— Мистер Боэм будет в восторге, и все учителя…

За стеклянной дверью начинался просторный коридор, где сейчас толпятся ученики, которые вот-вот разбегутся по классам. По всему зданию пахло кофе с молоком и промокашкой — этот знакомый Спенсеру всю жизнь запах так и остался для него запахом детства.

— Вы полагаете, это кто-то из местных?

Взгляд на вещи у мисс Коул был упрощенный, как еще вчера у него самого. А ведь речь уже не о некоем абстрактном убийстве, о каких мы читаем в газетах. Виновник этого чудовищного преступления живет в одной деревне с ними, они знакомы с ним, живут бок о бок.

— Не знаю, мисс Коул. Эти господа не слишком разговорчивы.

— Сегодня утром об этой истории сказали несколько слов по нью-йоркскому радио.

С портфелем под мышкой Спенсер вошел в стеклянную дверь и, не глядя по сторонам, зашагал к своему классу. Все-таки больше всего он опасался учеников, потому, быть может, что помнил взгляд Брюса. Он чувствовал, что они не смеют глазеть на него в открытую и, пока он идет мимо, притворяются, будто продолжают болтать. Но они взбудоражены, а у некоторых так прямо дух захватывает. Дело в том, что формально его невиновность не доказана. Пока не обнаружат убийцу, пока он не сознается, полной уверенности быть не может. Да и тогда найдутся сомневающиеся. Даже если подозрение его не коснется, все равно, казалось ему, на нем останется пятно. Вчера утром во время допроса он сердился на Райена.

Коронер — человек вульгарный, неотесанный. Эшби считал, что Райен ведет себя недостойно, и вообразил, что возненавидел его на всю жизнь. А теперь он и думать о нем забыл. На самом деле его поразила вчера агрессивность Райена, вернее, он был разочарован тем, что Райен не дал ему понять, что лично он на его стороне, а Эшби ждал от всех окружающих именно этого. Доктор Уилберн нанес ему удар — болезненный, рассчитанный удар.

И теперь из-за него Спенсеру, пока он усаживается лицом к тридцати пяти ученикам, все мерещится Белла, все представляется картина, которая ошеломила его и которую он хочет забыть: спальня и дверь, распахнутая нарочно, чтобы его смутить. Тогда и Кристина его подозревала. А сколько человек среди этих подростков, смотрящих на него снизу вверх, уверены, что это он убил Беллу?

— Адаме, расскажите, что вам известно о торговле финикийцев.

Заложив руки за спину, Эшби медленно расхаживал между партами. Вероятно, никому никогда не казалось странным, что он всю жизнь провел в школе. Сперва, само собой, учеником. Потом учителем, причем сразу, без перехода. В сущности, он впервые расстался с атмосферой столовых и дортуаров, когда женился на Кристине и переехал к ней из домика под зеленой крышей.

— Ларсен, поправьте ошибку Адамса.

— Простите, господин учитель, я прослушал.

— Дженнингс!

— Я… Я тоже отвлекся.

— Тейлор…

Он не ездит домой к завтраку, потому что за каждым учителем закреплен стол в столовой, который ему положено возглавлять. В половине третьего, во время малой перемены, он перемолвился несколькими словами с коллегами, но о происшедшем никто не упомянул. Спенсеру казалось, что все стараются говорить с ним как можно любезнее, разумеется за исключением таких, как Райен и Уилберн. Он видел издали м-ра Боэма, директора: тот прошел из одного кабинета в другой. Спенсер направлялся в столовую, как вдруг в коридоре к нему приблизилась мисс Коул и несколько смущенно сказала:

— Мистер Боэм просил вас заглянуть к нему.

Спенсер не нахмурился, словно ждал этого, да и чего угодно. Он вошел в кабинет и выжидательно остановился.

— Мне очень неловко, Эшби, и я хотел бы, чтобы вы пришли мне на помощь, облегчили мне эту мучительную задачу.

— Я понял, господин директор.

— Еще вчера было несколько настораживающих звонков. Сегодня утром о вашем деле говорили, кажется, по нью-йоркскому радио… — Так и сказал: о вашем деле! — И мне за последние три часа звонили уже раз двадцать. Причем тон со вчерашнего дня переменился.

Большинство родителей как будто понимают, что вы ни при чем. Но они считают, что детям следует как можно меньше вникать в эту историю, и вы, разумеется, с этим согласитесь. Между тем ваше присутствие подогревает…

— Да, господин директор.

— Через несколько дней расследование закончится, страсти улягутся…

— Да, господин директор.

Эшби никому бы не признался, но в ту минуту он заплакал. Без слез, без рыданий. Просто глазам стало горячо и влажно, веки защипало. М-р Боэм не заметил этого, тем более что собеседник ободряюще улыбался ему.

— Буду ждать от вас сигнала. Прошу прощения.

— Вы тут не виноваты. До скорого.

Этот коротенький эпизод оказался куда важнее, чем казалось директору, важнее, чем предполагал Эшби. От Райена он все стерпел. И даже от доктора — в конце концов, это дело личное, почти интимное, касается его одного. Но теперь удар исходил из школы. И если бы ему было с кем поговорить начистоту, он сказал бы… Нет! Не стал бы он говорить. С этим не хочется примиряться.

Стараешься не думать. Он женился на Кристине. Собирался прожить с ней всю жизнь. Но, скажем, когда Белла пришла пожелать ему спокойной ночи, он работал на токарном станке. В своем так называемом закутке. А на что похож этот закуток? На тот, который он оборудовал себе в домике под зеленой крышей. У него и там стояло старое кожаное кресло. А к токарному делу он пристрастился в школьной мастерской. Лучше бы ему не углубляться в это, не доискиваться до сути. Он не чувствовал себя несчастным. Он избегал нытиков, ему, в общем, казалось, что жаловаться так же неприлично, как болтать о сексе.

М-р Боэм прав. Он — директор и обязан поступать именно так, как поступил. Из этого вовсе не следует, что он подозревает Эшби или осуждает его. Просто-напросто целесообразно на некоторое время… Мисс Коул все знала; когда он шел по коридору, она сказала ему неестественно веселым голосом:

— До скорого свидания! Очень скорого — я в этом уверена!

Как объяснить такое: в доме у жены он устроил себе уголок по образу и подобию школы, чтобы чувствовать себя уютно, а теперь школа, хоть и временно, изгнала его, как будто он.., чтобы он шел к жене и…

Эшби тронул машину, но на первом же повороте заложил слишком крутой вираж, и его из-за гололедицы повело юзом. Дальше он ехал уже осторожнее, пересек мост, остановился возле почты; в ящике у пего лежали одни издательские проспекты; две женщины, матери его учеников, ответили на его поклон удивленными взглядами. Наверно, это не они звонили директору, вот и удивляются, что встретили его в городе во время уроков. В аллее перед домом он увидел машину полиции штата; в гостиной сидели лейтенант Эверелл и Кристина. Жена бросила на него вопросительный взгляд.

— Директор выразил желание, чтобы я несколько дней не показывался в школе, — сказал Спенсер и даже слегка улыбнулся.

— Он прав. Это возбуждает учеников.

— А я, как видите, — вступил в разговор Эверелл, — позволил себе заехать поболтать с вашей женой. Мне хотелось до встречи с миссис Шерман, которая прибудет сегодня днем, получить кое-какие сведения о ней. И заодно уж о ее дочери.

— Я пойду к себе в кабинет, — сказал Эшби.

— Нет, прошу вас. Вы очень даже кстати. Признаться, я удивился, не застав вас дома; то, что произошло в «Крествью скул», не было для меня неожиданностью.

Вы, думается, читали газеты?

— Просматривал.

— Как всегда, правда перемешана с выдумкой. Но в общем и целом картина, которую они рисуют, соответствует действительности.

Кристина подавала мужу какие-то знаки, смысл которых дошел до него — правда, не сразу, — и тогда он предложил:

— Быть может, стаканчик шотландского?

Жена была права. Эверелл согласился не раздумывая: ему хотелось, чтобы его посещение выглядело как можно менее официальным.

— Знаете, первое, что меня поразило, когда мне по телефону изложили это дело, была именно подробность насчет виски. Если бы нападение произошло на большой дороге и жертвой оказалась обычная девушка, вроде тех, что встречаются в придорожных гостиницах, тогда дело другое. Но в этом доме…

Спенсер отметил про себя, чго со вчерашнего утра лейтенанту стало известно о спиртном, выпитом Беллой.

Значит, Уилберн сразу почувствовал запах виски, может быть, заметил за креслом бутылку задолго до того, как Эшби показали труп. Это тоже было не просто так. На самом деле доктор, вероятно, уже отмел гипотезу о бродяге или рецидивисте. И доктор заподозрил именно его.

А было ли в его, Спенсера Эшби, поведении нечто такое, что могло бы укрепить подозрения? Или, если поставить вопрос по-иному, более резко, есть ли в его поведении что-либо характерное? Он никогда не вникал в проблему сексуальных преступлений. Как все, знал об этом из газет и журналов. Оказывается, в их краях живут по меньшей мере два маньяка, правда неопасных, поэтому их не сажают под замок, а просто держат под наблюдением.

Спенсер предполагал, что они эксгибиционисты. Надо бы выяснить, как их зовут, и понаблюдать за ними. Но на самом деле его интересует убийца. Спенсер понимает, откуда у него этот интерес. Все явно считают, что, будь убийца завсегдатаем дома или случайным прохожим, бродягой, дело оказалось бы простым. Особенно заинтересовались власти отдельными подробностями, которые постепенно выясняет для себя Эшби; кое о чем он еще только догадывается.

Сперва Белла выпила виски, причем добровольно.

Выпила достаточно, так что можно предположить, чго этот опыт у нее не первый. Так ли? В кино она не пошла.

Ее не провожал домой ни один из молодых людей. Но когда она спустилась в закуток к Эшби, у дома ее ждал кто-то, кому немного позже она вынесла ключ. Это тоже что-нибудь да значит. Она была совсем не такая, какой казалась, если посмела назначить мужчине свидание у себя в комнате.

Это открытие, говорилось в газете, «подтверждает подозрения», которые появились у доктора «во время осмотра тела». Имеется в виду, что она была женщиной, не так ли? Кроме того, намекалось, что «прибегать к насилию» не было необходимости.

Уилберн наверняка знал все это с самого начала.

Значит, Уилберн не отбросил заранее предположение, что убийца — он, Спенсер. От этого Спенсеру было не по себе. Доктор знает его уже больше десяти лет, много раз лечил его, играл с ним в бридж, он давний друг Кристины и ее семьи. У него острый ум, а опыт, как медицинский, так и житейский, далеко превосходит опыт обычного провинциального врача. Тем не менее Уилберн допускает, что такой человек, как Эшби, мог провести часть ночи в спальне Беллы и задушить девушку.

Спенсер попробовал вскрыть нарыв в одиночку. Со вчерашнего дня он безуспешно бьется над этим. И это не все. Остается еще улыбка доктора. Не только та, утренняя, но и другая — когда врач приходил его осматривать в два часа и Эшби разделся при нем догола, доказав этим полную свою невиновность. Но даже тогда Уилберн улыбался ему, словно человеку, который понял, который способен понять, иначе говоря, который мог бы это сделать…

Вот и все. Может быть, не все, но самое главное, самое неотвязное. И теперь, когда Эверелл, у которого честное лицо, прямой и серьезный взгляд, сидит у него дома со стаканчиком high-ball[4] в руках. Спенсера подмывает увести его в закуток и спросить напрямик: «Разве что-нибудь в моем облике или поведении указывает, что я способен на такое?» Его удерживают ложный стыд да еще боязнь навлечь на себя новые подозрения, вопреки доказательствам его невиновности. Но что это за доказательства? Кровь у нее под ногтями да то, что Уилберн при осмотре не нашел на нем ни единой царапины. Что еще? Человек в темноте у дверей, которому Белла что-то передала? Нет никаких доказательств, что Белла действительно что-то ему передала. Нет никаких доказательств, что это был ключ. Никто, кроме м-с Кац, не видел этой сцены. А разве Шейла Кац не могла сделать это заявление просто для того, чтобы отвести от Эшби подозрения полиции? И даже не обязательно из жалости. Ему часто приходило в голову, что, когда он уезжает и приезжает, она следит за ним из окна с интересом; главным образом поэтому он и не говорил никогда с Кристиной о Кацах.

Эверелл рассказывал:

— Мы обратились в ФБР с просьбой начать поиски в Вирджинии, потому что тамошняя полиция не смогла дать нам никаких сведений. Мы узнали только одну подробность: несколько месяцев назад мисс Шерман была задержана в два часа ночи за вождение машины в пьяном виде.

— Машина принадлежала Лорейн? — спросила Кристина, округлив глаза.

— Нет. Спутнику девушки, женатому человеку. Делу не дали хода, потому что он лицо весьма известное в тех местах.

— Лорейн об этом знает?

— Безусловно. Я не удивился бы, если бы выяснилось, что у нее были и другие неприятности с дочерью. Кроме того, мы ожидаем сведений из школ, в которых она училась.

— А я ничего не замечала! Ни я, ни мои подруги!

Ведь я ее познакомила со многими своими подругами, особенно с теми, у кого есть дочери…

Бедняжка Кристина, до чего же она перепугалась при мысли о том, какую ответственность на себя взвалила и какие упреки могут на нее обрушиться!

— Она почти не красилась и так мало заботилась о нарядах, что я даже уговаривала ее быть пококетливей.

— С матерью ее все в порядке? — еле заметно улыбнулся Эверелл.

— Лорейн — редкая женщина. Малость шумлива, малость прямолинейна, не очень мягка, может быть, но бездна искренности и доброты!

— Не могли бы вы, миссис Эшби, написать мне список семей, с которыми вы познакомили мисс Шерман?

— Хоть сейчас. Их не больше десятка. Те, где нет мужчин, тоже указать?

В сущности, не так уж она простодушна.

— Нет, эти можете не указывать.

Кристина отошла к секретеру, стоявшему в углу возле камина; Эверелл повернулся к Эшби и как бы между прочим заметил:

— Вы, наверно, мало спали нынче ночью.

Этот хоть не расставляет ему ловушек.

— Точно. Можно сказать, не спал вовсе — не сон, а сплошные кошмары.

— Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, вы мало общались с девушками.

— Совсем не общался. Так уж вышло, что я ни разу не попадал в школу со смешанным обучением. А из-за школьной парты я сразу переместился за учительскую кафедру.

— Мне очень приглянулся ваш, как вы его зовете, закуток. Вы не будете возражать, если я там побываю еще раз?

Неужели и он, как другие, окажется врагом? Спенсеру не верилось. Он был рад оказать лейтенанту любезность, принять его в своем уголке.

Эверелл со стаканом в руке затворил за собой дверь.

— Это кресло попало в дом благодаря вам, не так ли?

— Как вы угадали?

Эверелл всем своим видом выразил, что это нетрудно.

Эшби понимал, что он имеет в виду.

— Это единственная вещь, доставшаяся мне в наследство от отца.

— Ваш отец давно умер?

— Лет двадцать назад.

— Позвольте спросить — от чего?

Эшби поколебался, обвел глазами комнату, словно советуясь с привычными вещами, и наконец повернулся к Эвереллу.

— Он ушел из жизни добровольно. — Ему самому показалось странным, как он выговорил эти слова; покачав головой, он добавил:

— Видите ли, он был, как говорится, из хорошей семьи. Женился на девушке, принадлежавшей к еще более блестящей семье. Так он, во всяком случае, рассказывал. А поведение моего отца не имело ничего общего с тем, чего от него ждали. — Спенсер небрежно кивнул на бутылку, которую принес с собой. — Особенно в смысле этого. Когда он понял, что вот-вот скатится на самое дно…

Он замолчал. Лейтенант понял.

— Ваша мать еще жива?

— Не знаю. Думаю, что жива.

Даже если это движение было умышленным, в нем сквозила бесконечная деликатность: Эверелл как бы машинально провел рукой по коже старого кресла, словно оно было живое.