Впрочем, занавес уже упал, драма ушла в прошлое.

Атмосфера в доме изменилась. Теперь она была такой, какая бывает после похорон, когда все чувства уступают место усталости. Судовладелец опять подошел к Мегрэ и сказал, указывая рукой на дом со всем, что в нем было.

— Сами видите! Даже в такой вечер, как сегодня, им непременно надо учинить какую-нибудь мерзость.

Скулы у Дюкро пылали сильнее обычного, вероятно, у него начинался жар. Он первым поднялся по лестнице, показывая дорогу. По обеим сторонам коридора тянулись комнаты, обставленные, как номера в гостинице.

Дюкро кивнул на первую:

— Это моя. Думайте, что хотите, но я никогда не мог спать без жены.

Она разыскивала в шкафу шлепанцы для Мегрэ и услышала слова мужа, который тут же шлепнул ее:

— Бедная моя старушка. Идем! Похоже, на паровичке я все-таки выкрою для тебя местечко.

День едва занялся, а Мегрэ, уже полностью одетый, накинув на плечи одеяло — было очень сыро, — стоял, облокотясь на подоконник. Гравий во дворе еще не просох, и, хотя дождь прекратился, с карнизов и деревьев вовсю капало.

Сена казалась совсем серой. Перед шлюзом стоял буксир с четырьмя баржами. Вдалеке, между двух темных рядов деревьев, окаймлявших излучину, поднимался еще один караван судов.

Поверхность воды холодно поблескивала, Мегрэ снял одеяло и привел себя в порядок. Итак, за ночь ничего не произошло. По крайней мере, он ничего не слышал.

Для полной уверенности он отворил дверь в коридор.

Инспектор Люкас стоял на своем посту.

— Входи.

Бледный, до смерти усталый Люкас вошел, напился воды из графина и, став у окна, потянулся.

— Ничего! Никто не шелохнулся. Позже всех угомонились молодые. Они прошептали до часу ночи.

Приехал на велосипеде шофер — он жил в другом месте.

Люкас вздохнул:

— Полжизни за чашку кофе, только погорячее!

— Пойди свари!

Казалось, кто-то услышал его желание: в коридоре мелькнула тень, и мимо бесшумно прошла г-жа Дюкро, в халате и легкой косынке на голове.

— Уже встали? — искренне удивилась она. — Сейчас приготовлю завтрак.

Разыгравшаяся накануне сцена на ней никак не сказалась. Г-жа Дюкро оставалась сама собой, какой, должно быть, была всегда — унылой и работящей.

— Подожди в коридоре.

Чтобы окончательно разогнать сон, Мегрэ умылся холодной водой; когда он снова подошел к окну, Сена была уже совсем другой: караван барж вошел в шлюз, вода посветлела. В небе появились розовые тона, запели птицы. Послышался шум мотора: шофер вывел из гаража машину. Но день еще не наступил. Воздух хранил ночную свежесть, жаркие лучи солнца еще не разбудили землю.

— Шеф, он здесь…

В комнату вошел Дюкро, непричесанный, со спущенными подтяжками, в рубашке, широко распахнутой на груди.

— Вам ничего не надо? Дать вам бритву?

Потом он перевел взгляд на Сену, но увидел совсем не то, что комиссар.

— Вот те на! Они уже опять взялись за песок!

Внизу зашумела кофейная мельница.

— Скажите, что мне можно взять с собой в тюрьму?

Он не шутил, просто спрашивал.

— Если хотите, отправимся сразу же после завтрака и подбросим Гассена на баржу — тогда я, может быть, увижу Алину.

Дюкро на самом деле был огромен, а полуодетый, в топорщившихся на ногах брюках, и вовсе походил на медведя.

— Мне надо еще кое-что у вас спросить. Помните, что я говорил о деньжонках? Я, конечно, могу это сделать — то-то дочка с зятьком взбесятся! Только вот в нынешних обстоятельствах…

На этом дело и кончилось. Дюкро словно очнулся после тяжелого похмелья, с горечью во рту, но с холодной головой…

— Во всяком случае, уж кто-кто, а ваши конкуренты порадуются…

Этого оказалось довольно. В Дюкро снова проснулся рачительный хозяин.

— Какого адвоката вы посоветовали бы мне взять?

Засвистел буксир, оповещая о себе следующий шлюз, а заодно уточняя количество своих барж. Неслышно, в войлочных туфлях, подошла г-жа Дюкро.

— Кофе на столе, — робко проронила она.

— Ничего, если я спущусь к столу в таком виде? Знаете, старая привычка. Надо только предупредить Гассена.

Комната старика была рядом. Дюкро постучал.

— Гассен! Эй, старина! Гассен!

Ему почему-то вдруг стало страшно. Пальцы лихорадочно зашарили по двери — где же ручка? Наконец дверь открылась; Дюкро сделал шаг и в недоумении повернулся к Мегрэ.

Комната была пуста. Постель стояла нераскрытой, ночная рубашка с расправленными рукавами, которую вечером положила г-жа Дюкро, так и лежала на одеяле.

— Гассен!

Окно было плотно закрыто, и Мегрэ невольно с подозрением посмотрел на инспектора. Но вот что-то привлекло внимание Дюкро: в одном месте штора слегка топорщилась. Он подошел ближе и спокойно, хладнокровно ее отогнул.

На стене висел человек, темный, непомерно вытянувшийся. Веревка оказалась непрочной, при первом же прикосновении она порвалась, и старик с тяжелым стуком рухнул на землю. Тело, уже успевшее застыть, походило на статую, и было даже странно, что оно не разбилось.

В несвежем воздухе столовой еще висел тяжелый запах табака выкуренных накануне трубок; на залитой вином, усыпанной пеплом скатерти в беспорядке стояли грязные бокалы.

Во дворе у только что раскрытого окна ждала машина.

Г-же Дюкро и молодой чете, чьи шаги доносились со второго этажа, — супруги еще не были готовы к завтраку, — ничего не сказали.

Дюкро же, водрузив на стол локти, ел так, как не ел никогда раньше: ожесточенно заглатывая, прямо пожирая пищу, словно его подгонял ненасытный голод. Он не говорил ни слова. Слышался только звук жующих челюстей да шумное хлюпанье, когда судовладелец жадно втягивал в себя кофе с молоком.

— Принеси пиджак, воротничок и галстук.

— Разве ты не пойдешь одеваться в спальню?

— Делай, что тебе говорят.

Быстро расправляясь с завтраком, он смотрел в пространство. Потом встал из-за стола, чтобы надеть пиджак, но вдруг почувствовал, что ему нечем дышать.

— Я собрала чемодан, — пролепетала жена.

— Потом, потом.

— А Берту ты не подождешь?..

Она кивнула на потолок, но Дюкро опять промолчал.

— А как же Гассен?

— Им займется инспектор, — поспешил вмешаться Мегрэ.

Действительно, Люкас уже позвонил в местный участок и в прокуратуру.

И они неловко, с неуместной поспешностью отбыли вдвоем. Перед отъездом Дюкро, может быть даже машинально, поцеловал жену в лоб.

— Так ты обещаешь, Эмиль? У нас снова будет буксир?

— Да, да.

Дюкро спешил. Казалось, что-то подгоняет его. Он тяжело плюхнулся на заднее сиденье, а Мегрэ приказал шоферу:

— В Шарантон.

Ни тот, ни другой не оглянулись назад. Зачем? И только когда машина на несколько километров углубилась в лес Фонтенбло, Дюкро вдруг сжал Мегрэ руку:

— А ведь я в самом деле не понимаю, зачем спал с его женой!

И тут же, без перехода, обратился к шоферу:

— Вы не могли бы побыстрей?

Его неумытое, обросшее щетиной лицо казалось грязным. Он пошарил в кармане трубку, но не нашел — забыл дома. Шофер протянул ему голубую пачку сигарет.

— Можете думать, что хотите, но мне редко когда бывало так хорошо, как вчера вечером. Мне все казалось… Да нет, этого не объяснишь. Знаете, что сделала моя старуха, когда мы легли? Прикорнула у меня под боком, заплакала и сказала, что я очень добрый.

Говорил Дюкро невнятно, как будто в горле у него что-то застряло.

— Быстрей, черт побери! — еще раз бросил он шоферу.

И вот они уже проезжают Корбейль, Жювизи, Вильжюиф, а со всех сторон спешат машины с окрестных вилл — в понедельник утром все возвращаются в Париж. Опять жарко, как накануне, светит солнце. Ночной дождь освежил поля и деревья, все вокруг буйно зеленеет. У заправочной станции с восемью ярко-красными бензоколонками в ряд пришлось остановиться.

— У вас найдется сто франков?

Дюкро протянул шоферу бумажник. Но вот и Париж, авеню Орлеан. Сена. В конторе на набережной Целестинцев моют окна. Дюкро наклонился к дверце. У маленького бистро остановил машину.

— Могу я купить трубку и табаку?

В заведении нашлась только двухфранковая трубка вишневого дерева. Он медленно набил ее. А набережные все убегали и убегали назад. Они уже проехали мимо бочек Берси.

— Не так быстро!

Впереди завиднелся шлюз и поверху камеры — порожняя баржа. Камнедробилка уже работала. На баржах, приткнувшихся к причалам, сушилось белье. У окон бистро столпились речники в фуражках — увидели хозяина.

— Поезжай лучше… — начал было Дюкро.

Однако тут же подавил минутную слабость и спустился по каменной лестнице. На свой дом, на служанку в открытом окне он даже не взглянул и молча ступил на шаткие мостки «Золотого руна». Со всех сторон с ним здоровались люди, толпившиеся на соседних баржах.

Мегрэ и он одновременно склонились над люком.

Алина с ребенком на руках, обнажив грудь, сидела у стола, накрытого скатертью в мелкий цветочек, и, бездумно глядя куда-то, тихо баюкала малыша. Когда его жадные губки теряли сосок, она машинально, заученным движением, засовывала его обратно.

Было жарко. Печь, видимо, топилась уже давно. На вешалке висел толстый пиджак старого Гассена, под ним стояли начищенные башмаки.

Неторопливо, но твердо Мегрэ отстранил Дюкро от люка, потом подвел к штурвалу и протянул письмо, написанное на листке бумаги из бистро в Самуа.

«Пишу тебе, чтобы ты знала, что я чувствую себя хорошо, и, надеюсь, ты тоже…»

Дюкро ничего не понял. Но вот, мало-помалу, перед глазами у него возник постоялый двор, деревня в Верхней Марне и сестра Гассена, которую он когда-то знал.

— Ей там будет хорошо, — сказал Мегрэ.

Солнце палило все жарче. Какой-то речник на ходу крикнул Дюкро: «С „Альбатросом“ авария в Мо».

И, наверно, очень удивился, не получив ответа.

— Поехали?

Со всех сторон на них смотрели речники. Один, приложив руку к козырьку, даже пошел им навстречу.

— Скажите, хозяин, камень разгружать?

— Потом, потом.

— Да ведь…

— Отстань, Юбер!

По серой мостовой вытянулась цветная полоска трамвая. Камнедробилка, казалось, перемалывала сам пейзаж: на все, что было вокруг, ложилась тонкая белая пыль.

Машина развернулась. Дюкро посмотрел в заднее окошко.

— Ужасно! — вздохнул он.

— Что?

— Ничего.

Неужели Мегрэ действительно не понял? Тем не менее ему очень хотелось, чтобы шофер поторопился: каждая пролетавшая минута была чревата опасностью. На лбу Дюкро выступили крупные капли пота. В какой-то момент, когда они обгоняли трамвай, пальцы его сами собой вцепились в ручку дверцы.

Нет! У него хватило ума удержаться. Наконец они въехали на Новый мост. Шофер обернулся: «К табачной лавке?»

Красно-белый табачный киоск был на своем месте — перед конной статуей Генриха IV.

— Остановитесь здесь, — распорядился Мегрэ. — Потом вернетесь в Самуа и подождете…

Право, лучше пройтись пешком — всего-то сто метров. По набережной. Дюкро шел со стороны парапета.

— Значит, теперь вы можете отправиться к себе? — обернулся он вдруг к Мегрэ. — Выиграли два дня!

— Еще не знаю.

— Там хорошо?

— Спокойно.

Еще двадцать метров, потом перейти улицу, а дальше — дальше почерневшие здания Дворца правосудия, громадный портал предварилки и окошечко с правой стороны.

Второй раз пальцы Дюкро вцепились в руку комиссара, и, пока оба переходили дорогу, на него опять напало удушье.

— Не могу!

Ему просто необходимо было говорить — о Сене, трамвае, веревке, обо всем, что могло бы помешать…

На тротуаре он обернулся. Дежурный узнал Мегрэ.

Окошечко открылось.

— Не могу! — еще раз повторил Дюкро и вошел под гулкую арку; а перо уже погрузилось в фиолетовые чернила, готовясь внести его имя и фамилию в тюремную ведомость.

Спускавшийся по Сене буксир дал два гудка, сообщая, что проходит под второй аркой. И тотчас же идущая вверх бельгийская баржа отвернула в сторону и наискось, поперек течения, устремилась в третью.