- Поджечь школу! Потом потушить!
      - Про кас же и в газетах напишут!
      - Чего поджечь? Взорвать ее начисто!
      - Стекла все повыбивать!
      - Эпидемию холеры устроить!
      И только когда все накричались и дошли до того, что надо попросту связать всех учителей, Миша Логинов сказал:
      - А я, кажется, нашел... Связывать их не будем, но идея тут есть... Сколько в школе учеников? Больше тысячи.
      А учителей? Всего полсотни. На кого же легче подействовать?
      Костя помолчал и объявил, что Михаил Логинов не только лорд-толкователь, но еще и гений всех времен и народов.
      ...Через несколько минут вся куча мала двигалась по школе, и странные звучали речи!
      В учительской, например, переговаривались так:
      - Розетка есть. А какое напряжение?
      - Двести двадцать, какое же еще.
      - Девочки?
      - Можно сделать, - отозвалась Маша Иванова.
      - Сколько человек надо?
      - Человек пять-шесть и разную утварь... Я восьмиклассниц возьму.
      В коридоре на первом этаже остановились у стенда "Ими гордится школа". Полюбовались отличниками из второго и четвертого классов.
      - А может, погордились, и хватит?
      - А что вместо?
      - Команду "Спартака", - предложил Сережа Лазарев.
      - Не на тему, - сказал Костя.
      - А вот в театр ездили, - вспомнил Паша Медведев. - Там в фойе... Помните?
      - Идея!
      Так они обошли всю школу, горячась, перебивая друг друга, размахивая руками, и Костя то и дело кричал:
      "Прострельно! Навылет! Ты гений!"
      В раздевалке для учителей было полное запустение. Наташа Лаптева сказала:
      - Это я возьму. Это мое.
      - Так не обойдешься, нужны деньжата.
      Деньжат в нужном количестве не оказалось, и тут же придумали, как их достать. Паша сказал, что у отца в цеху можно хорошо заработать на очистке поковок от окалины.
      Так и решили: операция "Окалина".
      - Всё?
      - Всё.
      - А сделаем день, ребятишки?
      - Сделаем.
      - Мальчики, ну обязательно получится, вот я чувствую! - говорила Маша, - а давно она уже ничего не чувствовала и не предчувствовала.
      * * *
      На другой день девятый класс остался после уроков. Костя рассказал о задаче Каштанова, о том, как собралась куча мала, о гениальной идее Миши Логинова и о плане, выработанном кучей малой.
      Слушали его кисло.
      - А нам какой навар? - спросил Роман Багаев.
      - Никакого. Нуль навара.
      - Получится обыкновенное подхалимство, - сказала Клава Керунда. - Не люблю подхалимов, никогда перед учителями не подхалимничала и не буду!
      В другое время Костя оборвал бы, наверно, Керунду или ответил бы ей так, что она два дня бы плакала; но сегодня ему было весело. Уговорить класс - это входило в задачу, это было необходимо для решения ее, а задачи надо решать, а не отбрасывать в раздражении!
      - Одну минуточку, - весело сказал Костя. - Зачем спорить? Что мы имеем? Мы имеем гениального лорда-толкователя. Прошу вас, лорд: что такое "подхалим"?
      Все рассмеялись, а Миша Логинов поправил свою изысканную прическу, подтянулся, поднимаясь из-за парты, вышел к доске и взял мел, негромко при этом напевая, как всегда, когда он обдумывал ответ.
      - Предлагаю следующее толкование, - начал он и еще немножко попел, пока в голове у него не сложилось окончательное решение. - Икс зависит от А. Икс не любит А, боится А, презирает А, но угождает и льстит ему, чтобы получить выгоду. Икс - подхалим.
      - Прострельно, - сказал Костя. - Теперь объяви нам, Керунда: кого именно из учителей ты боишься?
      - Чего бы это я их боялась? - возмутилась Клава Керунда.
      - Ну так где же подхалимство? - победно закончил Костя. - Где подхалимаж?
      Это у него ловко получилось, и день без двоек стал казаться довольно милым и забавным предприятием.
      Дети! Правильно толкуйте слова! От этого многое зависит в жизни!
      На мгновение Косте показалось, что победа за ним.
      Но тут поднялся поджарый, усохший от своих изнурительных тренировок Леня Лапшин. Всем своим видом показывая, что ему невыносимо скучно, он спросил, глядя в окно:
      - Всё понятно, непонятно одно: когда домой?
      - Хоть сейчас.
      Леня Лапшин нагнулся, подхватил портфель, пошел из класса, но в дверях остановился:
      - Вся эта де-я-тель-ность... - Он сделал ударение на "я". - Кому она нужна? Посмотри, Кострома... Мы же все под метр восемьдесят... Что, дела нет? Что мы будем как угорелые по школе мотаться?
      - Дальше, - сказал Костя. - Ты конкретнее.
      - Дальше? Гуд бай! - сказал Лапшин и ушел.
      За ним, напевая: "Давно мы до-ома не были", поднялся Роман, за ним Фокин, потом вся компания Керунды - Боша, Гоша, Проша и Сева - и технари Щеглов и Зверев.
      А Козликов, уходя, объявил:
      - Я в этот ваш день... Я один пять пар схвачу. А если шесть уроков будет - шесть получу. Один!
      - Нет, Володимер, не получишь, - весело сказал Костя.
      - Я постараюсь! - обещал Козликов.
      - Сильно старайся! Но не получишь!
      * * *
      Каштанову страсть как хотелось расспросить Костю, что же они там придумали, как собираются решить задачу. Но он удерживал себя и даже старался не появляться нигде, чтобы нечаянно не встретить Костромина.
      - Ну как же так, Алеша? - недоумевала Елена Васильевна. - Мы же... педагоги, в конце концов! Опять мы их одних оставляем? А вдруг они и вправду школу взорвут?
      Каштанов смеялся. Слухи о том, что готовится нечто ужасное, дошли и до Фроловой, и она тоже допытываласьчто они там еще затеяли? Какой еще... мэйкапар? Каштанов отшучивался как мог, делал таинственное лицо, произносил слова "секрет" и "сюрприз". Не мог же он сказать Фроловой, что и он не знает плана девятиклассников!
      - Пусть будет их риск, их ответственность, - говорил он жене. - Если они расскажут, то тем самым получат разрешение, и ответственность ляжет на меня. Но ведь Алена!
      Воспитывается не тот, кто работает, а тот, кто ответственность несет! Кого же мы воспитываем-их или себя? В жизни-то им постоянно придется действовать без разрешения, на свой риск и страх! Мы воспитаем их так, чтобы они привыкли ни на кого не оглядываться - и вместе с тем действовать разумно и энергично.
      Каштанова качала головой.
      - Кончится тем, Алеша, что про тебя начнут говорить:
      "Бездельник!" И если хочешь - уже говорят. Собрание, - а он в учительской. Целый класс затеял невесть что, - а сп и в ус не дует. За что же ему деньги платят, а?
      - Я и сам не знаю, Алена! - смеялся Каштанов. - Наверно, за удовольствие работать с ребятишками.
      - А все-таки, Алеша, нет мыслимого способа сделать так, чтобы вся школа, тысяча двести человек, не получила пи одной двойки!
      Каштанов обнял жену и так, словно он произносил самые нежные слова любви, шепнул ей на ухо:
      - Алена! Мне тоже так кажется... По-моему, такого способа нет.
      Костя же Костромин тем временем шуровал, если употребить точное русское слово, на другие языки непереводимое. То он возится в маленькой костюмерной возле сцены, устанавливает там с братьями Медведевыми мощные светильники - зачем они в костюмерной? То он собирает нескольких восьмиклассников и снаряжает их в Москву, предварительно обсудив с ними сложные денежные проблемы,- зачем? То он духовой оркестр пктиклашек собирает, оглядывает его придирчиво, агитирует, и мальчишки приходят от его идеи в полный восторг: "Ну дает Кострома!" И все его помощники, чуть только перемена, исчезают из класса - и Сергей, и Игорь, и Миша Логинов, и девочки. Даже вечно сонная Лариса Аракелова чуть-чуть оживилась и вместе с Галей Полетаевой и Наташей Лаптевой обсуждает рецепт невиданного торта зачем? А Паша Медведев, тот и вовсе странным делом занимается: вылавливает по одному учителей и заманивает в костюмерную, действуя по методике, которой снабдил его Костя Костромин: "Немножко нахальства, немножко наивности... Делаешь ясные глаза и - пожалуйста!" Гремучая смесь нахальства и наивности действовала безотказно, учителя послушно шли за Пашей и скрывались за таинственной дверью костюмерной - зачем?
      И почти каждое утро, в шесть часов, когда еще совсем темно было. Костя поджидал ребят у проходной завода, и они шли в цех очищать окалину. Они появлялись в школе перед самым звонком на урок, возбужденные, грязные, с избитыми и стертыми руками, шумно мылись в туалете, и при этом Сергей Лазарев ворчал:
      - Вот что я всегда говорю? Школа! Пишут и читают, читают и пишут, а чуть поработать - так и помыться путем негде.
      Девочки приносили из дому бутерброды и термосы с чаем, прямо в классе устраивали быстрый завтрак "для работяг".
      - Кончу школу, пойду на завод разметчицей, - говорила Аня Пугачева, разливая чай в розовые пластмассовые стаканчики.
      - А говорят, что завод - это не совсем хорошо для девушки, сомневалась чистенькая, накрахмаленная Валечка Бурлакова, которая редко ходила в школу, потому что у нее на руках были младшие братишка и сестренка, а они постоянно болели, не шли в детский сад.
      - Вот я и посмотрю, как это - не совсем хорошо, - отвечала Аня Пугачева, известная в классе тем, что все на свете хотела испробовать сама, и притом первой.
      Миша Логинов, лорд-толкователь, растирал руки:
      - А то все зарядка, зарядка... Всю жизнь собирался делать зарядку - и никак. А давайте вообще каждый день с работы начинать!
      Костя подхватывал идею и развивал ее, говоря, что от работы и мысли у всех стали какиэ-то конкретные, все меньше болтать стали, говорят по существу.
      Они так увлеклись однажды чаепитием, что не услышали звонка на урок и не заметили, как появился в классе Алексей Алексеевич.
      - Алексей Алексеевич, чай! Хотите чайку?
      - Спасибо. Чем хорошо в школе? Каждый день новое.
      Приходишь на урок, а тебя чаем угощают.
      - Можем и покрепче найти, - сказал Роман.
      Алексой Алексеевич отхлебнул чаю из стаканчика, посмотрел в окно:
      - Удивительный русский язык! Какие в нем тонкие различия! "Дерзать" и "дерзить": корень один, и звучит почти одинаково, а какие далекие понятия, а?
      * * *
      Наконец День Икс настал.
      Директор школы Наталья Михайловна Фролова, как всегда, пришла очень рано, думая, что она первая. Толкнула стеклянную дверь - и попятилась. При ее появлении грянул туш! Духовой оркестр пятиклашек играл громко и старательно.
      - Что? Что случилось?
      Галя Полетаева, ответственная за речевки, сочиненные Сашей Медведевым, подала знак, и компания девятиклассников провозгласила:
      - Девятый дежурный приветствует вас! Сегодня вся школа в сиянии глаз!
      Наталья Михайловна прослушала этот текст, не зная, куда ей деться и что все это значит. Костя выступил вперед и сказал, что ничего не случилось, а просто они сегодня дежурные.
      - Ну, дежурные мы, поникаете? Что тут такого?
      Саша Медведев, с узенькой наклейкой пластыря на переносице, но вполне уже здоровый, изогнулся галантно, помогая Наталье Михайловне раздеться, а когда она пошла в кабинет, произнес, глядя ей вслед и немножко громче, чем следовало бы:
      - Ах, какие ножки!
      Очевидно, это не входило в программу, потому что девочки тут же начали дубасить бедного Сашу по спине;
      но Наталья Михайловна оглянулась и поблагодарила за комплимент, словно ничего не случилось, - и отчего-то с этой минуты и весь день было у нее прекраснейшее настроение.
      Дети! Учителя ведь тоже люди, мужчины и женщины.
      Не забывайте этого!
      Возле дверей восседала в глубоком старом кресле с подлокотниками нянечка тетя Наташа, под ногами у нее был маленький коврик. Тетя Наташа была сегодня не нянечка, а швейцар! Хотели ей еще и медаль повесить, как положено швейцару, но от чужих медалей тетя Наташа отказалась, говоря, что у нее своих три штуки, а свои надеть постеснялась, говоря, что никак не могла взять в толк: какой же сегодня праздник такой, что медали надевать надо?
      Между тем оркестр играл туш не переставая: встречали учителей и разных выдающихся учеников из младших классов, по прихоти оркестрантов. Учителя входили в свою учительскую раздевалку и ахали: чистота, всё блестит, аккуратные и одинаковые вешалки на крючках, и зеркало - зеркало! И табуреточки, чтобы переобуться!
      - Наконец-то! - сказала биологичка Раиса Федоровна Костина. - А то прыгаешь тут, как первоклашка! - И в самом прекрасном настроении, какое редко бывало у нее за все тридцать пять лет работы в школе, она пошла на первый в этот день урок, в девятый класс.
      И тут ждала ее радость! Ученики встали при ее появлении без обычных понуканий и пререканий!
      - Вот так и должны вести себя ученики девятого класса, - сказала Костина, - без никаких разговоров!
      Она подошла к столу и обмерла: в тонкой вазочке цвели красивые тюльпаны, первые в этом году... Класс замер, наслаждаясь эффектом, а Раиса Федоровна слегка испугалась: почему такая тишина? Ей даже показалось на мгновение, что у нее сегодня день рождения, но она об этом почему-то забыла. Она не могла знать, что в эту минуту и во всех классах школы ахают учителя, обнаружив цветы на своих столах, и все теряются в догадках, по какому случаю, и первоклассники невразумительно объясняют своей учительнице, что сегодня дежурит старший девятый класс, и всем, а не только Костиной кажется, будто у них сегодня день рождения.
      Раиса Федоровна очень разволновалась из-за цветов, ей давно цветов не дарили, но она взяла себя в руки и строгим голосом сказала:
      - К доске пойдет...
      - Я! - вскочил Володя Козликов.
      Все замерли.
      - Ну что это. Козликов, - сказала Раиса ФедороЕна, - ученик должен открывать рот с поднятием руки, а не кричать с места... В девятом классе пора бы это знать!
      Козликов послушно и упрямо поднял руку, положив локоть на парту, как учили его в первом классе, и держал так руку до звонка, но Раиса Федоровна не хотела ее замечать.
      А на перемене начался каскад чудес!
      "Колхоз" Клавы Керунды тоже был встречен музыкой, и потому девочки, сами не заметив, как это случилось, втянулись в общую суматоху. Они помогли Ане и Наташе расставить цветы в школьной столовой и теперь обслуживали малышей с вежливостью официанток и строгостью гувернанток при благородных семействах. По школьному радио учителей пригласили покинуть свои кабинеты и собраться в холле первого этажа, где им обещан был небывалый сюрприз. Когда все пришли и оркестр был наготове, Миша Логинов объявил:
      - Уважаемые товарищи! В каждом театре обязательно имеется галерея артистов. Такие красивые все на этих портретах! А чем наша школа хуже театра? Чем наши учителя хуже знаменитых артистов? Короче говоря - Паша!
      Паша Медведев дернул край простыни, заменявшей покрывало, и на месте старого нудного стзнда "Ими гордится школа" открылся длинный ряд фотопортретов всех учителей, директора, завхоза и всех нянечек до швейцара тети Наташи включительно. По знаку Гали Ползтаевой устроители галереи провозгласили:
      - Девятый дежурный приветствует вас! Красивы вы в профиль, красивы анфас!
      Оркестр играл туш беспрерывно, учителя разглядывали свои портреты, и не было ни одного недовольного, Паша и Саша Медведевы всем сумели польстить своими фотографиями, выполненными в хорошо оборудованной мастерской возле сцены.
      Второй урок у девятиклассников был история. На этот раз Козликов решил не терять времени.
      - К доске хочу! Отвечать! К доске! - вопил он, высоко подняв руку.
      - Вот беда, - сказал Каштанов. - И я хочу... отвечать. Может быть, уступишь мне кафедру, Володя? А завтра я тебя спрошу.
      - Ну никто не вызывает! Я жаловаться буду! - вскричал Козликов.
      - Я согласен, это произвол, - сказал Каштанов, - но что делать, Володя, а? Терпи!
      И Каштанов приступил к своей речи. Неизвестно, готовил ли он ее, или сказал экспромтом, но только слушали его в полной тишине, хотя говорил Каштанов о трудных вещах.
      Каштанов говорил о том, что мы иногда употребляем понятия, не вполне понимая их смысл, и в качестве примера привел понятие о политическом образовании. Какого человека стоит называть политически образованным и почему это так важно - быть политически образованным человеком?
      Он говорил, что слово "политика" греческого происхождения и означает "государство" и дела, относящиеся к государству, имеющие государственное значение.
      - Для политически темного, безграмотного человека,- говорил Каштанов, государства как бы и на существует.
      Такой человек знает только лично знакомых ему людей, свою работу, свои удовольствия и заботы. Он просто не замечает существования государства. Напротив, человек политически грамотный чувствует жизнь государства, вдумывается в нее, ищет свое место в этой жизни. Государственные дела очень волнуют такого человека, и потому про него говорят, что у него развито политическое чувство. На это вы обратите внимание, - сказал Каштанов. - Есть политическая деятельность, политическая мысль и политическое чувство. Оно-то уж доступно каждому и в полной мере.
      Естественно, - продолжал Каштанов, - что у одних людей политическое чувство развито меньше, у других - больше, так всегда было и всегда будет. Но интересно, что в одни времена политическое чувство захватывает огромные массы людей, а в другие времена наступает охлаждение; интерес к государственным делам отчасти утрачивается.
      В связи с этим меняется и общее представление о том, что такое образованный человек. Давайте пройдемся с вами по векам, - говорил Каштанов. - В позапрошлом, восемнадцатом веке, чтобы считаться образованным человеком, надо было знать языки, литературу, философию. К концу девятнадцатого века картина изменилась: теперь образованным, мыслящим человеком стали считать того, кто интересуется естественными науками. Кого же считают образованным в нашем, двадцатом веке? Заметим, что это век самых бурных политических потрясений, начатых Октябрьской революцией. Наш век называют атомным веком, ESKOM научно-технической революции или еще как-то, но, - сказал Каштанов, - на мой взгляд, следует назвать его веком политики, политических бурь. Поэтому в нашем, двадцатом столетии, по преимуществу политическом, трудно назвать образованным человека, не имеющего политического образования, политического чутья.
      Каштанов говорил негромко, неторопливо, прохаживаясь перед доской и не глядя на учеников, - он не имел при вычки взглядом приковывать к себе внимание и говорил всегда только потому, что ему самому было интересно то, что он говорит. Он уже давно научился использовать время на уроках для развития собственных мыслей, для их проверки и уточнения, и потому, хотя и казался спокойным, на самом дало всегда немножко волновался на уроке, словно он не в классе и не учитель он, а, скажем, адвокат на судебном процессе и каждый раз говорит нозоз для себя и важное для подзащитного. И если читатель, настроенный особенно скептически, не поверит, будто ученики могли выслушать с вниманием такую долгую и такую отвлеченную речь учителя, то будет нелишним напомнить, что для ребят подобные речи учителя Каштанова были не в новинку, они уя;е не одну такую речь выслушали, привыкли слушать и научились следить за ходом развивающейся мысли.
      Наконец Каштанов перешел к главному: где и как получаем мы политическое образование? Тут он, конечно, нс преминул подчеркнуть значение истории она помогает нам понимать государственную жизнь, государственную необходимость.
      - Но достаточно ли знания истории и вообще чтения соответствующих книг? Нет, - говорил Каштанов, - политическое образование совершенно невозможно получить без политической деятельности. Только тот, кто сам попытается организовать какое-то объединяющее людей дело, сможет сам убедиться в том, насколько это трудно. Только тот, кто научится добиваться успеха и там, где успех не во всем зависит от нзго лично, сумеет развить в себе политическо-э чуть". Иначе его суждения всегда будут поверхностными, пристрастными. Он будет судить о жизни превратно, он будет думать, будто в политике все можно, стоит лишь кому-нибудь захотеть, и пройдет мимо самых существенных движений мира. И во многих ситуациях, даже если природа дала человеку ум и талант, а школа - знания, он, такой челозэк, будет выглядеть недалеким и неумным, - сказал Каштанов в заключение. Потом подумал немного в тишине и добавил: - Я знаю, ребята, вы по-разному относитесь к тому, что называют общественной работой. Но заметим, что общественная работа - это и есть по существу политическая деятельность, поскольку она объединяет людей и отвечает сути государства, в котором мы живем.
      Так закончил свою речь Каштанов, но лишь поздно вечером, вспоминая события дня и обдумывая их, он понял, что этой своей странной речью он отвечал самому себе, на глубокие свои сомнения отвечал.
      Сомнения же были такого рода: а не занимается ли он, Каштанов, никчемным, мелочным делом? Его друзья и соседи по дому разрабатывают новые марки стали, проектируют и делают электроизоляторы; натянув на себя всевозможные одежды, лезут в горячую печь, чтобы починить ее... А он? Чем он занимается? Чему радуется? Что считает великим открытием?
      Да мужское ли все это дело? Не смешно ли он выглядит? Мог бы, например, он с увлечением рассказывать о своих открытиях друзьям?
      И хотя он произнес целую речь, отвзчая себе, и хотя на каждое предполагаемое возражение была у него и своя мысль, все же сомнение не покидало Алексея Алексеевича, и оттого охватывала его тоска. Он не до конца еще верил в свою работу, с ним происходило то же самое, что происходит с каждым писателем, художником, режиссером: им ТРУДНО до конца поверить в свою работу, пока они не увидят результата.
      Но все эти сомнения приходили к Каштанову по ночам.
      Днем же он все время проводил с ребятами, и ему было с ними хорошо, до того хорошо, что он порой обвинял себя в эгоизме, жалея всех других людей, которые лишены счастья целый день проводить с детьми и отдаваться им до конца.
      На большой перемене учителей ждал еще один сюрприз:
      учительская была превращена в уютную чайную. Девочки колдовали у электрического самовара, мальчики внесли огромный торт, хор девятиклассников провозгласил:
      - Девятый дежурный приветствует вас! Забудьте о детях хотя бы сейчас! И устроители чайной скромно удалились, оставив учителей спорить, удивляться и мечтать о том, что, может быть, так теперь в школе будет всегда?
      - Нет, не будет, - говорил Каштанов, которого все поздравляли, словно он-то и был настоящим именинником в этот день.- Всегда так, к сожалению, не будет,- повторял Каштанов. - Но что-то из этого дня запомнится и нам и им, не так ли? И согласитесь, что мы сегодня видим какихто других ребят, так давайте не забудем этого, давайте и всегда видеть их такими или по крайней мере помнить, что они могут быть и такими!
      А в это время к Игорю Сапрыкину, ответственному за сбор информации, сбегались гонцы с сообщениями из классов:
      - Двоек нет!
      Игорь хмуро принимал сводки, боясь радоваться заранее, и, оглянувшись, на всякий случай показывал каждому посланцу кулак: смотрите там!
      Но если читает эту книжку кто-нибудь из учителей, то скажите, коллега: поднялась бы у вас рука поставить двойку в такой день? Не захотелось бы вам вызывать одних только отличников? А если кто и оказался бы не на высоте, то разве вы не отпустили бы душу грешника на покаяние, не сказали бы: "Ладно, сегодня я тебя прощаю, но в другой раз..."?
      Вот так же и учителя 18-й школы Электрозаводска поступали в этот день. Всем ведь хочется передышки, нельзя воевать бесконечно.
      Елена Васильевна Каштанова, заканчивая урок литературы, тоже произнесла речь перед девятиклассниками, хотя и не такую обстоятельную, как ее муж.
      - Я хотела бы поделиться с вами одной мыслью, ребята, - сказала она. В мире нет больших и малых дел, это различение совершенно неверно. У всех добрых дел одна основа, и потому они принципиально неразделимы.
      Движение человеческого сердца навстречу другому человеку - малое дело? Утешение в горе, помощь в затруднении, украшение хотя бы одного дня человеческой жизни - разве это малые дела? Всякое добро - великое дело. Добро, как и любовь, не бывает малым, добро, как и любовь, всегда велико!
      - Вы обещали меня вызвать! - прервал учительницу Козликов.
      - Я не забыла, Володя. Иди к доске.
      Добился! Добился! Козликов пулей вылетел вперед - ко тут, увы, раздался звонок с урока.
      - Как жаль, - сказала Каштанова. - Но завтра уж я тебя спрошу, завтра я тебя первым спрошу!
      У Козликова оставался один шанс - химпя, и он решил ни за что не упускать его. Учительницу химии Инну Андреевну он встретил у доски и так и стоял, пока класс здоровался с учительницей.
      - В чем дело, Коаликсз? - спросила Инна Андреевна, отметив отсутствующих.
      - Хочу отвечать, - сурово сказал Козликов.
      - Ну, девятый дежурный... Вот ато действительно чудо - Козликов хочет отвечать! Прекрасно! Сейчас я тебя спрошу...
      Класс ахнул.
      Костя Костромин смотрел на Козликова невозмутимо.
      Маша Иванова шепнула: "Не бойся!"
      - Нет, я ему покажу! - не вытерпел Саша Медведев.
      Даже Фокин с Романом Багаевым смотрели с интересом - что теперь будет?
      - Снайпера кадо, - сказал Фокин и прицелился в Козликова.
      Инна Андреевна посмотрела на класс, потом на Козликова.
      - Расскажи мне, Володя...
      - А я не знаю! - поспешно и радостно объявил Козликов.
      - Чего ты не знаешь?
      - Ничего не знаю!
      - Как, совсем ничего?
      - Ни вот столько! Ничего!
      - Но это же... - Инна Андреевна поднялась в глубоком волнении и обошла Козликова кругом. - Козликов,
      Володя, ты действительно убежден в том, что ничего не знаешь?
      - Эта... Убежден!
      - Но тогда ты... Тогда вы, Владимир Козликов, - Сократ! Это Сократ однажды сказал: "Я знаю, что я ничего не знаю". С тех пор никому не удавалось повторить эти. замечательные слова, все люди думают, будто они чтото знают. Вы сделали потрясающее заявление, Владимир Козликов! Ваше имя украсит школу!
      Инна Андреевна вернулась к столу:
      - Садитесь, пять.
      - Сколько-сколько? - ушам своим не поверил Козликов.
      - Пять!
      - Тьфу! - плюнул Козликов и пошел на место.
      * * *
      После шестого урока никто домой не ушел, даже Лапшин с технарями.
      Какие уж тут принципы, когда такой великий спор идет и задача, совсем недавно казавшаяся до смешного неразрешимой, оказалась до смешного же простой. Но всем хотелось насладиться триумфом.
      Девятый класс собрался возле директорского кабинета, куда сбегались дежурные со сводками.
      Игорь Сапрыкин перехватывал их, заглядывал в листок, кивал головой, отпускал. Последняя сводка, прежде чем попасть к директору, прошла через тридцать рук - каждому не терпелось лично убедиться в том, что всё в порядке.
      Наконец дверь распахнулась, и Наталья Михайловна вышла с пачкой бумажек в руках.
      - Ни одной, - сказала она. - Первый случай в моей жизни...
      Оркестр пятиклассников с таким воодушевлением исполнил туш, что, наверно, по всему Электрозаводску было его слышно.
      Галя Полетаева в последний раз скомандовала, и хор девятиклассников, значительно выросший с утра, объявил скороспелое сочинение Саши Медведева:
      - Девятый дежурный приветствует вас! Исчерпан сегодня улыбок запас!
      - Костя! - сказала Елена Васильевна. - Ну как же вы догадались?
      Костя подмигнул Мише Логинову:
      - Шерлок Холмс открывает секрет доктору Уотсону!
      Все очень просто, Елена Васильевна: двойки получают, но ведь двойки и ставят! Получают - тысяча двести человек, а ставят - пятьдесят. На кого же легче повлиять?
      - Это что же, по-твоему, в двойках виноваты мы, а не вы?
      - Мы рассказали анекдот, и каждый поймет его посвоему, - повернулся к Фроловой Костя.
      Они потянулись вереницей по коридору, мимо портретной галереи учителей - Миша Логинов с Валечкой Бурлаковой, Аня с Игорем и Сергеем, Фокин с Галей Полетаевой, компания Клавы Керунды, три технаря - Лапшин, Щеглов и Зверев. Костя приобнял Машу Иванову, очень довольную жизнью.
      - А что про нас всё говорят: "семьветровские, семьветрозские", сказала Маша. - Ну и пусть у нас будет ватага! Ватага "Семь ветров"... Маша оборачивалась на все стороны, но ее никто не услыхал, потому что ватаги еще не было, - просто она нечаянно, как всегда, предсказала, что будет она, ватага.
      Люди выходят в мир школьными классами, люди живут в мире парами... И разве нельзя на планете, где столько людей страдают от одиночества, расчистить от одиночества хоть маленький кусочек земли?
      Вечером Каштановы договорились: о ребятах - ни слова! Будем мечтать об отпуске! И они мечтали о лете и в тысячный раз вспоминали, поддразнивая друг друга, как они познакомились в спортивном студенческом лагере в Крыму.
      Там была скала высоко над морем, такая, что лишь один человек мог сидеть на ней, свесив ноги вниз. Алексей Алексеевич, тогда еще просто Алеша, устроился однажды под вечер на скале, сидел, думал, любовался закатом, немножко грустил... и вдруг оглянулся и увидел незнакомую девушку, и полушутя пригласил ее к себе на колени - больше не было места на скале. А Елена Васильевна, тогда еще просто Алена, сама не зная почему, не задумываясь, забралась к нему на колени, и он обнял ее, чтобы она не упала в море, - и с тех пор так и держит ее, хотя Елена Васильевна часто спрашивает Алешу, что было бы, если бы на ее месте оказалась другая девушка: он бы и ее пригласил, да?
      Они говорили о том лете и об удивительной их встрече, и Каштанов вспоминал теплый мягкий камень над пропастью, и шум моря далеко внизу, и то, как он прижимал к себе Алену, еще не зная ее имени, и совершенно не боялся уронить ее. И непонятно огромное солнце, торопливо уходившее за горизонт, чтобы оставить их наедине, вспоминал он, а потом, нарушая уговор, нечаянно стал думать о ребятах.
      Он увидел их не учениками и воспитанниками, а юношами и девушками, которые любят или им предстоит еще любить, обниматься, сидеть на скале, обхватив любимую и прижимая ее к себе. В несколько мгновений он перебрал в уме ребят одного за другим и девушек одну за другой, и в эти несколько мгновений успел остро полюбить за каждого и за каждую.