— Чушь? — спросила Энея.

— Демагогия, — поправил я. Энея улыбнулась и взъерошила свои короткие волосы.

— Рауль, друг мой, не того, что я говорю, они страшатся. А того, что делаю. Чему учу… делая… прикасаясь…

Я посмотрел на нее. Я уже почти забыл всю чепуху о Той-Кто-Учит в «Песнях» — эпической поэме Мартина Силена. Энея — и есть тот самый Мессия, чей приход описан в пророчествах старого поэта двести лет назад… или даже больше. Пока вроде бы ничто не указывало на то, что в Энее исполнится пророчество о новом Мессии… ничто — или почти ничто… она ведь вышла из Сфинкса в Долине Гробниц Времени на Гиперионе, и с чего бы вдруг Ордену неотступно преследовать и пытаться убить ее… и меня — того, кто оберегал ее на тернистом пути к Старой Земле.

— Что-то я не слышал в твоих поучениях ничего такого еретического или уж очень опасного, — мрачно сказал я. — Впрочем, я также не заметил, что ты делала что-либо, представляющее угрозу этой их Священной Империи. Я всматривался в далекие огоньки Талиесинского братства. Пустыня кругом — пустыня и темнота ночи. И сейчас, в ультраморфном сне — и не во сне даже, а в воспоминании, — я словно видел себя со стороны, из темноты ночи наблюдая за происходящим в освещенной хижине.

Энея покачала головой и отпила глоток чая.

— Ты, может, и не видишь, Рауль, а они — видят. Они уже относятся ко мне как к заразе. И они правы… именно это я и есть — для Церкви я именно вирус, как в древности вирус иммунодефицита на Старой Земле или Красная Смерть, прокатившаяся после Падения по Окраине… Вирус, который проникает в каждую клетку организма и репрограммирует ДНК этих клеток… или хотя бы достаточное количество клеток, чтобы организм сбился с толку, стал слабеть… и погиб.

В моем сне я парил над шатром Энеи, как ястреб в ночи, кружа в вышине среди чужих звезд над Старой Землей, и видел нас — девочку и мужчину, — сидящих при свете керосиновой лампы, как заблудшие души в затерянном мире, как, впрочем, оно и было.

Еще два дня боль то захватывала, то отступала от меня, и я безвольно плыл по течению, то погружаясь в беспамятство, то приходя в себя, как лодка в океане. Я пил очень много воды — женщины в голубом приносили мне воду в стеклянных бокалах.

Я брел до туалета и мочился через фильтр — хотел поймать камень, вызывающий эту дикую пульсирующую боль. Камня не было. И каждый раз я был вынужден возвращаться в кровать и ждать следующего приступа. И мне не приходилось ждать напрасно. Даже тогда я сознавал, что в этом весьма мало героики настоящего приключения.

Перед уходом — доктор отправилась к месту аварии скиммера дальше по реке — мне дали понять, что и у охранника, и у приходского священника есть комы и что, если со мной возникнут проблемы, они немедля сообщат на базу. Доктор Молина уведомила, что мне будет очень плохо, если командованию Флота придется снять с маневров скиммер, чтобы экстренно доставить арестованного. Кроме того, она велела мне пить как можно больше воды и почаще мочиться. Если камень так и не выйдет, она поместит меня в тюремный лазарет на базе и разрушит камень ультразвуком. Она оставила четыре дозы ультраморфа женщине в голубом и ушла не попрощавшись. Охранник — лузианин средних лет, вдвое тяжелее меня, с игольником в кобуре и нейростеком на поясе — заглянул в комнату, сердито глянул и вернулся на пост у входной двери.

Пора уже перестать называть главу дома «женщиной в синем». Первые несколько часов боли она была для меня только женщиной в синем — кроме того, что была моей спасительницей, конечно, — но уже в первый день я узнал, что зовут ее Дем Риа. Я узнал также, что ее главный брачный партнер — другая женщина, Дем Лоа, и еще есть молодой мужчина, третий в их брачной триаде, Алем Микайл Дем Алем; и что девочка-подросток, Сес Амбре, дочь Алема от предыдущего брака, а бледный мальчик, совсем лысый — которому на вид около восьми стандартных лет, — дитя этого союза, хотя я так и не выяснил, кто его биологическая мать… Его звали Бин Риа Дем Лоа Алем, и он умирал от рака.

— Наш деревенский доктор, старейшина… он умер в прошлом месяце, и замены ему не нашлось… прошлой зимой отправил Бина в нашу больницу в Кероа-Тамбат, но они только назначили лучевую и химиотерапию и посоветовали надеяться на лучшее, — рассказывала Дем Риа, сидя у моей постели.

В тот день Дем Лоа пристроилась рядом, на другом стуле с прямой спинкой. Я спросил о мальчике, чтобы не обсуждать собственные проблемы. Солнечный свет ложился густыми, красными как кровь мазками на глинобитные стены, и изысканные одежды женщин переливались всеми оттенками глубоких тонов кобальтовой сини. Кружевные занавеси дробили лучи на свет и тени, создавая диковинный узор. Мы болтали в промежутках между приступами боли. Спина болела так, словно по ней врезали тяжелой дубинкой, но это было еще вполне терпимо, если сравнивать с резким, пронизывающим ожогом боли, когда камень сдвигался. Доктор сказала, что боль — хороший признак, когда так болит, значит, камень движется. Постепенно основной очаг боли переместился в низ живота. Но доктор еще сказала, что, чтобы камень прошел, могут потребоваться месяцы, и это еще в том случае, если камень окажется достаточно маленьким, чтобы выйти самостоятельно. А многие камни, подчеркнула она, приходится распылять или удалять хирургическим путем… Я заставил себя переключиться и дальше обсуждать здоровье ребенка.

— Лучевая и химиотерапия, — повторил я. Почему-то эти слова вызвали у меня отвращение. Словно Дем Риа сказала, что врач прописал мальчику пиявки. В Гегемонии знали, как лечить рак, но почти все генные технологии были утрачены после Падения. А что не было утрачено, стало чересчур дорогостоящим для повсеместного применения, когда Великая Сеть канула в небытие. Имперский торговый Флот возил грузы и товары между звездами — но это было медленно, дорого и слишком мало. Медицина была отброшена на несколько веков назад. Моя мать умерла от рака — она отказалась от лучевой и химиотерапии, которые ей предложили в клинике. Но зачем лечить смертельный недуг, если есть крестоформ? Можно умереть и воскреснуть здоровым. Крестоформ излечивал даже некоторые наследственные болезни. А смерть, как неустанно повторяла Церковь, — таинство, столь же сакральное, как и воскресение. Об этом можно молиться. Теперь любой может преобразить боль и отчаяние болезни и смерти в торжество искупительной жертвы Христа. До тех пор, разумеется, пока этот любой носит крестоформ.

Я прокашлялся.

— Э… у Бина нет… Ну, я хотел сказать… — Ночью, когда мальчик махал мне рукой, его рубашка распахнулась, приоткрыв хилую грудь без крестоформа.

Дем Лоа покачала головой. Капюшон ее одеяния был из мерцающей переливчатой как шелк ткани.

— Никто из нас еще не принял крестоформ. Но отец Клифтон… э-э-э… убеждает нас…

Я мог только кивнуть. Боль в спине и в паху вернулась, пробежав как электрический ток по нервам.

Пожалуй, мне следует разъяснить, что означали разные цвета в одежде жителей Лок Чайлд-Ламонда на планете Витус-Грей-Балиан Б. Дем Риа рассказывала, что сто лет назад те, кто сейчас живет по берегам реки, переселились из звездной системы 9352-й Лакайля. Их мир, когда-то называвшийся Горечь Сибиату, был реколонизирован имперскими религиозными фанатиками. Новые колонизаторы дали ей другое название — Неизреченная Милость — и принялись обращать местные культуры, пережившие Падение. Культура Дем Риа — миролюбивая, философская, ориентированная на взаимодействие всех членов сообщества — предпочла обращению эмиграцию. Двадцать семь тысяч человек пожертвовали свое состояние и рискнули жизнью, чтобы снарядить древний ковчег и доставить всех — мужчин, женщин, детей, домашних животных и все-все-все после сорока девяти лет холодного сна на Витус-Грей-Балиан Б, где после Падения не выжил никто. Народ Дем Риа называл себя Спектральной Спиралью Амуа, по названию эпической философской симфонической голо-поэмы Хэлпула Амуа. В поэме Амуа цвета спектра метафорически символизировали человеческие ценности. Спиральные сочленения, наслоения, синергии и столкновения служили зримым выражением конфликтов, этими ценностями создаваемых. Спиральная симфония Амуа исполнялась с музыкой, стихами и голографическими изображениями, все вместе олицетворяло философское взаимодействие. Дем Риа и Дем Лоа объяснили, что их культура заимствовала значения цветов у Амуа: белый — цвет чистоты, интеллектуальной честности и физической любви; красный — страсть, искусство, политические убеждения и храбрость; синий — интроспективные откровения музыки, математики, индивидуальная терапия помощи другим; изумрудно-зеленый — созвучие с природой, контакт с техникой, сохранение вымирающих видов; черный — цвет мистерий, и так далее. Тройной брак, непротивление и другие особенности культуры возникли частично из философии Амуа и в большей степени — из богатой общинной культуры народа Спирали, созданной на Горечи Сибиату.

— Значит, отец Клифтон убеждает вас прийти в Церковь? — спросил я, когда боль немного отступила.

— Да, — сказала Дем Лоа.

Их супруг, Алем Микайл Алем, вошел в комнату и сел на подоконник. Он внимательно слушал, но говорил мало.

— Ну а вы что? — Я осторожно повернулся. Я не просил дать мне ультраморф уже несколько часов. Скажу честно, мне страшно хотелось его попросить.

— Если мы все примем крест, маленького Бина Риа Дем Лоа Алема отправят на базу в Бомбасино. Даже если они не смогут его вылечить, Бин вернется к нам… после… — Дем Риа опустила голову и спрятала руки в складках одежды.

— Они не позволят принять крест только Бину? — догадался я.

— Конечно… Они всегда стоят на том, что обратиться должна вся семья. Впрочем, это можно понять… Отец Клифтон очень расстроен, но он надеется, что мы примем Иисуса Христа и примем не слишком поздно…

— А ваша дочь, Сес Амбре — ей бы хотелось стать христианкой? — спросил я и тут же понял: это слишком личное, о таком не спрашивают. Но мне было интересно, да и размышления об этой мучительной дилемме отвлекали от моей вполне реальной, но куда менее значимой боли.

— Сес Амбре хочет стать возрожденной христианкой и полноправной гражданкой Священной Империи, — ответила Дем Лоа, поднимая голову. — Тогда ей позволят посещать церковную академию в Бомбасино или в Кероа-Тамбат. Она считает, что там ее ждут интересные брачные перспективы.

Я раскрыл было рот, передумал, а потом все-таки сказал:

— Но ведь тройной брак не… Разве Церковь позволит…

— Нет, — сказал Алем. Он нахмурился, серые глаза смотрели грустно. — Церковь не допускает ни однополых, ни полигамных браков. Наша семья погибнет.

Я заметил, как все трое обменялись взглядами… и в этих взглядах была такая любовь и такой страх потери, что это на долгие годы останется со мной.

Дем Риа вздохнула:

— В любом случае это неизбежно. И отец Клифтон прав… мы должны сделать это сейчас, ради Бина, а то дождемся: он умрет истинной смертью, мы потеряем его навсегда… и только потом примем крест. Уж лучше водить нашего мальчика на воскресную мессу и слушать, как он смеется, чем ходить в собор, чтобы поставить свечу за упокой его души.

— Почему неизбежно? — удивился я. Дем Лоа пожала плечами.

— Наше общество Спектральной Спирали зависит от всех его членов… Все витки и составляющие Спирали должны быть на своем месте, чтобы взаимодействовать, работать ради прогресса и добра. Но все больше и больше людей Спирали покидают свои цвета и принимают крестоформ. Ядро долго не продержится.

Дем Риа коснулась моего локтя, как бы желая подчеркнуть то, что скажет дальше:

— Все-таки они не сумели нас принудить. — Ее голос звучал как шелест ветра в кружеве занавесей за ее спиной. — Мы способны оценить и чудо воскрешения, но… — Она замолчала.

— Но это очень тяжело, — договорила Дем Лоа, и ее ровный голос вдруг сорвался.

Алем Микайл Дем Алем поднялся с подоконника, подошел к своим супругам и, опустившись на колени, невыразимо нежно коснулся запястья Дем Лоа, а другой рукой обнял Дем Риа. На мгновение они забыли все, и меня тоже, в своей любви и скорби.

А потом вернулась боль, пронзила раскаленным копьем, проникая как лазер в спину и пах. Я громко застонал, не в силах удержаться.

Трое разомкнули объятия, и Дем Риа протянула руку за шприцем с очередной дозой ультраморфа.

Сон был все тот же — я лечу в ночи над Аризоной, внизу пустыня, я смотрю на себя и Энею: мы пьем чай и болтаем под навесом у ее домика, на этот раз разговор ушел далеко от воспоминания о нашем реальном разговоре той ночью.

— Это как ты — вирус? — спросил я. — Как это так получается, что то, чему ты учишь, чему бы ты ни учила, — угроза для огромной могущественной Империи?

Энея смотрела прямо перед собой, в черную пустоту, вдыхая ночные ароматы. И она не повернулась ко мне.

— Знаешь, в чем главная ошибка в «Песнях» дяди Мартина, Рауль?

— Нет, — сказал я. За прошедшие годы она уже сообщала о выявленных ошибках, пропусках и неверных предположениях — да и вместе мы обнаружили несколько во время путешествия на Старую Землю.

— Их две, — тихо сказала Энея. В ночной пустыне раздался крик ястреба. — Первое — он верил тому, что сообщил моему отцу Техно-Центр.

— Насчет того, что они — те, кто похитил Землю? — уточнил я.

— Насчет всего, — поправила Энея. — Уммон лгал кибриду Джона Китса. — Почему? — удивился я. — Ведь они собирались уничтожить его. Наконец Энея повернулась ко мне:

— Там была моя мать, чтобы записать разговор. И Центр знал, что она расскажет все старому поэту.

Я задумчиво кивнул:

— А он приведет это как достоверный факт. Но с какой стати им было лгать?…

— Вторая ошибка более серьезна, — не повышая голоса, перебила Энея. Небо на северо-западе по-прежнему чуть светилось. — Дядюшка Мартин верил, что Техно-Центр — враг человечества.

Я поставил чашку на камень.

— Ошибка? А что, Иск-Ины нам не враги? — Энея не ответила. Я принялся загибать пальцы. — Во-первых, из «Песней» следует, что Центр стоял за нападением на Гегемонию — за той атакой, которая привела к Падению. Не Бродяги, а именно Центр. Церковь это отрицает и винит во всем Бродяг. Ты хочешь сказать, что Церковь права, а старый поэт — нет? — Нет. Атаку спланировал Центр.

— Миллиарды погибших… — Я чуть не плюнул от возмущения. — Гегемония уничтожена. Великая Сеть уничтожена. Мультилинии уничтожены… — Техно-Центр не обрубал мультилиний.

— Ладно. — Я перевел дыхание. — Их обрубили некие загадочные сущности… Скажем, твои медведи, тигры и львы. Но ведь атаку-то организовал Центр…

Энея кивнула и подлила себе чая.

Я загнул второй палец.

— Второе. Техно-Центр использовал порталы как каких-то космических пиявок, паразитирующих на человеческих нейронных сетях для их этого самого чертова проекта Высшего Разума — да или нет? Всякий раз тот, кто телепортировался… использовался… этими… этими самыми Иск-Инами. Так или не так?

— Именно так, — сказала Энея.

— Третье. — Я загнул следующий палец. — В поэме Рахиль — дочь паломника Сола Вайнтрауба, которая пришла из будущего сквозь Гробницы Времени, — говорит о том времени, которое придет… — я процитировал, — «разразится последняя война между создателем Техно-Центра — Высшим Разумом — и человеческим духом». Это ошибка?

— Нет.

— Четвертое, — сказал я, начиная чувствовать себя последним идиотом, демонстрирующим упражнения по загибанию пальцев, но к этому моменту я уже был достаточно зол, чтобы продолжить. — Разве Центр не признался твоему отцу, что создал его… создал кибрид Джона Китса… только как приманку для — как они это называли? — эмпатической составляющей человеческого Высшего Разума, который, как предполагалось, возникнет когда-нибудь в будущем?

— Так они говорили, — согласилась Энея, потягивая чай. Похоже, все это ее забавляло. А я еще больше озлился.

— Пять. — Я загнул последний палец на правой руке, теперь я показывал ей кулак. — Разве не Центр — о черт!… — не Центр приказал Ватикану поймать и убить тебя на Гиперионе, на Возрождении-Вектор, на Роще Богов… половину пути по спиральному рукаву?

— Да, — спокойно сказала Энея.

— И разве не Центр, — сердито продолжал я, напрочь забыв про счет на пальцах и про то, что мы, собственно, говорим об ошибках старого поэта, — создал эту особь женского пола… эту… эту тварь… ведь она отрубила бедному А.Беттику руку на Роще Богов и, не вмешайся тогда Шрайк, унесла бы твою голову в сумке? — Я погрозил неизвестно кому кулаком, так я был зол. — Разве не этот сраный Центр пытался прикончить меня заодно с тобой и, наверное, таки прикончит, если у нас хватит дури когда-либо опять сунуться в пространство Ордена?

Энея кивнула.

Я почти задыхался, как после спринтерской дистанции.

— Ну и? — неубедительно закончил я, разжимая кулак.

Энея коснулась моего колена — и, как всегда, меня словно током дернуло.

— Рауль, я не утверждала, что Центр не замышляет всякие пакости. Я всего лишь сказала, что дядюшка Мартин ошибался, изображая его врагом человечества.

— Но если все это правда… — Я в ошалении замотал головой.

— Это элементы Техно-Центра напали на Гегемонию перед Падением, — пояснила Энея. — Мы знаем, — ведь мой отец побывал там с Уммоном, — что Техно-Центр не пришел к согласию по многим вопросам.

— Но… — начал я.

Энея подняла руку, и я умолк.

— Они использовали наши нейронные сети для создания своего проекта Высшего Разума, но ни из чего не следует, что это повредило людям.

Ну и ну! Вот это объяснение — при мысли о том, что Иск-Ины используют человеческие мозги как нейронную пузырьковую память, меня чуть не вывернуло наизнанку.

— Они не имеют права!

— Конечно, нет, — согласилась Энея. — Им бы следовало спросить разрешения. И что бы ты сказал?

— Что?! Трахнуть себя в задницу! Вот что! — завопил я, тут же осознав всю абсурдность подобного пожелания применительно к Иск-Инам. Энея улыбнулась.

— Ты должен помнить, что мы использовали их ментальную энергию для наших собственных целей больше тысячи лет. Не думаю, что мы спрашивали позволения их предков, когда создали первый кремниевый Иск-Ин… или первый магнито-пузырьковый… или на основе ДНК.

— Это совсем другое. — Я сердито отмахнулся.

— Ну да, конечно. Группа Иск-Инов, носящая прозвище Богостроителей, создала для людей немало проблем в прошлом и еще создаст в будущем — включая попытку убить нас с тобой, — но они всего лишь часть Техно-Центра.

Я покачал головой.

— Не понимаю, детка, — сказал я уже немного мягче. — Ты действительно утверждаешь, что есть плохие Иск-Ины и хорошие Иск-Ины? Ты что, забыла — они же на самом деле рассматривали вариант полного уничтожения человеческой расы! И они ведь это сделают, даже если мы попробуем им помешать. Ну так и что, по-твоему, они не враги человечества?

Энея опять коснулась меня. В темных глазах читалась тревога.

— Не забывай, Рауль, человечество уже было близко к самоуничтожению. Капиталисты и коммунисты готовы были взорвать Землю, а ведь тогда была только одна планета. И ради чего?

— Ну да, — вяло согласился я, — но…

— А Церковь и сейчас готова уничтожить Бродяг. Это геноцид… и мало того — геноцид в невиданных доселе масштабах.

— Ну… Церковь… да и многие другие… не считают Бродяг человеческими существами.

— Ерунда! — возразила Энея. — Они человеческие существа. Они эволюционировали из людей со Старой Земли, как и Иск-Ины Техно-Центра. Все три расы — сироты в грозу.

— Все три расы… — повторил я. — Господи Боже, Энея, ты что, причисляешь Техно-Центр к человечеству?

— Мы сами создали их, — кротко сказала она. — Поначалу мы применяли человеческие ДНК для увеличения вычислительной мощности Иск-Инов. Мы привыкли к роботам. Они создали кибридов из ДНК человека и Иск-Инов. И сейчас у власти человеческое сообщество — и вся слава, вся власть принадлежит ему, потому что оно установило завет с Богом… — человеческим Высшим Разумом. Быть может, в Техно-Центре аналогичная ситуация — я имею в виду власть Богостроителей.

Я ошарашенно уставился на нее. Я ничего не понимал.

Энея положила обе руки на мое колено. Я чувствовал заряд ее прикосновения через ткань брюк.

— Рауль, ты помнишь, что сказал Иск-Ин Уммон второму кибриду Китса? Этот фрагмент «Песней» достоверен. Уммон говорил буддийскими коанами… или по крайней мере это звучит так в интерпретации дядюшки Мартина.

Я закрыл глаза, припоминая эту часть эпической поэмы. Давно, очень давно мы с бабушкой сидели у костра и по очереди читали поэму наизусть. Энея начала произносить слова, едва они всплыли в моей памяти.

— Вот что сказал Уммон второму кибриду Китса:

Ты должен понять/

Китс/

единственным выходом для нас было создание гибрида/

Сына Человека/

Сына Машины\\

И это прибежище должно быть таким привлекательным/

чтобы беглое Сопереживание даже не смотрело на прочие обиталища\

Сознание почти божественное какое только могли предложить тридцать человеческих поколений/

воображение свободно странствующее через пространство и время\\

И благодаря этим дарам и соответствиям/

образовать связь между мирами/

которая позволила бы этому миру ладить с обеими сторонами

Я потер щеку и задумался. Ночной ветерок шевелил брезентовый полог шатра и доносил дурманящие запахи пустыни. Чужие звезды светили у горизонта над старыми горами Старой Земли.

— Эмпатия, по общему мнению, исчезнувшая составляющая человеческого ВР, — медленно проговорил я, словно разгадывая загадку. — Часть нашего эволюционировавшего сознания, вернувшаяся назад во времени. — Энея посмотрела на меня. — Под гибридом разумелся кибрид Джона Китса. Сын Человека и Машины.

— Нет, — тихо возразила Энея. — Это вторая ошибка дядюшки Мартина. Кибриды Китса не были созданы, чтобы стать прибежищем для Сопереживания в этот период. Они были созданы, чтобы стать орудием слияния Техно-Центра и человечества. Короче, чтобы появился ребенок.

Я посмотрел на ее маленькие детские руки.

— Значит, ты — «сознание почти божественное, какое только могли предложить тридцать человеческих поколений»? — Энея пожала плечами. — И у тебя есть «воображение, свободно странствующее сквозь пространство и время»?

— Оно у всех людей есть, — сказала Энея. — Разница в том, что я — в мечтах или в воображении — вижу то, что действительно случится. Помнишь, я сказала тебе, что помню будущее?

— Угу.

— Вот сейчас я вспомнила, что через несколько месяцев тебе приснится наш разговор. Ты будешь лежать в постели — с ужасной болью — на планете с очень сложным названием, и вокруг тебя будут люди в голубом…

— Чего-чего?

— Не бери в голову. Это обретет смысл, лишь когда наступит. Все невероятности исполняются, когда волны вероятности коллапсируют в событие.

— Энея, — услышал я собственный голос, поднимаясь над пустыней все выше и выше, и увидел далеко внизу маленькие фигурки — себя и девочку, — скажи мне, в чем твой секрет?… Что делает тебя мессией, этой «связью между мирами»?…

— Хорошо, Рауль, хорошо, любимый… — Она вдруг превратилась во взрослую женщину — за мгновение до того, как я поднялся слишком высоко на крыльях сна, чтобы различать детали или слышать. — Я скажу тебе. Слушай.