Глава 7

Факельные звездолеты «Бальтазар», «Гаспар» и «Мельхиор» вышли из пылающих орбитальных дебрей и на целую астрономическую единицу приблизились к безымянному солнцу, когда командор Стоун сообщила капитану де Сойе, что воскрешение состоялось.

— Честно говоря, мы воскресили только одного, призналась она.

Капитан де Сойя моргнул.

— А того, кому…, ну, не повезло…, вернули в саркофаг?

— Пока нет, — отозвалась командор. — С ним отец Сапиега.

— Их прислал Орден? — с надеждой в голосе поинтересовался де Сойя. С курьерами Ватикана проблем всегда больше, чем с посланцами Ордена.

— Нет. — Командор Стоун покачала головой. — Оба из Ватикана, легионеры Христа. Отец Гавронски и отец Вандрисс.

Капитан с трудом скрыл досаду. Легионеры Христа, пришедшие на смену куда более либеральным иезуитам, начали обретать влияние где-то лет за сто до Большой Ошибки; ни для кого не являлось секретом, что Его Святейшество дает им самые ответственные поручения и наделяет весьма широкими полномочиями.

— Кто выжил?

— Отец Вандрисс. — Стоун бросила взгляд на свой комлог. — Он уже должен был прийти в себя.

— Отлично. В шесть сорок пять поднимите силу тяжести до одного «g», примите на борт капитанов Хирна и Буле и проводите их в носовую кают-компанию. А я навещу отца Вандрисса.

— Слушаюсь, сэр. — Командор Стоун отдала честь и исчезла.

Помещение по соседству с тем, где находился реаниматор, больше напоминало часовню, нежели медицинский отсек. Капитан де Сойя преклонил колена пред алтарем, а затем присоединился к отцу Сапиеге, который стоял рядом с каталкой. Сапиега был старше большинства членов экипажа — ему было по меньшей мере семьдесят стандартных, его лысина сверкала в свете галогенных ламп. Де Сойе всегда казалось, что капеллан — человек раздражительный и не слишком далекий, как те приходские священники, с которыми он сталкивался в детстве.

Сапиега отступил в сторону. Капитан кивнул и посмотрел на тело на каталке. На вид отцу Вандриссу было около тридцати, длинные темные волосы завиты по ватиканской моде — точнее, завивка начинала входить в моду, когда де Сойя последний раз был на Пасеме, три года назад по объективному времени (а по субъективному всего два месяца).

— Отец Вандрисс, вы слышите меня?

Молодой священник молча кивнул. Насколько было известно де Сойе, сразу после воскрешения язык какое-то время не слушается.

— Что ж, — проговорил капеллан, — я, пожалуй, займусь вторым. — Он нахмурил брови и поглядел на де Сойю так, словно капитан был виноват в неудачном исходе процедуры. — Непорядок, святой отец. Пройдет несколько недель, если не месяцев, прежде чем отец Гавронски станет самим собой. Ему предстоят тяжкие муки. — Де Сойя промолчал. — Не хотите на него взглянуть? Тело…, гм…, лишь отдаленно напоминает человеческое. Внутренние органы видны отчетливо и…

— Займитесь делом, отец, — перебил де Сойя. — Вы свободны.

Сапиега как будто хотел что-то сказать, но тут прозвучал звуковой сигнал, извещавший об изменении силы тяжести. Отец Вандрисс, который как раз пытался сесть, рухнул обратно на каталку. Сапиега медленно двинулся к выходу. После нулевой гравитации даже сила тяжести в один «g» казалась непереносимой.

— Отец Вандрисс, — тихо повторил де Сойя, — вы меня слышите?

Молодой священник снова кивнул. Судя по выражению глаз, его терзала адская боль. Кожа Вандрисса поблескивала, словно ее минуту назад пересадили — или он только что родился. Неестественно розовая, будто обожженная, а крестоформ — лиловый, в два раза крупнее обычного…

— Вы знаете, где находитесь? — прошептал капитан. «И кто вы такой?» — мысленно добавил он. Человек, которого воскресили, мог пребывать в полуобморочном состоянии от нескольких часов до нескольких дней. Де Сойя знал, что курьеры проходят спецподготовку, однако не представлял, как можно подготовить к смерти и воскрешению.

Помнится, инструктор в семинарии выразил эту мысль без обиняков: «Даже если мозг забывает, клетки помнят, как умирали и как были мертвыми».

— Я помню. — Голос отца Вандрисса напоминал зубовный скрежет. — Вы капитан де Сойя?

— Совершенно верно. Капитан отец де Сойя.

Вандрисс попробовал приподняться на локте, но у него не вышло.

— Ближе, — прошептал он, не в силах оторвать голову от подушки.

Де Сойя наклонился над каталкой. От Вандрисса пахло формальдегидом. Лишь немногие среди служителей Церкви были посвящены в таинства воскрешения; де Сойя к таковым не относился. Он мог совершить крещение, причастить, соборовать (должность капитана космического корабля последнюю возможность предоставляла гораздо чаще, нежели две первые), однако ни разу не присутствовал при воскрешении, а потому не имел ни малейшего понятия, каким образом из расплющенных чудовищной гравитацией костей, бесформенной груды плоти и мозговой жидкости вновь возникло человеческое тело. Наверно, все дело в крестоформе, этом божественном чуде…

Вандрисс зашептал ему на ухо:

— Должны…, поговорить… — Слова давались курьеру с громадным трудом.

— Через пятнадцать минут начнется совещание, на которое прибудут капитаны двух других кораблей. Вас перенесут на кресло и…

— Не надо. — Вандрисс покачал головой. — Послание…, только для вас.

— Хорошо.

— Выражение лица де Сойи осталось прежним. — Вы не хотите подождать, пока…

Вандрисс снова качнул головой. Кожа у него на лице топорщилась, словно из-под нее выпирали мускулы.

— Сейчас… — Де Сойя молча ждал продолжения. — Вы должны…, взять звездолет-«архангел»… Компьютер знает, куда лететь…

Значит, и мне придется умереть, подумал де Сойя Господи, ну почему меня не миновала чаша сия?

— Что мне сказать остальным? — спросил он.

— Ничего. Передайте командование кораблем…, старшему офицеру…, а «Волхвами» будет командовать капитан Буле…У нее другие задачи…

— Могу я узнать, какие именно? — Де Сойя с громадным трудом сохранял спокойствие. Всего лишь тридцать секунд назад весь смысл его жизни заключался в том, чтобы одержать победу и сохранить в целости «Бальтазар» и весь отряд, а теперь…

— Нет, — прошептал Вандрисс. — Эти приказы…, вас не касаются. — Священник был бледен и явно изнемогал от напряжения. Де Сойя вдруг осознал, что находит удовольствие в мучениях ближнего, и вознес про себя молитву о прощении.

— Итак, — произнес он, — я должен покинуть свой корабль. Могу я взять личные вещи? — Он имел в виду фарфоровую статуэтку, которую незадолго до своей смерти на Возрождении-Вектор ему подарила сестра. Хрупкая вещица, которую при ускорениях помещали в стазис, сопровождала капитана на протяжении всех лет, какие он провел в космосе.

— Нет. Отправляйтесь немедленно.

— От чьего лица вы мне приказываете? — справился де Сойя.

— От лица Его Святейшества Папы Римского Юлия Четырнадцатого. — Лицо курьера исказила гримаса боли. — Приказ имеет приоритет «омега», который перекрывает все распоряжения Ордена и Генерального Штаба. Понимаете, капитан де Сойя?…

— Понимаю. — Де Сойя почтительно наклонил голову.

Названия у звездолета класса «архангел» не было. Факельщики никогда не казались де Сойе прекрасными — похожи на бутылочные тыквы, мостик и боевая палуба кажутся крохотными рядом с огромным двигателем Хоукинга и сферой ускорителя, однако по сравнению с авизо они выглядели верхом совершенства. Тот представлял собой нагромождение асимметричных сфер и додекаэдров, между которыми вились бесчисленные кабели, тянувшиеся от двигателя Хоукинга; подо всем этим была погребена крохотная пассажирская каюта.

Капитан вкратце объяснил Хирну, Буле и Стоун, что его срочно вызывают по делам, и передал командование над «Бальтазаром» и отрядом бывшим подчиненным, которые никак не могли прийти в себя от изумления, а затем переправился на одноместном боте на авизо. Он запрещал себе оглядываться, но перед тем как бот пришвартовался к «архангелу», все же не выдержал и бросил прощальный взгляд на «Бальтазар», из-за корпуса которого, будто из-за горизонта некоей чудесной планеты, вставало солнце.

На мостике авизо обнаружились панель управления и тактический процессор. Размерами мостик напоминал каюту де Сойи на «Бальтазаре», разве что на факельщике отсутствовали все эти кабели, приборы и два амортизационных кресла. По соседству с мостиком располагалась каютка, служившая одновременно штурманской и платяным шкафом.

Де Сойе сразу бросилось в глаза, что амортизационные кресла резко отличаются от обычных. Стальные, начисто лишенные обивки конструкции в форме человеческого тела больше напоминали столы в прозекторской, нежели кресла. По ребру кресел бежала кромка — для того, чтобы жидкость не сливалась на пол; во время ускорения силовое поле наверняка поддерживается только У кресел, дабы то, что в начале полета составляло тело человека, не разлетелось по каюте в краткий период невесомости. Де Сойя заметил раструбы, по которым, очевидно, подавалась вода или специальный раствор — чем там моют стальные кресла?

— Ускорение через две минуты, — произнес металлический голос. — Пристегнитесь.

Ни тебе «здравствуйте», подумалось де Сойе, ни даже «пожалуйста».

— Корабль? — позвал он. Разумеется, на корабле Ордена не могло быть настоящего Иск-Ина — как не могло их быть на всей подвластной Ордену территории, — однако де Сойе вдруг показалось, что Ватикан сделал исключение для авизо.

— До начального ускорения одна минута тридцать секунд, — сообщил металлический голос. Де Сойя понял, что расспрашивать бортовой компьютер бесполезно, и поторопился занять одно из кресел и пристегнуться ремнями — широкими, толстыми. Интересно, зачем они здесь? Для красоты? Неужели мало силового поля?

— Тридцать секунд. Примите к сведению, что переход в состояние С-плюс смертелен для человека.

— Спасибо, — поблагодарил Федерико де Сойя. Сердце бешено колотилось, этот стук громом отдавался в ушах. На панели управления замигали огоньки. Поскольку возможности пилотировать корабль у него не было, де Сойя не обратил на них внимания.

— Пятнадцать секунд. Предлагаю помолиться.

— Пошел в задницу! — Де Сойя молился с той самой секунды, когда покинул отца Вандрисса. Сейчас он добавил к своим мольбам еще одну — попросил простить за сквернословие.

— Пять секунд. Конец связи. Благослови вас Бог, воскресните во имя Христово.

— Аминь, — произнес де Сойя и закрыл глаза. В тот же миг заработал двигатель.

Глава 8

Вечер в Эндимионе наступил рано. Я наблюдал за тем, как сгущаются над городом осенние сумерки, из окна той комнаты, где пришел в себя днем. В комнате, в которую меня привел А.Беттик, поджидал элегантный, но без вычурности вечерний наряд — хлопчатобумажные коричневые брюки, зауженные к икрам, льняная белая рубашка с чем-то вроде кружевных манжет, черный кожаный жилет, черные носки, черные ботинки из мягкой кожи и золотой браслет. Андроид также показал мне ванную, которая располагалась этажом ниже, и сообщил, что я могу надеть висевший на двери купальный халат. Я поблагодарил А.Беттика, принял ванну, высушил волосы, надел все, что лежало на кровати, за исключением браслета, и стал гадать. Солнечный свет постепенно приобрел золотистый оттенок, с холмов к университету поползли тени. Когда же свет поблек и над горами на востоке показалось созвездие Лебедя, А.Беттик вернулся за мной.

— Пора? — спросил я.

— Не совсем. Вы упомянули, что хотели бы со мной поговорить.

— Ах да! — Я указал на кровать, единственный предмет мебели в комнате. — Присаживайся.

Голубокожий андроид не сдвинулся с места.

— Если не возражаете, сэр, я предпочитаю стоять.

Сложив на груди руки, я оперся спиной о подоконник. Прохладный вечерний воздух был напоен запахом челмы.

— Обойдемся без «сэров». Вполне сойдет просто Рауль. — Я помедлил. — Если, конечно, тебя не запрограммировали обращаться к…, э… — я чуть было не сказал «людям», однако мне не хотелось, чтобы А.Беттик подумал, будто он в моих глазах — не человек, — …к окружающим таким образом.

А.Беттик усмехнулся:

— Нет, сэр. Если честно, меня вообще не программировали — по крайней мере в том смысле, в каком программируют машины.

За исключением синтетических мышц и верхнего слоя кожи, которые увеличивают, к примеру, мою силу и сопротивляемость радиации, во мне нет искусственных частей. Однако андроид должен быть вежливым. Посему, если вам так угодно, я буду вас называть «месье Эндимион».

Я пожал плечами:

— Как хочешь. Извини, но в андроидах я не разбираюсь, поэтому и попадаю впросак.

— Не стоит извиняться, месье Эндимион, — с улыбкой отозвался А.Беттик. — Лишь немногие из живущих ныне людей видели воочию представителей моей расы.

Вот как? «Моей расы». Интересно.

— Расскажи мне поподробнее про свою расу. Кажется, законы Гегемонии запрещали изготавливать андроидов?

— Да. — Я заметил, что А.Беттик стоит в позе «вольно». Может, он когда-то служил в армии? — Подобный запрет существовал на Старой Земле и на многих мирах Гегемонии еще до Хиджры, однако Альтинг принял решение, по которому разрешалось изготавливать андроидов для использования на Окраине. А Гиперион в те дни относился как раз к планетам Окраины.

— И относится к ним по сей день, — буркнул я.

— Так точно, сэр.

— Когда тебя изготовили? На каких мирах ты побывал? Чем занимался? — Спохватившись, я прибавил: — Надеюсь, ты понимаешь мое любопытство?

— Конечно, месье Эндимион, — ответил андроид с акцентом, который я не смог определить. То был инопланетный, неизмеримо древний акцент. — По гиперионскому календарю меня изготовили в 26-м году новой эры.

— То бишь в двадцать шестом веке. Шестьсот девяносто четыре года назад. — А.Беттик молча кивнул. — Выходит, ты родился…, появился на свет уже после гибели Старой Земли, — проговорил я, обращаясь скорее к себе, чем к нему.

— Да, сэр.

— И Гиперион был твоим первым…, местом работы?

— Нет, сэр. Первые пятьдесят лет своей жизни я провел на Асквите, при дворе его королевского величества Артура Восьмого, сюзерена Виндзорского двора в изгнании, а также при дворе его кузена Руперта, князя Монако в изгнании. Когда король Артур скончался, я по завещанию перешел к сыну монарха, королю Уильяму Двадцать Третьему.

— А, Печальный Король Билли.

— Да, сэр.

— Ты попал на Гиперион вместе с королем Билли, когда тот бежал от Горация Гленнон-Хайта?

— Да. Вообще-то нас, андроидов, отправили на Гиперион за тридцать с лишним лет до прибытия короля Билли и прочих колонистов. Сразу после того, как генерал Гленнон-Хайт одержал победу в битве при Фомальгауте. Его королевское величество решил тогда на всякий случай подыскать новую планету для своих подданных.

— И в те дни ты повстречался с месье Силеном, правильно? — Я указал на потолок и Представил себе старого поэта в паутине трубок системы жизнеобеспечения.

— Нет, — возразил андроид. — В ту пору, когда в Граде Поэтов кипела жизнь, мы не были знакомы. Я имел удовольствие познакомиться с месье Силеном позже, во время паломничества в Долину Гробниц Времени, которое состоялось через два с половиной столетия после смерти его королевского величества.

— И больше не покидал Гиперион, так? Получается, ты провел здесь пятьсот лет, даже больше.

— Да, месье Эндимион.

— Ты бессмертен? — Я знал, что задаю нескромный вопрос, однако мне очень хотелось услышать ответ.

А.Беттик вновь усмехнулся:

— Вовсе нет, сэр. Если со мной произойдет несчастный случай, я могу умереть, как всякий человек. Однако при изготовлении в мои клетки заложили возможность непрерывной поульсенизации, поэтому я практически не старею и не болею.

— Это из-за поульсенизации у всех андроидов голубая кожа?

— Нет, сэр. Голубая кожа у нас потому, что такой кожи нет ни у кого из людей, а разработчики считали своим долгом подчеркнуть разницу между андроидами и людьми.

— Значит, человеком ты себя не считаешь?

— Нет, сэр. Я считаю себя андроидом.

Я улыбнулся, подивившись собственной наивности.

— Ты по-прежнему служишь людям. Но ведь законы Гегемонии запрещали использовать андроидов в качестве рабов. — А.Беттик молча ждал продолжения. — Ты не хочешь обрести свободу? Не хочешь стать самостоятельной личностью?

А.Беттик подошел к кровати. Я решил, что андроид собирается сесть, однако он всего-навсего аккуратно сложил рубашку и брюки, в которых я днем гулял по городу.

— Месье Эндимион, позвольте заметить, что я вот уже несколько столетий ощущаю себя самостоятельной личностью. И потом, законы Гегемонии погибли вместе с Гегемонией.

— Однако ты продолжаешь служить месье Силену. И остальные тоже.

— Совершенно верно. Но я делаю это потому, что считаю нужным.

Меня сконструировали в помощь человеку. Я выполняю свои обязанности и делаю это с удовольствием.

— То есть ты остался здесь по своей воле, — подытожил я.

А.Беттик утвердительно кивнул и улыбнулся.

— Да, сэр. Другое дело, что свобода воли применительно ко всем нам, андроидам и людям, — понятие растяжимое.

Вздохнув, я оттолкнулся от подоконника. За окном было темно. Очевидно, вскоре поэт пригласит меня за стол.

— И будешь служить месье Силену, пока он не умрет, так?

— Нет, сэр, — ответил А.Беттик. — Если, конечно, мое мнение кого-то заинтересует.

— Неужели? — Я вопросительно приподнял бровь. — А что бы ты предпочел, если бы тебе предложили выбирать?

— Если вы согласитесь выполнить поручение месье Силена, — проговорил андроид, — я бы предпочел отправиться с вами.

Очутившись наверху, я обнаружил, что больничная палата превратилась в столовую. Пенолитовая «летающая кровать» исчезла вместе с медицинскими приборами и прочим оборудованием, потолок сделался прозрачным. Как и пристало бывшему пастуху, я легко отыскал на небе созвездия Лебедя и Сестер-Близнецов. У каждого из витражных окон стояли высокие треноги со светильниками, пламя которых одновременно освещало и обогревало комнату. Посреди помещения располагался длинный обеденный стол с двумя затейливыми канделябрами; свечи отражались в хрустале, фарфоре и столовом серебре. На противоположных концах стола размещались два кресла, в одном из них сидел Мартин Силен.

Старого поэта было не узнать. Казалось, за то время, что мы не виделись, он сбросил несколько столетий. Вместо мумии с восковой кожей и запавшими глазами я увидел обычного старика — разве что, судя по выражению глаз, страшно голодного. Подойдя поближе, я заметил под столом переплетение трубок, но в остальном иллюзия того, что передо мной оживший мертвец, была полной.

Заметив мое изумление. Силен хмыкнул.

— Днем ты застал меня в самый неподходящий момент, Рауль Эндимион, — прохрипел он. Изменился даже голос: чтобы расслышать поэта, уже не требовалось напрягать слух. — Я никак не приду в себя после заморозки.

Он указал на кресло напротив. — После криогенной фуги? — уточнил я, расстилая на коленях салфетку. Последний раз я сидел за столь роскошным столом в тот день, когда демобилизовался и отправился прямиком в лучший ресторан портового города Гран-Чако на полуострове Южный Коготь, где заказал самые дорогие кушанья и просадил все свои деньги (но оно того стоило).

— Естественно. — Я смутился, поняв, что свалял дурака. — Иначе прожил бы я, по-твоему, столько лет? — Силен снова хмыкнул. — Да, возраст уже не тот. Пока очухаешься…

Я набрал полную грудь воздуха и произнес:

— Пожалуйста, сэр, не обижайтесь, но сколько вам лет?

Пропустив мой вопрос мимо ушей, Силен сделал знак андроиду — не А.Беттику, — который стоял у двери. В следующий миг другие андроиды начали вносить кушанья. Мне налили воды. А.Беттик приблизился к Мартину Силену с бутылкой вина в руках, дождался утвердительного кивка, проделал освященный веками ритуал — подал старику пробку и малую толику вина на дне бокала. Силен посмаковал вино, проглотил и фыркнул. Приняв это за одобрение, А.Беттик наполнил наши бокалы.

Подали закуску — запеченный в углях шашлычок из цыплят и нежные ломтики сырой говядины под соусом. Силен, кроме того, пододвинул к себе стоявший на его конце стола паштет из печени с листьями мандрагоры. Я поднял с тарелки украшенную резьбой крышку, попробовал цыплячье крылышко и нашел его восхитительным.

Несмотря на весьма почтенный возраст, лет восемьсот, а может, и все девятьсот, Мартин Силен, едва ли не самый старый на свете человек, отличался завидным аппетитом. Когда он набросился на говядину, я заметил, как сверкнули ослепительно-белые зубы; интересно, они искусственные или палеореконструированы? Вероятно, второе.

Внезапно я осознал, что жутко голоден. Аппетит разыгрался то ли после несостоявшейся казни, то ли после прогулки по городу и проникновения в башню с кораблем. Несколько минут в комнате царила тишина, которую нарушали только шаги андроидов, потрескивание свечей да звон ножей и вилок; время от времени тихонько завывал ветер.

Андроиды убрали закуску и подали дымящийся суп из мидий.

— Я так понял, ты уже успел познакомиться с кораблем? — справился Силен.

— Да. Это и вправду корабль Консула?

— А чей же еще? — Силен махнул рукой андроиду, и нам принесли горячий, прямо из печи, хлеб. От него исходил чудесный аромат, который смешивался с ароматом мидий и запахом осенней листвы с улицы.

— И с его помощью, значит, я должен спасти девочку?

Честно говоря, я ждал, что поэт спросит, какое решение я принял. Вместо этого он поинтересовался:

— Что ты думаешь об Ордене?

— Об Ордене? — недоуменно переспросил я. Моя рука с ложкой замерла на полпути ко рту. Силен молча ждал. Я опустил ложку и пожал плечами. — По правде сказать, я о нем почти не думаю.

— Даже после того, как тебя приговорили к смерти?

Я не стал делиться своими соображениями насчет того, что приговором обязан не столько Ордену, сколько гиперионскому правосудию.

— Моя жизнь никак не зависела от Ордена.

Поэт кивнул и пригубил вино.

— А от Церкви?

— Не понял, сэр.

— От Церкви твоя жизнь тоже не зависела?

— Пожалуй, да. — Я догадывался, что отвечаю, будто скованный от смущения подросток, однако эти вопросы казались куда менее важными, чем тот, который поэт задал мне при первой встрече и ответа на который, очевидно, ждал.

— Я помню тот день, когда мы впервые услышали об Ордене. Через несколько месяцев после исчезновения Энеи. На орбите Гипериона появились звездолеты Церкви, десантники захватили Ките, Порт-Романтик, Эндимион вместе с университетом и все прочие крупные города и космопорты. Однако они не задержались, улетели куда-то на боевых скиммерах; далеко не сразу мы сообразили, что им нужны крестоформы.

Я кивнул. Пока ничего нового. Захват плато Пиньон, где водились крестоформы, был последней крупной операцией, которую осуществила дряхлеющая Церковь Войска Ордена появились на Гиперионе почти полтора столетия спустя — оккупировали всю планету, очистили от жителей Эндимион и другие города вблизи плато…

— Корабли, залетавшие в те годы на Гиперион, доставляли новости, от которых шла кругом голова, — продолжал Силен. — Церковь распространяла свое влияние на миры Великой Сети, потом на планеты Окраины…

Андроиды убрали тарелки из-под супа и подали птицу под горчичным соусом и печеную рыбу с икрой.

— Утка? — на всякий случай уточнил я.

Поэт оскалил свои реконструированные зубы.

— По-моему, в самый раз после твоих недавних…, э…, испытаний.

Я вздохнул и тронул вилкой мясо. На глаза неожиданно навернулись слезы. Я вспомнил, как изнывала от нетерпения Иззи… Неужели это было неделю назад? Кажется, прошла целая вечность. Я поглядел на Мартина Силена, попытался представить, как он справляется со своими воспоминаниями. Когда ты помнишь о том, что было столетия назад, разве можно сохранить разум? Поэт перехватил мой взгляд и усмехнулся. В который уже раз я спросил себя, не безумен ли мой сотрапезник.

— Итак, мы узнали про Орден и стали задумываться, каково нам придется под его властью. — Поэт жевал и говорил одновременно. — Теократия! В эпоху Гегемонии никто не мог вообразить чего-либо подобного. В ту пору религия была личным делом каждого — я, к примеру, принадлежал к дюжине конфессий и сам основал пару-тройку новых вероисповеданий. — Он пристально поглядел на меня. — Ну да тебе все это известно. Ты же слышал «Песни».

Я промолчал.

— Большинство моих знакомых составляли дзен-гностики. От дзена в той вере было больше, чем от христианства; впрочем, и то и другое на деле являлось профанацией. Паломничества предпринимались для развлечения. Путешествие по святым местам с путеводителем в руках. Дерьмо собачье! — Силен хмыкнул. — Гегемония никогда по-настоящему не связывалась с религией. От идеи объединить гражданские общественные установления с религиозными принципами попахивало варварством; такое годилось разве что для Кум-Рияда или какого-нибудь другого захудалого мирка на Окраине. А затем явился Орден — метод кнута и пряника, крестоформ надежды…

— Орден не правит, — заметил я. — Он советует.

— Вот именно, — согласился старик, тыкая в мою сторону вилкой. Между тем А.Беттик подлил ему вина. — Орден советует, а не правит. На сотнях миров Церковь наставляет своих прихожан, а Орден помогает советами. Но христианин, который хочет воскреснуть, ни за что не пропустит мимо ушей советы Ордена и обязательно прислушается к наставлениям Церкви, верно?

Я передернул плечами. К тому, что за всем на свете стоит Церковь, люди ныне привыкают сызмальства.

— Но ты не христианин, Рауль Эндимион, и не желаешь воскресать. Правильно?

Я посмотрел на поэта. Внезапно у меня возникло ужасное подозрение: «Он сам признался, что давно следит за мной. Если ему удалось похитить человека из тюрьмы, значит, он в сговоре с властями. Может, это он организовал приговор и казнь, а сейчас устроил мне какую-то хитрую проверку?» — Весь вопрос в том, — продолжал Силен, игнорируя мой испепеляющий взор, — почему ты не христианин? Почему не желаешь воскресать? Разве жизнь не доставляет тебе удовольствия?

— Доставляет, — процедил я сквозь зубы.

— Однако ты не принял крест. Отказался от дара вечной жизни.

Я положил вилку на стол. Андроид истолковал это движение как признак того, что я закончил есть, и убрал нетронутую утку.

— Я отказался от крестоформа! — Какими словами поведаешь о чувствах, передававшихся из поколения в ! поколение среди кочевников, которых когда-то изгнали с родных земель? О яростном стремлении к независимости? О скептицизме и привычке проверять теорию практикой, обо всем том, что дало мне образование? Лучше и не пытаться.

— Мартин Силен кивнул, словно удовлетворился моим объяснением.

— По-твоему, крестоформ и благодать, которая нисходит на истинного христианина при заступничестве католической церкви — не одно и то же?

— Для меня крестоформ — обыкновенный паразит! — воскликнул я и подивился ненависти, прозвучавшей в моем голосе.

— А может, ты просто испугался, что потеряешь…, гм…, свои мужские достоинства?

Андроиды принесли двух шоколадных лебедей, наполненных трюфелями. Я к своему даже не прикоснулся. В «Песнях» рассказывалось о священнике Поле Дюре, который обнаружил на плато Пиньон племя дикарей-бикура и выяснил, что они дожили до наших дней благодаря сим-биоту-крестоформу, подаренному якобы легендарным Шрайком.

Крестоформ действовал на бикура приблизительно так же, как и на тех, кто пользуется им сегодня, однако Поль Дюре отметил побочные эффекты — необратимое разрушение мозга и отмирание половых органов. Бикура, все до единого, были придурковатыми евнухами.

— Нет, — ответил я. — Мне известно, что Церковь решила эту проблему.

— Ты прав. — Силен усмехнулся и стал похож на мумифицированного сатира. — Однако необходимо причаститься и пройти воскрешение под надзором Церкви. Иначе тебя ожидает участь бикура.

Я кивнул. На протяжении столетий множество людей пыталось украсть секрет бессмертия. До того как войска Ордена оцепили Пиньон, в окрестностях плато процветала контрабанда. Кое-кто выкрадывал крестоформы из монастырей. Результат, впрочем, оставался одним и тем же — человек лишался разума и пола. Тайной крестоформа владела только Церковь.

— Ну так что?

— Почему же ты отказался, мой мальчик? Неужели тебе показалось, что исповеди и десятина — слишком высокая цена за бессмертие? Миллиарды людей решили иначе.

— Другие могут делать что угодно, — проговорил я после продолжительной паузы. — У них своя жизнь, а у меня — своя.

Признаться, я и сам не понял, что хотел сказать, однако поэт вновь кивнул. Когда он расправился с лебедем, андроиды убрали тарелки и принесли кофе.

— Ладно. Ты думал над моим предложением?

Вопрос показался мне настолько абсурдным, что я с трудом удержался от смеха.

—Да.

— И что?

— Хочу кое-что выяснить. — Силен молча ждал продолжения. — Чего ради я должен соглашаться? Вы упоминали о том, что без документов я никто. Между прочим, в города я соваться и не собираюсь. Отсидеться на болотах куда проще, чем бежать с Гипериона с вашей малолетней подружкой. И потом, власти считают, что я мертв, поэтому никому и в голову не придет искать Рауля Эндимиона, и он совершенно спокойно может вернуться к своим родичам. Правильно? Так с какой стати мне браться за это дело?

— А с такой, — ухмыльнулся поэт. — Ты ведь хочешь быть героем, верно?

Я презрительно фыркнул и положил руки на скатерть, на фоне которой мои пальцы выглядели мясистыми обрубками.

— Ты хочешь быть героем, — повторил Силен. — Одним из тех, кто творит историю, а не просто наблюдает за событиями, которые обтекают его, словно вода — лежащий на ее пути камень.

— Не понимаю, о чем вы толкуете. — Естественно, я все прекрасно понимал, за исключением одного — откуда он так хорошо меня знает?

— Я тебя знаю, — произнес Мартин Силен, словно угадав, о чем я думаю.

Пожалуй, стоит сказать, что мысль о телепатии мне в голову не приходила. Во-первых, я не верю в телепатию — точнее, не верил тогда; а во-вторых, я догадывался, что дело тут скорее в бесценном опыте. Человек, проживший без малого тысячу стандартных лет, даже если он выжил из ума, наверняка способен практически безошибочно читать выражения лиц и «язык тела».