Глава 3

Когда кто-нибудь умилялся смирению, с которым бедняки, больные, калеки и тысячи других обездоленных безропотно влачат свое беспросветное существование в тисках большого города, Мегрэ пожимал плечами.

Опыт давно убедил его, что человеческое существо может приспособиться к любой дыре, стоит ему наполнить ее своим теплом, запахами, привычками.

Он сидел в скрипучем плетеном кресле в тесной — два с половиной на три метра — комнатке консьержки.

Потолок низко нависал над головой. Стеклянная без занавесок дверь вела в неосвещенный подъезд, где лампы зажигались только в тот момент, когда жильцы входили или выходили из дому. В комнатке стояла кровать с красной периной, на столе — обглоданная свиная ножка с застывшим салом, крошки хлеба на темной клеенке, нож и немного красного вина на дне стакана.

Консьержка, госпожа С-вашего-позволения, сидела на стуле, скособочившись из-за хронического прострела, щека ее, казалось, приросла к плечу. Грязно-розовая вата торчала клоками из-под черного платка, обматывающего шею.

— Нет, господин комиссар… С вашего позволения, я уж в это кресло не сяду… Это кресло моего покойного мужа, и, хотя мне немало лет и забот у меня тоже немало, я не позволю себе сесть в это кресло!

В затхлом воздухе пахло кошками. Кот мурлыкал у печки. Электрическая лампочка, заросшая двадцатилетним слоем пыли, освещала комнату красноватым светом. Было жарко. Дождь громко барабанил по железной крыше, время от времени слышался шум стремительно проносившегося по шоссе автомобиля, грохот грузовика и скрежет трамвая.

— Как я вам уже сказала, эта бедная дама была, с вашего позволения, владелицей нашего дома… Жюльетта Буанэ — она носила фамилию покойного супруга… И если я говорю «бедная дама», господин комиссар, то только от хорошего воспитания, потому что это была сущая мерзавка, да будет ей земля пухом… Создатель еще был к нам милостив и почти лишил ее ног в последнее время… Не подумайте, что я такая уж ведьма или желаю зла ближнему, но, пока она могла ходить, как все, нам никакой жизни не было…

Только что, наводя справки в комиссариате полиции Бур-ла-Рене, Мегрэ с удивлением узнал, что покойнице не было и шестидесяти лет. Опухшее лицо и выпученные глаза делали ее много старше, несмотря на крашеные волосы.

«…Жюльетта-Мария-Жанна-Леонтина Казенов, вдова Буанэ, 59 лет, родившаяся в Фонтене-ле-Конте в Вандее, не имеющая профессии…»

Свернутая набок шея, острый пучок на макушке, черный шерстяной платок, завязанный накрест на тощей груди, — до чего же, верно, уродлива эта старческая грудь! Госпожа С-вашего-позволения перебирала свой запас сплетен с тем же упоением, с каким незадолго до того обсасывала свиную ножку. Время от времени она бросала взгляд на застекленную дверь.

— Как видите, в доме все спокойно… Обычно в этот час почти все жильцы уже у себя.

— С какого времени госпожа Буанэ владела этим домом?

— Да, наверно, всегда… Муж ее имел строительную контору и построил немало домов в Бур-ла-Рене. Он помер молодым, ему не было и пятидесяти, да, впрочем, для бедняги оно и лучше было… После его смерти она поселилась здесь, тому уж лет пятнадцать… В ту пору, с вашего позволения, она была точно такая же, как сейчас, только тогда она ходила и поедом ела и меня, и всех жильцов… Не дай Бог, если ей попадалась на лестнице кошка или собака… А если кто-нибудь набирался смелости просить ее о ремонте… Да что там! В нашем доме провели электричество позже, чем во всей округе…

С лестницы доносились шаги, на втором этаже хныкал ребенок.

— Это у госпожи Бурникель, — пояснила госпожа С-вашего-позволения. — Ее муж коммивояжер. У него малолитражная машина. Сейчас он наверняка разъезжает по Юго-Западу. Его по три месяца дома не бывает. У них уже четверо детей, ждут пятого. Из-за детской коляски разгорелся тут целый сыр-бор. Госпожа Буанэ, упокой, Господи, ее душу, не разрешала оставлять коляску в подъезде, и им приходилось дважды в день таскать ее вверх и вниз… Вон как раз их нянька выносит помойное ведро…

Вспыхнул свет, и они увидели, как прошла девушка в белом переднике. Она шла, откинувшись назад, держа обеими руками тяжелый бак с мусором.

— О чем это я говорила?.. Ах да!.. Не хотите ли стаканчик вина, господин комиссар?.. Ну да, у меня осталась еще одна славная бутылочка, которую принес мне господин Бурникель, он ведь агент по продаже вин…

Лет двенадцать тому назад сестра госпожи Буанэ, тоже вдова, померла в Фонтене, и госпожа Буанэ выписала сюда ее троих детей — двух девочек и мальчика. Весь квартал дивился такой ее щедрости… Она тогда занимала весь шестой этаж целиком… Племянник, месье Жерар, первым ушел из дома. Он стал солдатом, только бы не жить с теткой. Потом он женился… Живет в Париже недалеко от площади Бастилии. Сюда заглядывает редко… По-моему, дела у него идут неважно.

— Вы видели его в последнее время?

— Большей частью он дожидался на улице, когда выйдет сестра… Парень он не гордый, к тому же жена его ждет прибавления семейства. На прошлой неделе он приходил сюда и даже поднялся наверх… Я думаю, ему нужны были деньги. Вышел он невеселым… Чтобы выудить денежки у тетки, надо, с вашего позволения, немало потрудиться… Ваше здоровье!

Она быстро обернулась и уставилась на дверь. Свет не зажегся, послышался легкий шорох. Госпожа С-вашего-позволения встала и резко распахнула дверь. Они увидели удаляющуюся девичью фигуру.

— Все-то она бродит по лестницам, эта мадемуазель Нуши!.. Ну что ты с ней поделаешь!

Консьержка, охая, уселась на свое место.

— Нелегко это — тащить на своем горбу такой большой дом… Взять хоть этих жильцов с шестого этажа, они как раз были соседями хозяйки… О чем, бишь, я говорила? Ах да… Так, значит, месье Жерар ушел в армию. А потом и младшая из племянниц, Берта, которая тоже не ладила с теткой, ушла из дома и работает продавщицей в универсальном магазине. Вот старуха и воспользовалась этим и сдала половину квартиры венграм Сивеши… У них две дочери — Нуши и Почи…

Почи — толстуха, разгуливает чуть не полуголая. Да и Нуши, надо сказать, хотя ей всего шестнадцать, ведет себя немногим лучше… Вечерами вечно таскается по углам или вертится в подъезде…

Лучше всего не прерывать консьержку и попытаться понять смысл ее слов. Итак, на втором этаже — семейство Бурникель, четверо детей. Хозяин уехал, есть служанка, ожидают еще одного младенца.

На шестом — семья Сивеши. Утром Мегрэ уже видел одну ее представительницу — толстую бесстыдницу Почи, а только что промелькнула и худышка Нуши.

— …И мать им не перечит… Что вы хотите, у этих людей совсем другие понятия… Вот хоть к примеру… Не далее как на прошлой неделе разношу я почту… Стучусь. Кричат: «Войдите!» Я, ничего не подозревая, вхожу, и что же я вижу? Госпожа Сивеши сидит в чем мать родила, курит себе сигарету и смотрит на меня без малейшего стыда… И это при обеих дочерях!..

— А что за профессия у этого Сивеши?

— Уж какая там, с вашего позволения, профессия.

Таскается без дела туда-сюда, вечно у него под мышкой книги… И за провизией тоже он ходит. За два квартала у него не плачено, но его ничуть не смущает, что к нему явится судебный исполнитель. Можно подумать, это его развлекает… А вот милейший господин Лелу — месье Гастон, как я его называю, — совсем не таков… Он торгует велосипедами. Очень достойный молодой человек, когда-то он продавал газеты и немало приложил усилий, чтобы открыть собственное дело. В конце месяца ему всегда трудно, и тогда, клянусь вам, ему совестно смотреть людям в глаза, даже мне, хотя я уж… Он всего три месяца женат, и, чтобы сэкономить на квартире, они спят в чулане за лавкой, там, где сложены шины и колеса… Постойте, наверняка эта мерзавка Нуши опять…

Мегрэ встал и открыл дверь, за которой в потемках смутно различил лицо молоденькой венгерки с большими темными глазами и вызывающе красным ртом.

— Вам что-нибудь нужно? — спросил он.

Она ответила без тени смущения:

— Хотелось взглянуть, какой вы… Мне сказали, что знаменитый комиссар Мегрэ…

Она смотрела ему прямо в глаза. Она была худая и узкобедрая, но грудь у нее уже была вполне развита, и облегающая кофта дерзко подчеркивала это.

— Ну что ж, теперь вы меня видели и…

— А разве вы не будете меня допрашивать?

— Вы хотите мне что-нибудь сообщить?

— Может быть…

Госпожа С-вашего-позволения с негодующим видом вздохнула и покачала головой, насколько прострел позволял ей это.

— Войдите… Что же вы хотели сказать?

В комнате консьержки девчонка чувствовала себя как дома. По ее торжествующему виду можно было подумать, будто она побилась об заклад, что сумеет завязать разговор с комиссаром.

— Я хотела рассказать вам о господине Дандюране…

— Кто это? — повернулся Мегрэ к консьержке.

Возмущенная самим присутствием Нуши, консьержка сказала:

— Не знаю, что она вам собирается наплести, но этим девчонкам, с вашего позволения, соврать — что плюнуть… Господин Дандюран — бывший адвокат, очень приличный, степенный, спокойный жилец и вообще… Он уже который год занимает пятый этаж… Столуется не дома. Никто к нему не ходит… Да он и сам скоро появится.

— Ну так вот, — деловито сообщила Нуши, — господин Дандюран просто старый кобель… Каждый раз, как я спускаюсь, он стоит за своей дверью… Несколько раз он шел за мной по улице… А в прошлом месяце, когда я проходила мимо его квартиры, он стал знаками зазывать меня к себе…

Госпожа С-вашего-позволения воздела руки к небу, словно говоря: «Подумать только, какие мерзости приходится слушать!»

— В понедельник я из любопытства зашла к нему, и он стал показывать мне свою коллекцию открыток. Клянусь вам, сроду я таких гнусностей не видела. Он сказал, что, если время от времени я буду его навещать, он даст мне…

— Не верьте ей, господин комиссар…

— Даю слово, что это правда… Я тут же все рассказала Почи, и она тоже пошла посмотреть открытки. Он и ей стал предлагать то же самое…

Что же он ей предложил?

— Как и мне, часы с браслетом… Не иначе, у него их целый склад… А теперь я еще вот что расскажу. Однажды ночью, когда мне не спалось, я услышала какой-то шум на площадке… Я встала и подошла к двери…

Посмотрела в замочную скважину и увидела его…

— Простите, — прервал Мегрэ. — На лестнице горел свет?

Он почувствовал, что она колеблется, слегка растерялась.

— Нет, — произнесла она наконец, — но ночь была лунная.

— Разве луна может освещать лестницу?

— Да, через слуховое окошко, как раз над площадкой…

Это была правда, Мегрэ вспомнил про окошечко. Но почему же она вдруг заколебалась?

— Благодарю вас, мадемуазель… Можете идти домой.

Ваши родители, наверно, беспокоятся…

— Они с сестрой пошли в кино.

На лице у нее было написано разочарование. Уж не рассчитывала ли она, что Мегрэ поднимется с ней?

— Вы больше ни о чем не хотите меня спросить?

— Нет… До свидания.

— Это верно, что Сесиль умерла?

Он не ответил и притворил за ней дверь.

— Ну и срам, с вашего позволения, — вздохнула консьержка. — Еще стаканчик, господин комиссар. Того и гляди, она начнет принимать мужчин у себя дома, когда нет родителей… Вы заметили, как она на вас поглядывала?.. Я просто краснела за весь женский пол…

С улицы по-прежнему доносился грохот грузовиков и легковых машин. Мегрэ снова уселся в плетеное кресло, затрещавшее под его тяжестью. Консьержка подбросила угля в печку и тоже села, кот вскочил к ней на колени. Стало жарко. Казалось, автомобили и грузовики проносятся где-то в чужом, далеком мире, словно на другой планете, и живым остался только этот ставший таким привычным дом. Над кроватью консьержки висела резиновая груша, с помощью которой открывалась входная дверь.

— Без вашего ведома в дом никто не может войти, верно?

— Да это невозможно: ключей ведь нет.

— А через лавки?

— Внутренние двери, ведущие из лавок в дом, забиты. Госпожа Буанэ очень боялась воров…

— Вы сказали, что она уже многие месяцы не выходила из дому?

— Видите ли, она была не совсем недвижима. Она передвигалась по квартире, опираясь на палку. Иногда она даже выползала на площадку, чтобы следить за жильцами или проверить, хорошо ли я делаю уборку…

Не услышишь, как она появится. Прямо крадется в своих войлочных туфлях и даже на палку нацепила резиновый наконечник.

— У нее бывало много народу?

— Никого… Вот разве что ее племянник, месье Жерар, иногда заходил. Племянница, мадемуазель Берта, и носа к тетке не казала. Сдается мне, с вашего позволения, что она завела дружка. Как-то в воскресенье, идя на кладбище, я ее встретила с очень видным мужчиной лет тридцати, и я сразу подумала, что он человек женатый… Только вот не разглядела, есть ли у него кольцо…

— Словом, госпожа Буанэ жила совершенно одна с Сесилью?

— Бедная девушка! Такая обходительная, такая преданная! Тетка обращалась с ней как с прислугой, а она никогда не жаловалась. Вот уж эта сроду не бегала за мужчинами. Слабенькая, здоровье никудышное, что-то с желудком, а ведь ей приходилось выносить мусор с шестого этажа и таскать наверх уголь…

— А деньги в банк относила Сесиль?

— В какой банк?

— Когда госпожа Буанэ получала квартирную плату с жильцов…

— Да ни за какие блага на свете она не стала бы помещать в банк свои деньги… Она никому не доверяла!..

Помню, вначале господин Бурникель хотел заплатить чеком, так она возмутилась: «Это еще что за новости!

Передайте этому господину, что я принимаю только наличные!» Господин Бурникель заупрямился… Две недели они препирались, и в конце концов ему пришлось уступить… Еще стаканчик вина, господин комиссар? Я вовсе не так часто пью, с вашего позволения, но ради такого случая…

Затрещал звонок над кроватью. Она встала и, перегнувшись над постелью, сжала резиновую грушу, говоря:

— Это господин Дезеглиз, жилец с третьего этажа, дверь налево. Он кондуктор автобуса, и каждую неделю его рабочие часы меняются…

И действительно, они увидели, как прошел мужчина в форменной фуражке кондуктора.

— На том же этаже живет незамужняя учительница музыки, мадемуазель Поко. Каждый час к ней приходят ученицы, и, когда на улице дождь, можете себе представить, какая грязь на лестнице… На четвертом этаже никто не живет… Вы, верно, заметили объявление на парадном.

Прежних жильцов пришлось выселить: они задолжали за полгода. Между прочим, это были очень воспитанные люди и меня не забывали… Что поделаешь!.. Не всегда деньги водятся у хороших людей. Странно, что господин Дандюран еще не вернулся… Нет, подумать только, какие мерзости плела тут про него эта негодница… Такие испорченные девчонки, как она, не постесняются засадить человека в тюрьму ради того только, чтобы покрасоваться перед людьми!.. Вы заметили, как она вам глазки строила? Это вам, человеку в годах, женатому, да еще официальному лицу… Уж я-то в этом смыслю, мой муж тоже был служащим… на железной дороге… А вот и господин Дандюран…

Она встала и снова наклонилась, чтобы сжать рукой грушу. В коридоре и на лестнице вспыхнул свет. Послышалось глухое щелканье закрываемого зонта и старательное шарканье подошв о коврик.

— Да, уж этот лестницы не запачкает…

Сухое покашливание. Медленные, размеренные шаги.

Дверь в комнату приоткрывается.

— Нет ли почты для меня, госпожа Бенуа?

— Сегодня ничего, с вашего позволения, господин Дандюран…

Это был пожилой человек с землистым цветом лица, седоватый, одетый во все черное, с мокрым зонтом в руках. Он взглянул на комиссара, который сдвинул брови, силясь вспомнить, где он видел это лицо.

Однако, когда говорили о Дандюране, его фамилия ничего не сказала Мегрэ. А между тем он был уверен, что знает этого человека. Мегрэ напрягал память. Где же?..

— Комиссар Мегрэ, если не ошибаюсь? — спокойно произнес жилец, все еще стоя в дверях. — Представьте, господин комиссар, я только что заходил к вам. Я понимаю, что время сейчас неурочное, но мне стало известно, что произошло…

Внезапно в уме Мегрэ всплыло имя… Месье Шарль…

У него появилась уверенность, что между этим именем и стоящим перед ним человеком существовала связь. Что же все-таки оно ему напоминает? Маленькое кафе со своими обычными посетителями…

— Вы хотите сообщить мне что-то срочное?

— Как вам сказать… Я подумал… Не подниметесь ли вы ко мне ненадолго? Вы позволите, госпожа Бенуа?

Простите, что заставляю вас взбираться на пятый этаж, господин комиссар. Только что на набережной Орфевр я узнал, что бедная мадемуазель Сесиль… Признаюсь, я был потрясен…

Мегрэ встал и вышел вслед за Дандюраном на лестницу.

— Я увидел, что вы как будто узнаете меня, но не можете вспомнить. Пойдемте немного быстрее, а то свет сейчас погаснет…

Он нащупал в кармане ключ и вложил его в замочную скважину. Мегрэ поднял голову и в темноте различил силуэт Нуши, наклонившейся над перилами. Через мгновение смачный плевок шлепнулся на площадку у их ног.

Господин Дандюран зябко ежился. Он носил пальто, еще более толстое и тяжелое, чем у Мегрэ, и закутывал шею шерстяным шарфом. Весь он был какой-то бесцветный, облезлый, типичный старый холостяк, и в квартире его тоже все дышало одинокой старостью, остывшей трубкой и сомнительной чистоты бельем.

— Одну минуточку, если позволите. Я зажгу свет.

Комната — типичный кабинет адвоката или дельца.

Темная мебель, черные книжные шкафы, битком набитые юридической литературой, на столах груды зеленых папок, журналов и досье.

— Вы, конечно, курите?

На письменном столе у него было аккуратно разложено с десяток трубок, одну из которых хозяин набил, задернув предварительно штору на окне.

— Вы все еще не узнаете меня? Мы встречались, правда, всего дважды: один раз в кафе Альбера на улице Бланш…

— Знаю, месье Шарль…

— Другой раз…

— В моем кабинете на набережной Орфевр, восемь лет назад, когда мне понадобились от вас кое-какие объяснения… Нужно признаться, что у вас на все был готов ответ…

Холодная, ледяная улыбка на холодном бледном лице, на котором только мясистый нос выделялся розовым пятном.

— Присядьте… Сегодня утром меня не было дома…

— Разрешите узнать, где вы находились?

— Сейчас, когда я уже в курсе дела, я понимаю, что это обернется против меня. А между тем у меня вошло в привычку ходить во Дворец правосудия… Причуда старого адвоката… С тех пор как…

— С тех пор как вас исключили из адвокатского сословия Фонтене-ле-Конта…

Он неопределенно повел рукой, как бы говоря: «Верно, но какое это имеет значение…»

Вслух бывший провинциальный стряпчий продолжал:

— Большую часть времени я провожу во Дворце правосудия. Не далее как сегодня там в Тринадцатой палате слушалось любопытное дело… Дело о вымогательстве в одной семье. И мэтр Бонифас, который защищал зятя…

Господин Дандюран, в прошлом мэтр Дандюран, живший прежде в одном из самых старинных особняков в Фонтене, имел неприятную привычку хрустеть суставами пальцев.

— Если вам все равно, оставьте, пожалуйста, в покое свои пальцы и скажите, зачем вы явились в мой кабинет, — со вздохом проговорил Мегрэ, разжигая потухшую трубку.

— Извините… Когда сегодня утром около восьми часов я вышел из дому, я не знал о том, что произошло на шестом этаже… И только в четыре часа во Дворце правосудия один приятель сообщил мне…

— Об убийстве госпожи Жюльетты Буанэ, урожденной Казенов, родом из того же Фонтене-ле-Конта, что и вы.

— Совершенно точно, господин комиссар… Я вернулся сюда, но вас здесь не было. Я предпочел ничего не говорить полицейскому, охранявшему вход в квартиру. Я сел в трамвай, надеясь увидеть вас на набережной Орфевр. Вероятно, мы разминулись. Комиссар Кассье, который меня знает…

— Начальник полиции нравов действительно не может не знать месье Шарля…

Собеседник продолжал, словно не слышал реплики:

— Комиссар Кассье рассказал мне о Сесили и о…

Мегрэ встал и на цыпочках прошел через переднюю, дверь в которую оставалась открытой. Когда он резко рванул входную дверь, Нуши, подсматривавшая в замочную скважину, чуть не упала на него. Увертливая, как угорь, она тотчас выпрямилась и бросилась вверх по лестнице.

— Итак, вы говорили…

— Тогда я решил, что успею пообедать. Потом я довольно долго ждал трамвая на площади Сен-Мишель, и вот я дома… Я знал, что найду вас здесь… Я вам хотел сообщить, что прошлой ночью, между двенадцатью и часом, я находился в квартире госпожи Буанэ, моей приятельницы и в некотором роде клиентки…

Он хрустнул пальцами, но тут же спохватился:

— Простите, пожалуйста, старая привычка…

Глава 4

Был одиннадцатый час вечера. Госпожа Мегрэ сидела перед зеркальным шкафом около приготовленной на ночь двуспальной кровати и закручивала волосы на бигуди. Бульвар Ришар-Ленуар был пустынен. Блестевшее от дождя шоссе за Орлеанской заставой тоже было пустынно, но время от времени стремительно проносились одна за другой машины, выбрасывая перед собой сноп мертвенно-белых лучей.

Свет пролетавших фар почти не касался дома госпожи Буанэ, несоразмерно высокого и узкого, казавшегося еще уродливее оттого, что по соседству не стояли другие дома и его оголенные бока были словно обрублены.

В бакалейной госпожи Пьешо все еще горел свет, хозяйка, экономя уголь, сидела в лавке перед печкой. По другую сторону от подъезда дома, в велосипедном магазине, было темно, но за витриной видна была приоткрытая в заднее помещение дверь, а за ней кровать и молодой человек с сапожной щеткой и ботинком в руках…

Семья Сивеши отправилась в кино. Консьержка не хотела ложиться до ухода Мегрэ и, чтобы не заснуть, допивала бутылку красного вина, беседуя о событиях Дня со своим котом.

А на другом конце Парижа, в Институте судебной экспертизы, в огромном холодильном шкафу застыли в неподвижности два тела…

Квартира Дандюрана, как видно, никогда не проветривалась, и все ее запахи образовывали какую-то отвратительную удушливую смесь, которая пропитывала одежду и даже на улице долго преследовала вас. Мегрэ курил, выпуская густые клубы дыма, и старался не смотреть в лицо собеседнику.

— Скажите-ка, господин Дандюран… Если я не ошибаюсь, вам пришлось оставить Фонтене из-за нарушения кодекса нравов? Так… Хотя это было давно, но несколько недель назад о вас вспоминали в криминальной полиции. Вы тогда получили два года тюрьмы…