Трейс сократил расстояние между ними до минимума.
— Надо поцеловаться в наиболее неромантичной обстановке, какую только можно себе представить. Среди бела дня. — Шайлер подозрительно прищурилась. — А иначе как узнать, что это не было воздействием сада, музыки, аромата цветов…
— Лунного света? — подхватила она.
— Точно. Дело в лунном свете или в нас самих?
Шайлер выпрямилась.
— У вас, сэр, изощренный и коварный ум.
Трейс прикинулся оскорбленным.
Она поинтересовалась:
— Ты всегда выигрываешь свои дела при помощи подобных доводов?
Он ушел от прямого ответа:
— Я мало участвую в судебных разбирательствах.
Она продолжала упорствовать:
— Но когда участвуешь, ты обычно выигрываешь?
Сейчас было не время скромничать или лгать.
— Всегда.
— Я так и думала.
Трейс улыбнулся:
— Ну что, перейдем к тесту?
Шайлер сжимала шарф уже с меньшим напряжением.
— Наверное, я и сама хотела бы узнать, что произошло той ночью.
— Есть только один способ выяснить это, — настаивал он.
Долю секунды Шайлер колебалась. Затем сделала шаг ему навстречу, бормоча себе под нос:
— Разве не любопытство сгубило кошку?..
— Поверь мне, удовлетворив его, она спаслась.
Сначала они хотели удовлетворить лишь свое любопытство — и Трейс, и она сама. В конце концов, у нее и правда были сомнения насчет той ночи в беседке и своей реакции на его поцелуй.
Шайлер хотела проверить и еще одну вещь, о чем Трейс, конечно же, не догадывался. Джонни целовал ее днем, и, хотя его поцелуй был приятен, сладостен и свеж, в этот раз в ней ничто не шевельнулось.
«Хотя эпитет „приятный“, — решила Шайлер, — весьма сомнительный комплимент поцелую мужчины».
Зависела ли ее реакция на поцелуй Трейса от стечения обстоятельств? Было ли то воздействием прохладной ночи — в конце концов, она тогда промерзла до костей, — или же звезд над головой, или аромата росы на траве, или запаха весенних цветов?
Ночью цветы благоухают совсем по-другому. Почему же поцелуй мужчины тоже не может меняться с наступлением темноты?
С одной стороны, нет смысла в возрасте тридцати лет, ну, или почти тридцати — ее день рождения будет в конце лета, — доискиваться причины страсти, охватившей ее в объятиях постороннего мужчины.
С другой стороны, Шайлер чувствовала, что когда дело касается страсти, то такие понятия, как здравый смысл и логика, не имеют большого значения.
Еще минуту назад она стояла в чулане Коры, наблюдая, как Трейс подходит все ближе и ближе, и размышляла, что означает загадочное выражение на его лице. А уже в следующее мгновение он целовал ее. И она поцеловала его в ответ.
Это было как день и ночь.
Шайлер убедилась, что ей нравится его запах, вкус его губ, касающихся ее губ то тут, то там, вначале лишь слегка, а затем сильнее, гораздо сильнее.
Ей нравилось ощущать себя в его объятиях. Нравились чувствовавшаяся в нем сила, прикосновение его руки, которую он держал у нее на затылке.
Нравилось ощущать соприкосновение их тел, когда ее грудь плотно прижималась к его груди, ее бедра — к его мускулистым ногам.
Ей нравилось и то, что она, вне всяких сомнений, его волнует. Что он хочет ее. Что она хочет его. Что происходящее между ними безумие так чудесно и при этом, безусловно, взаимно.
Сначала Трейс лишь касался ее кончиком языка, затем стал проникать все дальше, дальше и дальше в глубь ее рта, пока она не перестала понимать, кто из них дающий, а кто берущий.
Он жадно впился в нее губами, зубами и языком. Она чувствовала себя выпитой до дна, почти поглощенной им, словно стала частью его плоти и даже крови И она охотно, с неистовой страстью, безрассудно растворялась в нем.
Он погладил ее волосы, и Шайлер не могла бы с уверенностью сказать, произнес ли он слово «шелк» вслух или она просто прочла его мысли.
Трейс обнимал ее плечи, касался ее рук, талии, бедер, ягодиц, стремясь прильнуть к ней как можно сильнее, притягивая ее все ближе, требуя, чтобы она плотнее прижалась к нему. Затем он приподнял ее и развел ее бедра.
Их разделяла только ткань его белья и джинсов, ее тонкие брючки и еще более тонкие трусики. Шайлер слышала биение сердца Трейса, ощущала его желание, чувствовала его страсть. И свою — тоже.
Она услышала, как он произнес ее имя — раньше никто так его не произносил: нежно, сильно, выразительно, страстно — словно в одном слове слились и вопрос, и ответ. И этим словом было ее имя — «Шайлер».
Трейс понял, что ему совсем не важно, день на дворе или ночь. Целуя Шайлер, он вспыхивал, словно сухая лучина, к которой подносят спичку. И Шайлер тоже — вместе с ним.
Самоконтроль, здравый смысл, рассудок и даже его обычная осторожность — все исчезло в единый миг, тот самый, когда он прикоснулся губами к ее губам.
Ирония судьбы. Нет, это больше похоже на странную шутку, которую он сам ненамеренно сыграл с собой: когда дело касается этой женщины, он перестает держать себя в руках.
Он услышал звук ее имени, произнесенного голосом, совершенно не похожим на его:
— Шайлер.
— Трейс, — прошептала она в ответ.
Не важно, что она говорит, важно, что она делает с ним. Шайлер выпустила из рук шарф, который до этих пор создавал между ними тончайшую преграду. Незамеченный, он упал к ее ногам. Потянувшись, она обвила его шею руками. Ее прикосновение показалось ему таким прохладным на его разгоряченном теле.
Трейс жаждал ее прикосновения. Желал его. Но ему хотелось больше, чем ощущать невинную ласку ее рук у себя на шее и в волосах или чувствовать, как ее легчайшее дыхание касается его слуха. Он хотел, чтобы она коснулась его тела.
— Шайлер, — выдохнул он, — дотронься до меня.
— Я и так касаюсь тебя, — прошептала она.
Он слегка отклонился, долгим пристальным взглядом посмотрел ей в глаза и повторил свою просьбу:
— Коснись меня.
— Как?
— Как будто ты меня хочешь.
— Я и так хочу тебя. — Затем, чувствуя, как у нее перехватило дыхание, спросила: — Где?
Трейс напрягся.
— Здесь. — Он положил руку на свою грудь. — Здесь. — Он двинулся ниже, остановившись в области ребер. — И здесь. — Его ладонь замерла на животе.
Шайлер исполнила его желание. Она провела рукой по его плечу, вдоль руки, до кончиков пальцев, и обратно.
Потом она поменяла направление и медленно прошлась пальцами по его груди, на мгновение задержавшись, когда наткнулась на уплотнение твердого мужского соска под его рубашкой, а затем с любопытством пустилась на поиски второго.
Трейс задрожал.
Вытянув пальцы, Шайлер постаралась накрыть ладонями как можно большую площадь его тела и стала осторожно и медленно ласкать его — плечи, грудь, ребра и, наконец, живот, где ее руки замерли без движения.
Они оба чувствовали, насколько он возбужден, — его эрекция была несомненной, бесспорной, реальной и неопровержимой.
Трейс не мог говорить. Он молча поднял руки и нежно опустил их на плечи Шайлер. Затем с мучительной неспешностью провел ими вдоль ее тела.
У нее было прекрасное тело: ладное, крепкое, не слишком худое и при этом нежное и податливое. Он хотел видеть ее обнаженной, хотел касаться ее в таких местах, о которых до сих пор мог только мечтать.
Руки Трейса покоились на ее бедрах, когда они услышали стук двери неподалеку. Вероятно, это пришла очередная команда женщин, которые ежедневно чистили и скребли Грантвуд под бдительным оком миссис Данверз.
Чувственные чары были разрушены.
Трейс про себя чертыхнулся и опустил руки. Затем развернулся и пошел к выходу из чулана.
— Куда ты? — спросила его Шайлер.
— Принять душ, прежде чем мы отправимся к сестрам Фрик. — Он вдруг почувствовал досаду на нее, на себя, на весь этот чертов белый свет. — «Холодный душ», — добавил он про себя.
Глава 15
Создание, встретившее их у двери большого викторианского особняка, напомнило Шайлер экзотическую птицу. Ида Фрик предстала перед ними во всем фиолетовом: от шелковой веточки сирени в волосах и аметистовой броши на фиолетовом в горошек платье — до лиловых туфель на ногах.
— Это наши гости, сестра, — провозгласила она, прежде чем поздороваться с ними. — Добрый день, мисс Грант, мистер Баллинджер. Проходите, пожалуйста.
— Добрый день, мисс Фрик. Надеюсь, мы не слишком опоздали? — Трейс Баллинджер был сама любезность.
— Опоздали? — Женщина вдруг заволновалась. — Я бы не сказала. Я не смотрела на часы в последние несколько минут, но я абсолютно уверена, что вы не опоздали. — Она немного помолчала и затем прибавила: — Я бы также не сказала, что вы пришли слишком рано.
— Не приставай с пустяками, Ида, — послышался более низкий и спокойный голос Элламей Фрик. Из-за спины Иды вышла ее высокая сестра и уставилась на Шайлер. — Мы слышали, как ваша машина подъехала к дому. — Она переключила внимание на Трейса. — Вы как раз вовремя.
Что ж, хотя бы этот вопрос разрешился к вящему удовольствию всех присутствующих.
— Мы не должны держать мисс Грант и мистера Баллинджера на пороге, — недовольно пробубнила Ида, прищелкнув языком.
Ее сестра сгладила ситуацию:
— Сегодня мы будем пить чай в большой гостиной. Сюда, пожалуйста.
Мисс Ида Фрик взмахнула руками — как машет крыльями птица, собирающаяся взлететь — и прощебетала:
— Я считаю, что принимать гостей — ни с чем не сравнимое удовольствие, вы согласны? — Казалась, она была очень горда собой. — Я специально испекла кекс в честь вашего визита. Надеюсь, вам нравится кокосовый крем.
Трейс заверил ее, что так оно и есть.
Шайлер тем временем пыталась угадать, скольких гостей одновременно обычно принимают сестры Фрик.
Ида продолжала взволнованно щебетать:
— В детстве у нас были такие чудесные чаепития. Мама пекла всевозможные печенья, готовила разные лакомства. В гостиной накрывали стол для дам, а лимонад для детей подавался на кухне или на веранде, в зависимости от погоды. — Она повернулась к сестре: — Ты помнишь мамины чаепития, дорогая?
Элламей выпрямила и без того прямую, как жердь, спину.
— Конечно же, помню.
Ида взяла руку Шайлер в свои ладони и постучала по ней кончиком указательного пальца:
— Вы ведь не забыли о своем обещании, мисс Грант?
Шайлер замялась:
— О своем обещании?
Доверительным шепотом женщина пояснила:
— Поделиться со мной рецептом салата из лобстера.
— Ах да, конечно. — Шайлер открыла сумочку. — Миссис Данверз любезно написала его для вас.
— Спасибо! — воскликнула Ида Фрик, накинувшись на листок с рецептом, как голодная птица на червяка. — У меня просто нет слов.
Трейс положил на стол блестящую подарочную коробку.
— Я решил, что немного шоколада может доставить вам удовольствие.
Глаза Иды загорелись интересом.
— Как это мило. Такая забота с вашей стороны. — Она приняла подарок за обеих сестер. — Элламей, скажи нашим гостям, чтобы они чувствовали себя как дома.
— Сюда, пожалуйста, — указала высокая и тощая мисс Фрик.
— Я присоединюсь к вам через несколько минут. — Ида взмахнула руками и, быстро миновав длинный коридор, вошла в дверь помещения, которое, похоже, было кухней.
— Какой прелестный дом, мисс Фрик, — сказала Шайлер, когда, войдя в большую гостиную, они вдруг очутились в мире, где время, казалось, остановилось.
Красочный, пестрящий узорами ковер на полу, богато изукрашенная громоздкая мебель, безделушки, беспорядочно расставленные по всей комнате, кружевные салфеточки — все эти вещи принадлежали ушедшей эпохе.
— Спасибо, мисс Грант. Мы с Идой прожили в этом доме всю нашу жизнь. Собственно говоря, мы обе родились в угловой спальне на верхнем этаже, — сообщила она, присаживаясь на покрытый темно-бордовым бархатом диван со стеганой спинкой и такими же подушечками. — «Маленькая Лощина» раньше была летней дачей нашей семьи. — Помолчав, она прибавила: — Шесть наверху и шесть внизу.
— Шесть?..
— На каждом этаже по шесть комнат, — пояснила женщина. — Во время обвала на фондовой бирже в 1929 году и последовавшей за ним Великой депрессии от нас, Фриков, удача отвернулась, впрочем, как и от многих других семей на том этапе американской истории. — Она указала на пару слегка обветшавших стульев с прямыми спинками в стиле эпохи королевы Анны. — Пожалуйста, садитесь, устраивайтесь поудобнее.
Если сесть гости и смогли, то устроиться на этих стульях с комфортом было едва ли возможно.
Элламей Фрик продолжала рассказывать:
— Дедушка тогда потерял все свои деньги. До последнего цента. Он так и не оправился от этого. Бабушка, естественно, тоже, особенно после того, как он пустил себе пулю в лоб.
— Мы были здесь очень счастливы, — вставила Ида, к этому времени уже присоединившаяся к ним. — Однако меня всегда удивляла одна вещь. Почему наш дом называется «Маленькая Лощина»? — сказала она, по-совиному хлопая глазами за стеклами очков. — Мы ведь живем не в сельской местности. Наш дом стоит фактически посреди города.
— Не думаю, чтобы в те дни здесь был город, — заметила Элламей.
На Иду Фрик снизошло озарение.
— Господи Боже мой! И почему мне раньше не приходило это в голову? Это город сам вырос вокруг «Маленькой Лощины», не так ли?
Выглянув в окно, Шайлер произнесла:
— Я вижу, у вас прекрасный цветочный сад.
— Вы увлекаетесь садоводством, мисс Грант? — спросила Элламей, когда они уже сидели за столом и пили чай с кексом.
— Я люблю живые цветы, — с воодушевлением ответила Шайлер. — К сожалению, у меня никогда не было времени и возможности разводить их.
Ида Фрик кивнула с видом знатока и водрузила свою чашку с блюдцем и тарелку с кусочком кекса на колени.
— Понимаю, вы же живете в Париже.
— Да. У меня там квартира, и поэтому все мои цветы растут в ящиках на подоконнике.
Сестры сгорали от любопытства.
— А как вы проводите время? — спросила одна.
— Так же, как большинство людей. Работа. Общение с друзьями. Еще у меня две кошки.
Казалось, Иду Фрик ошеломило известие о том, что Шайлер работает.
— Вы работаете?
— Да. Я консультант в Лувре.
Элламей Фрик поставила свою чашку на столик в стиле рококо и придвинулась к Шайлер. На ее бледных щеках зарделись два красных пятна.
— Лувр, — повторила она почти благоговейно.
Шайлер отложила вилку в сторону.
— Я изучаю историю права собственности и точного происхождения картин, которые пропали или были украдены во время Второй мировой войны.
— До чего увлекательно! — воскликнула Ида Фрик, хотя она явно мало что поняла из слов Шайлер.
Зато светло-серые глаза Элламей Фрик загорелись неподдельным интересом.
— Я хотела изучать живопись, когда была моложе, — выпалила она. — Мечтала поехать в Париж и бродить по набережной вдоль Сены с холстом и красками.
— У сестры талант, — провозгласила Ида и потянулась за еще одним куском торта с кокосовым кремом.
Элламей грустно вздохнула:
— По правде говоря, очень небольшой.
— У меня самой нет способностей к живописи, — призналась Шайлер, — но зато я очень точно распознаю талант в других людях.
— У нас в доме есть несколько картин, которые, возможно, покажутся вам интересными, — предположила Элламей Фрик. — Конечно, не великие мастера, но несколько чудных художников Гудзонской школы.
Шайлер живо поинтересовалась:
— А чьи картины у вас есть?
— Дайте-ка вспомнить… небольшое полотно кисти Фредерика Черча, Томас Коул и Джервис Макенти.
— Нам пришлось продать пару картин и серебряный чайный сервиз в прошлом году, — вставила Ида. — Но сейчас, получив от Коры в наследство этот щедрый дар, мы можем отказаться от продажи картин и матушкиного серебра.
Краска разлилась по лицу, ушам и шее Элламей Фрик.
— Мисс Грант и мистеру Баллинджеру вовсе не интересно слушать про матушкино серебро, сестра. — Она неловко откашлялась. — Похоже, нам нужен еще кипяток. В этот раз, Ида, на кухню пойду я.
— Я помогу вам, — вызвалась Шайлер.
— … ходят слухи, что в каждую годовщину своей смерти она бродит по тропинке вдоль берега реки в поисках своей утраченной любви, — с преувеличенным драматизмом вещала Ида Фрик, когда Шайлер и Элламей вернулись в гостиную.
— Извините нас, — улыбнулась Шайлер. — Боюсь, мы увлеклись обсуждением картин и художественных школ. — Она замялась и добавила: — Время пролетело просто незаметно. Вот свежий чай.
— Благодарю вас, мое дорогое дитя, — отозвалась Ида Фрик. — Но мы уже успели соскучиться без вас, правда, мистер Баллинджер? — Однако она не дала ему возможности ответить. — Мы с мистером Баллинджером обсуждали историю долины Гудзона, особенно ее беспокойных духов.
Шайлер ни секунды не сомневалась, что говорила только Ида, а Трейс исполнял роль слушателя.
Элламей поспешила одернуть сестру:
— Надеюсь, она вас не утомила, мистер Баллинджер?
— Конечно, нет.
Однако Ида не могла долго молчать. Откашлявшись, она отпила глоток чая и снова вступила в разговор:
— Не каждый день найдешь такого внимательного слушателя, как мистер Баллинджер. — Она бросила на сестру взгляд поверх очков. — Возможно, он не во все верит, но у него восприимчивый ум.
— Все знают, как бесполезно порой расточается ум, — не удержалась от замечания Шайлер.
Трейс кусал губы, стараясь сдержать улыбку.
— Согласен.
Взгляд Иды пристально изучил всех собравшихся за столом.
— Я только что рассказывала мистеру Баллинджеру, что тридцать миллионов людей в нашей стране встречались с привидениями.
Элламей кивнула и щелкнула пальцами.
— И еще большее количество обладает сверхъестественными способностями: ясновидением, телепатией или даром общения с умершими.
Трейс поддержал разговор:
— У вас на руках удивительная статистика. Мисс Фрик, — он имел в виду Иду, — сообщила мне, что почти пять миллионов людей в Соединенных Штатах были похищены инопланетянами.
Шайлер решила, что проявлять скептицизм в данной ситуации было бы невежливо.
— Что вы говорите!
— Именно так.
Мисс Ида Фрик наклонилась, вытянула шею, как клюющая птица и произнесла театральным шепотом:
— Вполне вероятно, что таких людей намного больше, потому что многие из них не помнят, что с ними произошло. — Она захлюпала носом и поднесла к нему изящный носовой платок, украшенный вышивкой.
— Ида знает, что говорит, — уверенно заявила Элламей. — У нее дар.
— Дар? — эхом отозвалась Шайлер.
Художественно одаренная мисс Фрик утвердительно качнула головой:
— Моя сестра слышит голоса.
— Слышит голоса? — На этот раз ее слова повторил Трейс. — Какие голоса?
— Голоса тех, кто больше не может говорить с нами, — последовало объяснение.
Вспомнив разговор с сестрами Фрик на поминальной службе, Шайлер решила, что знает, о чем идет речь.
— Потусторонние голоса?
Элламей Фрик кивнула.
— В таком случае могу я задать вопрос? — Шайлер поставила чашку на столик.
— Ну конечно же, мисс Грант, — ответили женщины почти в унисон.
— Вы знали мою тетю много лет, — начала она, вынужденная говорить без обиняков.
— Да, это так, — подтвердила Элламей Фрик. Она повернулась к своей обладающей даром сестре: — Сколько лет мы знали Кору?
Ответ Иды прозвучал робко и неуверенно:
— Больше, чем я давала себе труд сосчитать.
Элламей посмотрела на свою сестру с легким нетерпением:
— Ну так сосчитай, Ида.
Женщина отставила чашку и стала загибать пальцы, как будто и впрямь считала с их помощью.
— По-моему, наиболее вероятно число пятьдесят один.
Вторая мисс Фрик поспешила разубедить в этом своих гостей:
— Нет, Ида, не пятьдесят один. Скорее пятьдесят два или даже пятьдесят три.
Пятьдесят четыре, — заявила ее сестра.
Трейс снова закусил губу, пряча улыбку.
Довольно долго, — признал он.
Шайлер хотела выяснить, что знают сестры Фрик об увлечении ее тети строительством.
— А Кора всегда… — Шайлер на мгновение замолчала в поисках нужного слова, — перестраивала Грантвуд?
Ответ на вопрос явно требовал размышлений со стороны обеих сестер.
Элламей заговорила первой:
— Ну, это началось, когда мы были еще совсем девчонками. Помнишь, Ида, как-то летом мы поехали навестить дядю Гаса в Миннесоту, а когда вернулись, одна сторона большого дома была в лесах?
— Помню, — ответила Ида.
— А следующей весной все обсуждали нового архитектора, которого Кора привезла из Нью-Йорка. Он прожил в Грантвуде несколько лет почти безвыездно.
— Он был так красив, — вспомнила ее сестра.
Элламей Фрик повернулась к Шайлер:
— Я уверена, что Кора чувствовала себя просто обязанной вносить изменения.
Пухленькая мисс Фрик печально вздохнула:
— Иногда мне кажется, что ей просто было одиноко и она нуждалась в компании.
Шайлер сидела и ждала, когда сестры продолжат обмениваться репликами.
Следующее предположение высказала Ида:
— А может, ею двигали те же мотивы, что и вдовой Оливера Уинчестера?
Элламей пояснила мысль сестры:
— Это тот самый Уинчестер, изобретатель винтовки, которая носит его имя. Он умер в начале восьмидесятых годов прошлого века, оставив своей жене более двадцати миллионов долларов.
— В те дни это была порядочная сумма, — чирикнула Ида Фрик, потянувшись за очередным куском кекса.
— Это и сейчас приличная сумма, — невозмутимо добавила ее сестра.
— Продолжайте, — поторопила их Шайлер.
— Сару Уинчестер, его вдову, преследовал навязчивый страх. Она боялась душ умерших.
Ида вздрогнула и не преминула внести и свою лепту:
— Особенно душ нескольких тысяч людей, убитых из винтовки мужа.
Элламей с серьезным видом кивнула:
— В отчаянии Сара обратилась за помощью к прославленному на весь мир психиатру. Тот сказал ей, что духи и дальше будут являться ей и единственный способ избавиться от них — это построить здание, достаточно вместительное для них всех. И тогда она стала пристраивать комнаты к своему дому.
Шайлер чувствовала, как у нее зашевелились на голове волосы.
— Как долго это длилось?
— Постоянно на протяжении тридцати восьми лет. Когда вдова Уинчестера умерла, в доме было сто шестьдесят комнат.
— И десять тысяч окон.
— Две тысячи дверей.
— Сорок семь каминов. Но только одна бальная зала, — сказала Ида.
— Дом этот все еще существует. — Элламей Фрик в задумчивости помолчала. — По-моему, где-то в Калифорнии.
Глава 16
— Это Тедди, — провозгласила Ида, когда где-то в глубине дома хлопнула дверь.
Послышались шаги, и затем снова раздался стук открывшейся и тут же закрывшейся двери.
— Пошел работать. Не думаю, что он сегодня к нам выйдет, — без обиняков сказала Элламей. — Когда Теодор запирается в своей лаборатории, то может не выходить оттуда часами.
Трейс нахмурился:
— В лаборатории?
— Это что-то вроде теплицы с растениями и дорогим оборудованием, где он ставит свои научные опыты. Мы никогда туда не заходим. Даже чтобы сделать уборку. Тедди слышать об этом не хочет.
— Теодор занимается ботаникой, — подхватила Элламей. — Его специальность — мхи и лишайники. Он много времени проводит на природе.
— То есть бродит по лесу в поисках нужных экземпляров, а потом возвращается с ними в лабораторию, — пояснила Ида гостям. — Наш брат — выдающийся ученый. Он широко известен в своей области. Получает почту даже из таких далеких стран, как Россия и Китай… Тедди ведь не всегда жил с нами, — прибавила она.
Элламей Фрик пояснила:
— Сначала он, естественно, учился в университете, а затем путешествовал по всему миру. Он вернулся в «Маленькую Лощину» только в прошлом году.
— Хорошо иметь мужчину в доме, — сказала Ида. — И совсем не так хлопотно, как мы думали. — На поразительно гладком круглом лице заиграла простодушная улыбка. — Вот почему нам так приятно, что вы пришли к нам на чай, мистер Баллинджер. Нас не часто навещают джентльмены. Вы придете к нам снова?
— Мои планы на ближайшее будущее еще не вполне определились, — ответил Трейс без всякой задней мысли.
Мисс Элламей Фрик заметно побледнела. Казалось, что-то взволновало ее. Она одернула свое платье неопределенного горчично-желтого цвета с маленькими бледными цветочками спереди, поправила видавший виды берет, прикрывавший полуседые волосы, и, повернув голову, спросила, вдруг резко перейдя к другой теме:
— Какой торт вы предпочитаете к чаю, мистер Баллинджер?
Трейс заставил себя не сжимать ручку чашки слишком сильно, опасаясь, как бы тонкий фарфор не треснул под напором его пальцев.
— Торт к чаю? — Поскольку отступать было некуда, он вполне мог ответить прямо. — Обычно я не пью чай, — признался Трейс.
— Не пьете чай? — Такая возможность явно не приходила в голову ни одной из сестер. И хотя вопрос задала мисс Элламей, они обе были просто поражены таким ответом. — Почему же?
Мужчина виноват, если он виноват, но виноват он и тогда, когда не виноват.
— Я живу и работаю в центре города, на Манхэттене. И обычно в такое время я либо еду к своим клиентам, либо нахожусь в офисе, — сказал он в свое оправдание.
Шайлер сделала еще глоток остывшего чая и прислушалась к разговору, происходившему между Трейсом и сестрами Фрик.
— Какая у вас клиентура, Трейс? — спросила сестра, сидевшая к нему ближе.
— Всего понемножку. Но специализируюсь я по вопросам имущественного планирования, — ответил он.
— Это то, что вы делали для Коры?
— Да.
Следующий вопрос задала Элламей Фрик:
— Вы из семьи юристов?
Шайлер вместе с другими ждала его ответа. То, что касалось фактов биографии Трейса, было ей почти неизвестно.
Его ответ последовал незамедлительно:
— Я родился и вырос в Пенсильвании, в Питсбурге — этот город еще называют городом сталеваров. Мой дед был шахтером. Отец — сталеваром. Я тоже — до двадцати лет.
— Значит, вы добились успеха собственными силами?
— Да.
— Мне нравится это качество в мужчинах, — заявила Элламей Фрик.
Ида Фрик промокнула уголки рта тонкой льняной салфеткой.
— Как ты можешь рассуждать о мужчинах, сестра? Не припомню, чтобы ты знала хоть каких-то мужчин. Я надеюсь, джентльмен с того конца улицы больше не донимает тебя?
Последовал горестный вздох.
— Нет, Ида. Не донимает. Но я говорю о мужчинах, похожих на мистера Баллинджера, которым отнюдь не слабо поставить перед собой цель в жизни и добиться ее.
Похоже, Ида была шокирована.
— Как ты сказала?
— Не слабо.
Пухленькая мисс Фрик казалась воплощенным укором.
— Не думаю, чтобы это слово раньше звучало в стенах «Маленькой Лощины». Наши родители, наверное, перевернулись в своих гробах.
Элламей Фрик не стала извиняться за свои слова.
— Я сильно в этом сомневаюсь, Ида. И потом, я просто выразила свое восхищение человеком, которому хватает смелости делать то, что он хочет делать. Хотела бы я быть такой же.
Для Иды Фрик это явно было откровением.
— И что бы ты тогда сделала?
— Жила бы полной жизнью. Не тряслась бы от страха. Рисовала. Отправилась бы в Париж. Провела бы целый день, а может, даже целых два дня, бродя по залам Лувра и наслаждаясь шедеврами живописи.
— Никогда не поздно сделать это, — мягко заметила Шайлер. — Ведь Париж — это город света и просвещения.
Мгновение Элламей Фрик безмолвствовала. Затем подняла взгляд и спросила:
— Я могу делать все, что угодно, со своей долей наследства, да, мистер Баллинджер?
— Да, мисс Фрик, это так, — заверил ее Трейс.
Ида тоже вдруг неожиданно поинтересовалась:
— Любопытно, так ли хороша французская кухня, как о ней говорят?
Трейс поставил чашку на стол.
— Мисс Грант должна знать ответ на этот вопрос. В конце концов, она прожила во Франции почти десять лет.
Шайлер подхватила нить разговора:
— Для такого гурмана как вы, мисс Фрик, вряд ли найдется место благодатнее, чем Франция.
Ида Фрик — со сползшей на ухо шелковой веточкой сирени — повернулась к сестре:
— Элламей…
— Да, сестра?
— Нам надо начать собираться.
— Собираться, Ида?
Розовощекая пухленькая женщина расправила плечи и провозгласила:
— Мы едем в Париж.
Надо было видеть, как внезапно преобразились обе женщины!
Шайлер с трудом пришла в себя.
— Какая чудесная идея, мисс Фрик. Если хотите, я могу дать вам координаты моих друзей, которые с удовольствием покажут вам Париж и Францию.
Чуть позже Шайлер и Трейс прощались с будущими путешественницами.
— Вы были очень любезны, — воодушевленно произнесла Шайлер. — Ваш кекс просто таял во рту, мисс Ида. А эти букеты, должно быть, из вашего сада, мисс Элламей? Не помню, чтобы мне когда-либо доводилось видеть такие красивые цветы. Вы оказали нам очень радушный прием.
В ответ Элламей Фрик разразилась потоком слов:
— Это мы должны быть вам благодарны, мисс Грант. Я никогда и не думала, что смогу увидеть Париж. Для меня это просто сказка, ставшая явью.
— Спасибо вам за рецепт, — присоединилась к сестре Ида. — Уверена, мы привезем с собой из-за океана много новых рецептов.
Когда гости пересекли лужайку и приблизились к своему автомобилю, сестры громко закричали им вслед:
— Оревуар!
Элламей Фрик нервно покусывала нижнюю губу — что было совсем нехарактерно для нее — и наблюдала, как элегантная мисс Грант и мужественный мистер Баллинджер направляются к своей машине. Наконец она высказала тревожившую обеих сестер мысль вслух:
— Я думаю, может, стоило им все рассказать, сестра?
Блеклые голубые глаза — они слишком часто казались лишенными мысли и безвольными — следили за удаляющимися фигурами.
— Не знаю.
Элламей тяжело вздохнула:
— Нет, наверное, будет лучше, если они сами узнают.