Глава 3

На ярко-синей вывеске с изображением парохода, над которым парит чайка, было написано: «Встреча „Орлов“. Проводка судов по Марне и Верхней Сене».

Это было то бистро, что справа. Мегрэ толкнул дверь, вошел, уселся в углу, и разговоры в зальце сразу оборвались. За столиком поодаль расположилась компания из пяти человек. Они сидели, откинувшись на спинки стульев, заложив ногу на ногу, сдвинув фуражки на лоб — солнце слепило даже в помещении. Четверо были в синих тельняшках, кожа у всех была обожжена и начинала лупиться, волосы на затылках и висках выгорели.

Пятый, хозяин заведения, тотчас встал и направился к Мегрэ.

— Что будете пить?

Заведение сияло чистотой. Пол устилали свежие опилки, стойка сверкала, в воздухе витал сладковато-горький запах — был час аперитива.

— Ну, дела!.. — громко вздохнул один из посетителей, раскуривая потухшую сигарету.

Это «ну, дела!», должно быть, относилось к появлению Мегрэ. Комиссар спросил кружку пива и теперь методично уминал в трубке табак. Сидевший напротив невысокий русобородый старик одним духом осушил свой стакан и, вытирая усы, буркнул:

— Повтори-ка, Фернан!

По перевязанной правой руке нетрудно было догадаться, что это и есть старый Гассен. Да и товарищи его, как бы демонстрируя собственную осведомленность, многозначительно уставились на старого речника, а тот, в свою очередь, на Мегрэ, да так пристально, что на заросшем щетиной лице кожа собралась складками.

Он уже порядком набрался, движения его стали развинченными и неуверенными. В Мегрэ он почуял полицейского и, видимо, встревожился. Это заметил не только комиссар: приятели Гассена решили немного поразвлечься и стали подзуживать старика.

— Да, Гассен, вот это денек, — с состраданием в голосе сказал один.

Другой, подмигивая первому, подхватил:

— Гассен, тебе вроде бы есть о чем потолковать с месье?

Старик угрюмо засопел и набычился.

Хозяин бистро чувствовал себя неловко, а клиенты забавлялись вовсю, вполне, правда, беззлобно и, пожалуй, даже доброжелательно.

В открытое окно был виден только парапет набережной, мачты и надстройки судов, да еще крыша домика смотрителя шлюза.

— Когда снимаешься с якоря, Гассен? — спросил кто-то. И добавил чуть слышно: — Поговори-ка с этим.

Старик, казалось, был готов последовать совету. Он поднялся и с напускной развязностью забулдыги направился к стойке.

— Еще один, Фернан.

Он все так же не сводил глаз с Мегрэ, и взгляд его выражал странную смесь чувств: в нем было и откровенное нахальство, и какое-то глухое отчаяние.

Комиссар постучал по столику монетой, подзывая хозяина.

— Сколько?

Фернан склонился над ним, назвал сумму и тихо добавил:

— Не трогайте его сейчас, он третий день не просыхает.

Слова эти были сказаны шепотом, и все же старик проворчал со своего места:

— Чего ты там болтаешь?

Мегрэ встал. Нарываться на скандал он не собирался и с невозмутимо простодушным видом направился к двери. Перейдя улицу, обернулся и увидел, что Гассен со стаканом в руке стоит у окна бистро и внимательно за ним следит.

Зной стал совсем нестерпимым, воздух — темно-золотым. На камнях набережной, прикрыв лицо развернутой газетой, растянулся клошар.

Мимо проносились легковушки, грузовики, трамваи, но Мегрэ уже понимал: все это не имеет значения. Все, что двигалось по улице, было чем-то чужеродным. Париж устремлялся по ней к берегам Марны, но это был лишь фон, пустое назойливое жужжание мухи; а настоящими тут были только свистки буксиров, шлюз, камнедробилка, баржи и подъемные краны, оба бистро для Речников и, главное, нелепый высокий дом, где в квадрате окна виднелось красное кресло Дюкро.

В этом мирке жили люди и на открытом воздухе вели себя как дома. Крановщики перекусывали, сидя на куче песка: на палубе соседней с «Золотым руном» баржи женщина накрывала на стол, другая стирала белье.

Комиссар не спеша спустился по каменной лестнице и вдруг почувствовал, как мысль заработала в неспешном уверенном ритме, памятном ему по расследованию одного преступления в Верхней Марне. Даже специфический запах канала вызывал у него образы барж, что движутся по воде, не оставляя за собой следа.

Наконец он оказался возле «Золотого руна», деревянные борта которого были промазаны красно-рыжей смолой. Только что вымытая палуба местами уже просохла.

Мегрэ сделал два шага по доске, служившей сходнями, обернулся и увидел, что старик Гассен стоит на набережной, облокотившись на парапет. Ступив на борт, Мегрэ окликнул:

— Есть тут кто-нибудь?

С соседней баржи на него во все глаза таращилась тетка, стиравшая белье.

Мегрэ подошел к открытому люку, спустился по трапу и очутился в большой, чистой каюте с накрытым скатертью столом посредине. В углу стояла кровать, застеленная стеганым одеялом, над кроватью — распятие черного дерева; в другом углу — грубый, крашенный масляной краской буфет с вязкой лука на боковой стенке. Рядом с буфетом — круглая угольная плита на две конфорки; железная труба уходила в потолок. Свет в каюту проникал через два маленьких иллюминатора в правой стене. По левой стене располагались две двери со старинными массивными ручками.

Внезапно ближняя к Мегрэ дверь отворилась, и в комнату шагнула та самая юная блондинка, на которую любовался Мегрэ из окна гостиной Дюкро. Увидев Мегрэ, она вздрогнула всем телом и, подавшись назад, замерла.

Ее левая грудь с набухшим влажным соском была обнажена; на руках спал ребенок.

Комиссар снял шляпу, сунул еще дымящуюся трубку в карман и в замешательстве пробормотал:

— Прошу прощения.

Звук его голоса вывел Алину из оцепенения. Она повернулась, уложила ребенка в колыбельку, стоявшую в глубине маленькой светлой каюты, и, застегивая кофточку, вышла в столовую.

— Прошу прощения, — вновь пробормотал Мегрэ, — мне поручено расследование, и я взял на себя смелость зайти к вам и кое-что спросить. Я не предполагал…

Глядя на юную мать, Мегрэ ощутил, как у него появляется смутное предчувствие, но чего — он пока не мог понять.

Алина молча и с недоумением смотрела на него, и по этому взгляду невозможно было понять, дошли ли до нее слова комиссара.

— Вы ведь дочка Гассена? — спросил Мегрэ лишь для того, чтобы как-то прервать паузу.

— Да.

Вновь повисла пауза. Алина смотрела на комиссара, терпеливо ожидая следующего вопроса.

— Я из уголовной полиции, комиссар Мегрэ, расследую дело о покушении на господина Дюкро. Мне нужно с вами поговорить.

— Садитесь, пожалуйста.

Мегрэ поблагодарил и опустился на старый рассохшийся табурет, что стоял под иллюминатором. Табурет заскрипел под ним, громко жалуясь на свою судьбу. Алина осталась стоять.

— Мне очень неловко беспокоить вас в такую минуту, — продолжал комиссар, — но все же, поскольку вы были здесь во время позавчерашних событий, я хотел бы спросить, не приходил ли кто-нибудь тогда к вам на баржу? Вечером? Например, Эмиль Дюкро?

— Да.

Такого ответа Мегрэ никак не ожидал и даже усомнился, поняла ли она вопрос.

Вообще, многое в этом юном создании было неожиданно. Во-первых, Алина оказалась совсем не такой худенькой и хрупкой, какой почудилась Мегрэ из окна Дюкро. Перед ним стояла плотно сбитая женщина с правильными чертами лица, казавшегося особенно ярким в обрамлении светлых льняных волос. Но ее голос совсем не вязался с внешностью — совершенно детский, чуть надломленный голосок. Да и держалась Алина как послушный ребенок, когда с ним разговаривает взрослый.

— Вы уверены, что Дюкро приходил сюда именно в тот вечер?

— Я ему не открыла.

— А на палубу он поднимался?

— Да. Он покричал. Но я уже собиралась ложиться спать.

— В котором часу это было?

— Не знаю.

— Перед тем, как ваш отец упал в воду? Или много раньше?

— Не знаю.

В голосе Алины слышалось нараставшее волнение.

Женщина временами поглядывала на ступеньки трапа, точно ждала, что по ним спустится отец и защитит ее от вопросов комиссара.

— Вы хорошо знаете Дюкро?

— Да.

Она наконец сдвинулась с места, подошла к буфету, открыла дверку, посмотрела на ряды жестяных банок и снова закрыла; взяла кастрюлю с начищенной картошкой, поставила ее на конфорку и замерла в задумчивости. Потом, так и не разведя огонь в печке, вернулась на прежнее место и стала терпеливо ждать, что комиссар спросит еще.

Мегрэ, следившего за каждым ее движением, вдруг осенило, что эта женщина не совсем обычна. Ненормальности он в ней не находил, но понял, что она в некотором роде отгорожена от внешнего мира и воспринимает его не совсем так, как должна была бы в этом возрасте и положении. Неожиданно у него возникло чувство сродни желанию защитить, уберечь. До него дошло, что он разговаривает с маленькой девочкой, физически развившейся во взрослую женщину, но умом оставшейся на уровне ребенка. Все — интонации голоса, мимика, жесты, робкий, то доверчивый, то испуганный взгляд — выдавало это.

Напряжение Алины передалось комиссару. Ему все труднее было задавать вопросы. Помедлив, он все же сделал над собой усилие и продолжил:

— Вы не знаете, зачем приходил Дюкро?

Она слегка пожала плечом:

— Как всегда, за одним и тем же.

Мегрэ неотрывно следил за ее лицом.

— Вы говорите о сыне Дюкро?

— Жан не приходил.

У комиссара вспотели ладони. Он хотел достать платок, но почему-то не решался шевельнуться. Мегрэ тянул с вопросом, который непременно должен был задать и боялся реакции. Все же решился:

— Дюкро ухаживает за вами?

Алина вскинула глаза, взгляд ее на мгновение застыл на лице комиссара. Но Мегрэ не сумел ничего прочитать в нем. Алина тут же отвернулась.

И все-таки Мегрэ хотел довести дело до конца. Ведь разгадка, возможно, близко.

— Он приходит сюда для этого? Да? Он вас преследует? Пытается…

Внезапно он замолчал: Алина плакала. Комиссар не нашелся что сказать. В растерянности он встал и, подойдя, нежно коснулся ее плеча.

Однако от этого все стало еще хуже. Алина отскочила, бросилась в маленькую каюту и заперлась. Из-за переборки донеслись рыдания. Заплакал и малыш.

Теперь комиссару ничего не оставалось, как уйти.

Досадливо кряхтя, он стал подниматься по трапу. Люк был низкий, и Мегрэ стукнулся головой о его край. На палубе он ожидал увидеть Гассена, но вокруг никого не было. Кроме соседей, столпившихся на корме своей баржи и жадно следивших за комиссаром.

Не было Гассена и на набережной. С тротуара Мегрэ увидел, как возле высокого дома остановилась легковая машина с номерным знаком департамента Сены и Уазы.

Одного взгляда на вышедшую из машины рослую, дородную даму было достаточно, чтобы понять: это дочь Дюкро. Узкоплечий мужчина в темном выходном костюме, ее муж, замкнул дверцу и сунул ключ в карман.

Однако они, похоже, что-то забыли. Жена, уже стоявшая на пороге, обернулась, и муж, вернувшись к машине, достал оттуда большой пакет с виноградом, испанским, как подумалось Мегрэ — такой обычно приносят больным.

Наконец, супруги, пререкаясь, скрылись в доме. Комиссар подошел к зеленому указателю трамвайной остановки, но вместо того, чтобы сделать трамваю знак остановиться, проводил его задумчивым взглядом. В голове у него мельтешил рой мыслей. Они так быстро менялись, что ни одну не удавалось додумать до конца, и Мегрэ ощущал от этого легкий дискомфорт.

Из бистро вышли несколько речников, и один из них, рослый парень с приятным добродушным лицом, направился в сторону Мегрэ. Комиссар остановил его.

— Извините, я хотел бы задать вам один вопрос.

— Знаете, меня там не было.

— Я не о том. Вы ведь знакомы с Гассеном? От кого у его дочери ребенок?

Парень ошарашенно посмотрел на комиссара и тут же расхохотался.

— Ребенок Алины? Да что вы! Это вовсе не ее ребенок, она просто нянчится с ним. Малыша принес Гассен.

— Вы уверены?

— Конечно. Старик лет пятнадцать как овдовел. Ну вот, видать, где-то на Севере нашлась добрая женщина. Может, шлюзовщица, может, хозяйка кабачка — подарила ему наследника. А про Алину это вы… — Парень улыбнулся, и в улыбке этой проступила добродушная снисходительность. — Она сама как ребенок, какие уж там дети.

Речник приложил руку к фуражке и ушел.

Солнце било Мегрэ прямо в затылок. Мимо проходили лоцманы, и каждый украдкой взглядывал на комиссара. Вокруг все незаметно изменилось: замолкла камнедробилка, поутихло уличное движение и даже на шлюзе поубавилось суеты — наступало обеденное время.

Да, сюда еще придется вернуться и провести, скорее всего, не один день в этой маленькой вселенной, духом которой он только-только начал проникаться.

Где сейчас Гассен? Вернулся на баржу? Сидит в своей каюте за столом?

Ну а у Дюкро, должно быть, все еще пререкаются, спорят. И пакет испанского винограда вряд ли привел Дюкро в хорошее расположение духа.

Мегрэ снова зашел в бистро. Зал был пуст. Хозяин и его жена, миниатюрная, довольно привлекательная брюнетка, так и не успевшая за утро привести себя в порядок, сидели за стойкой и ели рагу; бутылки красного вина бросали алые блики на чистые стаканы.

— Уже вернулись? — спросил Фернан, утирая рот.

Комиссара здесь уже признали за своего. Сообщать, кто он такой, не было надобности.

— Вы хоть не очень мучили малышку? Она ведь не такая, как другие девушки, с ней нужно помягче. Еще пивка? Ирма, принеси свежего.

Хозяин поглядел в окно на бистро напротив.

— Бедняга Гассен от всего этого прямо-таки не в себе.

И то сказать — такое пережить.

— Он вернулся на баржу?

— Нет. Теперь он там. — Хозяин кивнул в сторону соседнего бистро. — Вот так и ходит из одного заведения в другое.

Хозяйка принесла ледяного пива, и Мегрэ пил его маленькими глотками.

— У его дочери бывали любовники?

— У малышки? Ну что вы! Да разве вы ее не видели?

Фернан это сказал таким тоном, словно ничего более удивительного, чем то, что Алина может завести роман, не слышал.

Как же старику удалось скрыть беременность своей дочери? Ведь для этого нужно было, по крайней мере, полгода не показываться здесь. А может, он просто держал ее в какой-нибудь деревушке, пока она не родила?

— Они много ходят?

— Круглый год.

— Матроса у них нет?

— Нет. Они одни. Алина управляется со штурвалом не хуже мужчины.

Перед глазами встала знакомая картина — северные каналы с ровными зелеными берегами, бесконечные ряды тополей, окаймляющих узкие водные дороги, затерянные среди полей ветхие шлюзы с поржавевшими воротами, домишки, спрятавшиеся от постороннего взгляда за кустами роз, утки, бултыхающиеся в струях воды у затворов.

И еще он видел, как час за часом, день за днем «Золотое руно» заглатывает серебряную ленту воды, пока не дойдет до какой-нибудь разгрузочной площадки; видел и Алину у штурвала, ребенка в люльке, конечно, тут же, на палубе, возле руля; и старика, растянувшегося на земле подле лошадей.

Глава 4

Когда на другое утро, в шесть часов, Мегрэ сошел с трамвая и направился к шлюзу, Эмиль Дюкро в фуражке речника, с тяжелой тростью в руке уже стоял на разгрузочной площадке.

Как и в предыдущие дни, весенний воздух парижского утра был по-детски свеж и радостен. Все вокруг — и люди, и вещи; бутылки молока у дверей, молочница в белом переднике, мясник у разделочного стола, грузовик, возвращающийся с Центрального рынка и роняющий на ходу листья капусты, — все говорило о радости жизни и умиротворенности.

О том же говорило и одно из окон высокого дома с позолоченным солнцем фасадом. Оно было открыто, и служанка Дюкро вытряхивала над улицей домашние тряпки. Позади нее, в полумраке, угадывалась фигура г-жи Дюкро с легким шарфом на голове, расхаживавшей взад и вперед по гостиной.

На третьем этаже жалюзи были еще закрыты, но не трудно было представить себе, как и там узенький луч солнца неспешно ползет по кровати, где, откинув голову на скрещенные руки с влажными от пота подмышками, спит Роза, томная любовница Дюкро.

А сам Дюкро, поднявшийся с рассветом, уже заканчивал разговор с хозяином одного из судов, которое было готово выйти из шлюза, чтобы скользнуть в Сену. Дюкро заметил Мегрэ и вынул из кармана массивные золотые часы.

— Я не ошибся. Вы очень на меня похожи.

Этим он, наверное, хотел сказать, что комиссар, как и сам Дюкро, принадлежал к числу людей, неизменно встающих с солнцем, чтобы направлять работу других.

— Извините, я сейчас.

Дюкро был очень широк в груди и казался чуть ли не квадратным: должно быть, торс у него был основательно забинтован. Тем не менее двигался он быстро, живо, и Мегрэ своими глазами видел, как он спрыгнул со стены шлюза на палубу баржи, которая находилась на метр с лишним ниже.

— Доброе утро, Моис. Тебе, случаем, не встречался где-нибудь повыше Шалифера «Орел-четыре»?

Ответа Дюкро недослушал. Как только ему сообщали все необходимое, он что-то бурчал в знак благодарности и обращался к следующему:

— А как там насчет аварии под Ревенским мостом?

На палубе «Золотого руна», возле штурвала, сидела Алина и, безучастно глядя в пространство, молола кофе.

Мегрэ не заметил, как перед ним с короткой трубкой в зубах вырос Дюкро.

— Начинаете кое в чем разбираться?

И движением подбородка показал, что имеет в виду происходящее на пристани и в шлюзе, а вовсе не покушение. Он был гораздо веселее, чем накануне, и казался не таким скрытным.

— Видите: тут от русла отходит рукав, ведущий к Сене.

А это вот — Марнский канал. А дальше, вон там, сама Марна. Она в этом месте не судоходна. Ну, и наконец, Верхняя Сена. По ней можно дойти до Бургундии, Луары, Лиона и Марселя. Все перевозки осуществляют две фирмы: «Генеральная компания» и «Компания каналов центра». А вот уже после шлюза в сторону Бельгии, Голландии, Саара — это все Дюкро!

В лучах восходящего солнца, заливавшего местность розовым светом, глаза его казались голубыми, лицо свежим и чистым.

— Все дома вокруг моего, включая и бистро, и ларьки, и танцульку, тоже принадлежат мне. А также вон те три крана и камнедробилка! И еще ремонтная верфь по ту сторону мостков.

Он упивался собой, он излучал радость.

— Говорят, все это стоит сорок миллионов, — заметил Мегрэ.

— Неплохо! Вас проинформировали с точностью до пяти миллионов. А скажите, удалось вашим инспекторам что-нибудь выяснить?

Последнюю фразу он произнес с нескрываемым торжеством. Мегрэ в самом деле отправил трех инспекторов разузнать в Шарантоне и других местах все, что удастся, о Дюкро, его семье и обо всех, кто так или иначе связан с разыгравшейся драмой.

Добыча, однако, оказалась ничтожно малой. В доме терпимости в Шарантоне подтвердили, что в тот вечер, когда было совершено покушение, Дюкро действительно был там. И вообще бывает часто. Обычно платит за выпивку, подтрунивает над женщинами, рассказывает всякие небылицы и часто уходит, ни на что больше не претендуя.

О Жане, его сыне, жители квартала почти ничего не знали. Он учится, мало бывает на людях, производит впечатление молодого человека из хорошей семьи и отличается слабым здоровьем.

— Кстати, — сказал Мегрэ, кивнув в сторону «Золотого руна», — насколько мне известно, в прошлом году ваш сын провел на этой барже три месяца?

На лице Дюкро не отразилось ничего, разве что он стал чуть серьезнее.

— Да.

— Он поправлялся после болезни?

— У него было сильное переутомление. Доктор предписал ему пожить в покое на свежем воздухе. А «Золотое руно» шло тогда в Эльзас.

Алина с кофейной мельницей спустилась в каюту, Дюкро ненадолго отошел, чтобы перемолвиться с крановщиком. Что они там говорили, Мегрэ не слышал.

Сведения о дочери Дюкро и его зяте носили самый банальный характер. Капитан Дешарм был сыном бухгалтера из Ле-Мана. Супруги жили в уютном новом домике в окрестностях Версаля, и каждое утро один денщик приводил ему коня, а другой прибирал квартиру.

— Вы теперь в Париж? — спросил Дюкро, снова подходя к Мегрэ. — Если хотите, пройдемся по набережной, это мой утренний моцион.

Он бросил взгляд на дом. Окна в мансарде были еще закрыты, занавески задернуты.

— Так я на тебя полагаюсь! — крикнул Дюкро шлюзовщику.

— Заметано, хозяин!

Тут судовладелец искоса взглянул на Мегрэ, как бы подчеркивая значение слова «хозяин» в устах своего служащего.

Теперь они шли вдоль Сены, где целые армады судов разворачивались, едва не перегораживая всю реку, и, скользя по виткам огромной спирали, выстраивались в караваны, готовые двинуться либо вверх, либо вниз по течению.

— Знаете, как я нажил состояние? Мне как-то пришло в голову, что, когда мои буксиры простаивали без дела, они могли бы поработать на меня самого. Я тут же купил вон там повыше песчаные и меловые карьеры, а потом стал покупать что попало, даже кирпичные заводы, лишь бы все это было у воды.

На ходу он пожал руку какому-то речнику, а тот ограничился негромким: «Привет, Мимиль».

Всю пристань Берси загромождали бочки, за которыми виднелись решетки винных складов.

— Все то шампанское привез сюда я. Послушай, Пьерро, это правда, что буксир Мюрье задел мостовую опору в Шато-Тьерри?

— Правда, хозяин.

— Если встретишь его, скажи, что поделом ему.

И Дюкро с улыбкой пошел дальше. На другом берегу вырисовывались громадные бетонные коробки центральных складов, и два грузовых судна, одно из Лондона, другое из Амстердама, придавали Парижу вид морского порта.

— Извините за нескромность, как вы собираетесь продолжать расследование?

Теперь настала очередь Мегрэ улыбнуться: прогулка, несомненно, преследовала единственную цель — подвести его к этому вопросу. Дюкро это понял. Он почувствовал, что комиссар читает его мысли, и в свою очередь слегка усмехнулся, словно посмеиваясь над собственной наивностью.

— Вы же видите — вот так, — ответил Мегрэ, безмятежно шествуя дальше, но слегка ускорил шаг.

Метров четыреста он прошел молча, глядя на железные конструкции Аустерлицкого моста, вздымавшегося на фоне настоящего фейерверка, в котором угадывались переливающиеся голубыми и розовыми бликами башни Нотр-Дам.

— Эй, Ваше, твой брат потерпел аварию в Лазенкуре.

Он велел тебе передать, что крестины откладываются.

И Дюкро размеренным шагом пошел дальше. Потом, искоса взглянув на Мегрэ, грубо, без обиняков спросил:

— Сколько получает человек вашего ранга?

— Не так уж много.

— Тысяч шестьдесят?

— Значительно меньше.

Дюкро нахмурился, еще раз взглянул на своего спутника, но на сей раз скорее с удивлением, чем с любопытством.

— А что вы думаете о моей жене? Считаете, что из-за меня она несчастна?

— По правде говоря, нет. Вы или другой — какая разница! Она из тех женщин, что всегда остаются в тени и находят повод для страданий, как бы ни сложилась их судьба.

Очко в пользу Мегрэ: слова прямо-таки ошеломили Дюкро.

— Скучная, вздорная, вульгарная женщина, — тяжело вздохнул он, — вся в мать: старуха живет тут поблизости, и вечно у нее глаза на мокром месте. Кстати, посмотрите, вон еще моя камнедробилка, самая мощная во всем Париже. Так какую вы, в общем, разрабатываете версию?

— Все.

Они шли все дальше под плеск воды и шум набережной. В утреннем воздухе пахло свежей влагой и смолой.

Временами им приходилось то обходить кран, то пропускать грузовик.

— Вы побывали на «Золотом руне»?

Прежде чем задать этот вопрос, Дюкро долго колебался, гораздо дольше, чем перед предыдущим, и тут же притворился, будто внимательно следит за маневрами каравана судов на Сене. К тому же вопрос вообще не имел смысла: еще из окна дома он видел, как Мегрэ поднимался на баржу.

Ответ комиссара был краток:

— Очень странная молодая мамаша.

Эффект от фразы оказался более чем внушительным.

Дюкро замер на месте; коротконогий, с толстой шеей, он казался быком, который вот-вот бросится в атаку.

— Кто вам это сказал?

— Никто. Я сам видел.

— Ну и что? — спросил Дюкро, лишь бы не молчать, и, насупившись, заложил руки за спину.

— А ничего.

— Что она сама вам рассказала?

— Что вы хотели к ней зайти.

— Это все?

— Еще, что она вам не открыла. Вы как будто уверяли меня, что старик Гассен вам приятель? А мне думается, Дюкро…

Но Дюкро нетерпеливо буркнул:

— Вот кретин! Если бы я вас не остановил, эта бочка угодила бы вам прямехонько по ногам!

И, повернувшись к рабочему, который перекатывал бочки, Дюкро заорал:

— Ты что, повнимательней не можешь быть, болван?

Потом спокойно выбил трубку о каблук.

— Держу пари, вы вбили себе в голову, что ребенок от меня… Сознавайтесь! Вам ведь уже наговорили, что я ни одной юбки не пропускаю. Так вот, комиссар, на сей раз вы ошибаетесь.

Дюкро говорил непривычно мягко: что-то в нем заметно изменилось, и он казался теперь не таким жестким и самоуверенным. С него как бы слетела спесь собственника, показывающего свои владения.