- Капитан Ковтун!
      Ковтун подобрался, напрягся, все три морщины на лбу его полезли вверх, под самую челку.
      - Дадим вам полк. С полком справитесь?
      - Справлюсь, товарищ генерал, - неожиданно для Ефимова, без раздумий, отрезал Ковтун и встал.
      - Правильно, - сказал Ефимов. - Штабной командир, который не мечтает принять полк, не командир, а баба.
      Ковтун совсем не мечтал принять полк. Наоборот, он был поражен случившимся, но бабой себя не считал и, раз уж так вышло, отказываться не собирался. Он стоял перед Ефимовым помрачневший от волнения.
      - Отправляйтесь принимать полк, теперь же, ночью. - Ефимов, обойдя стол, подошел к Ковтуну вплотную. - Возьмите мою полуторку. Пока доедете, я позвоню в полк, а утром получим добро сверху и отдадим вас приказом.
      - Благодарю за доверие, - сказал Ковтун.
      У него сидел в голове, но не шел на язык вопрос: как же сам Ефимов, разве не поедет сейчас с ним в полк? А если не поедет сейчас, то, по крайней мере, прибудет ли к началу той завтрашней операции, которая была разработана еще вместе с Мурадовым? Ковтуну казалось, что Ефимов сам скажет об этом, но Ефимов молчал, и Ковтун понял: сейчас комдив протянет ему руку, простится и станет уже поздно спрашивать о чем бы то ни было.
      - Товарищ генерал, - наконец решившись, спросил он, - а вы когда будете в полку?
      - А что, разве я вам уже нужен? - Ефимов насмешливо нажал на слово "уже". - Позвоните мне завтра в девять часов и доложите, как идут дела. Не теряйте времени, езжайте! Левашову я позвоню.
      И он, пожав руку, отпустил Ковтуна, вполне сознательно не желая придавать в его глазах излишнего значения завтрашней рядовой операции.
      11
      Оставшись один, Ефимов взялся было за телефон, но передумал, подошел к койке, разобрал ее и, тяжело опустившись, стал стягивать сапоги. Раздевшись и по-солдатски положив на сапоги портянки, он в одном белье прошел по холодному земляному полу к висевшему на стене осколку зеркала и погладил отросшую на бритой голове рыжую щетину.
      - Надо парикмахера вызвать, - вслух сказал он в тишине, устало погладил большой волосатой рукой лицо, вернулся к койке и забрался под одеяло.
      Глядя в лицо новому командиру полка, Ефимов невольно подумал о себе. И сейчас, лежа на койке, продолжал думать о себе.
      В комнате было натоплено и душно, окна были наглухо завешаны мешками, под свернутым из газеты желтым, подпаянным абажуром вяло жужжали осенние мухи. Весь день быт набит трудными новостями, тяжелое ранение Мурадова оказалось последней. Все новости требовали решений, и за каждое предстояло отвечать головой. А голова была одна!
      Приехав сегодня днем в Одессу, Ефимов узнал, что командующий Приморской группой войск заболел и ночью на эсминце вывезен в Крым. Потом член Военного совета, запершись вдвоем с Ефимовым в кабинете, сказал, что он снесся со штабом Черноморского флота, в оперативном подчинении у которого находилась Приморская группа, и что есть согласованное предложение внести на утверждение Ставки кандидатуру его, Ефимова, как нового командующего.
      - Как ваше мнение? - спросил у Ефимова член Военного совета.
      Что ответить? С тех пор как немцы отрезали Крым и заняли побережье до Мариуполя, Ефимову, человеку военному и чуждому риторике, было ясно, что рано или поздно вопрос об Одессе станет так - или снабжать ее из Новороссийска, под все нарастающими ударами немецкой авиации, жертвуя при этом корабль за кораблем, или эвакуироваться в Крым, пока позволяют время и наличные силы. Он был склонен думать, что Ставка в ближайшее время пойдет на это, - трудная мысль для человека, которому предлагают принять армию. Стать командующим, имея на носу эвакуацию морем, - незавидная перспектива, но как раз это и не позволило Ефимову колебаться. Как бы тяжко ни сложилось дело, в душе он верил, что сделает его не хуже, других.
      - Слушаюсь, - сказал он, избегая многословия.
      - А скажите, Иван Петрович, - спросил член Военного совета, - когда мы получим подтверждение Ставки, - он хотел скачать "если мы получим подтверждение Ставки", но слово "если" показалось ему неловким, - кому предполагаете сдать дивизию?
      - Мурадову, - сразу, не думая, ответил Ефимов.
      Это было всего два часа назад, а теперь Ковтун поехал принимать мурадовский полк.
      Дотянувшись до висевших на стуле бриджей, Ефимов вытащил пристегнутые английской булавкой часы и щелкнул крышкой. Судя по времени, Ковтун подъезжал к полку. Ефимов встал с койки и, покрутив ручку аппарата, вызвал девяносто пятый полк. Телефонист сказал, что комиссар полка спит.
      - Разбудите.
      Левашова будили несколько минут. Ефимов сидел за столом, положив усталую голову на руку с зажатой в ней телефонной трубкой, закрыв глаза и чувствуя, что его самого начинает клонить ко сну.
      - Крепко спишь, Левашов, - сказал он, услышав наконец в трубке сонное: "Слушаю".
      - Слушаю, товарищ генерал, - уже звонко, стряхнув дремоту, повторил в трубку Левашов.
      - Послал капитана Ковтуна принять полк.
      - Так я и знал... - вырвалось у Левашова.
      - Что ты знал?
      - Что вы Ковтуна нам пришлете.
      - Тем лучше, раз ты все заранее знаешь... - усмехнулся Ефимов. - Прошу любить и жаловать и поддержать авторитет нового командира полка перед комбатами, имея в виду, что среди них могут быть недовольные.
      - Есть поддержать авторитет перед комбатами.
      - Слушай, Левашов, - бросая официальный тон, сказал Ефимов, - я тебя знаю, знаю, какой ты можешь быть хороший, и знаю твои коленца! Так вот, будь добр, чтобы капитану Ковтуну у вас, в мурадовском полку, с первого шага ногу не жало! Ты понял меня или нет?
      - Понял, товарищ генерал.
      - Сделаешь?
      - Будет сделано.
      - А насчет Мурадова, - Ефимов пододвинул к себе давешнюю бумагу с записями, - слушай сведения на двадцать три часа. - И он прочел по телефону то, что было им записано со слов комиссара госпиталя. - У меня все. Вопросы есть?
      - Есть два вопроса, товарищ генерал. Могу ли я съездить Мурадова навестить?
      - Командира полка встретите, вместе с ним операцию проведете, дотемна доживете и можете съездить.
      - Есть, - повеселевшим голосом откликнулся Левашов. - II второй вопрос: тут вас корреспондент дожидается.
      - Какой еще корреспондент? - спросил Ефимов.
      - Что у вас утром был. Вы, говорит, ему у нас в полку свидание назначили.
      - А... - сказал Ефимов. - Еще не смылся?
      - Нет, у меня...
      - Ладно, завтра увижусь. Хочешь узнать, когда приеду? В этом была соль вопроса?
      - Так точно, в этом, - признался Левашов.
      - Приеду, когда потребует обстановка. Желаю успеха.
      Ефимов положил трубку, прошлепал босыми ногами до койки, лег, накрылся одеялом и почему-то, без всякой связи совсем происшедшим за день, вспомнил о Средней Азии и о том, как в двадцать третьем году в Фергане дехкане из отряда самообороны принесли ему голову старого басмача курбаши Закир-хана. Насаженная на пику, бритая, коричневая, поросшая седой щетиной голова лежала на желтом, дышавшем жаром песке, а древко у пики бы то корявое, неструганое, с сучками.
      "И откуда только придет на память такая ересь? И почему именно сегодня?" - засыпая, подумал Ефимов.
      12
      Не торопясь, но и не мешкая, Ковтун побрился, собрал свой единственный чемодан, положил его в кузов ефимовской полуторки, сам сел рядом с шофером и приказал ехать в штаб девяносто пятого. Полуторка была причудой Ефимова, он всегда ездил только на ней, и ее знали все бойцы в дивизии. Сбиться с дороги с ефимовским шофером было немыслимо, и Ковтун, едва машина тронулась, стал думать о предстоящей операции.
      Две недели назад дивизия, поддержанная тремя артиллерийскими полками, предприняла удачное наступление и отбросила румын на несколько километров. Было взято полсотни орудий и до тысячи пленных, в том числе немецкие артиллеристы. Горячие головы, и среди них - Левашов, мечтали наступать дальше, но вместо этого был получен приказ закрепляться. Да никакого другого приказа и нельзя было ждать при общей обстановке, сложившейся на Южном фронте. Немцы продвинулись на пятьсот километров восточней Одессы - она держалась, приковывая к себе двухсоттысячную румынскую армию, - и слава богу! Большего от нее нельзя было и требовать.
      В сводках Информбюро появилось сообщение о разгроме под Одессой двух румынских дивизий, а через три дня оправившиеся румыны начали жестокие контратаки. Фронт дивизии местами подался назад и принял зигзагообразную форму. Последнюю неделю Ефимов методично, один за другим, срезал эти румынские "языки", или, как он выражался, "подстригал их в свою пользу". Завтрашняя операция, лежавшая теперь на плечах Ковтуна, должна была покончить еще с одним таким "языком".
      В темноте забелели первые домики Красного Переселенца. Ковтун вылез у знакомой мурадовской хаты, взял чемодан и, махнув шоферу, чтобы тот ехал обратно, открыл дверь.
      Левашов встретил Ковтуна на пороге.
      - Ефимов звонил про тебя, - сказал он вместо приветствия. - Садись, подхарчимся, а то потом черта лысого поешь с этими... - Он отпустил ругательство по адресу румын и немцев и первым сел к столу.
      На столе стояла бутылка с виноградной водкой, миска с солеными помидорами, кусок брынзы и полкаравая хлеба.
      - А где начальник штаба? - спросил Ковтун, тоже садясь. - Надо бы на НП поехать.
      - Туда и поехал, - сказал Левашов. - Сейчас машина за нами вернется.
      Он налил по полстакана водки себе и Ковтуну и чокнулся.
      - Будем знакомы - батальонный комиссар Левашов, Федор Васильевич, комиссар ныне вверенного вам девяносто пятого стрелкового полка. Прошу любить, жаловать и не обижаться.
      Он залпом, не дожидаясь Ковтуна, выпил водку и закусил соленым помидором. Они были уже три месяца знакомы с Ковтуном, но своими словами он хотел подчеркнуть, что теперь они одной веревочкой связаны.
      Ковтун равнодушно, как воду, выпил свои полстакана, тоже закусил помидором и стал говорить о предстоящей операции. Но Левашов не хотел сейчас говорить о ней.
      - Операция как операция. Сами же вы ее в штабе утверждали, чего я тебе добавлю? Вот пойдем на НП, а оттуда в роты - там добавлю, про всех проинформирую - кто чего стоит. А сейчас дай полчаса отдохнуть, ей-богу, устал, как... - И он снова выругался.
      Ковтун, как и все в штабе дивизии, знал, что за Левашовым водятся грехи - горяч, иногда выпивает, а уж матершинничает сверх всякой меры. Говорили, что Бастрюков порывался снять его за это с полка и, наверное бы, снял, если б не воспротивился Ефимов, по убеждению которого Левашов, несмотря на все свои коленца, был прирожденный политработник.
      - Эх, не комиссаром бы мне быть, - как-то сказал Ефимову Левашов после боя, во время которого он трижды водил бойцов в атаки.
      - А кем?
      - Прошусь, товарищ генерал, в начальники разведки дивизии. У меня натура рыбацкая - из разведки без улова не вернусь. Уж получше вашего Дятлова буду, ручаюсь! Возьмите, не раскаетесь!
      Но Ефимов не взял, и комиссар девяносто пятого полка Левашов сидел сейчас перед Ковтуном и жевал соленые помидоры, закусывая их хлебом.
      - Проголодался? - спросил Ковтун.
      - Поверишь, двое суток не мог есть, - сказал Левашов. - Третьего дня ходил в атаку, поскользнулся и упал в старый румынский окоп на разложившиеся трупы. И так от трупного запаха спасу нет, по кукурузе валяются, куда ни ступишь. Мяса целый месяц не ем, только одно соленое могу, - а тут, как назло, провалился! Давай еще по половине?
      Ковтуну не поправилось это предложение. Конечно, можно было на первый случай не спорить, но он предпочел сразу поставить себя с Левашовым в ясные отношении.
      - Не буду. И тебе перед трудным днем не советую, - твердо сказал он, хотя и знал, что Левашов пьет не пьянея. Левашов пожал плечами.
      - Виноградная. Мурадов ее уважал. - Он щелкнул пальцем по бутылке и, отставив стакан, сказал: - Не могу пережить, что уже но с Мурадовым воевать буду. Не обижаешься?
      - Чего ж обижаться? - как можно равнодушнее пожал плечами Ковтун, хотя оборот разговора был ему неприятен.
      - Собачья служба комиссарская, - сказал Левашов. - Чтоб в госпиталь съездить, всего два часа и нужно. Да где там, разве можно!
      - А ты попросись завтра, после боя.
      - Уже попросился у Ефимова.
      - Разрешил?
      - Разрешил. Смерть не люблю, когда мне отказывают. Просто больной делаюсь.
      В углу хаты кто-то всхрапнул.
      - Кто это? - спросил Ковтун, заглядывая через стол.
      В углу, на койке, с головой накрытый шинелью, спал какой-то человек. Левашов, прежде чем ответить, поднялся и подошел к спящему.
      - Спит, как суслик, - сказал он, вернувшись. - Навязался на мою голову. Только Мурадова вывез, через пять минут этот явился. Корреспондент! Из Крыма прибыл. Говорит, что фашисты уже на Арабатскую Стрелку лазили. Правда, выбили их на первый случай... У меня жена в Керчи, - без паузы добавил Левашов.
      - То-то Крым тебя и беспокоит.
      - А что ж ты думаешь, - сказал Левашов. - В апреле женился, в июне на войну ушел - веселого мало. Я ж не на два месяца рассчитывал, когда женился. Как вспомню, так дрожу.
      - Дрожишь, чтоб но увели? - тяжеловесно пошутил Ковтун.
      - Оставь прибаутки для девок, если на старости лет жена надоела, сердито сказал Левашов. - А я женился не на шутку и шутить про это не желаю.
      - Прошу прощенья.
      - Крым - и немцы... В голове не укладывается! - Левашов дотянулся до бутылки с водкой, палил себе немножко, на самое дно стакана, и поглядел в глаза Ковтуну.
      - Будь здоров, командир полка! Как к политработе относишься?
      - Положительно.
      - Я серьезно спрашиваю. А то, может, как наш Бастрюков, считаешь, что политработа это дважды два - четыре? Если так смотришь на политработу, не споемся - предупреждаю.
      - Война не спевка, прикажут - споемся, - сказал Ковтун.
      - Эх, командир полка, командир полка, - сказал Левашов. - Есть у нас такие дубы, стоят и думают, что вся их служба - повторять сто раз на дню, что дважды два - четыре. Это, конечно, нетрудно, а вот научить человека, чтобы он, как и ты сам, если потребуется, пошел и сознательно умер за родину, - это трудно, это не для дубов задача, а для ночи политработников. Если по совести, когда я в дивизионную разведку у Ефимова просился, - это у меня слабина была. Устал от политработы и попросился. А Ефимом, хитрый черт, сразу понял. И если хочешь знать, так из них двоих уж если кто политработник, так Ефимов, а не Бастрюков. По воздействию на самого себя сужу. Согласен или нет?
      - Значит, по-твоему, Ефимова в комиссары, а Бастрюкова в комдивы тогда лучше будет?
      - Ну вот, - разочарованно протянул Левашов. Он огорчался, когда его не понимали. - Разве я об этом?
      За окном затарахтела машина.
      - "Газик" вернулся, - сказал Левашов. - Хотя по штату не положено, но Мурадов хозяйственный мужик был, чего не дадут, сам возьмет. Вот забрал на батарее у немцев радиоприемник, - показал Левашов на тот самый ящик в брезентовом мешке, на который показывал днем Лопатину, - забрал и трофейщикам не отдал, погнал в шею. Ответь мне, Ковтун, почему у нас так делается? Вот мы с тобой - командир и комиссар полка, а приемник этот нам слушать не положено. Нам его положено сдать. А Мурадов обиделся и не сдал.
      - Раз положено - надо сдать, - сказал Ковтун.
      - Ладно, сдадим, черт с ним. - Левашов махнул рукой. - Ну а все-таки, почему? Или кто-нибудь думает, что мы с тобой перед фашистами руки не поднимем, а перед их радио поднимем? Зачем такая обида?
      - А если я тебя спрошу - зачем? - огрызнулся Ковтун, разозлившись оттого, что, несмотря на свою любовь к порядку, по совести не мог ответить на этот вопрос.
      - Не знаю.
      - Ну и я не знаю.
      Левашов подошел к столу, завернул в газету остатки брынзы и сунул сверток в карман.
      - У Слепова будем в батальоне - наголодаемся. Ему одно известно война, а покормить ни себя, ни людей не умеет.
      Ковтун тоже встал и подошел к койке, на которой спал корреспондент.
      - Тише, - сказал Левашов. - Разбудишь - за нами увяжется.
      Он нахлобучил на голову фуражку, поискал глазами шинель и только сейчас вспомнил, что сам же накрыл ею заснувшего корреспондента. Подойдя к койке, он постоял в нерешительности - ночь была холодная, ехать без шинели мерзнуть до утра - и, махнув рукой, вышел вслед за Ковтуном.
      13
      Когда Лопатин проснулся, в хате никого не было; взглянув на часы, он понял, что проспал начало операции. Было без четверти десять. Стояла тишина, лишь иногда чуть слышно постреливали.
      Вскочив и скинув с себя шинель Левашова, спросонок даже не поглядев на нее, он стал поспешно натягивать сапоги.
      В хату зашел дежурный красноармеец с кринкой молока и подбуханной пеклеванного хлеба.
      - Спасибо, - сказал Лопатин. - Только сначала, где у вас тут можно умыться?
      Красноармеец замялся.
      - С водой плоховато, товарищ майор, Беляевка-то у немцев...
      Лопатин не знал, что такое Беляевка, о которой говорил красноармеец, но вспомнил слышанные еще в Крыму разговоры о том, что в Одессе не хватает воды, и смутился.
      - Ладно, - сказал он, - нет так нет.
      Вынув из полевой сумки грязное полотенце, он вылил на него остатки тройного одеколона, вытер лицо и руки и, на ощупь причесав волосы, сел на стол.
      - Беда с водой, - проговорил красноармеец, одобрительно наблюдая, как проголодавшийся Лопатин уминает хлеб. - А что делать, воды нету и нету. Вечером бочку на передовую везем, так за ней фрицы охотятся - из пушек бьют, как по танку. На пункте сбора раненых бочонок с молдаванским вином стоит, легкораненым по пол-литра на душу наливают вместо воды. Комиссар дивизии приезжал, ручался, говорит: непорядок, а наш комиссар говорит ему: разрешите доложить, человек не конь, ему это не противопоказано.
      - А где комиссар? - спросил Лопатин, вставая. По-прежнему слышались только редкие далекие выстрелы, и он подумал - уж не отменено ли наступление?
      - Еще ночью уехали, - сказал красноармеец. - Вместе с новым командиром полка, к Слепову в батальон.
      - Штаб полка у вас, по-моему, хаты через три отсюда?
      - Да, только навряд ли там кто есть, кроме оперативного. Все вперед ушли. Проводить вас?
      - Да, пожалуйста, - сказал Лопатин и надел свою помятую шинель, лежавшую в изголовье. - А это чья? - спросил он, увидев вторую.
      - Комиссара. Видно, вас накрыл, а потом будить не хотел.
      На улице было пасмурно, накрапывал дождь. Оперативный дежурный подтвердил, что все еще ночью уехали в батальон к Слепову, там же рядом и наблюдательный пункт полна.
      - А что, наступление отменилось? Почему тишина? - спросил Лопатин.
      - Почему отменилось? - обиженно сказал дежурный. - Два орудия взяли, шесть минометов, пленных девяносто человек, немецкого лейтенанта-артиллериста в штаб дивизии отправили - все как по нотам.
      - Отчего же так тихо? - спросил Лопатин.
      - Сам удивляюсь, - ответил дежурный. - Обычно, если у них чего возьмешь, до самого вечера изо всех видов оружия стреляют, себя утешают, а сегодня тихо.
      - А далеко до НП полка? И вообще, сколько отсюда до передовой? спросил Лопатин. - Я вчера ездил с комиссаром, но в темноте не сориентировался.
      - Напрямую - два километра, - сказал дежурный, - до НП - пять. Он на фланге, - и, вызвав связного, спросил у него, ходил ли тот во второй батальон.
      - Ходил, - равнодушно ответил красноармеец.
      - Не заблудитесь?
      - Чего ж заблуждаться. Ходил.
      Лопатин простился с дежурным, и красноармеец, вскинув на плечо винтовку, горбясь под моросившим мелким дождем, пошел рядом с Лопатиным по улице.
      Проходя мимо хаты, где он ночевал, Лопатин вспомнил о шинели Левашова, которую тот оставил из-за него и теперь, наверное, мокнет в одной гимнастерке. Он зашел в хату, взял левашовскую шинель и пошел дальше. Невдалеке за хутором дорога начала подниматься в гору, с обеих сторон потянулась неубранная кукуруза. Несмотря на дождь, в воздухе стоял томительный смрад.
      - Не хоронят, что ли? - спросил Лопатин у связного.
      Связной только махнул рукой, словно одним этим жестом можно было ответить на любой вопрос. Они поднялись на горку, теперь с нее было видно все поле. Оно было черное, истоптанное так, словно по нему ходил скот, и по всему этому большому грязному полю, с торчавшими из грязи пожелтелыми стеблями кукурузы, далеко, сколько было видно глазу, лежали трупы.
      Лопатин сделал несколько шагов в сторону от дороги.
      - Стойте! Не уходите! - закричал связной.
      - Почему? - спросил Лопатин.
      - Это минное поле, - сказал связной. - Когда на румын наступали, они побежали со второй на третью линию и на своем же поле подорвались. Тут мы у дороги полосу прибрали, а дальше не разминировано; двое барахолили взорвались.
      Лопатин остановился и несколько секунд продолжал стоять неподвижно. Трупы лежали повсюду. Наверное, тут разом погиб целый батальон, несколько сот человек.
      - Товарищ майор, - сказал связной, видя, что Лопатин по-прежнему стоит в стороне от дороги. - Не ровен час... идите лучше обратно след в след, как туда зашли.
      Лопатин послушался и, повернувшись, след в след ступая наполнявшиеся водой вмятины, вышел обратно на дорогу.
      Они прошли еще сотню шагов, когда сзади заржала лошадь и послышалось шлепанье колес по грязи. С ними поравнялась бричка, запряженная малорослой лошадкой. На переднем сиденье, крепко схватившись за вожжи, ехала девушка в ловко затянутой шипели и ладных, по пояс, сапогах. Поравнявшись с Лопатиным и связным, девушка придержала лошадь.
      - Подвезти, товарищ майор?
      - Смотря куда едете, - сказал Лопатин.
      Девушка ответила, что едет на медпункт второго батальона.
      - А далеко оттуда до НП полка?
      - Метров семьсот, - опередив девушку, поспешно ответил связной. Он надеялся, что майор решит подъехать на бричке, а его отпустит обратно.
      - Хорошо, я подъеду, - сказал Лопатин. - А вы идите. Благодарю вас. Он махнул рукой связному и, поставив ногу на поломанную железную подножку, стал влезать в бричку.
      - Только осторожней, - сказала девушка, - не ушибитесь. Там пулеметы лежат.
      Действительно, из наваленной на дно брички соломы торчали стволы двух ручных пулеметов. Лопатин подвинул пулеметы, сел, девушка хлестнула лошадь вожжами, и бричка покатила по дороге.
      - Вы военфельдшер? - спросил Лопатин, заметив санитарную сумку, лежавшую на сиденье рядом с девушкой.
      - Так точно, - не поворачиваясь, сказала девушка.
      - А как вас зовут? - Лопатин не привык обращаться к женщинам по их военным званиям.
      - Зовут Тая, Таисья.
      - А почему вы пулеметы везете?
      - В Одессу за медикаментами ездила, а комиссар полка приказал оттуда, из Январских мастерских, два пулемета прихватить - они на ремонте были.
      Девушка по-прежнему не оборачивалась. Она была красива, знала это и, наверно, привыкла к тому, что с нею старались заговаривать. Лопатин замолчал.
      - А вы из штаба дивизии? - спросила девушка, первая прерывая молчание и на этот раз обернувшись.
      - Нет, - сказал Лопатин.
      - Из армии?
      - Нет.
      - Откуда?
      - Из Москвы.
      - Из Москвы? - Девушка с любопытством посмотрела на него. - Давно?
      - Больше месяца.
      - Говорят, Москву сильно разбомбили?
      - Врут.
      - А вы были там во время бомбежки?
      - Был.
      - Жутко, наверное, да? - спросила девушка.
      - Страшно там, где нас нет, - сказал Лопатин.
      - А может, и верно, - сказала она. - Я сначала из медсанбата в батальон до того не хотела идти, плакала, а сейчас привыкла.
      - А на фронт добровольно пошли?
      - Нет, мобилизовали.
      - А если б не мобилизовали, пошли бы?
      - Не знаю.
      Дорога повернула, и бричка стала приближаться к посадкам акации.
      - А скажите... - начал Лопатин.
      И тут же навсегда забыл, что хотел сирость у девушки.
      Над головой просвистел снаряд и разорвался далеко на поле позади брички. Девушка, соскочив на землю и накрутив на кулак вожжи у самой конской морды, удерживала испуганную лошадь. Лопатин еще сидел в бричке.
      - Вылезайте, чего же вы! - крикнула ему девушка.
      Он вылез, зацепился за сломанную подножку и упал в грязь. Шинель Левашова была у него в руках. Над головами снова просвистело; девушка, бросив вожжи, легла на землю. Лошадь метнулась и понеслась. Лицо Лопатина было рядом с сапогами девушки.
      Третий снаряд разорвался на дороге, лошадь опрокинулась на спину и заметалась, дрыгая ногами.
      - Ой! - вскрикнула девушка.
      - Вы не ранены? - спросил Лопатин.
      Девушка ничего не ответила, только мотнула головой и всхлипнула. Ей было страшно, и она жалела лошадь. Разорвался еще один снаряд, и Лопатин зажмурил глаза. Прошла минута, разрывов больше не было. Лопатин почувствовал толчок в плечо. Девушка, приподнявшись на локте, тихонько толкала его в плечо сапогом.
      - А я думала - вы убиты, - сказала она, когда он поднял голову. Извините.
      Лопатин поднялся, и они, озираясь так, словно могли заранее увидеть летящий снаряд, подошли к опрокинутой бричке. Лошадь, у которой была оторвана нога и распорот живот, лежало на дороге, слабо и жалостно подрагивая ногами, культей оторванной - тоже.
      Лопатин достал из кобуры наган, обошел лошадь и выстрелил ей в голову.
      Девушка, вздрогнув от выстрела, поглядела на затихшую лошадь, вздохнула, подняла с дороги санитарную сумку, отерла ее полой шинели и стала озабоченно шарить внутри.
      - Не побился, - образованно сказала она, вынимая из сумки пузырек и встряхивая его. - А я боялась - побился.
      - А что это? - спросил Лопатин.
      - Мыльный спирт. В Одессе, в аптеке достала. Для волос, а то никак не промоешь.
      - Пошли, - сказал Лопатин.
      - Давайте пулеметы возьмем, - сказала девушка.
      Он забыл, а она помнила.
      Вывалившиеся из брички пулеметы лежали тут же, среди разбросанного на дороге сена.
      Девушка взвалила себе на плечо один. Лопатин взялся за другой, но ему мешала левашовская шинель.
      - А вы наденьте на себя вторую шинель, - посоветовала девушка.
      Лопатин натянул левашовскую шинель поверх своей, поднял и взвалил на плечо пулемет.
      До посадок оставалось метров двести открытого места.
      - По нашему батальону бьют, - сказала девушка, посмотрев в ту сторону.
      У Лопатина знакомо засосало под ложечкой - дымы разрывов поднимались там, где через считанные минуты предстояло очутиться им обоим.
      14
      Перед тем как по всему фронту загремела немецкая артиллерия, Ковтун и Левашов сидели в посадках у наблюдательного пункта и, свесив ноги в окоп, завтракали чем бог послал: черствым хлебом, вареными яйцами и взятой с собой брынзой. Большего у командира второго батальона Слепова бог и не мог послать.
      Командир и комиссар полка были довольны друг другом и первым, вместе проведенным боем. Бой сложился удачно, румынский "язык" был отрезан за час с небольшим и почти без потерь.
      Левашов сам ходил в атаку и испытывал теперь счастливую усталость. Осмотрительный Ковтун сразу же после боя приказал артиллеристам подготовить данные для заградительного огня перед новой линией переднего края и послал начальника штаба к соседям, в морской полк, лично проверить стык с ними. Лишь после этого он сел завтракать; но зато теперь ел в свое удовольствие, с хрустом круша горбушку.
      - Чудное дело - атака, - говорил Левашов, тыча яйцо и соль, горкой насыпанную на газету. - Всего ничего и пробежишь, а топаешь обратно - в ногах чугун, словно кругом света шел. У тебя так бывает?
      - Я в атаки с гражданской не ходил, - честно признался Ковтун.
      - Что-то сейчас Мурадов делает?.. - Левашов дожевал яйцо и стряхнул скорлупу с колен. - Жив или нет, как ты думаешь?
      - Жив, - уверенно сказал Ковтун, не потому, что был уверен в этом, а потому, что сегодня вообще хорошо шли дела. - Не всем же умирать. Будут и такие, что войну и начали и кончат.
      - В этом году навряд ли их разобьем, - сказал Левашов. - Даже если прямо с завтрашнего дня начать обратно на них наступать, как они на нас, и то клади три месяца до границы.
      Ковтун, ничего не ответив, показал на лежавшую рядом с Левашовым флягу.
      - Осталась вода?
      - Есть немного.
      Ковтун отвинтил пробку, сделал три мелких глотка и снова завинтил ее.
      - Мурадов так говорил, - сказал Левашов, возвращаясь в мыслях к бывшему командиру полка. - Насчет воды у нас в Одессе - только станковые пулеметы досыта пьют!
      - Забыл свою флягу, - виновато сказал Ковтун.
      - Нашел о чем беспокоиться!
      - А я не беспокоюсь, - сказал Ковтун. - Я беспокоюсь - почему тихо?
      - Вот тебе и тихо, - оживленно и даже весело воскликнул Левашов, когда над их головами провизжал первый снаряд.
      Не прошло еще несколько минут, и веселое настроение, с которым Левашов встретил свист первых снарядов, исчезло. К артиллерии прибавились минометы, огонь все разрастался, появились первые убитые и раненые.
      - Погоди, не слышу! - кричал в трубку телефонист, беспомощно оглядываясь на Ковтуна.
      Ковтун взял трубку сам, но снаряды продолжали рваться без перерыва. В короткую паузу он услышал голос Ефимова, спрашивавшего, надежно ли закрепились на отбитых у румын в позициях и как дела в правофланговом батальоне, по которому артиллерия молотит с особенной силой.
      - Вижу это отсюда! - кричал в трубку Ефимов. Очевидно, он был уже не в штабе дивизии, а у соседей.
      - Сейчас сам пойду туда! - крикнул Ковтун, но ответа не услышал, связь прервалась.
      - Подожди! - перекрикивая разрывы, тряхнул его за плечо Левашов. Ничего там не сделается, в третьем батальоне! Там Мальцев, мужик надежный.
      - Надежный или ненадежный, а раз сказал комдиву, что иду, надо идти, сказал Ковтун и, нахлобучив фуражку, пошел по окопу.