?
      - Я?
      - Ты-то что думаешь?
      - Не знаю, - растерялась Нвард. - Я ничего не думаю.
      Я немножко обрадовался, что Нвард ничего не думает.
      - Честно говоря, я бы тоже хотел жить в Ереване! - признался я.- Просто там очень много интересного. Скажем, исторический музей. В позапрошлом году отец возил меня туда. И именно тогда я решил, что должен обязательно произвести раскопки. А теперь вот вместе будем это делать... Отыщем древние города...
      - А Нат что там делает? - спросила Нвард.- Так долго. Там ведь нет ничего интересного?
      - А мы обязательно найдем интересные вещи. Например, украшения какой-нибудь царицы... И я позволю тебе их надеть, хоть один разочек...
      - Может, вообще подаришь?
      - Я бы рад, но нельзя. Такие вещи должны быть в музее. Но ты будешь единственная, кто хоть раз наденет эти украшения.
      - Выдумываешь ты все!
      - Шлиман знаешь какие вещи раскопал?
      - Кто это? Пират?
      - Нет. Какой еще пират? Археолог. Сначала он был бедным парнем. Потом стал купцом, накопил миллионы и...
      - Вспомнила: просто спекулянтом был! - усмехнулась Нвард.
      - Но если бы он не накопил денег, не смог бы заняться раскопками Трои... А когда деньги у него кончились, он на время оставил раскопки и снова начал торговать.
      - Его звали Генрих?
      - Да. Во время раскопок он нашел украшения Елены и надел их на свою жену. А жену его звали Софья.
      - Но я-то ведь не жена тебе, чтобы ты надел на меня украшения царицы!
      - А мы обязательно поженимся, - сказал я,- Когда люди бывают хорошими товарищами, они потом обязательно укенятся. Это всегда так. бывает...
      - А я никогда не выйду замуж! - сказала Нвард.
      - Тигран... Нвард,- подал голос Нат, выходя из церквушки.
      Он так торопился, что даже забыл нагнуться и ударился головой о притолоку.
      - Ой! - невольно застонал Нат, потер лоб и закричал: - Смотрите, что я нашел?
      - Клад! - сразу догадалась Нвард.
      - Да.
      - Настоящий?
      - Самый настоящий!
      - Золото? - спросила Нвард, и ее глаза заблестели.
      - Кто тебе сказал, что клад - это золото? - пожал плечами Нат.Смотрите и любуйтесь.
      И он протянул нам несколько каких-то листочков.
      Это были желтоватые страницы из книги с истертыми уголками. Что это? У меня захватило дух. Может, пергамент?.. Конечно. Я внимательно пригляделся к листкам, на одном из которых был только рисунок, а на другом рукописный текст. Но и здесь на полях были маленькие картинки. Я ни секунды не сомневался в том, что это страницы древней рукописи.
      - И это клад! - разочарованно развела руками Нвард.
      А я от волнения не мог слова вымолвить. Ведь это же настоящие музейные ценности, а она...
      - На этой странице работа художника-миниатюриста девятого или десятого века, не иначе! - возбужденно объяснил Нат.- Видите? А эта страница, точнее, эта роспись сделана в четырнадцатом веке! Я могу тебе даже сказать, кто был художником.
      - Кто?
      - Саркис Пицак. Конечно, это только мое предположение, но, я думаю, верное...
      - А это?
      - Это, скорее, творение безымянного художника.
      - У него что, не было имени? - удивилась Нвард.
      - Было. На нам оно неизвестно, потому таких художников и называют безымянными. Например, всему миру известно творение безымянного художника-миниатюриста, иллюстрировавшего Библию в обложке из слоновой кости.
      - А почему из слоновой кости?
      - Так уж случилось, чтобы сохранить это ценнейшее творение нораванкското[Нораванк - храм в Армении. ] художника. Библию позже вложили в обложку слоновой кости, изготовленную другим творцом еще раньше, в шестом веке. В таком виде и дошла до нас эта Библия восемнадцатого века. Она находится сейчас в Матенадаране[Матенадаран - хранилище древних рукописей в Ереване].
      - Наверное, очень это важная рукопись? - предположила Нвард.
      - Сама рукопись нет... Обыкновенная Библия. Вся ее ценность в оформлении, о котором написаны исследования на многих языках.
      - А это? - Нвард показала на странички.
      - Если мое предположение верно, то это - определенно клад. В Матенадаране всего восемнадцать рукописей, которые иллюстрировал Саркис Пицак. Это могут быть страницы из тех книг, а возможно, что совсем из других. Пока неизвестных. А какие миниатюры!.. Нет, вы лучше сами посмотрите. Да повнимательнее.
      Нат сел рядом с нами на камень и протянул нам полуистлевшую страничку.
      - Тигран, это ты можешь считать для себя экзаменом. Археолог кроме знаний должен еще обладать блестящим воображением. Ну-ка, что тебе представляется?..
      Я взял страничку. Посмотрел. Обыкновенные миниатюры. Правда, краски прекрасно сохранились... "Смотри внимательно! Смотри внимательно!" мысленно повторял я себе и... ничего особенного не видел. "Наверное, света маловато",- подумал я. Дело шло к вечеру. От напряжения глаза у меня заболели. И я уже решил, что не выйдет из меня археолога, раз нет никакого воображения, как вдруг в синеватых сумерках произошло нечто удивительное, изображение ожило, люди на рисунках пришли в движение...
      Я увидел, честное слово, увидел!..
      ...Стена все поднималась и поднималась. С раннего утра люди тесали базальт, готовили раствор. Каменщики сверху беспрерывно требовали то камень, то раствор. Молотки стучали бесперебойно, придавая базальту необходимую гладкость, форму, а резчики по камню украшали здание своими творениями. Все делалось на века... Чем выше поднималась стена, тем труднее было работать, но творцы не унывали.
      Они утирали со лба пот и под лучами обжигающего солнца работали, напеаая каждый себе под нос свою песню - о своей заботе, о своем счастье.
      Поднимались стены, расцветали орнаментами, и вот строение готово. Оно должно стать божьим храмом, но чаще становилось крепостью, пристанищем гонимых, немым свидетелем бессчетных бедствий народа.
      Когда здание становилось крепостью - враг старался разрушить его; когда оно становилось пристанищем гонимых - враг снова стремился разрушить его, уничтожить народ. А в короткие промежутки мира люди восстанавливали здание, и вновь здесь курился ладан. Так было тысячи долгих лет, пока на этой земле не утвердилось государство справедливости и мира. Теперь это здание памятник архитектуры, охраняемый государством...
      - Ну что? - откуда-то издалека услышал я голос Ната.
      И видение исчезло, растворилось в синеватой мгле. Передо мной снова был истлевший листок, яркие рисунки вновь онемели, и я очень пожалел, что мне помешали.
      - Это - наш монастырь! - уверенно сказал я.
      - Конечно, - утвердительно кивнул Нат, немного, кажется, удивившись, что я оказался смекалистым.- Рисунки повествуют о строительстве монастыря. А строительство его завершилось в десятом веке. Следовательно, рукопись относится к десятому веку. А художник был неопытным. Может, старик? Рука у него явно дрожала. Я был уверен, что найду здесь... Был уверен! - Натанаел спрятал обрывок в папку.- В этих листках из рукописи много загадок для специалистов.
      - А вы разве?..
      - Я? Я физик. Но очень люблю историю...
      - И все это было в церквушке? - удивился я. Ведь столько раз я там бывал и ничего не замечал. "Нет,-не выйдет из меня археолога",- горевал я в душе.
      - Да. Странички эти висели рядом с репродукцией Рубенса, - сказал Нат.
      От волнения я только слюну проглотил: глупец, а я-то думал, что это кто-то из верующих преподнес свой рисунок несуществующему святому!
      - А другие обрывки,- продолжал Нат,- были вложены в книгу, в ту самую, к которой тысячекратно прикладывались прихожане, как к святыне. В прошлое воскресенье, еще до встречи с вами, я был здесь. Мне тогда не удалось полистать ее. А сегодня я уж как следует разглядел. Сама книга ничего ценного не представляет, но обрывок пергамента в свое время вплели в. нее как украшение.
      - Ты вырвал его? - испуганно спросил я.
      - Да, а что?
      - Но ведь...
      - Оставлять это здесь, на произвол судьбы - преступление! - воскликнул Нат.
      Нвард взглядом дала мне понять, чтоб молчал, и я ничего не сказал.
      - Почти два века тому назад приключилась очень интересная история,после недолгой паузы проговорил Нат. - В 1780 году это было. В то время один ученый путешествовал по всей Армении и по Малой Азии в поисках рукописных книг и журналов. На одну из ночей он остановился в доме шемахинского армянина. В полночь, томимый жаждой, путник встал, чтобы напиться. Когда он снял с кувшина крышку, вдруг увидел, что она довольно-таки странная. Вглядевшись, гость рассмотрел письмена и понял, что это своеобразная рукопись. Как видите, всякое бывает.
      - Когда мы отправимся в путешествие по Мексике, - сказала Нвард,- будем там непременно разглядывать крышки всех кувшинов!
      - А почему вы решили отправиться в эдакую даль? Думаете, рядом с вами мало кладов, которые ждут своих открывателей? Однако я еще не кончил свою историю. Так вот. На крышке были начертаны в армянском переводе отрывки из давно исчезнувшей рукописи греческого летописца древности. Пройди ученый мимо этого факта, все так бы и кануло в вечность!..- Нат вздохнул и сказал: - Идемте. Уже темнеет. Мы сегодня сделали настоящее открытие. Я еще ночью посижу над этими страничками.
      - А у кого вы живете? - снова полюбопытствовала Нвард.
      - Я путешественник. Шиву где придется.
      - А где вы путешествуете? - поинтересовался я.
      - В основном во времени. То в первобытнообщинном строе, то в двадцатом веке... В двадцатом я встретил вас...
      - Понимаю,- сказал я.- Иногда наш учитель истории тоже говорит: "Дети, а теперь отправимся в эпоху царствования Тиграна Великого..."
      - Хочешь напомнить нам, что у тебя царское имя? - съязвила Нвард.
      - Ничего я не хочу!
      - Нат тоже ничего не хочет сказать! - налетела Нвард и на него.
      - Что! - Натанаел растерянно посмотрел на Нвард.
      - Боитесь, что. в гости придем, - не говорите, где живете! - сказала Нвард.
      - А-а...- Нат засмеялся.- Понял. Не боюсь. Я остановился в доме деда Гласевоса.
      - Ой!..-опешил я.-И видишь, как он делает игрушки?
      - Пока еще не видел, но надеюсь, будет случай, увижу,- сказал Нат.Итак, идемте.
      Я машинально поднялся на ноги и зашагал вслед за ними. Несколько раз оглянулся. Но из-за церквушки ничья голова больше не появилась: ни с черными волосами, ни с рыжими. А я ведь был уверен, что видел голову Рыжего Давида. Честное слово... .Только на одно мгновение. Голова немножко высунулась из-за стены и вновь скрылась. Может, вернуться, посмотреть?..
      - Тигран,- окликнула Нвард.-Что отстаешь?
      Я невольно ускорил шаги.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      Предательство, которое обнаружилось под орешником.
      Зажигалка сыграла роковую роль. Тигран ушел, не оборачиваясь.
      Я оглядел собравшихся под огромным деревом и в ту же минуту услыхал голос Нвард:
      - Тигран, я здесь.
      Я невольно остановился. С кем это она? Нвард махала рукой, наверно, что-то еще и говорила, но я не слышал, потому что думал о том, как это люди, независимо от своей воли, часто совершают такое, что ни в коем случае не хотели бы сделать. Думал и вдруг почувствовал, что я тоже, наперекор своему желанию, подхожу к собравшимся вокруг деда Гласевоса.
      Иезуит Каро косо глянул на меня и локтем слегка толкнул Леонардо Серобо. Рыжий Давид улыбнулся так, будто у него был паралич лица. Были тут еще двое, Гайк и Сурен.
      Но они даже не взглянули в мою сторону, так увлекли их события давно минувших дней, о которых рассказывал дед Гласевос.
      - Садись, - предложила Нвард и подвинулась.
      Я машинально сел на краешек бурого камня. Не понимаю почему, но я волновался.
      Вспомнил про зажигалку, сунул руку в карман и начал щелкать. До чего же прав Рубен - это очень помогает. Сердце скоро перестало колотиться как ошалелое, и волнение прошло. Может, Нвард вовсе и случайно оказалась у деда Гласевоса? А пираты, увидев ее, подошли, чтобы познакомиться? Все возможно. Но я тем не менее уже порываюсь уйти. Конечно, человек никогда не должен терять рассудок.
      И сейчас, когда я с помощью зажигалки совсем успокоился, я вдруг понял, что впервые толком вижу деда Гласевоса!
      Наверное, часто так бывает с людьми: то, что всегда у тебя перед глазами, становится таким привычным, что ты этого и не замечаешь. И только нечаянно взглянешь другими глазами - и неожиданно сделаешь открытие...
      Если бы я раньше задумал рассказывать о дедушке Гласевосе, все сказанное было бы точным, но это было бы не о том, человеке, которого я увидел сегодня. Передо мной был совершенно другой человек. Он, правда, как всегда, был одет в парусиновый китель, светло-серый, со следами утюжки. Я посмотрел на деда и подумал: видел ли я его когданибудь небритым? Наверное, нет. Чисто выбритый, до синих жилок, седые волосы чуть взлохмачены ветерком.
      Дед Гласевос курил цигарку за цигаркой и рассказывал очередную свою историю. Он знал их множество. И все это были не сказки какие-нибудь.
      Я слушал его и... удивлялся тому, как это происходит, что я вот вдруг почувствовал, что уже не ребенок, и почему мне вдруг стало ясно, что дед Гласевос совсем не такой, каким он мне раньше казался? Почему вдруг все вообще как-то изменилось?
      И как хорошо, что у меня теперь есть зажигалка, которая приходит на помощь!
      Дед Гласевос, наверное, уже рассказал ребятам о майском восстании 1920 года, рассказал и как потом на помощь большевикам подоспела Одиннадцатая армия. Все это я уже слыхал, и все мне казалось и очень близким и одновременно далеким. Близким, потому что рассказывал об этом свидетель событий, человек, который сам участвовал в борьбе, а далеким, потому что никак я не мог представить себе, что такое эпидемля холеры, от которой дед Гласевос чудом спасся в неправдоподобно далеком двадцать первом году.
      После всего пережитого дед Гласевос работал в Ереване.
      Потом его командировали в наше село, и он проводил коллективизацию, это, значит, колхоз создавал.
      - Было около десяти хозяйств... Какие дома - землянки... Крот бы не выжил. Сейчас и следа от них не осталось. Я опомниться не успел, как срыли все это старье и на их месте один за другим стали возводить каменные дома. Теперь и мне не верится, что все это было на самом деле.
      Это дед Гласевос говорил уже при мне.
      - А голод? - спросил Леонардо Серобо.
      - Голод? - Дед Гласевос опять закурил.- Да, конечно, был и голод. Была и война. Все было. Трудные были годы. Пришли и ушли... Именно в эти трудные минуты наш Лусашен вырос в город. Покойный дед твой, Сероб, первым вступил в колхоз. А с ним и еще несколько человек. Когда в то время говорили о том, как изменится жизнь, он не верил. Прямо так и отвечал: "Нет, сказки мне не рассказывайте, все равно не поверю, но пахать на наших камнях лучше вместе, в одиночку трудно". Если бы покойный был жив, он бы и сейчас не поверил, что дедовская деревня стала городом, тоже назвал бы это сказкой.
      Потом дед Гласевос рассказывал, как они боролись с бандитами, врагами Советской власти. В горах, в ущельях.
      При этом он закатывал рукава своего видавшего виды кителя и показывал метины от ран.
      Я слушал и жалел, чт прошли, пролетели героические времена. Где теперь проявить храбрость?
      - Дедушка, а как это ты все помнишь? - спросила Нвард.
      - Каждый день добавлял мне по седому волосу, доченька, - сказал дед Гласевос.- Как же мне не помнить? Да и надо помнить. - Он вдруг улыбнулся. Кто же вам обо всем расскажет, если не помнить.
      - Все это прошлое, - сказал Каро.-Интересно, конечно, но сейчас другие времена, теперь это уже никому не нужно.
      - Нужно!-обиженно сказал дед Гласевос...-У меня сейчас гость есть... Вечерами сидим и беседуем. Умный человек. Он все спрашивает и тоже говорит, что воспоминания нужны и полезны.- Дед Гласевос вдруг повернулся к Каро: Ты видел когда-нибудь лачугу, вырытую в земле?
      Иезуит Каро растерянно оглядел всех нас.
      - Так видел? - не унимался дед.
      Иезуит Каро притих и отрицательно покачал головой.
      - Видел! - сказал дед Гласевос.- Ты в такой лачуге родился. Только, слава богу, не помнишь. С мизинец был, когда отец твой выстроил новый дом. Вот! Думаете, все это так и было? Нет, дети. Все тут теперь новое. Душа горит, когда подумаешь, сколько мы сделали! Поверили, что доживем до того дня, и сделали. Значит, не напрасно жили. А кто не дожил, тоже не зря погиб. За наше с вами счастье жизнь отдал. Теперь вы достойно должны продолжить дело. Я что! Я теперь, кроме свистков, для вас ничего больше не могу сделать. Стар уже. Все называют дедом. Дед Гласевос! - Он усмехнулся.- Дед Гласевос... Этого я себе не представлял. Не верилось как-то, что когда-нибудь меня назовут дедом. Думал, что всегда буду молодым...
      - Дед Гласевос, ты и тогда тоже делал свистки? - наивно спросила Нвард.
      Дед засмеялся.
      - Ты слыхала когда-нибудь, что такое классовый враг? Слыхала, но точно не представляешь, что это. Теперь об этом не часто говорят. Почему - не знаю, ведь классовые враги, они и сейчас есть...- Дед расстегнул пуговицы кителя и раскрыл грудь. Голубоватый шрам тянулся от его левого плеча книзу.Вот, видите, что такое классовый враг? Грудью я защищал от них нашу землю. А свистки... Да, свистки, это когда увидел, что уже больше не в состоянии делать людям добро, подумал: пусть хоть детей порадую. Вот и стал делать свистки. Душа радуется, когда вижу, как вы дуете в них и улыбаетесь. Ну, а что с вас беру? Это потому, что ведь работаю!
      - Сегодня ты сколько продал? - поинтересовался Леонардо Серобо.
      - Восемь штук.
      - Рубль шестьдесят! - вмиг сосчитал Серобо.
      И дед вдруг рассердился.
      - Чего это ты считаешь! По-твоему, я только из-за денег их делаю, да? Он вывернул карманы кителя. На землю упало несколько свистков.- Берите! Дед собрал их и протянул нам.- Дарю. И всегда могу дарить. Но вам тогда покажется, что кто-то обязан делать вам не только свистки, но и все другое, такова уж природа людей. Получить все готовенькое, без труда - дело нехитрое... Э-эх!.. Гайк-джан, помоги-ка мне подняться. Мой гость уж, наверное, проголодался. Разговорили вы меня сегодня.