Глава 1

Адель и ее приятели

— Кто это?

— Не знаю! Он здесь впервые, — сказала Адель, выпуская сигаретный дым.

Она лениво вытянула ноги, взбила волосы на висках, посмотрелась в зеркала, которыми сплошь были увешаны стены зала, проверяя, в порядке ли ее макияж.

Она сидела на гранатовой бархатной банкетке, за столиком, где стояли три рюмки портвейна. Справа и слева от нее — двое молодых людей.

— Вы позволите, детки?

Она улыбнулась им милой, доверительной улыбкой и пошла через зал к вновь прибывшему.

Четверо дежурных музыкантов, игравших на своих инструментах, по знаку хозяина начали напевать в такт музыке. Танцевали только двое: одна из женщин, работавших в кабачке, и наемный танцор.

И как почти каждый вечер, здесь царило впечатление пустоты. Зал был слишком велик. Из-за зеркал, украшавших его, он казался еще длиннее, и в перспективе стены оживлялись только красными банкетками и бледным мрамором столиков.

Двое юношей в отсутствие Адели придвинулись поближе друг к другу.

— Она очаровательна! — вздохнул Жан Шабо, тот, что был помоложе, делая вид, что рассеянно разглядывает зал сквозь полуопущенные ресницы.

— А какой темперамент! — добавил его друг Дельфос, опираясь на бамбуковую палку с золотым набалдашником.

Шабо могло быть лет шестнадцать — семнадцать.

Дельфос, более худощавый, болезненный, с неправильными чертами лица, выглядел не старше восемнадцати. Но они с возмущением протестовали бы, если бы кто-нибудь усомнился в их пресыщенности всеми наслаждениями жизни.

— Эй! Виктор!.. — Шабо бесцеремонно окликнул проходившего официанта. — Ты знаешь типа, который сейчас пришел?

— Нет! Но он заказал шампанское… — И, подмигнув, Виктор добавил: — Адель им занимается!

Он отошел со своим подносом. Музыка на минуту смолкла, потом опять зазвучала в ритме бостона. У стола молчаливого клиента хозяин сам откупоривал бутылку шампанского, горлышко которой он обернул салфеткой.

— Думаешь, сегодня поздно закроют? — шепотом спросил Шабо.

— В два… в половине третьего… как всегда!..

— Возьмем еще чего-нибудь?

Они нервничали. В особенности младший — он обводил всех присутствующих слишком внимательным взглядом.

— Сколько тут может быть человек?

Но Дельфос пожал плечами и нетерпеливо оборвал:

— Да замолчи ты!

Они могли видеть Адель; она сидела почти напротив них за столиком незнакомца, который заказал шампанское. Это был человек лет сорока, с черными волосами, матовой кожей; то ли румын, то ли турок. На нем была розовая шелковая сорочка. Галстук заколот булавкой с большим бриллиантом.

Он не обращал внимания на танцовщицу, которая говорила ему что-то, смеясь и наклоняясь к его плечу.

Когда она попросила у него сигарету, он протянул ей портсигар, все так же глядя прямо перед собой.

Дельфос и Шабо теперь молчали. Они делали вид, что презрительно смотрят на незнакомца. На самом же деле они созерцали его с восторгом! От них не ускользала ни одна деталь. Они изучали способ, каким был повязан галстук, фасон костюма и даже манеры человека, заказавшего шампанское.

На Шабо был костюм, купленный в магазине готового платья, башмаки, на которых уже дважды менялись подметки. Одежда его приятеля, хотя и сшитая из хорошего материала, сидела на нем плохо. Правда, у Дельфоса были узкие плечи, впалая грудь, неопределенный силуэт слишком быстро вытянувшегося подростка.

— Вот еще один!

Бархатная портьера, закрывавшая входную дверь, приподнялась. Какой-то человек протянул швейцару свою мягкую шляпу и на мгновение остановился, обводя глазами зал. Большой, тяжелый, тучный, с безмятежным выражением лица, он даже не слушал официанта, который хотел предложить ему столик, а сел куда попало.

— Пива!

— У нас только английское… Стоут, пэйль, эль, скотч-эль?..

Клиент пожал плечами, показывая, что это ему совершенно безразлично.

В зале не стало оживленнее с тех пор, как он вошел.

Было так, как бывало каждый вечер. На площадке танцевала одна пара. Джаз звучал просто как звуковой фон.

В баре какой-то щегольски одетый клиент играл с хозяином в покер.

Собеседник Адели по-прежнему почти не обращал на нее внимания.

Царила атмосфера ночного кабаре провинциального городка. Внезапно из-за портьеры появились три растрепанных типа. Хозяин бросился им навстречу. Музыканты заиграли вовсю. Но эти люди так и не зашли в кабачок; теперь с улицы доносились только удаляющиеся взрывы их смеха.

По мере того, как шло время, Шабо и Дельфос все мрачнели. Казалось, усталость заострила их черты, придала коже неприятный свинцовый оттенок, подчеркнула темные круги под глазами.

— Как ты думаешь, пора? — спросил Шабо так тихо, что его приятель скорее угадал, чем услышал эти слова.

Ответа не последовало. Дельфос барабанил пальцами по мрамору столика.

Опираясь на плечо незнакомца, Адель бросала иногда такой же ласковый и игривый взгляд на обоих юношей, каким она смотрела на нового клиента.

— Виктор!

— Вы уже уходите?.. С кем-нибудь договорились встретиться?..

Чем ласковее становилась Адель, тем таинственнее, возбужденнее казался ее собеседник.

— Завтра рассчитаемся, Виктор! У нас нет мелочи…

— Хорошо, месье!.. Добрый вечер, месье!.. Уже уходите?..

Оба приятеля не были пьяны. А все-таки они двигались к выходу словно в чаду, ничего не видя.

В кабачке «Веселая мельница» два входа. Главный — с улицы По д'Ор. Через эту дверь входят и выходят клиенты. Но после двух часов ночи, когда по полицейским правилам кабачок должен быть закрыт, открывается маленькая служебная дверь, выходящая на плохо освещенный и пустынный переулок.

Шабо и Дельфос пересекли зал, прошли мимо столика незнакомца, обменялись пожеланиями доброго вечера с хозяином, толкнули дверь туалета. Там они остановились на несколько секунд, не глядя друг на друга.

— Я боюсь… — пробормотал Шабо.

Он видел свое отражение в овальном зеркале. До них доносились, словно преследуя, приглушенные звуки джаза.

— Быстрее! — сказал Дельфос, открывая дверь, за которой начиналась темная лестница и царила прохладная сырость.

Здесь был подвал. Туда вели кирпичные ступени. Снизу шел резкий запах пива и вина.

— Вдруг кто-нибудь придет!

Шабо чуть не споткнулся, так как дверь за ними закрылась, и свет сразу исчез. Его руки ощупывали стены, покрытые осевшей на них селитрой. Кто-то задел его на ходу, и он вздрогнул, но это был всего лишь его приятель.

— Не шевелись! — приказал тот.

Музыки, в сущности, слышно не было. Она только угадывалась. Чувствовалась, главным образом, вибрация, когда ударяли в большой барабан. Это был ритм, рассеянный в воздухе, рисующий в сознании зал с гранатовыми банкетками, звоном бокалов, женщиной в розовом, танцующей со своим партнером в смокинге.

Было холодно. Шабо ощущал, как его пронизывает сырость, и едва удержался, чтобы не чихнуть. Он провел рукой по своему холодному, как лед, затылку. Он слышал дыхание Дельфоса. Каждый выдох доносил до него запах табака.

Кто-то вошел в туалет. Из крана полилась вода. На блюдце упала монета.

В кармане Дельфоса раздавалось тиканье часов.

— Ты думаешь, можно открывать?..

Дельфос ущипнул его за руку, чтобы он замолчал. Его пальцы были совсем холодные.

Там, наверху, хозяин уже с нетерпением посматривал на часы. Когда в кабачке было много народа и царило оживление, он охотно закрывал позднее и не боялся навлечь на себя гнев полиции. Но когда зал пустовал, он вдруг начинал ревностно соблюдать правила.

— Господа, сейчас закрываем!.. Уже два часа!

Молодые люди не слышали в подвале его слов. Но они могли угадать минута за минутой все, что происходило. Виктор получал деньги, потом шел в бар рассчитаться с хозяином, в то время как музыканты убирали инструменты в чехлы, а большой барабан покрывали зеленым люстрином.

Второй официант, Жозеф, складывал стулья на столы и собирал пепельницы.

— Закрываем, господа!.. Ну что же ты, Адель!.. Поторопимся!..

Хозяин был коренастым итальянцем, который прежде служил в барах и отелях Канн, Ниццы, Биаррица и Парижа.

Шаги в туалете. Это он пришел задвинуть засов маленькой двери, выходящей в переулок. Он поворачивает ключ, но оставляет его в замочной скважине.

Вдруг он машинально закроет подвал или заглянет туда? Он медлит. Наверное, поправляет пробор перед зеркалом. Кашляет. Дверь, ведущая в зал, скрипит.

Через пять минут все будет кончено. Итальянец, оставшись последним, опустит штору витрины и с улицы закроет входную дверь.

Он никогда не уносит с собой всю кассу. Он кладет в свой бумажник только тысячефранковые ассигнации.

Остальное лежит в выдвижном ящике бара, замок которого такой хрупкий, что его можно взломать хорошим перочинным ножом.

Все лампы потушены…

— Идем!.. — прошептал голос Дельфоса.

— Еще рано… Подожди…

Они теперь одни во всем здании и все-таки продолжают говорить тихо. Они не видят друг друга. Каждый чувствует, что он смертельно бледен, лицо напряжено, губы сухи.

— А вдруг кто-нибудь остался?

— Разве я боялся, когда надо было открыть сейф моего отца?

Дельфос говорит сварливо, почти угрожающе.

— Может быть, в ящике ничего и нет.

Как кружится голова! Шабо чувствует себя так, как будто он слишком много выпил. Теперь, когда он уже проник в этот подвал, у него не хватает духу из него выйти. Он чувствует, что сейчас повалится на ступеньки и зарыдает.

— Пошли!..

— Подожди! Он может вернуться…

Проходит пять минут. Потом еще пять, потому что Шабо любым способом старается выиграть время. Шнурок его башмака развязался. Он завязывает его вслепую, потому что боится упасть и наделать шума.

— Я не думал, что ты такой трус… Да ну же! Проходи…

Дельфос не хочет выходить первым. Дрожащими руками он толкает своего приятеля вперед. Дверь подвала открыта. В туалете из крана течет вода. Пахнет мылом и дезинфекцией.

Шабо знает, что другая дверь, та, что ведет в зал, сейчас заскрипит. Он ждет этого скрипа. И все-таки обливается холодным потом.

В темноте зал кажется просторным, как собор. Из радиаторов еще сочится тепло.

— Посвети!.. — шепчет Шабо.

Дельфос чиркает спичкой. Они на секунду останавливаются, чтобы перевести дух и глазами измерить путь, который им придется пройти. И вдруг спичка падает, а Дельфос издает пронзительный крик и бросается к двери туалета. В темноте он ее не находит, возвращается на прежнее место, сталкивается с Шабо.

— Скорее!.. Бежим!..

Это даже не слова, а хриплые звуки.

Шабо тоже что-то заметил. Но различил плохо. Как будто чье-то тело, распростертое на полу, возле бара…

Очень черные волосы…

Они боятся пошевелиться. Коробок спичек лежит на полу, но они его не видят.

— Где твои спички?..

— Не знаю, куда они подевались…

Один из них наталкивается на стул. Другой спрашивает:

— Это ты?..

— Сюда!.. Я держу дверь.

Из крана по-прежнему течет вода. Это немного успокаивает. Первый шаг к освобождению.

— Что, если зажечь свет?

— Ты с ума сошел?..

Их руки ощупывают дверь, ищут засов.

— Он не поддается.

Шаги на улице. Приятели застыли на месте. Ждут.

Слышны обрывки фраз:

«Я-то считаю, что если Англия не…»

Голоса удаляются. Может быть, это полицейские рассуждают о политике.

— Открываешь?

Но Дельфос не может шевельнуться. Он прислонился к двери, задыхаясь и прижимая к груди обе руки.

— …Рот у него открыт… — заикаясь, бормочет он.

Ключ поворачивается. Приток свежего воздуха. Блики от фонаря на булыжниках переулка. Хочется бежать отсюда. Они даже забыли запереть за собой дверь.

Но там, за поворотом, улица Пон д'Авруа, где еще встречаются прохожие. Приятели не смотрят друг на друга. Шабо ощущает пустоту в теле, ему кажется, что он беззвучно движется в какой-то вате. Даже уличный шум доходит до него откуда-то издалека.

— Ты думаешь, он мертв?.. Это турок?..

— Он!.. Я узнал его… Рот у него открыт… И один глаз…

— Что?

— Один глаз открыт, другой закрыт.

И в бешенстве добавляет:

— Пить хочется!

Они на улице Пон д'Авруа. Все кафе закрыты. Открыта лишь одна закусочная, где продают только пиво, ракушки, селедку в уксусе и жареную картошку.

— Зайдем?

Повар, весь в белом, подкладывает в плиту дрова.

Женщина, которая ест, сидя в углу, приглашающе улыбается им.

— Пива!.. И жареной картошки!.. И ракушек!..

Съев по первой порции, они повторяют заказ. Они голодны, никогда еще не были они так голодны. И пьют уже по четвертой кружке пива! Эти двое все еще не смотрят друг на друга. Едят с жадностью. На улице темнота. Редкие прохожие шагают быстро.

— Сколько мы должны, гарсон?

Они снова в ужасе. Хватит ли у них обоих денег, чтобы заплатить за ужин?

— Семь и два пятьдесят, и три, и шестьдесят и… восемнадцать семьдесят пять!..

Остается один франк, как раз на чаевые!

Улицы. Закрытые ставни магазинов. Газовые рожки.

Издали слышны шаги совершающих обход полицейских.

Двое юношей пересекают Мёзу.

Дельфос молчит, устремив перед собой неподвижный взгляд; сознание его так далеко от действительности, что он не замечает обращенных к нему слов приятеля.

И Шабо, чтобы не оставаться одному, чтобы сохранить ободряющее присутствие товарища, провожает его до дверей комфортабельного дома, на самой красивой улице квартала.

— Проводи меня немного… — умоляет он.

— Нет… Я заболел…

Это точно. Они оба заболели. Шабо только на мгновение увидел мертвое тело, но его воображение работает вовсю.

— Это наверняка был турок?

Они называют его турком, потому что не знают, какой он национальности. Дельфос не отвечает. Он бесшумно вложил ключ в замочную скважину. В полумраке виднеются широкий коридор, бронзовая подставка для зонтиков.

— До завтра…

— В «Пеликане»?

Но дверь закрывается. Теперь у него начинается головокружение. Оказаться дома, в своей постели! Только тогда вся эта история закончится!

И вот Шабо один в пустынном квартале. Он идет быстро, почти бежит, на углах улиц в нерешительности останавливается, потом бросается вперед, как безумный. На площади Конгресса он избегает тени деревьев. Заметив вдали прохожего, замедляет шаг. Но незнакомец сворачивает в другом направлении.

Улица Луа. Двухэтажные дома. Порог.

Жан Шабо ищет ключ, открывает дверь, включает электрический свет и идет на кухню с застекленной дверью, где огонь в плите еще не совсем погас.

Ему приходится вернуться, потому что он забыл запереть входную дверь. Тепло. На белой клеенке стола стоит корзинка и лежит записка — несколько слов карандашом.

«В буфетной найдешь котлету и кусок сладкого пирога в шкафу. Доброй ночи.

Отец».

Жан тупо смотрит на все это, открывает шкаф, замечает котлету, от одного вида которой его тошнит. На столике стоит горшочек с зеленым растением, похожим на звездчатку.

Значит, приходила тетя Мария! Когда она приходит, она всегда приносит с собой какое-нибудь растение. Ее дом на набережной Сен-Леонар полон ими. Она дает подробные советы, как за ними ухаживать.

Жан потушил свет. Сняв башмаки, он поднимается по лестнице. На втором этаже проходит мимо комнат жильцов.

На третьем этаже мансарды от крыши веет холодком.

В тот момент, когда он выходит на площадку, скрипит матрац. Кто-то не спит — отец или мать.

Издали доносится приглушенный голос:

— Это ты, Жан?..

Ничего не поделаешь! Надо пожелать доброй ночи родителям. Он входит к ним. Воздух в спальне спертый. Они легли уже несколько часов назад.

— Сейчас поздно?..

— Не очень…

— Ты бы…

Нет! У отца не хватает мужества бранить его. Или же он догадывается, что это ни к чему не приведет.

— Доброй ночи, сын…

Жан наклоняется, целует влажный лоб.

— Ты холодный как лед… Ты…

— На улице свежо…

Ты нашел котлету?.. А пирог принесла тетя Мария…

— Я поел с друзьями…

Его мать поворачивается во сне, и ее шиньон сваливается на подушку.

— Доброй ночи…

Он больше не может терпеть. У себя в комнате он даже не зажигает свет. Бросает пиджак куда попало, валится на кровать и зарывается головой в подушку.

Он не плачет. Он не в состоянии плакать. Старается перевести дыхание. Все его члены трепещут, тело вздрагивает, как будто у него начинается какая-то серьезная болезнь.

Только бы его матрац не скрипел. Только бы подавить рыдания — они уже подступают у него к горлу, и он догадывается: лежащий в соседней комнате отец не спит, напрягает слух.

В голове его возникает картина, звучит одно слово, оно разбухает, принимает чудовищные размеры, все это сейчас раздавит его: турок!..

Всю ночь кто-то сжимает, теснит, душит его со всех сторон, до тех пор пока в слуховом окне не забрезжил рассвет и пока отец Жанна, стоя у кровати, не прошепчет, боясь показаться слишком строгим:

— Ты не должен делать этого, сын!.. Ведь ты опять пил, не так ли?.. Ты даже спал не раздеваясь!..

С первого этажа поднимается запах кофе и яичницы с салом. По улице проезжают грузовики. Хлопают двери. Поет петух.

Глава 2

«Малая касса»

Жан Шабо, оттолкнув тарелку, положил локти на стол и не отрываясь смотрел на дворик, виднеющийся сквозь тюль занавесок. Белая краска стен ярко блестела на солнце.

Отец украдкой наблюдал за ним, не переставая есть, и пытался создать подобие беседы.

— Ты еще не знаешь, наверное, что большой дом на улице Феронстре будет пущен в продажу? Кто-то спрашивал меня об этом на работе. Может быть, тебе следовало бы узнать…

Но тут вмешалась мадам Шабо, которая чистила овощи для супа и тоже следила за сыном.

— Почему ты не ешь?

— Я не хочу есть, мать.

— Потому что этой ночью ты опять напился, пари держу! Признавайся!

— Нет.

— Ты думаешь, это не заметно! Глаза у тебя совсем красные! А цвет лица, словно оно из папье-маше! Напрасно мы лезем из кожи, чтобы подкрепить тебя! Ну, давай! Съешь хоть яйцо…

Однако это было не в его силах, даже если бы ему предложили целое состояние. От домашней обстановки, запаха сала и кофе, вида белой стены, закипавшего супа его просто тошнило. Жану не терпелось выйти из дому и все выяснить. Он вздрагивал от каждого звука, доносившегося с улицы.

— Мне надо идти.

— Еще рано. Ты был с Дельфосом вчера вечером, правда?.. Пусть только он придет сюда за тобой!.. Этот парень бездельничает, потому что у него богатые родители!.. Порочный мальчишка!.. Ему-то не приходится вставать рано и ходить в контору!

Месье Шабо молча ел, глядя в тарелку, потому что не хотел становиться ни на чью сторону. Со второго этажа спустился жилец, студент-поляк; он вышел на улицу и направился в университет. Слышно было, как в комнате над кухней одевался другой.

— Вот увидишь, Жан, это плохо кончится! Спроси у своего отца, занимался ли он кутежами в твоем возрасте?

У Жана Шабо глаза и в самом деле были красны, лицо осунулось. На лбу виднелся небольшой красный прыщ.

— Я ухожу, — повторил он, посмотрев на часы.

Как раз в это время кто-то тихонько постучал по почтовому ящику, вделанному во входную дверь. Это был способ вызывать близких людей; посторонние пользовались звонком. Жан поспешно пошел открывать; он увидел Дельфоса, который спросил:

— Ты идешь?

— Да… Сейчас возьму шляпу…

— Войдите, Дельфос! — крикнула из кухни мадам Шабо. — А я как раз говорила Жану, что с этим пора кончать! Он портит себе здоровье этими кутежами! Что до вас — это дело ваших родителей, но Жан…

Дельфос, длинный и худой, еще бледнее, чем Шабо, опустил голову и пытался изобразить смущенную улыбку.

— Жан должен зарабатывать на жизнь! У нас нет состояния! Вы достаточно умны, чтобы понять это, и я прошу вас оставить его в покое.

— Пошли?.. — прошептал Жан, который не мог больше терпеть эту пытку.

— Клянусь вам, мадам, что мы… — пробормотал Дельфос.

— В котором часу вы вернулись домой сегодня ночью?

— Не знаю… Может быть, в час…

— А Жан признался, что было больше двух часов утра!

— Мне пора в контору, мать…

Взяв шляпу, он подтолкнул Дельфоса в коридор.

Месье Шабо тоже встал и надел пальто.

На улицах Льежа, как обычно в этот час, хозяйки мыли тротуары, обильно поливая их водой; перед дверьми останавливались тележки с овощами и углем, от одного квартала к другому раздавались выкрики торговцев.

— Ну, как?

Приятели завернули за угол. Теперь они могли не скрывать своей тревоги.

— Ничего нет!.. В утренних газетах ни о чем не упоминается!.. Может быть, еще не нашли… его…

На голове у Дельфоса была студенческая фуражка с большим козырьком. В этот час все студенты направлялись в университет. На мосту, пересекавшем Мёзу, они образовали целую процессию.

— Мать очень зла… на тебя в особенности…

Они шли через рынок, пробираясь между корзинами с овощами и фруктами, топтали ногами листья капусты и салата. Жан устремил вперед неподвижный взгляд.

— Скажи! Откуда мы возьмем деньги?.. Сегодня пятнадцатое…

Они перешли на другую сторону улицы, потому что поравнялись с табачной лавкой, хозяину которой задолжали франков пятьдесят.

— Знаю… Сегодня посмотрел в бумажнике у отца…

Там были только крупные ассигнации…

Дельфос понизил голос:

— Не расстраивайся… Сейчас я зайду к своему дяде, на улицу Леопольд… Редко когда меня хоть на одну минуту не оставят одного в магазине…

Жан знал этот магазин, самый большой из всех тех, где продавался шоколад. Он представлял себе, как его приятель запускает руку в выдвижной ящик кассы.

— Когда мы увидимся?

— Я буду ждать тебя в двенадцать.

Они подходили к конторе нотариуса Лоэста, где работал Жан. Попрощались, не глядя друг на друга, и у Жана возникло неприятное чувство, как будто рукопожатие Рене было не таким, как обычно.

Правда, теперь они стали сообщниками!

Стол Жана стоял в передней. Так как он поступил сюда последним, его работа состояла главным образом в том, чтобы наклеивать марки на конверты, разбирать почту и исполнять обязанности курьера.

В то утро он работал молча, ни на кого не глядя, с таким видом, как будто хотел остаться незамеченным.

В особенности он опасался заведующего конторой, сурового человека лет пятидесяти, своего начальника.

В одиннадцать часов все было как обычно, но не задолго до полудня заведующий подошел к нему.

— У вас есть счета «малой кассы», Шабо?

— Простите меня, месье Озэ, сегодня я надел другой костюм и оставил дома записную книжку и деньги. Я отчитаюсь перед вами после полудня.

Он был мертвенно-бледен. Заведующий удивился.

— Вы заболели?

— Нет… Не знаю… Может быть, немножко…

«Малая касса» — это был отдельный счет в конторе, деньги, необходимые на марки, на отправку заказных писем, на все мелкие текущие расходы. Два раза в месяц, пятнадцатого и тридцатого, Жану выдавали определенную сумму, а он отмечал расходы в записной книжке.

Служащие выходили из конторы, Жан, выйдя на улицу, поискал глазами Дельфоса и заметил его возле витрины табачной лавочки. Он курил сигарету с позолоченным кончиком.

— Ну как?

— Здесь уплачено!

Они пошли.

Они ощущали потребность чувствовать себя среди людей, в движущейся толпе.

— Зайдем в «Пеликан». Я был у своего дяди. В моем распоряжении было всего несколько секунд. Ну, я и запустил руку… Сам того не желая, взял слишком много…

— Сколько?

— Почти две тысячи…

Эта цифра испугала Шабо.

— Вот тебе триста франков для «малой кассы». Остальное мы разделим.

— Да нет же!..

Оба они говорили возбужденно, с той только разницей, что Дельфос настаивал почти угрожающе.

— Все нормально! Мы же всегда делим все пополам!

— Мне не нужны эти деньги.

— Мне тоже.

Они машинально посмотрели на каменный балкон одного дома. Это была меблированная комната, где жила Адель, танцовщица с «Веселой мельницы».

— Ты не проходил там!

— Я шел по улице По д'Ор. Двери были открыты, как обычно. Виктор и Жозеф подметали…

Жан так сжал пальцы обеих рук, что они хрустнули.

— Ты хорошо все видел сегодня ночью, правда?..

— Я уверен, что это был турок, — вздрогнув, отчеканил Дельфос.

— И сегодня на улице не было полиции?

— Никого! Все было нормально… Виктор увидел меня и закричал: «Добрый день!»

Они вошли в «Пеликан», сели за столик возле витрины, заказали английского пива. И тут же Жан заметил человека, сидевшего прямо напротив них.

— Не оборачивайся… Смотри в зеркало… Этой ночью он был в… Ты знаешь, что я хочу сказать…

— Вот этот здоровяк? Да, я узнаю его…

Это был клиент, вошедший последним в «Веселую мельницу», тот объемистый и могучий человек, который пил только пиво.

— Он, вероятно, не из Льежа.

— Курит французский табак. Осторожно! Он наблюдает за нами.

— Гарсон! — позвал Дельфос. — Сколько с нас? Кажется, мы были вам должны сорок два франка?

Он протянул ассигнацию в сто франков, так, чтобы официант мог заметить у него несколько таких же.

— Получите!

Они нигде не находили себе места. Посидев немного, вышли, и Шабо с беспокойством обернулся.

— Этот человек следит за нами… Во всяком случае, он идет сзади.

— Замолчи! Ты в конце концов меня напугаешь. Зачем ему следить за нами?

— Но турка-то, наверное, нашли… Или же он не был мертв…

— Ну, замолчи же! — проворчал Дельфос еще более резко.

Они молча прошли метров триста.

— Ты считаешь, что мы должны пойти туда сегодня вечером?

— Конечно! Это покажется подозрительным, если мы…

— Послушай! Может, Адель что-нибудь знает?

У Жана нервы были напряжены до предела. Он не знал, куда смотреть, что говорить, и не смел обернуться, чувствуя за собой присутствие широкоплечего мужчины.

— Если он перейдет Мёзу вслед за нами, значит, он за нами следит!

— Ты идешь домой?

— Придется… Мать обозлилась…

Жан был способен внезапно разрыдаться здесь, посреди улицы.

— Он идет по мосту… Видишь, он следит за нами!

— Замолчи!.. До вечера… Ну, вот я уже пришел…

— Рене!

— Что?

— Я не хочу держать при себе эти деньги… Послушай…

Но Дельфос, пожав плечами, закрыл за собой дверь.

Жан пошел дальше, поглядывая на отражение в стеклах витрины, чтобы проверить, продолжают ли за ним следить.

На пустынных улицах за Мёзой у него уже не осталось сомнений. И тут ноги под ним подкосились. Закружилась голова. Он чуть не остановился, но вместо этого пошел еще быстрее, как будто страх тащил его вперед.

Когда он пришел домой, мать спросила его:

— Что с тобой?

— Ничего…

— Ты страшно бледный… Просто зеленый…

И в бешенстве продолжала:

— Красиво, правда?.. В твоем возрасте доводить себя до такого состояния!.. Где ты опять болтался эту ночь?..

И в какой компании? Не понимаю, почему твой отец допускает это… Ну, давай, ешь…

— Я не хочу есть.

— Это еще почему?

— Послушай, оставь меня, мать… Мне нехорошо… Не знаю, что со мной…

Но острый взгляд мадам Шабо не смягчался. Это была маленькая женщина, сухая, нервная, которая сновала по дому с утра до вечера.

— Если ты болен, я позову врача.

— Нет! Ради Бога…

Шаги на лестнице. Сквозь застекленную дверь кухни показалась голова студента. Он постучал; выражение лица у него было встревоженное и недоверчивое.

— Вы знаете этого человека, который прогуливается по улице, мадам Шабо?

Он говорил с сильным славянским акцентом. Глаза его пылали. Малейший пустяк приводил его в ярость.

Он уже перешел обычный возраст студента. Но официально числился в университете, хотя никогда не ходил на лекции.

Знали, что он грузин, что у себя на родине он занимался политикой. Претендовал на дворянское происхождение.

— Какого человека, месье Богдановский?

— Подойдите сюда…

Он подозвал ее в столовую, окно которой выходило на улицу.

Жан не решался последовать за ними. Но в конце концов тоже пошел туда.

— Вот уже четверть часа, как он здесь расхаживает…

Я знаю таких людей!.. Это определенно кто-нибудь из полиции.

— Да нет же, — с оптимизмом возразила мадам Шабо. — Вам всюду чудится полиция! У него просто здесь назначено свидание.

Грузин все-таки бросил на нее взгляд, выражавший сомнение, пробормотал что-то на своем языке и поднялся к себе в комнату. Жан узнал широкоплечего мужчину.

— Иди есть, сейчас же! И не кривляйся, слышишь?

Не то ляжешь в постель, и я сейчас же вызову врача.

Месье Шабо не приходил домой в полдень. Мать и сын обедали в кухне, причем мадам Шабо никогда не присаживалась, а все время ходила взад и вперед от стола к плите.

Пока Жан, опустив голову, пытался проглотить хоть что-нибудь, она наблюдала за ним и заметила какую-то новую деталь в его одежде.

— Откуда еще этот галстук?

— Это Рене дал мне его…

— Рене, всегда этот Рене, а у тебя нет никакого самолюбия! Мне за тебя стыдно! У этих людей, может быть, и есть деньги, но из-за одного этого они еще не заслуживают уважения! Его родители не женаты…

— Мама!

Обычно он называл ее «мать». Но сейчас он хотел говорить умоляюще. Он дошел до предела. Он не требовал ничего, кроме покоя в течение тех нескольких часов, которые обязан был проводить дома. Он представлял себе незнакомца, расхаживающего напротив, как раз возле стены школы, где прошли его детские годы.

— Нет, сын мой! Ты пошел по плохой дороге, говорю тебе! Пора прекратить это, если ты не хочешь кончить плохо, как твой дядя Анри.

Кошмар! Опять эти упоминания о дяде, которого встречали иногда мертвецки пьяным или видели на стремянке, когда он красил фасад какого-нибудь дома.

— А ведь он получил образование! Мог занять любое положение…

Жан встал с полным ртом, буквально сорвал свою шляпу с вешалки и выбежал из дому.

В Льеже некоторые газеты выходят и по утрам, но главный выпуск появляется в два часа. Шабо пошел к центру города, словно в полусне, окутанный каким-то пронизанным солнцем облаком, мешавшим ему четко видеть, и, перейдя Мёзу, очнулся от криков:

— Покупайте «Льежскую газету»! Только что вышедшую «Льежскую газету»… Труп в плетеном сундуке!.. Ужасные подробности… Покупайте «Льежскую газету»!..

Возле него, буквально в двух метрах, широкоплечий мужчина покупал «Льежскую газету», ожидал сдачи. Жан пошарил у себя в кармане, там были ассигнации, которые он сунул туда, но не нашлось мелкой монеты. Тогда он пошел дальше и вскоре толкнул дверь конторы, куда уже вернулись служащие.

— Вы опоздали на пять минут, — заметил заведующий. — Это небольшое опоздание, но повторяется слишком часто…

— Извините… Из-за трамвая… Я принес вам «малую кассу»…

Он чувствовал, что лицо у него не такое, как всегда.

Щеки горели. В глазах кололо.

Месье Озэ перелистывал записную книжку, проверяя суммы внизу страниц.

— Сто восемнадцать франков пятьдесят сантимов…

Столько у вас осталось?..

Жан пожалел, что ему не пришлось разменять ассигнации. Он слышал, как заместитель заведующего и машинистка говорили о плетеном сундуке.

— Графопулос. Это турецкая фамилия?

— Кажется, он грек…

Жан вытащил из кармана две ассигнации по сто франков. Что-то еще выпало оттуда. Месье Озэ холодно указал ему на пол. Это была третья ассигнация.

— Мне кажется, вы слишком легкомысленно относитесь к деньгам. У вас нет бумажника?

— Простите…

— Если бы хозяин видел, как вы кладете банковские билеты прямо в карман… Ну, ладно! У меня нет мелочи… Вы потом отчитаетесь в этих ста восемнадцати франках пятидесяти сантимах… Когда деньги кончатся, спросите у меня еще… Сегодня после полудня вы обойдете газеты и сдадите туда наши объявления… Это срочно! Нужно, чтобы они появились завтра…

— Турок! Турок! Турок!

На улице Жан купил газету и с минуту оставался в центре группы зевак, потому что продавец искал для него сдачу. Он прочел на ходу, толкая прохожих:

«ТАЙНА ПЛЕТЕНОГО СУНДУКА

…Сегодня утром, около девяти часов, сторож, только что открывший ворота зоологического сада, заметил плетеный сундук большого размера, стоявший на лужайке.

Он тщетно пытался открыть его. Сундук был закрыт на задвижку, запертую большим висячим замком.

Сторож позвал полицейского Леруа, который, в свою очередь, оповестил полицейского комиссара четвертого округа.

Только в десять часов сундук был отперт слесарем.

Представьте себе зрелище, открывшееся глазам следователей!

Внутри был труп, сложенный пополам! Стараясь полностью засунуть его в сундук, преступник не остановился перед тем, чтобы сломать шейные позвонки. Это был труп человека лет сорока ярко выраженного иностранного типа. Обыск ничего не дал, бумажника при нем не оказалось! В одном из жилетных карманов были найдены визитные карточки на имя Эфраима Графопулоса.

Этот человек, по-видимому, прибыл в Льеж совсем недавно, потому что его нет в списке иностранцев и он не фигурирует среди вновь прибывших постояльцев гостиниц города.

Судебный врач начнет вскрытие только сегодня днем, но уже теперь есть основания предполагать, что смерть наступила в течение ночи и что убийство было совершено при помощи очень тяжелого орудия: резиновой дубинки, железного бруска, мешка с песком или свинцовой палки.

Из следующего выпуска нашей газеты можно будет Узнать все подробности этого дела, которое обещает быть сенсационным».

С газетой в руках Жан подошел к окошечку газеты «Ла Мёз», сдал туда судебные объявления и стоял, ожидая квитанции. Город был оживлен. То были последние солнечные дни. На бульварах уже начинали строить балаганы для большой осенней ярмарки.

Он напрасно пытался заметить, не идет ли позади него тот человек, который следил за ним утром.

Проходя мимо «Пеликана», он не обнаружил там Дельфоса, хотя у него не было лекций во второй половине дня.

Он сделал крюк, чтобы пройти по улице По д'Ор.

Двери «Веселой мельницы» были открыты. Зал тонул в темноте, в нем едва различались гранатовые банкетки.

Виктор мыл окна, обильно поливая их водой. И Шабо ускорил шаги, чтобы его не заметили.

Он зашел еще в «Экспресс», в «Льежскую газету».

Балкон Адели притягивал его. Однажды он уже посетил ее, месяц тому назад. Дельфос поклялся ему, что он был любовником танцовщицы. И тогда Шабо постучал к ней в дверь, около полудня, под каким-то предлогом. Она приняла его, одетая в сомнительной чистоты халат, и при нем продолжала одеваться, болтая с ним, как близкая приятельница.

Шабо не делал никаких попыток. И все-таки ему приятна была такая интимность.

Он толкнул дверь первого этажа, рядом с бакалейной лавочкой, поднялся по темной лестнице, постучал.

Никто не ответил. Но скоро раздались шаркающие шаги. Дверь приоткрылась, донесся резкий запах горящей спиртовки.

— Это ты! Я думала, это твой приятель!

— Почему?

Адель уже возвращалась к маленькой никелевой спиртовке, на которой лежали щипцы для завивки.

Так, подумала! Не знаю, почему! Закрой дверь, быстрее! А то сквозняк…

В эту минуту у Шабо возникло желание довериться ей, сказать ей все, спросить у нее совета, чтобы эта женщина с усталыми глазами и с телом, немного увядшим, но таким еще соблазнительным под халатом, в красных домашних туфлях, в которых она шлепала по неубранной комнате, утешила его.

На незастланной постели он увидел номер «Льежской газеты».

Глава 3

Широкоплечий мужчина

Она только что встала, возле спиртовки стояла открытая коробка сгущенного молока.

— Ты пришел один, без приятеля? — еще раз спросила она.

— А почему я должен быть с ним?

Она не заметила его раздражения, открыла шкаф и достала оттуда рубашку розовато-оранжевого цвета.

— Это правда, что его отец крупный промышленник?

Жан не сел, он даже не снял шляпу. Он смотрел, как она ходила по комнате, охваченный смутным чувством: здесь были и меланхолия, и желание, и инстинктивное уважение к женщине, и отчаяние.

Она не выглядела красавицей, особенно в шлепанцах и мятом халате. Но, может быть, для него, когда она держалась так просто, в ней было еще больше очарования. Сколько ей лет? Двадцать пять или тридцать?

Во всяком случае, она уже знала жизнь. Она часто говорила о Париже, о Берлине, об Остенде. Упоминала названия всем известных ночных кабачков.

Но без увлечения, без гордости, без рисовки. Напротив! Главной чертой ее характера была усталость, сквозившая в зеленых глазах, в небрежной манере держать в губах сигарету, в жестах, в улыбках.

Улыбающаяся усталость.

— Фабрикант чего?

— Велосипедов.

— Забавно! Я знала в Сент-Этьенне другого фабриканта велосипедов. Сколько ему лет?..

— Отцу?

— Нет, Рене…

Он нахмурился еще больше, услышав это имя в ее устах.

— Восемнадцать…

— Пари держу, что он испорченный мальчишка!

Фамильярность между ними была полной. Она держалась с Шабо, как с равным. И напротив, о Дельфосе она говорила с оттенком уважения.

Угадала ли она, что Шабо не был богат, что в материальном отношении его семья была приблизительно такая же, как у нее?

— Садись! Тебя не стесняет, что я одеваюсь?.. Подай же мне сигареты…

Он поискал их вокруг себя.

— На ночном столике!.. Да вот они…

И Жан, сильно побледнев, с трудом решился дотронуться до портсигара, который он видел накануне в руках незнакомца. Он посмотрел на свою собеседницу: в халате, распахнутом на голом теле, она надевала чулки.

Это смутило его еще больше, чем в первый момент. Он покраснел, может быть, из-за портсигара, может быть, из-за этого обнаженного тела, а вернее, причиной было и то и другое.

Адель была не только женщиной. Это была женщина, связанная с какой-то драмой, женщина, которая, конечно, скрывала какую-то тайну.

— Ну, так что же ты?

Он подал ей портсигар.

— А у тебя есть спички?

Рука его дрожала, когда он протянул ей горящую спичку. Тогда она рассмеялась.

— Послушай! Ты, наверное, немного женщин видел на своем веку!..

— У меня были любовницы.

Она рассмеялась еще громче. Прищурившись, посмотрела ему в лицо.

— А ты забавный! Смешной парень!.. Подай мне корсет…

— Вы вчера вернулись поздно?

Она посмотрела на него немного серьезнее.

— А ты не влюблен?.. Да еще и ревнуешь!.. Теперь я понимаю, почему ты надулся, когда я заговорила о Рене… Ну-ка! Повернись к стене…

— Вы читали газеты?

— Я только просмотрела фельетон.

— Вчерашний тип убит.

— Кроме шуток?

Она не очень взволновалась. Просто спросила с любопытством:

— А кто его убил?

— Неизвестно. Его труп нашли в плетеном сундуке.

Она сбросила халат на кровать. Жан обернулся в тот момент, когда она спускала на бедра рубашку и искала в стенном шкафу платье.

— Из-за этой истории у меня опять будут неприятности!..

— Вы вышли из «Веселой мельницы» вместе с ним?

— Нет! Я ушла одна…

— А-а!

— Можно подумать, что ты мне не веришь… Ты воображаешь, что я вожу к себе всех посетителей кабачка?.. Я танцовщица, мой милый… И поэтому я должна способствовать тому, чтобы дела заведения шли успешно… Но как только двери нашей лавочки закрываются, кончено!..

— А все-таки с Рене…

Он понял, что говорит чушь.

— Что с Рене?

— Ничего… Он мне сказал…

— Какой идиот! Говорю тебе, он только поцеловал меня, не более… Дай-ка мне еще сигарету…

Она надела шляпу.

— Уф! Надо пойти кое-что купить… Пошли!.. Закрой дверь…

Они спустились друг за другом по темной лестнице.

— Тебе в какую сторону?

— Иду в контору.

— Придешь сегодня вечером?

Толпа двигалась по тротуарам. Они расстались, и несколько секунд спустя Жан Шабо уселся за свой письменный стол перед стопкой конвертов, на которые надо было наклеить марки.

Сам не зная почему, он теперь испытывал скорее грусть, нежели страх. Он с отвращением смотрел на письменный стол, устланный объявлениями нотариальной конторы.

— Квитанции у вас? — спросил у него заведующий.

Жан подал их.

— А квитанция «Льежской газеты»? Вы что, забыли «Льежскую газету»?

Подумаешь, драма! Катастрофа! Заведующий говорил таким трагическим тоном.

— Послушайте, Шабо, я должен сказать вам, что так не может продолжаться. Работа есть работа. Долг есть долг. Я вынужден поговорить об этом с хозяином. А кроме того, я слышал, что вас встречают по ночам в таких неподходящих местах, куда я лично никогда не ступал ногой. Откровенно говоря, вы пошли по плохой дорожке. Смотрите на меня, когда я говорю с вами! И не принимайте такой иронический вид! Слышите? Это вам так не пройдет…

Дверь захлопнулась. Молодой человек остался один и продолжал наклеивать марки на конверты.

В это время Дельфос, вероятно, сидел на террасе «Пеликана» или в каком-нибудь кино. Стенные часы показывали пять. Шабло подождал, пока они подвинулись еще шестьдесят раз — на одну минуту, — потом встал, взял шляпу и закрыл на ключ ящик своего стола.

Широкоплечего мужчины поблизости он не заметил.

Было свежо. Сумерки расстилали на улицах широкие полосы голубоватого тумана, пронизанные огнями витрин и светом из окон трамваев.

— Покупайте «Льежскую газету»…

Дельфоса в «Пеликане» не было. Шабо искал его в других центральных кафе, где они обычно встречались.

Ноги у него были такие тяжелые, а голова такая пустая, что ему захотелось пойти лечь.

Когда он вернулся домой, то сразу же почувствовал, что происходит нечто необычное. Дверь кухни была открыта. Мадемуазель Полина, польская студентка, жившая в меблированной комнате в их доме, наклонилась над кем-то, кого молодой человек не сразу разглядел.

Он молча приблизился. Вдруг раздались рыдания.

Мадемуазель Полина, приняв строгое выражение, повернула к нему свое некрасивое лицо.

— Посмотрите на вашу мать, Жан.

А мадам Шабо, в переднике, положив локти на стол, плакала горькими слезами.

— Что случилось?

— Это вы должны знать, — ответила полька.

Мадам Шабо вытирала красные глаза, смотрела на сына и рыдала еще сильнее.

— Он добьется, что я умру!.. Это ужасно!..

— Что я сделал, мать?

Жан говорил невыразительным, слишком ясным голосом. Страх сковывал его с головы до ног.

— Оставьте нас, мадемуазель Полина… Вы очень милая… Мы всегда предпочитали быть бедными, но честными!..

— Я не понимаю…

Студентка ускользнула. Слышно было, как она поднималась по лестнице и оставила открытой дверь своей комнаты.

Что ты наделал?.. Говори откровенно… Отец сейчас вернется… Когда я подумаю, что узнает весь квартал…

— Клянусь тебе, я не понимаю!..

— Ты лжешь!.. Ты прекрасно знаешь, что лжешь с тех пор, как ты с этим Дельфосом и с этими грязными женщинами!.. Полчаса тому назад прибежала торговка овощами, мадам Вельден, мадемуазель Полина была здесь…

И мадам Вельден сказала при ней, что приходил человек, чтобы получить у нее сведения о тебе и о нас. Этот человек, конечно, из полиции!.. И надо ж было, чтобы он обратился именно к мадам Вельден, самой главной сплетнице во всем квартале! Сейчас все уже, конечно, в курсе дела.

Она встала, машинально слила кипящий кофе через фильтр кофейника. Потом достала скатерть из шкафа.

— Стоило жертвовать всем, чтобы воспитать тебя!..

Теперь нами занимается полиция, может быть, придет к нам в дом!.. Неизвестно, как посмотрит на это твой отец… Но я твердо знаю, что мой отец выгнал бы тебя…

Подумать, что тебе нет еще и семнадцати!.. Это все твой отец виноват!.. Это он позволяет тебе шляться до трех часов ночи… А когда я сержусь, он за тебя заступается…

Сам не зная почему, Жан был уверен, что так называемый полицейский был не кем иным, как тем широкоплечим мужчиной. Он упрямо уставился в пол.

— Так, значит, ты ничего не скажешь? Ты не хочешь признаться в том, что ты сделал?

— Я ничего не сделал, мать…

— И полиция стала бы заниматься тобой, если бы ты ничего не сделал?

— Может быть, это совсем не полиция?

— А кто же это в таком случае?

У него вдруг хватило смелости солгать, чтобы покончить с этой тягостной сценой.

— Может быть, это люди, которые хотели бы взять меня к себе на службу и желают собрать обо мне сведения… Мне плохо платят там, где я работаю… Я обращался в разные места, чтобы найти другую работу…

Она испытующе посмотрела на него.

— Ты врешь!..

— Клянусь тебе…

— Ты уверен, что вы с Дельфосом не наделали глупостей?

— Клянусь тебе, мать…

— Ну, в таком случае тебе надо сходить к мадам Вельден… А то она будет рассказывать всем, что тебя ищет полиция!

В замке входной двери повернулся ключ. Месье Шабо снял пальто, повесил его на вешалку, вошел в кухню и сел в свое кресло.

— Ты уже дома, Жан?

Он удивился, почему у его жены красные глаза, а у сына смущенный вид.

— Что случилось?

— Ничего!.. Я бранила Жана. Я хотела бы, чтобы он больше не приходил так поздно… Как будто ему неуютно здесь, в своей семье…

Она ставила на стол приборы, наполняя чашки. За едой месье Шабо читал газетную статью, комментируя ее.

— Вот эта история тоже наделает шума!.. Труп в плетеном сундуке… Наверняка иностранец и, конечно, Шпион…

Потом он переменил тему разговора.

— Месье Богдановский заплатил?

— Нет еще. Он сказал, что ждет деньги в среду!

— Он ждет их уже три недели! Ну что ж! В среду ты ему заявишь, что так продолжаться больше не может.

Воздух был тяжелый, отдающий знакомыми запахами; отблески света лежали на медных кастрюлях, яркие пятна на рекламном календаре, еще три года назад прибитом к стене и служившем газетницей.

Жан машинально ел и понемногу погружался в истому. В этой привычной обстановке он начинал сомневаться в реальности событий, происходивших во внешнем мире. Ему уже трудно было представить, что два часа назад он был в комнате танцовщицы, которая надевала при нем чулки, в халате, раскрытом на бледном, мясистом, немного увядшем теле.

— Ты навел справки и по поводу дома?

— Какого дома?

— Дома на улице Феронстре.

— Я… я, правда, забыл…

— Как всегда!

— Надеюсь, сегодня вечером ты отдохнешь. У тебя жуткий вид.

— Да… Я никуда не пойду…

— Первый раз на этой неделе! — вмешалась мадам Шабо, которая еще не совсем успокоилась и следила за выражением лица своего сына.

Щелкнул почтовый ящик. У Жана сразу возникла уверенность, что это к нему, и он бросился в коридор, чтобы открыть. Месье и мадам Шабо смотрели сквозь застекленную дверь.

— Опять этот Дельфос! — сказала мадам Шабо. — Никак не может оставить Жана в покое. Если так будет продолжаться, я пойду к его родителям.

Приятели тихо разговаривали на пороге. Шабо несколько раз оборачивался, чтобы убедиться в том, что их не подслушивают. Казалось, он сопротивлялся настойчивым уговорам.

И вдруг он крикнул, не возвращаясь в кухню:

— Я сейчас приду!

Мадам Шабо встала, чтобы помешать ему уйти. Но он торопливо и лихорадочно схватил с вешалки шляпу, выскочил на улицу, с шумом захлопнул дверь.

— И ты позволяешь ему так вести себя? — крикнула мадам Шабо мужу. — Какое уважение ты ему внушаешь?

Если бы ты держал себя немного более авторитетно…

Она продолжала говорить на эту тему, сидя под лампой и не переставая есть, в то время как месье Шабо косился на свою газету, которую он не смел читать, пока продолжалась эта резкая критика.

— Ты уверен?

— Ручаюсь… Я его хорошо узнал… Он прежде был инспектором в нашем квартале.

— У Дельфоса сильнее, чем когда-либо, заболела голова — так, как будто ее резали острым ножом; когда он проходил под газовым рожком, его приятель заметил, что он смертельно бледен. Дельфос курил короткими, лихорадочными затяжками.

— Я больше не могу… Вот уже четыре часа, как это продолжается… Вон! Повернись, быстро… Он меньше, чем в ста метрах от нас…

Виднелся обычный силуэт человека, который шел вдоль домов улицы Луа.

— Это началось сразу же после завтрака… Может быть, еще раньше… Но я заметил только, когда сел на террасе «Пеликана»… Он занял соседний столик… Я узнал его…

Уже два года как он служит в тайной полиции. Мой отец обращался к нему по поводу кражи металлов со склада… Его фамилия Жерар или Жирар… Не знаю, почему я ушел… Мне это действовало на нервы… Я пошел по улице Катедраль, и он последовал за мной… Я зашел в другое кафе… Он остался ждать меня в ста метрах. Я пошел в кино «Монден» и обнаружил его за три ряда позади себя… Не знаю, что я потом делал… Ходил… Садился в трамваи… Из-за этих денег, которые у меня в кармане… Я бы очень хотел от них избавиться, потому что, если он станет меня обыскивать… я не смогу объяснить, откуда они… Ты не хочешь сказать, что они твои?..

Например, что твой хозяин дал их тебе, чтобы ты выполнил какое-то поручение…

— Нет!

У Дельфоса на лбу выступил пот, взгляд его был одновременно жесткий и тревожный.

— Нам все-таки нужно что-нибудь сделать… В конце концов, он окликнет нас… Я пошел к тебе потому, что мы как-никак вместе…

— Ты не обедал?

— Я не хочу есть… Что, если, проходя по мосту, я брошу деньги в Мёзу?..

— Он заметит!

— Я могу пойти в туалет в каком-нибудь кафе или лучше… Слушай! Мы пойдем сядем куда-нибудь, и ты пойдешь в туалет, пока он не будет спускать глаз с меня…

— А если он пойдет за мной?

— Он за тобой не пойдет… А потом, ты имеешь право закрыть дверь на ключ…

Они все еще ходили по ту сторону Мёзы, по пустынным и плохо освещенным широким улицам. Они слышали за собой мерные шаги полицейского, который, кажется, и не собирался прятаться.

— А не лучше ли нам пойти в «Веселую мельницу»?..

Это будет более естественно… Мы ведь ходим туда почти каждый вечер… А если мы убили турка, нашей ноги там больше бы Не было…

— Сейчас еще слишком рано!

— Подождем…

Они замолчали. Перешли через Мёзу, бродили по центральным улицам, время от времени проверяя, ходит ли все еще за ними Жирар.

На улице По д'Ор они увидели светящуюся вывеску ночного кабачка, который только что открылся.

— Войдем?

Они вспомнили свое бегство оттуда прошлой ночью и вошли в кабачок, преодолевая сильное внутреннее сопротивление.

Виктор стоял у дверей с салфеткой на руке, а это означало, что клиентов не было.

— Пошли!

— Добрый вечер, месье! Вы не встретили Адель?..

— Нет! Она не пришла?

— Нет еще!

— Странно, она ведь никогда не опаздывает! Входите… Портвейн?..

— Да, портвейн!

Зал был пуст. Музыканты не утруждали себя игрой на своих инструментах. Они болтали, наблюдая за входной дверью.

За стойкой хозяин в белом пиджаке расставлял английские и американские флажки.

— Здравствуйте, месье! — крикнул он издали. — Как дела?..

— Все в порядке.

Полицейский вошел вслед за ними. Это был еще молодой человек, немного напоминавший конторского служащего. Он отказался отдать свою шляпу швейцару и сел у дверей.

По знаку хозяина музыканты заиграли, в то время как профессиональный танцор, сидевший в глубине зала, где он писал письмо, подошел к единственной посетительнице кабачка, пришедшей сюда потанцевать.

— Иди!

Дельфос сунул что-то в руку приятелю, а Жан колебался, взять ли это. Полицейский смотрел на них. Но они действовали под столом.

— Сейчас как раз подходящий момент…

Шабо решился взять засаленные ассигнации. Он держал их в руке, боясь лишним движением привлечь к себе внимание. Он встал.

— Сейчас вернусь, — громко сказал он.

Дельфос, с трудом скрывая облегчение, невольно бросил на полицейского торжествующий взгляд. Хозяин остановил Жана:

— Подождите, я дам вам ключ. Уборщица еще не пришла… Не понимаю, что это они все сегодня опаздывают.

Дверь в погреб была приотворена; из нее несло сыростью. Вспомнив прошлую ночь, молодой человек поежился.

Дельфос залпом выпил свой портвейн. Ему показалось, что от этого он почувствовал себя лучше, и он проглотил также портвейн своего приятеля. Инспектор не шевелился! Значит, их маневр оказался удачным. Через несколько секунд вода унесет компрометирующие их ассигнации.

В эту минуту вошла Адель в черном атласном манто, отороченном белым мехом. Она поздоровалась с музыкантами, пожала руку Виктору.

— Ах вот как! — сказала она Дельфосу. — Твоего приятеля нет? Я его видела сегодня днем. Он приходил ко мне.

Какой забавный тип! Позволь мне раздеться.

Она оставила манто за стойкой, перекинулась несколькими словами с хозяином, вернулась к Дельфосу и села возле него.

— Два стакана… Ты один?

— Жан здесь.

— А где же он?

— Там. — Он взглядом показал на дверь.

— А! А чем занимается его отец?

— Кажется, он счетовод в какой-то страховой компании.

Она ничего не сказала. Этого ей было достаточно.

Она так и думала.

— Почему ты больше не приезжаешь на своей машине?

— Это машина моего отца. У меня нет водительских прав, потому я беру ее, только когда он в отъезде. На будущей неделе он поедет в Вогезы. Если бы… если ты хочешь прокатиться со мной вдвоем… Например, проехаться до Спа?

— Кто он, этот тип?.. Он не из полиции?..

— Не знаю, — пробормотал Дельфос, покраснев.

— Я что-то не припомню его лица… Послушай! А вдруг твой приятель потерял сознание?.. Виктор! Одно шерри…

Ты не танцуешь?.. Не то что бы мне очень хотелось, но хозяин любит, когда в зале оживленно.

Прошло уже двадцать минут с тех пор, как Шабо вышел. Дельфос танцевал так плохо, что посреди танца Адель сама стала вести его.

— Ты позволишь?.. Я пойду посмотрю, что с ним такое…

Он толкнул дверь уборной. Жана там не было. Уборщица раскладывала на салфетке предметы туалета.

— Вы не видели моего приятеля?

— Нет… Я только что пришла…

— Вы вошли через черный ход?

— Как всегда!

Он открыл маленькую дверь. Переулок был пустынный, холодный и мокрый от дождя, пронизанный мигающим светом единственного газового рожка.

Глава 4

Курильщики трубок

Их было четверо в огромном помещении, где столы, покрытые плотной бумагой, служили письменными. На лампах были абажуры из зеленого картона. Сквозь открытые двери виднелись пустые комнаты.

Был вечер.

Ждали, покуривая трубки, только те, кто служил в сыскной полиции. Комиссар Дельвинь, высокий рыжий человек, сидел у стола и то и дело подкручивал усы.

Молодой инспектор рисовал что-то на бумаге, покрывавшей стол. Говорил маленький коренастый человек, который, очевидно, был родом из деревни и остался крестьянином с головы до ног.

— Семь франков штука, если возьмете дюжину! Трубки, за которые вы заплатите по двадцать франков в любом магазине… Никакого изъяна, слышите!.. Это мой зять работает там на фабрике, в Арлоне.

— Можно заказать две дюжины, для всей бригады.

— Я так и написал зятю. Кстати, он — а он-то знаток своего дела — подарил мне потрясающую штуку для набивания трубок…

Комиссар покачивал ногой. Все внимательно следили за разговором. Все курили. В резком свете ламп расплывались голубоватые облака дыма.

— Вместо того, чтобы набивать трубку как попало, вы берете эту штуку таким образом…

Дверь отворилась. Вошел человек, толкая перед собой другого. Комиссар взглянул на вновь пришедших и, не сходя с места, спросил:

— Это ты, Перроне?

— Я, шеф.

И, обращаясь к знатоку трубок, добавил:

— Объясняй быстрее…

Молодого человека оставили стоять у двери, и ему пришлось выслушать подробное объяснение того, как набивать трубку.

— Ты тоже хочешь трубку? — спросили у Перроне. — Трубки из настоящего верескового корня за семь франков, благодаря его зятю, который работает мастером в Арлоне.

А комиссар, не вставая с места, крикнул:

— Подойдите поближе, мой милый!

Это был Жан Шабо, такой измученный, с такими безумными глазами, что, казалось, у него вот-вот начнется нервный припадок. Остальные смотрели на него, не переставая курить и переговариваться. И даже засмеялись какой-то шутке.

— Где ты его зацапал, Перроне?

— В «Веселой мельнице»… И как раз в подходящий момент!.. Когда он собирался выбросить в унитаз стофранковые ассигнации…

Это никого не удивило. Комиссар поискал что-то вокруг себя.

— Кто хочет заполнить листки?

Самый молодой уселся за стол, взял отпечатанные бланки.

— Фамилия, имя, возраст, профессия, адрес, была ли судимость… Ну! Отвечайте…

— Шабо, Жан-Жозеф-Эмиль, служащий, улица Луа, 53…

— Судимости не было?

— Нет!

Слова с трудом выходили из сжатого горла.

— Отец?

— Шабо Эмиль, счетовод…

— Судимостей тоже не было?

— Никогда!

— Мать?

— Элизабет Дуайен, сорок два года…

Никто не слушал. Это была официальная часть допроса. Комиссар с рыжими усами встал, медленно разжег пенковую трубку, прошелся взад и вперед, спросил кого-то:

— Кто-нибудь занимается самоубийством на набережной Коронмёз?

— Там Жербер!

— Ладно! Ну, говорите, молодой человек… И если хотите хороший совет, не пытайтесь лукавить!.. Вчера вечером вы были в «Веселой мельнице» с неким Дельфосом, которым мы займемся позже… У вас обоих не было чем заплатить за выпивку и еду, и вы еще были должны за предыдущие дни… Точно?

Жан Шабо открыл рот и снова закрыл его, ничего не сказав.

— Ваши родители не богаты. Вы не Бог знает сколько зарабатываете. И все-таки ведете рассеянную жизнь…

Вы всюду понемногу должны… Верно?

Жан опустил голову, чувствуя, что на него устремлены взгляды всех пяти присутствующих.

Комиссар говорил снисходительным тоном, с оттенком презрения.

— Даже в табачной лавочке! Еще вчера вы были должны ее хозяину… Известное дело! Молоденькие мальчишки, которые хотят играть роль кутил и не имеют на это средств… Сколько раз вы таскали деньги из бумажника вашего отца?..

Жан густо покраснел. Эта фраза была хуже пощечины! И самое ужасное то, что она была одновременно и справедливой и несправедливой.

В сущности, все, что говорил комиссар, было правдой. Но правда, представленная так, в таком резком освещении, без малейших оттенков, почти переставала быть правдой.

Шабо начал с того, что завел привычку сидеть с приятелями за кружкой пива, в «Пеликане». Он привык пить каждый вечер, потому что там они встречались и там была теплая дружеская обстановка. Платили все по очереди. Каждый раз за всех приходилось платить от шести до десяти франков.

Это было такое приятное время! После конторы, после выговоров заведующего сидеть здесь, в самом роскошном кафе города, смотреть, как люди идут по улице Пон д'Авруа, пожимать руки, видеть красивых женщин, которые иногда присаживались к их столу.

Разве тогда они не владели всем Льежем?

Дельфос платил чаще других, потому что у него в кармане было больше денег.

— Пойдем сегодня вечером в «Веселую мельницу»?

Там потрясающая танцовщица…

Там царила еще более опьяняющая атмосфера. Гранатовые банкетки. Тяжелый и теплый воздух, запах духов, музыка, фамильярность Виктора и в особенности фамильярность женщин с обнаженными плечами, которые поднимали платья, чтобы натянуть чулок.

И вот постепенно это стало потребностью. Один раз, один-единственный, потому что он не хотел, чтобы за него платили другие, Жан взял деньги, но не дома, а из «малой кассы». Он сказал, что заплатил дороже за несколько заказных писем… Всего лишь двадцать франков!

— Я никогда ничего не крал у отца.

— Правда, у него, наверное, много и не украдешь!..

Возвращаюсь ко вчерашнему вечеру… Вы оба в «Веселой мельнице»… у вас нет ни гроша… И вы еще угощаете танцовщицу!.. Дайте-ка ваши сигареты…

Молодой человек протянул свою пачку, не понимая, в чем дело.

— «Люксор» с золочеными кончиками… Это так, Дюбуа?

— Точно так!

— Ладно! В кабачке сидит человек, по-видимому богатый, который пьет шампанское, у которого, наверное, туго набит бумажник… Против своего обыкновения, вы выходите через черный ход… А сегодня на лестнице, ведущей в подвал, около этого выхода, нашли два окурка и следы топтавшихся ног, по которым можно заключить, что вместо того, чтобы действительно выйти, вы здесь спрятались… Незнакомец был убит… В «Веселой мельнице» или в другом месте… Его бумажник украден… так же, кстати, как и его золотой портсигар… Сегодня вы платите ваши долги!.. А вечером, чувствуя, что за вами следят, вы пытаетесь бросить деньги в унитаз…

Комиссар говорил безразличным тоном, как будто не принимал этого дела всерьез.

Шабо пристально глядел на грязный пол. Он так крепко сжал зубы, что их нельзя было бы разжать даже с помощью ножа.

— Где вы напали на Графопулоса?.. В ночном кабачке?.. У выхода?..

— Это неправда! — прохрипел Жан. — Клянусь вам головой моего отца…

— Ладно! Оставьте своего отца в покое! Ему и так нелегко…

При этих словах Жан весь задрожал, с ужасом осмотрелся и вдруг осознал свое положение. Понял, что через час или два его родителям станет все известно!

— Это невозможно! Это неправда! Я не хочу! — взвыл он.

— Тише, молодой человек.

— Я не хочу! Я не хочу! Я не хочу!..

И он бросился на инспектора, который стоял между ним и дверью. Борьба была короткой. Юноша сам не знал, чего хотел. Он был вне себя. Кричал. Рыдал. И в конце концов покатился на пол, со стоном ломая руки.

Полицейские смотрели на него, продолжая курить и поглядывая друг на друга.

— Дай стакан воды, Дюбуа!.. У кого есть табак?..

Вода была выплеснута в лицо Шабо, нервный припадок которого перешел в поток слез. Ногтями он пытался впиться себе в горло.

— Я не хочу!.. Я не хочу!

Комиссар, пожав плечами, проворчал:

— Все они одинаковые, эти порочные мальчишки!..

А сейчас придется принимать мать и отца!..

Обстановка была как в больнице, где врачи собрались вокруг больного, борющегося со смертью.

Молодого человека, мальчишку окружали пятеро. Пять мужчин во цвете лет, которые видели и не такое и не позволяли себе растрогаться.

— Ну, давай! Поднимайся! — с нетерпением сказал комиссар.

И Шабо послушался. Его сопротивление было сломлено. Нервы его сдали во время припадка. Он с ужасом осматривался, как животное, отказавшееся от борьбы.

— Я вас умоляю…

— Лучше скажи, откуда деньги!

— Не знаю… Клянусь вам… Я…

— Не надо так часто клясться!

Черный костюм был весь в пыли. И, вытирая лицо грязными руками, Шабо оставил на щеках серые полосы.

— Мой отец и так болен… У него больное сердце…

В прошлом году у него был приступ, и врач велел избегать волнений…

Он говорил монотонным голосом, словно отупел.

— Не надо было делать глупостей, малыш!.. А теперь ты лучше бы рассказал нам… Кто нанес удар?.. Ты?..

Или Дельфос?.. Насчет этого типа тоже ясно, что он должен был плохо кончить… И даже если кого и придется посадить, так это, конечно, его…

Вошел еще один полицейский, весело поздоровался с остальными, сел за свой стол и стал перелистывать какое-то дело.

— Вот видите, молодой человек, какой плохой конец!

Садитесь за стол! Лучшее, что вы можете сделать… Может быть, это зачтется в вашу пользу…

Телефонный звонок. Все замолчали, один из инспекторов взял трубку.

— Алло! Да… Хорошо!.. Скажите ему, что фургон сейчас прибудет… — Он положил трубку и, обращаясь к другим, сказал: — Это за служанкой, которая покончила самоубийством… Хозяева торопят, чтобы скорее Увезли тело…

— Я не убивал… Я даже не знал…

— Хорошо! Я допускаю, что ты не убивал…

Теперь комиссар уже обращался к молодому человеку на «ты» и более отеческим тоном.

— Во всяком случае, ты кое-что знаешь… Деньги сами не явились к тебе в карман… Вчера их у тебя не было, а сегодня они у тебя есть… Дай-ка ему стул…

Было видно, что Шабо шатается. Он уже не держался на ногах. Свалился на стул с соломенным сиденьем и обхватил голову обеими руками.

— Не торопись отвечать… Обдумай спокойно… Отдай себе отчет в том, что это лучший способ выпутаться из беды… К тому же тебе нет еще и семнадцати… Ты предстанешь перед судом для несовершеннолетних… И рискуешь попасть только в исправительный дом…

Вдруг Шабо поразила какая-то мысль; глаза его прояснились. Он по очереди взглянул на своих палачей.

Среди них он не видел никого, кто был бы похож на широкоплечего мужчину…

Не ошибся ли он на его счет? Был ли незнакомец полицейским? Не был ли он скорее убийцей? Вчера он провел вечер в «Веселой мельнице». И остался там, когда оба приятеля ушли!

И если он следил за ними, то не для того ли, чтобы попытаться заставить арестовать их вместо себя?

— Я, кажется, понял! — воскликнул он, задыхаясь от надежды… — Да, я думаю, что знаю, кто убийца… Очень высокий человек, очень объемистый, с бритым лицом…

Комиссар пожал плечами. Но Шабо не дал себя обескуражить.

— Он вошел в «Веселую мельницу» почти сразу же после «турка»… Он был один… Сегодня я опять его увидел, когда он шел за мной… И он пошел узнавать обо мне у торговки овощами…

— Что это он болтает?

Инспектор Перроне проворчал:

— Точно не знаю. Но действительно, в «Веселой мельнице» был клиент… его никто прежде не видел…

— Когда он ушел?

Комиссар внимательно посмотрел на Шабо, к которому возвращалась надежда, потом перестал заниматься им. Теперь он обратился к другим полицейским:

— Хорошо, в каком порядке люди выходили из кабачка?

— Сначала двое приятелей… По крайней мере, они сделали вид, что уходят, потому что установлено, что они спрятались в подвале… Потом танцор и музыканты… Кабачок закрывали… Человек, о котором идет речь, увел Адель, танцовщицу, служащую в этом кабачке…

— Значит, оставались хозяин, Графопулос и два официанта…

— Простите, один из официантов, тот, которого зовут Жозеф, ушел вместе с музыкантами…

— В зале, значит, оставались хозяин, официант и грек…

— И двое приятелей в подвале…

— А что говорит хозяин?

— Что клиент в этот момент вышел и что он с Виктором погасили лампы и заперли двери…

— А того человека, о котором говорит Шабо, больше не видели?

— Нет! Мне тоже описывали его как высокого широкоплечего мужчину… Думают, что он француз, потому что говорит без здешнего акцента…

Комиссар зевнул, и по тому, как он выбивал трубку, было видно, что он раздражен.

— Позвоните же в «Веселую мельницу» и спросите Жирара, что там происходит…

Шабо ожидал, охваченный тоской. Ему было еще тяжелее, чем прежде, потому что теперь появился луч надежды. Но он боялся ошибиться.

Это был болезненный страх. Он вцепился руками в край стола. Взгляд его блуждал от одного полицейского к другому и чаще всего останавливался на телефонном аппарате.

— Алло!.. «Веселую мельницу», пожалуйста, мадемуазель…

А полицейский, интересовавшийся трубками, спрашивал других:

— Так, значит, решено, я напишу зятю?.. Да, какие трубки вы хотите? Прямые или изогнутые?..

— Прямые! — ответил комиссар.

— Итак, две дюжины прямых трубок… Скажите, я вам больше не нужен?.. У моего сынишки корь и…

— Можешь идти.

Прежде чем выйти, полицейский бросил последний взгляд на Жана Шабо и тихо спросил своего начальника:

— Задержите его?

Молодой человек, который слышал его слова, пытался различить ответ, напрягая все свои чувства.

— Еще не знаю… Во всяком случае до завтра… Прокуратура решит…

Надежда была потеряна. Мускулы Жана расслабились. Если его и отпустят завтра, это будет слишком поздно. Его родители узнают. В эту минуту они уже ждут его, беспокоятся!

Но он не мог больше плакать. Он совсем ослабел.

Смутно услышал телефонный разговор.

— Жирар?.. Ну так что он там делает?.. Как?.. Мертвецки пьян?.. Да, этот здесь!.. Нет!.. Он, конечно, отрицает!.. Подожди! Я сейчас спрошу у начальника…

И обращаясь к комиссару:

— Жирар спрашивает, что ему делать. Молодой человек мертвецки пьян… Он заказал шампанское и пьет с танцовщицей, которая почти так же пьяна, как он…

Арестуем его?

Начальник со вздохом взглянул на Жана.

— У нас уже есть один… Нет! Оставьте его в покое…

Может быть, он допустит неосторожность… Но пусть Жирар не выпускает его из виду!.. Мы ждем его звонка. Пускай сразу же позвонит нам…

Комиссар уселся в единственное в зале кресло и, закрыв глаза, казалось, уснул. Но струйка дыма, поднимавшаяся от его трубки, показывала, что он и не думал спать.

Один из инспекторов приводил в порядок протокол допроса Жана Шабо. Другой расхаживал по залу, с нетерпением ожидая наступления трех часов, когда он сможет пойти спать.

Стало свежее. Даже табачный дым казался холодным.

Молодой человек не спал. Его мысли путались. Опершись локтями на стол, он закрывал глаза, открывал их, снова закрывал. И каждый раз, как его веки поднимались, он видел все ту же бумагу с заголовком, на которой было написано красивым английским почерком:

«Протокол составлен на имя Жозефа Дюмуруа, поденщика, проживающего в Флемаль-От, по делу о краже им кроликов у…»

Остальное было закрыто бюваром.

Телефонный звонок. Инспектор, который ходил по залу, взял трубку.

— Да… Ладно… Понятно… Я сейчас скажу ему!..

А этот уж там не соскучится!..

Он подошел к начальнику:

— Звонил Жирар… Дельфос и танцовщица взяли такси и поехали на квартиру к Адели, улица Режанс. Они вошли вместе… Жирар следит за ними…

Сквозь красноватый туман, окутавший его мозг, Жан представил себе комнату Адели, постель, которую он видел неубранной, танцовщицу — она раздевается, зажигает спиртовку…

— Вам все еще нечего сказать? — спросил его начальник, не вставая с кресла.

Жан не ответил. У него не было на это сил. Он едва понял, что обращаются к нему.

Вздохнув, комиссар сказал инспектору:

— Можешь идти!.. Оставь мне только немного табаку…

— Вы надеетесь чего-нибудь добиться?

И взглядом он указал на черный силуэт Жана, согнутый вдвое, грудью навалившийся на стол.

Комиссар снова пожал плечами.

В памяти Шабо образовался провал. Черная дыра, в которой кишели тени и красные искры.

Он выпрямился, услышав настойчивый звонок, увидел три бледных окна, желтоватые лампы, комиссара, который протер глаза, машинально взял свою потухшую трубку и, потирая затекшие ноги, направился к телефону.

— Алло! Да!.. Алло!.. Сыскная полиция, да!.. Да нет, старина… Он здесь… Как?.. Пусть приходит навестить его, если это доставит ему удовольствие…

И комиссар, с пересохшим ртом, закурил трубку и сделал несколько глубоких затяжек, прежде чем остановился возле Шабо.

— Это твой отец заявил о твоем исчезновении в комиссариат шестого района… Наверное, он сейчас придет.

Лучи солнца неожиданно выглянули из-за соседней крыши, воспламенили одно из оконных стекол, в то время как служители входили с ведрами и щетками, чтобы начать уборку помещения.

От рынка, находившегося в двухстах метрах, напротив ратуши, поднимался неясный шум. Появились первые трамваи, они позванивали, как будто должны были разбудить город.

Жан Шабо с блуждающим взглядом медленно провел рукой по волосам.

Глава 5

Очная ставка

Хриплое дыхание стихло в тот момент, когда Дельфос открыл глаза; он тут же сел на постели, бросив вокруг себя испуганный взгляд.

Занавески в комнате не были задернуты, и электрическая лампочка все еще горела, примешивая свои желтые лучи к дневному свету. Шум города, полного жизни, поднимался с улицы.

Слышалось размеренное дыхание. Адель, полураздетая, спала лежа на животе и зарывшись головой в подушку. Влажное тепло исходило от ее тела. Одна нога была обута, и высокий каблук вонзился в золотистое шелковое одеяло.

Рене Дельфоса мутило. Галстук душил его. Он встал, чтобы выпить воды, обнаружил ее в графине, но не нашел стакана. Он жадно выпил теплой воды прямо из графина, посмотрелся в зеркало.

Мозг его работал медленно. Воспоминания возникали одно за другим, но между ними были провалы. Например, он не помнил, каким образом появился в этой комнате. Он посмотрел на свои часы. Они остановились, но по движению на улице было ясно — сейчас по меньшей мере девять часов. Банк напротив уже открылся.

— Адель!.. — позвал он, чтобы не оставаться одному.

Она пошевелилась, повернулась на бок, поджав ноги, но не проснулась.

— Адель!.. Мне нужно с тобой поговорить…

Он смотрел на нее, не испытывая желания. Может быть, в тот момент белое тело женщины даже вызывало в нем легкую тошноту.

Она открыла один глаз, пожала плечами, снова заснула. По мере того как Дельфос приходил в себя, он все больше нервничал. Его бегающий взгляд ни на чем не останавливался. Он подошел к окну, узнал на тротуаре напротив полицейского инспектора, который ходил взад и вперед, не сводя глаз с двери.

— Адель!.. Проснись же, ради Бога!..

Его охватил страх! Невыносимый страх! Он поднял свой пиджак, валявшийся на полу, надел его, машинально ощупал карманы. В них не было ни сантима.

Он снова выпил воды, и, попадая в его больной желудок, она казалась слишком тяжелой, слишком пресной. На минуту он подумал, что, если его стошнит, ему станет легче, но это у него не получилось.

Танцовщица все еще спала, волосы ее растрепались, лицо лоснилось. Она была погружена в сон.

Надевая башмаки, Дельфос заметил на столе сумку своей приятельницы. Тут у него в голове возникла какая-то мысль. Он подошел к окну убедиться, что полицейский все еще на улице. Потом подождал, пока Адель стала дышать ровнее.

Затем бесшумно открыл сумку. Вперемешку с помадой, пудрой и старыми письмами там было около девятисот франков, которые он сунул себе в карман.

Она не пошевелилась. Он на цыпочках пошел к двери. Спустился по лестнице, но вместо того, чтобы выйти на улицу, направился во двор. Это был двор мелочной лавки, заваленный ящиками и бочками. Подворотня выходила на другую улицу, где ждали грузовики.

Дельфос едва удержался, чтобы не побежать. И полчаса спустя, весь взмыленный, он оказался у вокзала Гийемен.

Инспектор Жирар пожал руку подошедшему к нему коллеге.

— Что случилось?

— Комиссар просит, чтобы ты привел к нему этого парня и танцовщицу. Вот мандаты.

— Другой мальчишка признался?

— Он отрицает! Или, точнее, рассказывает, что его приятель украл деньги в магазине своего дяди. У нас его отец. Невеселый случай…

— Ты пойдешь со мной?

— Шеф не уточнил… Почему бы и нет?..

И они вошли в дом, постучались в дверь комнаты.

Никто не ответил. Тогда инспектор Жирар повернул ручку двери, которая отворилась. Словно почувствовав опасность, Адель внезапно проснулась, приподнялась на локте, спросила сонным голосом:

— В чем дело?

— Полиция! У меня мандат на арест вас обоих.

— Куда же делся мальчишка, черт возьми!..

Так же как и полицейские, она поискала его взглядом и спустила ноги с постели. Какой-то инстинкт заставил Адель найти глазами свою сумку, она схватила ее, лихорадочно порылась и завизжала:

— Подонок! Он сбежал с моими деньгами!

— Вы не знали, что он ушел?

— Я спала… Но он заплатит мне за это!.. Все они такие мерзавцы, папенькины сынки!..

Жирар заметил золотой портсигар на ночном столике.

— Это чей?

— Наверное, это он забыл его здесь. Портсигар был У него в руках вчера вечером…

— Одевайтесь!

— Меня арестуют?

— Во всяком случае, у меня мандат на арест некоей Адели Боске, по профессии танцовщицы. Я полагаю, это вы?

— Ну, я…

Она не растерялась. Ее беспокоило главным образом то, что ее арестуют, а обнаруженная ею кража. Поправляя прическу, она два или три раза повторила:

— Подонок! А я-то спала себе спокойно!..

Двое полицейских осматривались со знанием дела и обменивались взглядами.

— Вы думаете, это надолго? — спросила она. — Потому что я тогда возьму с собой смену белья.

— Ничего не знаем! Получили приказ…

Она пожала плечами, вздохнула:

— Ну, раз мне не в чем себя упрекнуть! — И, направляясь к двери, добавила: — У вас хоть машина-то есть?.. Нет?.. Тогда я лучше пойду одна… А вы следом за мной…

Она в бешенстве захлопнула свою сумку, которую взяла с собой, а инспектор сунул портсигар в карман.

Выйдя на улицу, она сама направилась в полицию, куда вошла решительно и остановилась только в широком коридоре.

— Сюда! — сказал Жирар. — Я сейчас спрошу у начальника…

Напрасная уловка. Она уже вошла! И с первого взгляда поняла обстановку. Конечно, ее ждали, потому что здесь ничего не происходило. Комиссар с рыжими усами расхаживал по просторному помещению. Облокотившись на письменный стол, Шабо пытался съесть сандвич, который ему принесли. А его отец стоял в углу, опустив голову.

— А где тот? — спросил начальник, когда увидел Адель, входившую в сопровождении Жирара.

— Ушел! Он, видимо, смылся через заднюю дверь! По словам мадемуазель, он унес содержимое ее сумки…

Шабо не смел ни на кого смотреть. Он положил на стол едва надкусанный сандвич.

— Настоящие подонки, комиссар!.. Ах! Это научит меня быть любезной с субчиками такой породы!..

— Тихо! Тихо! И отвечайте только на мои вопросы.

— А ведь он все-таки унес все мои сбережения!

— Прошу вас, замолчите.

Жирар что-то тихо говорил комиссару; он передал ему золотой портсигар.

— Скажите мне сначала, как этот предмет попал к вам в комнату. Я полагаю, он вам знаком. Вы провели с Графопулосом его последний вечер. Он несколько раз пользовался этим портсигаром, который заметили несколько человек. Это он дал вам портсигар?

Она посмотрела на Шабо, потом на комиссара и твердо ответила:

— Нет!

— Тогда как он попал к вам?

— Это Дельфос…

Шабо живо поднял голову, хотел вскочить со стула, начал:

— Это неправда… Она…

— А вы садитесь на место!.. Вы говорите, мадемуазель, что этот портсигар был у Рене Дельфоса. Вы отдаете себе отчет в серьезности этого обвинения?

Она усмехнулась:

— И еще как!.. Он же украл деньги, которые были у меня в сумке…

— Вы давно его знаете?

— Может быть, месяца три… С тех пор, как он почти каждый день приходит в «Веселую мельницу» с этим вот фруктом… У них ведь нет ни гроша! Лучше бы я их остерегалась… Но вы знаете, как это бывает… Они молодые!.. Хочется отдохнуть, немного поболтать с ними…

Я относилась к ним, как к приятелям, да что там!..

Когда они предлагали мне выпить, я старалась брать что-нибудь подешевле…

Глаза у нее стали жестокими.

— Вы были любовницей их обоих?

Она фыркнула.

— Даже и не была!.. Конечно, они хотели этого… Они оба вертелись вокруг меня, не смея объясниться… Они приходили ко мне порознь, под разными предлогами, чтобы посмотреть, как я одеваюсь…

— В тот вечер, когда было совершено преступление, вы пили шампанское с Графопулосом. Вы договорились, что пойдете с ними, когда закроют кабачок?

— Нет!

— Он делал вам предложения?

— За кого вы меня принимаете?.. Я танцовщица…

— Точнее, женщина, которая развлекает клиентов и следит, чтобы они побольше пили… Известно, что это значит… Вы ушли вместе с ним?

— Нет!

— Он делал вам предложения?

— И да, и нет. Он предлагал мне прийти к нему в гостиницу, даже не знаю в какую. Не обратила внимания…

— Вы вышли не одна.

— Это точно. В тот момент, когда я вышла на порог, другой клиент, которого я не знаю, наверное, француз, спросил меня, как пройти к площади Сен-Ламбер.

Я сказала ему, что иду в ту сторону. Он немного прошел со мной и вдруг заявил: «Ну вот! Я забыл в баре свой табак…» — и повернул обратно.

— Это был человек крепкого сложения?

— Да, верно!

— А вы пошли прямо домой?

— Как и каждую ночь.

— А о преступлении узнали из газет, на следующий день?

— Этот парень был у меня… Он-то и сказал мне…

Уже два или три раза Шабо хотел вмешаться в их разговор, но комиссар останавливал его взглядом. А отец все еще стоял на том же самом месте.

— У вас нет никаких предположений об этом убийстве?

Она ответила не сразу.

— Говорите! Шабо только что признался, что в тот вечер он вместе со своим приятелем спрятался на лестнице, ведущей в подвал, в кабачке «Веселая мельница».

Она усмехнулась.

— Он говорит, что они оба интересовались только кассой. Когда они вошли в зал, минут через пятнадцать после закрытия, они будто бы увидели труп Графопулоса.

— Вы шутите!

— По-вашему, кто мог совершить преступление? Постойте! Мы можем назвать лишь ограниченное число возможных виновников. Во-первых, Женаро, хозяин кабачка. Он говорит, что ушел сразу после вас, вместе с Виктором. Утверждает, что Графопулос вышел еще до того.

Она пожала плечами, в то время как Шабо смотрел на нее жестким и в то же время умоляющим взглядом.

— Вы не верите в виновность ни Женаро, ни Виктора?

— Это было бы идиотством, — равнодушно проговорила она.

— Остается незнакомый клиент, с которым, как вы утверждаете, вы несколько минут шли вместе. Он мог вернуться назад, один или с вами…

— А как бы он вошел?

— Вы уже достаточно долго служите в этом заведении, у вас наверняка есть свой ключ.

Адель снова пожала плечами.

— А все-таки портсигар был у Дельфоса! — возразила она. — И спрятался-то он!

— Это ложь! Портсигар был у вас, на следующий День, в полдень! — закричал Шабо. — Я видел его! Клянусь!

Она повторила:

— Он был у Дельфоса.

Несколько секунд они кричали так, что ничего нельзя было разобрать. Эту какофонию прервало прибытие полицейского, который что-то тихо сказал комиссару.

— Впустите его!

Появился солидный господин лет пятидесяти, с жирным животом, пересеченным толстой цепочкой для часов.

Он старался принять достойный, даже торжественный вид.

— Меня просили зайти, — начал он, с удивлением осматриваясь вокруг.

— Это вы — месье Ласнье? — прервал его комиссар. — Садитесь, прошу вас. Простите, что я побеспокоил вас, но я хотел бы знать, не заметили ли вы в течение вчерашнего дня, что в вашей кассе, в выдвижном ящике, не хватает денег.

Торговец шоколадом с улицы Леопольд, вытаращив глаза, повторил:

— В моей кассе, в выдвижном ящике?..

Месье Шабо-отец смотрел на него с тоской, как будто от ответа этого господина зависело его собственное мнение о преступлении.

— Полагаю, что, если бы оттуда взяли две тысячи франков, это было бы замечено?

— Две тысячи франков?.. Я, право, не понимаю…

— Не важно! Отвечайте на мой вопрос! Вы заметили, что денег не хватает?..

— Ничего не заметил!

— К вам вчера заходил ваш племянник?

— Постойте… Да, кажется, заходил… Он заходит время от времени, не столько чтобы повидать меня, как чтобы запастись шоколадом…

— Вы никогда не замечали, что ваш племянник ворует деньги в кассе?

— Месье!

Торговец шоколадом возмутился, казалось, призывая других в свидетели оскорбления, нанесенного его семье.

— Мой зять достаточно богат, чтобы дать своему сыну все, что ему нужно…

— Простите меня, месье Ласнье. Благодарю вас…

— И это все, что вы хотели мне…

— Да, все, что я хотел спросить у вас!

— Но почему вы так подумали?..

— Сейчас я ничего не могу вам сказать… Жирар!..

Проводите месье Ласнье…

И комиссар снова принялся расхаживать по залу, в то время как Адель нахально спросила:

— Я еще нужна здесь?

Он посмотрел на нее достаточно красноречиво, чтобы заставить ее замолчать. И больше десяти минут царила тишина. Вероятно, ждали кого-то или чего-то.

Месье Шабо не осмеливался закурить. Он не смел смотреть на сына. Стеснялся, как бедный пациент в приемной у знаменитого врача.

А Жан следил за комиссаром глазами и каждый раз, как тот проходил мимо, порывался заговорить с ним.

Наконец послышались шаги в коридоре. В дверь постучали.

— Войдите!

Появились двое: Женаро, низенький и коренастый, в светлом костюме с хлястиком, и Виктор, которого Шабо никогда не видел в обычной одежде: весь в черном, он был похож на священника.

— Я получил ваш вызов час тому назад и… — словоохотливо начал итальянец.

— Я знаю! Знаю! Лучше скажите мне, видели ли вы сегодня ночью портсигар Графопулоса в руках у Рене Дельфоса.

Женаро с поклоном извинился:

— Лично я не много общаюсь с клиентами, но Виктор может сказать вам…

— Прекрасно! Тогда отвечайте вы!

Жан Шабо смотрел официанту в глаза. Он тяжело дышал. Но Виктор опустил веки и сказал с вкрадчивым видом:

— Я не хотел бы вредить этим молодым людям, которые всегда были очень милы со мной. Но я полагаю, что должен говорить правду, не так ли?

— Отвечайте, да или нет!

— Ну, да!.. Он держал портсигар в руках… Я даже чуть не посоветовал ему быть поосторожнее…

— Что он говорит! — возмутился Жан. — Это уж слишком! И вам не стыдно, Виктор?.. Послушайте, месье комиссар…

— Молчать! Теперь скажите мне, что вы думаете о материальном положении этих молодых людей.

И Виктор, смущенный, начал вздыхать, как бы с сожалением:

— Конечно, они всегда были мне должны… и не только деньги по счетам… Иногда занимали у меня небольшие суммы…

— Какое впечатление произвел на вас Графопулос?

— Богатый иностранец, проездом в городе. Это самые лучшие клиенты. Он сразу заказал шампанское, не спросив цену. Дал мне на чай пятьдесят франков…

— И вы заметили, что у него в бумажнике было несколько тысячефранковых ассигнаций…

— Да… Бумажник был здорово набит… Особенно французскими деньгами… Бельгийских у него не было…

— Это все, что вы заметили?

— Галстук у него был заколот булавкой с прекрасным бриллиантом.

— В какой момент он ушел?

— Вскоре после Адели, а ее сопровождал другой клиент, толстяк, который пил только пиво и дал мне двадцать су на чай. Француз! Он курил обычный трубочный табак.

— И вы остались одни с хозяином?

— Мы только потушили лампы и заперли дверь.

— И пошли прямо домой?

— Как всегда! Месье Женаро дошел со мной до улицы От-Совеньер, где он живет.

— А утром, принимаясь за работу, вы не заметили никакого беспорядка в зале?

— Никакого… Крови нигде не было… Уборщицы были на месте, и я наблюдал за ними.

Женаро слушал с рассеянным видом, как будто это его совершенно не касалось. Комиссар обратился к нему:

— Правда ли, что вы всегда оставляете вечернюю выручку в выдвижном ящике кассы?

— Кто вам это сказал?

— Не важно! Отвечайте на вопрос.

— Я уношу деньги с собой, кроме мелочи.

— То есть?

— В среднем франков на пятьдесят мелкими монетами — их я оставляю в ящике.

— Это неправда! — буквально завыл Жан Шабо. — Десять, двадцать раз я видел, как он выходил, оставив…

Женаро изумился:

— Как? Это он утверждает, что…

Вид у него был искренне удивленный. Он повернулся к молодой женщине.

— Да вот Адель вам скажет.

— Конечно!

— Вот чего я не понимаю: как эти молодые люди могут утверждать, что они видели труп в зале. Графопулос ушел раньше меня. Он не мог вернуться. Преступление было совершено не в кабачке, не знаю где…

Жаль, что мне приходится говорить так категорически.

Это ведь тоже клиенты… И мне они были даже симпатичны… Лучшее доказательство то, что я отпускал им в кредит. Но правда есть правда, и дело достаточно серьезное, чтобы…

— Благодарю вас!

Женаро с минуту колебался. Затем спросил:

— Мне можно идти?

— Да, и вам, и вашему официанту! Если вы мне еще Понадобитесь, я дам вам знать.

— Полагаю, мое заведение может работать?

— Сколько угодно!

Адель спросила:

— А я?

— Идите домой!

— Я свободна?

Комиссар не ответил. Он был озабочен. Беспрестанно поглаживал свою трубку. Когда три человека вышли, в зале стало пусто.

Остались только комиссар, Жан, Шабо и его отец.

И все молчали.

Первым заговорил месье Шабо. Он долго колебался.

Наконец, откашлявшись, начал:

— Простите… Но неужели вы в самом деле думаете?..

— Что? — ворчливо отозвался комиссар.

— Не знаю… Мне кажется…

И он жестом пытался дополнить свою неясную мысль.

Этот неопределенный жест означал: «…Мне кажется, что во всем этом есть нечто не очень понятное, не очень ясное… Что-то двусмысленное…»

Жан встал. У него появилась какая-то энергия. Он осмелился взглянуть на отца.

— Все они лгут! — четко произнес он. — В этом я клянусь! Вы верите мне, месье комиссар?

Ответа не последовало.

— Ты веришь мне, отец?

Месье Шабо сначала отвернулся. Потом пробормотал:

— Сам не знаю…

И наконец, обратившись к своему здравому смыслу, добавил:

— Кого следовало бы разыскать, так это того француза, о котором они говорят.

Комиссар, вероятно, не знал, на что решиться, потому что он в бешенстве ходил по залу большими шагами.

— Во всяком случае, Дельфос исчез! — ворчал он, скорее обращаясь к самому себе, чем к своим собеседникам.

Он снова стал ходить и, помолчав, продолжал:

— И два свидетеля утверждают, что у него был золотой портсигар!

Он все ходил, развивая свою мысль:

— И вы оба были в подвале!.. И в эту ночь вы пытались бросить в унитаз стофранковые ассигнации… И…

Он остановился, посмотрел на одного, потом на другого.

— И даже шоколадник не признает, что у него украли деньги!

Он вышел, оставив их наедине. Но они этим не воспользовались. Когда он вернулся, отец и сын оставались на прежних местах, в пяти метрах друг от друга, каждый замкнувшись в мрачном молчании.

— Что ж поделать! Я сейчас позвонил следователю!

Отныне он будет руководить следствием! Он и слушать не хочет о том, чтобы вас временно выпустили на свободу. Если вы хотите о чем-либо попросить, обратитесь к следователю де Конненку.

— Франсуа?

— Кажется, так его зовут.

И отец тихо, стесняясь прошептал:

— Мы вместе учились в коллеже.

— Ну что ж, сходите к нему, если думаете, что это поможет. Но сомневаюсь, потому что я его знаю! А пока он приказал мне отправить вашего сына в тюрьму Сен-Леонар…

Эти слова прозвучали зловеще. До сих пор не было ничего определенного.

Тюрьма Сен-Леонар! Отвратительное здание напротив моста Магэн, уродующее целый квартал, со средневековыми башенками, бойницами, железными решетками…

Жан, мертвенно бледный, молчал.

— Жирар! — позвал комиссар, открыв дверь.

Возьмите двух полицейских, машину…

Этих слов было достаточно. Теперь они ждали.

— Вы ничем не рискуете, если сходите к месье де Конненку! — со вздохом сказал комиссар, чтобы заполнить молчание. — Раз вы вместе учились в школе…

Но лицо его ясно выражало то, что он думал: он представил себе разницу между происходившим из семьи юристов судебным чиновником, состоявшим в родстве с самыми высшими слоями общества в городе, и счетоводом, сын которого признался в том, что хотел ограбить ночной кабачок.

— Готово, начальник!.. — сказал вошедший инспектор. — Нужно ли…

Что-то блестело у него в руках. Комиссар утвердительно кивнул.

И последовал ритуальный жест; все произошло так быстро, что отец понял в чем дело, когда все уже было кончено. Жирар взял обе руки Жана. Щелкнула сталь.

— Сюда!

Наручники! И два полицейских в форме уже ждали у входа, возле машины!

Жан сделал несколько шагов. Можно было подумать, что он уйдет, ничего не сказав. Однако, дойдя до двери, он обернулся. Его голос едва можно было узнать.

— Клянусь тебе, отец!..

— Послушай, насчет трубок, я сегодня утром подумал: что если заказать три дюжины…

Это был инспектор, занимавшийся трубками, который вошел, ничего не заметив, и вдруг увидел спину молодого человека, кисть руки, отблеск наручников…

Он перебил себя: «Значит, готово?»

Жест его означал: «Посажен?»

Комиссар указал на месье Шабо, который сел, охватил голову двумя руками, и зарыдал, как женщина.

Инспектор тихо продолжал:

— Мы, конечно, устроим еще одну дюжину по подразделениям… По такой-то цене!..

Хлопнула дверца машины. Заскрипел стартер…

Комиссар смущенно сказал, обращаясь к месье Шабо:

— Знаете… Еще ведь нет ничего определенного…

И солгал:

— В особенности если вы друг месье Конненка!

И отец, уходя, поблагодарил его бледной улыбкой.

Глава 6

Беглец

В час пополудни вышли местные газеты, и у всех на первой странице красовались сенсационные заголовки.

В «Льежской газете», благонамеренном издании, было напечатано:

«Дело с плетеным сундуком!

Преступление было совершено двумя молодыми кутилами».

«Социалистическая Валлония», со своей стороны, писала:

«Преступление двух молодых буржуа».

Было объявлено об аресте Жана Шабо, так же как и о бегстве Дельфоса. Уже появилась фотография дома на улице Луа.

В статьях говорилось:

«…Сразу же после волнующего свидания с сыном в сыскной полиции месье Шабо заперся у себя дома и отказался от каких-либо заявлений. Мадам Шабо так потрясена, что слегла в постель».

«…Мы встретили месье Дельфоса в тот момент, когда он возвращался из Юи, где у него заводы. Это энергичный человек лет пятидесяти, ясный взгляд которого не затуманивается ни на одно мгновение. Он хладнокровно принял удар, не верит в виновность своего сына и объявил о своем решении лично заняться этим делом».

«…В тюрьме Сен-Леонар нам сообщили, что Жан Шабо ведет себя весьма спокойно. Он ждет посещения своего адвоката, прежде чем предстанет перед следователем де Конненком, который взялся вести это дело».

На улице Луа было, как обычно, спокойно. Дети входили во двор школы, где они играли в ожидании начала уроков.

Между булыжниками виднелись пучки травы, а около, дома номер 48 женщина мыла порог щеткой, сплетенной из пырея.

Где-то работал кузнец-медник; тишину нарушали только его редкие удары по наковальне.

Но двери открывались чаще, чем обычно. Кто-то высовывал голову, бросал взгляд в сторону дома номер 53.

Стоя на пороге, люди перекидывались несколькими словами.

— Не может быть, чтобы он это сделал!.. Ведь это еще мальчишка… Подумать только, совсем недавно он играл на тротуаре вместе с моими…

— Я говорила мужу, что он плохо кончит, когда два раза видела, как он возвращается домой пьяный… В его-то возрасте!..

Приблизительно каждые четверть часа в коридоре у Шабо раздавался звонок. Дверь открывала студентка-полька.

— Месье и мадам Шабо нет дома… — говорила она с сильным акцентом.

— Я из «Льежской газеты»… Передайте им, пожалуйста, что…

И репортер выкручивал шею, стараясь разглядеть что-нибудь внутри квартиры. Он неясно различал кухню, спину сидевшего там человека.

— Вы напрасно стараетесь… Их нет дома…

— Однако же…

Она закрывала дверь. Журналист довольствовался тем, что расспрашивал соседей.

Одна из газет опубликовала заголовок, звучавший иначе, чем другие:

«Где широкоплечий мужчина?»

И дальше было напечатано:

«До сих пор все, кажется, считают виновными Дельфоса и Шабо. Не желая брать их под защиту и учитывая объективные факты, нам, однако же, позволительно удивляться исчезновению важного свидетеля: широкоплечего клиента, находившегося в „Веселой мельнице“ в ночь, когда было совершено преступление.

По словам официанта кафе, это был француз, которого в тот вечер заметили в первый и в последний раз.

Уехал ли он уже из города? Предпочитает ли он не подвергаться допросу полиции?

Может быть, не стоит пренебрегать этим следом, и в случае, если бы двое молодых людей оказались невиновными, правда, вероятно, открылась бы с этой стороны.

Нам, впрочем, известно, что комиссар Дельвинь, который занимается этим делом в тесном сотрудничестве со следователем, дал бригаде полицейских, наблюдающих за меблированными комнатами, и полиции, следящей за транспортом, необходимые распоряжения, чтобы таинственный клиент «Веселой мельницы» был найден».

Газета появилась около двух часов. В три часа в полицию явился солидный человек с неровным румянцем на щеках, спросил месье Дельвиня и заявил:

— Я управляющий отелем «Модерн», на улице Пон Д'Авруа. Я только что прочел газеты и думаю, что смогу сообщить вам сведения о человеке, которого вы разыскиваете.

— О французе?

— Да. А также о потерпевшем. Вообще я не очень интересуюсь россказнями газет, вот почему не сразу заметил то, о чем я вам скажу. Постойте-ка… Какой сегодня день?.. Пятница… Значит, это было в среду… Ведь преступление было совершено в пятницу, не так ли?..

Меня не было в городе… Я уезжал по делам в Брюссель… Явился клиент, говоривший с сильным акцентом; у него был всего один чемоданчик из свиной кожи…

Он спросил большую комнату с окнами на улицу и сразу же поднялся… Несколько минут спустя другой клиент занял соседнюю комнату…

Обычно вновь прибывших просят заполнить формуляр… Не знаю, почему на этот раз было иначе… Я вернулся в полночь. Посмотрел на доску с ключами…

— А у вас есть формуляры? — спросил я у кассирши.

— Есть на всех постояльцев, кроме тех двух путешественников, которые вышли сразу после того, как приехали.

В четверг утром только один из двоих вернулся. Я не беспокоился о втором, полагая, что у него какое-то любовное свидание.

В течение дня я не встречался с этим человеком, а сегодня утром мне сказали, что он заплатил по счету и уехал.

Когда кассирша попросила его заполнить формуляр, он пожал плечами, проворчав, что теперь уже не стоит.

— Простите! — перебил его комиссар. — Это тот клиент, приметы которого подходят к широкоплечему мужчине?

— Да… Он уехал со своим саквояжем около девяти часов…

— А второй?

— Так как он не вернулся, я полюбопытствовал открыть дверь его комнаты с помощью отмычки, которую мы обязаны иметь на всякий случай. Там, на чемоданчике из свиной кожи, я прочел выгравированные имя и фамилию, Эфраим Графопулос. Таким образом я узнал, что человек, труп которого найден в плетеном сундуке, был моим постояльцем…

— Если я правильно понимаю, они прибыли в среду, за несколько часов до преступления, один вслед за другим. В общем, они, кажется, приехали одним поездом!

— Да! Скорым поездом из Парижа.

— И вечером вышли один за другим.

— Не заполнив формуляров!

— Только француз вернулся и сегодня утром исчез.

Точно! Я хотел бы, чтобы, если возможно, не опубликовывали названия отеля, потому что на некоторых клиентов это может произвести неприятное впечатление.

Но только в то же время один из официантов отеля «Модерн» рассказал ту же самую историю какому-то журналисту. И в пять часов, в последних выпусках всех газет, можно было прочесть:

«Следствие идет по новому направлению. Возможно, широкоплечий мужчина и есть убийца?»

Погода была прекрасная. На залитых солнцем улицах города кипела жизнь. Полицейские повсюду старались найти среди прохожих пресловутого француза. На вокзале за каждым кассиром, продающим билеты, стоял инспектор, и путешественников осматривали с головы до ног.

На улице По д'Ор напротив «Веселой мельницы» с грузовика разгружали ящики с шампанским, которые постепенно спускали в подвал, пересекая зал, где царил свежий сумрак. Женаро следил за разгрузкой, без пиджака, с сигаретой в зубах. И он пожимал плечами, когда видел, как прохожие останавливались и шептали, слегка поеживаясь:

— Здесь!..

Они пытались разглядеть что-нибудь внутри, в полумраке, где виднелись только банкетки, обитые гранатовым плюшем, и мраморные столики.

В девять часов зажгли лампы, и музыканты начали настраивать инструменты. В четверть десятого в баре уже сидели шесть журналистов и что-то пылко обсуждали.

В половине десятого зал был больше чем наполовину полон, что случалось не чаще раза в год. Там сидела не только молодежь, постоянно посещавшая ночные кабачки и дансинги, но и серьезные люди, в первый раз в жизни заглянувшие в заведение, за которым утвердилась дурная слава. Все хотели видеть. Поочередно смотрели на хозяина, на Виктора, на наемного танцора — жиголо. Люди неизменно направлялись в туалет, чтобы обозреть знаменитую лестницу, ведущую в подвал.

— Побыстрей! Побыстрей! — кричал Женаро двум официантам, не успевавшим обслуживать клиентов.

Он подавал знаки оркестру, тихонько спрашивал у какой-то женщины:

— Ты не видела Адель? Она уже должна быть здесь!

Ведь главным образом людей сюда привлекала Адель.

Ее-то любопытным и хотелось рассмотреть поближе.

— Внимание! — шепнул журналист на ухо своему коллеге. — Они здесь…

И он указал на двух мужчин, занимавших, столик возле бархатной портьеры. Комиссар Дельвинь пил пиво, пена которого приставала к его рыжим усам.

Сидевший рядом с ним инспектор Жирар разглядывал присутствующих.

В десять часов здесь царила особая атмосфера. Это не была обычная «Веселая мельница» со своими несколькими постоянными клиентами и приезжими, пришедшими в поисках подруги на один вечер.

В особенности из-за присутствия журналистов это напоминало одновременно и громкий судебный процесс, и званый вечер.

Здесь были те же люди, которые бывают и там. Не только репортеры, но и более крупные журналисты. Лично явился редактор какой-то газеты. Затем все те, кто привык встречаться в лучших кафе, — прожигатели жизни, как еще говорят в провинции, и элегантные женщины.

На улице стояло штук двадцать машин. Люди, сидевшие за столиками, здоровались, вставали, пожимали друг другу руки.

— Что-то должно произойти?

— Тише! Не так громко! Рыжий, вон там, это комиссар Дельвинь. Если уж он побеспокоился, то…

— Которая Адель? Толстая блондинка?

— Она еще не пришла!

Она как раз входила. Ее появление произвело сенсацию. На ней было широкое черное атласное манто на белой шелковой подкладке. Она прошла несколько шагов, остановилась, посмотрела вокруг, потом с небрежным видом направилась к оркестру, протянула руку хозяину.

Вспышка магния. Какой-то фотограф сделал снимок для своей газеты, и Адель пожала плечами, как будто такая популярность была ей безразлична.

— Пять портвейна, пять!

Виктор и Жозеф едва успевали подавать. Они с трудом проскальзывали между столиками.

Можно было подумать, что это праздник, но такой праздник, куда каждый пришел, чтобы посмотреть на Других.

На танцевальной площадке двигались одни лишь профессиональные танцоры.

— Тут нет ничего особенного, — говорила женщина, которую муж впервые привел в кабаре. — Не вижу здесь ничего предосудительного.

Женаро подошел к полицейским.

— Извините, господа. Я хотел спросить у вас совета.

Нужно ли, как обычно, давать эстрадные номера?.. Сейчас Адель должна была бы танцевать…

Комиссар пожал плечами, глядя в сторону.

— Я спрашиваю вас потому, что, может быть, вы не хотели бы…

Адель стояла в баре, окруженная расспрашивавшими ее журналистами.

— Итак, Дельфос украл содержимое вашей сумки. Он давно уже стал вашим любовником?

— Он даже не был моим любовником!

Видно было, что она немного смущена. Ей приходилось делать усилие, чтобы выдержать все эти устремленные на нее вопрошающие взгляды.

— Вы пили шампанское с Графопулосом. Что это, по-вашему, за человек?

— Шикарный тип! Но позвольте мне…

Она пошла в гардероб, чтобы снять манто, немного погодя подошла к Женаро:

— Мне танцевать?

Он сам не знал. Он смотрел на всю эту толпу с какой-то тревогой, словно боялся, что она захлестнет его.

— Интересно, чего они ждут?

Она закурила сигарету, облокотилась о прилавок бара, глядя вдаль и не отвечая на вопросы, которые репортеры продолжали ей задавать.

Какая-то толстая кумушка громко говорила:

— Смешно платить десять франков за стакан лимонада! Тут даже и посмотреть не на что!

Здесь было на что посмотреть, но только для тех, кто знал участников драмы. В какой-то момент швейцар в красной ливрее приподнял портьеру, и за ней показался человек лет пятидесяти, с серебристыми усами, который удивился, увидев столько народа.

Он чуть не попятился. Но его взгляд встретился со взглядом какого-то журналиста; тот узнал его и толкнул локтем своего соседа. Тогда этот человек вошел с развязным видом, стряхивая пепел с сигареты.

Он хорошо выглядел. Был одет с заметной элегантностью. Чувствовалось, что он привык жить хорошо, а также проводить ночи в кабаре и ресторанах.

Он прошел прямо к бару и обратился к Женаро:

— Вы хозяин этого кабачка?

— Да, месье.

— Я месье Дельфос! Я слышал, что мой сын вам должен?

— Виктор!

Виктор подбежал.

— Это отец месье Рене; он спрашивает, сколько тебе должен его сын.

— Подождите, я посмотрю в записной книжке…

Только месье Рене или месье Рене и его друг?.. Гм…

Сто пятьдесят и семьдесят пять… И десять, и вчера сто двадцать…

Месье Дельфос подал ему тысячу франков и сухо сказал:

— Берите все!

— Спасибо, месье! Большое спасибо! Вы не хотите чего-нибудь выпить?

Но месье Дельфос направился к выходу, ни на кого не глядя, прошел мимо комиссара, с которым не был знаком. В тот момент, когда он проходил за портьеру, он чуть не столкнулся с новым посетителем кабаре, не обратив на него внимания, и сел в свою машину.

Однако же именно в тот момент готовилось главное событие этого вечера. Вошедший был высокий, широкоплечий человек, с полным лицом, спокойными глазами.

Адель первая увидела его, может быть, потому, что все время смотрела на дверь. Она вытаращила глаза и, казалось, совсем растерялась.

Вновь пришедший направился прямо к ней, подал ей толстую руку.

— Как вы себя чувствуете с прошлого вечера?

Она попыталась улыбнуться.

— Спасибо! А вы?

Журналисты шептались, глядя на него.

— Как хочешь, а это он!

— Он не пришел бы сюда сегодня!

Словно бросая им вызов, человек вытащил из кармана пачку обыкновенного табака и начал набивать трубку.

— Кружку пива! — бросил он Виктору, проходившему с нагруженным подносом на вытянутой руке.

Виктор кивнул головой и продолжал путь. Проходя мимо двух полицейских, он быстро шепнул им:

— Это он!

Как распространилась эта новость? Во всяком случае, через минуту все взгляды были направлены на широкоплечего мужчину. Его бедро опиралось на высокий табурет бара, другая нога висела. Он пил мелкими глотками английское пиво, глядя на публику сквозь запотевшее стекло.

Женаро пришлось три раза щелкнуть пальцами, чтобы заставить джаз сыграть новую пьесу. И даже профессиональный танцор, который вел свою даму по натертому паркету, не сводил глаз с этого человека.

Комиссар Дельвинь и инспектор знаками переговаривались друг с другом. Журналисты наблюдали за ними.

— Пошли?

Оба они встали и не спеша направились к бару.

Комиссар с рыжими усами облокотился перед широкоплечим. Жерар встал сзади, готовый схватить его.

Музыка продолжалась. И несмотря на это, у всех возникло впечатление, что воцарилась необыкновенная тишина.

— Простите! Вы остановились в отеле «Модерн»?

Широкоплечий бросил на говорившего тяжелый взгляд.

— А в чем дело?

— По-моему, вы забыли заполнить формуляр.

Адель стояла в двух шагах от них, не сводя глаз с незнакомца. Женаро откупоривал бутылку шампанского.

— Если вы ничего не имеете против, я хотел бы, чтобы вы пришли заполнить его ко мне в кабинет. Тише!

Не нужно скандала…

Комиссар Дельвинь вглядывался в черты своего коллеги и напрасно старался понять, отчего они производили на него такое впечатление.

— Вы следуете за мной?

— Минутку…

Он поднес руку к карману. Инспектор Жирар подумал, что он хочет вытащить свой револьвер, и допустил неловкость: вытащил свой.

Некоторые клиенты встали с мест. Какая-то женщина в ужасе вскрикнула. Но широкоплечий хотел только вынуть мелочь, которую он положил на прилавок со словами:

— Следую за вами!

Все заметили, как они выходили. Вид револьвера испугал клиентов, иначе они, конечно, подойдя ближе, встали бы в два ряда с обеих сторон выходивших. Комиссар шел впереди. Затем широкоплечий. И наконец, Жирар, весь красный оттого, что допустил неловкий жест.

Какой-то фотограф сделал снимок: сверкнула вспышка магния. У дверей ждала машина.

— Садитесь, пожалуйста…

До полиции было всего три минуты пути. Дежурные инспекторы играли в пикет и пили пиво, заказанное в соседнем кафе.

Широкоплечий вошел как к себе домой, снял мягкую шляпу, зажег большую трубку, подходящую к его располневшему лицу.

— У вас есть документы?

Дельвинь нервничал. Что-то в этом деле ему не нравилось, но он не знал, что именно.

— Никаких документов!

— Где вы оставили свой чемодан, когда уехали из отеля «Модерн»?

Комиссар бросил острый взгляд на своего собеседника; он смутился, потому что у него создалось впечатление, что тот забавляется, как ребенок.

— Сам не знаю!

— Ваши фамилия, имя, профессия, адрес…

— Это ваш кабинет, вон там, рядом?

Там была дверь, ведущая в маленький пустой и неосвещенный кабинет.

— А в чем дело?

— Пойдемте!

Широкоплечий мужчина вошел первым, повернул выключатель и закрыл за ними дверь.

— Комиссар Мегрэ из парижской уголовной полиции, — сказал он, выпуская мелкие клубы дыма. — Ну, дорогой коллега, кажется, сегодня мы хорошо поработали. И у вас прекрасная трубка!..

Глава 7

Необыкновенное путешествие

— А журналисты, по крайней мере, не прибегут? Хотите, запрем дверь на ключ? Тогда сможем хоть поговорить спокойно.

Комиссар Дельвинь смотрел на своего коллегу с тем невольным уважением, которое испытывают в провинции и особенно в Бельгии ко всему, что исходит из Парижа. А кроме того, его стесняла та оплошность, которую он только что допустил, он извинился.

— Я нисколько не собирался сопротивляться, — отрезал Мегрэ, — я решительно хотел, чтобы меня арестовали. Более того: сейчас вы меня отведете в тюрьму, и я останусь там столько времени, сколько будет необходимо. Даже ваши инспекторы должны верить в действительность моего ареста.

Тут уж удержаться было невозможно! Широкоплечий расхохотался, такая забавная физиономия была у бельгийца. Он снизу смотрел на Мегрэ, не зная, как отнестись к его предложению. Чувствовалось, что он боялся показаться смешным. И напрасно пытался понять, шутит его собеседник или нет.

Смех Мегрэ рассмешил и его.

— Ну, бросьте, бросьте! Вот еще, что выдумали! Посадить вас в тюрьму!.. Ха! Ха!..

— Клянусь вам, что я решительно этого требую!

— Ха! Ха!..

Он долго сопротивлялся. Но когда понял, что его собеседник говорит серьезно, это его поразило.

Теперь они сидели друг против друга. Их разделял стол, заваленный папками. Время от времени Мегрэ с восхищением посматривал на пенковую трубку своего коллеги.

— Вы сейчас поймете… — сказал он. — Простите, что я раньше не ввел вас в курс дела, но вы теперь увидите, что это было невозможно. Преступление совершено в среду, не так ли? Ладно. Так вот, в понедельник сижу я в своем кабинете, на набережной Орфевр, и мне приносят карточку некоего Графопулоса.

Как обычно, прежде чем принять его, я звоню в иностранный отдел, чтобы получить о нем сведения. Там ничего не знают! Графопулос только что приехал в Париж.

Когда он приходит ко мне в кабинет, он производит на меня впечатление человека, чем-то взволнованного.

Он объясняет мне, что много путешествует, у него есть основания думать, что его хотят убить, и в конце концов спрашивает меня, сколько это бы ему стоило, если бы он попросил, чтобы днем и ночью за ним наблюдал полицейский инспектор.

Это обычное дело. Я сообщаю ему тариф. Он просит, чтобы я дал ему кого-нибудь вполне компетентного, но в то же время уклончиво отвечает на мои вопросы о том, какой опасности он подвергается и кто его возможные враги.

Он дает мне свой адрес в «Гранд-отеле», и в тот же вечер я посылаю ему инспектора, о котором он просил.

На следующее утро я справляюсь о нем. Из греческого посольства мне сообщают, что это сын крупного афинского банкира, что он ездит по Европе и, как важная персона, ведет праздную жизнь. Пари держу, что вы принимаете его за авантюриста.

— Точно. Вы уверены, что…

— Подождите! Во вторник вечером инспектор, которому было поручено охранять моего Графопулоса, с изумлением сообщает мне, что наш подопечный все время старался оторваться от него по дороге. Всем известные маленькие хитрости вроде проходных дворов, пересадки из одного такси в другое. Он добавил, что Графопулос взял билет на самолет, отлетающий в Лондон в среду утром.

Признаюсь вам, перспектива слетать в Лондон на самолете мне улыбалась, и я сам решил продолжать слежку.

В среду утром Графопулос покинул «Гранд-отель», но вместо того, чтобы поехать в Бурже, заставил везти себя на Северный вокзал, где он взял билет на Берлин.

Мы путешествовали в одном спальном вагоне. Не знаю, узнал ли он меня. Во всяком случае, он со мной не заговорил.

В Льеже он вышел, и я вышел вслед за ним. Он снял комнату в гостинице «Модерн», а я выбрал соседнюю комнату.

Мы обедали в ресторане за Королевским театром.

— В «Бекасе»! — прервал его Дельвинь. — Там хорошо готовят!

— Правда, в особенности почки по-льежски! Заметьте, у меня создалось впечатление, что Графопулос впервые попал в Льеж.

Гостиницу «Модерн» ему рекомендовали на вокзале.

А в «Бекас» его направили из гостиницы. Наконец, о «Веселой мельнице» ему сказал швейцар ресторана.

— Значит, он попал туда случайно! — задумчиво заметил комиссар Дельвинь.

— Признаюсь, я ничего об этом не знаю. Я вошел в кабаре вскоре после него. Танцовщица этого заведения уже сидела за его столиком, что довольно естественно.

По правде сказать, я ужасно скучал, потому что ненавижу эти ночные кабаки. Сначала я подумал, что он уведет с собой эту женщину. Когда я увидел, что она готова уйти одна, я немного проводил ее, чтобы задать ей два-три вопроса. Она заявила, что видит этого иностранца в первый раз, что он назначил ей свидание, на которое она не пойдет, и назвала его занудой. Вот и все. Я вернулся в кабаре. Хозяин заведения как раз уходил вместе с официантом. Я подумал, что Графопулос ушел, когда я повернулся к нему спиной, и немного поискал его на ближайших улицах.

Дошел до гостиницы, чтобы проверить, не вернулся ли он. Когда я опять подошел к «Веселой мельнице», двери были закрыты и свет в зале погашен.

Словом, результат как нельзя более отрицательный.

И все же я не принял его трагически. Спросил у полицейского, открыты ли еще какие-нибудь ночные кабачки. Он назвал мне четыре или пять, и все я добросовестно посетил, но нигде не нашел моего грека.

— Удивительно! — прошептал месье Дельвинь.

— Постойте! Я мог бы явиться к вам и продолжать следствие в сотрудничестве с льежской полицией, но, имея в виду факт, что меня видели в «Веселой мельнице», я предпочел не тревожить убийцу. В общем-то возможных виновников очень мало. Я начал с обоих молодых людей, чье нервное состояние от меня не ускользнуло. Это привело меня к Адель и к золотому портсигару, принадлежавшему убитому.

Вы ускорили события. Арест Жана Шабо. Бегство Дельфоса. Очная ставка. Обо всем этом я узнал только из газет.

И оттуда же узнал, что меня разыскивают как возможного убийцу.

Вот и все! Я этим воспользовался!

— Воспользовались?

— Сначала задам вам вопрос: вы верите в виновность этих двух мальчишек?

— Откровенно говоря…

— Хорошо! Я вижу, что вы в нее не верите. И никто не верит, а убийца, конечно, чувствует, что с минуты на минуту начнут искать в другом месте. А следовательно, он принимает свои меры, и на неосторожность с его стороны рассчитывать нечего.

С другой стороны, существуют сильные подозрения относительно «широкоплечего» мужчины, как его называют в газетах.

Так вот, широкоплечий мужчина был задержан, и при довольно театральных обстоятельствах. Все думают, что истинный виновник был задержан сегодня вечером!

Нужно еще подтвердить это мнение. Завтра все узнают, что я в тюрьме Сен-Леонар и что есть надежда очень скоро заставить меня признаться.

— И вы в самом деле пойдете в тюрьму?

— А почему бы и нет?

Месье Дельвинь никак не мог привыкнуть к этой мысли.

— Разумеется, вы сможете ходить, куда вам угодно…

— Ничего подобного! Напротив, я прошу вас держать меня на самом строгом режиме!

— Ну и странные же методы у вас в Париже!

— Совсем нет! Но, как я вам уже сказал, нужно, чтобы виновный или виновные сочли себя вне опасности.

Поскольку виновный уже найден…

На этот раз комиссар с рыжими усами подскочил на стуле.

— Что вы хотите сказать? Вы же не собираетесь внушить мне, что Графопулос сам проломил себе череп дубинкой, потом заперся в плетеный сундук, чтобы оказаться в зоологическом саду?

Крупные глаза Мегрэ смотрели по-детски наивно.

— Кто знает! — И, набивая трубку, он добавил: — Пора вам отвести меня в тюрьму. А перед тем нам стоит договориться по некоторым пунктам. Вы не запишете?

Он держался очень просто. В тоне его было даже какое-то смирение. А все-таки, не подавая виду, он намечал эффективное направление следствия.

— Я слушаю…

— 1. Понедельник. Графопулос просит покровительства у парижской полиции.

2. Вторник. Он пытается избавиться от инспектора, которому поручено его охранять.

3. Среда. Он берет билет до Лондона, потом покупает билет до Берлина и выходит из поезда здесь, в Льеже.

4. По-видимому, он впервые в этом городе и вечером оказывается в «Веселой мельнице», где не делает ничего особенного.

5. В тот момент, когда я выхожу оттуда вместе с танцовщицей, в кабаре остаются четверо: Шабо и Дельфос, спрятавшиеся на лестнице, ведущей в подвал, хозяин и Виктор в зале.

6. Когда я возвращаюсь, хозяин и Виктор уходят и запирают двери. Шабо и Дельфос, по их словам, остаются на лестнице.

7. Молодые люди утверждают, что они вышли из подвала через четверть часа после закрытия кабачка и что в этот момент Графопулос был уже мертв.

8. Если это верно, то преступление могло быть совершено, пока я провожал танцовщицу. В этом случае виновными были бы Женаро и Виктор.

9. Если это не так, то преступление могло быть совершено в этот момент Дельфосом и Шабо.

10. Может быть, Шабо лжет, и тогда нет никаких доказательств того, что драма произошла в «Веселой мельнице».

11. Убийца мог сам перенести тело, но возможно, что это было осуществлено и кем-нибудь другим.

12. На следующий день у Адели был обнаружен портсигар, но она утверждает, что получила его от Дельфоса.

13. Свидетельства Женаро, танцовщицы и Виктора совпадают и противоречат показаниям Жана Шабо.

Мегрэ замолчал, несколько раз затянулся, а его собеседник тревожно посмотрел на него.

— Неслыханно! — прошептал он.

— Что неслыханно?

— Сложность этого дела, если в него вдуматься.

Мегрэ встал.

— Пойдем спать! В тюрьме Сен-Леонар хорошие постели?

— Да, ведь вы желаете быть там…

— Кстати, я хотел бы, чтобы меня поместили в камеру, соседнюю с камерой этого мальчишки. Завтра я, конечно, попрошу вас свести меня с ним.

— Может быть, привести и его друга Дельфоса?

— Это не имеет значения.

— Вы думаете, что они решительно тут ни при чем?

Судья и слышать не хочет о том, чтобы их отпустили.

А все-таки мне придется сказать ему правду насчет вас…

— Как можно позже, ладно? А что происходит вокруг?

— Конечно же журналисты! Мне придется дать им объяснения. Как мне назвать вас?

— Никакого имени! Незнакомец! У меня не обнаружили никаких документов…

Комиссар Дельвинь до сих пор не совсем успокоился. Он продолжал украдкой наблюдать за Мегрэ с тревогой, смешанной с восхищением.

— Ничего не понимаю!

— Я тоже!

— Можно подумать, что Графопулос приехал в Льеж только для того, чтобы его убили. Кстати, мне давно пора сообщить его семье. Завтра с утра пойду к греческому консулу.

Мегрэ взял свою мягкую шляпу. Он был готов идти.

— Не обращайтесь со мной слишком почтительно при журналистах, — напомнил он.

Дельвинь открыл дверь. В большом инспекторском кабинете они увидели полдюжины репортеров, окруживших человека, которого комиссар узнал.

Это был управляющий отелем «Модерн», он уже приходил сюда днем. Он пылко говорил с журналистами, которые записывали его слова. Вдруг обернулся, заметил Мегрэ и, густо покраснев от волнения, указал на него пальцем.

— Это он! Нет сомнения!

— Я знаю! Он только что признался в том, что остановился в вашем отеле.

— А также в том, что взял сундук?

Месье Дельвинь ничего не понял.

— Какой сундук?

Плетеный сундук, черт возьми! С такими слугами, которые у меня сейчас работают, я бы мог долго не заметить его исчезновения.

— В чем дело, объясните!

— Ну так вот! На каждом этаже гостиницы, в коридоре, стоит плетеный сундук для грязного белья. Как раз сейчас приехали из прачечной, и я заметил, что одного сундука не хватает: на четвертом этаже. Я спросил у горничной. По ее словам, она подумала, что его взяли в починку, потому что крышка там плохо закрывалась…

— А белье?

— Вот это-то самое странное! Белье, которое в нем было, обнаружено в сундуке третьего этажа.

— Вы уверены, что труп перенесли именно в вашем сундуке?

— Я только что был в морге, мне его показали.

Он тяжело дышал, не в силах себе представить, что эта история так близко его касается.

Но все-таки больше всех был взволнован комиссар Дельвинь, он даже не смел повернуться к Мегрэ. Он забыл о присутствии журналистов и о том, о чем они с ним договорились.

— Что вы на это скажете?

— Ничего не скажу, — невозмутимо ответил Мегрэ.

— Заметьте, — продолжал управляющий отелем «Модерн», — ведь он легко мог незаметно вынести сундук из гостиницы. Чтобы войти туда ночью, нужно позвонить, и швейцар управляет дверью, не вставая с постели. Но чтобы выйти, достаточно повернуть ручку двери.

Один из журналистов, у которого были способности к рисованию, сделал быстрый набросок с Мегрэ: он изобразил его с отвисшими щеками и с отнюдь не внушающим доверия лицом.

Месье Дельвинь провел рукой по волосам, пробормотав:

— Вернитесь на минутку в мой кабинет, ладно?

Он не знал, на чем остановить взгляд. Какой-то репортер спросил его:

— Он признался?

— Оставьте меня в покое!

А Мегрэ спокойно сказал:

— Предупреждаю вас, что я больше не буду отвечать ни на один вопрос…

— Жирар! Скажите, чтобы подали машину!

— А мне не надо подписать мое заявление? — спросил управляющий.

— Сейчас…

Царил беспорядок. Только Мегрэ невозмутимо курил трубку, оглядывая присутствующих одного за другим.

— Наручники? — спросил Жирар, возвращаясь в зал.

— Да… Нет… Проходите сюда, вы!..

Ему не терпелось поскорее очутиться в машине наедине с комиссаром.

Когда они ехали по безлюдным улицам, он почти умоляюще спросил:

— Что все это значит?

— Что?

— Да эта история с сундуком. В общем, управляющий обвиняет вас, намекая на то, что вы унесли из гостиницы плетеный сундук. Сундук, в котором нашли труп!

— Да, по-видимому, он намекал на это.

Это слово «намекал» звучало откровенной иронией после пылких утверждений управляющего.

— Это правда?

Вместо ответа Мегрэ стал рассуждать.

— Короче, сундук могли унести только или Графопулос, или я. Если его унес Графопулос, то согласитесь, что это удивительно! Человек, который несет куда-то свой собственный гроб!..

— Простите меня… Но сейчас, когда вы объявили мне, кто вы такой, я не подумал потребовать у вас… гм!.. доказательства.

Мегрэ стал рыться у себя в карманах. Скоро он протянул своему собеседнику значок, удостоверяющий его Должность комиссара.

— Да… Прошу прощения… Эта история с сундуком…

И, вдруг осмелев благодаря темноте, царившей в машине, он добавил:

— А вы знаете, даже если бы вы мне ничего не сказали, я вынужден был бы арестовать вас после недвусмысленного заявления этого человека.

— Разумеется!

— Вы ожидали этого обвинения?

— Я?.. Нет!

— И вы думаете, что Графопулос сам унес сундук?

— Пока я еще ничего не думаю!

Месье Дельвинь забился в угол и замолчал, раздраженный, с раскрасневшимися щеками. Когда они приехали в тюрьму, он быстро приступил к формальностям, требующимся при заключении арестованного, избегая смотреть Мегрэ в лицо.

На прощание он сказал только:

— Надзиратель вас отведет…

Впрочем, он тут же раскаялся в этом. Выйдя на улицу, он стал сомневаться, не слишком ли сухо обошелся со своим коллегой.

«Он сам просил меня обращаться с ним построже!

Да, но не наедине! А кроме того, это было до заявления управляющего отелем «Модерн». Он думает, что если он из Парижа, так ему дозволено смеяться над Дельвинем?

В таком случае, так ему и надо».

Жирар ждал его в кабинете, где он читал записи, продиктованные комиссаром Мегрэ.

— Дело продвигается! — с удовлетворением сказал он, когда появился его начальник.

— А! Это только кажется, что дело продвигается!

Он сказал это таким тоном, что Жирар вытаращил глаза.

— Но… этот арест… и сундук, который…

— Сундук, который… Ты еще говоришь об этом сундуке, который… соедини меня с телеграфом…

И когда это было выполнено, он продиктовал следующую телеграмму:

«Уголовная полиция. Париж.

Просьба срочно выслать подробное описание внешности и, если возможно, отпечатки пальцев комиссара Мегрэ.

Сыскная полиция, Льеж».

— Что это значит? — осмелился спросить Жирар.

Тут уж ему не поздоровилось. Комиссар Дельвинь свирепо посмотрел на него.

— Это ничего не значит, слышишь? Это значит, что мне надоели твои дурацкие вопросы!.. Это значит, я хочу, чтобы меня оставили в покое!.. Это значит…

И заметив, что гнев его смешон, он вдруг закончил одним словом:

— Дерьмо!

Потом он заперся в своем кабинете наедине с тринадцатью пунктами комиссара Мегрэ.

Глава 8

«У Жанны»

— Прекрати! — сказала толстая женщина, — шаловливо смеясь. — Нас увидят…

Она встала, подошла к окну, закрытому сетчатой занавеской, и спросила:

— Ты ждешь поезда на Брюссель?

Это происходило в маленьком кафе за вокзалом Гийемен. В помещении, довольно просторном, было чисто, светлые плитки пола вымыты, не жалея воды, столы тщательно отлакированы.

— Садись сюда! — прошептал мужчина, перед которым на столике стояла кружка пива.

— А ты будешь спокойно себя вести?

И женщина села, взяла его руку, которую он опустил на банкетку, и положила ее на стол.

— Ты коммивояжер?

— Почему ты так решила?

— Так… Сама не знаю… Нет! Если ты не успокоишься, я выйду на порог… Лучше скажи мне, что ты будешь пить? Пиво? Я выпью тоже.

Может быть, в этом кафе было что-то подозрительное как раз из-за царившей в нем чистоты, оно было больше похоже на частный дом, чем на публичное заведение.

Прилавок был крошечный, без насоса для пива, а за ним на полке стояло не больше двадцати стаканов. На столе у окна лежало какое-то шитье, в другом месте стояла корзинка с зелеными бобами, которые начали чистить.

Все было аккуратно. Пахло супом, а не спиртным.

У того, кто входил сюда, создавалось впечатление, что он вторгается в частную жизнь.

Во внешности женщины, которой могло быть лет тридцать пять, было одновременно что-то аппетитное, добропорядочное и материнское.

Она беспрестанно отталкивала руку робкого клиента, который каждую минуту клал ее к ней на колени.

— Тогда, значит, ты занимаешься продуктами?

Вдруг она навострила уши. Из зала на второй этаж вела лестница. Наверху послышался шум, как будто кто-то вставал с постели.

— Извини, минутку!

Она поднялась, прислушалась, потом вышла в коридор.

— Месье Анри!..

Когда она вернулась к клиенту, он был встревожен, рассеян, тем более что какой-то человек без пиджака, без воротничка вышел из заднего помещения и стал бесшумно подниматься по лестнице. Клиенту были видны только его ноги, потом он исчез.

— Что случилось?

— Ничего… Этот молодой человек вчера вечером так напился, что его пришлось уложить наверху…

— А… Месье Анри… это ваш муж?

Она засмеялась, от чего затряслась ее мягкая, пышная грудь.

— Это хозяин… Я только официантка… Прекратите…

Ведь нас увидят…

— А все-таки… я хотел бы…

— Что?

Клиент густо покраснел. Он не знал, что может и чего не может себе позволить, и блестящими глазами смотрел на свою полную и свежую собеседницу.

— Нельзя нам ненадолго остаться наедине? — прошептал он.

Ты с ума сошел?.. Зачем?.. Здесь ведь приличный дом…

Она замолчала. Снова прислушалась. Наверху начался какой-то спор. Месье Анри отвечал спокойно и сухо кому-то, кто в чем-то агрессивно его упрекал.

— Настоящий мальчишка… — объясняла полная женщина. — Просто смотреть жалко!.. Ему нет еще и двадцати лет, а он уже напивается… И при этом он угощал всех, строил из себя богача и куча каких-то типов этим пользовалась…

Наверху открылась дверь… Голоса стали слышны яснее.

— Говорю вам, у меня были сотни франков в карманах! — визжал юноша. — У меня их украли!.. Верните мне мои деньги.

— Тише! Тише! Здесь нет воров! Если бы вы не напились как свинья…

— Это вы меня напоили…

— Если я даю людям выпить, то считаю их достаточно умными, чтобы следить за своими бумажниками…

И вот еще что! Я должен был бы вас арестовать… Вы пошли искать девок на тротуаре под тем предлогом, что официантка была недостаточно с вами любезна… И требовали комнату… И еще Бог знает что…

— Верните мне мои деньги…

— У меня нет ваших денег, и если вы будете дальше шуметь, я пошлю за полицией…

Месье Анри совершенно не волновался. Волновался молодой человек. Он спускался по лестнице, не переставая спорить.

Рене — а это был именно он — осунулся, под глазами у него были темные круги, углы губ опустились.

— Вы все тут воры!

— Ну-ка, повторите…

Месье Анри бегом спустился на несколько ступеней и схватил парня за шиворот.

Скандал грозил превратиться в драму. Мальчишка с ревом вытащил из кармана револьвер.

— Пустите меня, или я…

Коммивояжер прижался к банкетке и от страха вцепился в руку женщины, которая хотела броситься на помощь хозяину.

Но это было лишним. Месье Анри как человек, привыкший к стычкам, нанес резкий удар в плечо своего противника, и револьвер выпал из рук мальчишки.

— Открой дверь!.. — приказал он женщине, все-таки тяжело дыша.

И когда она это сделала, он так сильно толкнул мальчишку, что тот покатился на середину тротуара. Потом поднял револьвер и бросил в его сторону.

— Эти сопляки приходят к вам в дом и еще ругают хозяев! Вчера он строил из себя богача и показывал свои деньги каждому встречному…

Он пригладил волосы, бросил взгляд на дверь и увидел полицейского в форме.

— Вы можете засвидетельствовать, что он мне угрожал? — сказал он, указывая на смущенного клиента. — Впрочем, полиция знает этот дом…

Рене Дельфос стоял на тротуаре в запачканной одежде, стучал зубами от бешенства и отвечал полицейскому, сам не понимая, что он плетет.

— Вы говорите, что вас обокрали? Во-первых, кто вы такой? Покажите ваши документы… И кому принадлежит это оружие?

Собралось несколько человек. Люди высовывались из окон трамвая.

— Хватит! Следуйте за мной в полицию…

Когда они пришли туда, Дельфоса охватило такое бешенство, что он стал пинать полицейского ногами.

На допросе Дельфос прежде всего заявил комиссару, что он француз и только вчера приехал в Льеж.

— В этом кафе меня напоили и украли у меня все мои деньги…

Один из полицейских, сидевших в углу, наблюдал за ним. Он подошел к комиссару и что-то тихо ему сказал.

Тот с удовлетворением улыбнулся.

— А не зовут ли вас Рене Дельфосом?

— Это вас не касается…

Редко приходилось видеть такого взбешенного человека. Лицо его перекосилось, рот искривился.

— А деньги, которые у вас взяли, не были ли это деньги, украденные у некоей танцовщицы?

— Это неправда!

— Тихо! Тихо! Будете объясняться в сыскной полиции! Надо позвонить комиссару Дельвиню и спросить его, что нам делать с этим субчиком…

— Я хочу есть! — проворчал Дельфос все с тем же выражением рассерженного ребенка.

Полицейский пожал плечами.

— Вы не имеете права морить меня голодом… Я буду жаловаться… я…

— Пойди купи ему сандвич, тут, рядом…

Дельфос откусил два раза и с отвращением бросил остальное на пол.

— Алло!.. Да. Он здесь… Вам его приведут сейчас же…

Нет… Ничего…

В машине, сидя между двумя полицейскими, Дельфос сначала злобно молчал. Потом, хотя у него не спрашивали, пробормотал:

— А все-таки убил не я… Это Шабо…

Его спутники не обратили внимания на эти слова.

— Мой отец будет жаловаться губернатору, он с ним дружит… Я ничего не сделал!.. У меня украли бумажник, и сегодня, в двенадцать часов, хозяин кафе хотел выгнать меня без гроша в кармане…

— Ведь это ваш револьвер?

— Это его револьвер… Он угрожал мне, что выстрелит, если я буду шуметь… Спросите у клиента, который при этом присутствовал.

Когда они входили в помещение сыскной полиции, Дельфос попытался принять важный вид уверенного в себе человека.

— А, это тот жулик!.. — сказал один из инспекторов, пожимая руки своих коллег и оглядывая Дельфоса с головы до ног. — Сейчас скажу начальнику…

Минуту спустя он вернулся, бросил:

— Пусть подождет!..

На лице молодого человека можно было прочесть досаду, тревогу; он отказался сесть на предложенный ему стул. Хотел закурить. У него взяли сигарету из рук.

— Здесь нельзя…

— Ну, а вы-то курите!

И он услышал, как, отходя, инспектор проворчал:

— Какой смешной, задорный петушок…

Вокруг него продолжали курить, писать, перелистывать папки с делами, иногда обмениваясь несколькими фразами.

Прозвучал электрический звонок. Не вставая с места, инспектор сказал Дельфосу:

— Можете войти к начальнику… Вон в ту дверь…

Кабинет был небольшой. Воздух голубой от табачного дыма, а печка, которую впервые затопили этой осенью, прямо-таки гудела при каждом порыве ветра.

Комиссар Дельвинь восседал в своем кресле. В глубине комнаты, у окна, против света, на стуле кто-то сидел.

— Входите!.. Садитесь…

Силуэт сидевшего на стуле выпрямился. Можно было угадать плохо освещенное бледное лицо Жана Шабо; он повернулся к своему приятелю.

Дельфос сказал саркастическим тоном:

— Чего от меня хотят?

— Да ничего, молодой человек! Только чтобы вы ответили на несколько вопросов…

— Я ничего не сделал.

— А я пока еще не обвинял вас…

Повернувшись к Шабо, Рене проворчал:

— Что он тут наговорил?.. Наверняка наврал…

— Потише! Потише! И попытайтесь ответить на мои вопросы… А вы сидите…

— Но…

— Я говорю вам, сидите… А теперь, мой милый Дельфос, расскажите мне, что вы делали «У Жанны»?

— Меня обокрали…

— А что вы там делали?.. Когда вы пришли туда вчера днем, вы уже были под хмельком… Хотели увести на второй этаж официантку, и, так как она отказалась идти с вами, вы решили найти женщину на улице…

— А что, я не имею права?

— Вы угощали всех присутствующих… Несколько часов подряд вы там были главным развлечением для всех… До тех пор, пока, мертвецки пьяный, вы не свалились под стол. Хозяин пожалел вас и уложил в постель…

— Он меня обокрал…

— То есть вы сами раздавали направо и налево чужие деньги… Точнее, деньги, которые вы утром взяли из сумки у Адели…

— Это неправда!

— На эти деньги вы прежде всего купили револьвер…

Зачем?..

— Потому что мне хотелось иметь револьвер!

Лицо Шабо выражало волнение. Он смотрел на своего приятеля с несказанным удивлением, как будто не верил своим ушам. Казалось, он вдруг обнаружил другого Дельфоса, который пугал его. Он хотел бы вмешаться, сказать ему, чтобы он замолчал.

— Почему вы украли деньги у Адели?

— Она сама мне их дала.

— Адель заявила как раз противоположное. Она обвиняет вас!

— Адель лжет! Она сама мне их дала, чтобы я купил железнодорожные билеты, потому что мы должны были уехать вместе…

Чувствовалось, что он бросает фразы, не думая о том, что сам себе противоречит.

— Вы, может быть, станете отрицать и то, что позапрошлой ночью прятались на лестнице в «Веселой мельнице»?..

Шабо подался вперед и, казалось, хотел сказать: «Внимание! Отрицать не было возможности… Пришлось подтвердить…»

— Это тоже он рассказал вам!.. Он соврал! Он хотел, чтобы я остался с ним!.. Мне не нужны деньги! У меня отец богатый!.. Стоит только у него попросить… Это Жан все придумал…

— Значит, вы сразу же ушли?

— Да…

— И вернулись домой?

— Да…

— После того, как поели жареной картошки и ракушек на улице Пон д'Авруа…

— Да… Кажется, да…

— Но ведь вы были вместе с Шабо! Он заявил об этом!

Шабо сжимал руки и умоляюще смотрел на Дельфоса.

— И все-таки я ничего не сделал! — отчеканил Дельфос.

— Я не говорил вам, что вы что-то сделали.

— Ну, и что же тогда?

— Тогда ничего!

Дельфос перевел дыхание, глядя в сторону.

— Это вы подали знак выйти из подвала?

— Неправда.

— Во всяком случае, вы шли впереди и первый увидели труп…

— Неправда.

— Рене!.. — крикнул Шабо, не в силах сдержаться.

Комиссар еще раз заставил его сесть, замолчать. Но все-таки минуту спустя он, словно обессиленный, продолжал бормотать:

— Не понимаю, почему он лжет… Мы не убивали…

Мы даже не успели украсть деньги… Он шел впереди.

Он чиркнул спичкой… Я даже не разглядел турка… Только увидел что-то на полу… Он даже сказал мне потом, что у турка один глаз открыт, а рот…

— Интересно! — с иронией заметил Дельфос.

В эту минуту Шабо, казалось, был на пять лет младше своего приятеля и настолько же проще. Жан умел только строить планы. Но как объяснить комиссару, что в реальной жизни он нерешительнее и слабее Дельфоса.

А месье Дельвинь смотрел то на одного, то на другого.

— Договоритесь, ребята. Вы так испугались, что, выходя, не закрыли за собой дверь… Вы пошли есть жареную картошку с ракушками…

И вдруг, глядя Дельфосу в глаза, он спросил:

— А скажите! Дотрагивались вы до трупа?

— Я?.. Никогда в жизни!..

— Был ли поблизости плетеный сундук?

— Нет… Я ничего подобного не видел…

— Сколько раз вам случалось брать деньги в ящике кассы вашего дяди?

— Это Шабо сказал вам?

И, сжав кулаки, он закричал:

— Грязная скотина!.. И у него еще хватает нахальства… Выдумывает черт знает что!.. Потому что он крал деньги у себя на работе из «малой кассы»! А я давал ему свои, он мог расплатиться ими вместо украденных…

— Замолчи! — умолял Шабо, сложив руки.

— Ты же прекрасно знаешь, что лжешь!

— Это ты лжешь!.. Послушай, Рене! Убийца…

— Что ты говоришь?

— Я говорю, что убийца… арестован… Ты…

Дельфос посмотрел на месье Дельвиня и спросил дрогнувшим голосом:

— Что он там мелет?.. Убийца…

— А вы разве не читали газет?.. Да, правда, вы были пьяны, спали… Сейчас вы мне скажете, узнаете ли вы человека, который в тот вечер был в «Веселой мельнице» и на следующий день ходил за вами по улицам.

Тут Рене вытер пот с лица, не осмеливаясь больше взглянуть в тот угол, где сидел его друг. В соседнем кабинете прозвенел звонок. Должно быть, пошли за Мегрэ в смежную комнату. Дверь отворилась. Инспектор Жирар привел Мегрэ.

— Побыстрее!.. Садитесь, пожалуйста, к свету… Итак, Дельфос, вы узнаете его?..

— Да, конечно, это он!

— Прежде вы его никогда не видели?

— Никогда!

— И он не заговаривал с вами?

— Кажется, нет…

— Например, когда вы вышли из «Веселой мельницы», он не бродил поблизости?.. Подумайте… Постарайтесь вспомнить…

— Постойте… Да… Может быть… В закутке кто-то стоял, и я теперь думаю, не он ли это был?

— Это возможно?..

— Конечно… Да…

Стоя в маленьком кабинете, Мегрэ казался огромным.

Но когда он заговорил, послышался почти тонкий, очень мягкий голос:

— У вас не было карманного фонарика, не так ли?..

— Нет… А почему вы спрашиваете?

— И вы не зажигали электричества в зале… Значит, вы только чиркнули спичкой… Скажите, пожалуйста, на каком расстоянии от трупа вы находились?..

— Право… не знаю…

— Дальше, чем расстояние между стенами в этом кабинете?..

— Приблизительно такое же…

— Значит, в четырех метрах… И вы были взволнованы… Это была первая ваша настоящая кража… Вы увидели какую-то лежащую фигуру и тут же решили, что это труп… Вы не приблизились к нему… Не дотронулись до него… А значит, вы не уверены, что этот человек уже не дышал… Кто из вас держал спичку?..

— Я! — признался Дельфос.

— Она горела долго?

— Я ее сразу же бросил…

— Значит, знаменитый труп был освещен всего несколько секунд! Вы уверены, Дельфос, что узнали Графопулоса?

— Я видел черные волосы…

Дельфос с удивлением осмотрелся. Он заметил только, что подвергается настоящему допросу и позволяет управлять собой.

— Я буду отвечать только комиссару! — проворчал он.

Тот уже снял трубку с телефонного аппарата. Дельфос вздрогнул, услышав номер, который он назвал.

— Алло!.. Это месье Дельфос?.. Я только хочу знать, готовы ли вы внести залог в пятьдесят тысяч франков…

Я говорил об этом со следователем, а тот передал в прокуратуру… Да… Договорились… Нет!.. Не беспокойтесь…

Лучше передать прямо…

Рене Дельфос пока не понимал, в чем дело. Жан Шабо неподвижно сидел в углу.

— Вы продолжаете утверждать, Дельфос, что все сделал Шабо?

— Да.

— Ну хорошо, вы свободны… Идите домой… Ваш отец обещал мне, что не станет упрекать вас… Минутку!.. А вы, Шабо, вы все еще утверждаете, что деньги, которые вы хотели уничтожить, украл Дельфос?..

— Да, он… Я…

— В таком случае, договоритесь с ним… Идите оба!..

Попытайтесь только не скандалить и, по возможности, не обращать на себя внимания…

Мегрэ машинально вытащил из кармана трубку. Но не закурил. Он смотрел на молодых людей, которые, растерявшись, не знали, что делать, что сказать. Комиссару Дельвиню пришлось встать и подтолкнуть их к двери.

— Никаких ссор, ладно?.. Не забудьте, что вы остаетесь в распоряжении правосудия…

Они быстрыми шагами пересекли зал инспекторов, и уже у его дверей Дельфос злобно повернулся к своему приятелю и начал бурную речь, которую из кабинета не было слышно.

Зазвонил телефон.

— Алло! Комиссар Дельвинь?.. Простите, что я беспокою вас, месье комиссар… Говорит месье Шабо-отец…

Могу я спросить вас, нет ли чего нового?..

Комиссар улыбнулся, положил свою пенковую трубку на стол, подмигнул Мегрэ:

— Дельфос только что вышел отсюда вместе с вашим сыном….

— Да, да! Через несколько минут они, конечно, будут у вас… Алло!.. Позвольте мне посоветовать вам не быть слишком строгим…

Шел дождь. Шабо и Дельфос шли по улицам вдоль тротуаров, сквозь толпу, которая их не знала. Между ними не было связного разговора. Но через каждые сто метров один из них слегка поворачивал голову в сторону своего приятеля и бросал ему злобную фразу, вызывавшую неприязненный ответ.

На углу улицы Пюи-ан-Сок они разошлись, один направо, другой налево — каждый пошел к себе домой.

— Он свободен, месье! Его признали невиновным.

Месье Шабо вышел из своей конторы, подождал трамвая номер четыре, вошел со стороны водителя, который знал его уже долгие годы.

— Внимание! Только без аварий, ладно?.. Мой сын на свободе!.. Сам комиссар только что звонил мне и сообщил, что признает свою ошибку…

Было непонятно, плачет он или смеется. Во всяком случае, туман застилал его глаза, не позволяя видеть знакомые улицы, по которым они проезжали.

— Подумать только, что я, может быть, буду дома раньше него!.. Так было бы лучше, потому что жена Может плохо его принять… Есть некоторые вещи, которых женщины не понимают… Могли ли вы хоть на минуту подумать, что он виновен? Скажите, между нами, могли бы?..

Это было трогательно; он умолял водителя сказать «нет».

— Я, вы знаете…

— Но у вас же есть свое мнение…

— С тех пор как моей дочери пришлось выйти замуж за негодяя, который сделал ей ребенка, я не очень-то верю в нынешнюю молодежь…

Мегрэ сел в кресло, где только что сидел Жан Шабо, напротив кабинета Дельвиня, и взял табак комиссара, лежавший у него на столе.

— Вы получили ответ из Парижа?

— Откуда вы знаете?

— Догадаться нетрудно!.. А этот плетеный сундук?

Удалось выяснить, как его вынесли и. гостиницы «Модерн»?

— Ничего не выяснили!

Месье Дельвинь говорил ворчливо. Он сердился на своего парижского коллегу.

— Между нами говоря, вы смеетесь над нами, правда? Признайтесь, что вам кое-что известно.

— Теперь моя очередь ответить: ничего! И это чистая правда! У меня приблизительно такие же данные следствия, как и у вас! На вашем месте я бы поступил так же, как и вы: отпустил бы этих двух мальчишек! Впрочем, я попытался бы узнать, что Графопулос мог бы украсть в «Веселой мельнице».

— Украсть?

— Или попытаться украсть!

— Он?.. Убитый?..

— Или кого он мог бы убить…

— Теперь я уже ничего не понимаю!

— Постойте! Убить или попытаться убить…

— Вот видите, у вас есть сведения, которыми я не располагаю…

— Но их так мало! Главная разница между нами состоит в том, что вы теперь провели беспокойные часы, бегали отсюда в прокуратуру, принимали людей, говорили по телефону, в то время как я наслаждался полным покоем в своей камере в тюрьме Сен-Леонар.

— И вы продумали все свои тринадцать пунктов! — вставил месье Дельвинь не без оттенка горечи в голосе.

— Еще не все… Но некоторые…

— Например, о плетеном сундуке!

Мегрэ безмятежно улыбнулся.

— Вы опять о нем?.. Ну что ж! Лучше уж я сразу скажу вам, что это я вынес сундук из гостиницы…

— Пустой?

— Ни в коем случае! В нем был труп!

— Значит, вы утверждаете, что преступление…

— Было совершено в отеле «Модерн», в комнате Графопулоса. Это-то и есть самое неприятное во всей истории… У вас нет спичек?

Глава 9

Осведомитель

Мегрэ поудобнее уселся в кресле, немного подумал, как всегда, прежде чем начать длинное объяснение, и постарался говорить как можно проще.

— Вы все поймете так же, как и я, и перестанете сердиться на меня за то, что я немного схитрил. Возьмем прежде всего посещение Графопулосом парижской префектуры. Он просит покровительства полиции. Не дает никаких объяснений. Уже на следующий день ведет себя так, как будто жалеет о своем поступке.

Первая гипотеза: это сумасшедший, маньяк, человек, страдающий манией преследования… Вторая: он знает, что находится под угрозой, но, подумав, решает, что ему не станет безопаснее под присмотром полиции… Третья: в какой-то момент ему было нужно, чтобы его охраняли.

Теперь я объясню. Перед вами человек зрелого возраста, обладающий значительным состоянием и, по-видимому, совершенно свободный. Он может лететь на самолете, ехать в поезде, остановиться в любом роскошном отеле.

Какая угроза способна испугать его так, что он вынужден обратиться в полицию? Ревнивая женщина, которая угрожает его убить? Я в это не верю. Достаточно ему уехать от нее подальше, и он будет в безопасности.

Личный враг? Такой человек, как он, сын банкира, имеет возможность устроить так, чтобы этот враг был арестован!

Но он боится не только в Париже, а в поезде, и даже в Льеже…

Отсюда я делаю заключение, что враг его — это не частное лицо, а организация, и организация международная.

Повторяю, он богат. Если бы бандиты зарились на его деньги, они не угрожали бы убить его, и, во всяком случае, выдав их, он мог бы добиться надежной защиты.

Но он все еще боится, хотя полиция охраняет его…

Над ним тяготеет угроза, угроза, существующая в любом городе, куда бы он ни поехал, при любых обстоятельствах!

Точно так, как если бы он состоял в каком-либо тайном обществе. Предал его и был бы обречен этим обществом на смерть…

Например, какой-то мафией!.. Или шпионской организацией!.. Там много греков, в шпионских организациях… Второй отдел сообщит нам, что делал Графопулос-отец во время войны…

Предположим, что сын предал эту организацию или просто, устав от шпионской деятельности, сообщил о своем намерении вернуть себе свободу. Ему угрожают смертью. Его предупреждают, что приговор рано или поздно приведут в исполнение. Он приходит ко мне, но на следующий день ему становится ясно, что это ничего не даст, и в тревоге он мечется, как безумный.

Возможно и противоположное…

— Противоположное? — удивился месье Дельвинь, внимательно слушавший Мегрэ. — Признаюсь, я не понимаю.

— Графопулос — это такой человек, каких называют папенькиными сынками. Он бездельник. Во время своих путешествий он связывается с какой-то бандой, с мафией или шпионской организацией, как любитель, как искатель сильных ощущений. Он обещает слепо повиноваться своим начальникам. Однажды ему приказывают совершить убийство.

— И он обращается в полицию?

— Слушайте меня внимательно! Ему, например, приказывают убить кого-то здесь, в Льеже. Он в Париже.

Никто его ни в чем не подозревает. Он не хочет повиноваться и, чтобы оправдать свое непослушание, просит полицию следить за ним. Звонит по телефону своим сообщникам, что не может выполнить их приказания, поскольку за ним по пятам следуют полицейские. Но только на его сообщников это не производит впечатления, и они велят ему действовать, несмотря ни на что… Это второе объяснение… Или одно из них правильно, или этот человек сумасшедший, а если он сумасшедший, то нет никаких причин его убивать!

— Это в самом деле сбивает с толку, — неуверенно согласился комиссар Дельвинь.

— Словом, когда он уезжает из Парижа и приезжает в Льеж, то это для того, чтобы убить кого-то или чтобы Убили его самого.

Трубка Мегрэ потрескивала. Он говорил все это самым спокойным голосом.

— В результате убит он. Но это ничего не доказывает. Проследим за событиями того вечера. Он приходит в «Веселую мельницу» и проводит вечер в обществе танцовщицы Адели. Она оставляет его и идет вместе со мной по улице. Когда я возвращаюсь, хозяин и Виктор уходят. С виду кабачок пуст. Я думаю, что Графопулос ушел и ищу его по всем другим кабаре города…

В четыре часа утра я возвращаюсь в гостиницу «Модерн». Прежде чем пройти в свою комнату, я хочу удостовериться в том, что мой грек еще не вернулся. Прильнув ухом к двери, я не слышу его дыхания. Приоткрываю дверь и вижу, что он, одетый, лежит на полу у кровати, а череп его проломлен ударом дубинки.

Вот мои отправные точки, обрисованные предельно кратко. В комнате нет ни записки, которая мне объяснила бы, что произошло, ни оружия, никакого следа…

Комиссар Мегрэ не стал ждать ответа своего коллеги.

— Вначале я говорил вам о мафии, о шпионаже, во всяком случае о какой-либо международной организации, единственном, что, по-моему мнению, может лежать в основе его дела. Преступление совершено с необычайным умением. Дубинка исчезла. Нет ничего похожего на след, не за что ухватиться, чтобы придать какой-то смысл следствию. Если оно начнется в отеле «Модерн», в обычных условиях, то почти наверняка ничего не даст! Люди, способные совершить это, приняли меры предосторожности. Они все предусмотрели! Из-за этой уверенности, что они все предусмотрели, я решил спутать им карты. Они оставили труп в гостинице «Модерн»? Очень хорошо! Я переношу его в плетеном сундуке в зоологический сад в сообщничестве с шофером такси, который, между нами, обещал молчать за сто франков, что, право, недорого… На следующий день труп обнаружен там. Представляете себе, как изумлен убийца? Представляете себе, как он встревожен? И разве не вероятно, что, растерявшись, он совершит неосторожность? Я довожу свою осторожность до того, что не являюсь даже в местную полицию. Нельзя допускать и малейших слухов. Я был в «Веселой мельнице». По всей вероятности, убийца тоже был там. У меня есть список всех посетителей, присутствовавших в кабачке в ту ночь, и я навожу о них справки, начиная с двух молодых людей, которые, казалось, очень нервничали. Число возможных виновников преступления невелико: Жан Шабо, Рене Дельфос, Женаро, Адель и Виктор… В крайнем случае, один из музыкантов или второй официант, Жозеф, но я хочу сначала исключить молодых людей… И как раз в тот момент, когда я пытаюсь покончить с ними, вмешиватесь вы. Арест Шабо! Бегство Дельфоса! Газеты объявляют, что преступление было совершено тут же, в «Веселой мельнице»!

Мегрэ глубоко вздохнул, переменил положение ног.

— Был момент, когда я подумал, что меня провели.

В этом даже не стыдно признаться! Уверенность Шабо, с которой он утверждает, что труп находился в «Веселой мельнице» через четверть часа после того, как кабачок закрыли…

— А ведь он его видел! — возразил комиссар Дельвинь.

— Простите! Он видел неясно, при свете спички, которая горела только несколько секунд, какое-то тело, лежащее на полу. Это Дельфос утверждает, что обнаружил труп… Один глаз был закрыт, другой открыт, говорит он… Но не забудьте, что оба они вышли из подвала, где долго стояли неподвижно, что им было страшно, что они пытались совершить свое первое ограбление…

Это ограбление состряпал Дельфос. Это он вовлек в дело своего приятеля. И он первый струхнул, когда увидел чье-то тело на полу!

Нервный, болезненный, порочный мальчишка! Другими словами, мальчишка с богатым воображением!

Он не дотронулся до тела! Не подошел к нему! Не осветил его во второй раз! Оба удрали, не открыв выдвижного ящика кассы…

Вот почему я посоветовал вам выяснить, зачем Графопулос вернулся в «Веселую мельницу» после того, как сделал вид, что уходит.

Мы имеем дело не с убийством из ревности, не с убийством с целью ограбления, не с обычным воровством. Это преступление относится к таким, которых полиции большею частью не удается раскрыть, потому что его совершили люди умные и слишком хорошо организованные!

И вот почему я просил вас арестовать меня. Все время путать карты! Заставить виновных поверить, что они ничем не рискуют, что следствие пошло по неверному пути!

И таким образом вызвать неосторожность с их стороны…

Месье Дельвинь не знал, что и подумать. Он все еще неприязненно смотрел на Мегрэ, и лицо у него было такое растерянное, что тот расхохотался и произнес с грубоватой сердечностью:

— Ну, бросьте! Не злитесь на меня!.. Я сплутовал, признаюсь! Я не сразу сказал вам все, что знаю!.. Или, вернее, умолчал только об одном: об истории с плетеным сундуком… Зато есть одна деталь, о которой вы знаете, а я нет…

— Какая?

— Быть может, сейчас она самая ценная. И я даже рассказал вам все предшествующее только для того, чтобы узнать о ней. Сундук был найден в зоологическом саду. У Графопулоса была при себе только визитная карточка без адреса. И все же уже после полудня вы были в «Веселой мельнице» и знали, что Шабо и Дельфос прятались на лестнице. От кого вы это узнали?..

Месье Дельвинь улыбнулся. Пришла его очередь торжествовать.

Вместо того чтобы ответить сразу, Дельвинь медленно зажег трубку, придавил золу указательным пальцем.

— Разумеется, у меня есть свои осведомители, — начал он и опять помедлил, даже счел необходимым перебрать какие-то бумаги. — Я полагаю, вы в Париже таким же образом организуете эти дела. В принципе, все хозяева кабаре служат мне осведомителями. За это мы закрываем глаза на некоторые мелкие несоблюдения правил…

— Так, значит, Женаро?..

— Он самый!

— Женаро сказал вам, что Графопулос провел вечер в его заведении?

— Так точно!

— Это он обнаружил пепел от сигарет на лестнице, ведущей в подвал?

— На эту деталь обратил его внимание Виктор, и Женаро просил меня прийти и самому осмотреть следы…

Мегрэ все больше хмурился по мере того, как к его коллеге возвращался оптимизм.

— Это недолго тянулось, признайтесь! — продолжал месье Дельвинь. — Шабо был арестован. И если бы не вмешался месье Дельфос, оба мальчишки были бы еще в тюрьме. Если они и не убили, что еще не доказано, они все-таки пытались ограбить заведение…

Наблюдая за своим собеседником, месье Дельвинь плохо скрыл ироническую улыбку.

— Это, кажется, вас смущает…

— То есть от этого дело не становится проще!

— От чего дело не становится проще?

— От того, что Женаро явился к вам со своей информацией.

— Признайтесь, что вы считаете его убийцей…

— Не более, чем кого-то из остальных. И, кроме того, его поведение ничего не доказывает. Пожалуй, только подтверждает, что он очень силен.

— Вы хотите остаться в тюрьме?

Мегрэ играл со своей коробкой спичек. Он не торопился отвечать. И когда заговорил, он, казалось, обращался к себе самому:

— Графопулос прибыл в Льеж, чтобы убить кого-то или чтобы убили его самого…

— Это не доказано!

Вдруг Мегрэ яростно крикнул:

— Паршивые мальчишки!..

— Кого вы имеете в виду?

— Да этих юнцов, которые все испортили! Если только…

— Если только что?..

— Ничего!

И он в бешенстве встал и начал ходить по кабинету.

Из-за того, что они оба курили трубки, дышать в нем стало просто невозможно.

— Если бы труп остался в комнате, в гостинице, где можно было бы сделать обычные заключения, то, вероятно… — начал месье Дельвинь.

Мегрэ свирепо посмотрел на него.

В сущности, оба они были в плохом настроении, и это отразилось на их отношениях. При каждом слове они готовы были обменяться «любезностями» и дошли почти до того, чтобы возложить друг на друга ответственность за неудачу следствия.

— У вас нет табака?

Мегрэ произнес это так, как будто сказал: «Вы дурак!»

Он взял кисет из рук своего коллеги и набил трубку.

— Постойте! Не кладите его, пожалуйста, к себе в карман… — и этого оказалось достаточно, чтобы наступила разрядка. Мегрэ посмотрел на кисет, потом на своего собеседника с рыжими усами и, напрасно стараясь сдержать улыбку, пожал плечами.

Месье Дельвинь тоже улыбнулся. Они понимали друг друга. И только для формы сохраняли надутый вид.

Бельгиец первый спросил смягчившимся голосом, выдававшим его растерянность:

— Что мы теперь будем делать?

— Я знаю только то, что Графопулос убит!

— В своей комнате, в гостинице!

Это была последняя попытка уколоть.

— Да, в своей комнате, в гостинице! Будь то Женаро, Виктором, Аделью или одним из мальчишек! Ни у кого из них нет алиби. Женаро и Виктор заявляют, что они расстались на углу улицы От-Совеньер и что каждый из них пошел к себе домой. Адель утверждает, что она легла спать одна! Шабо и Дельфос ели ракушки и жареную картошку…

— Вы же в это время бегали по кабачкам.

— А вы спали!

Теперь они уже говорили почти шутливым тоном.

— Единственное, что может навести нас на след, — проворчал Мегрэ, — это что Графопулос позволил запереть себя в «Веселой мельнице» с целью украсть там что-то или убить кого-то. Когда он услышал шум, то представился мертвым, не подозревая о том, что час спустя он будет мертв и в самом деле…

В дверь настойчиво постучали, она отворилась. Вошедший инспектор объявил:

— Здесь месье Шабо; он хочет что-то сказать вам.

Спрашивает, не побеспокоит ли вас…

Мегрэ и Дельвинь посмотрели друг на друга.

— Пусть войдет!

Счетовод был взволнован. Он неловко держал свою мягкую шляпу и заколебался, увидев в кабинете Мегрэ.

— Извините меня, я…

— Вы хотите что-то мне сказать?

Шабо пришел не вовремя. Сейчас им было не до любезностей.

— То есть… простите… Я хотел от всего сердца поблагодарить…

— Ваш сын дома?

— Он вернулся час тому назад… Он сказал мне…

— Что он вам сказал?

Это было нелепо и в то же время вызывало жалость.

Месье Шабо не знал, как себя держать. Ему хотелось быть любезным, но резкие вопросы сбивали его с толку, и в конце концов он забыл приготовленную речь.

Жалкую, трогательную речь, не удавшуюся по вине слушателей.

— Он сказал мне… То есть я хотел поблагодарить вас за доброту, с которой вы… В сущности, он неплохой парень… Но дурное общество и некоторая слабость характера… Он поклялся… Его мать в постели, и у ее изголовья… Обещаю вам, месье комиссар, что отныне он не… Он невиновен, это ведь правда?..

Счетовод задыхался. Но он изо всех сил старался казаться спокойным и достойным.

— Это мой единственный сын, и я хотел бы… Может быть, я был слишком слабым…

— Да, слишком, слишком слабым!

Месье Шабо совсем растерялся. Мегрэ отвернулся, потому что почувствовал, что этот сорокалетний узкоплечий человек с завитыми при помощи щипцом усами сейчас заплачет.

— Обещаю вам в будущем…

И не зная, что еще сказать, он пробормотал:

— Как вы думаете, написать мне следователю, поблагодарить его?

— Конечно! Конечно! — проворчал месье Дельвинь, подталкивая его к двери. — Это превосходная мысль!

И он поднял мягкую шляпу, которая упала на пол, сунул в руку ее владельца, медленно, спиной направлявшегося к выходу.

— Дельфос-отец и не подумает нас поблагодарить! — проговорил комиссар Дельвинь, когда дверь за Шабо закрылась. — Он, правда, каждую неделю обедает у губернатора и на «ты» с королевским прокурором… Да что там!..

В этих словах были усталость и отвращение, так же как и в движении руки, которым он собрал в кучу все бумаги, разбросанные на письменном столе.

— Что будем делать?

В этот час Адель, должно быть, еще спала в своей неубранной комнате, где царили запахи алькова и кухни.

В «Веселой мельнице» Виктор и Жозеф лениво переходили от столика к столику, вытирали мрамор, чистили зеркала белой испанской пастой…

— Месье комиссар… здесь редактор «Льежской газеты», которому вы обещали…

— Пусть подождет!

Мегрэ, нахмурившись, снова уселся в углу.

— Неоспоримо одно, — вдруг заявил месье Дельвинь, — это что Графопулос мертв!

— А ведь это идея! — отозвался Мегрэ.

Дельвинь посмотрел на него, думая, что он иронизирует.

Но Мегрэ продолжал:

— Да! Это все же лучшее, что нам остается сделать.

Сколько здесь сейчас инспекторов?

— Двое или трое. Почему вы спрашиваете?

— Этот кабинет запирается на ключ?

— Разумеется!

— Я думаю, вы больше доверяете своим инспекторам, чем тюремным надзирателям?

Месье Дельвинь все еще не понимал.

— Ну, так вот!.. Дайте мне ваш револьвер… Не бойтесь… Я сейчас выстрелю… Немного позже вы выйдете и объявите, что широкоплечий мужчина покончил с собой, а это равносильно признанию, и, значит, следствие закончено…

— Так вы хотите?..

— Осторожно… я стреляю… Главное, постарайтесь, чтобы потом меня здесь не беспокоили… В случае надобности можно выйти через это окно?..

— Что вы хотите сделать?

— У меня возникла идея… Поняли?..

И Мегрэ сел в кресло спиной к двери и выстрелил в воздух. Он даже не вынул трубки изо рта. Но это было не важно, так как из соседних кабинетов прибежали люди, а месье Дельвинь вышел к ним и неуверенно пробормотал:

— Ничего страшного… Убийца покончил с собой…

Он признался…

И месье Дельвинь вышел, заперев дверь своего кабинета на ключ, в то время как Мегрэ поглаживал голову с самым довольным видом.

— Адель… Женаро… Виктор… Дельфос и Шабо… — повторял он, словно молитву.

В общем зале репортер «Льежской газеты» что-то записывал.

— Вы говорите, он во всем признался?.. И нельзя было установить его личность?.. Прекрасно!.. Могу я позвонить от вас по телефону?.. «Ла Бурс» выходит через час…

— Подумайте! — крикнул входя торжествующий инспектор. — Трубки получены!.. Когда вы придете выбрать для себя?..

Но комиссар Дельвинь без энтузиазма подергивал усы.

— Сейчас…

— Знаете, они еще дешевле, чем я думал, — на два франка.

— В самом деле?

И он выдал свои настоящие заботы, проворчав сквозь зубы:

— Далась ему эта мафия!

Глава 10

Двое в темноте

— Вы уверены в своих людях?

— Во всяком случае, никто не заподозрит, что они из полиции, по той простой причине, что они и в самом деле там не служат. К бару «Веселой мельницы» я прикрепил своего зятя, который живет в Спа и приехал на два дня в Льеж. За Аделью следит один служащий налогового управления. Остальные хорошо спрятаны или замаскированы.

Ночь была свежей, и из-за мелкого дождя на асфальте образовалась слякоть. Мегрэ до ворота застегнул свое тяжелое черное пальто, закутал половину лица в кашне.

Он не выходил из темноты узкой улочки, откуда можно было видеть светящуюся вывеску «Веселой мельницы».

Комиссару Дельвиню, о смерти которого газетам объявлять не пришлось, не нужно было столько предосторожностей. Он был даже без пальто и, когда пошел дождь, проворчал что-то неразборчивое.

Персонал начал приходить в половине девятого, когда двери кабаре еще были закрыты. Один за другим подходили Виктор, который пришел первым, задолго до начала работы, затем Жозеф, за ним хозяин. Он сам зажег неоновую вывеску в тот момент, когда музыканты появились со стороны улицы Пон д'Авруа.

Ровно в девять часов послышались неясные звуки Джаза, и маленький швейцар занял свое место у двери, вынимая из кармана мелкие монеты и пересчитывая их.

Несколько минут спустя в зал вошел зять Дельвиня, а вскоре вслед за ним — служащий налогового управления.

Комиссар так резюмировал стратегическую обстановку:

— Кроме этих двоих и двух полицейских, стоящих в переулке и наблюдающих за черным ходом, стоит сейчас еще один человек у двери в квартиру Адели на улице Режанс и еще двое — у дверей домов Дельфоса и Шабо. И, конечно, следят за комнатой, которую занимал Графопулос в отеле «Модерн».

Мегрэ ничего не сказал. Они осуществляли его идею.

Газеты объявили о том, что убийца грека покончил с собой, и давали понять, что следствие закончено и дело не представляет собой особого интереса.

— Теперь мы или покончим с этим делом сегодня ночью, — сказал Мегрэ своему коллеге, — или оно будет тянуться месяцами.

И он ходил, медленный и тяжелый, взад и вперед, делая короткие затяжки, сгорбив спину и отвечая только ворчанием на попытки своего коллеги завязать разговор.

Месье Дельвиню, не такому флегматичному, как он, хотелось говорить хотя бы для того, чтобы скоротать время.

— Что, по-вашему, может произойти?

Но тот только бросал на него рассеянные взгляды, которые, казалось, спрашивали: «Неужели вам обязательно нужно болтать?»

Около десяти пришла Адель; за ней следовал силуэт человека из сыскной полиции. Он прошел мимо своего начальника, бросив ему на ходу:

— Ничего…

И Мегрэ продолжал прогуливаться поблизости. Вдали виднелась улица Пон д'Авруа, ярко освещенная, с трамваями, проходившими почти каждые три минуты, и, несмотря на дождь, с медленно движущейся толпой.

Здесь было место обычной прогулки льежцев. На этой главной артерии всегда толпился народ: семьи, барышни под руку друг с другом, компании молодых людей, рассматривавших проходивших женщин, несколько франтов, двигавшихся медленными шагами и державшихся так гордо, будто они были одеты в золото.

В узеньких поперечных переулках светились вывески более или менее сомнительных кабаре, подобных «Веселой мельнице». Прижимаясь к стенам, крались какие-то тени. Иногда с освещенной улицы туда сворачивала женщина и, проникнув в темноту, останавливалась, поджидая шедшего за ней мужчину.

Короткое совещание, несколько шагов до отеля, обозначенного матовым стеклянным шаром…

— Вы в самом деле надеетесь?

Мегрэ только пожал плечами. Выражение лица его было до того безмятежным, что оно могло показаться даже глупым.

— Во всяком случае, я не думаю, чтобы Шабо пришла фантазия выйти из дома сегодня вечером, в особенности если его мать в постели!

Комиссар Дельвинь не принимал этого упрямого молчания. Он посмотрел на свою новую трубку, которая еще не была обкурена.

— Да, не забудьте напомнить мне завтра, чтобы я дал вам такую трубку. Таким образом, у вас будет сувенир из Льежа.

В «Веселую мельницу» входили два клиента.

— Это портной с улицы Ор-Шато и владелец заправочной станции, — объявил месье Дельвинь, — оба завсегдатаи. Гуляки, как здесь говорят…

В этот момент кто-то выходил, и, чтобы узнать его, нужно было смотреть очень внимательно. Это был Виктор, сменивший свою рабочую одежду на костюм и пальто. Он шел быстро. За ним сразу стал следить один из инспекторов.

— Смотри-ка, смотри!.. — тихо проговорил комиссар Дельвинь.

Мегрэ глубоко вздохнул и бросил на своего коллегу убийственный взгляд. Неужели этот бельгиец не мог помолчать хоть несколько минут?..

Руки у Мегрэ были засунуты в карманы. И не подавая виду, что за кем-то наблюдает, он замечал малейшие изменения, происходившие вокруг.

Он первым заметил Рене Дельфоса, его худую шею, его силуэт нескладного подростка. Рене неуверенно появился на улице, два раза перешел ее туда и обратно и, наконец, решительно направился к двери «Веселой мельницы».

— Смотри-ка! Смотри! — повторил месье Дельвинь.

— Да!

— Что вы хотите сказать?

— Ничего!

Если Мегрэ и не хотел ничего сказать, то он был так заинтересован, что уже не казался столь флегматичным.

Он вышел вперед, даже слегка неосторожно — газовый рожок позволял неясно различить верхнюю часть его лица. Это длилось недолго. Дельфос оставался в кабаре не больше десяти минут. Выйдя оттуда, он быстро пошел и не колеблясь направился к улице Пон д'Авруа.

Спустя несколько секунд вышел, в свою очередь, зять Дельвиня, поискал кого-то глазами. Чтобы позвать его, пришлось тихонько свистнуть.

— Ну что?

— Дельфос сел за стол танцовщицы.

— Потом?

— Они вместе пошли в туалет, дотом он вышел на улицу, она села на свое место.

— У Адели была в руках ее сумка?

— Да!.. Маленькая черная бархатная сумочка.

— Пошли!.. — сказал Мегрэ.

И он зашагал так быстро, что его спутники едва за ним поспевали.

— Что мне делать? — спросил зять.

А комиссар уже увлекал за собой месье Дельвиня.

— Разумеется, возвращайтесь туда.

На улице Пон д'Авруа они не могли увидеть молодого человека, потому что он опередил их шагов на сто, а толпа была плотная. Но когда дошли до конца улицы Режанс, они угадали силуэт, который почти бежал вдоль домов возле самых стен.

— Смотри-ка! Смотри!.. — снова не удержался месье Дельвинь.

— Да, он идет к ней! — уточнил Мегрэ. — Он ходил в «Веселую мельницу», чтобы попросить у нее ключ.

— А это значит…

Дельфос вошел в дом, закрыл за собой дверь в коридор и, должно быть, поднялся по лестнице.

— Что будем делать?

— Минутку… Где ваш инспектор?..

Тот как раз приближался, не зная, должен ли он заговорить со своим начальником или сделать вид, что не узнает его.

— Иди сюда, Жирар! Ну, что?..

— Пять минут назад кто-то вошел в дом. Я заметил свет в комнате, как будто по ней ходили с карманным фонариком…

— Пошли туда, — сказал Мегрэ.

— Войдем в комнату?

— Конечно, черт возьми!

Чтобы открыть входную дверь, общую для всех жильцов, достаточно повернуть ручку, потому что в бельгийских домах нет консьержек.

Лестница не была освещена. Из комнаты Адели не просачивалось света.

Но как только Мегрэ дотронулся до двери и она приотворилась, он услышал неясный шум, как будто на полу боролись два человека. Месье Дельвинь уже вытащил пистолет из кармана, Мегрэ машинально ощупал стену слева, нашел выключатель и повернул его.

И тут, при свете, они увидели одновременно комическое и трагическое зрелище.

Двое мужчин действительно боролись. Но свет застал их врасплох, так же как и шум, и они застыли неподвижно, не отпуская друг друга. Рука одного держала другого за горло. Седые волосы Виктора растрепались.

— Не шевелиться! — приказал месье Дельвинь. — Руки вверх!

Он закрыл за собой дверь, не выпуская из рук пистолета.

Мегрэ со вздохом облегчения снял кашне, расстегнул пальто и глубоко втянул в себя воздух, как человек, которому только что было очень жарко.

— Быстрее!.. Руки вверх!..

Рене Дельфос упал, потому что, когда он хотел встать, его правая нога застряла под ногой Виктора.

Взгляд месье Дельвиня, казалось, спрашивал совета.

Дельфос и официант кафе теперь стояли бледные, растерянные, в разорванной одежде. Из них двоих наиболее взволнован, наиболее растерян был молодой человек; он как будто не понимал, что с ним происходит.

Более того, он в изумлении смотрел на Виктора, словно вовсе не ожидал встретить его здесь. С кем же он боролся?

— Стойте смирно, ребята! — сказал наконец молчавший все это время Мегрэ. — Дверь хорошо закрыта, комиссар?

Он подошел к месье Дельвиню и тихо сказал ему несколько слов. Дельвинь подал знак в окно инспектору Жирару, чтобы тот поднялся на второй этаж, а сам вышел к нему на площадку.

— Собери столько наших людей, сколько сможешь найти вокруг «Веселой мельницы». Никого не выпускай оттуда. И наоборот, пусть туда входит, кто захочет.

И он вернулся в комнату, где белое стеганое покрывало на кровати напоминало взбитые сливки.

Виктор оставался невозмутимым. Это был типичный официант кафе, как их любят изображать карикатуристы: редкие волосы, обычно прикрывавшие лысину, а сейчас растрепанные, дряблые щеки, выпуклые слезящиеся глаза.

Он поднял плечи словно для того, чтобы уберечься от удара, и трудно было определить, за чем он следил, глядя в сторону.

— Вас арестуют не впервые, а? — с уверенностью бросил ему Мегрэ.

Он был убежден в этом. Это было видно с первого взгляда. Чувствовалось, что Виктор давно уже ждет того момента, когда очутится лицом к лицу с полицией, и что он уже привык к таким встречам.

— Не понимаю, что вы хотите сказать. Адель просила меня зайти сюда и принести ей кое-что.

— Конечно, губную помаду?

— …Я услышал шум… Кто-то вошел…

— И вы бросились на него! Другими словами, вы искали губную помаду в темноте. Внимание! Руки вверх, пожалуйста…

Оба подняли к потолку обессиленные руки. У Дельфоса они дрожали. Не смея опустить их, он вытер лицо рукавом.

— А зачем Адель послала вас?

Зубы молодого человека стучали, но он не смог произнести ни слова.

— Вы присмотрите за ними, Дельвинь?

И Мегрэ обошел комнату, где на ночном столике он заметил остатки котлеты, крошки хлеба и начатую бутылку пива. Он нагнулся, чтобы посмотреть под кроватью, пожал плечами, открыл стенной шкаф, в котором висели только платья, лежало белье и старые туфли со стоптанными каблуками.

Тут он увидел стул, стоявший возле шкафа, забрался на него, провел рукой по верху и вытащил оттуда черный кожаный портфель.

— Ну вот! — сказал он, сходя со стула. — Это губная помада, Виктор?

— Не понимаю, что вы хотите сказать!

— Словом, это то, что вы искали?

— Я никогда не видел этого портфеля.

— Тем хуже для вас! А вы, Дельфос?

— Я… я клянусь…

Он забыл, что на него наведен револьвер, бросился головой на кровать и разразился судорожными рыданиями.

— Так, значит, мой милый Виктор, вы ничего не хотите сказать? Даже почему вы боролись с этим молодым человеком?

И Мегрэ поставил на пол грязную тарелку, стакан и бутылку, стоявшие на ночном столике, положил портфель на их место, открыл его.

— Эти бумаги нас не касаются, Дельвинь! Их нужно будет передать во Второй отдел… Вот чертежи нового пулемета, изготовляемого военными заводами Гершталя… А вот это похоже на планы реконструкции укрепленного форта… Гм!.. Шифрованные письма — их должны будут изучать специалисты…

В камине на решетке потрескивали остатки догоравших брикетов.

Вдруг, когда этого меньше всего ожидали, Виктор бросился к ночному столику, схватил бумаги, пытаясь их сжечь.

Мегрэ, вероятно, предвидел это, потому что, пока комиссар Дельвинь колебался, стрелять ли ему, он ударил официанта кулаком в лицо, и тот закачался, не успев бросить документы в огонь.

Листы рассыпались по полу. Виктор двумя руками держался за левую щеку, которая сразу покраснела.

Все произошло очень быстро. Однако Дельфос чуть не воспользовался этим, чтобы сбежать. В одно мгновение он вскочил с кровати и хотел проскользнуть за спиной Дельвиня, но тот заметил это и остановил его, подставив ему ногу.

— А что теперь?.. — спросил Мегрэ.

— Я все равно ничего не скажу, — в бешенстве проворчал Виктор.

— А я у тебя что-нибудь спрашивал?

— Я не убивал Графопулоса…

— Ну и что с того?

— Вы скотина! Мой адвокат…

— Смотри-ка! У тебя уже есть адвокат?..

А комиссар Дельвинь наблюдал за мальчишкой и, следя за его взглядом, заметил, что он смотрит на верх гардероба.

— По-моему, там есть еще что-то, — сказал Дельвинь.

— Возможно, — ответил Мегрэ и снова забрался на стул.

Ему пришлось долго шарить рукой. Наконец, нащупав синий кожаный бумажник, он открыл его.

— Бумажник Графопулоса, — объявил он. — Тридцать ассигнаций по тысяче французских франков… Документы… Смотрите! Адрес на кусочке бумаги: «Веселая мельница», улица По д'Ор… И еще другим почерком: «В помещении никто не ночует».

Мегрэ больше не обращал внимания ни на кого. Он Раздумывал, разглядывал шифрованное письмо, подсчитывал какие-то знаки.

— Один… два… три… одиннадцать… двенадцать!.. Слово из двенадцати букв… То есть: Графопулос. Это в портфеле…

Шаги на лестнице. Нервный стук в дверь. Возбужденное лицо инспектора Жирара.

— «Веселая мельница» оцеплена. Никто оттуда не выйдет. Но… Несколько минут назад туда пришел месье Дельфос и потребовал, чтобы ему выдали сына… Он отвел Адель в сторону… Да, он вышел… Я подумал, что надо выпустить его и проследить за ним… Когда я увидел, что он идет сюда, я забежал вперед… Да вот и он!.. Поднимается по лестнице…

И в самом деле, кто-то, спотыкаясь, шел по площадке, ощупывая двери, наконец постучал.

Мегрэ открыл сам и поклонился человеку с седыми усами, который бросил на него надменный взгляд.

— Мой сын здесь?..

Рене был в жалком состоянии. Отец увидел его и, щелкнув пальцами, проговорил:

— Пошли! Домой!..

Обстановка накалилась. Рене с ужасом оглядывал всех, цеплялся за покрывало, еще сильнее стучал зубами.

— Минутку! — вмешался Мегрэ. — Не хотите ли присесть, месье Дельфос?

Тот осмотрелся вокруг с легким отвращением.

— Вы хотите поговорить со мной? А кто вы?

— Не важно! Комиссар Дельвинь скажет вам, если будет нужно. Когда ваш сын вернулся домой, вы устроили ему взбучку?

— Я запер его в комнате и велел ждать моего решения.

— А каково было это решение?

— Еще не знаю. Наверное, пошлю его за границу в какой-нибудь банк или фирму. Пора ему научиться жить.

— Нет, месье Дельфос.

— Что вы этим хотите сказать?

— Я просто хочу сказать, что теперь уже поздно. Ваш сын в ночь со среды на четверг убил месье Графопулоса, чтобы ограбить его…

Мегрэ поймал рукой трость с золотым набалдашником, которая чуть не ударила его. И крепко схватив, он повернул ее так, что владельцу пришлось отпустить ее, охнув от боли. Тогда Мегрэ спокойно рассмотрел палку и, взвесив в руке, сказал:

— Я почти уверен, что преступление было совершено этой тростью.

С судорожно открытым ртом Рене пытался кричать, но не мог произнести ни звука. Это был комок нервов, жалкое существо, задушенное животным страхом.

— Надеюсь, что вы объяснитесь, — все-таки бросил ему месье Дельфос. — А вы, дорогой комиссар, поверьте, я передам моему другу прокурору…

Мегрэ повернулся к инспектору Жирару:

— Пойдите приведите мне Адель… Возьмите машину… Приведите также Женаро…

— Я думаю, что,.. — начал месье Дельвинь, подойдя к Мегрэ.

— Да! Да!.. — ответил тот, словно успокаивая ребенка.

И он принялся ходить по комнате. Он ходил беспрерывно в течение тех семи минут, которые потребовались Для исполнения его приказания.

Ворчание мотора. Шаги по лестнице. Протестующий голос Женаро.

— Договаривайтесь с моим юристом… Это неслыханно!.. Я патентованный коммерсант, который… в то время когда у меня сидят пятьдесят клиентов!..

Войдя, он нашел глазами Виктора и, казалось, хотел Расспросить его.

Виктор был великолепен.

— Мы влипли! — просто сказал он.

Танцовщица, полуобнаженная, в платье, подчеркивающем ее фигуру, созерцала свое жилище, опустив плечи, словно подчиняясь судьбе.

— Отвечайте на мой вопрос. Просил ли вас Графопулос вечером прийти к нему в его комнату?..

— Я не пошла туда!

— Значит, он просил вас об этом! Значит, он сказал вам, что ночует в отеле «Модерн», в комнате восемнадцать.

Она опустила голову.

— Шабо и Дельфос, сидевшие за столиком недалеко от вас, могли это слышать. В котором часу Дельфос пришел сюда?

— Я спала!.. Может быть, часов в пять утра…

— Что он сказал?

— Он предложил мне уехать с ним… Хотел сесть на корабль и отправиться в Америку… Сказал мне, что он богат…

— Вы отказались?..

— Я была такая сонная… Велела ему ложиться спать…

Но он не этого хотел… Он так нервничал, что я спросила его, не натворил ли он чего-нибудь плохого…

— А что он ответил?..

— Он умолял, чтобы я спрятала бумажник у себя в комнате!

— И вы показали ему на шкаф, где уже лежал портфель…

Она снова пожала плечами, вздохнула:

— Тем хуже для них…

— Вот эти самые вещи?

Ответа не последовало. Месье Дельфос бросил на присутствующих вызывающий взгляд.

— Любопытно было бы знать… — начал он.

— Сейчас вы все узнаете, месье Дельфос. Прошу вас, потерпите минутку…

Просто ему хотелось сначала набить трубку!

Глава 11

Дебютант

— Сначала поговорим о Париже. Графопулос просит защиты у полиции, а на следующий день пытается ускользнуть от инспектора, которого к нему прикрепили.

Помните, что я говорил вам, Дельвинь?

Это известные истории с мафией и шпионажем… Так вот, здесь мы столкнулись со шпионажем. Графопулос богат, свободен от всяких дел. Его соблазняют приключения, как они соблазняют стольких подобных ему людей…

Во время своих путешествий он встречает какого-то секретного агента и говорит ему о своем желании тоже вести жизнь, полную неожиданностей и тайн…

Тайный агент! Два слова, которые заставляют мечтать так много дураков!

Они воображают, что это ремесло состоит из… Но не важно! Графопулос не отказывается от того, что он задумал. Агент, к которому он обратился, не имеет права отклонять такое интересное предложение…

Непосвященные не знают, что сначала нужно пройти испытание… Человек этот умный, богатый; он путешествует… Прежде всего надо узнать, обладает ли он хладнокровием, умеет ли хранить тайны…

Ему дают первое задание: поехать в Льеж и украсть Документы в ночном кабаре…

Это способ убедиться в том, что нервы у него в порядке. Задание фальшивое. Его просто посылают к другим агентам той же организации, которые будут судить о качествах этого человека…

И Графопулос пугается! Он не так представлял себе шпионаж! Он думал, что будет жить в роскошных гостиницах, вести беседы с послами, что его будут приглашать ко дворам мелких европейских государств. Он не смеет отказаться. Но просит полицию присматривать за ним. Потом предупреждает своего шефа, что за ним следят…

— Полицейский инспектор ходит за мной по пятам!

Полагаю, что в таком случае мне не стоит ехать в Льеж…

— Все равно поезжайте!..

И тут он растерялся! Он пытается избежать присмотра, о котором сам же просил. Берет билет на самолет, летящий в Лондон, покупает билет на Берлин, выезжает с вокзала Гийемен…

«Веселая мельница»! Здесь ему предстоит действовать… Он не знает, что хозяин принадлежит к этой банде, что он предупрежден, что все это только испытание и что к тому же в кабаре нет ни одного документа, который он мог бы украсть.

За его столик садится танцовщица… Он назначает ей свидание поздно ночью в своей комнате в отеле, потому что он прежде всего любитель наслаждений… Как бывает почти всегда, риск обостряет его чувственность…

В конце концов, он будет не один!.. В задаток он оставляет ей свой портсигар, которым она восхищается…

Он наблюдает за присутствующими. Он ничего не знает. Или, вернее, знает одно: сейчас он должен устроить так, чтобы его заперли в помещении кабаре и он мог бы найти документы, которые у него требуют…

Женаро, предупрежденный, с улыбкой наблюдает за ним… Виктор — он тоже в курсе дела — услужливо и иронично подает ему шампанское…

Кто-то случайно услышал адрес, данный им Адели: отель «Модерн»… Комната восемнадцать…

— А теперь мы должны перейти к другой истории! — Мегрэ смотрит на месье Дельфоса, и только на него.

Вы извините меня за то, что я буду говорить о вас.

Вы богаты. У вас состояние, жена, сын и несколько любовниц. Вы ведете веселую жизнь, не думая о том, что мальчишка, болезненный, слишком нервный, пытается, в своих ограниченных масштабах, подражать вам.

Он видит, как вокруг него обильно тратятся деньги. Вы ему даете слишком много и вместе с тем недостаточно.

Уже целые годы он у вас ворует и вдобавок ворует у своих дядей!

В ваше отсутствие он катается на вашей машине. У него тоже есть любовницы. Короче, он в полном смысле этого слова выродившийся сын своего отца.

Нет! Не протестуйте… Подождите…

Ему нужен друг, которому он мог бы доверять… Он вовлекает в свои дела Шабо… Настает день, когда они оказываются в безвыходном положении… У них повсюду долги… И они решают унести кассу «Веселой мельницы»…

Как раз в тот вечер, когда явился Графопулос… Дельфос и Шабо прячутся на лестнице, ведущей в подвал, когда все думают, что они ушли… Знает ли об этом Женаро?.. Это не важно, но я подозреваю, что знает!

Он, Женаро, образец хорошего тайного агента. Он содержит кабаре. Имеет патент, как он сам только что сказал. На него работают помощники, агенты! Он чувствует себя в безопасности еще и потому, что сам является осведомителем полиции…

И он знает, что Графопулос должен спрятаться в кабаре. Он запирает двери. Уходит с Виктором. На следующий день пошлет отчет своим начальникам о том, как вел себя Графопулос…

Как видите, все это довольно сложно… Эту ночь можно было бы назвать ночью одураченных…

Графопулос выпил шампанского, чтобы приободриться. Вот он остался один в «Веселой мельнице», в темноте… Теперь ему нужно найти документы, которые у него требуют…

Но он не успел еще и шевельнуться, как открывается Дверь. Чиркнула спичка…

Он испугался. Наверное, боялся еще заранее?.. У него не хватает смелости напасть на вошедших… Он предпочитает представиться мертвым…

И он видит своих врагов… Двое юношей, они боятся еще больше него и убегают!..

Никто не шевелится. Все затаили дыхание. У слушателей напряженные лица, а Мегрэ безмятежно продолжает:

— Графопулос, оставшись один, упорно старается найти документы, которые у него требуют его новые шефы… Шабо и Дельфос, потрясенные, едят ракушки и жареную картошку, потом расстаются на улице…

Но одно воспоминание не покидает Дельфоса… Отель «Модерн», комната восемнадцать… Эти слова, которые он услышал. Иностранец, кажется, богатый… А у Рене болезненная потребность в деньгах… Войти в гостиницу ночью — это проще пареной репы… Ключ от комнаты должен висеть на доске… А поскольку Графопулос мертв!

Поскольку он никогда не войдет в свою комнату!..

Дельфос идет туда. Уснувший швейцар и не думает его расспрашивать. Он поднимается наверх, шарит в чемоданчике путешественника…

Шаги в коридоре… Дверь открывается…

И входит сам Графопулос!.. Графопулос, который должен быть мертв!..

Дельфос до того испугался, что, не раздумывая, изо всех сил бьет в темноте тростью, тростью с золотым набалдашником, которую он взял с собой сегодня вечером, как это часто бывало… Он растерян, почти не отвечает за свои поступки… Берет бумажник… Убегает…

Быть может, при свете фонаря он пересчитывает содержимое бумажника… Видит, что там десятки тысяч франков, и у него возникает мысль уехать вместе с Адель, которой он всегда домогался.

Роскошная жизнь за границей!.. Шикарная связь с женщиной!.. Как у настоящего мужчины!.. Как у его отца!..

Но Адель спит… Адель не хочет уезжать… Дельфос прячет бумажник у нее, потому что он боится… Он не подозревает, что уже в течение долгих месяцев, вероятно, долгих лет, Женаро и Виктор хранят здесь в безопасности документы шпионской организации.

Потому что она входит в эту организацию! Они все входят в нее!

Дельфос взял с собой только бельгийские деньги, около двух тысяч франков, которые тоже были в бумажнике… Остальные, французские деньги наверняка могли его выдать!

На следующий день он читает газеты. Жертва, его жертва, была обнаружена не в гостинице, а в зоологическом саду.

Он ничего не понимает… Он весь в жару… Приходит к Шабо… Тащит его с собой… Лжет, что обокрал своего дядю, чтобы объяснить, откуда у него две тысячи франков…

Нужно избавиться от этих денег… Он заставляет Шабо сделать это… Сам он трус… Хуже, чем трус, у него это просто патология… В глубине души он злится на своего приятеля за то, что тот не разделяет с ним его вины…

Он хотел бы скомпрометировать его, но ничего определенного сделать для этого не смеет…

Может быть, он и раньше на него злился?.. Зависть, ненависть — довольно сложные чувства… Шабо — чистый юноша, во всяком случае он был таким… А Рене грызут множество неясных желаний… Так объясняется эта странная дружба и то, что Дельфосу всегда было необходимо, чтобы его сопровождал Шабо.

Даже заходил к нему домой… Он не мог оставаться один… И он впутывал Жана в свои делишки, в свои мелкие кражи у родственников, которые суд не разбирает…

Шабо не вернулся из туалета… Шабо арестован… Дельфос не пытается его разыскивать… Он пьет… И ему нужен собутыльник… Чего он не может выносить, так это одиночества… Пьяный, он возвращается с танцовщицей к ней домой, засыпает у нее… Проснувшись на рассвете, пугается своего положения… Конечно, видит инспектора, который дежурит на улице…

Он не смеет прикоснуться к деньгам Графопулоса, спрятанным на шкафу… Там только французские ассигнации, происхождение которых слишком легко определить… Он предпочитает обокрасть свою подружку…

На что он надеется?.. Ни на что!.. И все, что он отныне делает, не противоречит логике вещей…

Он смутно угадывает, что ему не удастся скрыться от правосудия… Но, с другой стороны, страх не позволяет ему сдаться…

Спросите у комиссара Дельвиня, где полиция ищет и где она находит — девять раз из десяти! — преступников такого рода!

В ночных кабаках… Дельфосу нужны выпивка, шум, женщины… Он входит в какое-то заведение возле вокзала… Хочет увести официантку… Когда та отказывается, он выходит на улицу в поисках проститутки… Угощает чужих людей вином… Показывает свои деньги.

Раздает их… Он предельно возбужден…

Когда его арестовывают, он лжет, болезненно лжет!

Лжет безнадежно! Лжет для того, чтобы лгать, как некоторые порочные дети!

Он готов рассказывать что угодно, выдумывает подробности… И это его самая характерная черта…

Ему говорят, что убийца арестован… Это я!.. Его отпускают… Немного позже он узнает, что убийца признался и покончил с собой…

Угадывает ли он ловушку?.. Чувствует, но неясно…

Во всяком случае, что-то заставляет его уничтожить доказательства своей ответственности… Вот почему я сыграл эту комедию, которая могла бы показаться ребяческой…

Существовало два способа вызвать Дельфоса на признание: тот, который я применил, или оставить его одного надолго в темноте, — ведь он боится ее так же, как одиночества…

Он начал бы дрожать… Он признался бы во всем, чего от него хотели, и даже больше.

Я уверен в его виновности с тех пор, как было доказано, что никто не украл две тысячи в шоколадном магазине… А с тех пор все его поступки только укрепляли мою уверенность…

Это обычное дело, несмотря на его мрачность и кажущуюся сложность.

Но я должен был разобраться еще в другом деле — деле Графопулоса… А следовательно, оставались еще и другие виновные…

Объявление о смерти убийцы, о моей смерти, заставило их всех выдать себя…

Дельфос приходит за компрометирующим его бумажником… Виктор приходит за…

Мегрэ медленно обвел глазами всех присутствующих.

— С каких пор, Адель, Женаро прячет в вашей квартире свои опасные бумаги?

Она равнодушно пожала плечами, как женщина, которая давно уже ждет катастрофы.

— Уже несколько лет! Это он вызвал меня из Парижа, где я умирала от голода…

— Вы признаетесь, Женаро?

— Я буду отвечать только в присутствии своего адвоката.

— Вы также?.. Как Виктор?..

Месье Дельфос сидел молча, опустив голову и не спуская глаз со своей трости, той трости, которой был Убит Графопулос.

— Мой сын не несет ответственности… — вдруг прошептал он.

— Я знаю!

Дельфос посмотрел на Мегрэ одновременно растерянно и смущенно:

— Кто вам это сказал?

— Посмотрите же в зеркало на себя и на него!

И это было все! Три месяца спустя Мегрэ сидел у себя в Париже, на бульваре Ришар-Ленуар, и разбирал почту, которую только что принесла снизу консьержка.

— Есть интересные письма? — спросила мадам Мегрэ, вытряхивая у окна коврик.

— Открытка от твоей сестры, которая сообщает, что у нее скоро будет ребенок.

— Еще!

— Письмо из Бельгии.

— От кого это?

— Ничего интересного. Мой приятель, комиссар Дельвинь, посылает мне по почте трубку и сообщает о приговорах…

Он вполголоса прочел:

— «Женаро получил пять лет принудительных работ, Виктор три года, а девица Адель, за неимением неопровержимых доказательств, отпущена на свободу…»

— Что это за люди? — спросила мадам Мегрэ, которая хоть и была женой комиссара уголовной полиции, тем не менее сохранила всю чистоту наивной девушки из французской деревни.

— Не интересные! Они держали кабаре в Льеже, кабаре, в котором не было клиентов, но зато активно занимались шпионажем…

— А девица Адель?

— Танцовщица в этом заведении… Как все танцовщицы…

— А ты ее знал?

В голосе мадам Мегрэ внезапно послышалась ревность.

— Я был у нее один раз.

— Смотри у меня!

— Вот теперь ты говоришь совсем как месье Дельвинь! Я был у нее, но меня сопровождали человек шесть.

— Она хорошенькая?

— Недурна! Мальчишки с ума по ней сходили.

— Только мальчишки?..

Мегрэ распечатал другой конверт с бельгийской маркой.

— Вот как раз фотография одного из них, — сказал он.

И протянул ей портрет молодого человека, чьи узкие плечи казались еще уже в военной форме. Он был снят на фоне пароходной трубы.

— «…и я позволю себе послать вам фотографию моего сына, который на этой неделе покинул Анвер на борту „Элизабетвиль“, отправляющегося в Конго. Надеюсь, что суровая жизнь в колониях…»

— А это кто?

— Один из юнцов, влюбленных в Адель!

— Он что-нибудь натворил?

— Он пил портвейн в одном ночном кабачке, куда лучше бы ему никогда и ногой не ступать.

— И он был ее любовником?

— Никогда в жизни! Разве что однажды видел, как она одевается.

Тут мадам Мегрэ сделала заключение:

— Все мужчины одинаковы!

Под кучей писем было еще извещение с черной каймой, которое Мегрэ не показал жене.

«Сегодня в клинике Сент-Розали, в Льеже, скончался семнадцати лет от роду Рене-Жозеф-Артюр Дельфос, сподобившийся святого причастия…»

Клиника Сент-Розали в Льеже предназначена для богатых душевнобольных.

Внизу листка три слова:

«Молитесь за него».

И Мегрэ вспомнил о месье Дельфосе-отце, о его жене, его заводе, его любовницах.

Потом вспомнил о Графопулосе, который захотел поиграть в шпионов, так как ему было скучно и он воображал, что они загадочны и обаятельны — совсем как в романах.

Неделю спустя в кабачке на Монмартре какая-то женщина улыбнулась Мегрэ. Перед ней стояла пустая рюмка, которую владельцы заведения для виду ставили ей на стол.

Это была Адель.

— Клянусь вам, я даже точно не знала, что они там стряпают… Жить-то ведь надо, не так ли?..

И, разумеется, она была готова снова начать что-нибудь «стряпать»!

— Я получила фотографию того мальчика… Знаете…

Он где-то служит…

И из своей обсыпанной пудрой сумки она достала портрет. Такой же, какой получил Мегрэ! Высокий парень, еще не вполне сложившийся, который казался более худым в военной форме и впервые пытался с храбрым видом носить колониальный шлем!

Наверное, третий экземпляр этого фото на улице Луа показывали жильцам, снимавшим комнаты в этом доме, студентке-польке и месье Богдановскому.

— Он уже похож на мужчину, правда?.. Только бы не заболел лихорадкой!..

Мегрэ подумал о других юношах, посещавших «Веселую мельницу», у которой теперь был другой хозяин!