III

Перешли к другой серии вопросов, которые были записаны у Райена на листе бумаги чьим-то чужим, не его почерком. Прежде чем идти дальше, он оглянулся на Фостера Льюиса, который с отсутствующим видом по-прежнему сидел в углу; потом весьма неловко объявил:

— Полагаю, мисс Меллер, вы можете вернуться к себе в кабинет и перепечатать эту часть допроса.

Как он зовет ее наедине? У нее большие глаза, пухлые губы и груди, пухлый зад, которым она вертит на ходу.

Поравнявшись с Эшби, она окинула его вызывающим взглядом, который был у нее, должно быть, наготове для всех мужчин, и, покачивая бедрами, скрылась в соседней комнате, оставив дверь полуоткрытой.

Эшби чувствовал себя совершенно непринужденно.

Он даже подошел к столу, чуть не под носом у коронера выбил трубку в пепельницу, куда тот стряхивал пепел своей сигары, потом набил трубку, раскурил ее, вернулся в кресло и закинул ногу на ногу в подражание безмолвному незнакомцу с волосами ежиком.

— Заметьте, я не буду больше записывать ваши ответы. Я собираюсь задать вам несколько вопросов более личного свойства. — Казалось, он ждет, что Эшби станет возражать, но тот промолчал. — Прежде всего позвольте узнать, от чего умер ваш отец?

Он это знает. Скорее всего, это написано на лежащей перед ним бумаге, которую он с трудом читает, — почерк мелкий, неразборчивый. Зачем ему надо, чтобы Спенсер сам сказал? Чтобы проследить за выражением его лица?

Эшби, желая показать, что все понимает, повернулся для ответа к тому углу, где сидел Льюис.

— Мой отец покончил самоубийством, выстрелив себе в рот из пистолета.

Фостер Льюис хранил безучастный, отсутствующий вид, но Райен чуть заметно покивал ему головой, словно учитель, подбадривающий любимого ученика на экзамене.

— Вы знаете, отчего он так поступил?

— Вероятно, не хотел больше жить, не правда ли?

— Я имею в виду, он запутался в делах или оказался перед каким-нибудь неодолимым препятствием?

— Если верить моим родным, он растранжирил свое состояние и большую часть состояния матери.

— Вы очень любили отца, мистер Эшби?

— Я его мало знал.

— Он редко бывал дома?

— Просто я почти все время находился в школе-интернате.

Именно к таким вопросам он и приготовился, как только заметил этот лист и выражение лица Райена.

Эшби понимал, что Райен и Льюис ловят каждое его слово, но это его не задевало: голова у него была на удивление ясная, он чувствовал себя совершенно раскованно.

— Что вы думаете об отце?

— А каково ваше мнение, мистер коронер? — улыбнулся Спенсер. — Я полагаю, что он не ладил с окружающими, а они не сумели его оценить.

— Сколько ему было, когда он умер?

— Тридцать восемь лет, — смущенно сказал Спенсер, порывшись в памяти; он сам поразился этой цифре. На три месяца меньше, чем ему теперь. Как мучительно думать, что отец умер, когда был моложе его!

— Полагаю, вам не хотелось бы, чтобы мы углублялись в тему, которая для вас, должно быть, тягостна?

Нет. Не тягостна. Даже не неприятна. Но Спенсер чувствовал, что говорить им об этом не стоит.

— В тех школах, где вы учились, мистер Эшби, у вас было много друзей?

Спенсер задумался. Несмотря на всю свою непринужденность, он был настороже.

— Приятели были, как у всех.

— Я имею в виду друзей.

— Не так уж много. Очень мало.

— Или вообще не было?

— Строго говоря, вообще не было.

— Можно сказать, вы были довольно-таки одиноки?

— Нет. Не совсем так. Я был в футбольной, в бейсбольной, в хоккейной командах. Даже играл в спектаклях.

— Но вы не искали общества приятелей?

— Может быть, они не искали моего?

— Из-за репутации вашего отца?

— Не знаю. Я этого не говорил.

— Не кажется ли вам, мистер Эшби, что вы сами были робки, обидчивы? Вы всегда считались блестящим учеником. Всюду, где вы учились, вас запомнили как умного, но эгоистичного и склонного к меланхолии мальчика.

На столе он заметил бумаги с грифами разных школ.

Власти и впрямь обратились во все школы, где он учился, чтобы получить сведения из первых рук. Кто знает, может быть, Райен смотрит сейчас на его отметки по латыни за восьмой класс или на отзывы бородатого директора лицея, который советовал ему заняться исследовательской работой?

В газетах писали, что опрошены не только все молодые люди и большинство девушек в деревне, но и все завсегдатаи кинотеатра, рабочие на заправочных станциях, бармены в радиусе нескольких миль. В Вирджинии ФБР всерьез занялось прошлым Беллы, в том числе ее пребыванием в школе; в дело вовлечены сотни людей.

Вся эта гигантская работа заняла от силы неделю. Разве не поразительно такое расточительство сил? Спенсеру это напоминало научно-популярный фильм, который недавно показывали в школе; в этом фильме неисчислимые армии белых кровяных телец приходили в боевую готовность, как только приближались враждебные микробы.

Тысячи людей погибают еженедельно в дорожных происшествиях, тысячи мечутся в агонии в своих постелях каждую ночь, и это не ввергает общество в лихорадку. Но вот задушили одну-единственную девчонку, Беллу Шерман, и все клеточки организма пришли в возбуждение. Не потому ли, что под угрозой оказалось существование общества в целом, если прибегнуть к любимому словцу Кристины? Кто-то нарушил правила, поставил себя вне установленных границ, бросил вызов законам; его следует обнаружить и покарать, потому что он несет в себе разрушение.

— Вы улыбаетесь, мистер Эшби.

— Нет, мистер коронер.

Спенсер нарочно обращался к нему с указанием должности, и это сбивало Райена с толку.

— Этот допрос кажется вам забавным?

— Ни в коей мере, уверяю вас. Понимаю, вы хотите удостовериться в моем душевном здоровье. И я стараюсь, как видите, отвечать на ваши вопросы по мере сил.

Слушаю вас, продолжайте.

Льюис тоже невольно улыбнулся. У Райена нет такта, необходимого для проведения подобной операции. Он сам это чувствует, ерзает на стуле, покашливает, гасит сигару и тут же закуривает новую, выплевывая кончик на пол.

— Вы поздно женились, мистер Эшби?

— В тридцать лет.

— По нынешним временам поздно. До женитьбы у вас было много связей?

Спенсер молчал; он был озадачен.

— Вы не расслышали вопроса?

— Я должен отвечать?

— А это уж решать вам самому.

Вероятно, мисс Меллер слушает в соседнем кабинете — дверь приоткрыта, стука машинки не слышно. Но, в сущности, не все ли Спенсеру равно?

— У меня не было связей, мистер Райен, если я правильно понял ваш вопрос.

— А легкие увлечения?

— Тем более не было.

— Вы, скорее, избегали общества девушек?

— Я просто его не искал.

— Следовательно, до самой женитьбы вы ни с кем не вступали в интимные отношения?

Спенсер снова помолчал. Но с какой стати запираться?

— Это не так. Случалось, что и вступал.

— Часто?

— Раз десять.

— С девушками?

— Отнюдь нет.

— С замужними?

— С профессионалками.

Им хотелось выжать из него именно это? Есть в этом что-нибудь необычное? У него не было ни малейшего желания усложнять себе жизнь. Однажды ему довелось…

Но об этом его не спрашивают.

— С тех пор как вы женились, были у вас отношения с другими женщинами?

— Нет, мистер Райен, — снова развеселился Спенсер.

Райен невольно ухитрился вызвать у него чувство собственного превосходства, которое Эшби испытывал нечасто.

— Полагаю, вы станете утверждать, что все время, пока Белла Шерман жила под вашей крышей, вы не испытывали к ней интереса?

— Несомненно. Я едва помнил о ее существовании.

— Вы никогда не болели, мистер Эшби?

— В детстве корью и скарлатиной. Два года назад я перенес бронхит.

— Нервными расстройствами не страдали?

— Насколько помнится, не страдал. Лично мне всегда казалось, что я психически здоров.

Быть может, напрасно он встал в такую позу. Эти люди не только защищаются, но вдобавок еще не слишком разборчивы в средствах, потому что они воплощают закон. И впрямь ли им в данном случае так важно найти истинного виновного? А вдруг их устроит на эту роль кто угодно? В чем, собственно, дело? В том, чтобы покарать. Но за что? В сущности, разве Эшби не представляет, с их точки зрения, такой же опасности, как человек, изнасиловавший и задушивший Беллу?

Если верить старому м-ру Холлоуэю, человеку искушенному, убийца может годами существовать спокойно, вести примерный образ жизни, и никому в голову не придет его заподозрить. Правда, может быть, когда-нибудь, лет через десять — двадцать, если представится случай, он опять возьмется за прежнее. Хорошенькое дельце: жертва в счет не идет, ведь этот труп у них не последний! Это принципиальный вопрос. Итак, в течение недели они пребывают в убеждении, что Спенсер Эшби, преподаватель «Крествью скул», перестал быть одним из них.

— Пожалуй, у меня нет к вам больше вопросов.

Что они собираются предпринять? Задержать его сразу же? Почему бы и нет? У него слегка перехватило горло: что ни говори, страшно. Он даже пожалел, что вел себя так неосмотрительно. Может быть, он обидел их. Эти люди ничего так не боятся, как иронии. На вопросы, которые им самим кажутся серьезными, следовало бы отвечать серьезно.

— Каково ваше мнение обо всем этом, Льюис?

Наконец-то прозвучала эта фамилия; напустив на себя невинный, чуточку хитрый вид, Райен выболтал их секрет.

— Вы, разумеется, слышали о нем, Эшби. Фостер Льюис — один из наиболее блестящих психиатров новейшей школы; я попросил его по-дружески присутствовать на некоторых допросах по этому делу. Не знаю еще, что он о вас думает. Вы могли заметить, что мы при вас не шушукались. Мне-то кажется, что вы блестяще выдержали экзамен.

— Мистер Эшби, несомненно, умный человек, — откликнулся врач, наклонившись вперед и вежливо улыбнувшись.

— Признаться, я рад, что он держался спокойнее, чем в прошлый раз, — не без наивности добавил Райен. — Когда я его допрашивал дома, он вел себя так напряженно, так.., натянуто, позволю себе заметить, что произвел на меня тягостное впечатление.

Все трое были уже на ногах. Похоже, сегодня вечером его не задержат. Разве что Райен окажется слишком подл, чтобы играть в открытую, и велит шерифу арестовать Спенсера в вестибюле. С него станется.

— На сегодня все, Эшби. Я, как положено, продолжаю расследование. Буду заниматься этим делом столько, сколько понадобится.

Он протянул Спенсеру руку. Хороший это признак или плохой? Фостер Льюис тоже подал ему длинную костлявую руку.

— Рад был познакомиться…

Мисс Меллер не вышла из соседнего кабинета, где наконец застучала пишущая машинка. Здание успело опустеть; горело лишь несколько ламп, большей частью в коридорах и в холле. Двери пустых кабинетов были открыты: кто угодно приходи и ройся без помехи в папках с делами. Это производило странное впечатление. По ошибке Эшби забрел в зал суда — там были такие же белые стены, дубовые панели и скамьи, та же строгая простота, что в церкви. Спенсера никто не задержал.

Никто не караулил его у входной двери. Никто не следовал за ним по Главной улице, на которую он, вместо того чтобы направиться к машине, вышел, ища глазами бар.

Пить ему не хотелось. Особенной потребности в спиртном тоже не было. С его стороны это обдуманный волевой акт, акт протеста. Точно так же он недавно на глазах у встревоженной Кристины нарочно осушил два стакана виски.

Не потому ли она так настойчиво просилась с ним в Личфилд — боялась, как бы у него не появилось искушение поступить.., как раз так, как он поступил? Это не вполне справедливо, не надо на нее возводить поклеп.

Она предполагала, что допрос будет мучительный, что на Спенсера он подействует угнетающе, вот и вызвалась ехать с ним, чтобы его поддержать. Но также для того, чтобы помешать ему напиться. Или отколоть какой-нибудь номер еще похлеще! Не так уж она в нем уверена.

Она принадлежит к их миру. Причем является краеугольным камнем этого мира. В принципе она верит в Спенсера. Но разве временами у нее не появляется такой же взгляд на вещи, как у ее братца Уэстона или у того же Райена? Ведь Райен ничуть не верит в его невиновность.

Потому-то он так развеселился к концу. Он уверился, что Эшби начинает тонуть. Теперь это всего лишь вопрос времени и хитрости: в конце концов он, Райен, сумеет его подловить и представить прокурору безупречно оформленное дело.

Легкими хлопьями падал снег. Магазины были закрыты, витрины освещены; в витрине магазина дамского платья в странных позах застыли три голых манекена: они словно делали прохожим реверанс. На углу есть бар, но там Спенсер рискует встретить знакомых, а разговаривать неохота. Может быть, Райен и Фостер Льюис сидят там сейчас и обсуждают его дело! Эшби предпочел дойти до третьего перекрестка и наконец нырнул в тепло и мягкий свет какой-то забегаловки, где ни разу не бывал.

Телевизор был включен. На экране мужчина, сидя за столом, читал последнюю сводку новостей; иногда он поднимал голову и глядел вперед, словно ему были видны зрители. Двое у края стойки говорили о строительстве какого-то дома; один был в спецовке. Эшби облокотился на стойку, оглядел тускло освещенные бутылки и в конце концов ткнул в незнакомый сорт виски.

— Хорошее?

— На любителя.

Никто и не подозревал, что значит для него оказаться в этом баре. Они-то здесь завсегдатаи. Они не знают, что он годами не бывал в баре, да и раньше редко заглядывал в подобные заведения. Его заворожил пузатый застекленный ящик, полный пластинок и блестящих зубчатых колес; вокруг ящика вращались красные, желтые и синие лампочки. Если бы не телевизор. Спенсер бросил бы в автомат монетку, чтобы он включился. Для большинства людей такой автомат — нечто привычное. А он видел такие штуки раз-другой в жизни, и ему чудится в них, Бог знает почему, нечто порочное. То же с виски: здесь оно на вкус иное, чем дома. А вся обстановка, а улыбка бармена, его крахмальная белая куртка, все эти детали запретного мира! Спенсер не задавался вопросом, почему этот мир запретен. Кое-кто из его друзей ходит в бары.

При случае сам Уэстон Вогэн, кузен Кристины, воплощенная безупречность, заглядывает в бар выпить коктейль. И Спенсеру Кристина тоже этого не запрещает. Он сам, по доброй воле, напридумывал себе табу. Не потому ли, что некоторые явления имеют для него не тот смысл, что для других? Взять хотя бы ту среду, в которой он сейчас очутился! Он уже подал бармену знак, чтобы тот ему налил. Но дело даже не в этом. Вот сейчас он в Личфилде, в баре, в каких-нибудь двенадцати милях от дома. Но из-за всей этой обстановки, запаха, лампочек вокруг музыкального автомата он словно перенесся в никуда и обрубил все связи.

Они с Кристиной редко ездили ночью в машине, но все же такое бывало. Однажды они отправились на мыс Код. На шоссе, по два, а то и по три в ряд, в обе стороны мчались автомобили, лучи их фар ввинчивались Спенсеру прямо в мозг, а по обе стороны — черные бездны, и только изредка мелькнет надежный островок заправочной станции, а иногда синие и красные неоновые рекламы баров и ночных клубов. Догадывалась ли Кристина, что все это выводило его из равновесия? Равным образом из душевного равновесия. Ему все казалось, что вот сейчас он налетит на одну из этих машин, которые, чудом избегая столкновения с ним, постоянно и грозно гудят слева от него. Шум был такой оглушительный, что приходилось кричать, чтобы жена услышала.

— Направо?

— Нет. Следующий поворот.

— Здесь же указа гель.

Она тоже кричала ему в самое ухо.

— Это не тот!

Иногда он плутовал. Разве не странно — плутовать в таком деле, где и правил никаких нет и никто их не устанавливал? Ни с того ни с сего он объявлял, что ему надо в уборную, и благодаря этой уловке погружался ненадолго в плотную атмосферу бара, примечал людей с мутными взглядами, навалившихся локтями на стойку, и парочки в полутьме за отгороженными столиками.

— Шотландское! — бросал он, проходя мимо стойки.

Чтобы не чувствовать себя обманщиком, он все-таки бежал в уборную. Там часто оказывалось грязно. Иногда на стенках виднелись непристойные надписи и рисунки.

Не будь этих баров да заправочных станций — какие ориентиры найдешь ночью на шоссе? Все остальное тонет в темноте. Деревни и небольшие городки почти все дремлют поодаль от дороги.

Иногда возле какого-нибудь бара при виде проезжающей машины из темноты выступала человеческая фигура, поднималась рука, но они притворялись, что не замечают. Иногда это оказывалась женщина: она просила; чтобы ее подвезли, и готова была заплатить ту цену, какую потребуют. Куда ей надо было? И зачем? Какая разница! Их тысячи, этих мужчин и женщин, живущих, так сказать, на обочине. Еще больше волновали Спенсера другие сцены: раздавалась сирена полицейской машины, которая, скрежеща тормозами, внезапно останавливалась перед одной из этих фигур и увозила ее, как манекен.

Таким же образом полиция подбирала погибших в дорожных происшествиях, а в некоторых барах, куда они заглядывали, полицейские орудовали дубинками. Однажды на исходе ночи, перед самым рассветом, проезжая пригородом Бостона, он видел нечто вроде облавы: человек на крыше, один-одинешенек, а на всех прилегающих улицах полно полицейских, брандспойты, лестницы, прожекторы.

Он не рассказал об этом ни Райену, ни Фостеру Льюису. Так оно будет лучше. Тем более что тогда, в Бостоне, он позавидовал человеку на крыше.

Бармен смотрел на него вопросительно, пытаясь понять, не налить ли ему третью порцию: он принял Спенсера за одинокого пьянчугу из тех, что спешат накачаться за несколько минут, а потом уходят неверным шагом. Таких много. Некоторые из них ищут, с кем бы подраться, другие плачут. Но Спенсер и не из тех, и не из этих.

— Сколько с меня?

— Один доллар двадцать центов.

Эшби ушел из бара не потому, что захотелось домой.

Ведь этот вечер, может быть, последний перед тем, как Райену вздумается посадить его под замок. Что будет потом, он не знает. Он начнет защищаться, наймет в Хартфорде адвоката. Спенсер был убежден, что до приговора дело не дойдет. Идя по улице, он подумал о Шейле Кац, потому что навстречу ему попалась маленькая девочка-еврейка на руках у матери. Он обернулся ей вслед: у нее тоже была длинная, тонкая шейка. Он набил трубку и заметил впереди освещенный зал кафетерия. Там все было белое: стены, столы, бар; среди всей этой белизны у стойки ужинала мисс Меллер. Она сидела к Спенсеру спиной. На ней были беличья шапочка и пальто, также отделанное мехом.

Почему бы не войти? Он чувствовал почему-то: сегодня его день, сегодня ему даны все права. Нынешняя вылазка была преднамеренной. Еще целуя жену в лоб, он знал, что этот вечер будет не похож на другие.

— Как дела, мисс Меллер?

Она с удивлением обернулась, в руке у нее был бутерброд с сосиской, густо намазанной горчицей.

— Это вы? — Она не испугалась. Разумеется, удивилась немного, что такой человек, как он, оказался в этом заведении. — Присядете?

Еще бы! Он тоже заказал бутерброд с сосиской и кофе.

Оба видели свои отражения в зеркале. Занятно. Кажется, мисс Меллер находит его забавным, и это ему не так уж неприятно.

— Вы не в обиде на моего шефа?

— Ничуть. Такое у него ремесло.

— Многие смотрят на вещи по-другому. Во всяком случае, вы-то вышли из положения превосходно.

— Вы так думаете?

— Когда я их после увидела, вид у обоих был удовлетворенный. Я полагала, вы сразу поедете домой.

— Зачем?

— Не знаю. Скажем, успокоить жену.

— Она не тревожится.

— Ну, тогда по привычке.

— О какой привычке вы толкуете, мисс Меллер?

— Странная у вас манера спрашивать. По привычке к домоседству, скажем так. Я и не воображала себе, что вы…

— Что такой господин, как я, способен болтаться по городу после захода солнца, не так ли?

— В общем, так.

— А я только что из бара, где выпил две порции виски. ч — Один?

— Увы! Это было до того, как я встретил вас. Но теперь, если позволите, я наверстаю упущенное. Над чем это вы смеетесь?

— Ни над чем. Не спрашивайте.

— Я вам кажусь смешным?

— Нет.

— Неловко себя веду?

— Тоже нет.

— Вам вспомнилось что-нибудь смешное?

Она непринужденно, словно давнему знакомому, положила ему руку на колено и не сразу ее убрала. Рука была горячая.