— Входите, Боннэ! — сказал Луи. Ему случалось несколько раз угощать полицейского аперитивом.

Но тот, смущенный, нерешительно спросил:

— Вы и в самом деле Луи Берт?

— Да, он самый.

— Луи Берт, прошу вас облегчить мои обязанности и не устраивать скандала. Предупреждаю: при первой же попытке к сопротивлению я вынужден буду стрелять. Дайте руки.

Луи с улыбкой протянул обе руки и подмигнул служанке.

— Так уж сразу и наручники, — сказал он с добродушным упреком.

На площади с десяток человек обступили мэра, покуда Боннэ вел задержанного к домику с двумя тесными комнатушками, увенчанному флагом в знак того, что тут находится мэрия.

Боннэ держал себя очень прилично. Положение его было затруднительным. Ведь завтра вся печать заговорит об этом аресте.

— Проходите, — вежливо сказал он Луи, открыв перед ним дверь кабинета, где в углу лежали свернутые знамена, подготовленные к 14 июля, заряженные ракетницы и несколько венецианских фонариков. — Садитесь.

Он запер дверь на ключ и, так как к окну прильнули чьи-то физиономии, опустил занавески, оставшись с Луи в полумраке.

— Ясное дело, у меня нет еще постановления на арест, потому что сперва мне надо было удостовериться в вашей личности. А теперь я позвоню в Йер и получу инструкции.

— Валяйте! — согласился Луи.

— Дело-то сложнее, чем вы думаете. Тут ведь не скажешь — пойман на месте преступления.

Казалось, Боннэ рад получить собеседника, способного понять все эти формальности. Кроме того, он не мог заставить себя обращаться с Малышом Луи, как с заурядным арестантом, и, соединяясь по телефону, бросал на него скорее восхищенные, чем осуждающие взгляды.

— Йер?.. Комиссар полиции?.. Алло! Я хотел бы поговорить с комиссаром… Да… Это Боннэ из Поркероля…

Это вы, господин комиссар? — Он подмигнул Луи. — Имею честь доложить важную новость… По поводу преступления в Ницце… Вы в курсе?.. Так вот, убийца у меня в кабинете. Скажите, пожалуйста, что я должен делать дальше?.. Ах, так. Прекрасно. Буду на месте.

Он повесил трубку и, в замешательстве посмотрев на арестованного, произнес:

— Думаю, в мои обязанности не входит допрашивать вас официально. Комиссар должен мне позвонить с минуты на минуту. Ему нужно только получить указания из Ниццы.

В комнатке, украшенной литографией президента республики и покрытой пылью и чернильными пятнами статуэткой Марианны[5], было прохладно. Внезапно подойдя к окну и раздвинув занавески, Боннэ заорал:

— Если вы немедленно не разойдетесь, я прикажу очистить площадь!

Итак, до трех часов все шло по-хорошему и казалось Луи даже занятным. Но в три часа двое полицейских, которым поручили доставить задержанного, сошли с парохода. Один был молодой, свежевыбритый, подтянутый.

На него Луи нечего было жаловаться. Другой, толстый, уже под мухой, одно плечо выше другого, вялый и болезненный с виду, сразу подошел к арестованному и злобно гаркнул:

— Так вот он, паршивый кот, который убивает старух!

При этом он нарочно наступил Луи на ногу, но тот даже не шелохнулся и выдержал его взгляд.

— Уж не собираешься ли ты задирать передо мной нос, подонок!

Бац! — и он влепил Луи пощечину, но тот только сплюнул на пол.

— Так ты еще плюешься! Может, посмеешь мне ответить?

Заводить толстяка не приходилось, он заводился сам.

Не спеша сбросил китель и начал избивать задержанного.

Ни один мускул не дрогнул на лице Луи. Когда процедура закончилась, у него оказалась распухшей верхняя губа и огромный синяк на левом виске. Полицейский сорвал с него галстук, разодрал воротничок рубашки.

— Погоди, я подправлю твою смазливую харю!

В пять часов полицейские препроводили Луи на пароход, до которого нужно было пройти лишь двести метров. Любопытные стояли группами, молчаливые и потрясенные, и в конечном счете вся церемония прошла довольно торжественно.

Опасаясь, как бы Луи не бросился в море, его сразу поместили в каюту, пропахшую мазутом. Пассажирам пришлось остаться на палубе.

В Тур-Фондю представителей власти ожидало подкрепление — лейтенант полиции и бригадир с машиной.

Через полчаса прибыли в Тулон. Арестанта быстро доставили на вокзал и не замедлили посадить в экспресс Париж — Ницца.

Луи ничего не ел и не пил с одиннадцати утра, но разозлился бы на себя, если бы ему изменила выдержка.

На вокзале в Ницце дежурили десятка полтора журналистов и фотографов. Арестанта поспешно затолкнули в машину и несколько минут спустя доставили в уголовку.

Около часа он просидел в помещении, где работали инспекторы. Они звонили по телефону, беспрерывно входили и выходили, причем каждый вновь входящий бросал на него любопытный взгляд. Давно уже включили настольные лампы. Двое полицейских в штатском велели принести для себя кружки с пивом, но и не подумали угостить Луи.

Наконец раздался звонок, и один из мужчин, поднявшись, подал ему знак:

— Заходи!

Открылась обитая дерматином дверь. За ней стоял совершенно круглый человек, с круглым туловищем, круглым лицом, круглыми глазами, носом и тремя маленькими подбородками, слоившимися под обрюзглым ртом.

— Оставь нас, Жанвье! Закрой дверь. Скажи, чтоб никто мне не мешал.

И тут Луи заметил в углу второго человека, того самого инспектора, который однажды побывал на квартире у Констанс. Он молча держался в сторонке, словно ни во что не желал вмешиваться и находился здесь как простой наблюдатель.

Его звали Плюга. Малыш Луи его знал. Он знал также, что сотрудники прозвали его Плюгавик, так как весь он был какой-то тусклый и серый, бедно одетый, неряшливый и плохо выбритый. Говоря, он брызгал слюной, обнажая желтые гнилые зубы, и у него скверно пахло изо рта.

— Садись, Малыш Луи. Вот сюда. Хочешь сигарету?

Начальник уголовной полиции г-н Балестра шагал по кабинету, обдумывая, с чего начать. Он помог прикурить Малышу Луи, с которого все еще не сняли наручники, потом коснулся лежащего на письменном столе бланка:

— Это постановление на арест. Показываю тебе на всякий случай. Знаю, как любят адвокаты искать блох.

Учитывая это, постановление уже в три часа передали по телеграфу в Поркероль, так что все в порядке.

Плюгавик сидел в углу, притворяясь, что внимательно просматривает записки в засаленной, растрепанной записной книжке, стянутой резинкой.

Луи мучила жажда, но он скорей дал бы отрезать себе палец, чем признался бы в этом. Насупясь, он смотрел то на начальника, то на инспектора, словно подчеркивая всем своим видом, что не боится их.

Держаться настороженно он стал не сразу. Конечно, он не позволил Балестра обмануть себя добродушной простотой — его ведь не впервые допрашивали в полиции, и он наперед знал всю эту волынку. После каждого вопроса он на минутку задумывался и не мог удержаться, чтобы не бросить на Плюгавика взгляд, как будто между ними было что-то общее.

Было слышно, как в соседнем кабинете выражали свое нетерпение и спорили журналисты. Один из них диктовал свое сообщение по телефону в Париж и кричал так громко, что в комнату доносилось каждое слово:

— Сейчас, когда я звоню, негодяя искусно допрашивает господин Балестра, деятельный начальник уголовной полиции в Ницце. Балестра: Берта-Аргюр-Леон…

Луи чуть улыбнулся, постарался это сделать и Балестра, Потом начальник спохватился, открыл дверь и гаркнул, вращая глазами:

— Эй, вы там, потише!

Все головы повернулись к двери, чтобы посмотреть на Луи, сидевшего перед столом. Но дверь снова закрылась.

— Итак, я спрашиваю: сколько она тебе давала в месяц?

Луи нахмурился. В третий и четвертый раз ему задают все тот же вопрос. И видно, не случайно. Он чуял ловушку, но не мог угадать, где она.

— Я не на жалованье был, — усмехнулся он.

— Может, на сдельщине? — пошутил шеф. — Скажи, а когда она тебе подарила бриллиантовое кольцо, что у тебя на пальце?

— А я почем знаю? Наверное, с выигрыша.

— Играла она по крупной, не так ли?

Луи медлил с ответом. Он знал, что Констанс не делала больших ставок. Не все ли равно — по крупной или по маленькой? Однако полицейский настаивал:

— Играла она по крупной?

— Может, и по крупной. Не вечно же я у нее за спиной торчал.

— Понятно, ты ведь ведал ее перепиской и счетами.

Значит, был ее любовником, но прежде всего — секретарем.

Луи не нравилось решительно все. Уже половина одиннадцатого вечера, а ему не задают ни одного из ожидаемых им вопросов. Даже самого главного. И не подумали спросить: «Ты убил госпожу Ропике?» Или:

«Чем ты кокнул старушенцию?»

И ни малейшего намека на историю в Лаванду и его связь с бандой «марсельцев». Ни слова об обеде в день рождения Констанс в ресторане, где был и Плюга, хотя сидел он поодаль.

Можно было подумать, что инспектор не ввел своего начальника в курс дела. Да нет, раз уж он находится здесь, значит, явился неспроста. Чего же они все-таки добиваются?

— Я хотел бы дать показания, — буркнул Луи, бросив недобрый взгляд на инспектора. — Впрочем, вот он скажет, если…

— Постой! — прервал его Балестра. — У тебя будет сколько угодно времени для дачи показаний. А сейчас допрашиваю я и не желаю меняться с тобой ролями.

В бумажнике, который у тебя изъяли, я нашел квитанцию из ломбарда. Она датирована двадцать первым августа и выписана на имя госпожи Ропике. Стало быть, двадцать первого августа она была еще жива, раз отнесла свое норковое манто в залог.

Молчание. Луи хотел попросить бумагу и карандаш, чтобы уточнить даты. Сколько дней он провел, бездельничая на Поркероле, и не удосужился на всякий случай подготовить ответы на такие вопросы.

— Ты внимательно меня слушаешь? Итак, двадцать первого она сдает свое манто в залог и поручает тебе хранить квитанцию, опасаясь, должно быть, свойственной ей неаккуратности. Тебе она доверяет свои важные документы, что вполне понятно, раз ты ее секретарь.

Лицо арестованного изменилось. Он втянул голову в плечи, насторожился, и выражение глаз его сделалось неискренним, скрытным.

— Так как же? Она отдала тебе квитанцию?

— Ну и что с того?

— Признаешь этот факт?

— Допустим, признаю.

Заговорит ли с ним наконец начальник об убийстве и трупе? Чего он волынит?

— Значит, в тот день, двадцать первого, вы были вдвоем в Ницце и пробыли там до полудня? А вот консьержка показывает, что уже в шесть утра ты взял такси, чтобы ехать на вокзал.

Луи не шелохнулся. Балестра время от времени ходил по кабинету, помахивая маленькой коробочкой, из которой доставал таблетку и осторожно клал на свой толстый язык.

— Учти, следователь-то уж будет копаться во всех этих подробностях. А я выясняю их только для себя самого, в общих чертах, так сказать. Вы ведь могли уехать и другим поездом, к примеру, во второй половине дня или вечером.

Верхняя губа Луи покрылась бисеринками пота. Он сознавал, что все данные им сегодня вечером показания окажутся окончательными и ими-то впоследствии и попытаются его доконать.

— Каким поездом ты уехал?

— Не помню.

— Кое-кто узнал госпожу Ропике в десятичасовой электричке, на ней было голубое платье.

Явная ложь. В этот час Констанс, разрубленная надвое, уже лежала на дне бухты. Тем не менее каждую фразу начальник произносил не без причины, и эту причину следовало разгадать.

— Ты позвонил из Лиона консьержке. Из какого отеля ты звонил?

— Из телефонной будки.

— С почты?

— Нет, с вокзала.

— С какого вокзала?

— С большого.

Малыш только раз был в Лиане и забыл название вокзала Лион-Перраш.

— Это был телефон-автомат?

— Да.

Инспектор Плюга, сидя в углу, продолжал изучать свою записную книжку, как если бы она содержала свод законов.

— Ты не очень устал? Может, кончим на сегодня?

— Как вам угодно, — быстро ответил Малыш Луи, которому как никогда хотелось пить.

— Тебя хоть накормили?

— Досыта! Вот как! — пошутил Малыш Луи, указывая на избитое лицо.

— Ты чего-нибудь хочешь?

Он знает, что делает. Он не желает, чтобы его задабривали сандвичами или кружкой пива. Балестра вышел. Послышались голоса журналистов. Луи надеялся, что инспектор Плюга сейчас обратится к нему, но тот по-прежнему молча сидел в углу. Стало быть, они надеялись, что, когда Балестра выйдет, воспользуется его уходом и сам заговорит с инспектором.

Вернулся Балестра:

— Тебе принесут пива… На чем мы остановились?

Кстати, что тебе взбрело в голову прятаться на Поркероле? Оттого, что там красиво? Да, ведь от Поркероля совсем близко до дома матери. Она и теперь живет в Ле-Фарле, не так ли?

Луи утомляли внезапные переходы от одного вопроса к другому. Ну при чем тут его мать? Что им известно и что они хотят выяснить?

— Старый Дютто еще жив?

— Не знаю.

— Когда ты в последний раз навещал ее?

— Довольно давно.

— Месяц назад?

— Не помню.

— Я велел позвонить в Ле-Фарле и передать твоей матери, что, если она захочет тебя повидать, пусть приезжает сюда.

— Мать приехать не сможет.

— Почему?

— Она должна ходить за Дютто.

Вошел официант из соседнего кафе с двумя кружками пива. Наконец Луи напился. А мог бы осушить и три кружки — такая его томила жажда. От холодной жидкости он тут же покрылся испариной.

— Что ты должен был купить для нее?

— Для кого?

— Для Констанс.

— Я вас не понимаю.

Уже половина двенадцатого, а в кабинете, где начальник, не выдержав духоты, снял пиджак, ни малейшего сквознячка.

— Не зря же она рассталась с норковым манто. Ей, наверно, срочно понадобились деньги. Она их отдала тебе. И не менее двадцати пяти тысяч франков! Эту сумму обнаружили при обыске.

— А если даже так?

— Может, она хотела купить дачку на Поркероле?

— Это ее дело.

Он не хотел отвечать ни «да» ни «нет». Он пытался лавировать среди расставленных капканов, и от затрачиваемых на это усилий черты его лица заострились, приняли жесткое выражение, изменив весь облик.

Красивый, атлетического сложения молодой человек в белой набекрень кепке, с неизменной иронической усмешкой и засунутыми в карманы руками, небрежной походкой прогуливавшийся по площади Поркероля, — этого молодого человека больше не существовало.

Вместо него появился парень с Севера, коренастый и выносливый сын шахтера, сын рабочего поселка, способный долгими часами сохранять выдержку, ни на мгновение не выказывая слабости.

— Мы еще побеседуем об этом завтра. Впрочем, вероятнее всего, с тобой будет говорить следователь.

Дело простое, и думаю, следствие закончится быстро.

Над кем он смеется? Какое следствие, если даже не упомянули о смерти Констанс? А если упоминали о Констанс, то так, что ее можно было считать и живой и мертвой. К чему здесь тогда инспектор, который занимается делом в Лаванду и за несколько часов допроса не проронил ни слова?

— Отдохни немного. Эту ночь поспишь в каталажке, место в тюрьме тебе отведут завтра. Дать еще сигарету?

Затем около получаса Балестра просматривал папки с делами, несколько раз звонил по телефону, но вовсе не по поводу Луи. Между прочим, позвонил и к себе домой.

Сообщил, что вернется не раньше двух-трех часов ночи.

— Ну вот, я опять к твоим услугам, — промолвил он, вздыхая. — Нужно все-таки с этим разобраться. Как всегда, сразу наваливается куча дел. Так вот, по поводу денег…

В половине третьего допрос все еще продолжался.

По-прежнему Луи не задавали вопросов ни об убийстве, ни о трупе, ни об утюге.

Его расспрашивали только о ничего не значащих мелочах: о времени отправления поезда, о назначении такой-то суммы денег, о дате, которая у Луи и начальника уголовной полиции не совпадала.

— До завтра. Впрочем, не знаю, до завтра ли. Ведь продолжать будет следователь. Во всяком случае, твой адвокат не сможет заявить, что в полиции с тобой обращались грубо. Выкуришь еще одну?

Балестра вызвал двух инспекторов, и они увели арестованного. На сей раз и впрямь все было закончено.