«Вас называли дома „Хосе“?» Гувер намекнул мне, что знает... вернее, Бюро знает о том, что, когда я родился, мой отец не имел американского гражданства, и с формальной точки зрения я был отродьем латиноса, «мокрой спины».

Я молча ждал, глядя на коротышку, похожего на мопса.

— В детстве вы немало путешествовали, специальный агент Лукас. Техас, затем Калифорния, Флорида. Потом вернулись в Техас, чтобы учиться в колледже...

— Так точно, сэр.

Гувер все еще смотрел в бумаги.

— Ваш отец умер во Франции. Из-за ранений, полученных на войне?

— От гриппа, — ответил я.

— Но он тогда служил в армии?

— Да, сэр. — «В трудовом батальоне, который должен был вернуться домой позже всех. Тогда-то он и подцепил грипп в самый разгар эпидемии».

— Да, да, — сказал Гувер, не отрывая глаз от папки. — Ваша мать умерла в том же году. — Только теперь он поднял лицо и чуть заметно вскинул брови.

— Воспаление легких, — объяснил я, а про себя сказал:

«Разбитое сердце».

Гувер шелестел страницами.

— Но вас и остальных детей не отдали в сиротский приют.

— Нет, сэр. Мою сестру взяла к себе семья тетки. — «В Мексике», — подумал я, молясь, чтобы в досье не оказалось сведений на этот счет. — Мы с братьями уехали во Флориду, к брату отца. У него был только один сын, который помогал ему ловить рыбу. Я и мои братья рыбачили с ним несколько лет, пока учились в школе, а потом, уже учась в колледже, я приезжал к нему каждое лето.

— Стало быть, вам знакомы острова Карибского бассейна, — сказал Гувер.

— Не то чтобы очень, сэр. Мы ловили рыбу в Заливе. Одно лето я служил на чартерном судне, которое ходило до Майами и далее до Бимини. Но на других островах я не бывал.

— Но вы знаете морское дело. — Выпуклые глаза Гувера непроницаемо уставились на меня. Я терялся в догадках, к чему он клонит.

— Да, сэр. В достаточной мере, чтобы плавать матросом.

Директор вновь посмотрел в бумаги.

— Расскажите мне об инциденте в Веракрусе, специальный агент Лукас, — велел он.

Я понял, что Гувер изучает мой рапорт, напечатанный на десяти страницах через один интервал, вложенный в личное дело.

— Известны ли вам подробности операции вплоть до того момента, когда Шиллер завербовал информатора в мексиканской полиции? — спросил я.

Гувер кивнул. На секунду солнце выглянуло из-за облаков, и его лучи хлынули в окно, создавая эффект, который так любил директор. Больше я не мог видеть глаза Гувера, только силуэт его мясистых плеч на фоне неясных очертаний спинки кресла... и блеск солнца на увлажненных маслом волосах.

— Я должен был встретиться с ними в одиннадцать вечера в доме на улице Симона Боливара и обменять сведения на деньги, — заговорил я. — Мы проделывали это десятки раз.

Я всегда приходил по меньшей мере за тридцать минут до встречи, чтобы осмотреть место. Но в данном случае они явились за полтора часа до назначенного срока, затаились в темноте и ждали, когда я возникну в проеме входной двери. Я заметил их присутствие в самый последний момент.

— Что насторожило вас, специальный агент Лукас? — произнес туманный силуэт голосом Гувера.

— Собака, сэр. Там была рыжая псина, и она лаяла всякий раз, когда я приходил. Как правило, собаки в Мексике добры к чужакам, но эта сука принадлежала крестьянину, который присматривал за домом по поручению Шиллера. Она сидела на цепи в заднем дворике. За двое суток до случившегося крестьянина взяли наши люди, и собака изголодалась.

— Значит, вы услышали ее лай?

— Нет, сэр. В том-то и дело, что не услышал. Думаю, она подняла шум, когда появился Шиллер, и тот велел своему напарнику перерезать ей горло.

Гувер усмехнулся.

— Точь-в-точь как было у Шерлока Холмса. Собака в ночи.

— Прошу прощения, сэр?..

— Вы не читали про Шерлока Холмса, специальный агент Лукас?

— Я не читаю выдуманных книг.

— Выдуманных? Вы имеете в виду романы и повести?

— Да, сэр.

— Хорошо, продолжайте. Что случилось дальше?

Я провел ладонью по полям шляпы, лежавшей у меня на коленях.

— В общем-то, ничего. Вернее, случилось многое, но очень быстро. Я уже стоял в дверях, когда сообразил, что собака не лаяла. Я решил войти. Шиллер и его компаньон не ждали меня так рано и не успели занять выгодную позицию для стрельбы. Я вошел быстро. Они стреляли в меня, но промахнулись в темноте. Я открыл ответный огонь.

Гувер сложил ладони, словно в молитве.

— Баллистическая экспертиза показала, что они вдвоем расстреляли более сорока патронов. Девятимиллиметровых.

Кажется, у них были «люгеры»?

— "Люгер" был у Лопеса, наемника, — ответил я. — Шиллер стрелял из «шмайссера».

— Из пистолета-пулемета, — сказал Гувер. — Должно быть, в маленьком доме выстрелы прозвучали очень громко.

Я кивнул.

— А вы стреляли из девятимиллиметрового «магнума» и выпустили всего четыре пули.

— Да, сэр.

— Два попадания в голову и одно — в верхнюю часть туловища. Лежа ничком. В темноте. В шуме и суматохе.

— Их выдало пламя из стволов, сэр. Я не старался непременно попасть в голову, просто целился во вспышки. Как правило, в темноте люди стреляют чуть выше, чем требуется.

Думаю, Шиллера сбил с толку грохот. Лопес был профессионалом, а Шиллер — простофилей и любителем.

— Теперь этот простофиля мертв.

— Да, сэр.

— Вы по-прежнему носите с собой девятимиллиметровый «магнум», специальный агент Лукас?

— Нет, сэр. Теперь у меня табельный полицейский пистолет.

Гувер перелистнул обратно несколько страниц.

— Кривицкий, — негромко произнес он, словно обращаясь к самому себе.

Я промолчал. Если меня ждали неприятности, то, вероятно, дело именно в том человеке, которого только что назвал Гувер. Он продолжал листать толстую папку.

Генерал Вальтер Григорьевич Кривицкий возглавлял НКВД. советскую разведывательную службу в Западной Европе, вплоть до конца 1937 года, когда он вынырнул из тени в Гааге и попросил убежища на Западе, сообщив репортерам, что «порвал со Сталиным». Ни один человек не мог бы порвать со Сталиным и остаться в живых. Кривицкий пошел по стопам Льва Троцкого, гибель которого в Мехико-сити стала самым ярким подтверждением этому неумолимому правилу.

Абвер, германская военная разведка, заинтересовалась сведениями, которыми располагал Кривицкий. Один из лучших абверовских агентов, Трауготт Андреас Рихард Протце, некогда служивший в «Marine Nachrichtendienst», военно-морской разведке Германии, поручил своим людям завербовать Кривицкого, который полагал, что, находясь у всех на виду в Париже, он может ничего не опасаться. Однако его надежды были напрасны. Теперь, когда за ним охотились убийцы из ГПУ, а вокруг кишели абверовские агенты — один из них вошел в контакт с Кривицким, представившись евреем-беженцем, которого разыскивают как нацисты, так и коммунисты, — жизнь бывшего агента НКВД значительно обесценилась.

Кривицкий переметнулся из Парижа в Штаты, и теперь, кроме ГПУ и Абвера, за этим низкорослым худощавым человеком с косматыми бровями стало гоняться еще и ФБР. И вновь Кривицкий решил, что его лучшей защитой будет жизнь на глазах у широкой общественности. Он написал книгу «Я был сталинским агентом», печатал статьи в «Сэтердей Ивнинг Пост» и даже выступал свидетелем перед Комитетом Диаса по антиамериканской деятельности. При каждом появлении на публике Кривицкий заявлял всем, кто его слушал, что за ним охотятся агенты ГПУ.

Разумеется, за ним следили, и эту охоту возглавлял киллер по кличке Ганс Красный Иуда, который только что приехал из Европы, убив там Игнатия Рейсса, еще одного перебежчика из советских секретных служб и близкого друга Кривицкого.

К тому времени, когда в 1939 году в Европе разразилась война, Кривицкий не мог выйти к газетному киоску на углу за экземпляром «Взгляда», чтобы при этом ему через плечо не заглядывали с полдюжины агентов, американских и зарубежных.

Я должен был выслеживать не Кривицкого — мне пришлось бы стоять в хвосте длинной очереди, — а Ганса Красного Иуду, который разыскивал Кривицкого. Его настоящее имя было доктор Ганс Веземанн; прежде он был марксистом и отличался по-европейски галантными светскими манерами.

Теперь он занимался похищениями и убийствами эмигрантов. Веземанн прибыл в Штаты по паспорту журналиста, и хотя ФБР узнало о его появлении в момент въезда в страну, о нем забыли до тех пор, пока не стало очевидно, что ему нужен бывший советский генерал.

Итак, в сентябре 1939 года меня вызвали в США и подключили к совместной операции ФБР и Британской координационной разведывательной группы (БКРГ), целью которой было обратить ситуацию с Кривицким и Красным Иудой к нашей пользе. Должно быть, Веземанн почувствовал, что его охота за Кривицким стала объектом внимания множества людей, поскольку он обратился к своему шефу Протце за разрешением покинуть Штаты и залечь на дно. Мы узнали об этом лишь впоследствии — британцам удалось разгадать немецкие шифры, и они время от времени скармливали нам крупицы сведений. Протце обсудил возникшее положение с главой Абвера адмиралом Канарисом, и в конце сентября 1939 года Веземанн отправился в Токио на японском судне. Там мы не могли следить за ним, но британской военно-морской разведке и БКРГ это удалось, и они немедленно сообщили нам, что сразу по прибытии в Японию Веземанн получил телеграмму от Протце с приказом возвращаться в Америку.

В этот момент я вступил в игру. Меня вызвали в Вашингтон предыдущей осенью, поскольку мы надеялись, что Веземанн укроется в Мексике, служившей центром большинства операций Абвера в западном полушарии. Однако немецкий агент провел октябрь и ноябрь в Никарагуа, дожидаясь возможности вновь попасть в Штаты. Силы Абвера в этой стране были весьма скромны, и к этому времени Веземанн опасался за свою жизнь не меньше Кривицкого. Как-то вечером на него напали три головореза, и от серьезных травм его спасло только вмешательство разжалованного моряка торгового флота США, заброшенного на чужбину. Он влез в драку и сумел разогнать убийц, отделавшись сломанным носом и ножевым ранением между ребер. Этих трех громил наняли БКРГ и ОРС — столь велика была их уверенность в моем рукопашном искусстве. Три недоумка едва не угробили меня.

У меня было простое, но надежное прикрытие. Я действовал под видом недалекого, но крепкого матроса, бывшего боксера, которого списали на берег за нападение на боцмана.

Он умудрился потерять все свои документы и американский паспорт, его разыскивала полиция Манагуа, и он был готов на все, лишь бы вырваться из этой дыры и вернуться домой. Следующие два месяца, выполняя поручения Веземанна, я и впрямь делал «все, что угодно» — в том числе работал посыльным у разрозненной группы абверовцев в Панаме, два года наблюдавших за каналом, и однажды вновь защитил Веземанна, на сей раз от настоящего нападения советского агента, — прежде чем мой подопечный начал доверять мне и свободно говорить в моем присутствии. Будучи в преклонных летах и страдая мозговым расстройством, «старина Джо» едва говорил по-английски, зато специальный агент Лукас без труда понимал немецкий, испанский и португальский, которыми пользовалась группа.

В декабре 1940 года Веземанну дали «добро» на переброску в Америку, и я был единственным помощником на жалованье, которого он взял с собой. Благодаря любезности Абвера я обзавелся поддельным паспортом взамен «утерянного».

Я заметил, что Гувер листает последние страницы моего рапорта под грифом «О/К». Именно он в начале 1940 года учредил ОРС, Особую разведывательную службу — независимое подразделение ФБР для тесного сотрудничества с БКРГ при осуществлении контрразведывательных мероприятий в Латинской Америке. Однако организация работы ОРС напоминала скорее принципы деятельности британской разведки, нежели процедуры, принятые в ФБР, и я ничуть не сомневался, что это весьма тревожило Гувера. К примеру, агенты Бюро обязаны находиться на связи круглосуточно, и для Тома Диллона было бы немыслимо потерять контакт со своим руководством более чем на час-другой. Работая с Веземанном в Никарагуа, Нью-Йорке и Вашингтоне, я порой неделями не общался с начальством и контролерами. Таковы реалии глубоко законспирированной контрразведки.

Как бы то ни было, я встретил новый, 1940 год в Нью-Йорке вместе с Веземанном и еще тремя абверовскими агентами.

Славный доктор и его друзья посетили с полдюжины самых роскошных ночных клубов Нью-Йорка — от серьезных шпионов вряд ли можно ожидать подобной опрометчивости, — а старина Джо торчал в тени у машины, прислушиваясь к радостным воплям, доносившимся со стороны Таймс-сквер и надеясь, что его задница не успеет превратиться в ледышку к тому времени, когда четверо веселящихся фрицев решат, что им пора на боковую. Злополучный Вальтер Кривицкий уже стал досадной помехой не только для НКВД и Сталина, но также и для Абвера и ФБР. Перепуганный генерал выболтал все известные ему сведения пятилетней давности о советской шпионской сети в Европе и надеялся сохранить себе жизнь, выложив данные о германской разведке, борьбу с которой он некогда возглавлял. Убийцы ГНУ по-прежнему охотились за ним, и Канарис через Протце передал Веземанну, что отныне Кривицкого не требуется похищать или допрашивать, а только ликвидировать.

Веземанн поручил это задание самому доверенному, наивному, тупому и безжалостному из своих наемников. Он поручил его мне.

В конце января Кривицкий покинул Нью-Йорк и ударился в бега. Я проследовал за генералом до Виргинии, где вошел с ним в контакт, представившись агентом ФБР и ОРС, который сможет защитить его от Абвера и ГПУ. Мы вместе вернулись в Вашингтон, округ Колумбия, и воскресным вечером 9 февраля 1941 года он зарегистрировался в отеле «Бельвью» неподалеку от Юнион-Стейшн. Вечер был холодный. Я отправился в ближайшую забегаловку и принес бутерброды в белой промасленной бумаге и стаканчики с прогорклым кофе. Мы вместе закусили бутербродами в его номере на пятом этаже.

На следующее утро горничная обнаружила в постели труп Кривицкого; рядом с его ладонью лежал чужой пистолет. Дверь номера оказалась заперта, а пожарной лестницы у окна не было.

Детективы вашингтонской полиции решили, что Кривицкий покончил жизнь самоубийством.

Доктор Ганс Веземанн был верен своему слову; он говорил, что вывезет меня из страны, и выполнил это обещание.

Поездом, машиной и пешком я добрался до Мексики, где должен был явиться к некому Францу Шиллеру и ждать дальнейших приказов. Я так и сделал. На протяжении десяти следующих месяцев, при поддержке БКРГ и местного отделения ФБР, мы выявили пятьдесят восемь абверовских агентов, практически полностью уничтожив разведывательную сеть немцев в Мексике...

Гувер оторвал взгляд от папки.

— Кривицкий, — повторил он, посмотрев на меня. Солнце вновь скрылось за облаками, и теперь я мог видеть темные глаза директора, буравящие меня. В рапорте было написано, как я трое суток уговаривал Кривицкого и наконец убедил его в безнадежности положения. Пистолет, найденный в его постели, разумеется, принадлежал мне. Я читал в темных глазах Гувера вопрос: «Не вы ли убили его, Лукас? Или попросту дали ему заряженный пистолет, не зная, выстрелит ли он в себя или в вас, и сидели в номере, пока он вышибал себе мозги?»

Молчание затянулось. Директор откашлялся и перевернул несколько страниц в папке.

— Вы проходили подготовку в Лагере "X".

— Да, — ответил я, хотя это был не вопрос, а утверждение.

— Что вы о нем думаете?

Лагерем "X" назывался британский центр секретных операций в Канаде, в предместьях Ошавы, на северном берегу озера Онтарио, неподалеку от Торонто. Его название напоминало мне дешевые кино-сериалы, однако там велась чертовски серьезная работа: обучение британских диверсантов и контрразведчиков, которым предстояло действовать по всему миру, а также агентов ФБР, для которых жестокое, кровавое ремесло шпионажа было внове. Все сотрудники ОРС прошли первоначальную подготовку в Лагере "X". Основной курс включал в себя слежку за корреспонденцией — перехват, копирование и возвращение ее в обычные почтовые каналы, — а также искусство тайного наблюдения: визуального, фотографического, электронного; кроме этого, нас учили убивать голыми руками, знакомили со сложными шифровальными системами, экзотическим оружием, радиотехникой и многим другим.

— Я получил там прекрасную подготовку.

— Лучше, чем в Квантико <Квантико — основной учебный центр ФБР.>?

— Там все было иначе.

— Вы знакомы со Стефенсоном, — сказал Гувер.

— Встречался с ним несколько раз, сэр. — Уильям Стефенсон, канадский миллионер, руководил всеми операциями Британской координационной разведывательной группы.

В 1940 году Уинстон Черчилль лично направил его в США с двумя заданиями: официально он должен был организовать масштабные операции MI6 для выслеживания в Штатах абверовских агентов, а вторая, секретная, задача состояла в том, чтобы любой ценой втянуть Америку в войну.

Эти замыслы меня не интересовали. Одной из моих целей в Лагере "X" было наблюдение за британцами, чем я и занимался — мне довелось сфотографировать не только секретную переписку Черчилля и Стефенсона, но и планы центра по внедрению диверсантов в Чехословакию в 1942 году для ликвидации шефа Гестапо Рейнхарда Гейдриха.

— Опишите его, — велел Гувер.

— Уильяма Стефенсона? — тупо переспросил я. Мне было известно, что Гувер знаком со Стефенсоном и работал с ним, когда канадец впервые появился в США. Гувер похвалялся, что именно он придумал название БКРГ.

— Опишите его, — повторил директор.

— Приятной внешности, — заговорил я. — Невысок ростом, в весе пера. Носит костюмы-тройки «Севиль Роу». Спокойный, но очень уверенный в себе. Никогда не позволяет себя фотографировать. К тридцатилетнему возрасту стал мультимиллионером... изобрел какой-то способ передачи изображений по радио. Специальной разведывательной подготовки не проходил, но обладает прирожденным талантом в этой области.

— Вы боксировали с ним в Лагере "X", — сказал Гувер, вновь заглянув в папку.

— Да, сэр.

— Кто кого?..

— Мы ограничились всего двумя раундами спарринга, сэр. Формально никто из нас не победил, поскольку...

— Но как вы сами считаете — кто сильнее?

— У меня длиннее руки и больше вес. Однако Стефенсон боксировал лучше. Если бы кто-нибудь вел счет, он бы выиграл оба раунда по очкам. Он без труда держал мои удары, оставаясь на ногах, и предпочитал ближний бой. Можно сказать, он победил.

Гувер усмехнулся.

— Считаете ли вы его хорошим руководителем контрразведки?

«Лучшим в мире», — подумал я и сказал:

— Да, сэр.

— Известны ли вам имена кого-нибудь из американских знаменитостей, которых он завербовал?

— Да, сэр, — ответил я. — Эррол Флинн, Грета Гарбо, Марлен Дитрих... писатель Рекс Стаут... Если ему требуется пустить тот или иной слух, он пользуется услугами Уолтера Уинчелла и Уолтера Липпмана. На него работает несколько тысяч человек, среди них — около трехсот американцев-любителей, вроде тех, которых я назвал.

— Эррол Флинн, — пробормотал Гувер, качая головой. — Вы ходите в кино, Лукас?

— Изредка, сэр.

Гувер вновь криво ухмыльнулся.

— Значит, вы готовы поверить в выдуманную историю, когда ее показывают на экране, но отвергаете, если она напечатана на бумаге?

Я не знал, что сказать, и промолчал.

Гувер откинулся на спинку кресла и закрыл толстую папку.

— Специальный агент Лукас, у меня для вас задание на Кубе. Вы вылетаете туда завтра утром.

— Да, сэр, — отозвался я. Куба? Что стряслось на Кубе?

Я знал, что ФБР держит там своих людей, как и повсюду в Западном полушарии, но вряд ли их больше двадцати человек.

Я вспомнил, что резидентом Бюро на острове был Реймонд Ледди, атташе гаванского посольства. Но больше об операциях ФБР на Кубе я ничего не знал и сомневался, что Абвер ведет там сколько-нибудь активную деятельность.

— Знаете ли вы писателя по имени Эрнест Хемингуэй? — спросил Гувер, облокотившись о кресло правой рукой. Он так крепко стиснул челюсти, что мне почудился скрип зубов.

— Только по статьям в газетах, — ответил я. — Если не ошибаюсь, он — прославленный охотник-любитель. Делает большие деньги. Водит дружбу с Марлен Дитрих. Его книги экранизируются. По-моему, он живет в Ки-Уэст.

— Жил раньше, — поправил меня Гувер. — Несколько лет назад он перебрался на Кубу и годами находится там безвыездно. Сейчас он со своей третьей женой живет неподалеку от Гаваны.

Я ждал.

Гувер вздохнул, протянул руку, коснулся Библии, лежавшей на его столе, и опять вздохнул.

— Хемингуэй — лжец и выдумщик, специальный агент Лукас. Лжец, хвастун и, возможно, коммунист.

— В каком смысле — лжец? — спросил я, гадая, почему это так волнует Бюро.

Гувер вновь улыбнулся. Уголки его губ чуть раздвинулись, на мгновение показав мелкие белые зубы.

— Минуту спустя вы увидите его досье, — сказал он. — Впрочем, могу привести один пример. Во время войны Хемингуэй водил в Италии санитарный фургон. Рядом с ним взорвалась мина, и его доставили в госпиталь со шрапнельными ранами. Год спустя Хемингуэй заявил репортерам, что его вдобавок настигла очередь, выпущенная из крупнокалиберного пулемета — одна из пуль задела коленную чашечку, — и после этого он протащил раненого итальянского солдата сто пятьдесят шагов до командного поста и только там потерял сознание.

Мне оставалось лишь кивнуть. Если Хемингуэй и впрямь сказал такое, значит, он действительно лжец. Ранение в колено — самое болезненное из всех, какие только можно себе представить. Если в коленную чашечку Хемингуэя угодила шрапнель и он смог пройти несколько шагов, не говоря ужо том, чтобы тащить раненого, то он — чертовски крепкий сукин сын. Однако пулеметные пули — это массивные стремительные дьяволы, назначение которых — разрывать кости и мышцы и убивать дух. Если писатель утверждал, будто бы ему в колено и ногу попала очередь и он еще нес кого-то сто пятьдесят шагов, то он, несомненно, лжец. Но что из того?

Казалось, Гувер прочел мои мысли, хотя я был уверен, что на моем лице отражалось только вежливое внимание.

— Хемингуэй хочет организовать на Кубе группу по борьбе со шпионажем, — сказал директор. — В понедельник он говорил об этом в посольстве с Эллисом Бриггсом и Бобом Джойсом, а в пятницу его принял посол Спруилл Браден, и Хемингуэй официально предложил ему свой план.

Я кивнул. Сегодня была среда. Я получил телеграмму Гувера в четверг.

— Полагаю, вы знакомы с послом Браденом, — сказал Гувер.

— Да, сэр. — Я работал с Браденом в прошлом году, когда он действовал в Колумбии; теперь он был послом США на Кубе.

— Вы хотите что-то спросить? — произнес Гувер.

— Да, сэр. Почему гражданскому лицу... писателю было позволено отнимать время у посла, предлагая идиотскую мысль об учреждении самодеятельной шпионской сети-?

Гувер потер подбородок.

— У Хемингуэя на острове множество друзей, — сказал он. — Многие из них — ветераны Гражданской войны в Испании. Хемингуэй утверждает, что в 1937 году он организовал в Мадриде группу для выполнения секретных операций...

— Это правда, сэр?

Гувер моргнул, словно изумляясь тому, что его перебили, открыл было рот и, прежде чем заговорить, покачал головой.

— Нет. Хемингуэй действительно был в Испании, но только как корреспондент. По всей видимости, разведывательная сеть — плод его фантазии, хотя он поддерживал там контакт с многими агентами коммунистов. Коммунисты бессовестно использовали его, чтобы передавать свои сообщения... а он был только рад помочь им. Все это есть в досье, которое я дам вам сегодня для ознакомления. — Гувер склонился над столом и вновь сцепил пальцы. — Специальный агент Лукас, вы будете осуществлять связь с Хемингуэем и его полоумной шайкой. Вы будете действовать под прикрытием. К Хемингуэю вас прикомандирует посольство, а не ФБР.

— Кого же я в таком случае буду там представлять, сэр?

— Браден сообщит Хемингуэю, что ваше участие — непременное условие, при котором посольство одобрит его замысел. Вас представят как оперативника ОРС, специалиста по контрразведке.

Я невольно улыбнулся. Гувер сказал, что я буду действовать под чужой маской, но это было мое истинное лицо.

— А если Хемингуэй догадается, что ОРС — это ФБР?

Директор покачал массивной головой, и на его напомаженных волосах сверкнули отблески солнца.

— Вряд ли он знаком хотя бы с азами шпионажа и контрразведки, а уж тем более — с подробностями организационной структуры. Вдобавок Браден заверит Хемингуэя, что вы будете получать приказы только от него — то есть от Хемингуэя — и что вы не станете связываться ни с посольством, ни с курьерами без его разрешения.

— Перед кем же я буду отчитываться на самом деле, сэр?

— В Гаване вас найдет наш человек, — ответил Гувер. — Мы будем действовать, минуя посольство и местное отделение ФБР. В сущности, между вами и мной будет только один курьер. Инструкцию по осуществлению связи вы получите у мисс Гэнди.

Выражение моего лица не изменилось, но я был потрясен.

Неужели это задание настолько важно, что меня и директора будет разделять одно-единственное звено? Гувер обожал созданную им систему и ненавидел людей, стремившихся ее обойти. К чему такое грубое нарушение субординации?

Я плотнее сжал губы, дожидаясь продолжения.

— Для вас забронирован билет на утренний рейс до Гаваны с пересадкой в Майами, — сказал директор. — Завтра вы ненадолго встретитесь со своим связником, а в пятницу будете присутствовать на совещании в посольстве, в ходе которого Хемингуэй изложит свой план. План получит одобрение. Хемингуэю дадут возможность осуществить свою глупую затею.

— Да, сэр, — отозвался я. Вероятно, в этом и состояло наказание, которого я ожидал — бросить меня в непривычные условия, заставить играть в глупые игры, пока у меня не истощится терпение и я не подам в отставку или не попрошусь в армию.

— Известно ли вам, какое название для своей организации Хемингуэй предложил Бобу Джойсу и Эллису Бриггсу? — натянутым тоном осведомился Гувер.

— Нет, сэр.

— "Преступная лавочка".

Я лишь покачал головой.

— Теперь слушайте приказ. — Гувер подался ко мне еще ближе. — Вы должны заручиться доверием Хемингуэя и докладывать мне, кто этот человек. Кто он и что он. Приложите все свои силы и умение и выясните, что стоит за его бредовыми идеями. Мне необходимо знать, что им движет и чего он на самом деле хочет.

Я молча кивнул.

— И держите меня в курсе относительно деятельности его дурацкой шайки на Кубе, Лукас. Докладывайте подробно и ежедневно. Если потребуется, с картами и иллюстрациями.

Казалось, директор почти закончил, но я чувствовал, что это еще не все.

— Этот человек сует свой нос в район, где возможно проведение ответственных операций по обеспечению национальной безопасности, — заговорил наконец Гувер, откидываясь на спинку кресла. Из-за окна, у которого он сидел, послышался звук грома. — Хемингуэй может только помешать нам, — продолжал директор. — Ваша задача — ставить нас в известность о его поступках, с тем чтобы мы могли нейтрализовать ущерб от деятельности любительской группы, которую он намерен создать. И прекратить эту деятельность, если мы сочтем это необходимым. Но до поступления соответствующего приказа вы будете играть при Хемингуэе роль советника, помощника, благосклонного наблюдателя и солдата.

Я в последний раз кивнул и поднял с колен шляпу.

— Сегодня вы изучите официально-конфиденциальное досье на Хемингуэя, полагаясь при этом исключительно на свою память, — добавил директор.

Он мог бы и не говорить этого. Ни один документ под грифом «О/К» не покидал здания ФБР.

— Мисс Гэнди выдаст вам досье на два часа, — сказал Гувер, — и найдет для вас место, где вы сможете прочесть его без помех. Если не ошибаюсь, кабинет моего заместителя Толсона сегодня свободен. Папка объемистая, но двух часов вам хватит, если вы достаточно быстро читаете. — Директор поднялся на ноги.

Я последовал его примеру.

Мы не стали вновь обмениваться рукопожатием. Гувер обогнул свой стол с той же энергичной стремительностью, с которой приветствовал меня, но на сей раз он подошел к двери, распахнул ее и велел мисс Гэнди приготовить досье.

При этом он одной рукой придерживал дверную ручку, а другой поправил носовой платок в нагрудном кармане.

Я вышел в дверь, поворачиваясь на ходу, чтобы не оказаться спиной к директору.

— Специальный агент Лукас, — заговорил он, и мисс Гэнди застыла поодаль в почтительном ожидании.

— Слушаю, сэр.

— Хемингуэй — лжец и хвастун, но, говорят, он обладает своеобразным грубоватым обаянием. Не поддайтесь ему и не забудьте, на кого вы работаете и что должны сделать.

— Да, сэр... я хотел сказать, ни в коем случае, сэр.

Гувер кивнул и захлопнул дверь. Больше я с ним не встречался.

Вслед за мисс Гэнди я прошел в кабинет Толсона.