Глава 6

«Господину Прокурору Республики Господин Прок…»

Мсье Гир разорвал розовый бювар на мелкие кусочки, бросил их в печь и какое-то время смотрел на огонь. Сегодня у него было много работы. Как всегда по понедельникам, ответы на его объявления пришли в изобилии, так как мелкий люд использует для писем воскресное утро. Да еще к этому добавилась субботняя почта, к которой он еще не прикасался.

Сидя в одиночестве в своем подвале, он приготовил сто двадцать пакетов и смог отнести их на почту только в три приема. Но эти походы доставили ему удовольствие. Когда он отправился туда в третий раз, то чуть было не улыбнулся, заметив в одной из витрин отражение понурой фигуры шедшего за ним инспектора. Это был не тот, кто следил за ним все время, а какой-то маленький бородач с гнилыми зубами, который весь день простоял с поднятым воротником, дрожа от холода, напротив дома 67.

«Господину Прокурору Республики Господин Прок…»

Закончив работу два часа назад, мсье Гир рисовал узоры на бюваре, писал отрывочные слова и зачеркивал их и наконец отчаялся придумать какой-то хитроумный ход, который наконец отведет подозрения от него.

Было уже почти семь часов, когда он убедился, что печка сама потихоньку потухнет, выключил свет и вышел на улицу с черным портфелем под мышкой. Маленький бородач стоял на углу и старательно изображал господина, слишком рано явившегося на свидание. Он пошел за мсье Гиром по бульвару Вольтера, прижимаясь к стенам домов и прячась за спинами прохожих, когда мсье Гир оборачивался. Ему, должно быть, забыли сказать, что это не имеет никакого значения.

Он, наверное, был человек женатый, семейный и невезучий, это почему-то сразу чувствовалось. Когда мсье Гир вошел в ресторанчик, где был завсегдатаем и имел собственную салфетку в отдельном ящичке, полицейский остался на улице и прохаживался мимо запотевших окон, как призрак.

Скатерти были бумажные, столики маленькие, прислуживали женщины в черно-белой одежде, а меню было написано мелом на большой грифельной доске.

Мсье Гир ел колбасу с картошкой и все размышлял, все старался что-то придумать и вдруг, подняв голову, произнес каким-то чужим голосом:

— Красного вина.

Такого еще никогда не случалось. Он не пил ничего другого, кроме воды или кофе с молоком.

— Графинчик?

Графин играл рубиновым пятном на белой бумаге, покрывавшей стол. Мсье Гир налил в бокал немного вина и доливал водой, пока оно не стало бледно-розовым. Отпив из бокала, он заметил, как официантки переглянулись между собой, и допил до конца, но удовольствие было испорчено. Он иронически улыбнулся.

Выйдя на улицу, он тотчас же приметил полицейского в тускло освещенном баре напротив, тот ел рогалик, макая его в кофе; мсье Гир видел, как он запихнул в рот полрогалика, пошарил в карманах и бросил мелочь на стойку.

Вплотную к тротуару шел автобус. Мсье Гир мог вскочить на площадку, оставив инспектора в дураках. Но он этого не сделал. Он шагал, выпятив живот, так как очень плотно поел, а главное — сознавал, что каждый жест его имеет важное значение.

Он не старался уйти куда-то далеко. Возле площади Вольтера сияло огнями большое кафе. Мсье Гир вошел туда, и по мере того, как он продвигался в шумной толпе, заполнявшей помещение, грудь его все больше выпирала вперед, рука все увереннее прижимала к телу портфель, а на губах уже играла смутная улыбка.

Слева от кафе находился кинотеатр, принадлежавший той же фирме и сообщавший о начале сеанса безостановочным трезвоном, разносившимся повсюду. Помещение кафе было огромным. По одну его сторону посетители ели, по другую — играли в карты на столах, покрытых красным сукном. В глубине зеленые светильники горели над шестью бильярдными столами, и вокруг них величественно ходили кругами мужчины в жилетах, без пиджаков.

Жены и дети сидели тут же, ожидая, пока отец семейства отыграет партию в бильярд. Сорок официантов сновали между столиками, покрикивая: “Позвольте! Разрешите!” А на эстраде пианист, скрипач и виолончелистка знакомили публику со следующим номером своей программы, подвешивая картонную цифру к медному треугольничку.

Мсье Гир двигался вперед, как всегда, вприпрыжку. Когда он проходил мимо кассы в глубине зала, хозяин кивнул ему как знакомому. Здесь тоже слышны были звонки кинотеатра, разноголосица настраиваемых инструментов, стук бильярдных шаров, но к этому добавились какие-то громовые раскаты, доносившиеся из-за открытой настежь двери. Мсье Гир шел навстречу этим раскатам. Он переступил порог, за которым уже не было потоков яркого света и царили суровость и подтянутость, свойственные лаборатории или заводскому цеху.

Он снял пальто и шляпу, отдал портфель слуге и зашел в умывальную, где причесался и вымыл руки.

Когда он вышел оттуда, полицейский как раз набрался смелости войти в этот же зал и уселся за столик в углу, не решаясь снять пальто. Он, видно, очень стеснялся и не понимал, что это за заведение и доступно ли оно всем или только каким-то привилегированным лицам.

Зал был квадратный, со стеклянным потолком. На столах стояли пивные кружки, но за этими столами никто не сидел.

Посетители толпились подальше, возле четырех дорожек для игры в кегли. На стене висело объявление: “Bowling Club[1] Вольтер”.

А мсье Гир чувствовал себя очень свободно и шел, словно танцуя, и каждый был рад пожать ему руку. Да, да, каждый пожимал руку мсье Гиру, даже игроки, державшие по большому шару с железными обручами, на миг приостанавливали игру. Все знали мсье Гира. Все с ним заговаривали.

— Вас ждут.

— У вас четвертый номер.

Мужчины были без пиджаков, и мсье Гир тоже снял свой, аккуратно сложил его и положил на стул, попутно бросив взгляд на маленького сыщика, одиноко сидевшего там, далеко, за одним из зеленых столиков.

— Что вам подать, мсье Гир?

Это спросил официант, он тоже хорошо знал мсье Гира.

— Что ж, дайте-ка мне кюммель[2]!

Пусть так! Он был полон решимости. Ожидая своей очереди, он с известным высокомерием следил за игрой, и в какой-то миг полицейский услышал, как мсье Гир подпевает вальсу, исполняемому оркестром в большом зале.

— Вам играть!

Мсье Гир обернулся к инспектору, радостно вздохнул и сказал своему партнеру:

— Начните вы, пожалуйста.

Он разыскал среди больших шаров тот, что был ему привычен, сразу узнал его, покачал на ладони, покрутил его по полу три-четыре раза, прежде чем занять место далеко от доски, по которой шару предстояло катиться навстречу кеглям. Противник уже опрокинул пять штук.

Мсье Гир наклонился вперед и свесил руки, ожидая, когда эти кегли поднимут; глаза его были полузакрыты, и он слегка притоптывал правой ногой, как бегун на старте. Двадцать человек смотрели на него. На скулах его опять играл розовый румянец, губы были приоткрыты.

Он припустился вперед мелкими, торопливыми шажками. Казалось, тяжелый шар увлекает его за собой, но внезапно, в какой-то миг, шар оторвался от него и покатился по доске, не очень быстро, вращаясь вокруг своей оси. Шар ударил по первой кегле, а дальше завертелся волчком, как будто наделенный собственным разумом. Создавалось впечатление, что он то и дело меняет направление, стремясь опрокинуть все кегли по очереди. И действительно, только одна из всех осталась нетронутой, но мсье Гир нахмурил брови и вытер платком влажные ладони.

Официант подал кюммель, и он рассеянно выпил его маленькими глотками, а затем подобрал шар, который ему вернули. Наморщив лоб, бросился вперед и раздраженно топнул ногой, когда шар опять сбил восемь из девяти кеглей.

— Не надо волноваться, — сказал ему секретарь клуба, помощник начальника канцелярии какого-то министерства.

Мсье Гир ничего не ответил. У него на это не было времени. Он снова тщательно протер ладони и пальцы, а заодно промокнул платком мокрый лоб и затылок.

— Хха! — выдохнул мсье Гир, когда шар оторвался от него.

Ему даже не понадобилось следить за шаром. Кругом все аплодировали. А он молча пошел за шаром к трубе, через которую его возвращали, потом опять наклонился, опять побежал, часто-часто перебирая ногами.

— Девять!

С торжествующим грохотом рухнули все девять кеглей, и торжество было тем большим, что в какой-то тревожный миг последняя кегля нерешительно покачнулась, как бы раздумывая, выстоять или нет.

— И еще девятка!

Пять девяток, одна за другой! Он тяжело дышал. Пот заливал лицо, даже подбородок. Волосы прилипли к вискам. Он закончил партию. Улыбаясь, надел пиджак, боясь простудиться, и присоединился к остальным.

— Еще партию?

— Да, сейчас, против Годара.

Разговор он не поддерживал. Держась очень раскованно, вытирая платком мокрые руки, он переходил от одной дорожки к другой, смотрел на бегущий шар, одобрительно кивал, когда падали четыре или пять кеглей.

Яркий свет, жара, скупо обставленное помещение, сосредоточенные лица участников игры напоминали фехтовальный зал или манеж. Здесь занимались серьезным делом одни мужчины. Там, за дверью, игроки в бильярд ходили вокруг столов в общем зале, под громкую музыку, тут же вертелись ребятишки. Неподалеку от них играли в карты, и женщина говорила своему партнеру: “Что ж ты не пошел с козыря?”

А еще дальше был кинозал. Всего в этих стенах собралось, должно быть, около трех тысяч человек, которые пили, ели, играли, курили, и все звуки накладывались один на другой, не сливаясь, не заглушая друг друга, и каждый был отчетливо слышен, даже дребезжание бокалов, подаваемых на стол, даже завяканье кассы, когда кассирша крутила рукоятку.

Где же маленький сыщик? Возле зеленых столиков его уже не было. Только шляпа лежала на стуле. Мсье Гир прошелся взад-вперед, заложив руки в карманы, и, заглянув в открытую дверь, увидел, что инспектор беседует с одним из официантов. Мсье Гир улыбнулся и посмотрел на свои часы.

— Так вы говорите, что он всегда здесь бывает в первый понедельник месяца?

— Да, это клубный день. Некоторые каждый день приходят тренироваться, а он — нет.

Официант был удивлен расспросами и с недоверием поглядывал на инспектора.

— Да вы должны его знать, раз вы сами из полиции, он ведь тоже из ваших, и, должно быть, из самой верхушки.

— Ах, так! Он сказал, что работает в полиции?

— Все так считали еще до того, как он сам сказал. Весь вид у него такой.

— А в этом клубе он давно состоит?

— Года два, пожалуй. Я это помню, потому что я уже тогда обслуживал кегельбан. Он вошел как-то вечером, робко, вроде вас, и спросил меня, всем ли можно сюда ходить. Сел вон там, положил портфель на колени и заказал кофе со сливками. Просидел часа два, наблюдая за игрой, а потом, когда все разошлись, поставил упавшие кегли на место и попробовал играть в одиночку. Увидев меня, покраснел, а я и посоветовал ему записаться в клуб, всего-то тридцать франков в год…

Мсье Гир смотрел на них издалека.

— И что, он сам заговорил о полиции?

— Тут все месяцами гадали, кто он такой. Он ведь не больно-то разговорчив. Даже теперь, когда он признан лучшим игроком, ни с кем из членов клуба не встречается, кроме как здесь. Так вот, в один прекрасный день казначей поспорил, что узнает, кто он такой, и с ходу задал ему вопрос.

— Какой вопрос?

— Он спросил: “Вы ведь из полицейской верхушки, верно?” Мсье Гир покраснел — значит, так оно и есть. Тут кто-то вспомнил, что у полицейских бывают театральные контрамарки, и попросили у него. Он их чуть ли не каждый раз приносит.

Когда инспектор вернулся к кегельбану, мсье Гир заканчивал вторую партию, и так как партия была решающей в соревнованиях этого месяца, все столпились вокруг него. На этот раз призом была индейка, которую казначей поместил на круглый столик неподалеку от игроков. Игроки в бильярд тоже подошли сюда, чтобы присутствовать при финальной игре.

Мсье Гир ходил взад-вперед, без пиджака, усики его были лихо закручены, щеки горели. Держался он необычайно уверенно. Ноги ступали именно туда? именно в ту самую точку, куда им следовало ступить. Рука, державшая шар, описывала геометрически правильную окружность.

Жена председателя клуба поджидала мужа, застегивая пуговки на серых нитяных перчатках и кидая взгляды на индейку, желтоватое мясо которой она уже успела пощупать.

— Девять!

Мсье Гир был точен как машина. Он никого не видел. Люди были для него только декорацией, украшающей обе стороны кегельбана. Ожидая, пока поставят на место упавшие кегли, он небрежно подбрасывал шар и ловил его, ловко попадая тремя пальцами в нужные отверстия. Одним из зрителей, стоявших ближе других, был инспектор, и, наверно, ради него мсье Гир вносил в игру некоторую выдумку, вращая шар в воздухе, перед тем как его запустить.

— Девять!

Он протянул руку к толпе.

— Шейный платок! — коротко бросил он. Ему подали серое кашне, он замотал его вокруг головы, закрыв им глаза, и снова протянул вперед руку, на ощупь отыскивая шар.

— Восемь!

Раздались дружные аплодисменты, а он сорвал с головы кашне и нерешительно пробормотал:

— Что сейчас?

За ним оставался еще один ход, и он хотел проделать что-то необыкновенное, из ряда вон выходящее. Сейчас у него все получится! Он двигался уже не вприпрыжку, а подскакивал в воздух, легкий как мяч.

— Еще три очка, и победа за вами! — сообщил секретарь. На мгновение мсье Гир замер, будто обессилев, потом подошел к концу доски, откуда полагалось бросать шар, повернулся спиной к мишеням и широко расставил ноги. Прямо перед собой он видел маленького сыщика. Подняв шар над головой, швырнул его назад, между ног.

— Семь!

Все разом заговорили, принялись надевать пиджаки и пальто, собираясь расходиться. Мсье Гир подошел к жене председателя клуба.

— Разрешите предложить вам… — Он указал на индейку.

— При условии, если вы разделите с нами обед.

— Извините, никак не могу… Служба… Оживление прошло, на него уже не обращали внимания. Рассеянно пожимали друг другу руки, — Завтра увидимся?

Теперь все звуки перекрывал стук бильярдных шаров. Официант потушил половину ламп, как в цирке после последнего номера, и так же, как там, стало пыльно, тускло и пусто. Но мсье Гир еще не утратил вскипевших в нем жизненных сил. Он все ходил по залу, никому не нужный, никем не замечаемый, щеки его пылали, глаза блестели. Внезапно он остановился прямо перед инспектором, который пересчитывал сдачу, полученную от официанта.

— Ну что, голубчик? — Эти слова вырвались у него совершенно неожиданно громко и сопровождались покровительственным взглядом. — Немало я вам хлопот доставил, а?

Губы его вздрагивали, но скорее от возбуждения, чем от страха перед собственной дерзостью.

Сыщику, по-видимому, тоже было не по себе, он откашлялся, прикрывая рот ладонью, потом выдавил:

— Это вы мне?

— Жозеф, пальто! — крикнул мсье Гир, не отвечая полицейскому.

Председатель клуба отвел его в сторону:

— Мне жена сказала… Вам правда не нужна ваша индейка? Вы могли бы кого-нибудь угостить…

— Нет, уверяю вас, — ответил тот с холодной улыбкой.

Трудно сказать, почему эти вечера всегда кончались таким унылым бегством врассыпную. Осталась только кучка из трех-четырех членов клубного комитета, обсуждавших какие-то нововведения. Они издалека поклонились мсье Гиру, и не успел он отвернуться, подтолкнули друг друга локтями, о чем-то пошептались и подозвали официанта.

— А тот, второй, кто такой?

— Маленький бородач в дрянном пальтишке? Инспектор сыскной полиции.

Они торжествующе переглянулись.

— Что я вам говорил?

Мсье Гир, с портфелем под мышкой, пробирался сквозь толпу в большом зале. В кинотеатре был антракт, и толпа повалила в кафе. Его толкали локтями со всех сторон, сбили шляпу, он ее отыскал в стороне, на чьем-то плече. Выйдя, остановился в нерешительности на краю тротуара под сияющей желтыми огнями вывеской кафе. На бульваре уже никого не было, кроме зрителей, вышедших из кинотеатра на воздух, чтобы выкурить в темноте сигарету в ожидании звонка.

Инспектор стоял чуть подальше, тоже на краю тротуара, и притоптывал ногами, подняв воротник пальто, под начавшимся мелким холодным дождем.

«Господину Прокурору Республики Господин Про…»

Вся фигура мсье Гира выражала нерешительность. Слева от него послышался шум включаемого мотора, и он увидел в маленькой дребезжащей машине председателя клуба с женой. Индейка, кое-как завернутая в газету, лежала у нее на коленях.

Проезжая мимо мсье Гира, председатель помахал ему рукой, а жена его вовсе не заметила.

На середине бульвара стояли гуськом пять свободных такси, и мсье Гир поднял руку. Шофер первой машины вышел, чтобы завести мотор. Лицо инспектора помрачнело.

— Вильжюиф, сразу за перекрестком. Я вам скажу, где остановиться.

В такси пахло рисовой пудрой, а на сиденье валялся увядший цветок гвоздики. Мсье Гир увидел за окошком машины бородатого полицейского, который еще топтался на месте, а затем наконец припустился пешком по направлению к метро.

От кюммеля жгло в желудке. Колени мсье Гира дрожали, как всегда после игры в кегли в первый понедельник месяца.

Он понемногу остывал. Мало-помалу возбуждение, горячка, подъем — все улетучилось, и он уткнулся лицом, до самого носа, в воротник пальто. Шофер, не повернувшись к нему, не замедлив хода, приоткрыл одной рукой дверцу и крикнул, чуть наклонясь:

— Поедем через Порт д'Итали?

— Все равно, как хотите.

Дверца хлопнула. Стекло опустилось на два сантиметра, и машину пронизала острая, ледяная струя воздуха.

«Господину Прокурору Республики…»

Проехали пустырь, где была убита женщина. Шофер, должно быть, знал об этом, потому что замедлил ход, чтобы поглазеть на тот забор. На углу, как всегда, стояла девка, равнодушным взглядом провожая такси.

Консьержка долго не просыпалась. Когда мсье Гир, проходя наконец мимо привратницкой, назвал свое имя, он услышал, как она завозилась в кровати. Он медленно поднимался по лестнице и оказался на своей площадке, когда консьержка уже выключила свет. Открыв дверь, он удивленно нахмурился, почувствовав что-то неожиданное. На полу играли красноватые блики, потрескивал огонь, комната дышала теплом.

Когда он зажег лампу, то увидел, что печь топится, а на ней кипит кофейник. Кровать была расстелена. На столе в стакане стоял букет из четырех-пяти цветочков довольно грустного, надо сказать, вида, потому что в Вильжюифе торгуют только кладбищенскими цветами.

Мсье Гир закрыл дверь и, еще не сняв пальто, подошел к окну и приподнял один из листов серой бумаги. Напротив горела лампа. Но Алиса спала. Книга соскользнула с одеяла. Глаза Алисы были закрыты, ровное дыхание приподнимало грудь, голова лежала на согнутом локте, под мышкой видны были рыжеватые волосы.

“Господин Прокурор Республики…” Он готов был затопать ногами от нетерпения, от бессилия. С яростью взъерошил волосы и принялся раздеваться, поглядывая то на кровать, то на горящую печь.

Потом вернулся к окну. Алиса разогнула руку. Теперь она лежала на спине, откинув одеяло. Большие, тяжелые груди торчали под полотняной рубашкой.

Накануне она так лежала в кровати мсье Гира. Он присел на край, чтобы снять носки, потом босиком подошел к печке, прикрыл ее наполовину и снял с нее горячий кофейник.

Наконец, бросив искоса последний взгляд на окно, он опустил серый лист бумаги и погасил лампу. Скрипнули пружины кровати. С шоссе донесся грохот: это лионский грузовик-экспресс с восьмитонным грузом промчался со скоростью сто километров в час. Грохот утих, а чашка еще вздрагивала на блюдце.

Прошел целый час, пока дыхание мсье Гира стало ровным. Рука свесилась с кровати. При каждом выдохе губы его приоткрывались, издавая “пфф…”, и вздрагивали нижние волоски усов.

Он еще крепко спал, как всегда по утрам, а служанка поднялась в шесть часов, прихлопнула трезвонивший будильник и оделась, не умываясь; глаза ее опухли от сна, во рту стоял неприятный привкус. Она шла в молочную лавку, чтобы навести там чистоту и расставить бутылки с молоком у дверей обитателей дома.

Глава 7

«Смелей!» — повторял мсье Гир про себя.

А вслух бормотал, пробираясь сквозь толпу:

— Извините… извините…

Шел проливной дождь, и поэтому надо было не только пробить себе дорогу, но еще и маневрировать зонтиком среди других бесчисленных зонтов. В трамвае мсье Гиру пришлось отвести далеко в сторону руку с зонтиком, так как шелк промок насквозь.

«Смелей!»

Инспектор сидел прямо перед ним, это был уже не маленький бородач, а тот, что проводил время в привратницкой. Мсье Гир посмотрел на него, не дрогнув. Раздался звонок, и трамвай тронулся к Парижу. Мсье Гир, несмотря на унылую погоду и мрачные лица пассажиров, сидел на трамвайной скамейке расправив плечи и выпятив грудь, как вчера, когда играл в кегли. Из-под густых, черных, как тушь, бровей он метал такие грозные взгляды, какими обычно пытаются усмирить расшалившихся детей. Когда к нему подошел кондуктор, он величественным жестом снял перчатку, вытащил из кармана бумажник, а из него — пачку талонов.

«Смелей!»

У Порт д'Итали он пренебрег обычной поездкой в метро и уселся в автобус, при этом в салон первого класса, в то время как инспектор остался на площадке. По мере приближения к цели его охватывало головокружительное нетерпение. На площади Шатлэ мсье Гир буквально выпрыгнул из автобуса и бегом пустился по набережной Орфевр.

«Смелей!»

Только оказавшись на пыльной широкой лестнице полицейского управления, он расправил повестку с вызовом на завтрашний день и прочитал имя комиссара.

— Где мне найти комиссара Годэ? — спросил он тотчас же у курьера.

При этом мсье Гир метнул на того убийственный взгляд, нетерпеливо вздохнул, потоптался на месте с видом человека, у которого вовсе нет времени, чтобы тут торчать, и которого требуется принять немедленно.

— Вас вызывали?

— Да… Нет… Передайте мою карточку.

Прошел час. Сперва их было пятеро, ожидающих в застекленном зале с зелеными креслами, в самом конце длинного коридора, гулкого, как барабан, где разные люди ходили, стояли, уходили, открывали какие-то двери и опять ходили взад-вперед. Потом их стало семеро, потом осталось шесть, потом трое, потом их снова стало пять. Какой-то служащий приходил время от времени за кем-нибудь из них, но ни разу не вызывал мсье Гира.

— Вы меня не забыли?

Нет! Служащий знаком показал, что нет, не забыл, и подошел к молодой женщине, пришедшей последней.

— Это вы хотели видеть мсье Годэ? Будьте любезны, пройдите со мной.

Мсье Гир с важным видом мерил шагами зал ожидания, держа портфель под мышкой, останавливаясь иногда, чтобы рассмотреть фотографии полицейских, погибших за родину. Наконец служащий снова появился, дернул подбородком в его сторону и пошел по коридору, не оборачиваясь, чтобы узнать, идут ли за ним. Он открыл какую-то дверь и пропустил мсье Гира. Человек, сидевший за столом красного дерева склонившись над бумагами, произнес, даже не подняв головы:

— Закройте дверь. Садитесь.

И продолжал подписывать бумаги, а мсье Гир, с портфелем на коленях, в последний раз попытался горделиво выпятить грудь.

— Что вам нужно?

— Меня вызывают на завтра.

— Знаю. Дальше что?

Он все подписывал бумаги, ни разу не подняв глаз на посетителя, даже не зная, по-видимому, что тот собой представляет.

— Я вот решил, что лучше всего прийти, поговорить откровенно, начистоту…

Комиссар бросил на него мгновенный равнодушный взгляд с какой-то едва заметной долей удивления.

— С повинной пришли? — спросил он обыденным голосом и снова взялся за бумаги.

Мсье Гир сделал нечеловеческое усилие и весьма уверенно заговорил:

— Я пришел сюда по собственному желанию, чтобы поговорить с вами как мужчина с мужчиной, и даю вам честное слово как мужчина мужчине, что я невиновен и никогда не видел женщины, которую нашли убитой. Мы понапрасну тратим время — и вы, и я. Вот уже три дня, как ваши инспекторы следят за мной, шарят в моих ящиках и…

— Минутку!

Комиссар поднял голову, но по глазам его было видно, что он еще поглощен своей работой.

— Вы хотите, чтобы вас сегодня начали допрашивать?

— Я говорил, что…

— В таком случае вы настаиваете на присутствии адвоката?

— Но поскольку я невиновен и как раз хочу вам объяснить…

Комиссар нажал на кнопку звонка. Мсье Гир открыл было рот, но тот знаком велел ему молчать. Дверь открылась.

— Войдите, Лами. Садитесь и записывайте. Стол был завален бумагами, и комиссар время от времени брал одну из них в руки как бы наугад, внимательно читал ее, в то же время разговаривая.

— Скажите, мсье Гир, что вы делали в ту ночь, когда было совершено преступление?

— Я был у себя дома, как каждый вечер. Я лег спать и…

— Вы можете это доказать?

— Консьержка вам скажет.

— А она как раз утверждает, что вы вернулись домой в семь часов десять минут, как всегда, но потом, очевидно, куда-то еще ходили, потому что, придя ночью, просили ее открыть вам дверь.

— Этого не может быть! Мсье Гир все еще улыбался.

— Мне и идти-то было некуда. А уж убить женщину… Он с тревогой взглянул на молодого человека, который усердно писал.

— Стало быть, никто не может подтвердить, что вы были дома?

— То есть… Нет!

Он уже терялся, лицо его внезапно окрасилось багровым румянцем, и он воскликнул:

— Я хочу быть откровенным до конца! Я ведь для того и пришел. Я не убивал. Я знаю, кто убийца, но не могу этого сказать. Вы понимаете мое положение? Как мужчина мужчине, я хотел…

— Не будем усложнять дело, мсье Гир. Кстати, ваша фамилия вовсе не Гир. — Он взялся за какую-то бумагу. — Ваша фамилия Гирович.

— Гирович, он же Гир. Уже у моего отца фамилия была Гир.

— Он был поляк, как я вижу. Родился в Вильно.

— Русский. Русский еврей. В то время Вильно принадлежало России.

Уже было покончено со смелостью, с разговором мужчины с мужчиной. Теперь он отвечал на вопросы с испуганным смирением школьника, вызванного к доске.

— Так вот, мсье Гир, вы сейчас заговорили о честном слове, но мною прежде всего установлено, что ваш отец, державший портновскую мастерскую на улице Фран-Буржуа, оказался в свое время банкротом. Вы родились на улице Фран-Буржуа, так ведь? Ваша матушка по происхождению была…

— …армянка.

Все выглядело как-то не правдоподобно именно потому, что было чистейшей правдой! Мсье Гир мучился невозможностью это объяснить.

— По сведениям, полученным при рассмотрении конторских книг вашего уважаемого папаши, стало известно, что он, помимо ремесла портного, занимался время от времени ростовщичеством?

Как опишешь эту лавочку на улице Фран-Буржуа, где пахнет сукном и портновскими мелками, и единственную комнату позади нее, где надо жить целый день при свете газового рожка, а папаша Гир, такой старательный, такой достойный, пытается тщательно соблюдать все обряды иудейской религии? Если он не был французом, то и русским он тоже не был. Говорил он только на идиш, и толстая армянка-мамаша, желтая, как айва, не очень-то его понимала.

Банкротство? Ростовщичество? Да старику Гиру и раз в год-то не случалось кроить костюм из новой ткани. Он перелицовывал старые вещи. Он шил детские костюмчики из старых отцовских брюк. И иногда ему платили за работу ломбардными квитанциями.

В последние годы мать уже совсем не могла двигаться, так раздулось все ее тело, и каждый вечер юный Гир с отцом переносили ее в кровать на руках.

— Уверяю вас, господин комиссар…

— Минутку. Вы родились во Франции. Следовательно, вы француз. Но вы были освобождены от военной службы по причине сердечной недостаточности.

Комиссар мгновенным взглядом как бы определил ширину его плеч, объем груди и жирную мягкость тканей.

— Вы были тогда больны?

— Не то чтобы болен, но…

— Что вы делали после разорения и смерти вашего отца?

Комиссар, казалось, скучал и перебирал на столе бумаги, читая их, пока мсье Гир отвечал.

— Я работал продавцом в магазине готового платья на улице Сент-Антуан.

— Зазывалой, точнее сказать. Приставали к прохожим. Хватали их за полу и уговаривали зайти в магазин. Может быть, объясните, почему вы бросили это, в общем, приличное ремесло?

Мсье Гир побледнел, как будто его вынуждали признаться в преступлении.

— Зимой я очень мерз, и вот…

— Многие мерзнут, да остаются честными людьми.

— Ноя…

— Не забывайте, мсье Гир, что вы отсидели шесть месяцев за посягательство на чистоту нравов.

Мсье Гир не отвечал. Он уже ничего не мог сказать. Говорить не имело смысла. Но он не мог отвести глаз от комиссара. Взгляд его был прикован к нему, как взгляд избитого животного, недоумевающего, откуда в человеке столько злости?

— Шесть лет назад, как известно, у вас завелось собственное издательство, на улице Нотр-Дам-де-Лоретт.

Ну, издательство-то скажем прямо… Выпускали вы там книжонки более или мене фривольного содержания, а также, как у вас это профессионально называлось, “литературу по самоистязанию”. Вот одна из таких книжиц и привела вас в уголовный суд и стоила вам шести месяцев тюрьмы. Но нам важно не это. Фирма существовала еще до вас. Вы откупили это предприятие за тридцать тысяч франков. Может быть, вы мне объясните, откуда у вас взялось тридцать тысяч?

Мсье Гир не шелохнулся и не произнес ни слова.

— Неделей раньше вы мерзли на улице Сент-Антуан, еле-еле зарабатывали на пропитание. А предприятие оплатили наличными.

— Я покупал его для другого лица.

— Для кого именно?

— Этого я вам не скажу. Он просил меня взять на себя эту фирму за его счет. Я был только управляющим.

— Но в тюрьму-то сели вы! Превосходно! Кстати, выпустили вас на месяц раньше срока, за примерное поведение. Чем же вы потом занялись?