Глава 7

Доктор Кейт Нойман сходила с ума Она вышла из детского отделения, прошла через изолятор, где выздоравливали ее восемь больных гепатитом В, постояла перед никак не обозначенной комнатой дай умирающих младенцев, заглянув при этом в окошко и стукнув кулаком по косяку, после чего стремительно направилась в сторону ординаторской.

Помещения бухарестской Первой окружной больницы напоминали Кейт старую переплетную фабрику в Массачусетсе, где она как-то проработала целое лето, чтобы хватило на учебу в Гарварде те же коридоры, выкрашенные в грязно-зеленый цвет, такой же потрескавшийся и замызганный линолеум, такие же гнусные люминесцентные лампы, дающие неровный жидкий свет, прохаживающиеся по вестибюлю мужчины того же пошиба — с небритыми физиономиями, развинченными походками и самодовольными, похотливыми взглядами искоса.

Кейт Нойман была сыта по горло. Прошло шесть недель с тех пор, как она приехала в Румынию для «короткой консультационной поездки»; сорок восемь часов с того времени, как она спала, и почти двадцать четыре часа после того, как она принимала душ. Сколько дней она не выходила на улицу, на солнце, — и не сосчитать, а с того момента, как она видела умирающим последнего ребенка из комнаты без таблички, прошло лишь несколько минут. Для Кейт Нойман всего этого было достаточно.

Она ворвалась в дверь ординаторской и остановилась, тяжело дыша, оглядывая обращенные к ней озадаченные лица. Врачи в основном были смуглолицые мужчины, многие — в хирургических костюмах не первой свежести и с жиденькими усиками. Их сонный вид не вводил Кейт в заблуждение, поскольку она знала, что долгое пребывание в палатах здесь ни при чем: большинство врачей имели короткий рабочий день и недосыпали они лишь из-за того, что вели так называемую ночную жизнь в послереволюционном Бухаресте. На дальнем конце кушетки Кейт заметила синие джинсы и почувствовала облегчение оттого, что вернулся ее румынский приятель и переводчик Лучан Форся, но тут человек подался вперед, и она увидела, что это не Лучан, а всего лишь американский священник, которого дети называли «отцом Майком», и гнев, подобно черной приливной волне, вновь захлестнул Кейт.

Заметив у бака с горячей водой администратора больницы, господина Попеску, она обрушила свое негодование на него.

— Сегодня мы потеряли еще одного ребенка. Еще одного ребенка не стало. Девочка умерла совершенно бессмысленно, мистер Попеску.

Круглолицый администратор взглянул на нее, моргнул и помешал ложечкой свой чай. Кейт была уверена, что он ее понимает.

— Не хотите ли узнать, из-за чего? — спросила она. Двое педиатров начали пробираться к выходу, но Кейт встала в дверном проеме, подняв руку жестом регулировщика.

— Все должны это услышать, — тихо сказала она, не отрывая взгляда от Попеску. — Неужели никто не хочет знать, почему мы потеряли сегодня еще одного ребенка?

Администратор облизнул губы.

— Доктор Нойман... вы... наверное... очень устали, да? Кейт не сводила с него глаз.

— Мы потеряли маленькую девочку в девятой палате. — Голос у нее был таким же безжизненным, как и взгляд. — Она умерла от эмболии, потому что кто-то небрежно делал внутривенное вливание... чертовски простое, рутинное вливание... и толстая сестра, от которой несет чесноком, вогнала пузырек воздуха прямо в сердце ребенку.

— Imi pare foarte rau, — пробормотал господин Попеску, — nu am inteles.

— Черта с два не понимаете, — бросила Кейт, почувствовав, что ее гнев превращается во что-то острое, хорошо заточенное. — Отлично все понимаете.

Она повернулась и окинула взглядом дюжину медиков, уставившихся на нее.

— Вы все понимаете. Эти слова очень легко понять... Небрежность, халатность, неряшливость! Это уже третий за месяц ребенок, которого мы теряем лишь из-за дурацкой некомпетентности.

Она взглянула в лица стоявших ближе всех педиатров.

— А вы где были?

Тот, что повыше, повернулся к своему коллеге и с ухмылкой сказал что-то шепотом по-румынски. Слова «tiganesc» и «corcitura» прозвучали вполне отчетливо.

Кейт шагнула к нему, подавляя в себе желание врезать прямо по густым усам.

— Я знаю, что девочка была цыганской полукровкой, дерьмо ты собачье.

Она сделала еще один шаг, и, хоть румын был дюймов на пять выше ее и фунтов на семьдесят тяжелее, он вжался в стену.

— Еще я знаю, что вы продаете выживших детей американским проходимцам, которые рыщут вокруг, — сказала Кейт педиатру, нацелив палец так, будто собиралась проткнуть ему грудь. В следующее мгновение она отвернулась, словно ее оттолкнул исходивший от него запах. — И остальные чем занимаются, я тоже знаю. — Ее исполненный отвращения голос звучал настолько измученно, что она сама еле его узнавала. — Самое меньшее, что вы могли сделать, — это спасти больше детей...

Двое стоявших у входа педиатров торопливо выскочили из ординаторской. Другие врачи тоже оставили чай и потихоньку покинули помещение. Попеску подошел ближе и сделал попытку прикоснуться к руке Кейт, но передумал.

— Вы очень устали, мисс Нойман...

— ДокторНойман, — произнесла Кейт, не поднимая глаз, — и если, Попеску, уход в палатах не станет лучше, если еще хоть один ребенок умрет из-за небрежности, ей-богу я пошлю доклад в ЮНИСЕФ, Общество по усыновлению и спасению детей и во все прочие организации, на которых вы греете руки... Такой доклад, что вы от американцев впредь гроша ломаного не получите и ваши ненасытные друзья пошлют вас в то место, которое нынче заменяет в Румынии ГУЛАГ.

Попеску покраснел, побледнел, опять покраснел, попытался на ощупь поставить чашку на стол сзади, уронил ее, и, прошипев что-то по-румынски, шаткой походкой вышел.

Кейт Нойман постояла еще немного, по-прежнему упершись взглядом в пол, потом подошла к столу, подняла чашку и поставила ее в нишу над баком с горячей водой. Почувствовав утомление, накатывающее медленными волнами, она закрыла глаза.

— Ваша работа здесь почти закончена? — подал голос американец.

Кейт отреагировала незамедлительно. Бородатый священник все еще сидел на кушетке; его синие джинсы, серая футболка и кроссовки выглядели неуместно и несколько нелепо.

— Да. Еще неделя — и я уеду при любом раскладе. Священник кивнул, допил чай и отставил кружку с отбитыми краями.

— Я наблюдал за вами, — мягко сказал он. Кейт посмотрела на него. Она всегда недолюбливала верующих, а целомудренные попы раздражали ее больше всего. Священники казались ей бесполезным анахронизмом — колдунами, сменившими страшные маски на белые стоячие воротнички, расточающими фальшивую заботу, стервятниками, вьющимися над больными и умирающими. Кейт осознала, насколько она устала.

— А я за вами не наблюдала, — тихо сказала она, — но видела, как вы общаетесь с только что поступившими детьми. Дети к вам тянутся.

Отец О'Рурк кивнул.

— А вы спасаете им жизнь.

Он подошел к окну и отодвинул плотные шторы. Насыщенный свет вечернего солнца залил комнату, возможно, впервые за несколько лет.

Кейт моргнула и потерла глаза.

— Смотрите-ка, доктор Нойман, совсем как днем. Я бы с вами прошелся.

— Нет необходимости... — начала было Кейт, пытаясь рассердиться на него за столь самоуверенный тон, но не смогла. Эмоций у нее осталось не больше, чем заряда в подсевшем аккумуляторе.

— Хорошо, — сказала она.

Они вместе вышли из больницы навстречу бухарестскому вечеру.

Глава 8

Обычно Кейт добиралась до свой квартиры на такси уже затемно, но сейчас они шли пешком и она жмурилась от густого вечернего света, падающего на стены домов. Ей сейчас казалось, будто раньше она никогда не видела Бухареста.

— Значит, вы остановились не в отеле? — спросил священник.

Кейт стряхнула с себя задумчивость.

— Нет Фонд снял для меня небольшую квартирку на улице Штирбей Водэ. — Она назвала адрес.

— А... — произнес он. — Это прямо рядом с садом Чишмиджиу.

— Рядом с чем? — переспросила Кейт.

— Сад Чишмиджиу. Одно из моих любимых мест в городе.

Кейт покачала головой.

— Ни разу не была. — Она криво улыбнулась, — Не слишком-то много я видела с тех пор, как сюда приехала. Вне больницы я провела всего три дня, да и те проспала.

— А когда вы приехали? — спросил он. Сейчас они шли по оживленному бульвару Бэлческу и Кейт заметила, что он прихрамывает. Здесь, на тротуаре возле университета, тени были более глубокими, а воздух прохладный.

— Гм... четвертого апреля. О Господи.

— Понимаю, — сказал отец О'Рурк. — В больнице день кажется неделей. Неделя — вечностью.

Когда они дошли до площади Виктории, Кейт вдруг остановилась и нахмурилась.

— Какое сегодня число?

— Пятнадцатое мая, — ответил священник. — Среда.

— Я обещала в ЦКЗ вернуться к двадцатому. Они прислали мне билеты. Совсем забыла, что уже так скоро...

Она тряхнула головой и обвела взглядом площадь. Позади виднелась церковь Крецулеску, вся в лесах, через которые проглядывали пулевые выбоины на закопченном фасаде. Дворец Республики на противоположной стороне получил еще более серьезные повреждения. Над входом с колоннами висели красные и белые флаги, но двери и разбитые окна были заколочены досками. Справа находился отель «Атене-палас», который функционировал, но некоторые окна зияли провалами, а строчки пулевых отверстий напоминали шрамы от иглы на коже наркомана.

— ЦКЗ, — произнес О'Рурк. — Так вы из Атланты?

— Из Боулдера в Колорадо, — ответила Кейт. — Головная контора все еще в Атланте, но несколько лет это были центры контроля за заболеваниями. Филиал в Боулдере появился сравнительно недавно.

Они пересекли площадь Виктории на зеленый свет и пошли по Штирбей Водэ. Перед отелем «Букурешты» на них налетели три цыганки, и целуя собственные руки, протягивая младенцев и похлопывая Кейт по плечу, повторяли:

— Рог la bambina... For la bambina...

Eейт полезла в карман, но отец О'Рурк уже наскреб мелочи для каждой. Цыганки скорчили физиономии, увидев монеты, бросили что-то на своем наречии и поспешили вновь занять места перед отелем. За всем этим безразлично наблюдали от входа валютчики в джинсах и кожаных куртках.

Штирбей Водэ была поуже, но также забита громыхающими по булыжнику и разбитому асфальту дешевыми «дачиями», «мерседесами» и БМВ, принадлежавшими местной мафии. Кейт снова обратила внимание на легкую хромоту священника, однако решила ничего не спрашивать. Вместо этого она поинтересовалась:

— А вы откуда? — прикидывая, стоит ли добавлять «святой отец», но у нее язык не повернулся. Улыбка тронула уголки губ священника.

— Орден, в котором я работаю, располагается в Чикаго, и здесь я выполняю поручения Чикагской епархии, хотя уже довольно давно не бывал там. В последние годы я много времени провел в Центральной и Южной Америке А еще раньше — в Африке.

Кейт взглянула влево, узнала улицу Тринадцатого декабря и сообразила, что до дому ей осталось один-два квартала. При свете дня улица имела совсем иной вид, чем обычно.

— Значит, вы что-то вроде специалиста по третьему миру, — сказала она, чувствуя себя слишком усталой, чтобы сосредоточиться на разговоре, но английская речь доставляла ей удовольствие.

— Что-то вроде, — согласился отец О'Рурк.

— И вы специализируетесь на сиротских приютах по всему миру?

— Не совсем. Если у меня и есть специальность, то это дети. То есть я стараюсь отыскивать их в приютах и больницах.

Кейт понимающе кивнула. Лучи света, отразившись от зданий, упали на несколько ореховых деревьев вдоль улицы, окутав их золотисто-оранжевым ореолом. Воздух был насыщен типичными для любого крупного восточноевропейского города запахами — неочищенные выхлопные газы, сточные воды, гниющие отходы, — но в прохладном вечернем ветерке ощущалась и свежесть зелени вперемешку с ароматом цветов.

— Неужели на улице здесь может быть так хорошо? Кажется, за все время мне запомнились только дождь и холод, — тихо сказала Кейт.

Отец О'Рурк улыбнулся.

— Погода с начала мая почти летняя. А деревья на улицах к северу отсюда — просто что-то невероятное. Кейт остановилась.

— Номер пять. Это мой дом. — Она протянула руку. — Ну что ж, спасибо за прогулку, за беседу... м-м-м... святой отец.

Священник смотрел на нее, не подавая руки. Выражение его лица казалось несколько непонятным, замкнутым, будто он спорил о чем-то сам с собой. Кейт впервые заметила, какие у него удивительно ясные серые глаза.

— Парк там, недалеко, — сказал О'Рурк, показывая вдоль Штирбей Водэ. — Меньше квартала отсюда. Вход в парк трудновато заметить, если не знаешь, где он. Я понимаю, вы измотаны, но...

Кейт действительно чувствовала себя как выжатый лимон, да и настроение было паршивое. Кроме того, этот целомудренный поп в джинсах нисколько ее не соблазнял, несмотря на поразительно красивые глаза. И все же впервые за несколько недель она говорила не о медицине и с удивлением поймала себя на том, что не испытывает желания закончить прогулку.

— Да-да, конечно, — сказала она. — Покажите мне парк.

Сад Чишмиджиу напомнил Кейт ее собственные представления о том, каким когда-то, десятки лет тому назад, был Центральный парк в Нью-Йорке, еще до того, как по ночам в нем воцарилось насилие, а днем — суета;

Чишмиджиу был настоящим городским оазисом, потаенной жизнью деревьев, воды, цветов и игры света в листве.

Они прошли через узкую калитку в высоком заборе, которую Кейт прежде не замечала, спустились по лестнице между высоких валунов и оказались в лабиринте мощеных тропок и булыжных дорожек. Несмотря на обширные размеры, от всех уголков парка веяло уютом: ручеек, протекающий под каменным арочным мостиком, переходящий затем в широкую тенистую заводь; неухоженная длинная лужайка, явно нетронутая косой садовника и радующая глаз буйством диких цветов; игровая площадка, звенящая голосами детей, одетых еще по-зимнему; длинные скамейки с бабушками, присматривающими за ними, каменные столы и лавки, на которых собравшиеся кучками мужчины наблюдали за шахматной игрой; украшенный разноцветными огнями ресторан на островке; звуки смеха над водой.

— Чудесно, — сказала Кейт.

Миновав шумную детскую площадку, они прошлись по восточному берегу заводи, взошли на бетонный мостик и остановились, чтобы понаблюдать за парочками, катавшимися на лодках внизу.

Отец О'Рурк кивнул и облокотился на парапет.

— Всегда проще видеть в чем-то лишь одну сторону. Бухарест, возможно, и трудно полюбить, но у него есть и свои прелести.

Кейт смотрела на проплывающую внизу парочку: молодой человек сражался с тяжелыми веслами, стараясь в то же время выглядеть непринужденно, а его девушка откинулась на носу в томной — или казавшейся ей томной — позе. На вид лодка имела такие же размеры, что и спасательная шлюпка QE-2, и казалась такой же легкой в управлении. Парочка уже почти скрылась за поворотом, когда взмокшему молодому человеку пришлось, ругнувшись, навалиться на весла, дабы избежать столкновения с водным велосипедом.

— Такое впечатление, что и Чаушеску, и революция были давным-давно, правда? — сказала Кейт. — Трудно поверить, что этим людям пришлось так долго прожить при одном из жесточайших диктаторов в мире.

Священник кивнул.

— А вы видели новый президентский дворец и бульвар Победы Социализма?

Кейт попыталась напрячь свои уставшие извилины.

— Кажется, нет, — ответила она.

— Вам обязательно надо посмотреть до отъезда, — сказал отец О'Рурк.

По отстраненному взгляду его серых глаз могло показаться, что в душе он ведет какой-то внутренний диалог.

— Это новый район Бухареста, что он построил? Священник снова кивнул.

— Он напоминает мне архитектурные опусы, которые Альберт Шпеер делал для Гитлера. — Голос его звучал очень тихо. — Берлин в том виде, каким он должен был стать после окончательного триумфа Третьего рейха. А президентский дворец, возможно, крупнейшее жилое здание в мире... только сейчас там никого не осталось. Новый режим никак не сообразит, какого черта с ним делать. А весь бульвар — это нагромождение белоснежных конторских и жилых комплексов — частично Третий рейх, частично «корейская готика», частично Римская империя. Они уничтожают то, что когда-то было красивейшей частью города, как боевые машины марсиан. Старые постройки по соседству исчезли навсегда... сгинули, как сам Чаушеску. — Он потер щеку. — Не хотите немного посидеть?

Они подошли к скамейке. Закат уже совсем погас, отсвечивая лишь в самых высоких облаках, но сумерки плавно переходили в медленное, теплое угасание вечера поздней весны. Несколько фонарей освещали длинную, извилистую дорожку.

— У вас нога разболелась, — заметила Кейт. Отец О'Рурк улыбнулся.

— Эта нога не может болеть. — Он приподнял левую штанину над длинным носком, и постучав по розовому пластику протеза, добавил:

— До колена. А то, что выше, иногда может чертовски болеть.

Кейт закусила губу.

— Авария ?

— В некотором роде. Что-то типа аварии в масштабах страны. Вьетнам.

Невероятно, удивилась Кейт. Во время войны она еще ходила в школу, а священник, на ее взгляд, был чуть ли не моложе ее. Теперь она повнимательнее всмотрелась в его лицо над темной бородой и, разглядев паутинку морщинок вокруг глаз, впервые по-настоящему увидела этого человека, придя к выводу, что ему, по всей вероятности, сорок с небольшим.

— Мне очень жаль, что так случилось, — сказала она.

— Мне тоже, — засмеялся священник.

— Мина? — В интернатуре Кейт познакомилась с одним блестящим врачом, специализировавшимся при Комиссии по делам ветеранов.

— Не совсем, — ответил О'Рурк.

В его голосе не слышалось неловкости или неуверенности, с чем Кейт приходилось сталкиваться во время бесед с некоторыми ветеранами Вьетнама. «Какие бы кошмары ни мучили его из-за войны, — подумала она, — сейчас он свободен от них».

— Я был тоннельной крысой, — сказал О'Рурк. — Нашел там одного из НВА, а он оказался не просто покойником, а миной-ловушкой.

Кейт не имела понятия, что такое «тоннельная крыса», но спрашивать не стала.

— В больнице вы с детьми просто чудеса творите, — сказал священник. — После нашего появления в два раза снизилась смертность от гепатита.

— Все равно пока не слишком здорово, — откликнулась Кейт.

Заметив нотку раздражения в своем голосе, она сделала глубокий вдох. Следующая фраза прозвучала гораздо мягче:

— А вы сколько уже в Румынии... м-м-м... Он поскреб бороду.

— Почему бы вам не называть меня Майком? Кейт хотела что-то сказать, но остановилась в замешательстве. «Майк» было ненамного лучше, чем «святой отец». Священник усмехнулся.

— Ладно, а если просто О'Рурк? В армии вполне проходило.

— Хорошо... мистер О'Рурк, — сказала она, протянув руку. — Нойман.

Рукопожатие у него было твердым, но Кейт подспудно ощутила в нем деликатность.

— Хорошо, миссис Нойман. Отвечаю на вопрос... В Румынии я бывал наездами в течение последних полутора лет.

— И все это время имели дело с детьми? — удивилась Кейт.

— В основном.

Он подался вперед, машинально поглаживая колено. Мимо проплыла еще одна лодка. От ресторана на острове донеслась рок-музыка, какие-то неразборчивые слова.

— Первым делом надо было перевести особенно больных детей в больницы... Ну, вы знаете, какие условия в государственных детских домах.

Кейт дотронулась до отяжелевших век. К ее удивлению, болезненное ощущение измотанности постепенно отступало, сменяясь обычной усталостью.

— Больницы немногим лучше, — заметила она. Отец О'Рурк не смотрел на нее.

— Больницы для партийной элиты гораздо лучше. Вы их видели ?

— Никогда.

— Их нет в официальном списке Минздрава. И вывесок на них нет. Но медицинское обслуживание и оборудование в них на порядок опережают то, что вы наблюдали в районных больницах, где работали.

Кейт повернула голову, чтобы посмотреть на прогуливающуюся под ручку пару. Между ветвями над дорожкой сгущалась темнота.

— Но ведь в этих элитных больницах нет детей, мистер О'Рурк?

— Брошенных детей нет. Лишь несколько откормленных малышей с тонзиллитом.

Парочка скрылась за поворотом извилистой дорожки, но Кейт продолжала смотреть в том же направлении. Жизнерадостные звуки парка, казалось, таяли вдали.

— Черт побери, — тихо прошептала она. — И что же нам делать? Шесть с лишним сотен этих самых государственных учреждений... Двести тысяч, а то и больше детей в них... Пятьдесят процентов заражено гепатитом В, почти столько же в некоторых из этих гнусных дыр дают положительные анализы на ВИЧ. Что делать, мистер О'Рурк?

Священник разглядывал ее лицо при угасающем свете.

— Деньги и помощь с Запада уже кое-кому помогли. Кейт лишь фыркнула.

— Да-да, — подтвердил О'Рурк. — Детей больше не загоняют в клетки, как раньше, когда я приехал сюда с миссией, организованной Вернором Диконом Трентом.

— Конечно, — согласилась Кейт. — Теперь они брошены на произвол судьбы и растут прикованными к чистым железным кроваткам.

— А еще остается надежда на усыновление... — начал священник.

Кейт повернулась к нему.

— И вы тоже участвуете в этой гадкой комедии? Вы поставляете здоровых румынских детей этим отъевшимся на говядине новообращенным американским ублюдкам? В этом-то и состоит ваша роль?

Отец О'Рурк не отреагировал на эту вспышку гнева. Его лицо оставалось безмятежным. Когда он заговорил, голос его звучал мягко.

— Вы хотите, миссис Нойман, узнать мою роль во всем этом?

Кейт чувствовала, как внутри у нее поднимается волна ярости. Дети страдают, умирают тысячами... десятками тысяч... а этот анахронизм со стоячим воротничком участвует в Большом Детском Базаре, чисто коммерческом предприятии, которым заправляют убийцы и бывшие стукачи, составляющие костяк гнусной мафии этой страны.

— Да, — наконец произнесла она, справившись с собой. — Объясните мне вашу роль.

Не говоря больше ни слова, отец О'Рурк поднялся со скамейки и повел ее из парка в темноту города.

Глава 9

Питешти выглядел стеной огня в ночи. На многие мили вдоль горизонта на северо-востоке протянулась стена перегонных вышек, резервуаров, охлаждающих башен, ажурных лесов, и пламя вздымалось от тысячи клапанов, темных куполов, черных зданий. Это был город нефтепереработки, насколько знала Кейт, но, когда они подъезжали к нему, он показался ей преисподней.

Из парка они дошли до здания ЮНИСЕФ, где располагалась комната О'Рурка, и здесь он переоделся. Свое одеяние он назвал «костюмом ниндзя для священника»: черная рубаха, черное пальто, черные брюки, стоячий воротничок. Он посадил Кейт в маленькую «дачию», стоявшую за готическим зданием, и они с грохотом покатили по мощеным кирпичом и булыжником мостовым к отелю «Лидо» на бульваре Генерала Магеру. Не останавливаясь, О'Рурк свернул на улицу Росетти и обогнул квартал, каждый раз притормаживая возле затемненного отеля.

— А что мы... — начала было Кейт, когда они в третий раз медленно проезжали мимо.

— Подождите... вот, — указал О'Рурк.

Из отеля вышла пара, судя по одежде — с Запада; они разговаривали с высоким мужчиной в кожаном пальто. Потом все трое уселись на заднее сиденье «мерседеса», стоявшего у тротуара там, где стоянка запрещена. О'Рурк свернул в тень под деревьями на улице Франклин и выключил габаритные огни. Мгновение спустя, когда «мерседес» влился в поредевший поток машин, он последовал за ним.

— Ваши друзья? — спросила Кейт, которой не очень-то понравились эти шпионские игры.

Зубы О'Рурка казались очень белыми на фоне бороды.

— Конечно, американцы. Я знал, что они встречаются с этим парнем примерно в это время.

— По поводу усыновления?

— Точно.

— И вы в этом участвуете?

О'Рурк метнул в ее сторону быстрый взгляд.

— Еще нет.

Они следовали за «мерседесом» по бульвару Генерала Магеру, пока он не перешел в бульвар Николае Вэлческу, затем в западном направлении от круговой развязки Университетской площади по широкому бульвару Республики, перешедшему в бульвар Георгиу-Дежа. Переехав через забетонированный канал, который когда-то был рекой Дымбовицей, они продолжали путь на запад через район жилых домов сталинского типа и электронных заводов, улицы были широкими, с многочисленными глубокими выбоинами и почти пустыми, если не считать отдельных прохожих в темной одежде, случайных такси да громоздких троллейбусов. Скорость здесь была ограничена пятьюдесятью километрами, но «мерседес» вскоре разогнался до сотни, и О'Рурку пришлось подстегнуть свою «дачию», чтобы не отстать.

— Вас остановит полиция, — сказала Кейт. Священник кивком указал на бардачок, — Там четыре пачки «Кента» для такого случая. — Он вывернул руль, чтобы не наехать на пешеходов, стоявших посреди бульвара. Улицу заливал слабый желтый свет очень редких натриевых фонарей.

Внезапно мрачные жилые кварталы поредели, потом вообще исчезли, и они оказались за городом, разогнавшись еще быстрее, чтобы не потерять из виду габаритных огней «мерседеса». Кейт успела разглядеть промелькнувший знак:

«А-1, AUTOSTRADA BUCURESTI PITESTI, PITESTI, 113 KM».

Iоездка заняла чуть меньше часа, и все это время они почти не разговаривали: Кейт была настолько вымотана, что с трудом ворочала языком, а О'Рурк, по-видимому, предавался своим мыслям. Дорога представляла собой некое подобие американской автострады между штатами, но совершенно разбитой и без обочины. Местность по сторонам дороги была гораздо темнее, и лишь кое-где в отдалении от шоссе виднелись деревни, но свет от них исходил хилый, как от нескольких керосиновых ламп.

Тем большим потрясением оказалась стена огня в ночи над Питешти.

«Мерседес» свернул в первое же ответвление от шоссе в сторону города, и О'Рурк прибавил скорость, чтобы сократить расстояние. Вскоре дорога вывела их на плохо освещенный проспект, а затем — на узкую улочку, совсем без света. Жилые кварталы здесь выглядели еще более зловеще, чем в Бухаресте; хотя не было и десяти вечера, через занавески просвечивали лишь несколько огоньков. Оштукатуренные здания освещались с обратной стороны неровным оранжевым сиянием, отражавшимся от низких туч. Кейт и О'Рурк закрыли окна в машине, но едкие испарения от нефтеперегонных заводов все равно проникали в салон, отчего слезились глаза и першило в горле. У Кейт снова мелькнула мысль об аде.

«Мерседес» свернул на еще более узкую улицу и остановился. О'Рурк прижал «дачию» к обочине сразу за перекрестком.

— И что дальше? — спросила Кейт.

— Оставайтесь здесь или пойдемте со мной, — ответил он.

Кейт выбралась из машины и пошла за священником через улицу к жилому массиву. С затемненных верхних этажей доносились звуки включенных радиоприемников или телевизоров. Весенний воздух был весьма прохладен, несмотря на адское сияние сверху. Лифт в подъезде не работал; они услышали шаги, гулко раздававшиеся на лестнице. О'Рурк жестом призвал Кейт поторопиться, и она вприпрыжку побежала за ним по ступенькам. Вверху раздавалась тяжелая поступь четырех человек, но О'Рурк шел почти неслышно. Кейт заметила, что он остался в своих кроссовках, и даже слегка улыбнулась, хоть и начинала задыхаться от напряжения.

Они остановились на шестом этаже, который в Америке считался бы седьмым. О'Рурк открыл дверь на лестничной площадке, и их обдало застарелыми кухонными запахами, не менее едкими, чем вонь от нефтеперегонки на улице. В узком коридоре эхом отдавались голоса.

О'Рурк попросил Кейт оставаться на месте, а сам бесшумно двинулся по коридору, сливаясь с тенью между тусклыми пятнами света. У нее невольно промелькнула мысль о поразительной точности выражения: «костюм ниндзя для священника».

Несмотря на его приказ или, вероятно, вследствие его, она пошла за святым отцом по коридору, останавливаясь в самых темных местах. Она уже примерно представляла, какую картину увидит у открытой двери квартиры, и предчувствие ее не обмануло.

Там стояли двое румын в кожаных куртках с четой американцев и переводили, одновременно споря о чем-то с жильцами квартиры — мужчиной и женщиной. Трое маленьких детей вцепились в юбку матери, а из открытой двери спальни доносился плач младенца. Квартирка была небольшой, захламленной и грязной, потертый ковер усеивали раскиданные горшки и кастрюли, словно ими только что играли детишки. В спертом воздухе стоял густой запах жареной пищи и грязных пеленок.

Кейт еще раз выглянула из-за косяка. О'Рурк был уже практически в квартире, но пока еще незамеченный спорившими в освещенной комнате людьми. Румыны, доставившие сюда американцев, представляли собой типичных мафиози: сальные волосы, один — с бандитскими усиками, другой — с трехдневной щетиной, в модных джинсах и шелковых рубахах под кожаными куртками, и оба имели наглый, вызывающий вид, знакомый Кейт по трем континентам.