Глава 7

Такое, наверное, творится в начале революций, когда никто еще точно не знает, что должно произойти: особенного не происходит ничего, ничего не ведающий прохожий не видит ничего противоестественного и тем не менее чувствует, как на него давит эта тоска, гнетущая город. Более того, начнешь искать явные признаки, увидишь на некоторых улицах людей, которых встретить здесь не ожидаешь. Или оказывается слишком много ничем не занятых прохожих, которые должны бы были находиться в мастерских или конторах или же, наоборот: оказывается, что работают те, кому в это время работать не положено. И разве машины едут по улицам в том же самом направлении, что и всегда? Ощущение это так неуловимо, что его трудно точно охарактеризовать — такое бывает, когда возвращаешься домой, но тебе кажется, что кто-то в твое отсутствие приходил, брал в руки какие-то вещи, даже, может быть, одну, но вот какую — не определить. Да, что-то из серии того раздражающего беспокойства, которое угадывается в походке людей на улицах, в том, как они смотрят, думая, что с кем случится, ожидая всего, чего угодно: потрясающего взрыва или просто треска бьющихся стекол, оружейной пальбы или прокламаций на стенах, и каждый в конце концов уже хочет, чтобы произошло «все, что угодно», но быстро, для того чтобы прекратилось это ожидание.

В понедельник утром, около десяти часов, Кэли Джон появился в Тусоне, куда его привез Майлз Дженкинс. Он вышел из машины в нескольких метрах от «Пионера Запада», и его глазам предстал другой город. Например, прежде чем войти в бар, Кэли Джон бросал взгляд на большие магазины, до Энди Спенсера принадлежавшие Майку О'Харе. Магазины были открыты. И хотя в этот час на улицах должно было быть почти пустынно, перед витринами прохаживались люди, делая вид, что привела их сюда простая случайность.

Простая деталь: мужчин было больше, чем женщин, и некоторые из них подолгу задерживались, например, перед витриной платьев или выставкой женской обуви.

Люди стояли в таких местах, которые можно было бы назвать стратегическими точками, например между двумя банками, делать им там было вроде нечего, и тем не менее они стояли там и чего-то ждали.

На небе — ни облачка. Следов вчерашнего дождя как не бывало. Солнце уже нагрело воздух, и большинство мужчин были без пиджаков, а рубашки их сияли, как фосфоресцирующие пятна.

Не потому ли, что столько людей только и делали, что глазели на улицу, где остановился Джон, он тоже на минуту задержался на углу. Прямо напротив того места, где он стоял, некогда поднялись ввысь первые дома, построенные О'Харой, — нечто вроде ангара из необожженного кирпича с плохо читаемой вывеской наверху:

О'Хара и Виллер Главная контора Чего только там не продавали! Самые неожиданные товары громоздились на пыльных полках — от мешков с зерном и солью до шахтерских инструментов, одежды для работы в шахтах и на ранчо. Были там и стремена, и табак, и ружья, и револьверы, кухонная утварь и целые полки фаянсовой посуды — все это вперемешку, в беспорядке, может быть и нарочитом, потому что возникало желание во всем этом порыться.

В самой глубине здания за стеклянной перегородкой бородатенький служащий притулился на высоченном табурете перед черной конторкой, и дети просились пойти посмотреть на него как на достопримечательность, потому что у конторщика была привычка отирать перо о свою бороденку, которая от этого становилась фиолетовой.

Кэли Джон вошел наконец в бар, где напряжение чувствовалось сильнее, чем снаружи. Все обратили на него взгляды, но смотрели все по-разному.

Посетителей в баре было больше, чем обычно в это время. Большинство стояло; среди них были и те, кто пришел сюда не пропустить рюмку-другую, а по какой-то другой причине.

То один, то другой или несколько человек сразу подходили к находящейся в глубине бара двери, и отнюдь не затем, чтобы отправиться к парикмахеру или в туалет, — все они направлялись к брокеру.

Комната была довольно просторная; хорошие кресла, выстроенные в ряд, как в театре, эстрада, занимавшая всю стену, черные доски с бесконечным множеством граф, в которые две хорошенькие девушки прилежно вписывали цифры, которые заменяли только что стертые. Бесконечная бумажная лента бежала из телеграфного аппарата, который стрекотал, безостановочно принося в Тусон курс Уолл-стрит, который конторщики выписывали на черной доске.

Сегодня, казалось, этим никто не занимался. В маленькой конторе, куда дверь оставалась незапертой, Джексон, агент по обмену ценных бумаг, склонился над телефоном. Именно на него поглядывало большинство присутствующих, и временами он делал им какие-то знаки, рекомендуя не терять терпения.

— Энди Спенсер уехал… — сказал кто-то Кэли Джону.

Атмосфера, насыщенная ожиданием паники, настолько заняла все его внимание, что он вряд ли мог припомнить, кто это был.

Только случай привел сегодня Кэли Джона в город. Поднялся он очень рано и оделся, как одевался каждый день; он сел на лошадь, чтобы поехать осмотреть скот, как привык проделывать каждое утро до того дня, когда появился баул Роналда Фелпса и смутил его спокойствие.

К Кэли Джону присоединился Гонзалес, и они поскакали стремя в стремя.

Вернулся ковбой, по всей видимости, ночью, наверняка пьяный, как обычно случалось по воскресеньям, и это можно было угадать по желтизне его лица.

— Китаец исчез… — объявил он.

— Знаю.

— Мне это странно. Не понимаю, как я справлюсь. Если только вы мне оставите Дженкинса…

Хотя на ранчо теперь было всего пять десятков голов скота, Тонзалес считал себя скорее управляющим, чем ковбоем, и отлынивал от тяжелой работы.

— Посмотрим, — иронически ответил Кэли Джон.

Лошади следовали шагом к подножию горы, и, пока они ехали, слово «управляющий» как бы проскользнуло вместе с образом Гонзалеса в мыслях Кэли Джона.

Затем слово осталось, а образ сменился, уступив место другому этакому вечно пьяному великану с бычьей шеей, который действительно работал у них управляющим за два года до того, как появился мексиканец, и которого пришлось выставлять вон с помощью кулаков.

До Патрика был и еще один молодец — преданный, вечно хныкающий малый с крикливой и далеко не худенькой женой, которая каждый год награждала его младенцем, а дважды — близнецами.

Его долго не выгоняли, хотя авторитетом он на ранчо не пользовался.

Правда, несмотря на свою вечную беременность, за него заступалась жена, и ее часто можно было видеть во дворе, где она, уперев руки в бока, воевала с двумя-тремя ковбоями.

Плитчард. Так его звали. Он воплотил свою мечту, обосновавшись на бензоколонке по дороге к Фениксу.

И так, переходя от Гонзалеса к Патрику, от Патрика к Плитчарду, Кэли Джон добрался до времен Энди и уперся в соотечественника Гонзалеса, служившего у них тогда управляющим. Тот был худ, и на лице у него была написана скрытность. В отличие от других он был очень молод. Года двадцать три, не больше.

Его однажды привез из города Энди Спенсер, и не как управляющего — на ранчо их тогда было двое, — а как ковбоя. Он был жалким, каким-то потертым, вечно у него что-то болело. Такие, как он, бродили дюжинами в окрестностях: уйдя с шахты или из какого-нибудь другого места, они таскались верхом на своих клячах от ранчо к ранчо.

Каждую неделю брали на работу новых, старые уходили, часто не сказав при этом ни слова, некоторых даже не знали, как зовут. В те времена на ранчо было больше тысячи голов скота, Матильда еще не утруждала себя разведением кур, как на родительской ферме, и нужно было нанимать человека, чтобы заниматься только собаками — так их было много.

Парня этого звали Алоиз Риалес. Джон вспомнил его имя, так как парень утверждал, что происходит из благородной испанской семьи, над ним еще из-за этого насмехались, а много позже Джон услышал про некоего дона Риалеса, который мог и не иметь никакого отношения к семье Алоиза.

Откуда Риалес приехал, никто не спрашивал — этот вопрос никогда не задавали ни в шахтах, ни на ранчо.

Жил он в Мексике и в Сан-Франциско. Был образован, несколько кривляясь, говорил по-английски, которому, наверное, выучился в школе.

Мало-помалу, незаметно, тихой сапой перешел из ковбоев в управляющие.

И тут он повел себя по отношению к людям, которые его не любили, жестко и властно.

Почему при воспоминании о Риалесе у Кэли Джона возникло впечатление, что это связано с одной фразой, которую сестра произнесла накануне? Он никак не мог вспомнить, что это была за фраза. Он искал ее, припоминая их разговор по деталям. Тем не менее он мог поклясться, что Матильда не произнесла ни имени Алоиза Риалеса, ни слова «управляющий».

Он думал о другом, но никак не мог отделаться от этих воспоминаний так бывает, когда упорно ищешь забытое имя.

Накануне вечером он поклялся провести весь день на ранчо за своими обычными занятиями: во-первых, для того, чтобы вернуть себе самообладание, а во-вторых, потому, что от его последней поездки в город у него сохранился горький привкус. Когда он вернулся в девять утра к завтраку, именно Матильда, против всякого ожидания, спросила:

— Ты не едешь в Тусон?

— Зачем?

Он старался вести себя как можно естественнее, пытался придать себе вид человека, которого ничего особенно не занимает.

— Думаю, тебе стоит туда съездить.

Не предполагала ли она, что день, проведенный в бездействии и без новостей, покажется ему длинным и тягостным? Или у нее была какая-нибудь задняя мысль? Теперь, после вчерашнего дня, он смотрел на нее со смешанным чувством доверия и сомнения, подозревая, что она кое о чем умалчивает и скрыто прибирает его к рукам.

— Майлз Дженкинс понадобится на ранчо, чтобы заменить китайца…

— Уверена, что Ганзалес прекрасно справится и один.

Имя Юнзалеса заставило его снова вспомнить об Алоизе Риалесе.

— Кстати, Матильда, помнишь ли ты последнего управляющего, который был во времена Энди?

— Алоиз?

— Да… Представляешь, с утра все вспоминал, когда же он уехал.

Думал, что помню это время до мельчайших подробностей, а вот про управляющего вылетело из головы.

— Странно, — произнесла она.

— Почему?

— Именно потому, что сегодня утром я тоже думала о нем.

Вдруг он понял, какая была связь между Риалесом и их давешним разговором — он искал ее уже час, но сестре надо было только сказать то, что она сказала. «Представь, что в какой-то момент один из ковбоев говорит Энди: „Поеду и снова поставлю загородку на тропе койотов“.

Именно это сказала Матильда.

Но по логике вещей не ковбой должен был обращаться к Спенсеру, а скорее управляющий. И таким образом, именно Риалесу Энди ответил: «Кэли Джон будет возвращаться там вечером и поставит ее».

Матильда собиралась еще что-то добавить, но он остановил ее, взволнованно, как человек, который стоит на пороге великого открытия.

— Когда он от нас ушел? — спросил он.

— Ты правда не помнишь? Ты думал, что Энди оставит его тебе, и тебе это не нравилось, потому что вы с Риалесом друг друга недолюбливали.

Говорили даже, что Спенсер уже нанял человека с Юга, но незадолго до того, как Спенсер уехал от нас, Риалес появился сам и сказал, что уходит вместе с ним. Ты был обижен, потому что Спенсер тебе ничего об этом не говорил. Я же доказывала, что ты должен радоваться, потому что избавился от него.

— Припоминаю, — проворчал Кэли Джон. — Но не могу вспомнить, когда он из этих мест уехал.

— В любом случае после того, как открыли шахту, потому что именно Алоиз руководил рытьем колодцев. Когда он уехал, говорили, что он получил наследство и собирается обосноваться в Сан-Франциско. Странно, что я помню такие вещи лучше тебя. Ты тогда только что нанял Плитчарда, и он держал нас в курсе того, что происходит в округе. Он или, вернее, его жена. Скорее, его жена, она иногда задерживала меня на час во дворе своей болтовней…

Кэли Джон пошел к себе в комнату, чтобы одеться, и продолжал говорить с сестрой через полуоткрытую дверь, его немного лихорадило, и он боялся, что сестра заметит зародившуюся в нем надежду.

Он почувствовал зависть к сестре, которая тоже кое на что годилась, потому что впервые с тех пор, как зеленый баул оказался у них в доме, мысли их текли почти параллельно. Впрочем, ничего еще не было ясно, и говорить об этом было не надо. Вот почему он ограничивался ничего не значащими фразами, относящимися больше чем к Риалесу к толстухе Плитчард с ее ежегодными родами и ее хилому нытику-супругу.

Правду должен был обнаружить он сам и уж никак не его сестра.

Теперь он ходил туда-сюда между людьми, которые пытались скрыть свое беспокойство: они жевали резинку или курили, глубоко затягиваясь.

Некоторые время от времени отправлялись пропустить стаканчик в бар, который стал продолжением брокерской конторы.

— Как выяснили, что он уехал?

Он знал в основном всех, во всяком случае, тех, кто был уже немолод.

Вопросы задавал почти равнодушно: все-таки некогда он был компаньоном Энди Спенсера и ему полагалось знать больше других.

Некоторые раздраженно пожимали плечами — у этих в дела Энди были вложены большие деньги, и они не отрывали взглядов от спины агента по обмену денег.

Билл Джексон звонил, куда только мог. Новости передавались всеми возможными средствами. С утра у Энди Спенсера в большом доме на улице О'Хары постоянно отвечали, что его нет дома. На том конце телефонного провода звучал женский голос, и некоторые даже утверждали, что отвечала сама Розита.

— Не знаете, когда он вернется?

— Нет.

— А не можете ли сказать, куда я могу ему перезвонить?

— Не знаю.

— На каком поезде он уехал?

Этого она тоже не знала. Не знала ничего, и после десяти утра телефон в доме отключили. Не работал телефон и в садовом флигеле, молчал также номер личного телефона Энди Спенсера — известен он был лишь немногим его друзьям и партнерам.

Кто-то вспомнил о секретаре, который жил в городе в скромном домишке, — секретарь был женат и имел двоих детей. К жене срочно отправили посыльного. Она утверждала, что знает так же мало, как ее собеседник.

Настроение у нее было плохое, и она даже отказывалась говорить, когда уехал ее муж.

Один же сосед, напротив, утверждал, что слышал, как посреди ночи у секретаря зазвонил телефон, а спустя четверть часа перед его домом остановилась машина — сосед был стар, спал он мало и, вероятно. Спенсера не любил. Возможно, желая привлечь к себе больше внимания, он несколько преувеличивал, но добавил даже, что подошел к окну, узнал машину Энди Спенсера и видел, как секретарь садился в нее с большим чемоданом.

Вот какие новости передавались из уст в уста в баре и в конторе Билла Джексона. Всем хотелось узнать больше. Кто-то громко произнес:

— Нужно позвонить Митчелу…

Но крупные дельцы из штаба Энди, богачи, которые входили в административные советы, в этот день чудесным образом исчезли из поля зрения. Или же, если их в конце концов находили хитростью, притворялись удивленными:

— А вам никогда не приходилось куда-нибудь уезжать? Заметьте, мне самому неизвестно, что Энди куда-нибудь собирается…

Самое удивительное, что уже было невозможно выяснить, кто первым сообщил эту новость. На вокзале утверждали, что там не видели ни Энди, ни его секретаря.

— А машину?

Чувствовалось, что каждый что-то про себя думал, каждый искал, что бы предпринять.

— Не так трудно выяснить, возвращалась ли машина с шофером…

Быстренько послали юного добровольца на улицу О'Хары. Ограда была на замке. Вдоль сада шел переулок. Молодой человек пошел по нему, время от времени заглядывая через стену, и за домом напротив гаража увидел черную машину, которую мыл шофер.

— Машина вернулась…

На летном поле также никто не видел Энди Спенсера. Между полуночью и восемью часами утра три самолета улетели на Восток. Еще один взял курс на Мексику.

В магазинах Спенсера царило такое же беспокойство: прошел слух, будто они, возможно, закроются, пока не перейдут в руки новой компании, которая, по всей вероятности, поменяет обслуживающий персонал.

Русский, который тоже находился в баре, схватил Кэли Джона за лацканы пиджака.

— Что я тебе говорил, братец? Он перешел границу, разве не так? Я знаю кое-кого, кто дорого бы дал сегодня, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз…

Кэли Джон не выпил своего традиционного стаканчика виски, настолько отвратительно ему было воспоминание о субботнем вечере. Он даже отвернулся от Бориса и подошел к одному владельцу ранчо, которого знал некогда по родео. А так как тот был не намного моложе его, спросил:

— Вы никогда не слышали об Алоизе Риалесе?

Среди всего этого беспокойства он продолжал преследовать свою собственную неотвязную мысль.

— О вашем бывшем управляющем? Я думал, он обосновался в Сан-Франциско.

— Он объявил об этом, когда уезжал из этих краев…

В этот момент Кэли Джон находился около бара у углового окна. Совсем молодой человек занимал табурет за его спиной.

— Вы сказали Риалес, господин Эванс? Извините, я услышал. Один Риалес есть даже здесь…

Молодой человек представился. Он был служащим банка, но сегодня у него выходной.

— Вы найдете Жозе Риалеса у брокера, на которого он уже два года работает. Хотите, я вам его покажу?

Они подошли к двери в глубине помещения.

— Вон там. Высокий брюнет, который разговаривает с господином Паркером, около доски, слева…

— Не знаете, откуда он?

— Я иногда встречал его на бильярде, но никогда не расспрашивал.

Кэли Джон предпочел вновь вернуться в бар вместе со своим спутником.

— Хотите оказать мне услугу, молодой человек?

— Охотно, господин Эванс.

— Риалесу покажется странным, если вы спросите, не его ли отец Алоиз Риалес, а если он еще жив, то в этом случае, где он живет?

— Может, сегодня не очень кстати, понимаете? Но я все же могу попытаться…

Он непринужденно устремился в соседнюю комнату, а Кэли Джон остался в баре, предпочитая не показываться там самому.

Тут все пришло в движение, был момент, когда все лица повернулись в одну сторону и без видимых причин возникла уверенность, что сейчас все станет известно.

Билл Джексон, утирая лицо, прошел по коридору, направляясь в туалет.

Он уже больше часа не отходил от телефона, в то время как его секретарь крутил диск второго аппарата.

— Он улетел в Феникс…

Подробности выяснились тут же. Энди Спенсер не заказывал себе места заранее. Он прибыл в Феникс ночью. Было только одно свободное место и только до Лос-Анджелеса. Он купил этот билет, в то время как его секретарь в полседьмого утра, в свою очередь, нашел место на чикагский рейс.

Секретарь Джексона продолжал крутить телефонный диск, одновременно вызывая и Лос-Анджелес, и Чикаго. Линии, как всегда по утрам в понедельник, были перегружены.

— Это его сын… — прозвучало подле Джона.

Кэли Джон нашел в толпе банковского служащего, который был горд, что сумел выполнить свою миссию в такой трудный момент.

— Он меня едва слушал. Не спросил даже, почему я задаю ему такие вопросы. Он был настолько занят, что едва на меня взглянул и сказал не думая:

— Это мой отец… Если он вам нужен, найдете его в Бисбее. У него там табачная лавка на Главной улице…

Кэли Джон захотел угостить молодого человека виски, но тот скромно отказался.

— Всегда к вашим услугам, господин Эванс. Я в банке каждый день, кроме понедельника. Найдете меня во втором окошке слева…

Новость уже вышла на улицы. Все теперь знали, что Спенсер вылетел в Лос-Анджелес, куда он уже к этому времени должен был прилететь.

Встретится ли он со своим секретарем в Чикаго? Отправится в Нью-Йорк? Или в Вашингтон?

Уезжал ли он добровольно? Конечно, от Чикаго рукой подать до Канады, но если Спенсер хотел исчезнуть из этих мест, то ему было бы проще меньше часа на машине — отправиться в Мексику, где у него были вложены большие деньги.

Многие посмотрели на часы, ибо все они подумали об одном и том же расследование в сенатской комиссии по делу Дж. Б. Акетта, авиационного конструктора, будет продолжено.

Было ли предъявлено обвинение Энди Спенсеру? Или его вызвали? Или же он сам отправился туда, чтобы предстать перед комиссией?

Кто-то начал крутить радио, но до начала работы комиссии еще было несколько минут, и музыка, которая неслась из радиоприемника, казалась неуместной.

Кэли Джон не двигался с места: он колебался, о чем-то думал, смотрел на дверь, за которой светило солнце, и вдруг встал и вышел из бара; Майлз Дженкинс по-прежнему подпирал стену.

— Знаешь дорогу на Бисбей?

— Мы по ней уже ехали, когда отправились в Санбурн.

— Бензин у тебя есть?

— По дороге куплю.

Может быть, Кэли Джон просто не мог переносить это напряжение, царившее в Тусоне. Или же драматизм ситуации для него был не там, где его видели остальные. Большинство боялись за свои деньги и положение. Те же, кто не участвовал в делах Энди Спенсера, следили за событиями, как будто смотрели бой быков, из спортивного интереса, чтобы выяснить, как будет защищаться человек, выдержит ли он до конца или сдастся.

Пустыня и голубой горный цирк, дорога с белой полосой по одной стороне, по которой они ехали, действовала успокаивающе. Мимо них проносились большие и маленькие грузовики, перед ними была линия горизонта, к которой они стремились, и никаких телефонных звонко», аэродромов, пожиманий плечами брокера, который наверняка уже занял свое место у телефонного аппарата.

Лос-Анджелес? Чикаго? Нью-Йорк или Канада? Все это не имело значения.

Кстати, выключила ли телефон у себя дома Пегги Клам и погрузился ли ее дом наконец в тишину? Если нет, то ее наверняка одолели подруги — а имя им легион — все они были дамами из того самого общества, где мужья вели дела с Энди Спенсером или без него.

Снова проехали Санбурн, и этим утром Кэли Джон смотрел на городской скелет равнодушно. Без малейшего желания выходить из машины и идти здороваться он увидел доктора Швоба, который заканчивал сушку самого себя на веранде.

Немного отъехав от города, Майлз Дженкинс пришел в замешательство, какую выбрать дорогу, наконец он свернул направо, и они начали подъем в гору, перевалили горы: то тут, то там на foot-hills тонули в зелени ранчо.

Наконец совсем внизу появился город, который горы так зажали с двух сторон, что в нем оставалось место всего для одной, петлявшей, как ручей, улицы: дома вокруг нее приткнулись на склоне, и к ним вели лестницы, вырубленные в скале.

Жизнь тем не менее шла, бурная и явная, — она напоминала жизнь Санбурна во времена его расцвета. Повсюду, вокруг низины, где в одну линию, как в любом городе Соединенных Штатов, вытянулись магазины, почва была изрыта машинами, земля была медно-красного цвета, как бы с вкраплениями лавы, из нее добывали руду, и вагонетки, иногда даже по навесной дороге, развозили ее во все стороны.

— Остановись где сможешь…

На этой единственной улице было нелегко припарковаться, и Майлзу Дженкинсу потребовалось на это некоторое время.

Кэли Джон решил идти пешком, потому что, когда они проезжали по улице на машине, он обнаружил одну лавочку с двумя витринами, внутри нее было темно, а на пороге восседал индеец, куривший трубку.

Стекла были пыльными, и пыль была красной, слой ее лежал повсюду.

Дверь в лавку была приоткрыта, а через нее тянуло едва уловимым запахом сигар и табака. Здесь также продавали почтовые открытки, сувениры, дешевую кожу.

Кэли Джону показалось, что за ним следили из глубины лавки, и он предпочел сразу же войти внутрь. За прилавком стоял человек, лицо которого было почти скрыто сивой и очень густой бородой. Те, кого Кэли Джон встретил на улице, тоже носили бороды, и он вспомнил, что через месяц праздники, к которым все мужское население города должно было отрастить бороды, как во времена пионеров Дикого Запада.

Они не сразу узнали друг друга. Мужчина за прилавком выжидал, понимая, что его посетитель пришел не затем, чтобы купить у него сигары.

Он ждал, чувствуя себя не в своей тарелке, потом прокашлялся и водрузил на нос пенсне, которое вытащил из кармана.

— Алой»?

— Да, это я… А вы, вы не… Черт возьми? Да это мистер Эване!

Он снова закашлялся. У него всю жизнь что-то болело. Может быть, что-то с легкими?