Глава 8

Когда Мегрэ дремлет

Тут тоже было неплохо! Сесть поудобнее за письменный стол, за спиной гудит пламя в затопленной печке, слева окно, в котором от утреннего холодка запотели стекла, прямо перед глазами — камин в стиле Луи-Филиппа, и на каминной полке черного мрамора — часы, где остановившиеся стрелки уже двадцать лет показывают двенадцать часов; на стене в черной рамке с позолотой — групповая фотография, и на ней запечатлены невероятно усатые господа с бородками клинышком, в сюртуках и цилиндрах, — товарищество секретарей комиссариата в те времена, когда Мегрэ было двадцать четыре года! На письменном столе в подставке выстроены по росту четыре трубки.

«Миллиардерша-американка удушена в подвалах отеля „Мажестик“.

Таков был заголовок, развернутый по всей первой полосе вчерашнего номера вечерней газеты. Разумеется, для журналистов все американки миллиардерши. И еще веселее усмехнулся Мегрэ, когда увидел свой собственный портрет, на котором он в пальто и в котелке, с трубкой в зубах, наклонился над чем-то, невидимым зрителю.

«Комиссар Мегрэ рассматривает жертву преступления».

Да, это его фотография, только снятая не теперь, а год тому назад — в Булонском лесу, когда он действительно рассматривал труп неизвестного, убитого выстрелом из револьвера.

В папках из мягкого картона лежали самые важные материалы.

«Доклад инспектора Торанса о результатах следствия относительно некоего Эдгара Фагоне, именуемого Эвзебио Фуалъдес, именуемого также Зебио.

Возраст — 24 года; место рождения — город Лилль. Отец — Альбер-Жан-Мари Фагоне, старший мастер на заводе Лекера, умер три года назад; мать — Жанна-Альбертина-Октавия Обуа пятидесяти четырех лет, законная супруга вышеуказанного, профессии не имеет.

Нижеследующие сведения получены от привратницы дома № 57 по улице Коленкур, где Эдгар Фагоне проживает вместе со своей матерью и сестрой, а также от его соседей и ближайших в квартале торговцев, некоторые данные получены по телефону из полиции города Лилля (участок в районе газового завода).

Я связался также по телефону с санаторием Шевале в Межеве, а кроме того, беседовал лично с директором парижского кинематографа «Империа», находящегося на бульваре Капуцинок.

Собранные таким образом сведения я считаю точными, хотя они и нуждаются, конечно, в дальнейшей проверке.

В Лилле семейство Фагоне вело скромный образ жизни, занимало в новом районе газового завода дом с мансардой. Кажется, родители Эдгара Фагоне имели честолюбивое стремление дать ему образование, и в возрасте одиннадцати лет он поступил в лицей.

Вскоре, однако, его по болезни взяли оттуда и поместили в профилакторий на острове Олерон, где он и пробыл целый год. Здоровье мальчика, по-видимости, восстановилось, и он возвратился в лицей; но с тех пор в школьных занятиях Эдгара часто бывали перерывы ввиду слабости его организма.

В семнадцатилетнем возрасте пришлось отправить его в горы, и он провел четыре года в санатории Шевале, около Межева.

Доктор Шевале хорошо помнит Эдгара Фагоне, который, будучи очень красивым юношей, имел большой успех у лечившихся в санатории дам. У него уже были в то время любовные похождения. И как раз в санатории он стал превосходным танцором — правила этого лечебного заведения весьма снисходительны, а туберкулезные больные, кажется, падки до развлечений.

Призывной комиссией Эдгар Фагоне признан негодным к военной службе.

На двадцать втором году жизни он возвратился в Лилль и еще успел принять последний вздох отца. Покойный оставил кое-какие сбережения, недостаточные, однако, для пропитания его семьи.

Сестра Эдгара Фагоне, девятнадцатилетняя Эмилия, больна костным турберкулезом и стала почти калекой. Кроме того, умственные способности у нее недостаточно развиты, и она нуждается в постоянном уходе.

Кажется, после смерти отца Эдгар Фагоне прилагал все усилия, чтобы найти место. Сначала пытался устроиться в Лилле, потом — в Рубэ. К несчастью, этому мешал недостаток образования. А кроме того, хоть он и выздоровел, но, будучи слабого сложения, не мог заниматься физическим трудом.

Тогда он перебрался в Париж и через несколько недель уже облекся в небесно-голубую униформу билетеров кинематографа «Империа» — этот кинематограф первый заменил женщин-билетерш молодыми людьми, среди которых попадались и нуждающиеся студенты.

Получить точные сведения по данному вопросу трудно, поскольку заинтересованные лица не склонны тут откровенничать, но, по-видимому, многие молодые билетеры, которым оказалась к лицу лазоревая униформа, одерживали в «Империа» прибыльные для себя победы».

Мегрэ усмехнулся, увидев, что Торанс счел своим долгом подчеркнуть красными чернилами слово «прибыльные».

«Как бы то ни было, Эдгар Фагоне, которого его товарищи начали называть Зебио за его южноамериканскую внешность, прежде всего выписал в Париж мать и сестру и поселил их в трехкомнатной квартире на улице Колечку р.

Привратница и соседи считают его чрезвычайно преданным сыном, зачастую не мать, а он ходит по утрам на рынок и в лавки за провизией.

Год тому назад он узнал от своих сослуживцев, что отелю «Мажестик» требуется для его дансинга платный танцор. Он предложил свои услуги и после короткого испытательного срока был принят. Тогда он взял себе имя Эвзебио Фуальдес. Администрация отеля ни в чем не может пожаловаться на него.

По мнению сослуживцев, он юноша робкий, чувствительный и нелюдимый. Некоторые говорят: «Застенчив, как девушка».

Он неразговорчив, бережет свои силы, так как должен опасаться рецидива болезни; не раз бывает вынужден полежать для отдыха на койке в подвале, особенно если в дансинге устраивают какой-нибудь вечер, когда танцы идут до поздней ночи.

Зебио Фуальдес со всеми находится в добрых отношениях, но друзей у него как будто нет, и он не склонен к душевным излияниям.

Можно полагать, что его месячный заработок вместе с чаевыми составляет две-две с половиной тысячи франков. Эта сумма приблизительно соответствует образу жизни семейства Фагоне, проживающего на улице Коленкур.

Эдгар Фагоне не пьет, очень мало курит, не употребляет наркотиков. Впрочем, плохое состояние его здоровья и не допускает никаких злоупотреблений.

Его мать, уроженка департамента Нор, коренастая и сильная женщина. Она не раз говорила — в частности, в разговорах с привратницей, — что ей очень хотелось бы прирабатывать, но всегда ей мешали в этом обстоятельства: за дочерью необходим уход.

Я попытался узнать, жил ли Эдгар Фагоне на Лазурном берегу. Точных сведений на этот счет я не мог получить. Некоторые полагают, что три-четыре года тому назад, когда Эдгар еще служил в кинематографе «Империа», он провел там некоторое время в обществе дамы средних лет — сведения весьма туманные, и опираться на них нельзя».

Мегрэ не спеша набил трубку № 3, подбросил угля в печку, подойдя к окну, поглядел на Сену, уже слегка позолоченную бледными лучами солнца и, удовлетворенно вздохнув, снова сел за стол.

«Доклад инспектора Люка относительно Жана-Оскара-Адалъбера Рамюэля.

Рамюэль, Жан-Оскар-Адальбер, сорока восьми лет, проживает в Париже в доме № 14 по улице Деламбр (XIV округ), в меблированных комнатах.

Родился в Ницце; отец (ныне уже покойный) по национальности француз, мать — итальянка; след ее потерян, по-видимому, она давно возвратилась на родину. Отец поставлял в Париж ранние фрукты и овощи.

В восемнадцать лет Жан Рамюэль поступил конторщиком к комиссионеру парижского Центрального рынка, но точных сведений о том периоде не имеется, так как комиссионер умер десять лет назад.

В девятнадцать лет Жан Рамюэль записался добровольцем в армию. В двадцать четыре года вышел в отставку в чине старшего сержанта и поступил на службу к биржевому маклеру, но тотчас же взял расчет и уехал в Египет, получив там место помощника счетовода на сахарном заводе.

Пробыв в Египте три года, он вернулся во Францию, служил в Париже на различных деловых предприятиях, пробовал играть на бирже.

В тридцать два года он уехал в республику Эквадор, в город Гуаякиль, куда был послан правлением франко-английской горнорудной компании для приведения в порядок весьма запущенной отчетности этого предприятия.

Он отсутствовал шесть лет. Там он познакомился с Мари Делижар; о ней мы имеем мало сведений, но, по всей вероятности, в Центральной Америке у нее была далеко не почтенная профессия.

Во Францию Рамюэль вернулся вместе с этой женщиной. Сведений о его жизни в Эквадоре у нас не имеется, так как правление компании было переведено в Лондон.

Некоторое время Рамюэль и Мари Делижар жили довольно широко в Тулоне, в Касси и в Марселе. Рамюэль пробовал спекулировать земельными участками и дачами, но успеха в этой коммерции не имел.

Мари Делижар, которую он везде представляет как свою супругу, хотя они не женаты, отличается яркой наружностью и вульгарностью; этой особе ничего не стоит затеять скандал в общественном месте, она очень любит, чтобы на нее обращали внимание.

У них с Рамюэлем часто бывают бурные сцены. Иногда Рамюэль уходит от своей сожительницы и пропадает несколько дней, но победа всегда остается за Мари Делижар.

В Париже они поселились в меблированных комнатах на улице Деламбр, сняв довольно комфортабельную квартиру, состоящую из комнаты, кухни, ванной и передней; за квартиру они платят восемьсот франков в месяц.

Рамюэль поступил счетоводом в банк Атума, находившийся на улице Комартен (Атум обанкротился, но вместо лопнувшего банка открыл на улице Сен-Пер на имя одного из своих служащих торговое заведение по продаже ковров).

Рамюэль ушел от Атума перед самым его банкротством и почти тотчас же по объявлению поступил счетоводом в отель «Мажестик».

В отеле он служит три года. Дирекция не имеет к нему претензий. Сослуживцы его не любят за чрезмерную придирчивость.

Не раз бывало, что во время своих ссор с Мари Делижар он по нескольку дней не выходил из отеля, оставался ночевать там, в подвале. Почти всегда Делижар донимала его тогда телефонными звонками или же являлась самолично.

Среди сослуживцев Рамюэля эта пара стала притчей во языцех, так как воинственная сожительница, кажется, внушает счетоводу настоящий ужас.

Следует отметить, что вчера Жан Рамюэль вернулся к своей сожительнице в меблированные комнаты на улице Деламбр».

Через четверть часа старичок служитель тихо постучался к Мегрэ. Не получив ответа, он бесшумно отворил дверь и на цыпочках вошел в кабинет.

Запрокинув голову на спинку кресла, расстегнув жилет, Мегрэ, казалось, спал, не выпуская изо рта погасшей трубки.

Служитель кашлянул, чтобы уведомить о своем присутствии, и Мегрэ пробормотал, не открывая глаз:

— Кто там?

— Какой-то господин вас спрашивает… Вот его визитная карточка.

Право, Мегрэ как будто не хотелось просыпаться, он, не открывая глаз, протянул руку. Наконец он вздохнул, положил карточку на стол и тут же снял телефонную трубку.

— Впустить его?

— Погодите немножко.

Он едва взглянул на карточку: «Этьен Жоливе, заместитель директора Лионского кредитного банка, управляющий агентством.»

— Алло!.. Пожалуйста, попросите господина Бонно, следователя, чтобы он был так любезен и сообщил мне фамилию и адрес солиситора мистера Кларка. Да, да, солиситора, именно так он называется… А затем попросите этого солиситора к телефону… Очень срочно…

Больше четверти часа господин Жоливе, одетый щегольски (модные брюки в полоску, черный облегающий пиджак, фетровая шляпа, твердая, как железобетон), сидел с чопорным видом на краешке стула в мрачном зале ожидания Уголовной полиции. Вместе с ним ожидали еще двое — какой-то малый с бандитской физиономией и проститутка, сиплым голосом рассказывавшая свою историю:

— …во-первых, как же это я могла вытащить у него бумажник, а он того и не заметил?.. Все эти провинциалы одинаковы… Не смеют жене признаться, сколько они в Париже растранжирили денег, и врут, будто их обокрали… Ну уж извините, в полиции меня знают… Ты поди докажи…

— Алло!.. Мистер Герберт Дэвидсон?.. Очень рад, мистер Дэвидсон… Говорит комиссар Мегрэ… Да… Вчера я имел удовольствие встретиться с вашим клиентом мистером Кларком… Он был весьма любезен… Что вы говорите?.. Да нет! Нет! Я об этом и думать позабыл… Я обращаюсь к вам по другому поводу: у меня сложилось впечатление, что мистер Кларк склонен помочь нам в меру своих сил… Что? Он сейчас находится у вас?.. Спросите его, пожалуйста… Алло!.. Мне известно, что у людей его положения, особенно в Соединенных Штатах, супруги живут довольно независимо друг от друга… но все же он мог заметить… Барышня, не прерывайте… Подождите, мистер Дэвидсон, вы потом переведете… Установлено, что миссис Кларк за последние годы получила из Парижа по меньшей мере три письма… Я хотел бы узнать, видел ли их мистер Кларк… И особенно важно выяснить, не получала ли она еще некоторого количества писем такого же вида… Да… Я подожду… благодарю вас.

В трубке слышался рокот голосов.

— Алло!.. Что вы говорите?.. Он не вскрывал этих писем?.. И не спрашивал у жены, каково их содержание? Ну разумеется, разумеется… Это зависит от взглядов…

Что касается самого Мегрэ, хотел бы он посмотреть, как бы это госпожа Мегрэ стала получать письма и не показывала их мужу.

— Приблизительно одно письмо в три месяца?.. Почерк всегда был одинаковый?.. Да?.. Штемпель парижской почты? Подождите минуточку, мистер Дэвидсон…

Он заглянул в комнату инспекторов, где стоял адский шум, и прикрикнул:

— Эй вы там, заткнитесь!.. Затем возвратился к телефону:

— Алло!.. Довольно значительные суммы?.. Будьте любезны, мистер Дэвидсон, запишите это заявление и передайте его следователю. Нет, нового пока еще ничего нет… Прошу извинить… Не знаю, каким образом газеты пронюхали, но смею заверить, что я здесь ни при чем… Нынче утром я выпроводил четырех журналистов и двух фотографов, которые поджидали меня в коридоре нашего управления… Прошу передать от меня привет мистеру Кларку…

Мегрэ нахмурил брови. Ведь только что, распахнув дверь в комнату инспекторов, он как будто заприметил… Он снова отворил дверь — и действительно, на столе сидел репортер в компании с фотографом.

— Послушайте, дружок… Я, вероятно, кричал в телефонную трубку так громко, что вы все слышали… Если хоть одно слово из сказанного мною появится в вашей газетке, я лишу вас права давать информацию… Поняли?

И все же, когда он вернулся к себе в кабинет и позвонил служителю, на губах у него играла довольная улыбка.

— Пригласите господина… господина Жоливе.

— Здравствуйте, господин комиссар… Извините за беспокойство… Но я полагал, что обязан сообщить… Читая вчерашнюю вечернюю газету…

— Садитесь, пожалуйста… Прошу вас…

— Впрочем, должен признаться, что я пришел к вам не только по собственному почину — я согласовал данный вопрос с нашим генеральным директором: нынче ночью, в первом часу, я позвонил ему по телефону… Имя Проспера Донжа поразило меня, так как совсем недавно оно было у меня перед глазами… Надо вам сказать, что в нашем агентстве на мне лежит обязанность визировать чеки… Конечно, это работа почти машинальная, ведь текущий счет клиента предварительно проверен… Я бросаю взгляд на чек, прикладываю свой гриф… Но поскольку тут дело шло о значительной сумме…

— Минуточку… Стало быть, Проспер Донж состоит вашим клиентом?

— Уже пять лет, господин комиссар. И даже больше, так как его счет был переведен нам в это время из нашего агентства в Каннах…

— Позвольте кое о чем спросить вас… Мне тогда легче будет разобраться в своих предположениях… Проспер Донж имел текущий счет в вашем агентстве в Каннах… Можете вы сказать, большая ли сумма была в то время на его счету?

— Очень скромная, как у большинства служащих отелей, состоящих нашими клиентами. Надо заметить, что, поскольку им предоставляется стол и квартира, они имеют возможность, если это люди серьезные, откладывать почти весь свой заработок… Так было и с Донжем; он вносил ежемесячно на свой счет от тысячи до полутора тысяч франков… Кроме того, на облигацию, которую мы по его распоряжению купили для него, выпал выигрыш в двадцать тысяч франков… Словом, при переезде в Париж у него было около пятидесяти пяти тысяч франков…

— И в Париже он продолжал делать небольшие взносы? Да?

— Минуточку!.. Я захватил с собой опись его операций. Вы увидите в ней нечто, тревожащее нас. В первом году… Донж, который жил в меблированных комнатах на улице Брэй, близ площади Этуаль, внес еще около двенадцати тысяч франков… На второй год он не делал взносов, а наоборот, снимал со счета. Адрес у него переменился: Донж переехал в Сен-Клу, где он, как я понял по чекам, которые он выдавал, построил себе домик… Он выдавал чеки агенту, продававшему земельные участки, плотнику, столяру, малярам, подрядчику, нанимавшему каменщиков… И таким образом в конце года, как вы можете убедиться по этой описи, у него оставалось в банке только восемьсот тридцать три франка и несколько сантимов. Но спустя некоторое время, то есть три года тому назад…

— Простите, вы уверены, что это было именно три года тому назад?

— Уверен… Сейчас я вам укажу точные даты… Итак, три года тому назад он уведомил нас письмом, что переменил местожительство, и просил записать его новый адрес: Париж, улица Реомюра, сто семнадцать.

— Минуточку!.. Вы лично когда-нибудь видели Донжа?

— Может быть, и видел, но не помню этого… Я ведь не сижу у окошечка, у меня отдельный кабинет, и публику я вижу только через некое подобие «глазка».

— А ваши служащие видели его?

— Я задавал нынче утром вопрос кое-кому из нашего персонала. Один из служащих запомнил его, потому что и сам построил себе дом в этом пригороде… Он даже сказал мне, что едва ему удалось закончить постройку, как тут же пришлось расстаться со своим владением…

— Будьте добры вызвать сюда по телефону этого служащего.

Управляющий агентством снял трубку. Воспользовавшись перерывом, Мегрэ бесцеременно потянулся, как будто ему смертельно хотелось спать, но глаза у него блестели.

— Так что вы говорили?.. Ах, да, Донж переменил адрес и живет теперь на улице Реомюра в доме сто семнадцать… Прошу извинить, я сейчас приду…

И он исчез в комнате инспекторов.

— Люка!.. Бери такси… Поезжай на улицу Реомюра… дом сто семнадцать… Наведи справки о господине Проспере Донже… Я потом тебе объясню…

И он возвратился к управляющему агентством.

— Каковы в настоящее время операции Донжа?

— Я как раз об этом и пришел побеседовать с вами. Я был изумлен, просматривая нынче утром его счет, и еще больше изумился, узнав о его последней операции. Первый американский чек…

— Простите, как вы сказали?..

— О, было несколько таких чеков… Первый американский чек выдан банком в Детройте на имя Проспера Донжа три года назад, в марте месяце, на сумму в пятьсот долларов… Могу в точности сказать, сколько это тогда составляло на наши деньги…

— Не имеет значения…

— Чек был нами принят, и сумма зачислена на счет Донжа. Через полгода от него поступил еще один чек того же банка с просьбой инкассировать сумму и зачислить на текущий счет Донжа.

Управляющий агентством вдруг забеспокоился, увидев блаженное выражение на лице комиссара, казалось, уж и не слушавшего доклад господина Жоливе. В самом деле, мысли Мегрэ витали далеко. Ему вдруг пришло в голову, что если б он не позвонил по телефону солиситору перед тем как принять управляющего агентством банка, если бы не задал мистеру Дэвидсону совершенно точные вопросы, стали бы, как всегда, говорить, что только случай…

— Я вас слушаю, господин… господин Жоливе. Всякий раз Мегрэ приходилось бросать взгляд на визитную карточку.

— Вернее, я уже заранее знаю, вы мне сейчас скажете, что Донж стал получать чеки из Детройта приблизительно раз в три месяца.

— Совершенно верно… Но…

— В общем, какую сумму составляют все эти чеки?

— Триста тысяч франков…

— И эти деньги спокойно лежали в банке? Донж ни разу не снимал со счета?

— Да. Только вот за последние восемь месяцев не поступило ни одного чека…

Ну разумеется. Недаром же перед поездкой во Францию миссис Кларк совершила со своим маленьким сыном плаванье на пароходе по Тихому океану.

— А продолжал Донж вносить ежемесячно небольшие суммы?

— Никаких следов подобных вкладов я не обнаружил на его счете… Да и что эти взносы? Смехотворно маленькие в сравнении с американскими чеками!.. Но вот что меня смущает! письмо, полученное позавчера. Обратил на него внимание не я, а начальник иностранного отдела. Сейчас вы поймете почему… Итак, позавчера мы получили письмо от Донжа… Но вместо чека, который обычно прилагался к письму, оно содержало просьбу выдать ему на один из брюссельских банков чек на предъявителя… Операция обыкновенная… Отправляясь в путешествие, наши клиенты зачастую просят нас выдать им чек на какой-нибудь заграничный банк — это избавляет их от сложных операций с аккредитивами, а также от необходимости везти с собой крупные суммы наличными деньгами…

— На какую же сумму выписан чек?

— На двести восемьдесят тысяч французских франков… Исчерпан почти весь текущий счет Донжа… Осталось около двадцати тысяч…

— Вы, значит, уже выдали чек?

— Послали его по указанному адресу.

— По какому же?

— Как обычно, улица Реомюра, дом сто семнадцать.

— Значит, ваше письмо с чеком пришло по почте вчера утром?

— Вероятно… Но в таком случае Донж не мог его получить… — И управляющий агентством банка взмахнул газетой. — Да, да, он не мог получить этого письма, потому что позавчера, приблизительно в тот час, когда мы выписывали чек, Проспера Донжа арестовали!

Мегрэ быстро перелистал телефонный справочник: выяснилось, что в доме сто семнадцать по улице Реомюра много телефонов; в частности, телефон установлен и у консьержки. Мегрэ позвонил. Инспектор Люка уже был на месте. Мегрэ дал ему краткие указания:

— Письмо… да, письмо на имя Проспера Донжа. На конверте штамп — Лионский кредитный банк, агентство О… Живей поворачивайся, старина… Сообщи мне по телефону…

— Я полагаю, господин комиссар, — с некоторой торжественностью произнес управляющий, — полагаю, что я правильно поступил, явившись к вам.

— Ну разумеется!.. Разумеется!..

Однако Мегрэ уже не замечал посетителя, больше и не думал о нем… В мыслях он был далеко… Неизвестно, где он был… Его охватило лихорадочное нетерпение, ему хотелось переставлять с места на место предметы, стоявшие на столе, мешать жар в печке, ходить взад-вперед по кабинету.

— Пришел служащий из Лионского банка, господин комиссар.

— Пригласи сюда.

В ту же минуту зазвонил телефон. А служащий банка замер в ожидании у порога и, с ужасом глядя на своего начальника, спрашивал себя, зачем его вызвали в Уголовную полицию.

— Люка?

— Знаете, патрон, в доме сто семнадцать нет жилых квартир, а только конторские помещения, по большей части в одну комнату. Некоторые из них снимают провинциальные коммерсанты, считая выгодным для себя указывать в адресе своей фирмы «контора в Париже». Многие из владельцев этих контор почти никогда там не бывают, и им пересылают почту, поступающую на их имя. В других же конторах сидит только машинистка, чтобы отвечать на телефонные звонки… Алло!

— Слушаю. Говори дальше.

— Три года тому назад Донж в течение двух месяцев снимал тут помещение, платил за него по шестьсот франков в месяц. Приходил туда раза два-три, не больше… А с тех пор он ежемесячно платит швейцару сто франков, и тот пересылает ему почту…

— Куда?

— В частное агентство «Жем», бульвар Османа, сорок два.

— На чье имя?

— Адрес всегда надписан самим Донжем — вернее, отпечатан на машинке… Конверты эти Донж присылает заранее… Подождите, в швейцарской не очень светло… Да, пожалуйста, голубчик, зажгите свет… Ну вот… «Бульвар Османа, сорок два, частное почтовое агентство „Жем“, Ж. М. Д.» Вот и все… Вам, конечно, известно, что только частные агентства принимают корреспонденцию по инициалам…

— Такси ждет тебя?.. Нет?.. Вот болван! Лови сейчас же машину. Который час? Одиннадцать часов… Кати на бульвар Османа… Швейцар переслал вчера письмо?.. Да?.. Ну, живее лети…

Оба посетителя не знали, как себя держать, и слушали Мегрэ с изумлением, а он совсем позабыл о них и, повесив трубку, чуть было не спросил сердито: «Вам что надо, зачем вы здесь?» Потом сразу успокоился.

— Вы что делаете в банке? — спросил он у служащего; тот вздрогнул от неожиданности.

— Работаю в отделе текущих счетов.

— Знаете вы Проспера Донжа?

— Знаю… То есть видел его несколько раз… Надо вам сказать, что мы в одно и в то же время построились в пригороде… Только я выбрал себе участок в…

— Я знаю… Дальше.

— Он приходил в наше агентство, брал со своего текущего счета небольшие суммы для оплаты тех поставщиков, у которых не было текущего счета в банке и которые не принимали чеков… Это ему надоедало… Помнится, мы с ним толковали об этом… Говорили, что нужно было бы, чтоб у всех, как в Америке, был текущий счет в банке… Ему трудно было приходить к нам, потому что он работал в отеле «Мажестик» с шести часов утра до шести часов вечера, а в шесть банк уже бывал закрыт… Я ему тогда сказал… надеюсь, господин управляющий не рассердится на меня, мы ведь иной раз так делаем для удобства клиентов… Так вот, я сказал Просперу Донжу, чтобы он в случае чего звонил мне по телефону, и я буду присылать ему деньги с рассыльным под квитанцию, на которой надо только поставить подпись… Раза два-три я таким образом и посылал ему деньги в «Мажестик».

— А с тех пор вы его не видели?

— Кажется, не видел… Кстати сказать, меня два года подряд на летние месяцы посылали заведовать нашим агентством в Этрета. Возможно, что он и приходил тогда…

Мегрэ вдруг выдвинул ящик письменного стола, достал оттуда фотографию Донжа и молча положил ее на стол.

— Это он! Конечно, он! — воскликнул служащий банка. — У него довольно приметное лицо. Помнится, он мне рассказывал, что в детстве болел оспой, а фермеры, у которых он жил, даже и не подумали позвать доктора…

— Вы уверены, что это он?

— Нисколько не сомневаюсь.

— А почерк его вы можете узнать?

— Я и сам могу узнать его почерк, — вмешался Жоливе, уязвленный тем, что его оттерли на задний план.

Мегрэ протянул им бумаги, написанные различными Лицами.

— Нет!.. Нет!.. Это не похоже… Ага, погодите!.. Вот его семерка… Он по-особому писал цифру семь… и букву «ф» тоже. Вот это «ф» наверняка им написано…

То, на что они указывали, действительно было написано рукой Проспера Донжа, — ведь Мегрэ показал им талон кафетерия, один из тех талонов, на которых тот проставлял торопливыми каракулями — столько-то отпущено чашек черного кофе, столько-то кофе со сливками, шоколада, чая или гренков.

Телефон молчал. Пробило полдень.

— Что ж, мне остается, господа, только поблагодарить вас.

Почему это Люка застрял в агентстве «Жем»? Впрочем, он способен поехать не на такси, а на автобусе, лишь бы сэкономить шесть франков.

Глава 9

Газета Шарля

Каждая из них в отдельности была бы не так заметна. Но стоя рядышком у подъезда Уголовной полиции, словно у фабричных ворот, они представляли собой комическое и жалкое зрелище. Долговязая Жижи с длинными тощими ногами, кутаясь в облезлое кроличье манто, глядела настороженно и недоверчиво на полицейского, дежурившего у двери, а когда слышала на тротуаре шаги, наклонялась посмотреть, кто идет; у бедняжки Шарлотты не было сил сделать прическу и подкраситься, от долгих и все не иссякавших слез ее круглое, как луна, лицо пошло красными пятнами. Покраснел и ее маленький носик-пуговка. На ней было очень приличное пальто из черного драпа с каракулевым воротником и отороченное каракулем. Левой рукой она машинально прижимала к груди добротную лакированную сумочку из настоящей кожи. Если б не соседство Жижи, худой и горбатой, как ворон, да не красный носик, она имела бы почтенный вид.

— Это он!..

Шарлотта не двинулась с места. Суетилась и сновала взад и вперед Жижи. Она первой увидела Мегрэ, который шел с каким-то своим коллегой. Мегрэ слишком поздно заметил двух подруг. На набережной играло солнце, в воздухе уже пахло весной.

— Извините, господин комиссар…

Мегрэ пожал руку своему спутнику:

— Ну, приятного аппетита, старина…

— Позвольте сказать вам два слова, господин комиссар…

И Шарлотта разразилась рыданиями, засунув в рот почти весь свой скомканный носовой платочек. Прохожие оборачивались, смотрели. Мегрэ терпеливо ждал. Жижи, словно желая извиниться за подругу, проронила:

— Она только что от следователя. Он вызывал ее…

— Так! Так! Господин Бонно вызывал ее? Что ж, это его право… Но все-таки…

— Неужели правда, господин комиссар, что Проспер… во всем сознался?..

На этот раз Мегрэ откровенно заулыбался. Вот и все, что следователь мог придумать! Старовата хитрость… Обычная уловка начинающих судейских чинуш. А эта толстая дурочка Шарлотта поверила!

— Ведь это неправда? Да? Я так и думала! Если б вы только знали, что он мне наговорил… Послушать его, так я самая последняя дрянь…

Полицейский, дежуривший у входных дверей, наблюдал за ними с легкой иронией во взгляде, В самом деле, любопытное зрелище представлял Мегрэ, которого вдруг атаковали две женщины — одна, проливавшая слезы, и другая, следившая за ним с явным недоверием.

— И будто бы это я написала анонимное письмо для того, чтобы Проспера засудили… Да как же я могла написать, когда я убеждена, что это не он убил? Видите ли, если б из револьвера, я бы еще могла поверить… Но чтобы он да кого-нибудь удавил!.. Нет! Да еще чтоб на следующий день удавил ни в чем не повинного человека… Может быть, вы узнали что-нибудь новое, господин комиссар? Как вы думаете, его уже не выпустят из тюрьмы?..