Ночь (№1) - Лето ночи

Дэн Симмонс

Лето ночи

Уэйну, который был там, когда это все случилось.

Глава 1

Старая Центральная Школа стояла непоколебимо и упрямо, храня свои тайны и свое безмолвие. Меловая пыль сорока восьми лет кружилась в редких проблесках солнечного света, и воспоминания о тех, кто ушел за более, чем восемь десятилетий, витали над темными лестницами и полами, окрашивая застоявшийся воздух махагоновым запахом гробов. Стены Старого Централа были столь толстыми, что, казалось, поглощали все звуки, а свет, лившийся сквозь высокие старинные окна с искривленными от времени и собственной тяжести стеклами, имел легкий оттенок сепии.

Время в Старом Централе текло, если оно текло вообще, медленно. Гулкое эхо шагов плыло вдоль коридоров и парило над лестницами, но звук его был странно приглушен и никак не совпадал с движением в полумраке.

Первый камень Старого Централа был заложен в 1876 году, в тот год, когда армия генерала Кастера была наголову разбита под Литл Бигхорн, рекой, что текла далеко на западе, и в тот год, когда к столетней годовщине Нации, в Филадельфии был продемонстрирован собравшимся первый телефонный аппарат. Старый Централ был заложен в Иллинойсе, как раз на половине пути между этими двумя событиями, но в стороне от движения истории.

К весне 1960 года Старая Школа уже была похожа на тех древних учителей, который преподавали в ней: слишком старая, чтобы продолжать работать, но слишком самолюбивая, чтобы согласиться на отставку. Словом, сохраняющая горделивую осанку скорее по привычке и из простого нежелания склониться. Бесплодная сама, озлобленная старая дева, Старая Школа десятилетиями вынашивала чужих детей.

Девочки играли с куклами в сумраке ее огромных классных комнат и коридоров, а повзрослев, умирали родами. Мальчики с криками носились по рекреациям и отбывали наказание в темных, запертых чуланах, а потом находили вечный покой в местах, никогда не упоминавшихся на уроках географии: Сан Хуан Хилл, Белливуд, Окинава, Омаха Бич, Порк Чоп Хилл и Инчхон.

В начале своей жизни Старый Централ был окружен приветливыми молоденькими саженцами, стоявшие первыми стройные вязы укрывали тенью нижний этаж классных комнат в теплые дни мая и сентября. Но с годами ближние к школе деревья умерли, а уцелевшие гигантские вязы, по периметру окаймлявшие участок Школы, стояли молчаливыми стражами, от старости и болезней ставшие уродливо сучковатыми и высохшими.

Некоторых из них срубили и куда-то увезли, но большинство осталось, и тени от их голых ветвей тянулись по игровым площадкам и спортивным полям и казались узловатыми руками самого Старого Централа.

Путешественники, направлявшиеся в Элм Хэвен, если им случалось свернуть с Хард Роуд и пройти пешком два квартала, чтобы посмотреть на Старую Школу, часто ошибались, принимая ее либо за несоразмерно большую Судебную Палату, либо за неправильно размещенное здание Совета Округа, тщеславие жителей которого вызвало абсурдные размеры этого строения. Действительно, вследствие каких причин в городке с населением в без малого две тысячи человек было построено огромное четырехэтажное здание, к тому же размещенное на отдельном участке? Затем эти самые путешественники обращали внимание на оборудование детских площадок и понимали, что перед ними школа. Причем школа довольно странная: витиевато украшенная медью и бронзой башня пошла прозеленью по черной островерхой крыше, расположенной в пятидесяти футах над землей; каменные арки, несомненно относящиеся к стилю ричардсонианского романтизма, змеями извивались над высоченными, не менее двенадцати футов, окнами; россыпь круглых и овальных витражей на фасаде создавала впечатление какого-то странного гибрида школы и кафедрального собора; мансардные окна под ажурными карнизами, напоминавшие окна швейцарских шато, пялились на прохожих с щипцовой крыши; странные волюты, образующие орнамент над фальшивыми дверьми и слепыми окнами и, как венец всего, наиболее сильно поражала прохожего огромность, неуместность и какая-то зловещесть размеров Школы. Старый Централ, с тремя рядами его окон, глядящих с четырех этажей, с чрезмерно тяжелыми карнизами и остроконечными мансардными окошками, с горбатой крышей и пошлой башней, никак не походил на школу такого скромного городка.

Если же путешественник имел хотя бы незначительное понятие об архитектуре как таковой, он (или она) непременно бы остановился на тихой мощеной улице, вышел из машины, затаил дыхание и щелкнул бы затвором фотоаппарата.

Но даже за эти доли секунды наблюдатель бы непременно заметил, что высокие окна похожи на огромные, черные дыры, — как будто они были спроектированы скорее для того, чтобы поглощать свет, а не отражать или рассеивать его, — что ричардсонианский романтизм, второй Ампир или итальянские мотивы были привиты на брутальную, примитивную архитектуру, которую можно атрибутировать как Школьную Готику Центральных Штатов, и что окончательное впечатление оставляло не поражающее воображение здание и даже не его любопытная архитектура, а именно размер, чрезмерность и шизофреничность огромной массы кирпича и камня, втюханных в эту, спроектированную очевидно сумасшедшим, школу.

Некоторые из путешественников, игнорируя или стараясь не поддаваться растущему чувству дискомфорта, могли бы навести справки о Старом Централе или даже поехать в Оук Хилл, главный городок округа, просмотреть записи о нем. В таком случае им удалось бы обнаружить, что он являлся частью генерального плана восьмидесятилетней давности, согласно которому в округе надлежало построить пять грандиозных школ -Северовосточную, Северо-западную, Центральную, Юго-Восточную и Юго-Западную. Разумеется, Старый Централ оказался первой и единственной из построенных.

В семидесятых годах прошлого века Элм Хэвен был значительно больше, чем теперь, отчасти благодаря железной дороге (ныне полностью заброшенной), а отчасти благодаря массовому наплыву иммигрантов, привлеченных из Чикаго амбициозными устремлениями городского совета Элм Хэвена. Население округа, в 1875 году составлявшее двадцать восемь тысяч, к 1960 году уменьшилось до двенадцати тысяч, причем большинство из них составляли фермеры. Элм Хэвен насчитывал в том же, 1875 году, 4300 человек, и судья Эшли, миллионер и главный вдохновитель постройки Старого Централа, предсказывал, что скоро город опередит по числу жителей Пеорию и когда-нибудь станет соперником Чикаго.

Архитектор, которого судья Эшли привез откуда-то с востока — некий Солон Спенсер Олден — учился как у Генри Хобсона Ричардсона, так и у Р.М. Ханта, и кошмарный плод этого обучения отразил только темные стороны романского Ренессанса без того великолепия и открытости, которые предлагали сооружения чисто романского стиля.

Судья Эшли настаивал — и городок с радостью принял его теорию -что школа должна быть построена с учетом того обстоятельства, что позднее в ней будут учиться целые поколения детей Великого Округа. В здании располагались не только младшие и средние классы, целый этаж был отведен под старшие классы — использовался он, правда, только до войны — а также имелись помещения, в которых должны были разместиться городская библиотека и даже колледж, создание которого считалось непременным.

Но ни один колледж не был создан не только в Элм Хэвен, но даже и во всем округе. В 1919 году огромный дом судьи Эшли сгорел дотла, когда во время Депрессии того же года его сын разорился. На долгие годы Старый Централ остался средней школой, в которую ходило все меньше и меньше детей, по мере того как люди покидали город и другие школы возводились в новых местах.

Третий этаж, предназначенный для старших классов, оказался совершенно ненужным уже к 1920 году, когда в Оук Хилл построили настоящую высшую школу. Заброшенные классы были оставлены во власти паутины и темноты. В 1939 году городская библиотека выехала из сводчатого зала средней школы и огромный бельэтаж, все стены которого были забраны полками, стоял пустым, немо взирая на немногих учеников, семенящих по огромному проходу или сидящих в полутемном зале подвальных катакомб, и напоминавших беженцев в каком-то давно заброшенном городе невообразимо давнего прошлого.

Наконец, осенью 1959 года, новый городской совет и совет школ округа порешили, что Старый Централ пережил свое время, что этот архитектурный монстр — даже в его выпотрошенном состоянии — слишком неудобен для ремонта и дорог для отопления, и что все сто тридцать четыре учащихся должны быть переведены в новую совместную школу в Оук Хилл осенью 1960 года.

Но весной того же года, в последний день школьных занятий, всего за несколько часов до насильной отставки, Старая Центральная Школа все еще стояла непоколебимо и упрямо, храня свои тайны и свое безмолвие.

Глава 2

Шестиклассник Дейл Стюарт сидел за партой в одном из классов Старого Централа и ни капли не сомневался в том, что последний день школьных занятий — это наихудшее из наказаний, выдуманных взрослыми для детей.

Время тянулось медленнее, чем в приемной дантиста, медленнее, чем после ссоры с мамой, когда он ожидал прихода отца, чтобы получить свое, медленнее, чем... Оно тянулось просто ужасно медленно.

Часы, висевшие на стене над головой Старой Задницы Дуплетом, показывали 2 часа 43 минуты. Календарь на той же стене информировал всех о том, что сегодня среда, первое июня 1960 года, последний день школьных занятий, последний скучный день, который Дейлу и другим оставалось вытерпеть в чреве Старого Централа. Но при всех их намерениях и целях время словно бы остановилось, причем остановилось так плотно, что Дейл чувствовал себя увязшим в янтаре насекомым, как паук в том желтом камне, который отец Каванаг одолжил однажды Майку.

Делать было совершенно нечего. Все учебники шестиклассники сдали в школьную библиотеку еще в половине второго, и миссис Дуббет их проверила, скрупулезно отмечая повреждения, нанесенные последними обладателями, хотя Дейл понятия не имел, каким образом она могла отличить повреждения этого года от предыдущих... И когда все было закончено, а в классной комнате не осталось ничего, кроме пустых досок объявлений и выскобленных деревянных полов, именно тогда Старая Задница Дуплетом летаргически предложила ученикам «что-нибудь почитать». При этом ей было отлично известно, что книги, взятые в школьной библиотеке, были сданы учениками еще в прошлую пятницу под страхом не выдачи им табелей с итоговыми отметками.

Дейл, конечно, мог бы принести что-нибудь почитать из дома, например, книжку о Тарзане, которую он оставил на кухонном столе, когда приходил домой на обед, или один из сборников фантастики, который он тоже читал на этих днях, но хотя Дейл прочитывал по несколько книг в неделю, школа ему не казалась местом для чтения. Это было заведение, где полагалось сидеть на уроках, слушать учителей и давать ответы до того простые, что даже шимпанзе могла бы отыскать в учебнике правильный ответ.

Итак, Дейл и остальные двадцать шесть его одноклассников томились во влажном и душном классе, а небо снаружи потемнело, обещая бурю, и тусклый воздух в Старом Централе тоже потемнел, и само лето застыло у порога школы, как застыли стрелки на часах, и пыльная духота Старого Централа лежала на них подобно одеялу.

Дейл сидел за четвертой партой во втором ряду справа. Со своего места он отлично видел коридор, темневший за входом в раздевалку, дверь в пятый класс, где сидел его лучший друг Майк О'Рурк, также ожидавший конца школьного года. Майк был ровесником Дейла... Даже на месяц старше.... но после того, как его оставили на второй год в четвертом классе, мальчиков разделила пропасть величиной в целый год. Майк воспринял случившееся с тем же апломбом, с каким он воспринимал большую часть жизненных коллизий — посмеялся над своей неудачей и остался прежним верховодом на школьном дворе и среди друзей. И не проявил ни малейшей обиды на миссис Гроссейнт, старую каргу, которая оставила его на второй год из... Лично Дейл в этом ничуть не сомневался... Из чистой злобы.

В самом классе тоже сидело несколько приятелей Дейла: например, Джим Харлен, которого сажали за переднюю парту первого ряда, чтобы миссис Дуббет могла приглядывать за ним. Сейчас Харлен положил голову на руки, а его глаза с пляшущими в них искорками оглядывали класс. Дейл старался не показать, что видит этот танец. Харлен заметил, что Дейл смотрит на него и скорчил рожу. Рот у него был подвижной, как у клоуна.

Старая Задница Дуплетом кашлянула и Харлен живо повернулся к доске.

В ряду у окон сидели Чак Сперлинг и Диггер Тейлор — приятели, классные вожаки, заводилы. Шутники. Дейл не часто видел Чака и Диггера вне школы, разве что на играх Малой Бейсбольной Лиги и на практике. За Диггером сидел Джерри Дейзингер, как всегда в поношенной, застиранной футболке. После занятий все носили футболки и джинсы, но только самые бедные из учеников, такие как Джерри и братья Корди Кук надевали их в школу.

Позади Джерри была парта этой самой Корди. Сейчас ее простецкое, круглое, с каким-то туповатым выражением, лицо было обращено к окну, хоть было ясно, что она там ничего не видит. Корди жевала резину — она всегда ее жевала — но по каким-то странным причинам миссис Дуббет никогда этого не замечала и не делала девочке выговоров. Вот если бы Харлен или кто другой из классных фигляров позволил себе такое, миссис Д.

Тут же выгнала бы их... Но для Корди это было ее постоянным состоянием. Дейл пока не слыхал о существовании класса жвачных животных, но вид жующей Корди всегда напоминал ему корову, пережевывающую жвачку.

За Корди, полным ей контрастом, за последней партой в их ряду сидела Мишлен Стаффни, хорошенькая и чистенькая девочка в тонкой зеленой блузке и коричневой юбке. В ее рыжих волосах играли солнечные блики и даже отсюда Дейлу была отлично видна россыпь веснушек на ее белой, почти прозрачной коже.

Словно почувствовав его взгляд, Мишлен подняла глаза от книжки и, хоть она не улыбалась, но намек на понимание заставил учащенно забиться сердце одиннадцатилетнего мальчугана.

Не все из друзей Дейла сидели здесь. Кевин Грумбахер учился в пятом классе, но он и вправду был на девять месяцев младше. А брат Дейла, Лоуренс, томился на первом этаже, в третьем классе, где преподавала миссис Хоу.

Приятель Дейла Дьюан Мак Брайт находился здесь же. Дьюан — в два раза толще, чем самый толстый из их одноклассников, — заполнял собой почти все сиденье третьей парты в среднем ряду. Как всегда он торопливо что-то писал в стареньком блокноте, который вечно таскал с собой. Его давно нестриженные волосы торчали вихрами, он то и дело автоматически поправлял очки, чуть хмурился, перечитывая написанное, и снова склонялся к листу. Несмотря на жару Дьюан был в той же фланелевой рубашке и тех же вельветовых брюках, которые носил всю зиму. Дейл не помнил, чтобы когда-нибудь он видел приятеля в другом наряде, например, в джинсах и футболке, хоть, в отличие от него самого, Дьюан был фермерским сынком. Дейл, Майк, и Кевин с Джимом были городскими ребятами... А Дьюан к тому же должен был выполнять всю работу по дому.

Дейл встрепенулся. Уже 2 часа 49 минут. Школьный день, по каким-то совершенно загадочным причинам, в числе которых было, например, расписание автобуса, заканчивался в 3.15.

Со скуки мальчик уставился на портрет Джорджа Вашингтона на передней стене и в десятитысячный раз задумался, почему это школа предпочла приобрести копию незаконченного портрета великого президента. Затем он перевел взгляд на потолок, четырнадцать футов от пола, на окна, не меньше десяти футов высотой, затем оглядел коробки с книгами, сложенные на полках книжных шкафов, и задумался над тем, что сделают с учебниками. Их перевезут в новую школу? Или сожгут? Скорее последнее, поскольку Дейл не мог себе представить эти ветхие, потрепанные книжки в той новенькой школе, смотреть которую его как-то возили родители.

Два часа пятьдесят минут. Двадцать пять минут до наступления настоящего лета, до обещанной свободы.

Дейл уставился на Старую Задницу Дуплетом. Кличка не была злой или насмешливой, училка всегда была именно Старой Задницей Дуплетом. Целых тридцать восемь лет миссис Дуббет и миссис Дугган делили преподавание в шестых классах — первоначально в смежных помещениях, затем, по мере того, как популяция учащихся сильно уменьшилась, это было примерно тогда, когда родился Дейл, — в одном и том же классе. Миссис Дуббет преподавала чтение, письмо и общественные науки в первой половине дня, а миссис Дугган — математику, естественные науки, правописание и каллиграфию после обеда.

Эта пара была Орестом и Пиладом Старого Централа — худая, высокая, порывистая миссис Дугган и низенькая, толстая и медлительная миссис Дуббет. Голоса их тоже были почти совершенно различными по тембру и тону, но их жизни странно наложились одна на другую — старые викторианские особнячки по соседству на Брод Авеню, одна и та же церковь, одни и те же курсы в Пеории, каникулы во Флориде, и две незавершенные личности каким-то образом, соединив общий опыт и общие недостатки, создали личность вполне совершенную.

Этой зимой, в последний год владычества Старого Централа, как раз перед Днем Благодарения, миссис Дугган заболела. «Рак», сказала миссис О'Рурк матери Дейла, когда думала, что мальчики ее не слышат. Миссис Дугган не вернулась в класс и после рождественских каникул, ее предметы, «только до возвращение Коры», взяла на себя миссис Дуббет. Она, хоть и явно презирала эти дисциплины, не хотела, чтобы присутствие другого учителя подтверждало слухи о серьезности болезни ее друга. К тому же она ухаживала за больной, сначала в высоком розовом доме на Брод Авеню, потом в больнице, до тех пор, пока однажды утром по школьному двору не прошелестела весть о том, что миссис Дугган умерла. Это было накануне Дня Святого Валентина.

Похороны состоялись в Давенпорте и никто из учащихся на них не присутствовал. Похоже, что никого бы не было, даже если б они проходили в самом Элм Хэвен. Миссис Дуббет вернулась в школу двумя днями позже.

Дейл еще раз взглянул на пожилую учительницу и почувствовал, как в нем шевельнулось что-то похожее на жалость. Она была по-прежнему толстой, но теперь ее масса свисала словно слишком просторное пальто. Когда она поднимала руки, подушки предплечий колыхались в воздухе как гофрированная бумага. Глаза запали и ввалились в глазницы так сильно, что казалось, будто их окружают синяки. Сейчас учительница сидела, уставясь в окно, с таким же безнадежным и тупым выражением, какое было у Корди Кук. Ее когда-то голубоватые волосы пожелтели у корней и висели неопрятными прядями, а платье сидело так прекрасно, что казалось незастегнутым. Вокруг нее витал тот же неприятный запах, что и вокруг миссис Дугган перед Рождеством, вспомнил Дейл.

Он вздохнул и заерзал на месте. Было 2 часа 52 минуты.

В темном холле послышалось легкое движение и мелькнула крадущаяся тень, в которой Дейл узнал Тубби Кука, толстого и придурковатого брата Корди. Тот заглядывал в класс, пытаясь привлечь внимание сестры, но при этом остаться незамеченным учительницей. Это было бесполезно. Корди сидела, загипнотизированная видом небес и вряд ли б отвлеклась, даже если бы брат швырнул в нее кирпичом.

Дейл легким кивком поприветствовал мальчишку. Здоровенный четвероклассник в комбинезоне с нагрудником показал ему кукиш, помахал чем-то похожим на листок-разрешение отлучиться в туалет и скрылся в темноте коридора.

Дейл опять поерзал. Ему и друзьям иногда приходилось играть с Тубби, несмотря на то, что Куки жили в одной из толевых лачуг, расположенных на шлаковых отвалах у элеватора за железной дорогой. Тубби, конечно, был толстым, уродливым, тупым и довольно грязным, а также проявлял самое безнадежное невежество, какое Дейл только мог себе представить у четвероклассника, но все это не давало повода дискриминировать его участие в забавах группы городских ребят, называвших себя Велосипедный Патруль. Впрочем, Тубби не так уж часто домогался этой чести у Дейла и его друзей.

Дейл на секунду задался вопросом, куда собрался этот болван и снова взглянул на часы. Было все еще два часа пятьдесят две минуты.

Пауки в янтаре.

Тубби прекратил попытки привлечь внимание сестры и направился к лестнице, пока его не засекла Старая Задница Дуплетом или еще какая-нибудь из училок. Миссис Гроссейнт, действительно, дала ему разрешение посетить туалет, но это еще не означало, что кто-то из старых кошелок не может завернуть его обратно в класс, если увидит, как он слоняется по коридорам.

Тубби зашаркал по лестнице, попутно отметив, как стерли подошвы целых поколений учеников широкие деревянные ступени, направляясь к площадке под круглым окном. Свет, падающий из него, был красным и каким-то болезненным из-за грозы, собиравшейся на улице. Тубби проскользнул под рядами пустых книжных полок, расположенных в бельэтаже и принадлежавших когда-то городской библиотеке, но пустота их не поразила его. Полки опустели задолго до того дня, когда Тубби впервые пришел в школу.

Он ужасно торопился. До конца занятий оставалось меньше получаса, а ему нужно было успеть навестить мальчишеские умывальные комнаты в подвале прежде, чем день закончится и эту старую развалину запрут навсегда.

На первом этаже было чуть светлее и оживленнее из-за гомона малышей, поскольку на этом этаже располагались классы с первого по третий. Это обстоятельство делало здешние места несколько приветливее, чем остальные этажи школы. Тубби поспешил миновать открытое пространство, прежде чем его заметят, шмыгнул за дверь и стал спускаться по лестнице в подвал.

Довольно странно, что в этой глупой школе не было умывальных на первом и втором этажах. Туалет для мальчиков имелся только в подвале и до него было ой как не близко. Сначала нужно было пройти несколько комнат для отдыха, затем туалет с надписью «Для учителей», рядом с бойлерной, где, наверное, отливал Ван Сайк, а потом еще несколько помещений, похоже, тоже умывалки и пустынный коридор, который вел дальше в темноту.

Тубби знал то, что знала вся школа, а именно, что там имеются ступеньки, которые ведут ниже подвала, но, как и вся школа, никогда туда не спускался и не собирался этого делать. Господи, там ведь не было даже света! Похоже, что только директор школы мистер Рун с Ван Сайком и знали что там есть.

Наверное, тоже умывалки, решил Тубби.

Он уже добрался до того туалета, на дверях которого висела табличка «Для малчиков». Висела она тут уже целую вечность — даже его Старик рассказывал, что она была тут еще когда он ходил в школу — и единственная причина, по которой Тубби и Старик знали про этот, как его, «мягкий знак», так это потому, что старая Дугган из шестого класса причитала и скулила про эту ошибку целую вечность. Она скулила еще тогда, когда старик был младше Тубби. Теперь старая Дугган сдохла, сдохла и гниет на кладбище, неподалеку от кабака «Под Черным Деревом», в который частенько заглядывает Старик. А Тубби до сих пор удивлялся, почему это старой ведьме было самой не исправить ошибку, если она такая умная. Похоже, ей просто нравилось скулить и ныть вокруг несчастного мягкого знака... Она думала, что становится умнее от этого, а другие, такие как Тубби и его старик, пусть чувствуют себя дураками.

Тубби скатился по последним ступенькам и оказался около этой самой умывалки «Для малчиков». Кирпичная стена была выкрашена в зеленый и коричневый цвета еще лет тридцать назад, с низкого потолка свисали какие-то трубки, душевые сетки и паутина, и вас охватывало чувство, будто вы находитесь в глубокой и узкой могиле или еще чем-нибудь таком. Вроде того, что он видел в том фильме про мумию, на который их всех украдкой провел парень его старшей сестры. Это было прошлым летом в Пеории, и были они там с Корди. Фильм был что надо, но он понравился бы Тубби гораздо больше, если б с заднего сиденья, на котором устроились его старшая сестра Морин со своим прыщавым кавалером по имени Берк, не доносилось все время противное пыхтенье, чмоканье и сопенье. Теперь Морин беременна, и они с Берком живут неподалеку от свалки, там же где и Тубби с родителями, и лично ему не кажется, что эти двое поженились.

Корди, сидя впереди, в тот вечер тоже все время вертелась и оглядывалась назад, больше интересуясь распаленной парочкой, чем отличным фильмецом.

Тубби помедлил у двери, прислушиваясь нет ли внутри еще кого-нибудь. Иногда там околачивался Старый Ван Сайк, вынюхивая чем занимаются ребята и не собираются ли они сделать что-нибудь вроде того, что наметил для себя сейчас Тубби... Или вообще ничего не делают... В таком случае от него вполне можно было схлопотать затрещину или подлый щипок в руку. Причем, он не лез ко всем детям подряд... Например к богатеньким, вроде дочки доктора Стаффни, как ее там, Мишель... Только несчастные вроде самого Тубби или Джерри Дейзингера, или еще кого-нибудь из бедных или из тех, кто боялся Ван Сайка.

Множество учеников боялось Ван Сайка. Тубби подозревал, что и множество родителей боялось его тоже. Тубби постоял, ничего не услышал и на цыпочках вошел в умывалку.

Это была длинная, с низким потолком, без окон сумрачная комната, с одной только горевшей вдалеке лампочкой. Писсуары были древними-древними и выглядели так, будто их вырубили из камня. Все они постоянно протекали. К тому же все семь туалетных кабин были разбиты и испещрены надписями... Имя Тубби красовалось на двух из них, а имя его старика на одной... Почти все кабинки были без дверей. Но позади раковин и писсуаров, позади кабин, в самом темном углу, около каменной стены, имелось именно то, что и влекло сюда Тубби.

Наружная стена была каменной. Противоположная, та, у которой и были расположены писсуары, — кирпичной. Но внутренняя, там, позади кабин, была сделана из чего-то вроде штукатурки, и вот здесь-то Тубби остановился и усмехнулся.

В этой стене имелась дыра, она начиналась в шести или восьми дюймах над каменным полом (разве мог быть еще один подвал под каменным полом?) и имела в высоту три фута. На полу Тубби сразу же заметил кучку свежей пыли от штукатурки, и сгнившая сетка торчала из стены словно обнаженные ребра.

Выходит другие дети поработали здесь после того, как он ушел отсюда утром. Отлично. Они сделали почти всю работу и теперь ему предстоит завершить ее.

Тубби наклонился и заглянул в дыру. Там было достаточно широко, чтобы просунуть руку, что он тут же и сделал. И сразу же наткнулся на другую каменную или кирпичную стену примерно в паре футов от первой. И слева и справа было пустое пространство. Странно, зачем понадобилось сооружать еще одну стенку, когда имеется старая.

Тубби пожал плечами, вытащил руку и стал колотить по стене. Грохот поднялся адский, штукатурка посыпалась, сетка затряслась, куски стены и пыль полетели в разные стороны, но Тубби не сомневался, что его никто не слышит. Стены в этой дурацкой школе были толще, чем в крепости.

Правда Ван Сайк вечно шнырял в этом подвале, будто он тут и жил... А может он и вправду живет здесь, подумал Тубби, по крайней мере нигде больше его никогда не встречали....Но этого странного сторожа с его грязными лапами и желтыми зубами никто из ребят не видел вот уже несколько дней, да он и не обратит внимания, если кто из мальчиков (малчиков, подумал Тубби) станет стучать по стене в умывалке. Какое ему, Ван Сайку, дело? Через день или два в этом клоповнике не останется ни одного человека и его снесут. Так какое же ему дело?

Тубби работал с упорством, которое ему редко доводилось проявлять за все пять лет страданий, сначала в детском саду, где ему прилепили кличку «замедленное развитие», и теперь в этой дерьмовой школе. Пять лет заставляли «проблемного ребенка» сидеть около самых старых кошелок, этих миссис Гроссейнт, и миссис Хоу, и миссис Феррис, вечно его парта ставилась так, чтобы они могли «приглядывать» за ним, и ему приходилось дышать их старческими запахами, слушать их старческие голоса и выполнять их старческие правила... Тубби еще раз стукнул в стену, она поддалась, известка треснула под самым его потолком, и он уставился в самую настоящую яму. Здоровая яма. Прямо какая-то, хрен ее знает, пещера!

Для четвероклассника Тубби был довольно крупным парнем, но в эту дыру он свободно мог пройти. Он мог пройти! Целый кусок стены отвалился и теперь это было похоже на люк подводной лодки или еще что-нибудь такое. Тубби оглянулся по сторонам, сунул левую руку и плечо в отверстие и его лицо расплылось в широкой усмешке. Потом он шагнул внутрь. Да тут прямо тайный лаз!

Тубби пригнулся, влез внутрь и правой ногой, и теперь только его голова и одно плечо торчали снаружи. Он еще больше пригнулся и даже чуть крякнул, очутившись в холодном мраке.

Корди или Старик прямо обделались бы, если бы видели меня здесь! Хотя, конечно, с чего бы Корди оказаться в мужском туалете? Или есть с чего? Тубби было прекрасно известно, что его сестра довольно странная штучка. Пару лет назад, когда она сама была в четвертом классе, Корди, не пожалев на это целого утра, выследила Чака Сперлинга, лихого бейсболиста команды Младшей Лиги, звезду легкой атлетики и вообще первого задавалу, у речки Спун, где он в одиночестве рыбачил, навалилась на него, сбила с ног, уселась ему на живот и, пригрозив разбить ему камнем голову, заставила парня кое-что показать.

По словам Корди, тот, плача и сплевывая кровь, показал. Тубби был вполне уверен, что Корди никому об этом не расскажет, и был совершенно твердо уверен, что и Сперлинг не станет рассказывать тоже.

Тубби откинулся назад, насколько позволяло его убежище, и отряхнул волосы от штукатурки. Он выпрыгнет и до усёру напугает того, кто первым зайдет отлить.

Он подождал две-три минуты, но никого не было. Шум и гомон слышались из подвального коридора, но сюда никто не приближался. Единственным посторонним шумом было бульканье воды в писсуарах и гул в трубах, будто школа сама с собой разговаривала.

Да здесь прямо какой-то потайной лаз, снова подумал Тубби, повернув голову влево и глядя вдоль темного прохода между двумя стенами. Тут было совершенно темно и пахло точно, как под наружным крыльцом дома, где он часто прятался от матери с отцом и играл, когда был маленьким. Тот же затхлый, удушливый, гнилой запах.

И как раз тогда, когда ему стало неудобно в его скрюченном положении, он увидел свет в дальнем конце прохода. Это было примерно там, где кончалась умывалка и начиналась наружная стена... Может, чуть дальше. Это был не совсем свет, подумал мальчик, скорее это было мерцание. Примерно такой же чуть зеленоватый отсвет Тубби видел у грибов-гнилушек в лесу, когда они со стариком охотились на енотов.

Тубби почувствовал, как по шее побежали мурашки. Он начал было выбираться из дыры, но затем догадался, что это за свет и ухмыльнулся.

Туалет «Для девочек» (тут все было написано без ошибок) находился по коридору за следующей дверью и, наверное, свет шел оттуда. Значит, там есть дыра, мигом сообразил Тубби.

Если ему повезет, он увидит, как девчонки отливают. Может быть, это будет даже Мишель Стаффни или Дарлин Хансен, или еще кто-нибудь из этих задавал-сучек из шестого класса, со спущенными до колен трусами.

Тубби почувствовал, как подпрыгнуло его сердце, кровь побежала быстрей и начал пробираться в ту сторону, дальше от дыры, глубже в проход. Там было очень тесно.

Пыхтя, смахивая с глаз паутину и пыль, Тубби спешил к мерцанию, уходя от света.

Дейл и остальные школьники, выстроившись в линейку, приготовились получить табеля и разбежаться на каникулы, как вдруг раздался ужасный крик. Сначала он показался таким оглушающе-громким, что Дейл принял его за странный гром, раздавшийся с темнеющего за окнами неба. Но крик был слишком высоким, дрожащим и для грома он продолжался слишком долго. Но и человеческого в этом крике ничего не было.

В первую минуту все решили, что он идет откуда-то сверху... Может быть, с лестниц темного третьего этажа... Но затем также одновременно все догадались, что это эхо, эхо, отражающееся от стен, лестничных маршей, даже от труб и металлических радиаторов. Крик все нарастал и нарастал. Прошлой осенью, когда Дейл с Лоуренсом гостили на ферме дяди Генри и тети Лины, там как раз собирались резать свинью. Так вот, эта свинья, когда ее уже привязали за все четыре ноги и она висела над оловянным корытом и нож уже распахал ее горло, вдруг завизжала, то визг был примерно таким же, те же вой и хрипенье, будто ведут ногтем по стеклу, а за ними слышится более глубокий, почти настоящий звериный вопль, заканчивающийся странными захлебывающимися звуками. Затем все начинается снова. И снова.

Миссис Дуббет замерла, протягивая табель первому стоящему в колонке ученику, Джо Аллену. Она резко повернулась и глянула на дверь и целую минуту не сводила с нее глаз, даже после того, как шум прекратился, как будто ожидая, что вот-вот появится сам кричавший. У Дейла мелькнула мысль, что выражение ее лица странным образом сочетало ужас с каким-то... Каким-то предвкушением, что ли.

Темный силуэт мелькнул в проеме двери и ученики, все еще построенные по алфавиту, одновременно выдохнули.

Но это оказался мистер Рун, директор школы, его темный, в едва заметную полоску костюм и черные, прилизанные волосы сливались с темнотой коридора позади него, и казалось, что его худое лицо парило в воздухе, бесплотное и неодобрительное. Дейл взглянул на его розовую кожу и в который раз удивился, до чего она похожа на кожу новорожденного крысенка.

Мистер Рун прочистил горло и кивнул старой Заднице Дуплетом, которая так и стояла, застыв и все еще протягивая табель Джо Аллену, стояла с широко распахнутыми глазами и такая бледная, что румяна на щеках казались полосками, проведенными цветными мелками на пергаменте.

Мистер Рун глянул на часы.

— Уже... Э... Три пятнадцать. Ученики готовы быть отпущенными на каникулы? — спросил он, заикаясь.

Миссис Дуббет кивнула, ее правая рука изо всей силы сжимала листок табеля, и Дейл был почти уверен, что сейчас услышит хруст костей.

— А.... ну да, — добавил мистер Рун и его глаза обежали всех двадцать семь учеников, будто те были посетителями его собственного дома. — Ну, мальчики и девочки, думаю, мне следует объяснить вам причину шума, который вы только что слышали. Мистер Ван Сайк сказал мне, что это всего лишь шум бойлера.

Джим Харлен обернулся и на секунду Дейл подумал, что тот сейчас опять состроит рожу. Это было бы просто несчастьем, ибо Дейл был в таком состоянии, что не выдержал бы и разразился истерическим хохотом. А ему отчаянно не хотелось оставаться тут после уроков. Но лицо Харлена имело выражение скорее скептическое, чем смешное и он тут же отвернулся.

— ... В любом случае я хочу воспользоваться возможностью и пожелать вам приятных летних каникул, — продолжал мистер Рун, — а также напомнить вам о той привилегии, которую вы имели, обучаясь в Старой Центральной Школе. Пока трудно с уверенностью предсказать ее дальнейшую судьбу, но мы все надеемся, что школьный совет округа, в своей мудрости, сохранит это здание для будущих поколений школьников.

В конце линейки стояла Корди Кук, все так же глядя в окно и безразлично почесывая нос.

Мистер Рун, казалось, ничего не замечал. Он еще раз откашлялся, как бы намереваясь продолжать, но затем снова взглянул на часы и добавил: «Очень хорошо. Миссис Дуббет, будьте так добры, раздайте ученикам их табеля». Затем коротышка кивнул, повернулся спиной и растаял в сумраке коридора.

Старая Задница Дуплетом моргнула, словно припомнив где она находится, и вручила табель Джо Аллену. Тот, даже не заглянув в него, поспешил обратно. Остальные классы уже спускались по лестнице. Дейл часто обращал внимание, что в фильмах про школу ученики всегда носятся как угорелые, чуть только их отпустят или прозвонит звонок на перемену. В то время как его собственный опыт в Старом Централе подсказывал, что обычно все ученики чинно ходят колоннами, и в этом смысле последние секунды последних минут последнего дня не были исключением.

Колонна шестого класса прошла мимо миссис Дуббет, Дейл как и все, получил свой табель в коричневом конверте, его обдало смешанным запахом тальковой присыпки и пота, и он поспешил отступить назад. Наконец получила свой табель Паулина Зауэр, и колонна учеников повернулась к двери, теперь уже не в алфавитном порядке. Дети, которых ожидал школьный автобус, построились впереди, городские позади, и миссис Дуббет встала впереди всех, подняла руки, будто собираясь дать последнее наставление, помолчала, и, ничего не сказав, махнула, приказывая следовать за пятым классом.

Колонну повел Джо Аллен.

Снаружи Дейл вдохнул влажный воздух и чуть ли затанцевал от света и неожиданной свободы. Здание школы возвышалось позади него словно огромная молчаливая стена, на игровых площадках и спортивных полях уже мельтешили школьники, забирая со стоянки велосипеды или бегом направляясь к школьным автобусам, откуда их уже созывали водители. Дейл помахал на прощание Дьюану МакБрайду, садившемуся в автобус, и бросил взгляд на третьеклашек, суетившихся словно перепелки, на велосипедной стоянке. Лоуренс, оставив своих одноклассников, уже вприпрыжку бежал к нему, сверкая белозубой улыбкой и толстыми стеклами очков и размахивая пустым холщовым ранцем.

— Свобода! — воскликнул Дейл и подхватил Лоуренса на руки.

Майк О'Рурк и Джим Харлен уже стояли рядом.

— Господи Иисусе! — сразу же начал Кевин. — Вы слышали этот жуткий крик, который раздался как раз, когда миссис Шривс построила нас?

— Как вы думаете, что это было? — спросил Лоуренс, когда они все вместе шли по бейсбольному полю.

Майк усмехнулся.

— Думаю, это Старый Централ прощался с одним из третьеклашек, — и он провел костяшками пальцев по ежику волос Лоуренса.

Лоуренс рассмеялся и отпрыгнул в сторону.

— Нет, правда?

Джим Харлен нагнулся, выставив зад в сторону школы.

— А я думаю, что это старая Задница Дуплетом испортила воздух, -провозгласил он и издал соответствующий звук.

— Эй, — предостерегающе крикнул Дейл и ткнул товарища кулаком, кивком указывая на младшего братишку. — Поосторожней, Харлен.

Лоуренс же уже катался по траве от смеха, в полном восторге от грубоватой шутки.

Автобусы разъезжались по разным улицам. Школьный двор быстро пустел, дети спешили укрыться от надвигающегося дождя под защитой высоких вязов.

Дейл помедлил у кромки поля, заканчивавшегося как раз напротив их дома, оглянулся на темные облака, клубившиеся над Старым Централом. Воздух дрожал от зноя и избытка влаги, как бывает перед грозой, но Дейл был почти уверен, что буря пройдет стороной. В южной стороне над деревьями уже светлела полоса голубого неба. Листики на деревьях ожили, запахло свежескошенной травой и летний запах цветов и сочной листвы наполнил воздух, пока ребята, дыша всей грудью, наслаждались налетевшим ветерком.

— Смотрите-ка, — проговорил вдруг Дейл, показывая на оставшийся позади школьный двор.

— Это кто, Корди Кук? — спросил Майк.

— Ага.

Невысокая фигурка стояла одна около северных дверей, сложив на груди руки, и нетерпеливо притоптывая. Она выглядела еще глупее, чем обычно в своем слишком просторном платье, которое чуть ли не волочилось по земле. Двое из самых младших Куков, мальчишки -двойняшки стояли рядом с ней в таких же не по росту больших комбинезонах. Куки жили далеко от школы и им полагалось ездить на автобусе, но ни один водитель не соглашался гонять машину к элеватору, поэтому ей и всем трем братьям приходилось топать домой по шпалам заброшенной железной дороги. Но в данную минуту они никуда не топали, а сама Корди громко выкрикивала что-то непонятное в сторону двери.

На пороге возник мистер Рун и отогнал ее взмахом розовой ладошки. Белые блики, игравшие на стеклах высоких окон, казались лицами учителей, выглядывающих из школы. В темном дверном проеме позади директора проплыла белая физиономия Ван Сайка.

Рун сказал еще что-то, повернулся спиной и закрыл за собой дверь. Корди вдруг наклонилась, схватила камень и швырнула его в здание. Камень с громким стуком ударился о дверь.

— Ничего себе, — выдохнул Кевин.

Дверь снова распахнулась и оттуда выскочил Ван Сайк, как раз тогда, когда Корди, подхватив за руки обоих малышей, побежала по гравийной аллее в сторону Депо Стрит. Для такой полной девочки она двигалась удивительно быстро, и, когда один из братьев споткнулся на перекрестке Третьей Авеню, она подняла его за руку и почти понесла по воздуху, пока он не выровнял шаг. Ван Сайк добежал до границы школьного участка и остановился, хватая растопыренными пальцами воздух.

— Ничего себе, — опять повторил Кевин.

— Пошли отсюда, — предложил Дейл. — Мама обещала напоить нас всех после школы лимонадом.

С радостными возгласами ватага мальчишек выбежала со школьного двора. Они нырнули под вязы, промчались по асфальтированному перекрестку Депо Стрит и побежали навстречу свободе и лету.

Глава 3

Не так уж много событий в жизни человеческого существа — по крайней мере человеческого существа мужского пола — бывают столь предельно свободны, роскошны, бесценны и наполнены предвкушением будущего, как первый день лета для одиннадцатилетнего мальчишки. Лето манит его подобно тому, как может манить великолепный пир, каждый день кажется нескончаемо долгим и дарит возможностью смаковать каждое блюдо этого пира.

Проснувшись утром, первым восхитительным утром лета, Дейл Стюарт немножко полежал, еще в сумерках полудремы наслаждаясь необычностью происходящего: будильник не звонит, ни его ни Лоуренса не зовет снизу мама, серый холодный туман не липнет к окнам, а в восемь тридцать утра не ждет их такая же серая холодная школа, а громкий хор сердитых голосов не командует ими, то приказывая переворачивать страницы учебников, то приказывая переворачивать в голове мысли. Нет, это утро было наполнено пением птиц, ароматным теплым воздухом лета, плывущим в окна, звуком газонокосилки трудолюбивого пенсионера, живущего неподалеку и — заметное даже сквозь шторы — благодатное, теплое благословение солнечных лучей, протянувшихся наискосок кроватей обоих братьев, как будто барьер мрачного школьного года наконец поднялся и свету позволено вернуться в мир.

Дейл перекатился на бок и увидел, что брат уже открыл глаза и разглядывает своего любимого плюшевого мишку. Лоуренс широко улыбнулся, оба живо вскочили, посбрасывали пижамы прямо на пол, разом прыгнули в джинсы и футболки, поджидавшие их на стуле, натянули белые носки и не совсем белые кеды, выскочили из комнаты, скатились по лестнице на кухню для торопливого завтрака, посмеялись с мамой над всякими глупостями и долой из дома... А там сразу на велосипеды, вниз по улице, дальше, дальше, прямо в лето.

Три часа спустя братья уже сидели в курятнике Майка О'Рурка, вместе с друзьями разместившись на безногой, продавленной софе, колченогих стульях и прямо на полу их неофициального клуба. Все были здесь — Майк, Кевин, Джим Харлен и даже Дьюан Мак Брайд приехал со своей отдаленной фермы и теперь сидел вместе с друзьями, пока его отец отоваривался в одном из магазинов. И казалось положительно невозможным сделать наконец выбор среди целого сонма представлявшихся им возможностей.

— Можно отправиться купаться на Каменный ручей или на пруд Хартли, — предложил Кевин. — Поплаваем.

— Нет, — отказался Майк.

Он валялся на софе, закинув ноги на спинку, облокотившись спиной на подушки, а головой на бейсбольную рукавицу, валявшуюся на полу. В данную минуту Майк был чрезвычайно занят: вооружившись длинной резинкой он стрелял по ползующей по потолку долгоножке, при этом изо всех сил стараясь в нее не попасть. Насекомое металось туда-сюда уже в легкой панике, но как только ему удавалось приблизиться к спасительной щели или узкой трещине, Майк открывал огонь и отгонял несчастное создание в другую сторону.

— Я не хочу плавать, — продолжил он. — После вчерашнего ливня в воде вполне могли появиться водяные змеи.

Дейл и Лоуренс обменялись понимающим взглядом. Страх Майка перед водяными змеями был им хорошо известен, но при этом оба брата считали, что эти пресмыкающиеся являются единственным предметом, способным напугать Майка.

— Бейсбол, — предложил Кевин — Не-а, — протянул Харлен, читавший комикс, развалившись в допотопном кресле. — Я не захватил с собой перчатку и не собираюсь ехать за ней обратно домой.

В то время как остальные мальчики жили поблизости друг от друга, за исключением, понятно, Дьюана, обитавшего на ферме, семья Джима Харлена обосновалась в конце Депо Стрит, около железнодорожных путей, что вели на свалку и к тем хибарам, в одной из которых жила Корди Кук. Дом у Харлена был что надо, старый белый фермерский особняк, еще несколько десятилетий назад ставший одним из городских домов, но многие из его соседей были довольно странными людьми. Джи Пи Конгден, этот тронутый мозгами мировой судья, жил, например, от него всего за два дома, а его сыночек, Си Джей, был самым наиподлейшим скотом в городе. Мальчики не любили играть у Харлена, избегая этого при малейшей возможности, и прекрасно понимали нежелание своего товарища лишний раз маячить у дома.

— Поехали тогда в лес, — предложил Дейл. — Может доедем до Джипси Лейн.

Мальчики неохотно зашевелились. Никаких очевидных причин спорить не было, но ленивое оцепенение держало их мертвой хваткой. Майк громко стрельнул резинкой, и несчастная долгоножка стремительно метнулась в сторону.

— Это слишком далеко, — сказал Кевин. — Мне нужно быть дома к обеду.

Остальные мальчики обменялись понимающими улыбками, хоть никто ничего и не сказал. Всем был прекрасно знаком голосок мамы Кевина, когда та открывала дверь и громко кричала на всю улицу: «КЕ-ВИ-И-И-И-ИН!». И также прекрасно была знакома паника, с которой Кевин мгновенно срывался с места, бросая любое занятие, и стремглав бежал к дому. Жил он по соседству с Дейлом и Лоуренсом, но их дом отличался более почтенным возрастом.

— А чем ты бы хотел заняться, Дьюан? — поинтересовался Майк. Майк О'Рурк был прирожденным лидером и никогда не принимал решения, не узнав предварительно мнения каждого члена команды. Рослый фермерский сынок, круглый год одетый в мешковатые вельветовые штаны, с вечно всклокоченной шевелюрой и безмятежным взглядом, к тому же вечно что-то жующий, причем даже не резинку, выглядел почти слабоумным. Но Дейлу, и не только ему, было прекрасно известно насколько обманчив этот вид. Это чувствовали все мальчики, потому что на самом деле Дьюан Мак Брайд был настолько умен, что остальным оставалось только догадываться о ходе его мыслей. Он был настолько умен, что в школе даже старался не показывать этого, предоставляя учителям терзаться муками ущемленного самолюбия, выслушивая его правильные, но скупые ответы, либо чесать в затылке от его тона, окрашенного некоторой долей иронии. Дьюана школа не интересовала. Его интересовали вещи, о которых его друзья и не помышляли.

Дьюан прекратил жевать и мотнул головой в сторону старого напольного радиоприемника, стоявшего в углу.

— Пожалуй, я бы лучше послушал радио, — буркнул он и, сделав три косолапых шага, неловко уселся на корточки перед приемником и стал крутить ручку настройки.

Дейл заинтересованно глянул в ту сторону. Приемник был ужасно старым, в огромном, почти четыре фута высотой, корпусе, особенное впечатление производили старомодные ручки настройки. Надписи на них обещаали программу национального вещания и Мексико сити на 49 мГц, Гон Конг, Лондон, Мадрид, Рио и несколько других станций на частоте 40 мГц, затем частота 31 мГц предлагала несколько зловещий список городов, состоящий из Берлина, Токио и Питсбурга, далекий и загадочный Париж стоял отдельно на частоте 19 мГц. Но внутри корпуса ничего не было. Совершенная пустота.

Дьюан наклонился поближе, пригнул голову и стал внимательно прислушиваться, будто стараясь уловить даже слабый из звуков.

Первым ухватил идею Джим Харлен. Он шмыгнул в угол позади радиоприемника и съежился там таким образом, чтобы его было не видно.

— Попробую-ка я местные станции, — задумчиво сказал Дьюан, медленно поворачивая рычажок. — Кажется, Чикаго, — пробормотал он будто про себя.

Изнутри послышался легкий шум, будто бы приемник нагревался, затем треск электрических разрядов. Дьюан продолжал крутить рычажок настройки, приглушенное бормотание баритона внезапно оборвалось, будто диктора прервали на середине предложения, затем все стихло и тишину разорвал рев рок-н-рола, снова тишина, опять разряды, шипенье, треск, гомон далеких голосов. И тут отчетливо послышался голос комментатора, ведущего репортаж с бейсбольного матча. Играла чикагская Уайт Сокс!

— Вот игрок отходит! Назад! Он направляется в правую половину поля! Прыгает! Сейчас он возьмет мяч! Он... — А-а, тут ничего интересного, -снова пробормотал Дьюан. — Та-та-ти-та-та. Попробуем лучше Берлин.

— Ach du lieber der fershtugginer ball ist op und outta hier! -донесся голос Харлена, мгновенно сменившего протяжный чикагский говорок на отрывистое тевтонское бормотание. — Der Furher ist nicht gehappy. Nein! Nein! Er ist gerflugt und vertunken und der veilige pisstoffen!

— Здесь тоже ничего, — невозмутимо продолжал бормотать Дьюан. — Попробуем Париж.

Но прононсы и грассирование французской речи из угла курятника потерялись в хихиканьях и хохоте мальчишек. Майк О'Рурк, выстрелив в последний раз, промазал, и долгоножка наконец скрылась в щелке. Дейл пополз на четвереньках к радиоприемнику, чтобы принять участие в представлении, Лоуренс в восторге покатился по полу. Кевин невозмутимо стоял, скрестив на груди руки и скорбно поджав губы, пока Майк осторожно тыкал его под ребра носком тапочка.

Чары были разрушены. Теперь можно было приниматься за все, что угодно.

Несколькими часами позже, после обеда, долгими, упоительно приятными летними сумерками Дейл, Лоуренс, Кевин и Харлен подъехали на велосипедах к стоянке на углу возле дома Майка.

— Ку-ка-ре-ку! — подал условленный сигнал Лоуренс.

— Ре-ку-ку-ка! — послышался ответный возглас из тени под вязами, и Майк выехал им навстречу, утопая шиной заднего колеса в редком гравии, и почти сразу повернув голову в том же направлении, куда смотрели и остальные.

Это был Велосипедный Патруль, который ребята придумали два года назад, когда самый старший из них был в четвертом классе, а самый младший еще верил в Санта Клауса. Теперь они уже не называли Патруль патрулем, потому что поняли значение этого слова и были уже слишком большими, чтобы притворяться, что они действительно охраняют Элм Хэвен, помогая людям справиться с трудностями и защищая невинных от злодеев, но они по-прежнему верили в свой Велосипедный Патруль. Верили с молчаливым отрицанием реальности, тем самым, которое когда-то в рождественские сочельники заставляло их лежать без сна, с пересохшим от волнения ртом и учащенно бьющимся сердцем.

На тихой улице они чуть помедлили. Первая Авеню сразу за домом Майка плавно переходила в сельскую дорогу, которая вела на север к водонапорной башне, находившейся примерно в четверти мили от города, затем сворачивала на восток и терялась в полях, на которые сейчас опускался вечер, а там дальше шли леса, Джипси Лейн и кабачок «Черное Дерево», но они уже утонули в сумерках.

Небо постепенно приобрело жемчужный оттенок, свойственный тому волшебному часу, когда солнце уже опустилось, а настоящие сумерки еще не настали. Колосья в полях стояли низкими, не доставая даже до колена одиннадцатилетнего мальчишки. Дейл не отводил глаз от полей, которые протянулись на восток до леса, встающего на горизонте, воображая там вдали Пеорию, до которой было тридцать восемь миль леса, холмов и долин, городок, лежащий в своей собственной речной долинке и сияющий тысячью огоньков. Но сейчас там не было ни проблеска, только быстро темнеющий горизонт, и вообразить город по-настоящему было совершенно невозможно. Зато он слышал тихое шуршание и перешептывание зерна. Не было ни малейшего ветерка. Возможно, это был звук роста колосьев, шорох стеблей, прокладывающих себе дорогу вверх, чтобы встать сплошной стеной и окружить Элм Хэвен, и отгородить его от остального мира.

— Поехали, — тихо сказал Майк и поднялся на педалях, пригнулся к рулю и рванул вперед, подняв за собой тучу пыли.

Дейл, Лоуренс, Кевин и Харлен помчались за ним.

В тихом сером сумраке они ехали вдоль Первой Авеню на юг, попеременно то минуя густую тень вязов, то внезапно оказываясь на более светлых участках. Слева расстилались поля, темные силуэты домов возвышались справа. Вот они уже на Скул стрит и очертания дома Донны Лу Перри смутно замаячили на западной стороне улицы. Затем вдоль Черч стрит, длинной чередой вязов и дубов. Вот они уже на Хард Роуд, шоссе номер 151А и по привычке чуть притормозили, прежде чем вплыть прямо в пустую, но все еще теплую Мейн Стрит, главную улицу городка с ее двухсторонним движением.

Они бешено крутили педали и, быстро миновав первый квартал, свернули на боковую дорожку, пропустив вперед старый бьюик. Теперь они ехали на запад, прямо к едва заметному свечению неба и фасады первых домов на Мейн Стрит сияли его угасающим светом. Со стоянки перед пивной «У Карла» вырулил пикап и запетлял по Харл Роуд навстречу им. За рулем старого грузовичка сидел отец Дьюана и Дейл сразу узнал его. Водитель был пьян.

«Фары!» закричали все мальчики разом, когда они поравнялись. Но водитель не услышал их, и грузовик с погашенными фарами и задними огнями, свернул на Первую Авеню позади них.

Велосипедисты перескочили невысокий бордюр, отгораживающий боковую дорожку, и по пустой теперь Хард Роуд припустили вперед, миновав Вторую Авеню, потом Третью, промчались мимо банка и А-и-П, расположенных по правую руку и мимо паркового кафе и летней эстрады, пустых и темных в этот час, по левую. Было похоже на субботний вечер, хотя был только четверг. Только в парке не мелькали призывно разноцветные лампочки кинотеатра, в котором по субботам шли Бесплатные Сеансы. Пока не мелькали. Но до субботы уже недолго.

Майк налег на педали, слева осталась Брод Авеню, северная сторона парка, участок по продаже тракторов и небольшая кучка домишек. Уже стемнело по-настоящему. Вдоль Мейн Стрит зажглись дорожные фонари, отмечая центр города. Теперь Брод Авеню со своими высоченными вязами казалась быстротемнеющим туннелем, и впереди них даже более темным.

— Айда на лестницу! — прокричал Майк.

— Нет! — завопил в ответ Кевин.

Майк каждый раз предлагал это, а Кевин каждый раз отказывался. Как всегда.

Еще один квартал к югу, в этой части города ребята бывали только в время своих вечерних патрульных поездок. По длинной, глухой улице, состоящей из новеньких домов, на которой жили Диггер Тейлор и Чак Сперлинг. Мимо официального конца Брод Авеню. До частной подъездной аллеи, ведущей к особняку Эшли.

Колеи аллеи уже заросли сорняками. Давно нестриженные ветви деревьев низко нависали над дорогой, разросшиеся кусты с обеих сторон так и норовили тяпнуть зазевавшегося велосипедиста. Тут уже была полная темнота.

Как всегда, Дейл пригнул голову и налег на педали, стараясь догнать Майка. Лоуренс уже вовсю пыхтел, стремясь не отстать от остальных на своем маленьком велосипеде.... Но как всегда отставал. Харлен и Кевин давно уже превратились в две тучки пыли позади них.

Ребята ворвались в открытое пространство перед развалинами старого дома. Над зарослями ежевики в последних отблесках света виднелись колонны, чернели камни обугленного фундамента. Майк мчался по круговой аллее, будто собирался взлететь по заросшей сорняками каменной лестнице, свалиться в разрушенный фундамент и затем взобраться на плоскую плиту каменной террасы.

Дейл не отставал от него. Лоуренс вильнул в сторону и замедлил ход, но не повернул обратно. Кевин и Харлен проехали мимо, каждый в своей туче пыли.

Вдоль широкого овала заросшей аллеи бесчинствовали сорняки, выбираясь на гравийное покрытие, цепляясь за пологие колеи дороги. Дейл заметил, насколько тут стало темнее теперь, когда наступило лето и разрослась густая растительность. Позади них высился особняк Эшли темным бесформенным хаосом, тайным складом обгоревших деревянных стен и покореженных полов. Дейлу он нравился именно таким — загадочным и слегка зловещим, каким он был сейчас — больше, чем просто печальным и заброшенным, каким особняк представал при дневном свете.

Ребята вырвались из ночной темноты аллеи и, подравнявшись, все пятеро поехали по Брод стрит вниз, в сторону новых застроек и к эстраде парка. Дыхание было уже восстановлено, и они быстро крутили педали, пересекая Хард Роуд между двумя небольшими домами. На дороге появился едущий в западном направлении грузовик, на мгновение свет фар ослепил Харлена и Кевина, и Дейл оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как они, выражая свое негодование, оскорбительно показывали шоферу средний палец.

Далекий звук гудка нарушил тишину позади них, когда ребята уже ехали по Брод Авеню, по темному асфальту под арками вязов велосипеды скользили почти уже не слышно, от широких лужаек, раскинувшихся между дорогой и домами, доносился запах свежескошенной травы. Они скользнули мимо почты, мимо маленького белого домика библиотеки, мимо чуть большего, но такого же белого, здания пресвитерианской церкви, которую посещали Дейл и Лоуренс, дальше к северу, мимо еще одного длинного квартала высоких домов, где свет уличных фонарей и сверху и снизу заслоняла густая листва, и где в старом доме миссис Дуббет светилось одно окошко на втором этаже, а в старом доме миссис Дугган не светилось вообще ничего.

Они выехали на Депо Стрит и неторопливо направились к остановке на перекрестке, уже полностью отдышавшись. Опустилась настоящая ночь. Над головами ребят скользили в воздухе летучие мыши. Темный рисунок листвы отчетливо виднелся на фоне светлого неба. Дейл прищурился и увидел на востоке первую звезду.

— До завтра, ребята, — попрощался Харлен и повернул по Депо стрит к дому.

Остальные чуть подождали, пока он не исчез из виду под кронами невысоких дубов и тополей, делавших улицу совершенно темной, и пока не стих шум педалей его велосипеда.

— Поехали скорей, — прошептал Кевин, — а то мама разозлится.

В темноте Дейл едва разглядел многозначительное подмигивание Майка. Его тело каждой клеткой ощущало какую-то сказочную легкость и энергию, почти электрический заряд бодрости. Лето. Дейл довольно чувствительно ткнул брата в плечо.

— Полегче, — проворчал тот.

Майк привстал и порулил по Депо Стрит. На этой улице не горело ни одного фонаря и последний отблеск вечернего неба начертил на мостовой слабый рисунок, то и дело пропадавший в пляске теней листвы.

Молча они проехали мимо Старого Централа, и одновременно каждый повернул голову направо, чтобы взглянуть на него, на нечто, окруженное умирающими вязами, темный силуэт старого здания на фоне чуть более светлого неба.

Кевин первым отвел взгляд, свернул влево и направился к дому. Его матери не было видно, но входная дверь была распахнута — верный признак того, что она уже выходила звать сына.

Майк подъехал к перекрестку Депо Стрит и Второй Авеню, оставив позади целый квартал темного пришкольного участка.

— До завтра? — спросил он.

— Ага, — сказал Дейл.

— Ага, — в тон ему повторил Лоуренс.

Майк кивнул и умчался.

Дейл и Лоуренс направили велосипеды к невысокой открытой веранде. В освещенном окне кухни видна была мама, она что-то пекла. Они увидели даже, как раскраснелось ее лицо.

— Послушай-ка, — произнес вдруг Лоуренс, схватив брата за плечо.

Через дорогу, в темноте, окружавшей Старый Централ, послышался свистящий шорох, будто шум голосов, что-то торопливо говоривших.

— Просто где-то там телевизор.... — начал Дейл, но тут раздался звук бьющегося стекла, короткий вскрик.

Они постояли еще минуту, но тут зашумел ветер и, заглушив все другие звуки, зашуршали листья высокого дуба рядом с аллеей.

— Пойдем, — сказал Дейл, все еще сжимая руку брата.

Они пошли к свету.

Глава 4

На летней эстраде парка Дьюан Мак Брайд терпеливо ожидал, пока его Старик, сидевший в пивной Карла, не напьется достаточно сильно, чтобы его оттуда выставили. Когда тот, наконец, шатаясь, вышел, была уже половина девятого. Отец постоял у обочины, покачиваясь и проклиная Дома Стигла, владельца пивной (самого Карла здесь не видали с 1943 года), добравшись до своего пикапа, рухнул на сиденье, выронил ключи зажигания на пол, опять выругался, потом, продолжая ругаться на чем свет стоит, все-таки отыскал их, выжал сцепление и завел двигатель. Дьюан заторопился. Он знал, что его Старик в таком состоянии, что вполне может забыть как о существовании сына, так и о том, что они вместе приехали в город чуть не десять часов назад. Приехали, чтобы «прикупить чего-нибудь в лавке».

— Дьюни, — прищурился Старик, — какого дьявола ты тут делаешь?

Мальчик промолчал, давая отцу время поразмыслить.

— Ах, да, — наконец вспомнил тот. — Ты повидал своих приятелей?

— Да, отец.

С Дейлом и остальными приятелями Дьюан расстался довольно поздним вечером, когда они отправились на стадион погонять мяч. Тогда еще был шанс, что его Старик не напьется до такой степени.

— Прыгай сюда, парень, — эти слова Старик выговорил с особой тщательностью, которая, как и южный бостонский акцент появлялась в его речи лишь, когда он бывал в очень серьезном подпитии.

— Нет, спасибо, отец. Если не возражаешь, я лучше поеду сзади.

Старик пожал плечами, снова выжал сцепление и рванул с места. Дьюан подпрыгивал в кузове рядом с запчастями для трактора, которые они купили в то утро. Он сунул блокнот и ручку в карман рубашки и съежился на металлическом сиденьи, поглядывая за борт и от всей души надеясь, что отец не долбанет этот новенький пикап так же, как он долбанул две их предыдущие машины.

Дьюан увидел Дейла и остальных ребят, когда они в сумерках ехали на велосипедах по Мейн Стрит, но не думал, что они заметили машину. Поэтому он улегся обратно на сиденье, пока отец, сидя за рулем, выписывал кренделя. Когда пикап поравнялся с ребятами, до мальчика донесся крик «Фары!», но старик либо не услышал его, либо не придал ему значения. Грузовичок лихо свернул на Первую Авеню и Дьюан выпрямился как раз вовремя, чтобы успеть заметить старое кирпичное здание на восточной стороне — «Дом раба», как называли его дети всего города, сами не зная толком почему.

Зато это знал Дьюан. Этот дом принадлежал когда-то старому Томпсону и в пятидесятых годах прошлого века здесь был перевалочный пункт «подпольной железной дороги»[1]. Дьюан заинтересовался маршрутом, который использовали негры для побегов еще в третьем классе и с этой целью даже произвел некоторые исследования в городской библиотеке Оук Хилла. Кроме томпсоновского, в округе Крив Кер существовало еще два таких перевалочных пункта «подпольной железной дороги»... Один из них, старый каркасный фермерский дом, принадлежавший когда-то семейству квакеров и расположенный в долине Спун Ривер неподалеку от Пеории, сгорел дотла перед Второй Мировой войной. Другой же принадлежал семье мальчика, с которым Дьюан в том самом третьем классе учился и однажды в субботу приехал туда на велосипеде — восемь с половиной миль в один конец — просто, чтобы посмотреть это место. Дьюану даже удалось обнаружить и показать мальчишке и его родителям, где расположена потайная комната, она оказалась за чуланом под лестницей. Затем он вскочил на велосипед и быстро помчался обратно домой. В тот день отец не напился и порки Дьюану удалось избежать.

Сейчас они с ревом промчались мимо дома Майка О'Рурка, мимо городского парка и свернули на восток к водонапорной башне. Когда машина помчалась по гравийному шоссе, Дьюан отвернулся, присел и зажмурил глаза поплотнее, чтобы защитить их от летящих камешков и пыли, которая набивались в волосы, скрипела на зубах, плотным слоем оседала на шее и под рубахой.

Старик не свернул, хотя они почти проехали поворот на окружную дорогу номер шесть. Тут грузовичок слегка подпрыгнул, замедлил ход, накренился, выровнялся и затем они оказались на запруженной машинами стоянке у бара «Под Черным Деревом».

— Я только на минуту, Дьюни, — потрепал его Старик по руке. — Заскочу поздороваться со старыми друзьями. А потом мы тут же отправимся домой заниматься нашим трактором.

— Хорошо, отец.

Дьюан сполз пониже, оперся головой о перегородку кабины, и достал потрепанный блокнот и карандаш. Было уже совсем темно, в кронах деревьев у бара просвечивали яркие звезды, но желтоватого света, льющегося из окон, было вполне достаточно, чтобы Дьюан смог, прищуривашись, прочесть написанное.

Почти все страницы толстого, пропахшего потом, с донельзя грязной обложкой, блокнота были заполнены убористым почерком Дьюана. Без малого пятьдесят таких блокнотов были надежно припрятаны в его комнатке в подвале.

Дьюан Мак Брайд понял, что хочет быть писателем еще в шесть лет. Чтение — а настоящие толстые книжки он начал читать еще четырехлетним ребенком — всегда было для него другим миром. Нет, это не было бегством, Дьюану редко хотелось сбежать... Писатель должен хорошо знать действительность, чтобы правильно отобразить ее... Но это было другим миром. Миром, наполненным властными голосами, вызывающими еще более властные мысли.

Дьюан всегда любил своего Старика за то, что тот разделял его любовь к книгам. Мама умерла так рано, что он почти не помнил ее, и прошедшие годы были нелегкими для мальчика. Ферма постепенно приходила в упадок, отец пил, изредка поколачивал его, и не так уж изредка оставлял в одиночестве. Но бывали и хорошие времена, времена, когда Старик держал себя в руках и не пил, или летом, когда тяжелой работы было немного, даже если они с ней не справлялись, вечера, когда они подолгу болтали с дядей Артом... Три холостяка, поджаривающих себе на ужин бекон на заднем дворе и болтающих обо всем, что творится под звездами. И о самих звездах.

Старика выставили из Гарварда, но он все-таки получил степень магистра технических наук в Иллинойском университете, после чего отправился хозяйничать на ферму своей матери. Дядя Арт был путешественником и поэтом — один год он плавал моряком на торговом судне, другой — учительствовал в частных школах Панамы, Уругвая или Орландо. Даже когда они крепко напивались, их разговоры были все-таки чертовски интересны для юного Дьюана, третьего члена этого холостяцкого кружка, и он впитывал поступающую информацию с жадностью неизлечимо одаренного ребенка.

Ни один человек в системе школьного обучения, ни в Элм Хэвене, ни в округе Крив Кер, не считал Дьюана одаренным. В шестидесятых годах в захолустье штата Иллинойс о существовании такого термина вообще не подозревали. Дьюан был толстым. И странным. Учителям случалось описывать его — в докладных или на редких встречах учителей с родителями — как невнимательного ученика с немотивированным поведением, к тому же не имеющего надлежащего ухода. Зато никаких проблем с дисциплиной. Не ребенок, а сплошное разочарование. Дьюан не умел, да и не старался подать себя.

При встречах с кем-нибудь из учителей он с извиняющейся улыбкой торопливо отходил в сторону. Какие бы мысли и проекты не занимали его ум, ему и в голову не приходило делиться ими с кем-нибудь. Школа не составляла для него проблемы, даже не была помехой, поскольку сама идея учебы ему нравилась... Но она просто отвлекала его от его собственных занятий и от подготовки к тому, чтобы стать писателем.

Вернее, отвлекала бы, если б в Старом Централе не чувствовалось что-то странное, что тревожило Дьюана. Этой странностью были не дети. Это были даже не директор и не учителя, тугоумные и косные. Это было нечто другое.

Дьюан прищурился на тусклую лампочку и раскрыл блокнот на вчерашней странице, где он описал последний день занятий в школе.

"Другие словно не замечают того, какой странный в школе запах. Или замечают, но не говорят об этом: запах холодного разлагающегося мяса, слабое гнилостное зловоние. Такой запах витал у нас на ферме тогда, когда позади южного пруда умерла наша телка и мы с отцом целую неделю не могли отыскать ее.

"Свет в Старом Централе тоже очень странный. Подслеповатый. Такой свет я видел когда отец взял меня в заброшенный отель в Дэвенпорте, который он собирался купить и заработать на этом целое состояние. Тусклый свет. Поглощенный слоями пыли, толстыми драпировками и воспоминаниями о прошлой славе. И такой же безнадежный, затхлый запах. Сразу вспоминаются блики света из высоких окон на паркетном полу в бальной зале того отеля — они как витражи над лестницами Старого Централа?

«Нет. Скорее ощущение... Дурного предзнаменования? Зла? Слишком мелодраматично. В обоих местах присутствует чувство странной осведомленности. Это и еще звук от скребущихся за стенами крыс. Интересно, почему никто больше не говорит о крысах в Старом Централе? Ведь не может быть, чтобы уважаемые люди нашего округа были напуганы тем, что в начальной школе кишат крысы, крысы, вылезающие отовсюду, крысы, бегающие по трубам в подвале, где находятся комнаты отдыха. Помню, когда я был во втором классе и спустился однажды туда...»

Дьюан обратился к пометкам, которые он сделал только что, когда ждал отца в парке.

"Дейл, Лоуренс (ни в коем случае ни Ларри), Майк, Кевин и Джим. Как описать горошины в стручке?

Дейл, Лоуренс, Майк, Кевин и Джим. (Почему все называют Джима «Харлен»? Иногда кажется, что его так зовет даже собственная мать. Конечно, она-то уж больше не Харлен. Взяла после развода свое старое имя. Кого еще я знаю в нашем городе, кто был бы разведен? Никого. Если не считать первую жену дядюшки Арта, которую я вообще никогда не видел и которую, возможно, он сам не помнит, потому что она была китаянкой и их брак продолжался только два дня. И случилось это за двадцать два года до моего рождения).

Дейл, Лоуренс, Майк, Кевин и Джим.

Как сравнить горошины в стручке? Стрижки:

У Дейла прическа в классическом местном стиле — старый Фрайерс делает такую в своей шикарной парикмахерской (вывеска салона — знак гильдии. Кроваво-красная спираль. Возможно в Средние Века они были вампирами). На лбу волосы у Дейла чуть подлиннее, достаточно длинные, чтобы лежать челкой. Дейл не обращает на них никакого внимания. (Кроме того раза в третьем классе, когда мать подстригла его и оставила открытыми все шрамы и следы от царапин на голове, настоящий архипелаг лысых пятен... Тогда Дейл не снимал свою скаутскую кепку даже в классе).

У Лоуренса волосы короче, впереди он укладывает их с помощью специального лака. Носит очки, передние зубы резко выступают наружу, Из-за этого его худое лицо кажется еще более худым. Интересно, какие прически будут носить в будущем? Скажем, в 1975 году? Одно можно сказать с уверенностью, они будут совершенно не такими, какие носят актеры в научно-фантастических фильмах. При этом они еще непременно одеты в блестящие костюмы и какие-то ермолки на голове. Может быть длинные волосы? Как во времена Томаса Джефферсона? Или прилизанные и рачесанные на прямой пробор как у моего Старика на старых оксфордских фотографиях? Одно можно сказать точно, что мы будем смотреть на наши сегодняшние фото и думать, что выглядели как гики[2].

Дьюан помедлил, снял очки и стал размышлять о происхождении слова «гик». Он прекрасно знал, что так называют артистов в цирке, которые откусывает головы несчастным цыплятам... Так ему рассказал дядя Арт, а в таких вопросах он разбирается. Но какова этимология этого слова?

Что же касается его самого, то Дьюан стригся сам. Всю жизнь, сколько он себя помнил. На затылке волосы были очень длинные, много длиннее, чем обычно носили мальчики в 1960... А над ушами совсем короткие. Он их даже не расчесывал. Сейчас они наощупь довольно грязные, это из-за пыли на дороге в Элм Хэвен. Дьюан опять раскрыл блокнот.

"Майк: такая же стрижка, возможно его стригут мама или сестры, потому что у них нет денег на парикмахерскую, но на О'Рурке это выглядит как-то получше. Впереди волосы длинные, но не прилизанные, и никакой челки. Никогда не обращал внимание, но у Майка ресницы как у девочки. И у него странные глаза — такие серо-голубые, что вы замечаете их даже издалека. Его сестрицы могли бы убить кого-нибудь, чтобы получить такие глаза. Но он совсем не неженка и не женоподобный (посмотреть в словаре правописание этого слова)... Просто красивый. Вроде сенатора Кеннеди, только совсем не похож на него, если можно так сказать. (Не люблю, когда Мейлер[3] или еще кто-нибудь описывает персонаж так, будто это актер).

"У Кевина Грумбахера волосы падают каким-то каскадом, словно расчесанные скребницей, прямо на кроличью мордочку. У него выступающий кадык и веснушки, и нервная ухмылка, вечно испуганный вид. Всегда ждет, что его мамочка позовет домой.

"Волосы Джима — волосы Харлена — не совсем стрижка, хоть они и короткие. Немножко квадратное лицо с хохолком на затылке. Джим Харлен напоминает мне того актера, которого мы видели прошлым летом в кино на Бесплатном Сеансе. Фильм назывался «Мистер Робертс» и этот актер играл парня по имени Энсайн Пульвер. Джек Леммон. (Ух! Вот оно. Просто надо описывать персонажи в книгах словно описываешь актеров в кино. Это поможет набирать команду, когда книги будут куплены Голливудом). Но Харлен действительно похож на Энсайна Пульвера. Такой же рот. Такие же деланные, смешные манеры. Такая же нервная, саркастическая болтовня. Такая же стрижка? Какая разница.

«О'Рурк это само спокойствие, лидер, одним словом. Как Генри Фонда в том фильме. Может быть Джим Харлен работает под актера тоже. Может быть мы все подражаем тем персонажам, которых видели в кино на Бесплатных Сеансах и не знаем...»

Дьюан закрыл блокнот, снял опять очки и потер глаза. Он устал, хотя в тот день совсем ничего не делал. И проголодался. Дьюан попытался вспомнить, что он приготовил себе сегодня на завтрак, но не смог. Когда остальные ушли на обед, он остался в курятнике, делая пометки, думая.

Дьюан устал все время думать.

Он спрыгнул с пикапа и пошел к опушке леса. В темноте мелькали светлячки. Со стороны ручейка в лощине доносилось пение цикад и кваканье лягушек. Откос позади харчевни «Черное Дерево» был завален мусором. Черные кучи на еще более черном фоне. Дьюан расстегнул ширинку и помочился, прислушиваясь как звенела струя, ударяясь о что-то металлическое. Из освещенного окна донесся чей-то низкий смех и Дьюан узнал голос своего отца, забавляющего посетителей очередной байкой.

Дьюан любил истории, которые рассказывал отец, но не тогда, когда тот был пьян. Обычно веселые, они превращались в злобные и мрачные, и граничили с цинизмом. Дьюан знал, что отец считает себя неудачником. Несостоявшийся выпускник Гарварда, несостоявшийся инженер, фермер, изобретатель, бизнесмен. Несостоявшийся муж и несостоявшийся отец. Вобщем Дьюан был с ним согласен, разве что считал, что к последнее обвинение суд мог бы исключить.

Мальчик вернулся обратно к пикапу и забрался в кабину. Дверцу он оставил открытой, чтобы выветрился запах виски. Он знал, что бармен выставит Старика вон, когда тот начнет буянить. И так же хорошо он знал, что придется посадить отца на заднее сиденье, чтобы он не мог хвататься за руль, и потом он, Дьюан, одиннадцать лет исполнилось прошлым мартом, ученик с коэффициентом умственного развития 160, что выяснилось стараниями дядюшки Арта, возившего его в Иллинойский Университет две зимы назад, чтобы проверить, Бог знает зачем, этот показатель, так вот он отвезет отца домой, уложит в кровать, приготовит ужин и пойдет в сарай посмотреть, нет ли там запасных частей к Джону Диру.

Позже, много позже Дьюан проснулся потому, что услышал шепот.

Даже во сне он помнил, что он дома, помнил, как он провез старика через два холма, мимо кладбища, мимо усадьбы дяди Генри, который приходился дядей Дейлу, затем свернул на дорогу номер шесть, ведущую к ферме; затем он уложил храпящего старика в постель и поставил новый распределитель прежде чем приготовить гамбургер. Но он был удивлен тем, что уснул, не вынув наушники приемника из ушей.

Дьюан спал в подвале, угол которого он отделил для себя с помощью одеяла и нескольких корзин. На самом деле все было отнюдь не так трагично, как это возможно звучало. Зимой на втором этаже было слишком холодно и пусто, и сам Старик тоже уже не спал в той комнате, где когда-то спали они с мамой. Он переехал на кушетку в гостиную, а Дьюан — в подвал, из-за горелки там было тепло, даже когда в самую непогодь по пустынной равнине завывали ветры. К тому же там имелся душ, и Дьюан перетащил в подвал свою кровать, шкаф, фотолабораторию, рабочий стол и электронику.

Уже с трех лет Дьюан обожал допоздна слушать радио. Старик тоже раньше слушал его, но уже несколько лет как бросил.

У Дьюана имелись кварцевые радиоприемники, настоящие покупные наушники, радиодетали от Хита, усовершенствованные консольные приемники, коротковолновый радиоприемник и даже новая модель транзистора. Дядя Арт полагал, что Дьюан собирается стать радиолюбителем, но такого рода деятельность Дьюана совершенно не интересовала. Он не хотел передавать, он хотел слушать.

И он действительно слушал, поздними ночами, в сумраке подвала, с антенной, свисающей из окна. Дьюан слушал станцию Пеории, и Демойн, и Чикаго, и большие станции из Кливленда, Канзас сити, конечно, но больше всего он получал удовольствие, слушая самые далекие станции. Он наслаждался шепотами из Северной Каролины, Арканзаса, Толедо, Торонто, а иногда, когда ионное покрытие было в хорошем состоянии, а солнечная активность не вызывала магнитных бурь, до него доносилось неразборчивое бормотание на испанском и медленные алабамские тоны, звучащие почти как иностранный язык, позывные калифорнийской станции или приемные сигналы Квебека. В самой глухомани Иллинойса Дьюан слушал спортивные новости, смежив веки и воображая футбольные поля, столь же зеленые, насколько красной бывает кровь в артериях человека, и слушал музыку, он любил классическую музыку, любил бигбенд, но гораздо больше джаз, но больше всего Дьюан любил передачи типа «звоните — отвечаем», когда терпеливые, невидимые хозяева ожидали звонков бесплотных слушателей и их сумбурные, но горячие объяснения.

Иногда Дьюан воображал себя единственным членом команды летящего к звездам космического корабля, уже отделенного от земли многими световыми годами, неспособного повернуть назад и обреченного на вечный полет. Неприспособленный даже на то, чтобы успеть достичь места назначения за время человеческой жизни, но все еще связанный с землей аркой электромагнитных излучений, проникающих сквозь луковую шелуху старых радиопередач, путешествующий назад во времени, когда он летел вперед в пространстве. Летел, слушая голоса, чьи обладатели давно умерли, возвращаясь назад, к изобретению радио Маркони и потом к эпохе полного молчания.

Кто-то прошептал его имя.

Дьюан быстро сел в кровати и увидел, что наушники лежат на столе, на своем месте. Перед тем как заснуть, он проверял новый набор от Хита.

Опять послышался этот голос. Возможно, он был женским, но звучал странно бесполо. Тон был искажен расстоянием, но оставался таким же чистым, какими были звезды, которые он видел на ночном небе, когда шел сюда из сарая.

Она... Оно... Прошептало его имя.

— Дьюан... Дьюан... Мы идем за тобой, мой мальчик.

Дьюан спустил ноги на пол, все еще сжимая в пальцах наушники. Голос звучал не из них. Казалось, он раздается из-под кровати, из темноты позади труб отопления, из шлакоблочных стен.

— Мы придем, Дьюан, мой мальчик. Мы скоро придем.

Никто никогда не называл Дьюана «мой мальчик». Даже в шутку. О том как называла его мать, когда была жива, он не имел понятия. Дьюан пробежал пальцами по шнуру наушника, нащупал холодный на ощупь переключатель, лежавший на одеяле, куда он его забросил, выдернув из приемника.

— Мы скоро придем, мой мальчик, — шептал голос ему прямо в ухо. — Жди нас, мой дорогой.

Дьюан перегнулся на кровати, наклонился, нащупал шнур выключателя, дернул за него и включил свет.

Наушники молчали. Приемник был выключен. Ни один из его радиоприборов не работал.

— Жди нас, мой мальчик.

Глава 5

Первым запах Смерти почувствовал Дейл.

Была пятница, третье июня, второй день каникул, ребята играли в бейсбол с самого завтрака, и теперь, к полудню они уже были покрыты плотным слоем пыли, которая, смешавшись с потом, образовала на их лицах и шеях коричневую, словно выпеченную корочку. Вот тогда-то Дейл и почувствовал приближение Смерти.

— Го-о-о-споди! — завопил Джим Харлен со своего места между первой и второй базой. — Что это такое?

Дейл как раз изготовился ударить битой, но теперь отступил на шаг и принюхался.

Запах шел с востока, ветер доносил его с грунтовой дороги, которая соединяла городской стадион с Первой Авеню. Это даже нельзя было назвать вонью, это было зловоние, смрад трупов, брожение газов, вызванных бактериями, кишащими в мертвых желудках — и он приближался.

— Ф-ф-ф-ф-фу, — послышался голос Донны Лу Перри с подушечки питчера. Продолжая держать мяч в правой руке, она поднесла к лицу бейсбольную перчатку и зажала ею нос и рот, потом повернулась и посмотрела в ту сторону, куда показывал Дейл.

По Первой Авеню медленно двигался Арендный Грузовик и в сотне ярдов от них свернул на грунтовую дорогу. Кабина была кричаще-красного цвета, а кузов был прикрыт брезентом. Дейл мог видеть как топорщился брезент, приподнятый четырьмя торчащими вверх ногами — похоже, это была корова или лошадь, на таком расстоянии трудно было сказать, труп покачивался, как видно лежа поверх других, и копыта торчали вертикально вверх. Так обычно в мультфильмах изображают мертвых животных.

Но это был не мультфильм.

— Тьфу, давайте сделаем перерыв, — предложил Майк, стоявший на месте кетчера позади пластины. Теперь вонь стала еще сильнее и он подняв футболку, прикрыл ею лицо.

Дейл отошел от пластины еще на шаг и почувствовал, что его замутило. Глаза стали слезиться. Грузовик проехал до конца грунтовки и свернул на поросшую травой стоянку позади трибун. Теперь он был справа от ребят. Воздух, казалось, сгустился вокруг них и зловоние накрыло лицо Дейла словно ладонью.

Кевин вприпрыжку подбежал к остальным с третьей базы.

— Это Ван Сайк? — спросил он.

Лоуренс подошел от скамьи для запасных и встал рядом с братом. Теперь они оба, прищурившись, смотрели на грузовик, низко надвинув на глаза козырьки бейсболок.

— Не знаю, — пожал плечами Дейл. — Из-за этого дурацкого стекла не видно, кто сидит в кабине. Но ведь летом обычно грузовик водит Ван Сайк, да?

Джерри Дейзингер, стоявший «под рукой» позади Дейла, взял биту наизготовку, точно ружье и скорчил гримасу.

— Ага, Ван Сайк водит грузовик... Почти все время. Дейл посмотрел на невысокого парнишку. Все они знали, что отец Джерри иногда садился за руль грузовика, или стриг траву на кладбище... Вобщем выполнял ту работу, которую обычно полагалось делать Ван Сайку. Никто и никогда не видел мистера Ван Сайка с кем-нибудь, только отец Джерри иногда появлялся с ним.

Будто прочитав их мысли, Дейзингер сказал:

— Это он. Мой старик подался сегодня в Оук Хилл, поработать на стройке.

Со своей горки к ним подошла Донна Лу, все еще держа у лица бейсбольную рукавицу.

— Чего ему надо?

Майк О'Рурк пожал плечами.

— Что-то я не вижу мертвецов, а вы? — спросил он ребят.

— Разве что Харлен, — съязвил Джерри и замахнулся на того комком земли, когда Джим подходил к группе ребят.

Грузовик стоял неподвижно, ярдах в десяти от них, сквозь ветровое стекло ничего нельзя было разобрать из-за того, что в нем отражалось солнце и широкие подтеки краски на стенках кабины казались следами засохшей крови. Между досками Дейл разглядел чью-то черно-серую шкуру, еще одно копыто около откидного заднего борта, а поближе к кабине что-то большое, раздувшееся, коричневое. Четыре ноги, нацеленные в небо, принадлежали корове. Дейл надвинул козырек пониже на лоб, чтобы защитить глаза от солнца, и смог рассмотреть белую кость, прорвавшую сгнившую шкуру. Тучи мух роились над машиной, они висели в воздухе подобно синеватому облаку.

— Чего ему надо? — снова повторила Донна Лу. Она уже несколько лет играла в бейсбол с ребятами из Велосипедного патруля, и была лучшим питчером в их команде. Но этим летом Дейл впервые заметил, как выросла девочка и как мягко облегала футболка ее округлую грудь.

— Давайте у него спросим, — предложил Майк. Он бросил перчатку на землю и направился к грузовику.

Дейл почувствовал, что сердце его куда-то ухнуло. Он совершенно не переносил Ван Сайка. Когда он думал о нем, как бывало думал о школе, всех остальных учителях и директоре, он мысленно видел перед собой длинные, паучьи пальцы с грязью под ногтями, борозды морщин на красной от прыщей шее и желтые, слишком крупные зубы. Как у крыс, которые водятся на свалке.

Мысль о том, чтобы приблизиться к ужасному грузовику — и к этому смраду — заставила внутренности Дейла сжаться.

Майк уже дошел до забора и пригнулся, чтобы пролезть в узкую щель.

— Эй, погоди! — остановил его Харлен. — Посмотри туда!

Кто-то ехал на велосипеде по грунтовке, затем свернул направо и теперь ехал по полю в сторону ребят. Из-под колес летели комья земли. Когда он подъехал поближе, Дейл увидел, что сидит на велосипеде Сандра Уиттакер, подружка Донны Лу.

— У-у, фу, — произнесла она с отвращением, останавливаясь рядом с ребятами. — Кто тут умер?

— Тут как раз подрулили мертвые кузены Майка, — сказал Харлен. — Вот он и пошел с ними поздороваться.

Сэнди обдала Харлена холодным взглядом и отвернулась, взмахнув косами.

— У меня есть новости, — продолжала она. — Происходит что-то странное.

— Что? — быстро спросил Лоуренс и поправил очки на носу. Голос его звучал напряженно.

— Джи Пи с Барни и все остальные собрались в Старом Централе. Там еще Корди и ее ненормальная мамаша. И Рун прибежал туда же. Вобщем все. Они ищут братца Корди.

— Тубби? — спросил Джерри Дейзингер. Он утер рукой мокрый нос и тут же вытер ее о футболку. — Я думал он во вторник убежал.

— Ну да, — отмахнулась Сэнди, теперь она обращалась только к Донне Лу. — Но Корди считает, что он еще в школе. Странно, правда?

— Поехали, — сказал Харлен, и побежал к велосипедам, стоявшим рядком у первой базы. Остальные последовали за ним, на ходу стягивая бейсбольные перчатки. Кто забросил их в сумку, кто повесил на руль.

— Эй! — окликнул ребят Майк с другого конца поля. — А как же Ван Сайк?

— Передай ему от нас поцелуй, — прокричал в ответ Харлен, вскочил на велосипед и помчался в сторону грунтовки.

Дейл последовал за ним, Лоуренс и Кевин держались рядом. Дейл с силой нажимал на педали, притворяясь, что взволнован и напуган новостью, рассказанной Сэнди. Что угодно, только подальше от зловония Смерти и от замершего прямо в поле грузовика.

Майк чуть помедлил, провожая взглядом ребят, на дороге стоял столб пыли от их велосипедов. У Джимми Дейзингера велосипеда не было, и он сел на раму впереди Грумбахера. Велосипед двигался медленно, длинные ноги Кевина тяжело крутили педали. Донна Лу глянула в сторону Майка, потом тоже уселась на свой бирюзово-белый велосипед, забросила перчатку в корзину и уехала с Сэнди.

Теперь Майк оставался на стадионе один. Только он и страшное зловоние от мертвечины в грузовике. Жара была страшная, не меньше девяноста градусов[4], солнце пекло так яростно, что пот ручьями катился по шее и щекам мальчика. Как только мог Ван Сайк выдержать такое пекло, сидя в кабине с закрытыми окнами?

Майк постоял, не трогаясь с места, пока видна была группа ребят. Но вот они доехали до Первой Авеню и повернули направо на асфальтированную дорогу. Последними ехали Сэнди и Донна Лу, но вот и их велосипед исчез за темной линией вязов.

Жужжали мухи. Что-то в кузове грузовика шевельнулось с тихим, шипящим звуком и сразу же вонь усилилась, она казалась почти видимой в тяжелом, неподвижном воздухе. Майк почувствовал, что им овладевает паника, так же было когда-то поздно ночью, когда он услышал шорох внизу, в бабушкиной комнате и подумал, что это ее душа рвется, чтобы освободиться... Или когда он слишком долго стоял на коленях во время торжественной мессы, почти загипнотизированный парами фимиама и пением и мыслями о своих собственных грехах, о языках пламени в аду и о том, что ждет его там... Майк сделал еще несколько шагов в сторону грузовика. В сухой траве из-под ног отпрыгнули в стороны кузнечики. Сквозь лобовое стекло было видно, как мелькнула чья-то тень.

Майк остановился и, немного подумав, сделал в сторону грузовика и его обитателей, неважно живых или мертвых, непристойный жест. Затем медленно повернулся и пошел обратно, в ту сторону стадиона, где у забора стояли велосипеды. Он старался идти спокойно, только усилием воли заставляя себя не бежать, но ожидая, что вот-вот хлопнет дверца машины и он услышит позади себя тяжелые торопливые шаги.

Сначала слышно было только жужжание мух. Затем тихо, но совершенно отчетливо, из кузова донеслось слабое хныканье, которое переросло в детское всхлипывание. Майк застыл на месте, сжимая в руке перчатку, которую как раз вешал на руль.

Никаких сомнений. Позади, в этой колыбели смерти, наполненной останками всякой мертвечины, соскрябанной с асфальта после какой-то дорожной аварии, в колыбели, где валялись дохлые собаки с вывалившимися наружу кишками, теленок с раздувшимся животом и лошади с белыми глазами, выпотрошенные голуби и остатки гниющей падали, собранной с окрестных ферм, в этой колыбели плакал ребенок.

Плач становился громче и громче, он уже перешел в вой, который вполне соответствовал душевному смятению Майка, охватившему его ужасу, и затем вой стал походить на хихиканье... Как будто кто-то стал нянчить ребенка. И кормить.

С ватными ногами Майк взгромоздился на велосипед, оттолкнулся от забора, проехал мимо первой базы, свернул на грунтовку и направился к Первой Авеню.

Он не остановился.

И не посмотрел назад.

Машины и царившая возле них суета были видны издалека. Матово-черный шевроле Джи Пи Конгдена был припаркован около школы, вплотную с машиной констебля и старым синим автофургоном, который, похоже, принадлежал мамаше Корди Кук. Сама Корди тоже была здесь, одетая все в то же бесформенное платье, в котором она ходила последний месяц в школу, и стоящая рядом с ней полная круглолицая женщина, похоже, была ее матерью. Доктор Рун и миссис Дуббет стояли на ступеньках северного входа, словно защищая его своими телами. Мировой судья и городской констебль, которого все звали Барни, стояли между ними, будто рефери.

Дейл с ребятами соскользнули в траву и остановились там, примерно в двадцати пяти футах от группы взрослых: не настолько близко, чтобы их шуганули, но и не настолько далеко, что бы ничего не было слышно. Дейл поднял глаза и взглянул на приближающегося Майка, тот был бледен как полотно.

— А я вам говорю, что Теренс не появлялся дома со вторника! -кричала миссис Кук. Ее лицо было таким морщинистым и коричневым от загара, что живо напомнило Дейлу бейсбольную рукавицу Майка. Ее серые глаза были такими светлыми, что казались вымытыми, и смотрели с таким же безнадежным выражением, как глаза Корди.

— Теренс? — повторил шепотом Джим Харлен и скорчил гримасу.

— Да, мэм, — говорил в это время Барни, все еще стоя между директором и женщиной. — Доктор Рун понимает вас. Но учителя уверены, что он ушел из школы. Нам необходимо выяснить куда он потом отправился.

— Чушь! — продолжала вопить миссис Кук. — Корделия говорит, что не видела, чтобы он выходил со двора... И к тому же мой Теренс нипочем не уйдет из школы без разрешения. Он хороший мальчик. А если б ушел, то я бы выпорола его так, что живого места бы не осталось.

Кевин повернулся к Дейлу и вопросительно поднял бровь. Но Дейл не мог отвести глаз от группы разгневанных взрослых.

— Минуточку, миссис Кук, — заговорил низенький лысый мировой судья. — Нам всем известно, что Тубби... Гм... Что ваш сын Теренс имеет несколько своеобразное представление о дисциплине и... Миссис Кук стремительно повернулась к нему.

— Вы бы вообще лучше помолчали, Джи Пи Конгден. Все знают, что ваш сынок самый подлый из местных подонков. К тому же вечно носит с собой ножик. Так что не надо мне говорить ничего о моем Тубби. — Тут она вновь обернулась к констеблю и уставила толстый палец на доктора Руна и старую Задницу Дуплетом. — Констебль, эти люди что-то скрывают.

Барни мгновенно выбросил вперед обе руки, ладонями вверх.

— Минутку, минутку, миссис Кук. Вы же знаете, что они везде посмотрели. Миссис Дуббет видела, как Теренс вышел после обеда из школы еще до того, как остальные дети были распущены на кани...

— А я говорю, что это чушь собачья! — завопила мать Корди. Сама Корди в этот момент оглянулась через плечо, увидела группу ребят и посмотрела на них отсутствующим взглядом.

В разговор вступила миссис Дуббет, она словно очнулась от спячки.

— Со мной никто еще не говорил подобным тоном. Я преподаю в данном районе уже почти сорок лет и я...

— А я и гроша ломаного не дам за то, сколько ты тут преподаешь... — начала миссис Кук.

— Ма, она врет! — зашептала Корди, дергая мать за платье, такое же бесформенное и поношенное как было у нее самой. — Я все время смотрела в окно и не видела Тубби. А Старая Задница Дуплетом вообще туда не смотрела.

— Одну минуту, юная леди, — начал доктор Рун. Его длинные пальцы беспокойно крутили цепочку от часов, бегущую по жилету. — Мы понимаем, что вы расстроены... Э... Временным отсутствием вашего брата, но мы не можем позволить вам такие...

— Вы скажете мне, где мой мальчик! — завопила миссис Кук, наступая на мирового судью, словно хотела ухватить доктора Руна своими короткими пухлыми пальцами.

Эй! Эй! — вскрикнул Джи Пи Конгден, делая шаг назад.

Барни торопливо вклинился между ними обоими, быстро и увещевающе проговорил что-то миссис Кук, но так тихо, что ребята не услышали ни одного слова, затем обернулся к доктору Руну и сказал что-то ему.

— Согласен, что нашу дискуссию следует перенести в... Э... Менее оживленное место, — донесся до ребят замогильный голос директора.

Барни кивнул, сказал что-то еще и вся группа вошла в двери Старого Централа. Корди еще раз оглянулась на ребят, сейчас в выражении ее лица не было ни следа враждебности... Только грусть и что-то, очень напоминающее страх.

— Было бы лучше, если бы... К нам присоединился мистер Кук, -произнес доктор Рун, когда они уже входили внутрь.

— Мистер Кук неважно чувствует себя на этой неделе, — усталой скороговоркой ответила мать Корди.

— Он пьян в стельку на этой неделе, — удачно имитируя простонародный выговор миссис Кук, сказал Джим Харлен. Затем прищурился на солнце и снова перевел взгляд на почти опустевшую стоянку. — Черт, уже поздно, а я обещал маме, что сегодня подстригу лужайку перед домом. Тут наверное ничего интересного уже не будет.

Лоуренс поправил очки и спросил:

— Как вы думаете, куда делся Тубби?

Харлен навис над маленьким третьеклассником, скорчил лицо в ужасную гримасу и выставил вперед пальцы наподобие когтей.

— Что-то схватило его, простофиля. А сегодня вечером это что-то придет за тобой! — Он еще сильнее наклонился, струйка слюны закапала на его подбородок.

— Кончай, — велел Дейл, становясь между Харленом и братом.

— Кончай, — фальцетом передразнил его Джим. — Не пугай моего чудного братца! — Он присел и резко подпрыгнул, выбрасывая вперед руки и ноги.

Дейл промолчал.

— Если ты собирался подстригать лужайку, тебе пора идти, — вступил в разговор Майк. Его голос звучал непривычно напряженно.

Харлен бросил взгляд на О'Рурка, заколебался, потом бросил:

— Ладно. Пока, недотепы, — и вскочив на велосипед, поехал вдоль Депо Стрит.

— Пока. Я же говорила, что тут происходит что-то странное, -сказала Сэнди и они с Донной Лу тоже сели на велосипед и уехали. Когда они поравнялись со стоявшими словно часовые вязами Донна Лу оглянулась и через плечо крикнула: «До свидания!».

Дейл помахал ей в ответ.

— Дьявол, тут кажется не будет ничего интересного. Пойду-ка я лучше домой, попью содовой, — сказал Джерри Дейзингер и побежал к дому, стоявшему на шлаковом отвале за Скул Стрит.

— КЕ-ВИ-И-И-И-ИН! — Этот крик был похож на голос Джонни Веймюллера в роли Тарзана. Голова и плечи миссис Грумбахер показались из открытой двери.

Кевин мигом, не теряя времени на прощания, вскочил на велосипед и умчался.

Тень Старого Централа протянулась уже почти до Второй Авеню, наполнив глубиной цвета зелень футбольного поля, и желтизну лежавших на нем солнечных пятен, и темные листья нижних ветвей трех огромных вязов.

Через несколько минут из дверей появился Джи Пи Конгден, грубо крикнул что-то ребятам, сел в машину и уехал. За машиной повисло облачко пыли.

— Отец говорит, что этот тип на своем шевроле подлавливает водителей, чтобы оштрафовать их, — сказал Майк.

— Как это? — удивился Лоуренс.

Майк уселся прямо на траву, выдернул из земли узкий листок и засунул его в рот.

— Он прячется в молочной закусочной на холме, там где Хардроуд переходит в мост через Спунривер. Когда кто-то подъезжает, он выруливает на дорогу и пытается обогнать их. Если они не уступают, он включает мигалку на крыше и штрафует их за превышение скорости. Уводит к себе и снимает с каждой машины по четвертному. А если они уступают,...

— Ну а что тогда?

— Тогда он едет впритык перед их машиной до самого моста, там тормозит и опять же штрафует. Теперь за то, что они внутри стометровой зоны перед мостом ехали вплотную за другой машиной.

Лоурен прожевал свою травинку и покачал головой.

— Надо же, какой говнюк!

— Эй, потише! — прикрикнул на него старший брат. — Придержи язычок. Если мама услышит что ты говоришь такие слова, то...

— Смотри-ка, — сказал вдруг Лоуренс, вскочил и подбежал к колее, оставшейся в результате торможения. — Что это такое?

Оба мальчика подошли к нему поближе.

— Суслик, наверное, — предположил Дейл.

— Слишком большая борозда, — покачал головой Майк.

— Наверное, кто-то рыл канаву для того, чтобы проложить новые трубы, вот и остался эта борозда, — продолжил тогда Дейл. И показал дальше — Смотри. Вон там другой. И они оба ведут к школе.

Майк подошел ко второй колее и, продолжая жевать травинку и пошел вдоль нее, пока она не исчезла под тротуаром около школы.

— Не к чему прокладывать новые трубы.

— Почему это? — спросил Лоуренс.

Майк махнул рукой в сторону школы.

— Скоро все это снесут. Через пару дней, как только выгребут отсюда мусор, даже окна выломают. Если они.... — при этих словах Майк замолчал, медленно обвел взглядом карнизы и отошел назад.

Дейл подошел к нему.

— Что?

— Посмотри сюда, — Майк показал рукой. — Видишь центральное окно на этаже старших классов?

— Не-а, — как ни щурился Дейл, он ничего не увидел. — А что?

— Кто-то только что смотрел оттуда, — сказал Лоуренс. — Я тоже видел чье-то белое лицо, и оно сразу исчезло.

— Не чье-то, — уточнил Майк. — Это был Ван Сайк.

Дейл оглянулся через плечо, глянул мимо школы, на поля за ней. Тень деревьев и расстояние мешали ему разглядеть, стоял ли возле стадиона все еще грузовик.

Почти тут же из школы вышли миссис Кук, Корди, Барни и Старая Задница Дуплетом, перекинулись несколькими словами на прощание, расселись по машинам и поехали в разных направлениях. На месте оставалась только машина доктора Руна, и как раз, когда уже стемнело, а Дейла и Лоуренса позвали домой, он тоже вышел, запер школьную дверь и уехал в своем похожем на катафалк бьюике.

Дейл, уже стоя в дверях своего дома, не сводил взгляда с дверей школы, пока мама не велела ему идти накрывать на стол. Ван Сайк не появлялся.

После обеда Дейл еще раз внимательно оглядел двор школы. Вечерний свет касался только верхушек деревьев и обшарпанного зеленого купола башни. Весь остальной мир был погружен в темноту.

Глава 6

Субботнее утро, первое субботнее утро лета, а Майка О'Рурка угораздило проснуться на рассвете. Он прошел в полутемную гостиную проведать Мемо — едва ли она вообще теперь когда-либо спала — увидел бледный отсвет солнца на коже и блестящий глаз, все остальное было неподвижным ворохом одеял и шалей и убедился, что она жива. Потом Майк подошел и поцеловал ее, ощутив при этом легкий запах, в котором чувствовался едва заметный намек на начало распада, того самого распада, которым днем раньше несло от страшного грузовика. Мальчик вышел на кухню. Отец уже встал и теперь брился, стоя перед краном, из которого текла холодная вода. К семи часам утра ему нужно уже быть на пивоварне Пабста в Пеории, а до города больше часа езды. Отец Майка был очень крупным — при росте шесть футов он весил не меньше трехсот фунтов[5]. Причем большая часть этого веса приходилась на большой круглый живот, заставлявший отца держаться на большом расстоянии от раковины даже во время бритья. Его рыжие волосы уже поредели, только над ушами сохранился рыжеватый венчик, за недели, проведенные в работе на огороде, его лоб покрылся красноватым загаром, а сеть капилляров на щеках и носу сообщала цвету его лица общий багровый оттенок. Во время бритья он пользовался старинной опасной бритвой, принадлежавшей еще его деду и теперь чуть помедлил, подпирая языком щеку и держа бритву на отлете, чтобы кивнуть сыну, отправившемуся в туалет.

Только недавно до Майка дошло, что их семья единственная в городе, кто еще пользуется туалетом во дворе. Конечно, такие сооружения были у многих, например позади дома миссис Мун, и у Джерри Дейзингера был такой же позади сарая для инструментов, но это были своего рода реликвии, экспонаты ушедших времен. О'Рурки же пользовались своим туалетом. В течение многих лет мать Майка говорила, что пора установить в доме нормальную уборную, как у всех людей, но отец сопротивлялся, уверяя, что это вызовет неслыханные расходы. Отчасти это действительно так и было, ибо город не имел канализационной сети, а септическая обработка цистерны стоила целое состояние. В глубине души Майк подозревал, что отец просто не хочет устанавливать уборную в доме. Имея четырех болтливых дочерей и весьма разговорчивую супругу, он часто говаривал, что единственное место, где он может обрести мир и спокойствие, это сортир.

Закончив свои дела, Майк вышел из туалета и прошел вдоль каменной стены, которая служила разделом между маминым садиком и отцовским огородом, бросил мимолетный взгляд на скворцов, уже проснувшихся и шуршавших листьями в верхних ветках, вошел в дом с заднего крыльца и направился к раковине, которую только что освободил отец, чтобы вымыть руки. Затем подошел к шкафу, достал школьный блокнот и карандаш и уселся за стол.

— Не опоздаешь за своими газетами? — напомнил отец, стоя у окна с чашкой кофе в руках и поглядывая в сад. Часы на стене показывали 5.08.

— Нет, я помню, — успокоил его Майк. Газеты оставляли в пять часов пятнадцать минут на тротуаре перед зданием банка, рядом с ним на Мейн Стрит, где работала мать. Майк никогда не опаздывал на работу.

— Что ты там пишешь? — поинтересовался отец. Кофе, казалось, расшевелил его.

— Записки Дейлу и ребятам.

Отец кивнул, но похоже, не слушал его и снова выглянул в сад.

— Кукурузе не помешал бы хороший дождик в ближайшие дни.

— Пока, отец, — Майк сунул записки в карман джинсов, натянул на голову кепку-бейсболку, и исчез за дверью, по дороге хлопнув отца по плечу. У крыльца уже ждал его древний велосипед и Майк, вскочив в седло, погнал на Первую авеню.

Управившись с разноской газет, Майк поспешил в западную часть города к железнодорожным путям, в костел Св. Малахия, где он помогал отцу Каванагу в качестве алтарного служки. Каждый день во время мессы Майку полагалось быть в храме. Он служил в церкви с семилетнего возраста и хотя время от времени появлялись и другие ребята, отец Каванаг всегда утверждал, что такого надежного служки, как Майк, у него нет... И что никто из служек не произносит латинские слова молитв так отчетливо и с таким благоговением, как он. Майк имел очень напряженный распорядок дня, особенно зимой, когда сугробы были высоки и он не мог ездить на велосипеде. Иногда он прибегал в костел Св. Малахия в самую последнюю минуту, набрасывал на плечи саккок и сутану, даже не сняв пальто и уличных ботинок, и пока он произносил слова мессы, снег стекал с подошвы башмаков и превращался в лужицы на полу храма. Потом, если на мессу в семь тридцать собиралась только обычная паства — миссис Мун, миссис Шонесси, мисс Эшбоу и мистер Кейн — Майк, конечно, с разрешения отца Каванага, убегал сразу после причастия, чтобы успеть в школу до звонка.

В школу он опаздывал довольно часто. Миссис Шрайвз уже даже не делала ему замечаний, когда он наконец появлялся, просто кивала в сторону кабинета директора. Майку полагалось сидеть там и ждать, когда мистер Рун найдет время выбранить его за опоздание и занесет его фамилию в Журнал Взысканий, толстую тетрадь, всегда хранившуюся в нижнем левом ящике директорского стола. Замечания уже не тревожили Майка, но он терпеть не мог сидеть в кабинете без дела и ждать, пропуская урок чтения и большую часть математики.

Усевшись на теплый тротуар пред зданием банка, Майк выбросил из головы мысли о школе и стал поджидать грузовичок, который привозил газеты из Пеории. Сейчас было лето.

Мысль о лете, о теплом, согревающем лицо, ветерке, о запахе нагретого тротуара и влажных колосьев, реальность всего этого, наполнила Майка энергией и словно раздвинула его грудную клетку. Так что, когда прибыл грузовик, и Майк подхватил и рассортировал газеты, вложив в некоторые из них свои записки и сунув их в отдельный карман сумки, и даже тогда, когда он уже колесил по утренним улицам, засовывал газеты в почтовые ящики, выкрикивал свое «С добрым утром!» женщинам, вышедшим за молочными бутылками, и мужчинам, направлявшимся к машинам, чтобы ехать куда-то дальше, реальность всего этого, подъемная сила лета, продолжала удерживать его на подъеме даже тогда, когда Майк прислонил велосипед к стене костела Св. Малахия и вихрем ворвался в прохладно-фимиамную сень сияющего темной позолотой храма. Это было место, которое он любил больше всего на свете.

А Дейл в тот день проснулся поздно, уже после восьми. В комнату вливался яркий солнечный свет, чуть приглушенный легкой тенью огромного вяза за окном. Через занавески лился теплый воздух. Лоуренса в комнате уже не было; зато из гостиной на первом этаже доносились лай и хохот, это его брат смотрел мультики про Хекла и Джекла, и про Раффа и Редди.

Дейл встал, заправил свою и Лоуренса кровати, натянул джинсы, футболку, чистые носки и кеды, и пошел вниз завтракать.

Сегодня мама приготовила его любимые хлопья и кексы с изюмом. Она сидела за столом веселая и оживленная, болтая о фильмах, которые будут показывать сегодня в парке во время Бесплатного Сеанса. Отец Дейла уже уехал из дому, территория, на которой он вел торговлю, охватывала целых два штата, но он должен был вернуться в тот же день к вечеру.

Из гостиной послышался голос Лоуренса, который громко призывал брата поторопиться, иначе он пропустит мультяшку про Раффа и Редди.

— Ну, это для маленьких! — крикнул Дейл в ответ. — Мне это уже не интересно. — Но сам стал есть быстрее.

— О, смотри-ка что лежало в сегодняшней газете, — сказала мать. И положила рядом с его кружкой записку.

Дейл улыбнулся при виде знакомого листочка. Он сразу узнал дешевый блокнот и аккуратный почерк Майка. Но еще раньше он узнал ужасающую грамматику своего приятеля:

ВСЕ ВСТРИЧАИМСЯ В ПЕЩЕРЕ В ДЕВИТЬ ТРИТЦАТЬ.

М.

Дейл торопливо подобрал с тарелки последние крошки кекса, гадая, что могло случиться такого важного, что всем нужно отправляться в эдакую даль. Пещера была зарезервирована ими для особых случаев -разоблачение тайн, экстренные сходки, особые слеты Велосипедного Патруля — еще тогда, когда они были маленькими и для них имели значение такие вещи.

— Надеюсь, это не настоящая пещера, Дейл? — спросила мама с ноткой легкого беспокойства в голосе.

— Не-а, мам. Ты же знаешь, что нет. Это всего лишь старая дренажная штольня за забегаловкой «Под Черным Деревом».

— Хорошо, только не забудь, пожалуйста, что ты обещал мне подстричь газон перед домом. После обеда к нам в гости придет миссис Себерт.

Отец Дьюана Макбрайда не выписывал газет, издаваемых в Пеории, он не читал ничего, кроме «Нью-Йорк Таймс», да и ту лишь изредка. Поэтому Дьюан не получил записку от Майка. Зато около девяти утра в его комнате зазвонил телефон. Дьюан не торопился подходить: их линия была спарена с несколькими соседними коттеджами, один звонок означал, что звонят Джонсонам, их ближайшим соседям, два — звонок им с отцом, три -шведу Олафсону, жившему дальше по дороге. Сейчас телефон прозвонил дважды, затем умолк, и снова зазвонил.

— Дьюан, — послышался в трубке голос Дейла Стьюарта. — Я так понимаю, что ты уже справился со своими домашними делами?

— Справился, — ответил Дьюан.

— Отец дома?

— Нет, он уехал в Пеорию купить кое-что.

Трубка на некоторое время замолкла. Дьюан прекрасно знал, что Дейл прекрасно знает, что его Старик после своих субботних поездок, называвшихся «купить кое-что», часто возвращается поздно вечером в воскресенье.

— Слушай, мы тут собираемся в пещере к половине десятого. Майк хочет что-то сообщить.

— Кто это «мы»?

Дьюан скосил глаз на свой блокнот. После завтрака он прорабатывал навыки описания главных действующих лиц. Над этим отрывком он работал с апреля и все страницы были заполнены набросками, пояснениями, вычеркнутыми абзацами и даже перечеркнутыми страницами, примечаниями, мелко набросанными на полях. Он знал, что это упражнение будет также далеко от совершенства, как и все предыдущие.

— Сам знаешь, — ответил Дейл, — Майк, Кевин и Харлен, и, может быть, Дейзингер. Не знаю. Я сам только что получил записку в газете.

— А как насчет Лоуренса?

Дьюан выглянул за окно, перед фермой расстилался океан поднимающегося зерна — почти по колено — с каждой стороны дороги, ведущей к их дому. Его мама, когда она еще была жива, запрещала сажать на передних двадцати акрах что-нибудь выше гороха. «Когда колосья вырастают, я чувствую себя отрезанной от мира, — жаловалась она дяде Арту. — Своего рода клаустрофобия». Старик подшучивал над ней, но сам и вправду сажал только горох. Но теперь Дьюан уже не помнил время, когда приход лета не означал бы постепенного выхода их фермы из остального мира. «В День Независимости — по пояс видимость» гласила старая поговорка, но в этой части Иллинойса к четвертому июля кукуруза уже достигала плеча Дьюана. А потом уже казалось, что не так зерно растет, как ферма съеживается, уменьшаясь в размерах. Дьюану было даже не видно окружную дорогу, если только он не поднимался с этой целью на второй этаж. Но ни он, ни Старик больше не поднимались на второй этаж.

— Что насчет Лоуренса? — переспросил Дейл.

— Он придет?

— Конечно, придет. Ты же знаешь, он всегда болтается с нами.

Дьюан тонко улыбнулся.

— Просто хотел убедиться, что ты не забыл о своем маленьком братике, — сказал он.

В трубке послышалось сердитое сопение.

— Слушай, так ты придешь или нет?

Дьюан подумал о той работе по дому, которая ему предстояла в этот день. Закончить все он успеет, только если начнет прямо сейчас.

— Я сегодня довольно занят, Дейл. Говоришь, не знаешь, что там Майк надумал?

— Ну, точно не знаю, но думаю, что это что-нибудь, связанное с Старым Централом. И исчезновением Тубби Кука. Сам знаешь.

Дьюан помолчал.

— Ладно, приду. В девять тридцать, значит? Чтобы успеть мне придется выйти прямо сейчас и всю дорогу бежать.

— Гос-споди, — прошипел Дейл, — у тебя все еще нет велосипеда?

— Если бы Господь хотел видеть меня разъезжающим на велосипеде, — ответил Дьюан, — думаю, сначала он бы позаботился о том, чтобы наградить меня фамилией Швин[6]. До встречи. — И он повесил трубку, не дожидаясь ответа.

Потом быстро спустился по лестнице за блокнотом с набросками о Старом Централе, натянул кепку с надписью «Кот» и вышел позвать собаку. Уитт подбежал сразу. Обычно его кличка произносилась как Вит, хоть и была образована от фамилии Уитгенштейн, философа, о котором Старик и дядя Арт спорили до хрипоты. Старый колли был уже почти слепым и из-за мучившего его артрита почти не мог бегать, но он учуял, что где-то поблизости появился Дьюан. Радостное виляние хвостом должно было означать, что он готов с радостью присоединиться к экспедиции.

— Не, — отрицательно мотнул головой Дьюан, полагая, что прогулка в такую жару будет нелегкой для его старого друга. — Сегодня ты останешься здесь, Уитт. Будешь сторожить дом. Я вернусь к обеду.

Затянутые катарактой глаза пса ухитрились смотреть одновременно обиженно и умоляюще. Дьюан потрепал его по холке, отвел обратно в сарай и проверил его миску с водой. Воды было достаточно.

— Держи-ка грабителей и расхитителей зерна подальше, Уитт..

С чисто собачьим вздохом колли уступил и улегся на соломенную подстилку, служившую ему кроватью.

Когда Дьюан вперевалку шагал по направлению к окружной дороге номер шесть, начало припекать. Он закатал рукава фланелевой рубашки и стал думать о Старом Централе и о Генри Джеймсе. Дьюан как раз дочитал рассказ «Поворот Винта» и теперь размышлял о поместье Блай, в котором происходит действие рассказа, и о том, как удачно подобрал для него название писатель, и что это название вполне созвучно слову «зло», а именно зло в виде привидений преследует детей Майлза и Флору.

Его Старик был, конечно, алкоголик и неудачник, но он был также вдумчивым атеистом и размышляющим рационалистом, и сына он воспитал таким же. С самого раннего возраста Дьюан рассматривал вселенную как сложный механизм, развивающийся в соответствии с законами логики, законами, которые возможно лишь частично доступны убогому разуму человечества, но тем не менее являются законами.

Он на ходу раскрыл блокнот и нашел страницу с записями о Старом Централе. «... Ощущение... Предвидения? Зла? Нет, это слишком мелодраматично. Скорее, ощущение сопричастности...» Дьюан вздохнул, вырвал эту страницу и сунул ее в карман вельветовых штанов.

Теперь он уже дошел до шестой окружной и свернул к югу. Солнечный свет слепил глаза, отражаясь от гравия на дороге и обжигал обнаженные руки и мальчика. Позади, в полях по обеим сторонам дороги, жужжали и сновали среди подрастающих колосьев, насекомые.

Дейл, Лоуренс, Кевин и Джим Харлен подъехали к пещере одновременно.

— С чего это надо было переться в такую даль? — проворчал Харлен. Его велосипед был по величине меньше, чем у других, с семнадцатидюймовыми колесами и ему приходилось крутить педали в два раза чаще, чем остальным.

Они проехали мимо дома О'Рурков, нырнув в глубокую тень вязов, затем свернули на север к водонапорной башне, а затем на восток, по широкому гравийному шоссе, Кевин, Дейл и Лоуренс тесно следовали друг за другом по левой колее, а Харлен — по правой. Стояла полная тишина, не было слышно ни ветра, ни движения на дороге, не было слышно ни одного звука, кроме их дыхания и хруста гравия под колесами. Расстояние до шестой окружной дороги составляло почти милю, а потом еще на северовосток до перекрестка, где начинались холмы и рос высокий стройный лес. Если бы они продолжали ехать по этой дороге и дальше за водонапорную башню, они бы оказались в холмистой местности между Элм Хэвен и почти заброшенной дорогой под названием Джубили Колледж роуд. Шестая окружная продолжалась на юг еще полторы мили, до пересечения с шоссе 151А, носившее название Хард роуд, что проходило через Элм Хэвен, и на самом деле было всего лишь чуть больше, чем грязная колея, бегущая через поля, и совершенно непроходимая большую часть зимы и весны.

Они свернули на север, миновали кабачок «У Черного Дерева» и почти привстав на педалях, стали взбираться на первый крутой холм. Кроны деревьев аркой соединялись над дорогой, образуя сплошную тень. В первый раз, когда Дейл услышал «Легенду о Спящей Долине», это было в четвертом классе, ее прочла им учительница миссис Гроссейнт, он сразу вспомнил именно это место, и мысленно дополнил его крытым мостиком, проложенным по дну.

На самом деле здесь никаких крутых мостиков не было, а были всего лишь гниющие доски, валявшиеся по обеим сторонам дороги. Ребята вильнули в сторону, спустились на дно, и пешком, таща велосипеды на руках, прошли по узкой тропинке на запад от дороги. Трава здесь была по пояс каждому из них и даже еще выше, и сплошь покрыта пылью от проезжающих машин. Забор с колючей проволокой, установленный вдоль дороги, огораживал густой кустарник от леса. Они спрятали велосипеды под кустами, убедились, что их не видно с дороги, и пошагали по тропинке дальше, в самую глубину прохлады вдоль ручья.

На дне оврага тропку было почти не видно, так как она проходила под высокими кустами и низкими деревьями, спускаясь к узкому протоку. Дейл вел остальных ребят в пещеру.

Собственно это была не пещера. Не совсем пещера. По какой-то причине округ установил в этом самом месте под дорогой железобетонную штольню, вместо того, чтобы проложить тридцатидюймовые рифленые трубы, как это делалось везде. Возможно, они готовились к весенним паводкам; возможно имелась лишняя штольня, с которой никто не знал что делать. Как бы то ни было, это было огромная емкость — шесть футов в поперечнике, и по дну ее проходил четырнадцатидюймовый желоб, по которому тек ручеек, так что ребята могли сидеть облокотившись на полукруглую стенку и уперев ноги в край желоба, так что они всегда были сухими. В пещере было прохладно даже в самые жаркие дни, вход был увит плющом и виноградными лозами, а шум, доносившийся от пролетавших в десяти футах над ними машин, делал это место еще более укромным.

Позади противоположного конца пещеры существовал маленький дренажный пруд. Он был всего семь-восемь футов шириной и примерно в половину этого глубиной, но в нем таилась какая-то своеобразная красота. Вода, вытекающая из желоба образовала миниатюрный водопад, а поверхность пруда даже в самые ясные дни оставалась темной, благодаря низко склонившимся деревьям.

Майк назвал ручеек, впадавший в пруд, Дохлый Ручей, потому что маленький пруд часто оказывался пристанищем для жертв дорожного движения верхней дороги. Дейл припоминал, что здесь они находили трупы опоссумов, енотов, кошек, дикообразов, а однажды в пруду даже оказалось тело немецкой овчарки. Он хорошо помнил, как лежал, уперевшись локтями в холодный цемент и рассматривал труп собаки. Он мирно покоился на дне, футах в четырех от мальчика, черные глаза овчарки были открыты словно смотрели прямо на него и единственным признаком того, что она сдохла, не считая, конечно, того, что она лежала на дне, так вот, единственным признаком была белая полоска гравия у самой пасти. Казалось, что собаку вырвало камнями.

Майк уже ждал их в пещере. Минутой позже присоединился и Дьюан Мак Брайд, запыхавшийся и вспотевший, с красным под кепкой лицом. Внезапно ослепленный сумраком штольни он беспомощно моргал.

— А, заседание общества Созерцателей Моллюсков и Моллюсковой Похлебки, — произнес он , все еще щурясь.

— А? — не поняв, переспросил Джим Харлен.

— Неважно, — сказал Дьюан, уселся и вытер лицо концом фланелевой рубашки.

Лоуренс занялся сбиванием нависшей под потолком паутины палкой, которую подобрал где-то рядом. Он живо обернулся, как только заговорил Майк.

— У меня есть идея, — начал Майк.

— О, экстренное сообщение, — живо заговорил Харлен. — Сногсшибательные заголовки для завтрашних газет.

— Заткнись, — беззлобно посоветовал ему Майк. — Ребята, вы все были вчера возле школы, когда Корди и ее мать искали Тубби.

— Меня не было, — уточнил Дьюан.

— Точно, не было, — кивнул Майк. — Дейл, расскажи ему о том, что случилось.

Дейл описал столкновение, происшедшее между миссис Кук с одной стороны и доктором Руном и Пи Джи Конгденом с другой.

— Старая Задница Дуплетом там тоже была, — сказал он в заключении. — И она сказала, что Тубби ушел из школы. А Мать Корди сказала, что это вранье.

Дьюан вопросительно поднял бровь.

— Итак, твоя идея, О'Рурк? — спросил Харлен. С помощью веточек и листьев он устроил запруду в желобке на дне штольни. Вода уже поднялась и стала разливаться по дну.

Лоуренс поднял ноги в кедах повыше, чтобы они не намокли.

— Ты хочешь, чтобы мы все расцеловали Корди, чтобы она не так горевала? — поинтересовался Джим.

— Да нет же, — отмахнулся Майк. — Я хочу, чтобы мы отыскали Тубби.

Все это время Кевин бросал в пруд камешки. Теперь он замер неподвижно и в темноте его свежевыстиранная футболка казалась ослепительно белой.

— С чего ты взял, что нам это удастся, если Конгден и Барни ничего не нашли? И почему это мы должны? — с интересном спросил он.

— Потому что мы Велосипедный Патруль, — спокойно объяснил Майк. — Именно об этом мы и думали, когда организовывали наш клуб. И мы можем найти его, потому что мы можем ходить туда, куда не могут ходить Барни и Конгден и видеть то, что не могут видеть они.

— Я что-то не понимаю, — сказал Лоуренс. — Как мы найдем Тубби, если он убежал?

Харлен быстро наклонился и притворился, что сейчас прищемит пальцами нос мальчика.

— А мы тебя, мальчишка, используем в качестве ищейки. Мы дадим тебе понюхать пару старых вонючих носков Тубби и ты будешь искать его по запаху. Идет?

— Заткнись, Харлен, — сказал Дейл.

— А ты заставь меня заткнуться, — предложил тот и плеснул в лицо Дейлу пригоршней воды.

— Заткнитесь вы оба, — велел Майк и стал продолжать будто никто его не прерывал. — Вот что мы сделаем. Мы будем следить за Руном, Старой Задницей Дуплетом, Ван Сайком и остальными, и разузнаем, что они сделали с Тубби.

Дьюан нашел в кармане какую-то бечевку и стал играть в «кошкину люльку».

— А почему они должны были что-то сделать с Тубби? — поинтересовался он задумчиво.

— Я не знаю, — пожал плечами Майк. — Может быть потому, что они подонки. Тебе не кажется, что они какие-то странные?

Дьюан даже не улыбнулся.

— Я думаю, что многие люди странные, но это еще не значит, что они воруют разных толстых мальчишек.

— Если бы это было так, — подал голос Харлен, — ты был бы обречен.

Дьюан улыбнулся и чуть-чуть повернулся в его сторону. Харлен был на фут короче, чем Дьюан и весил примерно в половину меньше.

— Et tu, Brute?[7] — вполголоса спросил он.

— А что это значит? — поинтересовался Харлен, его глаза сузились.

Дьюан снова вернулся к своей игре.

— Это то, что сказал Цезарь, когда Брут спросил его, ел ли он в тот день Харленбургер?

— Эй, — вмешался Дейл. — Давайте считать, что это решено. Мне пора домой подстригать газон.

— А я должен помочь сегодня отцу вычистить молочную цистерну, -добавил Кевин. — Значит решено.

— Решено что? — спросил Харлен. — Что мы будем следить за Руном и Старой Задницей Дуплетом, чтобы узнать не убили ли они Тубби Кука? И не съели ли его?

— Ага, — сказал Майк. — И не знают ли они, что с ним случилось и не прячут ли концы в воду.

— Скажи, а ты хочешь следить за Ван Сайком? — обратился Харлен к Майку. — Среди психов Старого Централа этот тип единственный, кто и вправду способен убить ребенка. И он не задумываясь убьет нас, если увидит, что мы за ним следим.

— Я беру Ван Сайка на себя, — сказал Майк. — Кто возьмет доктора Руна?

— Я, — вызвался Кевин. — Он все равно нигде не бывает, кроме школы и той комнатки, которую снимает. Так что следить за ним будет нетрудно.

— Как насчет миссис Дуббет? — спросил Майк.

— Я! — в один голос воскликнули Харлен и Дейл.

Майк указал на Харлена.

— Ты возьмешь ее. Но, смотри, она даже подозревать не должна, что ты следишь за ней.

— Я растворюсь в тени деревьев, человек.

Лоуренс стал тыкать палочкой в запруду Харлена.

— А за кем мы с Дейлом будем следить?

— Кто-то должен присматривать за Корди и ее семейством, — сказал Майк. — Тубби может вернуться, а мы даже знать этого не будем.

— Фу-у, — недовольно протянул Дейл. — Они живут за свалкой.

— Но вам же не надо будет бегать туда каждый час. Просто приглядывайте за Корди, когда она бывает в городе. Что-нибудь вроде этого.

— Ладно.

— А как насчет Дьюана? — спросил Кевин.

Майк опустил палочку в воду и взглянул на друга.

— А что ты сам хотел бы делать, Дьюано? — поинтересовался он.

Сейчас бечевка в пальцах Дьюана по своей сложности напоминала паутину, с которой боролся Лоуренс. Он вздохнул и задумчиво кивнул.

— То, что вы, ребята, хотите делать, это чепуха, и вы сами это знаете. На самом деле нам важно узнать, не стоит ли за всем этим сам Старый Централ. Поэтому я беру на себя его.

— Подумай, а ты справишься с этим, кубышка с жиром? — спросив это, Харлен подошел к краю штольни и стал мочиться в темный пруд.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что берешь его на себя? -уточнил Майк.

Дьюан потер нос и поправил очки.

— Я считаю, что в нашей школе есть что-то странное, — тихо сказал он. — И я исследую это. Поищу предварительную информацию. Может быть, удастся откопать что-то и на Руна с другими ,тоже.

— Наш Рун наверняка вампир, — сказал Харлен, застегиваясь. — А Ван Сайк — оборотень.

— А Старая Задница Дуплетом? — сразу заинтересовался Лоуренс.

— Она — старая сука, которая задает слишком много домашних заданий.

— Эй, — предостерег его Майк. — следи за комязы, когда говоришь с енкомреб.

— Я совсем не енкомреб, — вмешался все понявший Лоуренс.

Майк повернулся к Дьюану.

— Где ты собираешься раздобыть дополнительную информацию?

Тот пожал плечами.

— К сожалению, в библиотеке Элм Хэвена почти ничего нет, но я попробую наведаться в Оук Хилл.

— Хорошо, — кивнул Майк. — Что ж, давайте соберемся здесь же через пару д... — Тут он замолчал.

Пока они разговаривали, сверху прогрохотало всего одна или две машины, и гравием осыпало ближайшие к дороге кусты, и пыль осела на листьях. Но сейчас послышался шум гораздо более сильный, как будто наверху проехал трейлер. Затем, заскрипев тормозами, грузовик остановился.

— Ш-ш-ш-ш! — прошептал Майк и все шестеро бросились на землю ничком, как будто так их можно было не заметить. Харлен на цыпочках отодвинулся подальше от входа.

Было слышно, как наверху заглушили двигатель, затем хлопнула дверца кабины и ужасное зловоние потекло внутрь пещеры и окутало ребят как невидимый, но ядовитый газ.

— Фу, ну и несет, — прошептал Харлен. — Тот самый грузовик.

— Заткнись, — прошипел Майк. Джим повиновался.

Над ними под ботинками заскрипел гравий. Затем наступила тишина, как будто Ван Сайк или кто это там был остановился прямо перед прудом.

Дейл поднял палку, которую незадолго до того выронил Лоуренс и покрепче сжал ее, держа как палицу. Лицо Майка стало бледным, как мел. Кевин оглянулся на остальных, тяжело сглотнул и его кадык задвигался. Дьюан зажал ладони между коленями и притих.

Что-то тяжелое прошуршало листьями и плюхнулось в бассейн, обрызгав водой Харлена.

— Черт! — воскликнул тот и хотел было добавить что-то еще, но Майк зажал ему рот.

Снова шорох гравия под ногами, затем треск срываемых сорняков, будто Ван Сайк взбирался наверх.

Послышался звук мотора второй машины, будто кто-то приближался со стороны кладбища Келвери к холму. Затем звук тормозов и краткий гудок сигнала.

— Ему не проехать, — шепнул Кевин.

Майк кивнул. Шорох сорняков под ногами стал тише и совсем стих. Снова хлопнула дверь кабины и грузовик тронулся с места, со скрипом направившись к кабаку «Под Черным Деревом». Машина позади него опять засигналила. Через минуту все стихло и вонь стала слабеть. Постепенно, едва заметно.

Майк встал и двинулся к краю штольни.

— Черт побери, — прошептал он. А Майк почти никогда не ругался.

Другие сгрудились там же.

— Что за дьявол? — послышался шепот Кевина. Он зажал нос краем футболки, чтобы защититься от запаха, который, казалось, шел от темной воды.

Дейл заглянул через его плечо. Пузырьки и поднятая со дна грязь осели, вода еще не очистилась, но он уже видел белую плоть, колышущийся живот, тонкие ручки, пальцы и мертвые карие глаза, глядящие сквозь толщу воды.

— О, Боже мой, Боже, — выдохнул Харлен. — Это какой-то ребенок. Он кинул сюда мертвого ребенка.

Дьюан забрал из рук Дейла палку, лег на живот, опустил руку в воду и поддел мертвое тело, стараясь перевернуть его. Волоски на руках шевелились и казалось, что двигаются сами руки и пальцы. Голова Дьюана находилась почти у самой поверхности пруда.

Остальные мальчики подались назад. Лоуренс отошел к заднему концу пещеры, он дрожал и явно был близок к слезам.

— Это не ребенок, — сказал Дьюан. — По крайней мере, не человеческий ребенок. Это какая-то обезьяна. Думаю, резус. Вобщем, макака.

Харлен старался разглядеть то, что было в воде, но издалека, не решаясь подойти ближе.

— Если это несчастная обезьяна, тогда где ее мех?

— Не мех, а волосы, — поправил его Дьюан отсутствующим тоном. Затем он взял еще одну палку и, действуя ими одновременно, перевернул тело. Спина трупа приподнялась над поверхностью воды и теперь они ясно видели хвост. На нем тоже не было ни клочка волос. — Я не знаю, что случилось с его волосами. Может быть, это болезнь. Может, его кто-то ошпарил.

— Ошпарил, — повторил Майк, глядя в воду с явным отвращением Дьюан наконец отпустил тело и они все увидели как оно медленно опустилось на дно. Пальцы все еще шевелились, словно посылая им какие-то знаки или прощаясь.

Пальцы Харлена выстукивали на ближайшей стенке стаккато.

— Майк, послушай, ты все еще хочешь следить за Ван Сайком?

Не оборачиваясь Майк кивнул.

— Да.

— Пошли отсюда, — попросил Кевин.

Они стали выбираться, сминая траву и торопливо пробираясь к своим велосипедам. Немного покружили на месте, осматриваясь, прежде чем вскочить в седла и направиться вверх по холму. Смрад от Грузовика все еще висел в воздухе.

— Что, если он вернется? — тихо спросил Харлен, произнеся вслух именно то, о чем в ту же минуту подумал Дейл.

— Велосипеды немедленно в кусты, — коротко приказал Майк. — Сами прямиком в лес. Бежать к ферме дяди Генри и тети Лины, родственников Дейла.

— А если он вернется, когда мы уже будем на дороге в город? -спросил Лоуренс. Его голос дрожал.

— В поля, — вмешался Дейл. И тронул младшего брата за плечо. — Эй ты, не бойся. Ван Сайку мы не нужны. Он просто выбросил мертвую обезьянку в воду.

— Давайте-ка лучше поскорей отсюда выбираться, — сказал Кевин и они пригнулись, готовясь к спурту.

— Подождите минуту, — попросил Дейл. Дьюан Мак Брайд только вылез на дорогу, весь покрасневший и запыхавшийся, астматическое дыхание стало теперь особенно заметным. Дейл развернул велосипед. — Ты в порядке?

— Отлично, — успокоительно махнул рукой Дьюан.

— Хочешь мы поедем с тобой до фермы?

Дьюан усмехнулся.

— И останетесь подержать меня за ручку, пока не вернется Старик? Например, до сегодняшнего вечера? Или до завтра?

Дейл заколебался. Он думал, что Дьюан мог бы пойти домой с ним, и что им теперь лучше держаться всем вместе. Затем понял, как глупа эта мысль.

— Я позвоню вам, когда разузнаю что-нибудь о Старом Централе, -сказал Дьюан. Махнул рукой и начал взбираться на первый из двух холмов, которые отделяли его от дома.

Дейл помахал в ответ и присоединился к остальным в их усталом и тревожном возвращении домой. Позади пивной «Под Черным Деревом» дорога совсем опустела, она была пустынной насколько может быть пустынной дорога в Иллинойсе. Мальчики с трудом крутили педали и скоро перед глазами возникла водонапорная башня, и вот они уже свернули на Шестую Окружную.

Ни одного грузовика, и вообще ни одной машины не встретилось ребятам, пока они добирались до Элм Хэвен.

Глава 7

Начало Бесплатного Сеанса обычно приходилось на сумерки, но зрители начинали подтягивались к парковой эстраде еще днем, когда блики солнечного света еще лежали на Мейн стрит подобно рыжей кошке, медленно уползавшей с прогретого тротуара. Семьи фермеров парковали свои пикапы и фургоны на парковой стоянке вдоль Брод Авеню, на той стороне, что прилегала к парку, чтобы иметь хорошую видимость, когда привезут и установят в парковом кафе проектор, затем они располагались на травке или присаживались на эстраду, чтобы поболтать с горожанами и узнать все городские новости. Большинство же местных жителей подходили сюда после захода солнца, когда в воздухе, на фоне быстро темнеющего неба, уже бесшумно скользили летучие мыши. Брод Авеню под аркой высоких вязов превращалась в темный туннель, открывающийся в светлую ширину Мейн стрит и заканчивающийся ярко освещенным островком парка, звеневшим шумом и смехом.

Проведение Бесплатных Сеансов было традицией, уходящей своими корнями еще в дни начала Второй Мировой Войны, когда ближайший кинотеатр — Эвалтс Палас в Оук Хилл — был закрыт в связи с тем, что сына Эвалтса, Уолта, и его единственного в городе киномеханика, призвали в морской корпус. Ближайшим местом для такого рода развлечений была Пеория, но путешествие длиной в сорок миль было недоступным для большинства горожан из-за нормированного отпуска бензина. Вследствие всех этих причин старший мистер Эшли-Монтегю каждое лето, начиная с 1942 года, привозил по субботам из Пеории проектор и показывал выпуски новостей, ролики с рекламой военной продукции, мультфильмы и художественные ленты. Для этой цели прямо на стене кафе на Парксайд натягивали белое полотнище двадцать футов высотой.

Сами Эшли-Монтегю не жили в Элм Хэвен с того дня в 1919 году, когда их особняк сгорел, а дедушка нынешнего мистера Эшли покончил жизнь самоубийством. Но мужская половина семьи довольно часто навещала городок, делая взносы на общественные нужды и вообще опекая жизнь маленького городка таким же образом, как это делали когда-то старые английские сквайры для маленькой деревушки, внезапно выросшей на их землях. И теперь, восемнадцать лет спустя с того дня, когда сын последнего элмхэвенского Эшли-Монтегю в июне 1942 привез свое первое бесплатное преставление в город, уже его сын продолжал традицию.

Вот и сегодня, в четвертый день лета 1960 года, длинный линкольн мистера Эшли припарковался у западной стороны эстрады, на специально приготовленном для него месте, и мистер Тейлор, мистер Сперлинг и другие члены городского совета помогли выгрузить массивный проектор с деревянной платформой на эстраду. Зрители торопливо расселись на скамьях и разостланных прямо на траве одеялах, детей шуганули с нижних ветвей ближайших деревьев и из их тайника под эстрадой. Родители усадили их на задние сиденья пикапов, вручили мешочки с попкорном и парк погрузился в напряженную тишину ожидания. Над верхушками вязов небо становилось темнее и темнее, и вот полотно экрана на стене кафе вдруг ожило светом.

Дейл и Лоуренс вышли из дому довольно поздно, потому что ожидали возвращения отца, чтобы отправиться на Бесплатный Сеанс всем вместе. Но он не вернулся, зато позвонил около половины девятого и сказал, что он уже в дороге и чтобы шли без него. Мама приготовила попкорн, вручила каждому из мальчиков по коричневому бумажному пакету с хлопьями и по пятьдесят центов на лимонад в парке и велела нигде не задерживаться после конца фильма, а идти прямо домой.

Брать велосипеды они не стали. Обычно ни один мальчик не шел пешком туда, куда можно было доехать на велосипеде, но для двух братьев ходить в кино пешком было освященной временем традицией, идущей с тех времен, когда Луренс был слишком мал, чтобы иметь свой собственный велосипед и Дейл вынужден был отводить его в кино за руку, держа его особенно крепко на перекрестках молчаливых улиц.

Сейчас улицы были такими же молчаливыми. Свет на вечернем небе угас, но оно еще не рассветилось звездами, промежутки между вязами казались опустившимися к земле, темными облаками. Воздух благоухал запахом свежескошенных трав и распустившихся цветов. В садах и густых изгородях уже зазвучала ночная симфония сверчков, а в ветвях засохшего тополя возле дома миссис Мун уже пробовала свой голос сова. Черный массив Старого Централа высился над пустынными спортивными площадками, и мальчики торопливо миновали его, пробежали по Секонд Авеню, и свернули на запад на Черч стрит.

Здесь на каждом углу имелись уличные фонари, но под огромными деревьями царила непроглядная тьма. Дейл предложил брату пробежаться, чтобы не пропустить мультфильм, но Лоуренс боялся споткнуться на неровных камнях тротуара и просыпать попкорн, так что они ограничились тем, что пошли быстрым шагом, отмеряя футы темноты под деревьями. Большие старые дома на Черч стрит были либо совсем темными, либо слабо освещались черно=белыми экранами телевизоров, мерцание которых виднелось сквозь распахнутые окна или двери. На некоторых из крылечек светились огоньки сигарет, но самих курильщиков видно не было. На углу Третьей и Черч Стрит, там, где доктор Рун снимал комнату на втором этаже старого пансиона миссис Самсон, Дейл и Лоуренс перешли на другую сторону, туда, где стоял старый кирпичный дом. Возле него располагался каток, летом конечно закрытый, и свернули налево на Брод Стрит.

— Похоже на Хэллоуин[8] — тонким голоском проговорил Лоуренс. — Будто все попрятались в темноте, чтобы мы их не видели. А мешок с попкорном это моя сумка для выкупов, и никого нет дома ....

— Помолчи, пожалуйста, — приказал старший брат. Из парка уже доносились звуки музыки, это шел мультфильм киностудии «Уорнерс Бразерз». Темный туннель Брод Стрит остался уже позади, лишь несколько окон светилось в больших викторианских особняках, отступивших далеко вглубь улицы. Один из них, принадлежавший Первой Пресвитерианской церкви, которую посещало семейство Стюартов, бледно светился своими окнами на углу, как раз напротив почты.

— Что это? — вдруг прошептал Лоуренс, останавливаясь и крепко сжимая в руках кулек попкорна.

— Ничего. Ты о чем? — Дейл тоже остановился.

Из темноты над вязами и даже будто из их ветвей послышалось какое-то странное шуршание и поскрипывание. — Там ничего нет, -поспешил успокоить брата Дейл, и, потянув того за руку, пошел вперед... — Наверное, птицы, — но Лоуренс не двигался. Тогда Дейл добавил, — Или летучие мыши.

Дейл отлично видел летучих мышей, их темные тени мелькали в просветах между ветвей то в одну, то в другую сторону, их крылья трепетали в воздухе.

— Это просто летучие мыши, — повторил Дейл и снова потянул брата за руку.

Но тот стоял, не двигаясь.

— Ты послушай, — прошептал Лоуренс.

Дейл хотел было поддать ему слегка сзади или ухватить за ухо и протащить оставшиеся полквартала, но вместо этого он остановился и тоже прислушался.

Шуршали листья. Доносился звуковой фон фильма, приглушенный расстоянием и влагой, рассеянной в воздухе. Хлопанье кожаных крыльев. Голоса.

Над головами мальчиков, в наполненной движением суете вместо почти ультразвукового писка летучих мышей раздавался тихий гомон тонких, злых голосов. Крики. Визг. Ругань. Проклятия. Большая часть звуков была на грани понимания, сводящий с ума звукоряд, совершенно не различимый по смыслу, походил на крикливую беседу, плохо слышную из соседней комнаты. Но два голоса слышались довольно явственно.

Дейл и Лоуренс застыли на тротуаре, задрав головы и глядя наверх, они продолжали сжимать в руках кульки, а летучие мыши выкрикивали их имена голосами, которые походили на скрежет зуба по классной доске. Далеко, далеко голос Поросенка Порки произнес: «В-в-в-вот и все, ребятки!».

— Бежим! — шепотом скомандовал Дейл.

Джиму Харлену не разрешили пойти сегодня на Бесплатный Сеанс в парк. Его мать уехала в Пеорию на очередное свидание и сказала, что он уже достаточно взрослый, чтобы оставаться дома без няньки, но не настолько взрослый, чтобы одному разгуливать по городу. И теперь Харлену пришлось сооружать в своей постели чучело, которое должно было изображать его, лежащего лицом к стене. Из своих джинсов он устроил ноги и спрятал их под одеяло, просто на всякий случай, если мать вернется домой раньше и захочет его проверить. Но это вряд ли. Она никогда не приходила домой раньше часа или двух ночи.

Харлен прихватил с буфета пару бутербродов в качестве киношной закуски, вывел велосипед из-под навеса и рванул по Депо Стрит. Он досматривал фильм по телевизору и сейчас на улице оказалось гораздо темнее, чем он думал. Следовало торопиться, он не хотел пропускать мультфильм.

Улицы были пусты. Харлен знал, что все, кто был в состоянии водить машину и был не настолько глуп, чтобы смотреть Бесплатный Сеанс, уже несколько часов назад уехали в Пеорию или Галесбург. По крайней мере уж он-то точно поступил бы именно так.

Джим Харлен не собирался задерживаться в Элм Хэвене. Независимо от того, выйдет ли его мать за кого-нибудь из своих ухажеров — хоть за того механика из гаража, который просадил все свои деньги, пока с ней встречался — он уедет отсюда. В крайнем случае сбежит через год или два. Харлен завидовал Тубби Куку. Толстяк, у которого мозгов не больше, чем на двадцать пять ватт, и то понял, что из Элм Хэвена надо рвать когти. Конечно, Харлен был в совершенно другом положении, чем Тубби, если судить по беспробудному пьянству его отца и глупому виду матери, но и у него были свои проблемы.

Он ненавидел свою мать за то, что она после развода взяла себе старое имя, а ему оставила имя отца, которого в ее присутствии даже упоминать не разрешалось. Он ненавидел ее за то, что она по пятницам и субботам уезжала из дому, надевая декольтированные блузки и сексуальные черные платья. Это даже немного смешило Харлена, как будто его мать была одной из женщин, изображенных в журналах, которые он прятал в тайнике своей кладовки. Он ненавидел ее, когда она курила, оставляя на окурках полукруглые следы губной помады, а он воображал такие же следы на щеках этих подонков, которых он даже не знал... Или на их телах. Он ненавидел ее за то, что она много пила, хоть и старалась скрыть это, притворяясь скромницей, но он всегда это замечал по ее подчеркнуто тщательному выговору, замедленным движениям и тому, какой слезливой она становилась и как сентиментально лезла к нему с поцелуями.

Словом, он ненавидел свою мать. Если бы она не была... Мозг Хралена испуганно шарахнулся от плохого слова... Если бы она не была такой плохой женой, то отец не стал бы встречаться со своей секретаршей, с которой он потом и убежал.

Харлен припустил по Брод Авеню, с силой нажимая на педали и сердито вытерев глаза рукавом рубашки. Что-то белое мелькнуло за деревьями с левой стороны улицы и заставило его поднять взгляд. Потом он взглянул туда еще раз, и в конце концов затормозил.

Кто-то шел аллеей между широкими газонами. Еще раз мелькнуло короткое, широкое туловище, бледные руки и светлое платье, и тут же фигуру поглотила темнота. Черт, да это же Старая Задница Дуплетом.. Аллея шла между ее большим старым домом и розовым викторианским особнячком, принадлежавшим миссис Дугган.

Какого дьявола Старая Задница делает в аллее? Харлен почти решил выбросить это из головы и отправляться в кино, но затем вспомнил, что именно ему поручили следить за учительницей.

Все это, конечно, ерунда. О'Рурк перебьется, если он думает, что я стану следить за этим старым динозавром. Что-то я не видел, чтобы он или еще кто-нибудь следили за своими объектами сегодня. У Майка просто мания отдавать приказы... А у всех остальных идиотов мания их слушаться... Но я-то не стану забивать себе голову этой детской чепухой.

Но что все-таки делает миссис Дуббет посреди аллеи в такую темноту?

Выбрасывает мусор, дурак.

Но мусоросборочной машины не будет до вторника. И к тому же она ничего не несла в руках. На самом деле она была даже разодета... Наверное, нарядилась в то самое платье, которое надевала в последний день перед рождественскими каникулами. Нельзя сказать, чтобы старая ведьма устроила им тогда хорошую вечеринку, всего каких-то полчаса суеты вокруг подарков, на которых они предварительно должны были написать имена своих одноклассников и передать их Санта Клаусу.

Какого же черта она там делает?

То-то О'Рурк удивится, если Джим Харлен будет единственным в их несчастном Велосипедном Патруле, кто действительно что-нибудь разузнал о своей подопечной. Вполне возможно, что Старая Задница Дуплетом занимается этим с доктором Руном или с этим говнюком Ван Сайком, пока остальные наслаждаются Бесплатным Сеансом.

Эта мысль вызвала у Харлена легкий приступ тошноты.

Он переехал на другую сторону улицы, спрятал велосипед в зарослях со стороны дома миссис Дугган и заглянул через кусты. Бледный силуэт был почти невидим, миссис Дугган уже была почти у выхода из аллеи на Третью Авеню.

Харлен помедлил секунду, потом решил, что велосипед наделает слишком много шуму по гравию и шлаку и оставил его. Он бежал, передвигаясь короткими перебежками от тени к тени, держась поближе к изгородям, стараясь не наступать на консервные банки, могущие также наделать шуму. Он подумал было о собаках, но вспомнил, что в ближайших домах нет собак, кроме старого кобеля по кличке Декстер. Гибсоны, которым он принадлежит, считают, что он ужасно стар и обращаются с ним как с ребенком. Сейчас он, наверное, в доме и смотрит вместе с хозяевами телевизор.

Тем временем училка пересекла Третью Стрит, прошла мимо пансиона, на третьем этаже которого жил доктор Рун, и через спортивную площадку направилась в сторону Старого Централа.

Черт, подумал Харлен, да она идет прямиком в школу. Но тут же вспомнил, что она не сможет попасть туда. Когда они с Дейлом и всеми остальными вернулись после их дурацкой поездки в пещеру в город, то заметили, что кто-то забил досками окна нижнего этажа Старого Централа, возможно, чтобы защитить его от мальчишек вроде самого Харлена и его друзей. На обеих дверях, и южной и северной, были засовы и цепочки.

Миссис Дуббет — теперь в свете, идущем от фонаря на углу Харлен видел ее совершенно ясно — исчезла в сумраке около пожарного входа и Харлен спрятался за тополем через дорогу от школы. Даже в двух кварталах от парка он слушал музыку, сопровождавшую основной фильм Бесплатного Сеанса.

Затем послышался стук каблуков по металлическим ступеньками и Харлен увидел движение на пожарной лестнице второго этажа. Дверь оказалась открытой.

Да у нее, оказывается, есть свой ключ.

Харлен попытался придумать, зачем Старой Заднице Дуплетом идти в Старый Централ ночью, к тому же в субботу, к тому же летом, к тому же когда школу собираются закрыть навсегда.

Черт, она занимается этим с доктором Руном.

Харлен попытался представить миссис Дуббет, лежащей на ее собственном дубовом столе, и с нею доктора Руна. Но эта задача оказалась не под силу его воображению. По правде говоря, он никогда в жизни не видел ничего похожего на секс.... Даже в журналах, валявшихся в его шкафу, были изображены одни девушки. Они, правда, вели себя так, будто как раз собирались этим самым заняться. Но только собирались.

Харлен почувствовал как бьется его сердце, пока он ждал чтобы на втором этаже зажегся свет. Но он не зажегся.

Он двинулся в обход школы, держась поближе к зданию, так чтобы училке не удалось увидеть его, выглянув из окна.

Свет не зажигался.

Он подождал еще немного. Наконец на северо-восточной стороне мелькнул слабый, будто фосфоресцирующий огонек в одном из высоких окон угловой комнаты. Старого класса миссис Дуббет. Прошлогоднего класса самого Харлена.

Как бы ему увидеть, что она там делает? Двери внизу были заперты, окна подвала закрыты металлическими щитами. Харлен подумал было подняться по пожарной лестнице и повторить маршрут миссис Дуббет. Но стоило ему представить, что он встретит ее у входа или — что еще хуже — на темной лестнице, как он сразу отбросил эту идею.

Минуту он постоял, наблюдая как слабый огонек передвигается от окна к окну, как будто старая перечница ходила по комнате, держа в руках банку со светлячками. Где-то далеко, в трех кварталах отсюда послышался взрыв смеха, видно сегодня показывали комедию.

Харлен заглянул за угол школы. Там был мусоропровод, по которому он мог бы забраться на узкий карниз, проходивший в шести футах над землей. Дренажная труба с металлическими скобами привела бы его к карнизу над окнами второго этажа, к той каменной лепнине, что украшала стены школы. Все, что ему нужно сделать, это пройти по трубе между каменными оконными наличниками, прижимаясь поближе к стене, ставя кеды в желобки этой лепнины, там где они были, и он бы оказался на карнизе, что шел по третьему этажу, в нескольких футах под окнами.

Карниз имел ширину примерно шесть дюймов. Будучи наказанным Харлен достаточно долго выглядывал на улицу из окна класса, чтобы изучить этот вопрос. Ему случалось даже кормить голубей, высунувшись из окна, и бросая им всякий мусор, валявшийся у него в карманах. Следовательно, этот карниз был недостаточно широким, чтобы стоять там без упора... Или пройти вдоль школы... Или еще что-нибудь, но там все-таки было достаточно места, чтобы удержаться некоторое время, балансируя или опираясь для поддержки на дренажную трубу. Харлену придется только пробежать что-то около двух футов, затем приподнять голову и заглянуть в окно.

Окно, из которого струился слабый свет, погасло, затем засветились опять.

Харлен начал взбираться по мусоропроводу, затем осторожно глянул вниз. До земли было целых два этажа... Примерно двадцать футов. Земля внизу была на вид ужасно каменной и твердой.

— Эй, — сказал себе Харлен, — вот так. Посмотрим, чтобы ты делал на моем месте, О'Рурк.

Он начал взбираться наверх.

* * *

В этот вечер Майк О'Рурк вместо того, чтобы пойти на Бесплатный Сеанс, сидел со своей бабушкой. Родители уехали потанцевать в ресторанчик «Рыцари Колумба» — старенькое здание в двадцати милях от Пеории и оставили Майка с сестрами и Мемо. Точнее говоря, ответственной за бабушку была старшая сестра Майка — семнадцатилетняя Мери, но она убежала на свидание ровно через десять минут после отъезда миссис и мистера О'Рурк. Мери категорически запрещалось ходить на свидания, когда родителей не было дома, и именно теперь она и была подвергнута наказанию за недавний проступок такого рода. Но лично Майка это не касалось, и когда ее прыщавый кавалер подъехал к их дому на стареньком, выпуска 54 года, шевроле, и Мери, взяв с сестер обещание не выдавать ее и пригрозив убить Майка, если он проболтается, выпорхнула из дома, он только пожал плечами. Что ж, это лишний козырь в его колоде, и когда Майку понадобится, он сумеет его использовать.

Пятнадцатилетняя Маргарет тоже могла бы присмотреть за бабушкой, но уже через десять минут после побега Мери, за ней заехали три старшеклассника и две подружки — все слишком молодые для того, чтобы иметь водительские права — и высвистали ее из дома. Она тотчас же отправилась с ними в кино. Обе девушки прекрасно знали, что родители вернутся домой не раньше полуночи.

Строго говоря, и тринадцатилетняя Бонни могла бы взять свою долю ответственности, но Бонни никогда не брала никакой ответственности. Иногда Майк думал, что на свете нет ни одной девочки, имя которой бы так не соответствовало ее нраву[9]. В то время как все младшие О'Рурки — и даже Майк — унаследовали прекрасные глаза и ирландскую миловидность лица, бедняжка Бонни была толстухой с тусклыми карими глазками и еще более тусклыми каштановыми волосами. Лицо землистого цвета цвело ранними юношескими угрями и, к сожалению, имело худшие из черт матери, когда она была трезва, и отца, когда он был пьян. И сейчас Бонни шмыгнула в спальню, которую она делила с Кетлин, выставила младшую сестренку за дверь, заперлась и отказалась открыть даже, когда та ударилась в слезы.

Кетлин была самой хорошенькой из сестер О'Рурк — рыжеволосая, голубоглазая, с розовым, чуть веснушчатым личиком и потрясающей улыбкой, которая заставляла отца рассказывать легенды о красавицах Ирландии. Ирландии, в которой он ни разу в своей жизни не был... Кетлин была неоспоримо прекрасна. Но также неоспорима она имела замедленное развитие и в возрасте семи лет все еще ходила в детский садик. Иногда ее старания понять простейшие вещи заставляли Майка убегать из дома и, спрятавшись в туалете, плакать навзрыд. Каждое утро, когда он помогал отцу Каванагу служить мессу, Майк молился, чтобы Господь помог его сестре стать такой, как все. Но он что-то не помогал, медлительность Кетлин становилась все более и более очевидной, и пока ее сверстники осваивали премудрости чтения и азы арифметики, рыжеволосая красавица отставала от них все больше и больше.

Сейчас Майк успокоил Кетлин, поставил готовиться жаркое на обед, турнул малышку в кровать Мери, чтобы она поспала, и спустился вниз к Мемо.

Майку было девять лет, когда с бабушкой случился первый удар. Он помнил, какой переполох начался в доме, когда бабушка вместо привычной властной хозяйки на кухне, превратилась в умирающую женщину в гостиной. Мемо была матерью его мамы и хотя Майк не знал слова «матриархат», он помнил функциональное определение: старая женщина в переднике в горошек, вечно толкущаяся на кухне или что-то шьющая на своем излюбленном месте в гостиной, разрешительница всяческих проблем и хозяин в доме, это был единственный человек — Мери Маргарет Холлигэн. Только она могла лаской вывести мать из нередких для нее приступов депрессии, или выговором вернуть отца домой из пивной, куда его затащили друзья. Это именно Мемо спасла семью во время денежного кризиса, когда отца на год уволили от Пабста, в то время Майку было шесть лет и он до сих пор помнил нескончаемые беседы на кухне, протесты отца: «Это ведь ваши сбережения» и настойчивость бабушки. И именно Мемо спасла Майка и Кетлин от самой настоящей гибели, когда ему было восемь лет, а Кетлин — четыре, и на Депо Стрит каким-то непонятным образом оказалась бешеная собака. Майк сразу заметил, что это животное какое-то странное, и убежал, а Кетлин велел не подходить ближе. Но его сестренка любила собак и не могла понять, что ей может угрожать с этой стороны. Она бесстрашно топала маленькими ножками вперед, к рычащему, с капающей из пасти слюной, чудовищу. Кетлин была уже на расстоянии вытянутой руки, и собака уже заметила ее, уставилась и приготовилась прыгнуть, и все на что был способен Майк это кричать тонким, пронзительным голосом, даже не похожим на его собственный.

И тут появилась Мемо, ее горошковый передник развевался по ветру, в правой руке она держала половую щетку, а ее платок съехал с волос на шею. Она схватила Кетлин одной рукой, другой махнула щеткой по собаке с такой силой, что собака взлетела в воздух и приземлилась аж в середине улицы. Мемо передала девочку Майку и снова повернулась к собаке, которая уже пришла в себя и опять бросилась на нее. Майк, пока он бежал к дому с Кетлин на руках, все время оглядывался через плечо, и он никогда не забудет зрелище, которое представляла собой бабушка: ноги расставлены, платок развевается вокруг шеи...Ждет, ждет, ждет... Позже констебль Барни говорил, что ему никогда не приходилось видеть, чтобы собаку, а тем более бешеную собаку, убили простой щеткой и что миссис Холлигэн почти размозжила чудовищу голову.

Именно это слово Барни и использовал — чудовище. В конце концов, Майк так и усвоил, что какие бы чудовища не являлись по ночам в полночь, его Мемо будет им достойной соперницей.

Но затем, меньше чем через год после этого события, Мемо слегла. Первый удар был тяжелейшим, ее парализовало, все мускулы оживленного некогда лица оказались лишенными нервов. Доктор Вискес сказал, что ее смерть это всего лишь вопрос нескольких дней, может быть, недель. Но Мемо выжила в то лето. Майк помнил, как странно было видеть гостиную -обычно центр домашней деятельности Мемо — превращенной в комнату тяжело больного человека. Вместе с остальными членами семьи он ждал конца.

Она выжила в то лето. К осени бабушка уже научилась выражать желания с помощью целой системы кодовых морганий. К Рождеству она уже могла говорить, правда разбирать слова могли только домашние. К Пасхе, она, выиграв битву со своим собственным телом, уже могла пользоваться правой рукой и даже садиться в кресле. Через три дня после Пасхи случился второй удар. А месяцев позже третий.

Последние полтора года Мемо была лишь чуть больше чем труп, обладающий способностью дышать, ее лицо пожелтело и сморщилось, запястья скрючились, как лапы мертвой птицы. Она не могла двигаться, не могла контролировать телесные отправления, не имела иной возможности сноситься с миром, кроме своего мигания. Но она продолжала жить.

Когда Майк вошел в гостиную за окном уже сгустились сумерки. Он зажег керосиновую лампу — в их дом уже давно провели электричество, но Мемо всегда предпочитала масляные светильники в своей комнате наверху и теперь они продолжили эту традицию — и сразу подошел к высокой кровати, в которой лежала бабушка.

Она лежала на правом боку, глядя на него, как впрочем и каждый день, за исключением таких дней, когда они переворачивали ее на другую сторону, чтобы по возможности избежать вечных пролежней. Лицо Мемо покрывала сеть морщин, оно выглядело желтым, каким-то восковым... Даже нечеловеческим. Глаза смотрели черно и пусто, будто слегка расширившиеся от того страшного внутреннего давления, которое возникало от бессилия передать мысль, лежащую за ними. Изо рта вытекала тонкая струйка слюны и Майк взял одно из чистых полотенец, лежавших в ногах кровати и промокнул ей рот.

Затем проверил не нужно ли переодеть бабушку, это была забота сестер и он не собирался сменять их в этом, но он присматривал за Мемо больше, чем они все вместе взятые и все потребности и отправления бабушкиных почек или кишечника не были для него тайной. Она оказалась чистой и сухой, и он сел на низенький стульчик и взял ее за руку.

— Сегодня такая чудесная погода, Мемо, — прошептал он. Майк сам не знал, почему он шепчет в ее присутствии, но так было всегда. Он заметил, что и остальные тоже разговаривали при бабушке шепотом. Даже мать. — Настоящее лето.

Майк оглядел комнату. На окнах тяжелые занавески. Столик заставлен склянками с лекарствами, тут же стояли и старинные ферротипы и пожелтевшие от сепии фотографии, отображавшие ее жизнь, когда она была жива. Сколько еще должно пройти времени, прежде чем она сможет снова взглянуть на старые фотоснимки?

В углу стояла старая викторолла и Майк поставил одну из ее любимых пластинок — арию из «Севильского Цирюльника» в исполнении Карузо. Мощные фиоритуры прекрасного голоса заполнили комнату. Мемо не отозвалась на них ни одним движением — даже не моргнула — но Майк подумал, что она слышит музыку. Он снова вытер слюну с ее подбородка и уголка рта, поудобнее устроил ее на подушках и снова сел на скамеечку, продолжая держать ее руку. Она была совершенно сухая и как будто мертвая. Именно Мемо когда-то в День Всех Святых рассказала ему историю «Обезьянья лапа», когда он был маленьким, напугав его так сильно, что Майк потом в течение полугода не мог спать без света.

А что если бы я поклялся на руке Мемо? подумал Майк, и тут же прогнал недобрую мысль. В искупление он тут же прочел про себя молитву Богородицы.

— Мама с отцом уехали потанцевать, — зашептал он снова, старясь произносить слова как можно разборчивее. Пластинка играла совсем тихо, больше похоже было на звук органа, чем на человеческий голос. — Мери и Пег ушли в кино. Дейл сказал, что сегодня показывают фильм «Машина Времени». Он говорит, что это про парня, который отправился в будущее или что-то в этом роде.

Тут Майк замолчал и пристальнее посмотрел на бабушку, ему почудилось легкое движение ее ног под одеялом, шевеление самого одеяла. Затем донесся тихий звук испускаемых газов.

Майк быстро заговорил, чтобы скрыть свое смущение.

— Довольно дикая идея, правда, Мемо? Отправиться в будущее? Дейл говорит, что когда-нибудь люди научатся путешествовать во времени, но Кевин сказал, что это невозможно. Он говорит, что это совсем не то, что путешествовать в пространстве, как сделали русские со своим спутником... Помнишь, за которым мы с тобой следили пару лет назад? Я сказал, что может они в следующий раз пошлют человека, а ты сказала, что отела бы тоже отправиться в космос.

— Но Кев говорит, что путешествовать во времени, особенно назад, невозможно. Он сказал, что это может породить множество пара... — Майк попытался выговорить трудное слово. Он терпеть не мог выглядеть глупо перед Мемо, она была единственным в их семье человеком, который не считал его глупым, когда его оставили в четвертом классе. — Пара... Парадоксов, вот. Например, что будет, если ты отправишься в прошлое и случайно убьешь там своего дедушку?..

Тут Майк сразу заткнулся, когда понял, что он говорит. Его дедушка — муж Мемо — погиб в зерновом элеваторе тридцать два года назад, когда металлическая дверь случайно открылась и на него изверглось одиннадцать тонн зерна, когда он чистил главный бункер. Майк однажды слышал, как его отец рассказывал кому-то, что старый Девин Холлигэн боролся с растущей зерновой кучей как собака, пока не задохнулся. Аутопсия показала, что его легкие были заполнены зерном и пылью как две битком набитые сумы.

Майк снова взглянул на руку Мемо. Он погладил пальцы, думая о том осеннем вечере, когда ему было лет шесть-семь и Мемо, сидя за шитьем в этой же самой гостиной, разговаривала с ним.

"Майкл, твой дедушка ушел, когда за ним пришел господин Смерть. Человек в черном плаще вошел в зерновой элеватор и взял моего Девина за руку. Но мой муж выдержал целую битву, и какую битву! И чо же мне, Майк, дорогой мой мальчик, придется делать, когда он явиться за мной. Я не позволю ему войти и схватить меня. Без драки я не сдамся! Нет, Майк, ни за что не сдамся.

После этого Майк вообразил Смерть в виде человека в темном плаще и мысленно видел как Мемо побеждает его так, как победила бешеную собаку. Сейчас он наклонился и заглянул ей в глаза, как будто близость могла бы помочь установлению контакта. Но в глазах он видел лишь отражение собственного лица, слегка искаженное в линзах зрачков и мигание керосиновой лампы.

0 Я не впущу его, Мемо, — прошептал он. Его дыхание шевелило тонкие волоски на ее щеке. — Я не впущу его, пока ты не прикажешь мне.

К оконному стеклу, видневшемуся между занавесками и стеной, прижималась снаружи чернота. Вверху скрипели досками стены старого дома. Снаружи что-то скребло по стеклу.

Пластинка кончилась, и игла теперь скользила по пустым бороздкам, скрежеща как коготь по камню, но Майк продолжал сидеть не шевелясь, близко наклонившись к Мемо и крепко сжимая ее руку в своих.

Теперь летучие мыши казались чем-то смешным и далеким и наполовину забытым, когда Дейл Стюард с братом сидели около эстрады и смотрели фильм «Машина Времени». Дейл уже знал, что будут показывать этот фильм, мистер Эшли-Монтегю часто привозил фильмы через несколько дней после показа их в Пеории, и до смерти хотел посмотреть его, так как около года назад прочитал книжку.

Ветерок шуршал в листве деревьев, когда Род Тейлор спас Иветту Мимье, когда она тонула в потоке, пока медлительный Элой безучастно наблюдал за происходящим. Лоуренс сидел, поджав под себя ноги, как он делал всегда, когда бывал взволнован и жевал последние крупинки попкорна, запивая его лимонадом «Доктор Пеппер», который они купили прямо в парке. Широко распахнутыми глазами он следил за тем как Род Тейлор спускается в подземный мир Морлоков. Затем прижался поближе к брату.

— Все в порядке, — прошептал ему Дейл. — Они боятся света, а у этого парня есть спички.

На экране глаза Морлоков зажглись желтым светом и стали похожими на светляков в кустах южной оконечности парка. Род Тейлор зажег первую спичку и чудовища подались назад, защищая глаза синими лапами. Листья над головами мальчиков продолжали шуршать и Дейл глянул вверх, заметив, что звезды наполовину скрылись за тучами. Он только понадеялся, что кино успеет закончится до того, как пойдет дождь.

Мистер Эшли-Монтегю установил около эстрады два дополнительных выносных микрофона, в добавление к тому, который был установлен в самом проекторе, но звук все равно был негромким. Сейчас крики Рода Тейлора и вопли разгневанных Морлоков смешались с шелестом листьев на ветру и хлопаньем кожаных крыльев шмыгающих летучих мышей.

Лоуренс еще ближе подвинулся к нему, на его джинсах еще появилось пятно от травы, но он ничего не замечал и даже забыл про попкорн. Он снял кепку и стал жевать козырек, как делал всегда в минуты волнения.

— Все нормально, — и Дейл мягко потрепала брата по плечу. — Он выведет Виенны из пещеры.

Цветные образы продолжали на экране свою пляску.

Дьюан сидел на кухне за своим поздним ужином, когда услышал шум приближающегося грузовика.

Как правило, в своей комнатке в подвале, с включенным радио, он не слышал таких звуков, но сейчас входная дверь была открыта, окна распахнуты настежь и кругом царила полная тишина, не считая непрерывного летнего гула сверчков, древесных лягушек и случайного хлопанья металлической двери, ведущей в свиной хлев.

Что-то Старик сегодня рано, подумал Дьюан, но в ту же секунду понял, что шум исходит от незнакомой машины. Этот грузовик был гораздо больше... По крайней мере его двигатель был мощнее.

Дьюан пригнулся и выглянул за дверь. Через несколько недель, когда пшеница подрастет, она скроет из глаз подъездную аллею, но сейчас видимость еще позволяла просматривать ближайшие сотню ярдов или около того. Машина не появилась. И не слышно было скрежета колес по гравию.

Дьюан нахмурился, откусил кусок ливерной колбасы и вышел за дверь. Затем он обошел вокруг дома и сарая, чтобы получше видеть подъездную аллею. Случалось, что люди заезжали на нее, но это бывало довольно редко. Звук определенно принадлежал грузовику, дядя Арт отказывался водить такие машины, говоря, что жизнь в сельской местности достаточно тошнотворна и без того, чтобы усаживаться за руль этой безобразнейшей из форм автомобилей, когда-либо созданных в Детройте, и мотор, звук которого слышал Дьюан не принадлежал кадиллаку Дяди Арта.

Дьюан стоял в теплой тишине, доедая сэндвич и глядя вдоль дороги. Небо было совершенно темным, по нему скользили бесформенные облака и поля низких колосьев в полном молчании приготовились к буре. В канавах мелькали светляки, и на фоне раскидистой дикой яблони тоже виднелись их голубоватые огоньки.

Огромный грузовик с погашенными фарами неподвижно замер вблизи въезда в аллею примерно в сотне ярдов от Дьюана. Он не видел деталей, мог только разглядеть, что темный контур машины формировал сплошное черное пятно там, где должно было быть место для фар.

Дьюан помедлил несколько секунд, прикончил бутерброд и попытался тем временем решить, знает ли он кого-нибудь, у кого примерно такой грузовик и кто мог бы к ним приехать в субботний вечер. Нет, таких он не знал.

Возможно, кто-то привез Старика пьяным? Такое случалось прежде. Но не в такую рань.

Далеко на юге сверкнула молния, но грома не было слышно. Слишком далеко. Мгновенный свет не дал Дьюану возможности разглядеть что-либо получше, лишь подтвердил, что машина еще была здесь.

Что-то теплое прижалось к голени мальчика.

— Ш-ш-ш, Уитгенштейн, — прошептал он, опускаясь на одно колено, чтобы обнять собачью шею. Та дрожала и издавала странные звуки, ничуть не похожие на ее обычное рычание. — Ш-ш-ш, — снова шепнул Дьюан и погладил собаку по голове. Но та не переставала дрожать.

«Если бы они вышли из грузовика, то были бы уже здесь» подумал Дьюан. И тут же новая мысль — Кто они?

— Пошли, Уитт, — тихо проговорил он. Взяв колли за ошейник, он вернулся в дом, выключил свет, прошел в соседнюю комнатку, которую Старик важно называл своим кабинетом, взял со стола ключ, вернулся в столовую и отпер сундук, в котором, как он давно знал, лежали отцовские ружья. Секунду поколебавшись, он оставил на месте двустволку 30-06 и 12-калибровый, и взял помповое пневматическое ружье 16 калибра.

В кухне завыл Уитгенштейн, скребя лапами по линолеуму.

— Ш-ш-ш, Уитт, — тихо проговорил Дьюан. — Все нормально, мальчик.

Он проверил казенную часть, чтобы убедиться, что она чистая, зарядил ее, снова проверил, держа пустой магазин против света и открыл нижний ящик стола. Патроны лежали как обычно в желтой коробке, пять из них Дьюан быстро вставил в магазин, три положил в карман фланелевой рубашки и, пригнувшись, вернулся в столовую.

Уитгенштейн залаял. Дьюан оставил его в кухне, опустил экран входной двери и выйдя в темноту двора, медленно двинулся вокруг дома.

Свет от фонарного столба освещал участок вокруг дома и ближайшие десять ярдов аллеи. Дьюан пригнулся и подождал несколько секунд. Осознав, что сердце бьется быстрее, чем обычно, он сделал несколько глубоких, медленных вдохов, чтобы успокоиться.

Внезапно наступила тишина, прекратился даже стрекотание сверчков и других насекомых. Не шелохнувшись стояли тысячи колосьев, воздух был абсолютно неподвижен, далеко на юге снова сверкнула молния. В этот раз за нею последовал раскат грома, секунд через пятнадцать.

Дьюан продолжал ждать, стараясь дышать равномерно через рот, держа палец на спусковом крючке. Рудье пахло порохом. Лай в кухне прекратился, но мальчик слышал, как собака скребет когтями по полу, совсем близко от входной двери.

Дьюан ждал.

Прошло по меньшей мере пять минут прежде чем двигатель грузовика взревел, и под колесами захрустел гравий.

Дьюан метнулся к краю пшеничного поля, низко присел и спрятался за колосьями так, чтобы можно было видеть коней подъездной аллеи.

Ничего. Грузовик вернулся на Шестую окружную, мгновение помедлил и направился на юг, туда где было кладбище, таверна «У Старого Дерева» и Элм Хэвен.

Дьюан поднял голову и проводил его взглядом, но хвостовые фары были погашены. Он нырнул обратно и снова присел, дыша медленно и глубоко и продолжая сжимать в руках ружье.

Спустя минут двадцать закапали первые капли дождя. Дьюан выждал еще три или четыре минуты и затем вышел из своего убежища, стараясь не быть заметным на фоне неба обошел дом и сарай кругом — воробьи в сарае молчали, свиньи в хлеву как обычно слегка подхрюкивали, и через кухонную дверь вошел в дом.

Уитгенштейн, волоча как щенок хвост по полу и близоруко щурясь, подошел к Дьюану и остановился, переводя взгляд с двери на мальчика, с мальчика на дверь.

— Не, — покачал головой Дьюан, вынимая по одной пули и складывая их на скатерти кухонного стола, — мы не собираемся сейчас на охоту, дурачок. Но ты кажется получишь особенный ужин... И потом пойдешь со мной ко мне. Сегодня будем спать вместе.

Дьюан подошел к буфету, а хвост Уитта выбивал более радостную дробь, чем обычно.

Снаружи дождь почти прекратился, но ветер шуршал колосьями на поле и завывал в ветках старой яблони.

Джим Харлен обнаружил, что взбираться не так легко, как ему казалось. Особенно при довольно сильном ветре, который так и норовил запорошить ему пылью глаза. На полпути Джиму пришлось остановиться, чтобы вытереть их.

Что ж, по крайней мере ветер не даст услышать его приближение по этой глупой трубе, подумал Харлен.

Теперь он был уже между вторым и третьим этажами, примерно в двадцати футах над мусоропроводом, прежде чем понял, насколько глупой оказалась вся эта его затея. Что он будет делать, если Ван Сайк или Рун или кто-нибудь еще пройдет мимо. А если здесь окажется Барни? Харлен попытался представить, что скажет его мать, когда вернется домой со свидания и обнаружит, что ее единственный сын сидит в камере предварительного задержания у Джи Пи Конгдена и ожидает транспортировки в тюрьму Оук Хилла.

Харлен даже слегка улыбнулся. По крайней мере так он привлечет ее внимание. Он взобрался еще на несколько последних футов достиг карниза третьего этажа и встал на него коленом. Теперь можно было немного передохнуть, придавшись щекой к кирпичной стене. Втер раздувал его футболку. Сквозь листья вяза внизу он видел отблеск уличного фонаря на углу Школьной улицы и Третьей Авеню. Он был очень высоко.

Харлен не боялся высоты. Однажды он победил О'Рурка и Стюарда и всех остальных ребят, когда они взбирались на большой дуб позади сада Конгдена прошлой осенью. Он и в самом деле залез тогда так высоко, что ребята снизу просили его спуститься, но он специально залез еще на одну, последнюю ветвь... Ветвь, которая казалось такой тонкой, что не могла бы выдержать и голубя на ней... И оттуда он смотрел на океан зеленых крон, которым оказался Элм Хэвен. В сравнении с тем, что он делал сейчас, то было просто детством.

Харлен глянул вниз и тут же пожалел об этом. Кроме дренажной трубы и лепнины на углу стены, между ним и бетонным тротуаром не было ничего. Только двадцать пять футов пустоты.

Он закрыл глаза, сосредоточился, восстанавливая баланс, и открыл их, чтобы заглянуть в окно.

До него было вовсе не два фута... Скорее больше четырех. Чтобы заглянуть в окно, ему придется сойти с этой проклятой трубы.

Свет исчез. Он был почти уверен, что сейчас Старая Задница Дублетом выйдет из-за угла школы и зычно крикнет: «Джим Харлен! А ну слезай оттуда сейчас же!»

Что тогда? Может ли она оставить его на второй год в шестом классе, он ведь его уже закончил? Или лишить его каникул?

Харлен улыбнулся, набрал в грудь побольше воздуха, перенес всю тяжесть тела на колени и медленно двинулся вдоль бордюра, распластался на стене и вот его уже ничего не поддерживало, кроме четырех дюймов уступа.

Правой рукой он нашел край окна, и пальцами обхватил выпуклость лепнины под подоконником. Теперь все в порядке. Он молодец.

Харлен оставался в том же положении на момент, голова опущена вниз, щека прижата к стене. Все, что ему нужно было сделать, чтобы заглянуть в комнату, это приподнять голову.

В эту секунду какая-то часть его разума велела ему не делать этого. Оставь все это. Вернись в парк, пойди в кино. Ступай домой пока мама не вернулась.

Под ним ветер зашуршал листьями деревьев и снова припорошил ему глаза пылью. Харлен взглянул назад на трубу. Вернуться будет совсем не трудно, спускаться всегда легче, чем взбираться наверх. Харлен подумал о Джерри Дейзингере и некоторых других, называвших его «маменьким сыночком».

Они не должны знать, что я был здесь.

Тогда зачем же ты сюда взобрался, дурак?

Харлен подумал о том, что можно будет рассказать О'Рурку и другим, чуть приукрасить историю, сказать, что видел как Старая-Задница-Дуплетом пришла за своим любимым мелом или еще чем-нибудь. Он представил себе шок этих крошек, когда он расскажет, что видел, как учился и Рун делали это на ее столе, прямо в классе... Харлен поднял голову и заглянул в окно.

Миссис Дуббет не было за ее столом в дальнем конце комнаты, она сидела за маленьким рабочим столиком прямо у окна, не дальше чем в трех футах от Харлена. Света не было, но слабое фосфоресцирующее сияние освещало комнату как гнилушка освещает темный лес.

Миссис Дуббет была не одна. Фосфоресцировал силуэт рядом с ней. Эта фигура тоже сидела за маленьким столиком на расстоянии вытянутой руки от того места, где стоял Харлен, прижавшись к стеклу носом. Он сразу узнал ее.

Миссис Дуган, бывшая подруга миссис Дуббет, всегда была очень худой. За те месяцы, что ее глодал рак, пока она еще ходила в школу до Рождества, она стала еще худее. Тогда ее руки, Харлен это отлично помнил, казались двумя косточками, обернутыми в веснушчатую плоть. После этого никто в классе не видел ее до самой ее смерти в феврале, как и на похоронах, кроме матери Сэнди Уиттэкер, которая навестила ее как-то раз, и потом пришла на похороны. Она рассказывала Сэнди, что под конец от старой леди ничего не осталось кроме кучки костей и кожи.

Харлен узнал ее сразу.

Потом он на минуту перевел взгляд на Старую? Задницу-Дуплетом, она сидела наклонясь вперед, полностью поглощенная своим собеседником, и затем его взгляд вернулся к миссис Дугган.

Сэнди говорил, что миссис Дуган похоронили в ее лучшем шелковом платье зеленого цвета, том самом которое она надевала на свое последнее Рождество. В нем она была и сейчас. В нескольких местах оно сгнило и сквозь него виднелись фосфоресцирующие сияние.

Волосы ее были тщательно причесаны, и прихвачены черепаховыми заколками , их тоже Харлен видел еще в классе, но многие волосы выпали и сквозь лысины проглядывал голый череп. В скальпе так же как и на платье было немало дыр.

С расстояния в три фута Харлен мог видеть руку миссис Дуган, которую она держала на столе — длинные пальцы, просторное золотое кольцо, тусклый блеск костей.

Миссис Дуббет наклонилась поближе к трупу своей подруги и что-то сказала. Она выглядела озадаченной, затем перевела взгляд на окно, за которым на коленях стоял Харлен.

В эту последнюю минуту он понял, что его прекрасно видно, потому что отсвет падает прямо на его лицо за стеклом, видно также явственно как видны сухожилия похожие на спагетти на кулаке миссис Дуган, так же ясно как видны темные колонии плесневых грибков под прозрачной плотью. Вернее под тем, что осталось от плоти.

Уголком глаза Харлен заметил, что Старая-Задница-Дуплетом повернулась и смотрит на него, но он не мог оторвать глаз от спины миссис Дуган, на которой под разъехавшейся кожей кости позвоночника медленно двигались как двигаются белые камни под подгнившей тканью.

Миссис Дуган обернулась и взглянула на него. С двух футов фосфоресцирующее сияние жгло через темную лужицу жидкости, стоявшей там, где был когда-то ее левый глаз. Зубы оскалились в безгубой улыбке, когда она наклонилась вперед, будто посылая Харлену воздушный поцелуй. Но дыхание не замутило оконного стекла.

Харлен выпрямился и кинулся бежать, не помня, что он стоит на тонкой полосе бордюра над пропастью в двадцать пять футов над камнем и бетоном. Он бросился бы бежать, даже если бы вспомнил об этом.

Он упал, даже не вскрикнув.

Глава 8

Ритуал мессы Майк очень любил. В это воскресенье, как и во все остальные, кроме особых праздничных дней, он помогал отцу Каванагу служить обычную раннюю мессу, начинавшуюся в половине восьмого и затем остался на позднюю, десятичасовую, на которой он был главным алтарным служкой. На раннюю мессу народу обычно приходило больше, поскольку большинство католического населения Элм Хэвен жертвовало лишним получасом своего времени только тогда, когда избежать этого не было никакой возможности.

Свои коричневые ботинки Майк всегда держал в комнатке, которую отец Каванаг называл алтарной; прежний священник, отец Гаррисон не возражал против того, чтобы из-под рясы его служек виднелись тенниски, но отец Каванаг говорил, что помогать людям принимать причастие надо с большим уважением. Первоначально эти расходы вызвали неудовольствие в семье Майка. Прежде у него не бывало новых ботинок — отец говорил, что ему достаточно тяжело одевать четырех дочерей, чтобы еще беспокоиться о нарядах сына — но в конце концов он тоже согласился выказать почтение Богу. Кроме как в костел Майк никуда не носил свои ботинки и надевал их только во время мессы.

Майк наслаждался каждой черточкой церковной службы, и наслаждался тем больше, чем чаще он присутствовал на ней. Почти четыре года назад, когда он только начинал служить алтарным служкой,, отец Гаррисон не требовал от своих помощников почти ничего, кроме того чтобы они приходили во время. Подобно всем остальным Майк вставал на колени, совершал нужные действия и бормотал латинские ответствия, не уделяя особенного внимания их значению и не думая в сущности о том чуде, которое совершалось каждый раз, когда он передавал маленькие бутылочки с водой и вином священнику для причастия. Это был долг, который ему, поскольку он был католиком и, как он полагал, хорошим католиком, полагалось исполнять.... хотя другие маленькие католики из Элм Хэвена вечно находили предлоги, чтобы избежать выполнения этого долга.

Затем, около года назад, отец Гаррисон ушел в отставку, вернее его попросили уйти в отставку, поскольку старый священник выказывал все признаки старческой дряхлости, его пристрастие к спиртному становилось все более явным, а проповеди все более расплывчатыми... Вот тут-то прибытие отца Каванага и изменило для Майка всю его жизнь.

Несмотря на то, что оба были священниками, во многом отец Каванаг казался полной противоположностью отцу Гаррисону. Отец Гаррисон был старым, седым ирландцем, с подозрительно розовыми щечками и некоторой путаницей в мыслях, словах и поступках. Мессы, которые ему приходилось служить, казались ритуалом давно ему надоевшим и имевшим для него значение не больше, чем ежедневное бритье. Он жил только ради визитов к прихожанам и обедов, на которые его приглашали, даже посещение больных и умирающих стало для старика поводом для долгих, неторопливых бесед, воспоминаний, историй, рассказов о давно ушедших из жизни стариках. На некоторые из этих посиделок Майку приходилось сопровождать священника, поскольку часто больному требовалось причаститься, то отец Гаррисон.

Справедливо полагал, что присутствие одного из алтарных мальчиков прибавит пышности простому в общем-то обряду. Майк же во время этих визитов отчаянно скучал.

Отец Каванаг напротив, был молодым, немыслимо энергичным человеком, с темными волосами. Майку было известно, что несмотря на то, что священник брился дважды в день, примерно к пяти часам его смуглые щеки покрывала отчетливо проступающая щетина. К мессе отец Каванаг относился очень трепетно — он называл ее призывом Господа к людям присоединиться к Тайной Вечере — и требовал такого же трепета от алтарных служек. По крайней мере от тех, кто остался при нем служить.

Среди этих немногих был и Майк. Отец Каванаг требовал от мальчиков многого, и прежде всего понимания своих слов, а не бездумного бормотания вызубренных латинских фраз. Поэтому целых шесть месяцев Майк посещал по средам занятия по катехизису, на которых священник учил их основам латинского языка и объяснял исторический контекст мессы как таковой. Алтарные служки должны были по-настоящему принимать участие в службе, участвовать в ней сердцем. Учителем отец Каванаг оказался весьма строгим и был беспощаден к тем, кто любил посибаритничать и просыпал вследствие этого мессу или пренебрегал занятиями.

Отец Гаррисон был большим любителем поесть и еще большим — выпить, каждый человек в приходе, и даже в целом округе ,был хорошо знаком с этой слабостью старика, отец же Каванаг вино употреблял только во время причащения, а на пищу, казалось, смотрел как на неизбежное зло. Подобное отношение он проявлял и к посещениям прихожан; отец Гаррисон любил говорить со всеми и обо всем, иногда он целые дни проводил, обсуждая я досужими болтунами из фермеров погоду или грядущие урожаи, отец же Каванаг хотел говорить только с Богом. А его посещения больных и умирающих походили на рейды иезуитских коммандос, последние напутствия тем, кто готовился явиться на Страшный Суд.

Единственным пороком отца Каванага было, по мнению Майка, курение. Завзятый курильщик, он, когда не курил, казалось только и думал о том, чтобы сунуть в рот сигарету, но для Майка это не имело значения. И отец и мама курили. Да и у всех ребят родители курили, кроме разве что Кевина Грумбахера, но те были немцы и вообще довольно странные люди, а отца Каванага курение делало еще более энергичным.

В это первое воскресенье настоящего лета Майк служил во время обеих месс, служил, наслаждаясь прохладой большого храма и гипнотическим бормотанием прихожан. Положенные ему слова Майк произносил очень старательно, не слишком громко, не слишком тихо, артикулируя латинские звуки так как его учил отец Каванага во время долгих уроков в доме священника.

— Agnus Dei, qui tollis peccata mundi... miserere nobis... Kyrie eleison, Kyrie eleison, Kyrie eleison[10]... Майк очень любил церковь. В то время как часть его разума готовилась к чуду евхаристии, другая свободно парила... Будто и вправду оставляя тело, она устремлялась в небеса... Или отправлялась к Мемо в гостиную, но когда та еще могла говорить и они беседовали как раньше, когда он был маленьким, и Мемо рассказывала ему истории Старого Света. Или же летала свободно как ворон с разумом человека, оглядывая сверху вершины деревьев и ручьи, и холмы, или парила над заброшенными колеями старой цыганской дороги, бегущей мимо лесов и пастбищ... Причастие было окончено — чтобы причаститься Майк всегда ждал окончания торжественной мессы — сказаны последние молитвы, даны последние ответствия, гостия уложена в табурнакулем[11] наверху алтаря, священник благословил паству и вывел прихожан из храма, и вот Майк уже в маленькой комнатке, в которой они обычно переодевались, складывает сутану и стихарь, чтобы отдать их в стирку экономке отца Каванага, а ботинки аккуратно укладывает на дно кедрового шкафа.

Вошел отец Каванаг. Он уже переоделся в летние хлопчатобумажные брюки, голубую рубашку и вельветовую спортивную куртку. Как всегда вид священника в мирском одеянии немного шокировал Майка.

— Ты сегодня хорошо поработал, Майкл, впрочем, как и всегда, — при всей неофициальности их отношений священник всегда называл мальчика полным именем.

— Спасибо, отец, — Майк попытался придумать что бы еще сказать, чтобы продолжить разговор. Ему хотелось продлить эти минуты и побыть подольше с человеком, которым он восхищался. — Маловато сегодня народу было на поздней мессе.

Отец Каванаг зажег сигарету и маленькая комнатка тут же наполнилась голубоватым дымом. Он подошел к узкому оконцу и выглянул на опустевшую уже стоянку.

— Разве? Редко приходит больше народу, — и он обернулся к Майку. — Был кто-нибудь из твоих одноклассников сегодня на службе, Майкл?

— Вы о ком? — среди одноклассников Майка было не так уж много католиков.

— Ты знаешь... Мишель, как ее фамилия... А, да Стаффни.

Майк почувствовал, как краска залила его щеки. Он никогда не упоминал о Мишель при отце Каванаге... Вообще никогда не говорил о ней... Но всегда отмечал, была ли она на службе. Мишель редко появлялась в этом храме, ее родители обычно ездили в собор Св. Марии в Пеории, но в тех редких случаях, когда она бывала здесь, Майк чувствовал как трудно ему сосредоточиться на своих обязанностях.

— Но я не учусь в одном классе с Мишель Стаффни, — хрипло пробормотал он, стараясь говорить непринужденно. Если это проболталась эта крыса Донни Элсон, то я ему покажу, подумал он про себя.

Отец Каванаг кивнул и улыбнулся. Улыбнулся очень мягко, без тени насмешки, но Майк снова покраснел до корней волос. И опустил голову, словно завязывая шнурки выполнял работу неимоверной важности.

— Значит, я ошибся, — сказал священник, погасил в стоявшей на столике пепельнице сигарету, и тут же стал хлопать себя по карманам, отыскивая новую. — Вы с друзьями запланировали какие-нибудь дела на сегодня?

Майк пожал плечами. Вообще-то он собирался немного пошататься с Дейлом и мальчишками, а потом установить наблюдение за Ван Сайком. И теперь он снова, в который уже раз покраснел, понимая в какие детские игры они играют.

— Нет, — ответил мальчик. — Ничего особенного.

— Я намеревался сегодня часов около пяти навестить миссис Кланси, — проговорил отец Каванаг. — И мне помнится, что ее покойный муж незадолго до смерти вырыл пруд у себя на ферме. Наверное она не станет возражать, если мы захватим с собой удочки и проверим, как поживает в нем рыба. Хочешь пойдем вместе?

Майк кивнул, чувствуя как радость поднимается в нем, подобно тому голубю в виде которого на западной стене храма был изображен Святой Дух.

— Отлично. Я заеду за тобой в папомобиле примерно без четверти пять.

Майк снова кивнул. Отвец Каванаг всегда называл приходской служебный атомобиль -черный линкольн — «папомобиль». Сначала Майка ужасно шокировало это слово, но затем он решил, что вряд ли священник употребляет его в присутствии посторонних лиц. Возможно, у него даже возникли бы неприятности, если б Майк повторил это слово при ком-нибудь другом, и воображение мальчика услужливо нарисовало ему двух кардиналов, прибывающих из Ватикана на специально присланном вертолете, хватающих его друга — священника и тут же на ходу заковывающих его в испанский сапог. Теперь шутка уже казалась своего рода актом доверия, отец Каванаг как бы говорил этим: «Мы с тобой все-таки светские люди, Майкл, мой друг».

Майк помахал на прощание священнику и вышел из сумрачного храма на ослепительный свет воскресного полдня.

Дьюан работал большую часть дня, пришлось чинить Джона Дира, их машину, затем прополол сорняки вдоль канавы, вывел коров с западного пастбища на поле между сараем и кукурузой, и даже прошелся между кукурузными рядами, хотя полоть ее было еще рановато.

Старик приехал домой около трех часов дня. Дьюан, державший всегда окна своего подвала открытыми, несмотря на то, что они не были зарешечены, услышал шум подъезжавшей машины еще издалека. Разумеется, Старик был пьян, хоть и не в стельку. Поэтому Дьюан и Витгенштейн остались у себя и только хвост колли застучал по каменным плитам пола.

Обычно по воскресеньям, если Старик не уезжал, они сражались вдвоем в шахматы до самого полудня. Но сегодня было явно не до шахмат.

С прополки Дьюан вернулся домой около четырех часов дня, когда Старик сидел в кресле-качалке под тополем на южной лужайке. На траве перед ним была расстелена «Нью-Йорк Таймс».

— Смотри, что я захватил в Преории, — пробормотал он и потер небритые щеки. Он не брился уже два дня и седая щетина красиво серебрилась на солнце. — Забыл тебе сразу сказать.

Дьюан уселся на траву и принялся перелистывать газеты, ища колонку книжного обозрения.

— Это за прошлое воскресенье? — спросил он.

— А ты что думал, за сегодняшнее?

Дьюан молча пожал плечами и стал читать газету. Почти вся колонка была посвящена книге Ширера «Расцвет и падение Третьего Рейха» и нескольким другим книгам на эту же тему. Возможно это было связано с тем, что как раз на прошлой неделе в Буэнос Айресе схватили Адольфа Эйхмана.

Старик прочистил горло и заговорил:

— Я вообще-то не собирался ... Гм... Возвращаться так поздно. Но какой-то долбанный профессор из Бредли, которого я встретил в маленькой пивнушке на Адамс Стрит, затеял со мной спор о Марксе и я... Ну, в общем, сам понимаешь. Как дома, все в порядке?

Дьюан кивнул, не поднимая глаз.

— Тот солдат переночевал у нас или нет? — продолжал отец.

Дьюан опустил газету.

— Какой солдат?

Старик снова потер щеки и шею, очевидно пытаясь отделить фантазии от реальности.

— Гм... Помню, что я подвозил какого-то солдата. Подобрал его около моста через Спун Ривер. — И он снова принялся тереть щеку. — Обычно я не сажаю этих халявщиков... Сам знаешь... Но тут как раз начался дождь... — Он замолчал и оглянулся, как будто ожидал, что солдат все еще сидит в пикапе. — Да, да, теперь я все припоминаю. Он за всю дорогу не сказал ни одного слова. Только кивнул один раз, когда я спросил не демобилизовался ли он. Будь оно проклято, я все время чувствовал, что что-то с его мундиром не то, но я был... Э... Я слишком устал, чтобы запомнить что там именно было не в порядке.

— А что было не в порядке? — тут же поинтересовался Дьюан.

— Его обмундирование. Оно было совершенно несовременным. Это не было даже не курткой времен генерала Эйзенхауэра. Он был одет в старинную шинель... Да, да, такую коричневую шинель, старую широкополую солдатскую шляпу, и краги.

— Краги, — повторил Дьюан. — Ты имеешь в виду те обмотки, которые носили в Первую Мировую Войну?

— Угу, — кивнул Старик. Он жевал ноготь на указательном пальце, как обычно делал, когда бывал чем-то озадачен. — Вот именно, все говорило о том, что солдат воевал еще на той войне... Краги, башмаки, знаешь тогда носили такие тяжелые, подбитые гвоздями ботинки, шляпа, даже пояс Сэм Брауни[12]. Сам парень был довольно молодой, он не мог был настоящим солдатом, он словно вырядился в мундир своего дедушки, или возвращался домой с какого-нибудь маскарада. — Тут Старик перевел взгляд на Дьюана. — Он остался позавтракать?

Дьюан покачал головой.

— Никто не приходил сюда прошлой ночью. Ты должно быть высадил его где-нибудь по дороге.

Старик на миг сосредоточился на этой мысли, затем энергично затряс головой.

— Нет, нет. Я уверен, что он сидел в кабине рядом со мной, когда я поворачивал на подъездную аллею. Я помню что еще на минуту забыл о его существовании, потому что он сидел очень тихо. Я собирался дать ему сандвич и уложить спать на кушетке. — Старик снова посмотрел на мальчика. Его глаза были испещрены кроваво-красными прожилками. — Я знаю, что он был рядом со мной, когда я подъезжал к дому, Дьюни.

Дьюан спокойно кивнул, чтобы не раздражать отца.

— Ну значит, я просто не слышал, когда вы вошли в дом. А может, он пошел в город пешком?

Старик прищурился и глянул в сторону шоссе.

— Это в середине ночи? Кроме того, я помню, что он говорил, будто бы живет где-то здесь неподалеку.

— Мне казалось, ты сказал, что он все время молчал.

Старик снова зажевал ноготь.

— Он не... Не помню, что он говорил... Ладно, дьявол с ним. — И он вернулся к чтению финансовой сводки.

Дьюан закончил чтение книжного обзора и пошел к дому. Уитт вышел из сарая, где он предавался послеобеденному отдыху и принялся потягиваться, гоняться за собственным хвостом и вообще всячески выражать готовность отправиться с Дьюаном куда угодно.

— Эй, парнишка, — обратился к нему мальчик, — тут случайно не прохаживался один пехотинец? Он немного задержался, возвращаясь с полей Первой Мировой, так вот не гулял ли он вокруг нашего сарая?

Уитт тихо взвизгнул и недоуменно наклонил голову, явно не понимая, что от него хотят. Дьюан в знак утешения поскреб у него за ушами и подойдя к грузовичку, открыл дверь кабины. Оттуда пахнуло застарелым запахом виски и старых носков. На виниловом сиденьи рядом с водительским местом отпечаталась отчетливая вмятина, будто тут кто-то сидел. Но она была здесь все то время, что они владели этой машиной. Дьюан пошарил под сиденьем, проверил бардачок и заглянул под коврик. Уйма мусора — тряпки, карты, открывашка для бутылок, несколько пустых бутылок, банок из-под пива и даже несколько заряженных патронов для пистолета, но ничего интересного. Ни тебе офицерской трости, ни маузера, случайно забытого таинственным посетителем, ни даже схемы военных укреплений на Сомме или карты Белли Вуд[13].

Дьюан усмехнулся про себя и пошел обратно по двор дочитать газеты и поиграть с Уиттом.

Когда Майк и отец Каванаг закончили свою рыбную экспедицию, был уже вечер. Миссис Кланси, умиравшую не столько от преклонного возраста, сколько от непрерывного брюзжания, не хотела, чтобы в доме присутствовал кто-нибудь посторонний, пока она будет исповедоваться и Майку пришлось довольно долго гулять вокруг пруда, бросая на тот берег камешки и предаваясь сожалениям, что он не пообедал перед тем как уйти из дому. Было не так уж много вещей, способных заставить Майка пропустить воскресный обед, но прогулка с отцом Каванагом была одной из них. Когда он поинтересовался у мальчика, пообедал ли тот уже, Майк только кивнул в ответ. И тут же подумал, что во время исповеди этот ответ ему придется включить в раздел «Да, отец мой, несколько раз я обманывал старших». Когда Майк станет старше, он поймет почему священники не могут жениться. Кто же согласиться выйти замуж за человека, которому придется регулярно исповедоваться?

Отец Каванаг присоединился к Майку когда было уже около семи часов, но из-за солнца, только едва прикоснувшегося к верхушкам деревьев, казалось, что гораздо меньше. Из багажника папомобиля Майк принес два спиннинга и они примерно час еще порыбачили. Успех выпал только на долю Майка, ему удалось поймать несколько мелких рыбешек, которых они тут же выбросили обратно в воду, но зато беседой они насладились вволю. Беседой, настолько интересной, что у мальчика даже закружилась голова. О чем они только не говорили. И о таинстве Святой Троицы, и о хулиганах на чикагских улицах времен молодости отца Каванага, и об уличных бандах, и о том, почему все вокруг в природе это творение, а Бог это сущее, и почему старики обращаются к Церкви, отец Каванаг рассказал мальчику о знаменитом пари, которое заключил Паскаль и о многом, многом другом. Майк обожал такие разговоры с отцом Каванагом. Конечно, болтать с Дьюаном или Дейлом, или еще с кем-нибудь из башковитых ребят было довольно забавно, у них бывают разные интересные идеи, но отец Каванаг знал жизнь. Он был умным человеком, умным не только потому что одолел премудрости латинского и теологии, но и потому что победил в себе циничного подростка с чикагской улицы, жизнь которой Майк никогда бы даже не мог вообразить.

Тени деревьев потянулись по зеленой траве и уже окунулись в воду, когда отец Каванаг глянул на часы и воскликнул:

— Боже, Майкл, смотри, как уже поздно. Миссис Мак Кафферти будет беспокоиться. — Миссис МакКафферти была экономкой в доме священника, причем если для отца Гаррисона она была сестрой, пытающейся удержать беспутного братца на краю пропасти, то с отцом Каванагом она нянчилась как мать.

Они погрузили спиннинги в кузов и по шестой окружной направились к городу. Когда они спустились с первого холма и взобравшись на следующий поравнялись с кладбищем Кэлвери, в поле зрения Майка, несмотря на пыль, поднятую автомобилем, попал справа дом Дьюана Мак Брайта, а чуть позже слева ферма дяди Генри, которому Дейл приходился родственником. Майк увидел, что золотившийся в вечернем свете кладбищенский двор был пуст, заметил отсутствие машин на стоянке вдоль дороги и неожиданно вспомнил о том, что он сегодня собирался начать слежку за Ван Сайком. Мальчик тут же попросил священника притормозить и тот свернул на обочину и остановился у кованых железных ворот.

— Что случилось? — спросил он.

Майк принялся лихорадочно соображать что ему сказать.

— Я... Ну... Я обещал Мемо сходить на дедушкину могилу. Ну, понимаете, посмотреть не заросла ли она травой, остались ли с прошлой недели цветы и все такое. — Еще одно признание для будущей исповеди.

— Я подожду тебя, — ответил священник.

Майк покраснел и побыстрее отвернулся, чтобы отец Каванаг не заметил его румянца. Хорошо бы, чтоб он еще не услышал фальшивых ноток в его голосе.

— Гм... Понимаете, я бы хотел побыть там один. Ну, чтобы помолиться. — Святой Михаил, что он только несет. Ты хочешь помолиться и поэтому просишь священника уйти подальше. — Кроме того, я хочу нарвать в лесу цветов и могу немного задержаться.

Отец Каванаг посмотрел на заходящее солнце, которое подобно красному шару повисло над самым кукурузным полем.

— Но уже почти темно, Майкл.

— Я успею вернуться домой до темноты. Честно.

— Но до города еще почти миля. — В голосе священника ясно звучало сомнение, как будто он подозревал, что происходит что-то не то, но не мог понять, что именно его смущает.

— Нет проблем, отец. Мы с ребятами часто гулям в такое время. Мы ведь почти все время проводим в лесу.

— Но ты не задержишься здесь?

— Нет, — ответил Майк. — Только сделаю то, что обещал Мемо и сразу домой. — У него в голове промелькнула мысль, а мог бы отец Каванаг сам бояться темноты, но он тут же ее отбросил. Следующую секунду он колебался, не рассказать ли священнику всю правду об их подозрениях, о том что что-то нечисто со Старым Централом, и о исчезновении Тубби Кука, да и сказать о том, что он собирается всего лишь заглянуть в старую сторожку позади кладбища, где по слухам ночует Ван Сайк. Но и эту мысль он тоже отбросил, ему совсем не хотелось, чтобы отец Каванаг счел его психом.

— Ты уверен? — уточнил священник. — А то твои домашние думают, что ты поехал со мной.

— Они знают, что я обещал Мемо, — эта ложь далась Майку уже легче. — Я вернусь домой до темноты.

Священник кивнул и наклонился, чтобы открыть дверцу.

— Хорошо, Майкл. Спасибо за совместную рыбалку и беседу. Завтра будешь на ранней мессе?

Вопрос был чисто риторическим. Майк каждый день служил во время ранней мессы.

— Конечно, до завтра, — ответил он, закрывая тяжелую дверцу и наклоняясь к опущенному стеклу. — Спасибо за... — Он помолчал, не зная за что именно он благодарит священника. За то, что тот, хоть и взрослый, а говорит с ним как с равным? — Спасибо за то, что одолжили мне спиннинг.

— В любое время, — усмехнулся отец Каванаг. — В следующий раз мы с тобой отправимся на Спун Ривер, вот там водится настоящая рыба. — Он отсалютовал двумя поднятыми вверх пальцами, тронулся с места и через минуту исчез за следующим холмом. Майк немного постоял, выжидая когда рассеется пыль, в низкой траве вокруг его ног прыгали кузнечики. Затем обернулся и посмотрел на кладбище. Его собственная тень протянулась до самой черной остроконечной решетки железной кладбищенской ограды. Великолепно. А что если здесь сейчас сидит Ван Сайк собственной персоной?

Ему до этого и в голову не пришло, что это то ли сторож, то ли чернорабочий может быть здесь. В воздухе стоял густой запах зреющего зерна, и влажного июньского вечера. Место выглядело, звучало и ощущалось пустым. Майк потянул на себя невысокую калитку, открыл ее и вошел на территорию кладбища. Все его существо чувствовало и бежавшую впереди него его собственную тень, и скорбные очертания могильных памятников, и, особенно остро, оглушительное молчание, повисшее над ним после часов бесед.

Он и вправду остановился у могилы дедушки. Она находилась почти в самом центре кладбища, которое занимало площадь примерно в четыре акра, и памятник дедушки был четвертым от травянистой дорожки, делившей кладбище на две половины. Все О'Рурки были похоронены на этом участке, родственники его матери чуть ближе к забору с другой стороны, и дедушкина могила была ближайшей в этом ряду. Рядом виднелось пустое, заросшее травой пространство, которое, как Майк знал, было приготовлено для его родителей. И его сестер. И для него самого.

Цветы все еще были здесь, поникшие и увядшие, но все еще здесь. Их принесли в прошлый понедельник, в День памяти, вместе с крошечным флажком Американского Легиона. Родители приносили этот флажок каждый год в этот день и часто в мозгу Майка чередование времен года странно согласовывалось с тем, насколько выгоревшим был этот флажок. Дедушка когда-то был зачислен в Американский легион, но побывать на фронте ему не удалось, он всего лишь провел четырнадцать месяцев в мобилизационном лагере в Джорджии. Когда Майк был маленьким, ему часто доводилось слушать рассказы Мемо о военных подвигах друзей дедушки на полях сражений и у него сложилось твердое убеждение в том, что именно эта неудача серьезно повлияла на дедушку.

Сейчас цвета флага были яркими, красный был кроваво-красным, белый ослепительно белым над яркой зеленью травы. Горизонтальный свет низких фонарей делал все окружающее словно более выпуклым и ярким. Далеко отсюда, на ферме дяди Генри, расположенной примерно в четверти мили отсюда, мычали коровы и звук отчетливо разлился в спокойном воздухе.

Майк наклонил голову и прошептал про себя слова молитвы. Теперь, возможно, его слова можно будет не считать ложью. Затем он перекрестился и по тропинке направился к дальней стороне кладбища, где находилась сторожка Ван Сайка.

Впрочем, она была не совсем его, скорее это был старый сарай для инструментов, который уже многие годы стоял на кладбище. Располагался он у самого забора, отделенный от последнего ряда могил полоской скошенной травы. Хотя, как думал Майк, довольно скоро кладбище подступит к домику вплотную. Вечерние лучи солнца освещали небольшой участок западной стены и делали его похожим на кусочек масла.

Майк заметил, что на двери висит замок и прошел мимо, будто направляясь к лесу, обычному месту назначения всех мальчишеских походов, затем резко повернул обратно и нырнул в тень. Кузнечики слепо запрыгали вокруг его кед и под ногами зашуршала упругая трава.

С этой стороны в стене было окно — единственное окно всей сторожки — совершенно крохотное и находившееся примерно на уровне шеи Майка. Он подошел ближе, нагнулся и, заслонив глаза ладонью, заглянул внутрь.

Ничего. Окно было слишком тусклым, а комнатка — слишком темной.

Небрежно засунув руки в карманы и насвистывая, Майк обошел вокруг домика. Несколько раз оглянулся через плечо, на аллее никого не было. После того, как машина отца Каванага уехала, больше никого на дороге не появлялось. На кладбище царила тишина. Медленным малиновым шаром солнце уплывало вниз, за дорогу. Но пустое небо все еще горело огнем прекрасного иллинойского заката, светлый июньский вечер катился в сумерки, в темноту летней ночи.

Майк проинспектировал замок. Это была надежная йельская система, но металлическая накладка была привинчена к двери поржавевшими от времени и разболтавшимися в трухлявой древесине шурупами. Все еще тихо посвистывая, Майк принялся ее раскачивать, пока сначала два, а потом и третий шурупы не выскочили из гнезд. Над четвертым пришлось немного потрудиться перочинным ножичком, но наконец поддался и он. Майк поискал глазами камешек, чтоб было чем забить шурупы обратно, когда он соберется уходить, и осторожно вошел в лачугу.

Внутри было совершенно темно. В воздухе пахло свежевырытой землей и еще чем-то кислым. Мальчик прикрыл за собой дверь, предварительно положив у порога камень побольше, чтобы осталась щель для света и чтобы он мог слышать приближение машины, и постоял минуту спокойно, давая глазам привыкнуть к темноте.

Ван Сайка здесь не было, в этом важном обстоятельстве Майк убедился прежде, чем сделал первый шаг. Да и вообще здесь почти ничего не было: несколько лопат и кирок в углу, обычный, по мнению Майка, набор инструментов кладбищенского сторожа, на полке несколько банок с какой-то темной жидкостью, в другом углу валялись сваленные в кучу ржавые заостренные металлические прутья, части нуждавшейся в ремонте ограды, пара небольших корзин, к одной из них был прикреплен фонарик отчего казалось, что ею пользовались в качестве стола, кипа грубых полотнищ, Майк мгновение недоумевал, что бы это могло быть, пока не догадался, что на таких широких лентах опускают в могилу гроб, и, наконец, прямо под окном, стояла низкая раскладушка.

Майк осмотрел ее внимательным образом. От койки сильно разило плесенью, да и валявшееся на ней одеяло пахло не лучше. Но кто-то очевидно пользовался кроватью совсем недавно, скомканная газета -"Пеория Джорнэл Стар" за вторник — валялась у стены. Смятое одеяло почти касалось пола и казалось, что его кинули на кровать в спешке.

Майк опустился на колени и потянул к себе газету. Под нею оказался журнал с плотными глянцевыми страницами. Майк поднял было его и начал перелистывать страницы, но тут же отбросил в сторону.

На всех страницах красовались черно-белые фотографии обнаженных женщин. Майку приходилось видеть женскую наготу, в конце концов он имел четырех сестер, а однажды он даже держал в руках нудистский журнал, который принес в школу Джерри Дейзингер. Но сейчас перед его глазами было что-то невообразимое.

Эти женщины лежали, раздвинув ноги, и все, совершенно все было видно. На нудистских фотографиях никаких подробностей не было видно, только белые и гладкие человеческие тела, а здесь... Наманикюренные пальцы женщин раздвигали их самые сокровенные места, гладили волосы, ласкали самих себя. На других фото женщины стояли на коленях, обернувшись к камере и выставив попы. Другие играли своими грудями.

Майк почувствовал как кровь бросилась ему в голову и в ту же секунду, будто поток крови сразу понесся туда, напрягся его пенис. Он снова коснулся журнала, и не поднимая его, перевернул несколько страниц.

Снова женщины. Снова раздвинутые ноги. Ему и в голову никогда не приходило, чтоб такими вещами можно заниматься перед объективом фотоаппарата. А что, если б это увидели их родственники?

Мальчик ощущал как стремительно наступает эрекция. Ему прежде случалось возбуждать себя и однажды, примерно год назад, он даже испытал оргазм, но отец Гаррисон в одной из своих проповедей такими страшными красками обрисовал последствия, которыми чреваты такие занятия как самоосквернение духовное и физическое, что у Майка пропала всякая охота к таким номерам. Он совсем не хотел сойти с ума или покрыться ужасными прыщами, которые Господь насылает специально что бы наказать тех, кто занимается рукоблудием. Кроме того Майку пришлось в мрачной темноте исповедальни исповедаться в своем грехе перед духовным отцом, и тот его сильно выбранил. Но одно дело признаваться в таких вещах отцу Гаррисону и быть выруганным им, и совсем другое исповедаться отцу Каванагу. Майк подумал, что он скорее станет атеистом и отправится в ад, чем признается в подобном грехе отцу Каванагу. А если он сделает это и не признается.... ну что ж, отец Гаррисон достаточно ясно описал наказание, которое несут те, кто оскверняет себя.

Майк вздохнул, положил журнал обратно, где нашел его, прикрыл газетой и поднялся на ноги. Теперь ему придется бежать до самого холма, а еще лучше весь путь, чтобы избавиться от гадких мыслей и от напряжения в теле.

Когда Майк встал на ноги, одеяло соскользнуло на пол и запах гнили наполнил комнату.

Майк сначала отпрянул, но потом подошел поближе, чтобы поправить одеяло.

Запах сырой земли... И чего-то еще хуже... Поднимался из-под койки. Майк на секунду задержал дыхание, затем приподнял раскладушку и прислонил ее к одной из корзин.

Внизу была дыра. Больше двух футов в поперечнике и почти совершенно круглая, она была похожа на открытый люк посреди мостовой. Только края ее были ужасно грязными. Майк опустился на четвереньки и заглянул внутрь.

Вонь была невыносимо мерзкой. Однажды Майку случилось побывать на скотобойнях в Оук Хилл, так вот около той комнаты, куда сбрасывали внутренности и те части туши, которые не успели продать, запах был примерно таким же. Только здесь он смешивался с густым запахом сырой земли, и это делало его таким зловонным, что Майк на минуту отпрянул, зажмурив глаза.

Тут же снова открыв их он уловил глубоко внизу тень быстрого движения, будто там какое-то существо метнулось в сторону от света. Мальчик быстро мигнул. Края дыры были странного, кроваво-красного цвета, хотя почва здесь совершенно не имела примеси глины, и к тому они были испещрены глубокими бороздами с ровными краями. Это напомнило Майку что-то, только он не мог сразу вспомнить что именно. Но тут же вспомнил.

Однажды Дейл Стюарт принес в школу иллюстрированное издание комптоновской энциклопедии. Мальчики не отрываясь разглядывали разные органы человеческого тела, изображенные на цветных иллюстрациях. Одна из картинок изображала пищеварительный тракт, который был дан в разрезе и цветном изображении.

Края этой дыры напоминали человеческие кишки в разрезе. Красные и в таких же бороздах.

Пока Майк смотрел на них, края ямы дрогнули и зашевелились, будто сжимаясь и расслабляясь Зловоние усилилось.

Майк, задыхаясь, отполз на четвереньках. Из ямы донесся тихий царапающийся звук, словно кто-то выползал оттуда. Это слышно, как бегают по земле крысы? Или там внизу что-то действительно есть?

Воображение нарисовало Майку туннель, уходящий далеко в землю кладбища к могилам. И он вообразил, как уползает в глубину Ван Сайк, исчезая в толще земли... Извиваясь как змея он торопится скрыться, напуганный беззаботным насвистыванием Майка.

Ван Сайк?.. А может что-нибудь еще хуже?

Майк вздрогнул. За мутным стеклом окна не было ничего видно, словно на улице уже стемнело, только из-под щели под дверью еще пробивался свет.

Майк пододвинул койку обратно на место, убедился, что газета и журнал лежат в том виде, в каком он нашел их, и бросил одеяло на кровать так, чтобы скрыть дыру. Но тут же понял, что одеяло тут даже не нужно. Внутри лачуги было так темно, что обнаружить дыру было б совершенно невозможно, если бы не тошнотворный запах, который минуту назад пригвоздил его к месту..

Стоя на коленях Майк вдруг вообразил, как из дыры протягивается бледная, как червь, рука и тянется к нему из-под кровати... Хватает его за запястье, сжимает локоть.

От возбуждения Майка не осталось и следа. На секунду ему показалось, что он сейчас же, не помня себя от страха бросится бежать наружу. Он зажмурил глаза, открыл рот, чтобы меньше чувствовать ужасный запах и стал про себя читать слова молитвы Пресвятой Деве и Отче Наш.

Ничего не помогало.

Он вообразил крадущиеся шаги по траве у стены лачуги.

Майк бросился к двери, распахнул ее и кинулся бежать, не заботясь о том что его могут увидеть, только стремясь оказаться как можно дальше от этой страшной дыры... И от этого страшного места.

На кладбище никого не было. Уже почти стемнело, далеко на востоке в светлевшем над линией деревьев небе горела одинокая звезда, лес казался совсем черным. Но все-таки еще длился бесконечный летний вечер. Ярдах в двадцати от Майка на высоком цоколе могилы сидел краснокрылый дрозд и словно разглядывал его.

Мальчик быстро пошел прочь, но тут же вспомнил про замок. Минуту поколебавшись, тут же обозвал себя идиотом, вернулся обратно, подобрал присмотренный заранее камень и, приладив накладку к двери, стал загонять шурупы обратно. Над последним пришлось поработать, закручивая его с помощью ножа, и мальчик заметил, как дрожат у него руки.

Если из той дыры что-то выползло, как оно сможет выбраться из лачуги? Наверное, через окно..

Заткнись, идиот.. Нож соскользнул с головки шурупа и вонзился в мизинец. Майк, не обращая на рану внимания, завинтил шуруп на последние полоборота, а капли крови падали в траву около двери.

Теперь все. Выполнено конечно не лучшим образом. Внимательный глаз заметит, что накладка была снята и потом прикручена обратно. Ну и что? Майк повернулся и быстрым шагом пошел по аллее.

На шестой окружной не было никакого движения. Майк бегом взобрался на холм, молясь про себя, чтоб тени не были такими темными. В лесу, казалось, уже стояла глубокая ночь.

Пивная «Под Черным Деревом» была заперта и смотрела на дорогу темными глазницами окон. Несмотря на то, что это было нормальным явлением, по воскресеньям спиртное продавать запрещалось, вид пустой автостоянки перед домом был пугающим. Пробегая мимо нее, Майк чуть замедлил шаги. Лес по-прежнему тянулся справа, Джипси Лейн была где-то за ним, но слева уже открывался вид на кукурузные поля и было чуть светлее. Уже виднелся перекресток, где шоссе пересекала Джубили Колледж Роуд, до него оставалась какая-то пара ярдов и в трех четвертях мили к западу виднелась водонапорная башня.

Майк чуть успокоился и пошел помедленнее, ругая себя за трусость, когда вдруг услышал позади себя шаги. Это не было похоже на звук приближающейся машины, шаги явно принадлежали одинокому пешеходу.

Не сбавляя шага, мальчик оглянулся, пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

Какой-то ребенок,, подумал он про себя, когда заметил тень, отделившуюся от черноты леса на дороге. Он не узнавал этого мальчика, но мог различить старомодную бойскаутскую шляпу и форму. Мальчик был примерно в пятнадцати футах за ним.

И тут же Майк понял, что это совсем не мальчик. Это был парень лет двадцати с лишним, и форма на нем была вовсе не бойскаутской, скорее такую носили солдаты времен Первой Мировой Войны. Похожие мундиры Майк видел на старых фотографиях. Лицо солдата было бледно какой-то восковой бледностью, черты его были размытыми и плохо различимыми в сумеречном свете.

— Эге-гей! — прокричал в виде приветствия Майкл и помахал рукой. Конечно, он не знал этого солдата, но теперь чуть успокоился. Когда он услышал шаги позади себя, то вообразил появление на дороге Ван Сайка.

Молодой солдат на приветствие не отвечал. Майку не видно было его глаз, но почему-то казалось, что тот был слепым. Солдат не бежал, он просто шел быстрым, будто строевым шагом на выпрямленных ногах, и расстояние между ними быстро сокращалось. Теперь он был ярдах в десяти от Майка, и мальчик ясно видел медные пуговицы на коричневом мундире, странные, цвета хаки, полоски ткани, подобно бинтам обернутые вокруг ног солдата. Тупоносые ботинки скрипели по гравию. Майк старался заглянуть ему в лицо, но широкополая шляпа не позволяла разглядеть его черты, к тому же было уже слишком темно.

Теперь молодой парень шел так быстро, что Майку показалось, что тот хочет сократить расстояние еще больше... Торопится догнать его.

Черт с ним,, подумал Майк и отмахнулся от мелькнувшей тревоги, что теперь придется исповедаться отцу Каванагу еще и в том, что произнес плохое слово.

Мальчик повернулся и бросился бежать вдоль Джкбили Колледж роуд, по направлению к темнеющей рощице деревьев, которая уже была Элм Хэвеном.

Лоуренс, младший брат Дейла, боялся темноты.

Вообще-то, насколько мог судить сам Дейл, его восьмилетний братишка не боялся ничего на свете. Он забирался так высоко, что больше никто, разве что Джим Харлен, даже не помышлял о таком подвиге. Лоуренс с полнейшим хладнокровием бросался на обидчика, даже если тот был вдвое старше и тяжелее его самого, наклонив голову и отчаянно молотя кулаками, он продолжал драться, даже получая побои, от которых другие мальчишки разбегались, размазывая по лицу слезы. Кроме того Лоуренс обожал головоломные трюки: он отважно скатывался на велосипеде с самых высоких трамплинов, какие только ребятам удавалось отыскать, а когда требовался охотник служить барьером, через который будут скатываться другие, единственным добровольцем опять же оказывался он сам. Он играл полузащитником в футбольной команде ребят вдвое старше его по возрасту, а его долго вынашиваемой мечтой было упросить кого-нибудь, чтобы его упаковали в картонную коробку и сбросили с самого высокого из холмов горного массива Билли Гоут. Дейлу часто приходило на ум, что отчаянная храбрость его братишки еще сослужит ему плохую службу и поможет в один прекрасный день благополучно угробиться.

Но Лоуренс боялся темноты.

Больше всего он боялся темноты на лестничной площадке второго этажа их дома и в их спальне.

Дом, в котором жили Стюарты, с тех пор как пять лет назад переехали сюда из Чикаго, был довольно старым. Выключатель, расположенный у подножия лестницы, включал лампочки небольшой люстры у входной двери, но оставлял в темноте лестничную площадку наверху, через которую требовалось пройти, чтобы добраться до спальни мальчиков. И, что было еще хуже, по крайней мере с точки Лоуренса, в этой самой спальне около входной двери не было настенного выключателя. Чтобы зажечь свет, мальчики должны были пройти через темную комнату, отыскать шнур, свисавший с потолка в середине комнаты и дернуть за него. Это мероприятие Лоуренс откровенно ненавидел и всегда просил Дейла пойти вместе с ним.

Однажды, когда они с братом укладывались спать, включив, как обычно, ночник, Дейл поинтересовался у брата, а чего он, собственно, так боится. Ведь это, в конце концов, их собственная комната. Лоуренс долго не отвечал, а потом наконец проговорил:

— Боюсь, что кто-то сидит здесь. И ждет.

— Кто-то? — шепотом спросил Дейл. — А кто?

— Не знаю, — отвечал тот уже сонным голосом. — Кто-нибудь. Иногда я представляю, как вхожу в комнату и начинаю искать этот шнур... Знаешь, как бывает, когда его долго не найти... И вместе шнура я натыкаюсь на чье-то лицо.

Дейл почувствовал, как мурашки побежали у него по спине.

— Понимаешь, — продолжал Лоуренс, — лицо какого-то высокого парня... И я в темноте ощупываю его... Чувствую холодные, скользкие зубы, и понимаю, что глаза у него широко раскрыты, как бывает у мертвецов... И...

— Замолчи, пожалуйста, — оборвал брата Дейл.

И даже при свете ночника Лоуренс боялся некоторых предметов в их спальне. В этом старом доме не было встроенных шкафов, отец сказал мальчикам, что раньше люди пользовались специальными гардеробами, куда вешали свою одежду, но предыдущие хозяева соорудили такой шкаф в этой комнате. Это была просто кладовка из грубо-отесанных сосновых досок, высотой от пола до самого потолка. Лоуренс говорил, что она похожа на поставленный стоймя гроб. Дейлу она тоже напоминала гроб, но он предпочитал особенно не распространяться об этом. Лоуренс никогда не отваживался первым открыть дверцу кладовки, даже днем. Дейл догадывался, что брат представляет, что там кто-то сидит.

Но больше всего Лоуренс боялся темноты под своей кроватью.

Мальчики спали всего в двух шагах друг от друга, на одинаковых кроватях, накрытых одинаковыми одеялами, но Лоуренс был уверен, что что-то таится именно под его кроватью.

Если в их комнате была мама, то он отваживался читать молитву, стоя на коленях, но если мамы не было, он мгновенно раздевался и нырял в постель прямо оттуда, где стоял, стараясь не оказываться вблизи опасного пространства. Улегшись он начинал тщательно укутываться в одеяло и подтыкать его под себя со всех сторон, чтобы ничто не могло схватить его и утащить вниз. Если он читал комикс и книга случайно падала на пол, то он просил Дейла поднять ее. Если же тот не соглашался, то книга так и оставалась валяться на полу до самого утра.

Дейл все несколько лет, что они жили здесь, пытался урезонить брата.

— Вот смотри, дурачок, — авторитетно начинал он, — здесь же ничего нет. Одна только пыль.

— Там может быть дыра, — прошептал однажды Лоуренс.

— Какая дыра?

— Обыкновенная, похожая на туннель. И в ней что-то сидит и собирается меня схватить. — Голос брата звучал едва слышно.

Дейл рассмеялся.

— Ты, заячья душа, сам подумай, наша комната находится на втором этаже. Какой же может быть туннель на втором этаже? Плюс к тому же, под нами твердый пол. — И Дейл, наклонившись, постучал костяшками пальцев по полу, доказывая его твердость. — Вот, смотри.

Лоуренс в страхе зажмурил глаза, словно представил, что сейчас высунется рука и схватит Дейла за запястье.

Теперь Дейл уже перестал убеждать брата, что бояться нечего. Сам он вовсе ничего не боялся на втором этаже. Предметом его страхов был подвал, и особенно бункер для угля, откуда зимой ему каждый вечер приходилось выгружать уголь в ведерко. Но Лоуренсу он никогда не признавался в этом. И лето Дейл любил еще и потому, что ему не нужно было спускаться в подвал. Лоуренсу же приходилось трястись от страха весь год.

В эту первую субботу летних каникул Лоуренс опять попросил брата подняться с ним в спальню, чтобы включить свет. Дейл со вздохом отложил книжку про Тарзана, которую как раз читал, и пошел с братом.

Ничье лицо не скалилось в темноте. Никто не выпрыгнул из-под кровати. Когда Дейл открыл дверь кладовки, чтоб повесить рубашку брата, никто не набросился на него оттуда. Лоуренс уже натягивал на себя пижаму, и Дейл почувствовал, что тоже не прочь улечься спать, хотя еще не было и девяти. Решив, что сможет еще немного почитать в постели, он разделся, забросил грязное белье в корзину и устроился с книжкой, раскрытой на самом интересном месте. Он как раз читал о приключениях Тарзана в затерянном городе Опар.

Тут послышались шаги и на пороге комнаты возникла фигура отца. Он не снял очков и темная оправа делала его лицо более старым и строгим, чем обычно.

— Привет, папа, — пропищал Лоуренс из-под одеял. Он уже закончил ритуал подтыкания и теперь лежал спокойно в полной уверенности, что никакое подкроватное существо не сможет ухватить одеяло за кончик и стащить его вниз.

— Привет, тигрята. Рановато вы что-то сегодня угомонились, да?

— Хотел еще немного почитать, — сказал Дейл и неожиданно понял, что происходит что-то не то. Обычно отец не поднимался к ним в комнату перед сном, и сегодня какая-то странная усталость тенью лежала на его лице. — Пап, что-то случилось?

Отец вошел в комнату и уселся на кровать Лоуренса. Затем снял очки, будто только что вспомнив о них и похлопал по одеялу Дейла.

— Вы слышали, как звонил телефон?

— Не-а, — замотал головой Дейл.

— Слышал, — ответил Лоуренс.

— Это звонила миссис Грумбахер.... — начал отец. Он продолжал держать очки в руке, покачивая их за дужку. Затем остановился и сунул их в карман. — Она сказала, что видела сегодня мисс Йенсен в Оук Хилл и...

— Мисс Йенсен? — переспросил Лоуренс. — Ты имеешь в виду маму Джима Харлена? — Лоуренс никак не мог понять, почему у мамы Джима другая фамилия и почему ее называют «мисс», хотя у нее есть сын.

— Ш-ш-ш, — прошептал Дейл.

— Да, — кивнул отец и теперь потрепал по одеялу младшего сына. — Маму Джима. И она рассказала миссис Грумбахер, что с Джимом произошел несчастный случай.

Дейл почувствовал, как екнуло и провалилось куда-то его сердце. Они с Кевином искали Харлена сегодня все утро: Майк куда-то запропастился и у них никак не организовывался бейсбольный матч, но дом Джима стоял темный и пустой. Мальчики решили, что он слинял куда-то проведать родственников или еще что-нибудь в этом роде.

— Несчастный случай, — повторил Дейл. — Он умер? — Его мозг вдруг пронзило страшное предположение, что Харлен мертв.

Отец удивленно моргнул.

— Мертв? Нет, малыш, что ты. Джим жив. Но он сильно расшибся. И сейчас находится в больнице в Оук Хилле, лежит без сознания. По крайней мере так было, когда миссис Грумбахер разговаривала с его мамой.

— А что с ним случилось? — Дейл сам слышал как сухо и безжизненно звучит его голос.

Отец задумчиво потер щеки.

— Еще не совсем понятно. Похоже, что он хотел забраться на стену школы и...

— Старого Централа? — выдохнул Лоуренс.

— Да, он лез по стене Старого Централа и сорвался. Его нашла сегодня утром миссис Мун. Он вышла выбросить старые газеты и банки в мусорный контейнер, который стоит возле школы и... Ну, Вобщем Джим лежал там без сознания.

Дейл облизнул пересохшие губы.

— Он сильно расшибся?

Отец ответил не сразу, казалось, что он обдумывает ответ. И снова потрепал обоих мальчиков.

— Миссис Грумбахер говорит, что мисс Йенсен сказала, что он скоро поправится. Сейчас он без сознания и у него довольно серьезное сотрясение мозга...

— А что такое сотрясение мозга? — подал голос Лоуренс. Он лежал с широко раскрытыми глазами.

— Такое бывает, если сильно ударишься черепушкой, — шепотом объяснил ему Дейл. — Молчи, не мешай папе рассказывать.

Отец чуть улыбнулся.

— Он не то чтобы в коме, но в сознание еще не приходил. Доктора говорят, что это обычное явление при травме головы. Кажется, у него еще сломаны ребра и имеются многочисленные переломы на руке... Миссис Грумбахер не сказала на какой именно. Видимо Джим при падении ударился о край контейнера. Если бы там внутри не было мусора, ослабившего силу падения, то... Ну... Раздался тонкий голосок Лоуренса.

— Он был бы как котенок, который прошлым летом упал на Хард Роуд, да, пап?

Дейл ущипнул брата за локоть. И прежде, чем отец сделал ему замечание, он спросил:

— Папа, а мы съездим проведать его в больнице?

Отец снова вынул очки из кармана.

— Разумеется. Я не вижу причин, почему мы не можем навестить мальчика в больнице. Только, конечно, через несколько дней. Джиму сначала нужно прийти в сознание и когда доктора убедятся, что он в порядке, тогда мы съездим к нему. Если же ему станет хуже, то его переведут в больницу в Пеорию... — Он поднялся на ноги и в последний раз погладил тщательно укрытого одеялом Лоуренса. — В конце этой недели мы непременно проведаем его, как только Джиму станет лучше. Ребята, вы не читайте долго, хорошо? — И он пошел к двери.

— Папа? — окликнул отца младший из сыновей. — А как так получилось, что мама Джим не знала, что он ушел ночью из дома? Почему никто не искал его до самого утра?

На лице отца ясно отразился обуревавший его гнев, но он был вызван отнюдь не вопросом Лоуренса.

— Не знаю, малыш. Может быть, его мама думала, что он спит дома. А может быть Джим вышел рано утром и отправился к школе.

— Нет, — уверенно протянул Дейл. — Харлен спит дольше всех ребят, которых я знаю. Могу поспорить, это случилось вечером. — Дейл подумал о сеансе в парке, о сверкавших в темноте молниях, о первых каплях дождя, заставивших зрителей прятаться в машинах или под деревьями, пока Род Тейлор сражался с морлоками, и о второй картине, которую из-за дождя посмотреть вообще не удалось. Они с Лоуренсом возвращались домой с одной из сестер Майка и ее глупым ухажером.

Что могло заставить Харлена забраться на крышу Старого Централа?

— Папа, — теперь наступил черед Дейла озадачивать отца вопросами. — Ты случайно не знаешь, в каком месте Джим забирался наверх? В какой части школы?

Отец нахмурился.

— Ну, поскольку он упал в контейнер, что стоит на автомобильной стоянке, то я полагаю, что все это произошло на углу той стороны здания. Кажется, в прошлом городу там был ваш класс, не так ли?

— Ага-а, — протянул Дейл. Он мысленно представил маршрут, по которому лез Джим. Водосточная труба, затем наверное, каменный карниз на углу, несомненно, подоконник под окном. Черт, это было совсем нелегко. Какого черта Харлен вообще туда полез?

Отец словно прочел мысли сына.

— Мальчики, вы не знаете, зачем Джим пытался забраться в ваш старый класс?

Лоуренс молча покачал головой. Он обнял своего старого плюшевого панду, которого тем не менее называл «медвежонком» и покрепче прижался к нему.

— Не знаю, папа, — тоже покачал головой Дейл. — Понятия не имею. Это совершенно бессмысленно.

Отец кивнул.

— Завтра вечером я уезжаю и до среды меня не будет. Но я позвоню, чтобы справиться, как вы будете жить без меня... И потом узнаю как здоровье вашего приятеля. В конце этой недели мы отправимся проведать Джима, если захотите.

Оба мальчика согласно закивали.

Позже Дейл еще пытался почитать, но приключения Тарзана в затерянном городе теперь казались слишком пресными. Когда он встал, чтобы выключить свет, рука Лоуренса протянулась к нему. Это было единственное движение, на которое тот отваживался. Обычно Лоуренс просил Дейла подержаться за руки, пока мальчики не заснут, но Дейл не соглашался. Сегодня вечером он охотно сжал руку брата.

Занавески на обоих окнах были распахнуты. На противоположной стене шевелились тени деревьев. С улицы доносилось стрекотанье сверчков и шорох листьев. Старый Централ не был виден отсюда, но Дейл отлично видел голубоватый свет от последнего фонарного столба около его северного входа.

Дейл закрыл глаза, стараясь заснуть, но как только он начал проваливаться в сон, перед его мысленным взглядом появилась картина лежащего в мусорном контейнере без сознания Джима. Он валялся прямо на гнилых досках и среди всякой гадости. Дейл представил Ван Сайка, Руна и вех остальных, столпившихся рядом в темноте, глядящих на распростертое тело мальчика своими паучьими глазами и злобно скалящих крысиные зубы.

Дейл вздрогнул и полностью очнулся от сна. Лоуренс спал, все еще сжимая плюшевого панду и легонько похрапывая. Тонкая струйка слюны стекала из уголка его рта прямо на подушку.

Дейл лежал тихо-тихо, едва дыша. Он не отпускал руки младшего брата.

Глава 9

В понедельник утром Дьюан МакБрайд проснулся незадолго до рассвета c мыслью, что ему следует быстренько заняться домашними делами и бежать на конечную остановку школьного автобуса. Но уже в следующую долю секунды он вспомнил, что сегодняшний понедельник это первый понедельник летних каникул и что в Старый Централ ему вообще никогда больше ездить не придется. Тяжесть упала с его души и он, весело насвистывая, отправился наверх.

На столе белела записка от Старика: он договорился встретиться с несколькими старыми друзьями и возможно они позавтракают вместе в придорожном кафе, но он постарается вернуться домой пораньше.

Дьюан принялся за домашние хлопоты. Поиски яиц в курятнике напомнили ему о тех временах, когда он был совсем маленьким и больше всего на свете боялся грозных кур. Воспоминания, тем не менее, были приятными, поскольку воскресили образ матери. Хоть память ничего о ней и не удержала, совсем ничего. Только передник в горошек и ласковый голос.

После завтрака, состоявшего из пары яиц, пяти ломтиков бекона, тоста, поджаренного мяса и шоколадного пончика, Дьюан уже был готов выйти из дома — в чистке нуждался насос на дальнем пастбище, да и шкив не мешало бы заменить на новый. Но тут послышался телефонный звонок. Звонил Дейл Стюарт. Молча Дьюан выслушал новость о Джиме Харлене. Затем Дейл сообщил ему о том, что Майк О'Рурк предлагает всем встретиться у него в курятнике в десять утра.

— А почему бы не в моем курятнике? — невозмутимо поинтересовался Дьюан.

— Потому что в твоем курятнике полно кур. Кроме того, чтобы добраться до тебя, нам всем пришлось бы взгромоздиться на велосипеды.

— У меня вообще нет велосипеда, — отвечал Дьюан. — И мне придется пройти весь путь пешком. Может, лучше соберемся в нашем тайнике в старой штольне?

— В пещере? — переспросил Дейл. В его голосе слышалось сомнение, да Дьюану и самому не хотелось отправляться сегодня к штольне.

— Ладно, — сказал он. — В десять я буду.

Повесив трубку, мальчик посидел немного на кухне, думая о делах, которые теперь в удвоенном темпе придется делать после обеда. Пожал плечами, отыскал в шкафу шоколадку, которая должна была дать ему достаточное количество энергии для путешествия, и вышел из дому. Во дворе к нему тут же кинулся Уитт, изо всех сил виляя хвостом, и в этот раз Дьюан решил взять собаку с собой. День обещал быть не очень жарким — не более тридцати пяти градусов — и такая прогулка могла быть даже полезна старой собаке.

Дьюан вернулся в дом, набил карманы собачьими галетами, взял еще одну шоколадку для себя — надо было подумать и о ланче, и парочка отправилась в путь. Дьюану это никогда не приходило в голову, но они с собакой даже немного напоминали друг друга: Дьюан своей неторопливой вразвалку походкой походил на прихрамывающего от артрита Уитгенштейна, осторожно, как это делают все четвероногие, переставлявшего лапы по горячей земле и близоруко щурившегося на все, что он мог чуять, но не мог видеть.

Подножие холма пряталось в тени и это принесло некоторое облегчение Дьюану, но к тому времени, когда он добрался до кабака «Под Черным Деревом», рубашка мальчика уже вся промокла от пота. На стоянке возле кафе уже находилось несколько машин, но машины отца Дьюан среди них не заметил. Значит завтрак автоматически переехал в кафе «У Карла», решил он.

Облака совершенно рассеялись, когда мальчик с собакой повернули на запад по Джубили Колледж Роуд, и возвышавшаяся вдалеке водонапорная башня тускло сияла в мареве зноя. Дьюан внимательно оглядел поля кукурузы, расстилавшиеся с одной стороны дороги, мысленно сравнивая их с полями на своей ферме — на этих колосья были чуточку повыше — и справился на желтой табличке, установленной на краю поля, какого сорта пшеница здесь посеяна. Зной уже нешуточной тяжестью давил ему на плечи и обжигал лицо, и Дьюан мысленно выругал себя за то, что забыл дома кепку. Уитт лениво трусил рядом, иногда поводя носом в сторону какого-нибудь интересного запаха и подслеповато разглядывая покрытые пылью травы в придорожной канаве. Продолжению его исследований мешал забор, и колли неизменно возвращался к терпеливо поджидавшему его Дьюану.

Когда появился грузовик, до водонапорной башни и поворота дороги оставалось примерно четверть мили. О его приближении возвестили почти одновременно и запах и звук колес по гравию. Дьюан прищурился, да это действительно был Арендованный Грузовик. Уитт поднял голову, пытаясь отыскать причину запаха и шума, и Дьюан, ухватив его за воротник, подтянул собаку к обочине. Мальчик терпеть не мог встречные грузовики, после них потом часами приходилось выбирать из волос и уголков глаз мельчайшие кусочки гравия. А если грузовиков было несколько, то даже принимать внеочередную ванну.

Стоя на краю дороги, там где уже росла трава, Дьюан обратил внимание, как быстро мчалась машина. Должно быть это Арендованный Грузовик, так ли уж много на здешних дорогах машин с ободранной красной краской на кабине и высокими бортами кузова? Козырек над стеклом водителя отражал слепящий блеск неба. Машина не только делала по меньшей мере пятьдесят-шестьдесят миль в час, она вообще мчалась по правой стороне, не думая смещаться к центру или влево, как обычно делали все машины. Дьюан раздраженно подумал о летящем гравие и подтянул Уитта к самой кромке дороги.

Грузовик мчался, не сбавляя скорости, по правой стороне, подминая своим огромным бампером под себя траву, мчался прямо на мальчика с собакой со скоростью пятьдесят миль.

Раздумывать было некогда. Дьюан наклонился, рывком схватил Уитта за воротник и перепрыгнул через узкую канаву, чуть не влепившись в забор из колючей проволоки. Он едва сумел удержать испуганного, вырывающегося пса, когда машина промчалась мимо них не больше, чем в трех дюймах, подняв тучу мелких камней, пыли и мусора с дороги.

Перед глазами Дьюана мелькнули лежавшие в кузове грузовика туши нескольких коров, лошади, двух кабанов и того, что выглядело странно бледной собакой, машина свернула на свою сторону полотна дороги и в облаке пыли помчалась дальше.

— Сукин ты сын! — закричал ему вслед Дьюан, с трудом удерживая собаку. Поскольку руки были заняты, он не смог погрозить вслед кулаком и ограничился тем, что плюнул на землю. Плевок был совершенно серым от набившейся в рот пыли.

Грузовик уже поравнялся с башней и свернул влево, взвизгнув на повороте шинами.

— Безмозглый выродок, — пробормотал Дьюан. Он почти никогда не ругался, но сейчас требовалось облегчить душу. — Кретин несчастный. — Уитт скулил и пытался высвободиться, и Дьюан только сейчас почувствовал, как тяжела старая собака и как сильно бьется у нее сердце. Толчки отдавались даже в предплечьях мальчика. Он ступил на колею дороги, поставил рядом Уитта и стал гладить его спину длинными, медленными движениями, тихо при этом разговаривая.

— Все нормально, дружище. Все хорошо, — говорил он. — Этот старый полоумный засранец не хотел нас обидеть, правда? — Спокойный голос уменьшил страх собаки, но ее ребра все еще ходили ходуном.

На самом деле Дьюан не видел, что за рулем сидел именно Ван Сайк, он был слишком занят Уиттом и собственными прыжками, чтобы разглядывать, что кто там сидит в кабине, но у него не было никаких сомнений, что там сидел именно этот сумасшедший сторож-гробокопатель. Ну что ж, Дьюан позаботится о том, чтобы об этом происшествии все узнали и как можно скорей. Одно дело пугать детей, бросая в воду дохлых обезьян, и совсем другое дело пытаться убить одного из этих самых детей.

И тут до Дьюана дошло, что Ван Сайк — или кто там на самом деле это был — действительно пытался убить его. Это было не шуткой. И не какой-то нездоровой угрозой. Грузовик пытался сбить именно их, и только скорость машины и то, что она несомненно перевернулась бы, если б при такой скорости попала в канаву, помешали ей набрать недостающие тридцать шесть дюймов и достать их. Кто-нибудь, идя по дороге, нашел бы на обочине мое тело, с ужасом думал Дьюан. И тело Уитта. Они оба даже не узнали, кто это сделал. Эка невидаль. Неосторожный ребенок и сбежавший с места происшествия водитель. Дьюан вспомнил о заборе из колючей проволоки и провел рукой по спине. Ладонь стала красной от крови. И что еще хуже, на рубашке оказались две большие прорехи, которые ему теперь придется зашивать.

Дьюан продолжал машинально гладить Уитта, но теперь сам он дрожал не меньше собаки. Свободной рукой мальчик выудил из кармана галету для Уитта и затем достал конфету для самого себя.

Арендованный Грузовик вынырнул из-за угла водонапорной башни.

Дьюан машинально поднялся на ноги и уставился на него, неразжеванная конфета выпала изо рта. Это точно был Арендованный Грузовик, теперь он ясно видел красную кабину и массивный бампер, перед которым катилось облачко пыли. В этот раз он двигался медленнее, но все таки делая не меньше тридцати миль в час. То есть достаточно быстро, чтобы эти три тонны на колесах размазали его и Уитта по дороге в лепешку.

— О, черт, — невольно прошептал мальчик. Уитт взвыл и рванулся в сторону.

Дьюан потянул собаку на левую сторону дорожного полотна, словно направляясь к полям с южной стороны. В этом месте канава, хоть и заросшая травой, была очень мелкой, почти плоской. Разве это препятствие такому громиле!

Арендованный Грузовик вильнул вправо, на ту сторону, где стоял Дьюан. Теперь он был на полпути между мальчиком и башней и Дьюан мог видеть силуэт человека в кабине машины. Мужчина был высоким, но сидел, низко пригнувшись вперед, сосредоточившись на вождении... Он изо всех сил старался их сбить.

Дьюан схватил собаку за ошейник, потянул упирающуюся колли на другую сторону, ее передние ноги были судорожно выпрямленны, когти царапали гравий, и толкнул в канаву.

Грузовик срезал влево, съехал с полотна и нырнул в канаву. Его левые колеса почти царапали забор, трава мялась под передним бампером. В воздухе повисло облако пыли.

Дьюан оглянулся через плечо, тщетно надеясь, что появится какая-нибудь машина, что вмешается кто-нибудь взрослый... Или что он проснется.

Грузовик был менее, чем в сотне футов и казалось продолжал набирать скорость.

Дьюан понял, что он не успеет еще раз перебежать дорогу вместе с Уиттом, и что даже если он успеет, то грузовик настигнет их, пока он будет пытаться взобраться на забор.

Уитт залился отчаянным лаем, неистово царапая руки мальчика когтями. На долю секунды Дьюан подумал спустить колли вниз, дать ему попытаться спастись самому, но тут же понял, что даже с адреналином в крови, старая собака не имеет шансов — слишком неповоротливы суставы, слишком плохи глаза.

Грузовик был уже в двадцати ярдах и продолжал мчаться вперед. Его переднее левое колесо ударило подгнивший столбик и вырвало его из земли. Металлический забор гудел как потревоженная арфа.

Дьюан наклонился, поднял Уитта, одним резким движением перебросил его через забор в поле. Тот упал через три ряда кукурузы, перевернулся набок и, перебирая лапами, стал пытаться подняться.

Следить за ним времени больше не было. Дьюан ухватился за деревянный столб, подпрыгнул и уселся на него. Весь забор закачался и завибрировал. Заостренные концы проволоки впились мальчику в левую ладонь. Его нога оказалась слишком большой для мелкоячеистой сетки и одна из кед застряла между прутьями.

Грузовик наполнил мир грохотом, пылью и надвигающейся стеной красного металла. Водителя теперь вообще не было видно, глаза слепил блеск козырька над ветровым стеклом. До машины было уже меньше тридцати футов и он подпрыгивал, наезжая на каждый следующий столбик и вырывая его из земли.

Дьюан выдернул ногу из застрявшей кеды, перевалился через забор и, чувствуя, как царапает проволока живот, тяжело упал на мягкую землю на краю поля, и покатился по стеблям, хватая ртом воздух.

Грузовик промчался мимо, вырвав с корнем столб, по которому взобрался мальчик и взметнув в воздух над ним обрывки проволоки, стебли и гравий.

Дьюан поднялся на колени в глубокой впадине в начале поля. Он был оглушен. Фланелевая рубашка была вся в лохмотьях, кровь текла из разорванной кожи живота, пачкая брюки. Ладони были сплошь расцарапаны.

Грузовик выпрыгнул обратно на дорогу. Задние фары сверкнули перед взглядом мальчика как красные глаза среди тучи пыли.

Дьюан обернулся, отыскал глазами Уитта, тот лежал в двух рядах от него, тоже оглушенный падением, и снова перевел взгляд на дорогу. Грузовик медленно поворачивал влево, зарывшись носом в канаву. Задние колеса крутились, разбрасывая вокруг гравий. Камни молотили по стеблям кукурузы через дорогу от Дьюана. Затем грузовик развернулся, заехал в канаву с противоположной стороны, нацелил бампер в сторону Дьюана и пошел вперед.

Спотыкаясь, виляя из стороны в сторону Дьюан помчался к Уитту, схватил собаку, и с нею на руках побежал по полю. Хвост собаки волочился по кисточкам колосьев. На целую милю к северу не было ничего, кроме низкого зерна, затем еще один забор и несколько деревьев.

Дьюан продолжал бежать, он не оглянулся даже, когда стало слышно, как грузовик перескочил через канаву, порвал полотно забора и поехал по полю, молоча стебли бампером и колесами.

Кажется два дня назад шел дождь,, думал Дьюан на бегу. Уитт безжизненно и тяжело висел у него на руках. Только шум дыхания и легкое движение ребер подсказывали, что собака еще жива. Кажется, только два дня назад шел дождь. Верхние дюйм или два, конечно, пыль, но под ней... Грязь. Господи, пожалуйста. Сделай так, чтоб это была грязь.

Теперь грузовик мчался по полю вместе с ним. Дьюан слышал скрежет дифференциала и шум шестеренок. Было похоже на то, что на него охотилось огромное, разъяренное животное. Запах мертвой плоти был очень силен.

Дьюан продолжал брести по полю. На секунду у него мелькнула мысль, а не стоит ли остановиться, обернуться лицом к этой чертовой машине, а в последний момент нырнуть в сторону, как ловкий матадор. Попытаться обежать грузовик сзади, потом подобрать с земли какой-нибудь камень и бросить в ветровое стекло.

Но не такой уж он проворный. И кроме того, с Уиттом на руках он не способен ни такие проворные прыжки. И он двинулся дальше.

Теперь грузовик был футах в сорока позади него. Затем в двадцати. В пятнадцати. Дьюан попытался было бежать, но не смог. Просто пошел более крупными шагами. Стебли путались у него под ногами, кисти застревали в шерсти собаки. Дьюан почувствовал, что тот широкий ряд, по которому он пробирался, довольно влажный. Сырая ирригационная канава. И он продолжал идти вперед.

Позади него рев двигателя превратился в вой, затем в какой-то странный визг.

Мальчик обернулся. Теперь грузовик стоял, наклонившись к земле под каким-то странным углом. Его задние колеса прокручивались вхолостую. Комья земли и стебли аркой разлетались в разные стороны.

Дьюан продолжал идти вперед, раздвигая те стебли, которые могли попасть собаке в глаза. Когда мальчик снова обернулся, машина уже была футах в ста от него, она стояла все еще наклонившись, но теперь вся тряслась. Грузовик непоправимо забуксовал в грязи.

Дьюан сосредоточил взгляд на заборе, который виднелся с северной стороны от него. Позади этого забора пастбище Джонсона.... а за ним, к северу и востоку тянется лес до самого Черного Дерева. А за ним холмы. И глубокий овраг вдоль ручья.

Еще десять рядов и я оглянусь назад.

Пот лился ручьями, и мальчик чувствовал, как, смешавшись с кровью, он образует на спине между лопаток противную корку. Уитт еще раз вздрогнул и дернул лапами, как бывало делал щенком, когда видел во сне как он охотится за кроликами или чем-нибудь еще. И затем расслабился, будто отдаваясь на милость хозяина.

Восемь рядов. Девять. Дьюан отвел рукой в сторону несколько колосьев и посмотрел назад.

Грузовик уже высвободился и снова двигался. Только теперь он двигался в обратном направлении. Подпрыгивая и раскачиваясь он ехал назад. Несомненно назад.

Дьюан не останавливался. Он продолжал стремиться к забору, до которого оставалось меньше сотни ярдов, хоть он уже слышал вой колес и громыханье коробки передач, слышал даже шум гравия под колесами, когда грузовик набирал скорость.

Сюда ему не проехать. Ему не достать меня здесь. Если я пойду лесом, подальше от дороги и тропинок, я смогу добраться до нашего пастбища.

Дьюан добрался до забора, осторожно перекинул через него Уитта, и порядком поцарапался, перелезая сам, и только после этого позволил себе небольшой отдых.

Опираясь руками о колени, тяжело дыша и слыша оглушительный гул в ушах, мальчик присел рядом с собакой. Затем поднял голову и посмотрел назад.

Водонапорная башня была теперь совсем близко. В четверти мили к югу виднелась густая масса деревьев Элм Хэвена. Дорога была пуста. Кругом звенела тишина. И только медленно оседавшее облако пыли и искореженная сетка ограды подсказывали Дьюану, что все это ему не приснилось.

Он наклонился над собакой и погладил ее по боку. Тот не шелохнулся. Глаза пса были совершенно стеклянными. Дьюан прижался щекой к ребрам Уитта, задержав дыхание.

Сердце Уитта не билось. Возможно оно остановилось даже до того, как они добрались до первого забора. И только преданность хозяину и желание оставаться с ним, заставили Уитта так долго бороться за жизнь.

Дьюан коснулся рукой узкой морды колли, погладил ее и попытался прикрыть ее глаза. Веки не опускались.

Дьюан встал на колени. Где-то в горле, глубоко в грудной клетке родилась боль, которая не была никак связана с порезами и ушибами. Боль вдруг превратилась в ужасную опухоль, почти камень, который нельзя было ни проглотить, ни выплакать вместе со слезами. Она угрожала задушить его, когда он попытался вдохнуть, подняв лицо к безоблачному небу.

Стоя на коленях, упершись кровоточащими ладонями в землю, Дьюан пообещал Уитту и Богу, в которого не умел верить, что кто-то поплатится за это.

Майк О'Рурк и Кевин Грумбахер были единственными, кто явился на собрание Велосипедного Патруля, назначенного Майком. Кевин нервничал, нетерпеливо мерил шагами курятник и теребил резиновый жгут, в то время как Майк сохранял спокойствие. Он понимал, что и Дейл, и остальные ребята нашли занятия поинтересней, чем бежать летним утром на какие-то глупые собрания.

— Не бери в голову, Кев, — заговорил он с продавленной кушетки, на которой лежал. — Я поговорю с ребятами в другой раз, когда мы будем вместе.

Кевин остановился, открыл было рот, чтобы что-то сказать да так и замер, глядя на неожиданно возникших в дверях Дейла и Лоуренса.

Было очевидно, что Дейл необычайно взволнован: его глаза возбужденно горели, волосы были в беспорядке. Лоуренс тоже выглядел очень взволнованным.

— Что случилось? — спросил Майк.

Дейл схватился за косяк двери и с трудом выговорил:

— Только что звонил Дьюан... Ван Сайк пытался убить его.

Майк и Кевин изумленно переглянулись.

— Правда, правда, — выдохнул Дейл. — Он позвонил мне перед тем, как должны были приехать полицейские. Ему пришлось позвонить в пивную «У Карла», чтобы те передали его отцу, что нужно вернуться домой, и потом он позвонил Барни, и он подумал, что вдруг Ван Сайк придет, когда он будет ждать дома, но он не пришел, поэтому отец вернулся домой, но он ему не поверил, хоть его собака погибла... Ван Сайк не совсем пытался убить его, но то, что он делал...

— Помолчи немного, — попросил Майк.

Дейл замолчал.

Майк встал.

— А теперь начни сначала. Так, как ты рассказываешь истории, когда мы собираемся вместе. Сначала то, что произошло сначала. Жив ли Дьюан и как Ван Сайк пытался убить его?

Дейл бросился на кушетку, которую только что освободил Майк. Лоуренс пристроился на подушке, валявшейся на полу. Кевин застыл там, где его застало появление мальчиков и стоял совершенно неподвижно, только его пальцы безостановочно шевелились, формируя сложный узор резинового жгута.

— Ладно, — кивнул Дейл и еще немного помолчал. — Мне только что звонил Дьюан. Примерно полчаса назад Ван Сайк... Вернее он думает, что это был Ван Сайк, но точно не видел... Кто-то, сидя в вансайковом грузовике пытался переехать его на Джубили Колледж роуд. Недалеко от водонапорной башни.

— Господи Иисусе, — тихо выговорил Кевин и осекся под строгим взглядом Майка.

Дейл кивнул, его глаза смотрели растерянно, до него самого только что дошло подлинное значение его собственных слов.

— Дьюан говорит, что грузовик пытался сбить его на дороге и сломал забор, преследуя его по полю. Он говорит, что его собака умерла... От страха, что ли.

— Уитт? — переспросил Лоуренс. В голосе восьмилетнего мальчишки прозвучала настоящая боль. Когда они с братом навещали Дьюана, он часами играл со старой колли.

Дейл снова кивнул.

— Дьюану пришлось пешком пройти все поле Джонсона и Ручей Мертвецов и весь лес, пока он добрался к себе домой. И что ужасно странно...

— Что? — тихо переспросил Майк.

— Странно то, что Дьюан сказал, что он всю дорогу нес собаку на руках. Вместо того, чтобы оставить ее там и вернуться за ней позже.

Лоуренс кивнул, как бы подтверждая, что понимает Дьюана.

— Это все, что он сказал? — уточнил Майк. — А он не объяснил, почему Ван Сайк пытался убить его?

Дейл покачал головой.

— Он только сказал, что ничего такого не делал, просто шел по дороге сюда. Я сам позвонил ему утром и сообщил про собрание. Он еще сказал, что это было совсем не в шутку... Что было не похоже будто бы Джи Пи Когден или еще кто из этих старых перду... — Тут Дейл остановился и глянул на младшего брата. — Кто-нибудь из этих старых ослов собирался попугать его. Дьюан говорит, что кто бы ни сидел в кабине Арендованного Грузовика, он в самом деле хотел убить его и Уитта.

Майк кивнул, явно пребывая в растерянности.

Дейл запустил пальцы в волосы.

— Он должен был повесить трубку, потому что как раз явился Барни.

Кевин смял в комок и бросил на пол свой резиновый жгут.

— Он звонил тебе из дома?

— Угу.

Кевин глянул на Майка.

— Это как-нибудь связано с тем, о чем ты хотел поговорить с нами?

Тот чуть задержался с ответом.

— Может быть. — Он выглянул во двор, где валялись брошенными их велосипеды. — Давайте отправляться.

— Куда? — вытаращился на него Лоуренс. Он все это время сосредоточенно грыз козырек своей шерстяной кепки, верный признак сильного душевного волнения.

Майк чуть улыбнулся.

— Как ты думаешь, куда Дьюан повел Барни и своего отца? Если грузовик гонялся за ним по полю, то там должно быть, осталась уйма следов и все такое.

Четверо мальчишек бросились к велосипедам.

Барни действительно уже был там. Его зеленый понтиак с потускневшими золотыми буквами «КОНС ЕБЛЬ» по борту был припаркован на обочине, рядом с пикапом отца Дьюана и черным шевроле Джи Пи Когдена. Дьюан с отцом стояли у огромной бреши в проволочном заборе, мальчик что-то тихо говорил, временами указывая на глубокие рытвины в земле. Барни кивал и время от времени что-то заносил в свой блокнот. Джи Пи молча пыхтел сигарой и хмурился с таким видом, будто подозревая, что во всем происшедшем виноват Дьюан.

Дейл с ребятами затормозили ярдах в тридцати от собравшихся. Конгден отвернулся от Дьюана, сплюнул на землю и прикрикнул на ребят, веля им убираться. Они кивнули и остались там, где были.

Теперь говорил отец Дьюана.

— ... И я хочу, чтобы вы, Говард, разыскали и арестовали его. — Настоящее имя Барни было Говард Стил. — Проклятый идиот пытался убить моего сына.

Барни кивнул и чиркнул что-то в своей книжке.

— Но, Мартин, на самом деле мы не имеем доказательств того, что это был именно Карл Ван Сайк... Майк со значением взглянул на Дейла, Кевина и Лоуренса и они ответили ему таким же взглядом. Никто из них прежде не знал как зовут Ван Сайка.

— ... И ваш сын говорит, что он не разглядел кто именно сидел за рулем, — быстро закончил Барни, стараясь успеть вставить слово, пока Мак Брайд опять не взорвался.

Лицо отца Дьюана стало ужасно красным и он готов был вспылить, когда Джи Пи Конгден, передвинув сигару из одного угла рта в другой, вдруг заявил:

— Был не Карл.

Барни поправил свою кепку и вопросительно поднял бровь, искоса глянув в сторону мирового судьи. Наблюдая с тридцати ярдов за происходящим Дейл подумал, наш Барни вообще-то совсем не похож на Барни из того фильма. Шериф Говард Силлс был коротеньким и лысым человечком, слегка напоминавшим манерами и широкораскрытыми глазами Дона Кнотта, но на самом деле был ничуть не похож на полицейского из шоу Энди Гриффита. Тем не менее все называли его Барни.

— Откуда вы знаете, что это не Карл? — обратился Барни к толстяку.

Конгден снова передвинул сигару и прищурился на Дьюана и его отца с таким видом, будто видел перед собой какое-то отребье, которое только зря отнимает драгоценное время мирового судьи.

— Знаю, потому что я сам был с ним все это утро, — бросил он. Затем вынул сигару, сплюнул опять и ухмыльнулся. Его зубы были примерно такого же цвета, что и его дешевенькая сигара. — Мы с Карлом рыбачили сегодня у Спун Ривер, неподалеку от моста у главной магистрали.

Барни кивнул.

— Но Арендованный Грузовик обычно водит Ван Сайк, — без всякого выражения заметил он. — Я связался с Билли Дейзингером и он сказал, что не садился за руль с прошлого года.

Конгден пожал плечами и снова сплюнул.

— Карл сказал мне, что кто-то украл его грузовик прошлой ночью, когда он стоял припаркованный у салотопленного завода.

Мальчики снова переглянулись. Салотопленный завод был древним сооружением, расположенным к северу от заброшенного элеватора по пути к плотине. Когда-то сюда свозили всех дохлых животных с округи и всю живность, пострадавшую в дорожных авариях. Но потом заводик тоже забросили. Запах, правда, еще сохранился и временами даже долетал до домика Харленов, стоявшего на самом северном краю городка.

Барни почесал свой небольшой скошенный подбородок.

— Почему вы не доложили об этом, Джи Пи? Ни вы ни Карл?

Конгден равнодушно подал плечами, явно наскучившись всем этим происшествием. Почему он оставляет эти жидкие волоски позади ушей, которые похожи мех мокрого хорька, думал в это время Дейл. И макушка на его голове почему-то совсем не загорела, блестит белая, как брюхо у рыбы.

— Как я уже сказал, мы были заняты, — снова послышался голос мирового судьи. — Кроме того, сдается мне, что все это дело рук вот этих маленьких говнюков. Откуда мы знаем, что это не их собственные проказы? — И он махнул рукой в сторону мальчишек, все еще сидевших на велосипедах.

Барни невозмутимо посмотрел в их сторону.

Конгден повысил голос и большим пальцем теперь указал на Дьюана.

— И кто сказал, что этот засранец не подстроил все это сам? Орудовали здесь все вместе, а теперь отнимают наше время, чтобы мы не подумали на них? Сами и сломали забор Саммерсона, и все... Отец Дьюана шагнул вперед, не обращая внимания на кольца проволочной сетки, цеплявшейся за его ноги. Его лицо пошло от гнева пятнами и теперь было скорее малиновым, чем просто красным.

— Черт вас побери, Конгден, вы лживый кусок капиталистического дерьма. Вам прекрасно известно, что ни мой парень... Ни эти ребята этого не делали. Кто-то пытался убить Дьюана, пытался задавить его прямо здесь, и насколько мне известно, вы покрываете этого никчемного австралопитека по имени Ван Сайк только потому что вы с ним на пару украли машину. Но это поступок ничуть не хуже того, что вы вытворяете с так называемыми «нарушителями», которых тащите в суд, чтобы заработать себе на пиво, вы безмозглый... Барни быстро шагнул между двумя мужчинами и положил ладонь на плечо Мак Брайда. Хватка видимо была более, чем крепкой, потому что Мак Брайд побледнел, сразу замолчал и отвернулся.

— А, хрен с ним, — бросил мировой судья и зашагал к своей машине.

— Передайте Карлу, пусть зайдет ко мне, — сказал ему вслед Барни.

Конгден даже не соизволил кивнуть, когда захлопнул за собой дверцу машины и повернул ключ зажигания. Особый мотор с усиленной мощностью взревел и машина резко рванула с места, мгновенно оставив между собой и группой стоявших двадцать футов дорожного полотна. Мальчикам пришлось спешно съехать прямо в канаву, когда разгневанный мировой судья промчался мимо них.

Мистер Мак Брайд еще что-то говорил, жестами указывая на поле, временами повышая голос, затем замолчал, пока Барни продолжал что-то записывать. Все это время Дьюан молча стоял в нескольких футах от них, сложив на груди руки, за толстыми линзами очков его глаза смотрели безучастно. Когда его отец и шериф, продолжая разговаривать, направились обратно к дороге, мальчики побросали велосипеды на грязную траву и поспешили к товарищу.

— Как ты, нормально? — спросил Дейл. Ему хотелось потрепать Дьюана по плечу, тепло прикоснуться его, но принятые между ними нормы поведения не позволяли этого.

Дьюан кивнул.

— Он и вправду убил Уитта? — спросил Лоуренс в свой черед. Голос мальчишки дрожал.

Дьюан снова кивнул.

— У Уитта сердце не выдержало, — уточнил он. — Он же был уже старый.

— Но кто-то правда хотел переехать тебя?

Дьюан опять утвердительно кивнул головой.

В эту минуту отец позвал его. Дьюан опустил руки и тихо обратился к товарищам:

— Происходит что-то странное. Я кое-что расскажу вам сегодня вечером, если сумею выбраться. — Он пролез через дыру в заборе и присоединился к отцу. Барни обратился к нему с какими-то словами, затем ребята услышали, как он произнес:

— Сочувствую тебе, парень, по поводу твоей собаки.

Затем он снова заговорил с отцом Дьюана, казалось, предупреждая того о чем -то. Наконец, шериф уселся в свой понтиак и отбыл, медленно и осторожно проехав по гравийному полотну, чтобы не обдать пылью оставшихся.

Дьюан с отцом постояли минуту, глядя в пространство, затем сели в пикап, развернулись и направились по Джубили Колледж роуд по направлению к шестой Окружной дороге. Дьюан даже не помахал ребятам на прощание.

Четверо мальчишек постояли некоторое время, поддавая ногами сухие комья земли и перебрасываясь вырванными и успевшими уже завязть колосьями. Они все время оглядывались по сторонам, будто вот-вот мог выбежать из высокой по пояс кукурузы призрак Уитта.

— Эй, — бросил наконец Кевин, еще раз оглянувшись. Вокруг никого не было. Небо снова заволокло тучами. Все замерло и воцарилась тишина. — Что если сейчас вернется Арендованный Грузовик?

Уже через секунду все сидели на велосипедах и, низко пригнувшись, мчались по направлению к городу. Дейл притормозил было, чтобы не отрываться от Лоуренса, но семнадцатидюймовая машина его младшего брата, превратившись в туманное пятно, обошла и велосипед Дейла, и затем Кевина, и наконец красный драндулет Майка.

Они благополучно прибыли под сень вязов и дубов Элм Хэвена, и каждый из них чуть замедлил ход, расправил плечи и отпустил зажатый мертвой хваткой руль велосипеда. В это время они уже были на Депо стрит и ехали мимо дома Дейла и Старого Централа. Мальчики направились вверх по дороге к дому Кевина, затем свернули и попадали в траву. Короткие волосы были влажными и растрепанными, а дыхание еще не пришло в норму.

— Эй, — выдохнул Лоуренс, как только смог снова говорить. — А что такое капиталист?

Глава 10

Покушение на жизнь Дьюана МакБрайда послужило темой самой оживленной дискуссии, но уже примерно через полчаса ребята потеряли к ней интерес и отправились играть в бейсбол. Собрание Велосипедного Патруля Майк перенес либо на тогда, когда появится Дьюан, либо на тогда, когда закончится игра. В зависимости от того, что произойдет раньше.

Городская бейсбольная площадка находилась на пустыре позади домов Кевина и Дейла, а потому большинство городских ребят перелезали через забор Стюартов, на толстом деревянном столбе которого очень к месту имелась диагональная деревянная перекладина. Это обстоятельство превратило подъездную аллею Стюартов и западную часть их двора в оживленную магистраль, по которой то и дело сновали мальчишки со всех концов города. Дейлу и Лоурену это обстоятельство чрезвычайно льстило, да и мать не имела ничего против него. На самом деле она бывало даже обеспечивала ватаги ребят лимонадом, сэндвичами или другим угощением.

В этот день игра разгоралась медленно — в первый час играли Кевин и Дейл versus Лоуренс и Майк, конечно, питчерами были по очереди, но ко времени ланча к ним присоединились Джерри Дейзингер, Боб МакКоун, Донна Лу Перри и Сэнди Уитакер. Сэнди орудовала битой совсем неплохо, но подавала как настоящая девчонка, зато она была подругой Донны Лу, иметь которую в составе своей команды мечтал каждый игрок. Затем на поле появились ребята с шикарного конца города: Чак Сперлинг, Диггер Тейлор, братья Фусснеры Билл и Барри, и Том Кастанатти. Заслышав шум и увидев мельтешение на поле, постепенно подтянулись другие и уже часам к двум, когда они начали третью игру, то играли в полном составе и скамьи запасных были укомплектованы.

Капитаном хотел быть Чак Сперлинг, впрочем он всегда хотел им быть, его отец тренировал элмхэвенскую команду Малой Лиги, так что Чак мог выбирать, то ли ему играть капитаном, то ли питчером, хотя бросал он лишь немногим лучше, чем Сэнди Уитакер. Но сегодня он был забаллотирован и капитаном на четвертую игру выбрали Майка.

Кастанатти, приземистый, спокойный паренек, хороший отбивающий, у которого к тому же была лучшая в городе бита, замечательная ясеневая Луисвилль Слаггер, которую его отцу подарил друг из чикагской команды Уайт Сокс, был назначен капитаном второй команды.

Майк тут же выбрал себе в команду Донну Лу и никто не возражал. Она всю жизнь была лучшим нападающим во всем городе, и если бы Малая Лига допускала девчонок, то все ребята, по крайней мере те из них, кто не боялся отца Чака Сперлинга, умолили бы его назначить ее питчером, чтобы у них появились шансы на победу.

Выбор игроков в команды более менее отражал разделение на северную половину, где жил Дейл, более бедную, и южную половину. Хотя форма обеих команд была примерно одинаковой — вылинявшие джинсы и белые,, застиранные футболки — разница была видна по рукавицам игроков. Сперлинг и все остальные южане играли в новеньких, огромных, негнущихся рукавицах, в то время как Майк и другие пользовались поношенными, старыми, в которых сражались еще их отцы. Эти рукавицы даже еще не имели карманов, они вообще больше походили на варежки, чем на клиновидные, кожаные, обкарманенные красавицы Сперлинга и Тейлора. Ловить молниеносные подачи в них было довольно неудобно, но ребята не расстраивались. Это также входило в ритуал игры, как входили в него синяки и царапины, которые им доставались. В софтбол никто из ребят не играл, даже когда на школьных уроках миссис Дуббет или еще кто-нибудь из старых вешалок настаивал на этом. Стоило учителю уйти, как игра тут же сменялась хардболом.

Но сейчас понятие учитель было последних, которое могло бы прийти ребятам на ум. Миссис Стюарт вынесла игрокам поднос сэндвичей с колбасой и арахисовым маслом с желе и графин холодной коки.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.