— Комиссар Мегрэ?.. Я Васко, из парижской газеты «Журналь». Мы только что приехали, и нам сразу же повезло: мосье дал интереснейший материал…

Репортер показал на доктора Мишу, который сидел в углу, привалившись к спинке дивана.

— Машина «Пти Паризьен» все время шла рядом с нашей, но нам и тут повезло: она сломалась километрах в десяти от Конкарно…

Эмма спросила комиссара:

— Куда поместить пса?

— Неужели в доме не найдется для него места?..

— Можно положить в чуланчик, возле черного хода… Там мы обычно складываем пустые бутылки…

— Вот и отлично. Эй, Леруа! Позвоните ветеринару…

Всего час назад в кафе было пустынно, в зале царила какая-то напряженная, тревожная тишина. А сейчас фотограф в белом непромокаемом плаще двигал столы и стулья и умоляюще кричал:

— Одну минуточку! Не шевелитесь, прошу вас!.. Поверните морду пса ко мне!..

Снова и снова вспыхивал магний.

— А где Ле-Поммерэ? — спросил комиссар доктора Мишу.

— Он ушел вскоре после вас. Опять звонил мэр… Я думаю, он скоро будет здесь…

К девяти часам вечера кафе «Адмирал» превратилось в ротный командный пункт. Прибыли еще два репортера. Один из них за самым дальним столиком писал корреспонденцию. Время от времени сверху сбегал по лестнице фотограф.

— У вас не найдется девяностоградусного спирта?.. Мне необходимо срочно высушить пленки. Этот пес — просто чудо! Вы говорите, спирт бывает только в аптеке?.. И она уже закрыта? Не беда, для меня откроют…

В коридорчике у телефона какой-то журналист безразличным голосом диктовал в трубку:

— Мегрэ… Морис — Этьен — Грегуар… М-е-г-р-э… Передаю все имена. Мишу… Мишель — Ирэн — Шарлотта… Да не болото, а Шарлотта!.. Так, правильно. Надеюсь, мой материал пойдет на первой полосе? Скажите патрону, что это совершенно необходимо…

Растерявшийся от шума и сутолоки, Леруа с тоской искал глазами Мегрэ, словно мог уцепиться за него, как за якорь спасения. В уголке единственный заезжий коммивояжер вырабатывал маршрут завтрашней поездки. Он листал толстый путеводитель по департаменту и время от времени обращался к Эмме:

— Деревня Шоффье… Там, кажется, развито скобяное производство? Благодарю вас…

Ветеринарный врач вытащил из тела желтого пса десяток дробин и наложил на заднюю часть туловища тугую повязку

— Может быть, он и оправится! — сказал врач. — Эти звери невероятно живучи.

Из чуланчика было два выхода: во двор и на лестницу, которая вела в погреб. На гранитные плиты бросили охапку соломы, прикрыли ее старым одеялом и опустили на нее пса. Рядом положили кусок говядины, но пес к ней и не притронулся.

В собственном автомобиле прибыл мэр — холеный старик с белоснежной бородкой. Его движения были резки и порывисты. Он нахмурился, попав в прокуренную атмосферу гауптвахты, или, точнее, ротного командного пункта.

— Кто эти господа?

— Журналисты из Парижа… Мэр разбушевался:

— Восхитительно! Значит, завтра вся Франция будет болтать об этой дурацкой истории!.. Разумеется, ничего путного вы еще не нашли?

— Следствие продолжается! — проворчал Мегрэ таким тоном, каким обычно говорят: «Не ваше дело!».

Раздражением был пропитан далее воздух. Люди нервничали и не собирались этого скрывать.

— А вы, Мишу, почему не возвращаетесь домой?

Мэр презрительно щурился, трусость доктора бесила его.

— Если так будет продолжаться, через двадцать четыре часа всех охватит паника… Как я уже говорил, необходимо кого-нибудь арестовать… Безразлично кого, но сделать это нужно.

При этих словах мэр многозначительно покосился на Эмму.

— Я понимаю, что не могу вам приказывать, комиссар…

Но должен сказать, что нашей городской полиции вы отводите до смешного жалкую роль. А между тем, если последует еще одно убийство — одно-единственное! — мы окажемся перед катастрофой. Уже сейчас все чего-то ждут… Лавки, которые по воскресеньям обычно закрываются в девять часов, сегодня уже давным-давно на запоре. Дурацкая статья в «Фар де Брест» всполошила население…

Мэр говорил, не снимая с головы котелка. Потом он надвинул его на глаза и ушел, сказав на прощание:

— Прошу вас, господин комиссар, держать меня в курсе… Кроме того, напоминаю вам, что за все, что сейчас происходит, ответственность несете вы!

— Кружку пива, Эмма! — крикнул Мегрэ.

Журналистов становилось все больше. Ничто не могло помешать им останавливаться в «Адмирале», спускаться в кафе, болтать и звонить по телефону, наполняя весь дом шумом и суетой. Они то и дело требовали чернил и бумаги, задавали бесконечные вопросы Эмме, лицо которой было заплаканным и жалким.

За стеклами сгустилась ночь. Узенький снопик лунного света не освещал улицы, а лишь подчеркивал театральность лилового неба, покрытого тяжелыми тучами. И всюду грязь, липнущая к ногам, ибо в Конкарно — увы! — улицы не были вымощены.

— Ле-Поммерэ сказал вам, что вернется? — спросил Мегрэ доктора Мишу.

— Да… Он пошел домой обедать…

— А где он живет? — спросил журналист, которому нечем было заняться.

Доктор назвал адрес, а Мегрэ, пожав плечами, отвел в угол инспектора Леруа.

— У вас есть оригинал статьи, появившейся сегодня утром?

— Я только что его получил. Он у меня в комнате. Текст явно написан левой рукой, кто-то боялся, что его почерк узнают.

— Почтового штемпеля нет?

— Нет. Письмо было брошено в почтовый ящик, висящий на дверях редакции. На конверте написано: «Чрезвычайно важно»…

— Получается, что в восемь часов утра или немного позднее кто-то уже узнал об исчезновении Жана Сервьера, о том, что его машина брошена возле реки Сен-Жак и что на сиденье имеются пятна крови… Кроме того, он предвидел, что будут найдены следы большеногого…

— Просто невероятно! — вздохнул инспектор. — Что касается отпечатков пальцев, то я уже передал их в Сюрте по фототелеграфу. Они перерыли все картотеки и ответили мне, что таких отпечатков у них не имеется…

Ошибиться было невозможно: Леруа успел заразиться общей паникой, хоть и не в очень тяжелой форме. Гораздо сильнее был поражен этим вирусом Мишу. Изможденный доктор выглядел особенно нелепо рядом с самоуверенными, развязными журналистами в спортивных костюмах.

Доктор не находил себе места. Мегрэ спросил его:

— Почему вы не ложитесь спать?

— Еще рано… Я никогда не ложусь раньше часа. Показав золотые зубы, он пытается изобразить улыбку.

— Скажите откровенно, комиссар, что вы думаете обо всем этом?..

Над Старым городом светящиеся часы медленно пробили десять ударов. Комиссара позвали к телефону, звонил мэр.

— Ничего нового?

Неужели он все еще ждал нового несчастья?

Впрочем, стоило ли удивляться? Разве не ждал его и сам Мегрэ? Упрямо насупясь, комиссар пошел проведать желтого пса. Тот дремал, но когда комиссар вошел, открыл один глаз: в его взгляде теперь не было страха. Мегрэ погладил животное по голове и подложил соломы под его парализованные лапы.

В эту минуту к комиссару подошел хозяин «Адмирала».

— Как вы думаете, эти господа из газет долго пробудут здесь? Если да, то мне придется подумать о провизии… Ведь торговля на рынке начинается только с шести утра…

Мегрэ уставился своими большими глазами на середину лба хозяина, затем проворчал что-то неразборчивое и прошел мимо, словно не замечая его. Надо было привыкнуть к комиссару, чтобы не обижаться на подобные выходки, которые сбивали с толку всех, кто его не знал.

Стряхивая воду с плаща, вошел репортер «Пти Паризьен».

— Что, опять дождик?.. Что у тебя новенького, Гролэн?

Глаза молодого репортера сверкали. Он сказал что-то на ухо фотографу, который приехал вместе с ним, и кинулся к телефону.

— Соедините меня с «Пти Паризьен», мадемуазель-Служба прессы… Вне очереди… Что? Можете связаться прямо с Парижем? Отлично, соедините меня поскорей… Алло… Алло! «Пти Паризьен»? Это вы, мадемуазель Жермен? Дайте мне дежурную стенографистку. Говорит Гролэн!..

В голосе журналиста звучало нетерпение, он бросал вызывающие взгляды в сторону коллег. Проходивший мимо Мегрэ остановился, чтобы послушать.

— Алло! Это вы, мадемуазель Жанна? Только побыстрее, хорошо? Мы еще успеем дать это в провинциальные выпуски, а другим газетам придется перепечатывать с парижского выпуска. Скажите секретарю редакции, чтобы он отредактировал мою заметку, у меня нет ни минуты… Пишите: «Конкарно. Наши предположения оказались правильными, запятая, в городе совершилось новое преступление… Алло! Да, да, пре-ступ-ле-ние… Найден еще один убитый, если вам так больше нравится…»

Все замолчали. Доктор, как зачарованный, двинулся к журналисту, а тот продолжал диктовать торжествующим голосом, вздрагивая от возбуждения и восторга:

— После мосье Мостагэна, после журналиста Жана Сервьера убит мосье Ле-Поммерэ… Да, Ле-Поммерэ. Я уже диктовал вам по буквам эту фамилию… Он найден мертвым в своей комнате… Да, у себя дома… На теле нет никаких ранений… Мышцы судорожно сведены, все указывает на отравление… Обождите… Закончить можно так: в городе царит ужас, понятно? А теперь немедленно покажите все это секретарю редакции. Через полчаса я позвоню еще раз и дам заметку для парижского выпуска, а то, что я продиктовал, пойдет в провинциальные, дорога каждая минута…

Журналист повесил трубку, вытер лоб и обвел окружающих счастливым взглядом.

Телефон зазвонил опять:

— Алло! Комиссар? Говорят из дома мосье Ле-Поммерэ, мы минут двадцать не можем до вас дозвониться… Мосье Ле-Поммерэ мертв… Вы слышите?

Голос еще раз повторил сквозь треск: «Он мертв…» Мегрэ повесил трубку и оглянулся. Почти на всех столах стояли пустые стаканы. Эмма повернула к комиссару свое бескровное лицо.

— Не прикасаться ни к одной бутылке, ни к одному стакану! — громко приказал Мегрэ. — Вы слышите, Леруа?.. Все должны остаться на своих местах.

По лбу доктора стекали крупные капли пота. Он сорвал фуляровый платок, обнажив худую, длинную шею; на вороте рубашки поблескивала медная запонка.

Когда Мегрэ вошел в дом мосье Ле-Поммерэ, там находился врач, живший по соседству, он уже констатировал наступившую смерть.

Кроме врача, присутствовала домовладелица, особа лет пятидесяти. Она и звонила комиссару в «Адмирал».

Красивый домик, сложенный из серого камня, стоял лицом к морю. Каждые двадцать секунд яркий луч маяка, словно кисть художника, скользил по окнам.

На балконе торчало древко флага и был прибит щит с гербом Дании.

Тело Ле-Поммерэ было распростерто на красноватом ковре студии, загроможденной дешевыми безделушками. У дома начинала собираться толпа, люди молча смотрели на комиссара.

На стенах гостиной висели фотографии актрис, некоторые с дарственными надписями. Все они были старательно застеклены, как и легкомысленные картинки, вырезанные из журналов.

Рубашка на трупе была изорвана, башмаки густо облеплены грязью.

— Стрихнин! — уверенно сказал врач. — Я мог бы поклясться в этом… Посмотрите на его глаза… И обратите внимание на то, как сведены мышцы. Агония длилась не менее получаса… а может быть, и больше…

— Где вы находились в это время? — спросил домохозяйку Мегрэ.

— Я была внизу, у себя. Мосье Ле-Поммерэ снимал у меня целый этаж с пансионом. Он вернулся к обеду, около восьми часов, и почти ничего не ел. Он сказал, что электрические лампы плохо горят, хотя они горели нормально… Потом он сказал, что уйдет вечером, он сначала примет аспирин, у него была сильная головная боль.

Комиссар вопросительно взглянул на врача, тот кивнул:

— Именно так!.. Типичные первые симптомы…

— А как скоро они начинают проявляться?

— Это зависит от дозы и от того, насколько крепок организм человека. Иногда через полчаса, а то и через два.

— А смерть?..

— Она наступает позднее как результат общего паралича. Сначала наблюдаются явления местного паралича… Весьма возможно, что Ле-Поммерэ пытался звать на помощь… Видимо, он лежал на этом диване…

Мегрэ посмотрел на широкий диван, благодаря которому квартира Ле-Поммерэ именовалась «домом непристойности». Над этим диваном фривольные картинки были прибиты особенно густо. Ночник источал розовый свет.

— Судороги, напоминающие припадок белой горячки, заставили его скатиться на пол, где смерть и настигла его.

В дверь просунулся фотограф. Мегрэ шагнул и захлопнул ее у него под носом. Он подсчитывал вполголоса:

— Ле-Поммерэ покинул кафе «Адмирал» в самом начале восьмого… Там он выпил порцию коньяка с водой. Спустя четверть часа, придя домой, он ел и пил… Следовательно, если принять во внимание то, что вы говорили о стрихнине, Ле-Поммерэ мог проглотить яд дома или еще где-нибудь..

Мегрэ быстро спустился на первый этаж. Домовладелица, окруженная соседками, горько плакала.

— Где у вас грязные тарелки и стаканы?

Она смотрела на комиссара, не понимая, чего он от нее хочет. Не дожидаясь ответа, Мегрэ прошел в кухню, там он увидел таз с теплой водой, справа от которого лежали вымытые тарелки, а слева — грязные. Тут же стояли стаканы.

— Я только что начала мыть посуду… — всхлипывала хозяйка. Вошел полицейский.

— Охраняйте дом! — приказал ему Мегрэ. — Удалите отсюда всех, кроме хозяйки. И чтобы ни одного журналиста, ни одного фотографа близко не было. К тарелкам и стаканам не прикасаться!

Мегрэ вышел на улицу. Под порывами штормового ветра ему предстояло прошагать до гостиницы метров пятьсот. Город погрузился во тьму, лишь несколько окон светились далеко одно от другого.

Зато на площади, ярко горели все три окна гостиницы «Адмирал». Их зеленоватые стекла делали здание похожим на огромный аквариум, освещенный изнутри.

Подойдя к дверям гостиницы, Мегрэ услышал громкие голоса, телефонные звонки и ворчание автомобильного мотора.

— Куда вы собрались? — спросил Мегрэ у журналиста, заводившего машину.

— Телефонная линия перегружена. Попробую соединиться с редакцией из другого места… Через десять минут будет поздно, мой материал не попадет в парижский выпуск…

Инспектор Леруа стоял посреди кафе с видом классного наставника, наблюдающего за приготовлением уроков. Журналисты писали не поднимая головы. Лицо у коммивояжера было по-прежнему ошарашенное, но он явно наслаждался непривычной обстановкой.

Посуда все еще стояла на столах. Здесь были бокалы на ножках — для аперитивов, маленькие ликерные стаканчики, пивные кружки с еще пузырившейся пеной.

— Когда вы прекратили подавать, Эмма?

Официантка тщетно напрягла память.

— Не знаю, мосье Мегрэ, не могу сказать… Часть стаканов я успела прибрать до вашего приказа, а другие стоят здесь с самого завтрака…

— Где стакан мосье Ле-Поммерэ?

— А что он пил? Вы не помните, мосье Мишу?..

Мегрэ ответил за доктора:

— Он пил коньяк с водой.

Эмма задумчиво смотрела на блюдечки.[2]

— Шесть франков… Но одному из этих господ я подавала виски, а оно тоже стоит шесть франков… Быть может, он пил из этого стакана… Или из этого?..

Фотограф, решивший не терять времени даром, фотографировал зеленоватые стаканы, разбросанные на мраморе столиков.

— Разыщите аптекаря! — приказал Леруа комиссар.

— Поистине это была ночь тарелок и стаканов. Их принесли из дома покойного вице-консула Дании. В лаборатории аптекаря толкались журналисты, чувствовавшие себя как дома. Один из них, учившийся когда-то на медицинском факультете, даже принялся помогать аптекарю.

Снова позвонил мэр и едва процедил в трубку:

— …ответственность несете вы…

Анализы ничего не дали. Появился хозяин гостиницы и недоуменно спросил:

— Комиссар, а куда девался пес?..

Чулан, где пса уложили на солому, был пуст. Парализованное животное, которое не могло не только ходить, но даже ползать из-за повязки, стягивавшей ему задние лапы, исчезло.

Анализ стаканов не обнаружил решительно ничего!

— Возможно, я успела вымыть стакан мосье Ле-Поммерэ, — вздыхала Эмма. — Разве упомнишь в этой суматохе…

Половина посуды в кухне домовладелицы также успела побывать в тазу с теплой водой.

Землистое лицо Эрнеста Мишу было искажено гримасой ужаса — исчезновение пса его потрясло.

— За ним пришли со двора, я знаю… Там есть ход со стороны набережной… Что-то вроде тупичка. Надо поскорее забить эту дверь, комиссар. Подумать только, ведь в любую минуту он может проникнуть к нам незамеченным… Нет, это невероятно — унести такого пса на руках!..

Доктор не осмеливался покинуть своего места в глубине зала, стараясь держаться как можно дальше от дверей.