Поначалу дело казалось пустячным. Неизвестным в номере гостиницы был убит человек, на первый взгляд благонравный мелкий буржуа.

Однако каждая новая деталь вместо того, чтобы прояснить дело, только еще больше его запутывала.

— Привести ее к вам, комиссар? — крикнул кто-то со двора. — Это матушка Каню.

В комнату вошла весьма добропорядочная с виду грузная особа, которая ради такого случая даже оделась поопрятней. Она сразу же устремила на Мегрэ недоверчивый взгляд крестьянки.

— Вы хотели мне что-то рассказать? Насчет господина Клемана?

— Насчет месье, который умер, и портрет которого напечатан в газете. Это правда, что вы заплатите пятьдесят Франков?

— Если вы видели его в субботу двадцать пятого июня — заплачу.

— А если я его видела два раза?

— Черт возьми, очень возможно, что вы получите все сто. Говорите.

— Сначала обещайте, что ничего не скажете моему мужу. Не потому, что он так боится хозяина, а из-за ста франков — он их пропьет. Конечно, лучше, чтобы месье Тибюрс тоже не знал, что я вам рассказывала, потому как убитый мужчина разговаривал именно с ним. Первый раз это было утром, часов около одиннадцати. Они вместе гуляли по парку.

— Вы уверены, что это был именно он?

— Так же уверена, как узнала бы вас, будь вы на его месте. Такие, как он, встречаются не каждый день. Они разговаривали, наверное, битый час. Потом через окно гостиной я увидела их второй раз. Похоже, они ссорились.

— В котором часу?

— Только что пробило пять. Вот и выходит два раза, верно?

Пока Мегрэ вытаскивал из бумажника стофранковую купюру, она не спускала глаз с его рук и вздыхала, как будто жалея, что в ту субботу не ходила по пятам за месье Клеманом.

— Мне кажется, я видела его и в третий раз, — сказала она неуверенно, — но это, наверное, не в счет. Через несколько минут месье Тибюрс проводил его до ограды.

— Это действительно не в счет, — отрезал Мегрэ, подталкивая ее к двери.

Он раскурил трубку, надел шляпу и пошел в кафе, где нашел Тардивона.

— Как давно господин Сент-Илэр живет в Маленьком замке?

— Лет двадцать.

— Что он за человек?

— Очень симпатичный! Маленький развеселый толстячок. И такой простой! Когда у меня летом много постояльцев, он сюда не заходит, потому что, как ни верти, он человек другого круга. Но в охотничий сезон он тут частый гость.

— У него есть семья?

— Он вдовец. Мы почти всегда зовем его господин Тибюрс. У него такое редкое имя. Все виноградники вон на том склоне принадлежат ему. Он сам следит за ними, время от времени ездит в Париж покутить, а потом возвращается обратно, обувает грубые башмаки… Что вам там нарассказала матушка Каню?

— Как вы думаете, сейчас он у себя?

— Вполне возможно. Я сегодня не видел его машины.

Мегрэ подошел к решетке и позвонил. Около гостиницы река делала изгиб, и поэтому вилла была последней постройкой в округе — сюда можно было войти, равно как выйти в любое время, оставаясь незамеченным.

От ворот на триста-четыреста метров тянулась крепостная стена, а дальше шли только лесные заросли.

Ворота открыл мужчина с висячими усами. Он был в фартуке садовника и от него разило спиртным. Мегрэ заключил, что, по всей видимости, это и есть супруг матушки Каню.

— Твой хозяин дома?

В ту же минуту Мегрэ увидел человека в рубашке с закатанными рукавами, который копался в моторе поливальной машины. Взгляд садовника подтвердил, что перед Мегрэ не кто иной, как Тибюрс де Сент-Илэр, а тот, оставив машину, выжидательно обернулся к посетителю.

Поскольку Каню выглядел по меньшей мере обескураженным, г-н де Сент-Илэр поднял с земли пиджак и подошел к комиссару.

— Вы ко мне?

— Комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Не будете ли столь любезны уделить мне несколько минут?

— Снова это убийство? — проворчал владелец замка, покачав головой в сторону гостиницы «Луара». — Чем я могу вам помочь?.. Проходите сюда. Не приглашаю вас в гостиную — там сейчас солнце. В этой беседке нам будет удобнее… Батист! Бокалы и бутылку шипучки. Из дальнего ряда.

Он был точно такой, каким описал его хозяин гостиницы: маленький, толстенький, румяный, с короткими неухоженными руками, одет в костюм цвета хаки, предназначенный для охоты или рыбалки: такие серийно выпускает фабрика в Сент-Этьене.

— Вы знали господина Клемана? — спросил Мегрэ, садясь в одно из металлических кресел.

— В газете сказано, что это не настоящее его имя. Как же его звали? Грелле? Желле?

— Да, Галле. Это неважно. У вас с ним были деловые отношения?

Мегрэ мог бы поклясться, что в эту минуту его собеседнику стало вдруг не по себе. Действительно, Сент-Илэру зачем-то понадобилось выглянуть из беседки и забормотать:

— Этот дурень Батист способен взять и полусухое. А вы, наверное, как и я, предпочитаете сухое. Это собственное вино, приготовленное по методу шампанских вин. Что же касается господина Клемана — будем лучше называть его так, — что я могу вам сообщить? Утверждать, что нас связывали деловые отношения, было бы преувеличением. Сказать, что я никогда его не видел, тоже было бы не совсем верно.

И пока он говорил, Мегрэ думал о другом допросе — допросе Анри Галле. Эти двое вели себя совершенно по-разному. Сын пострадавшего не стремился расположить к себе собеседника и вовсе не заботился о том, что его поведение может выглядеть странным. Он выслушивал вопросы с недоверчивым видом, молча, а затем, отвечая, взвешивал каждое слово.

Тибюрс же болтал без умолку, улыбался, размахивал руками, ходил взад и вперед по беседке, старался казаться рубахой-парнем.

Но и у того, и у другого проскальзывала затаенная тревога, может быть, страх, что им не удастся что-то скрыть.

— Знаете, к нам, владельцам замков, кто только не заходит. Я имею в виду не только бродяг, коммивояжеров, торговцев. Вернемся к господину Клеману… А вот и вино!

Все в порядке, Батист. Можешь идти. Я скоро приду взглянуть на поливальную машину. Главное, сам до нее не дотрагивайся.

Не переставая говорить, он медленно откупорил бутылку и наполнил бокалы, не уронив ни капли пены.

— Короче говоря, он как-то приходил сюда. Очень давно… Вы, наверное, знаете, что род Сент-Илэров — весьма древний и в настоящее время я являюсь его последним отпрыском. Просто чудо, что я не переписываю бумажки в какой-нибудь конторе в Париже или где-то в захолустье. Если бы не наследство двоюродного брата, разбогатевшего в Азии… В общем, я хочу сказать, что мое имя значится во всех родословных книгах. Мой отец сорок лет отличался легитимистскими взглядами. Ну, а я…

Он улыбнулся, выпил пенистое вино, по-простонародному прищелкнув языком, подождал, пока Мегрэ опорожнит свой бокал, и наполнил его снова.

— Наш господин Клеман, которого я отродясь не знал, пришел как-то ко мне, вручил рекомендательные письма от французского и иностранного дворянства и дал понять, что он является кем-то вроде официального представителя легитимистского движения во Франции. Я не перебивал его.

Наконец, он подошел к тому, куда клонил: попросил у меня две тысячи франков в фонд пропаганды. Я отказал, тогда он стал рассказывать о какой-то там аристократической семье, оказавшейся в нищете, и о подписке в ее пользу. Начали мы с двух тысяч франков, потом дошли до ста. В конце концов, я дал ему пятьдесят.

— Когда это было?

— Несколько месяцев назад. Точно не помню. В разгар охотничьего сезона. Почти каждый день в одном из окрестных замков устраивали облавные охоты. И почти везде видели этого субъекта. Не сомневаюсь, что он специалист по такого рода мошенничеству. Но не обращаться же мне в полицию из-за каких-нибудь пятидесяти франков?.. Ваше здоровье!.. Через некоторое время он имея наглость появиться снова. Вот и все.

— Когда именно?

— Ну, где-то в конце прошлой недели.

— Правильно, в субботу. Он даже приходил дважды, если не ошибаюсь.

— Вы просто ас, комиссар! Действительно дважды. Утром я отказался его принять. Днем он поймал меня в парке.

— Просил денег?

— Нет, черт возьми! Даже не знаю, зачем он приходил.

Все те же разговоры о реставрации монархии… Ну, допивайте. Не оставлять же вино в бутылке. Послушайте, вы не верите в то, что он покончил с собой? Наверное, дошел до ручки.

— Выстрел был сделан с расстояния семи метров, а револьвер не найден.

— Тогда, конечно… А что вы об этом думаете? Какой-нибудь бродяга проходил мимо и…

— Трудно поверить. Дорога, куда выходят окна комнаты, ведет только к вашему поместью.

— Но здесь нет входа, — запротестовал г-н де Сент-Илэр. — Уже много лет ворота на крапивную дорогу заперты, и я даже затрудняюсь сказать, где ключи. Я велю принести еще бутылку?

— Благодарю. Полагаю, вы ничего не слышали?

— Что именно?

— Выстрела в субботу вечером.

— Ровным счетом, ничего. Я рано ложусь. Об убийстве узнал на следующее утро от своего камердинера.

— А вам не пришло в голову сообщить в полицию о визите господина Клемана?

— Черт возьми… — чтобы скрыть замешательство, он неестественно засмеялся. — Я решил, что бедолага и так достаточно наказан. Такое имя, как мое, принято встречать в газетах только в разделе светской хроники.

Мегрэ неотступно, словно навязчивая мелодия шарманки, преследовало смутное и неприятное ощущение, что во всем, что касалось смерти Эмиля Галле, сквозит какая-то фальшь: и в личности самого покойного, и в словах его сына, и даже в смехе Тибюрса де Сент-Илэра.

— Вы остановились у милейшего Тардивона? Это наш бывший повар. С тех пор он сколотил неплохой капиталец.

Вы действительно не хотите больше вина? Этот кретин-садовник вывел из строя поливальную машину, и когда вы пришли, я пытался ее починить. В деревне нужно уметь делать все. Если вы останетесь здесь еще на несколько дней, комиссар, заходите ко мне вечерком, поболтаем. Жить в гостинице при таком наплыве туристов, наверное, невыносимо?

У ворот он взял Мегрэ за руку, которую тот ему, впрочем, не протягивал, и пожал ее с преувеличенной сердечностью.

Шагая вдоль Луары, Мегрэ мысленно отметил две детали. Во-первых, Сент-Илэр не мог не знать о сделанном в городе объявлении и, следовательно, понимал, какое значение придает полиция словам и поступкам г-на Клемана в течение субботы, но тем не менее выжидал, а заговорил только тогда, когда понял, что его собеседник уже в курсе событий. Во-вторых, он по меньшей мере один раз соврал, утверждая, что в субботу утром отказался принять посетителя, а днем тот поймал его в парке.

В действительности, как раз утром они гуляли по парку.

А днем прекраснейшим образом беседовали в гостиной замка.

Значит, остальные слова тоже могли быть ложью, заключил комиссар.

Он вышел к крапивной дороге. С одной стороны ее ограничивала стена, беленная известью и замыкавшая парк Тибюрса де Сент-Илэра, а с другой — возвышалась одноэтажная пристройка к гостинице «Луара». Над высокой травой, кустарником, зарослями крапивы кружились шмели. Тенистая аллея, окаймленная рядами дубов, метров через сто упиралась в старые ворота с узорчатой решеткой.

Мегрэ из любопытства дошел до самых ворот, которые, по словам хозяина, не открывались уже много лет, а ключи якобы были потеряны, хотя одного взгляда на заржавленный замок было достаточно, чтобы заметить, что кое-где на ржавчине виднелись свежие царапины. Более того, через лупу Мегрэ разглядел четкие следы, оставленные ключом, которым отпирали этот старый замок.

— «Завтра же сфотографировать», — решил Мегрэ.

Он повернул обратно, глядя под ноги, и снова мысленно представил себе г-на Галле, чтобы подвести итоги сегодняшнего дня.

Однако образ Галле вместо того, чтобы стать полнее и четче, становился еще более расплывчатым. Лицо мужчины в мешковатом пиджаке постепенно таяло и вообще ускользало из памяти.

Единственным подлинным изображением покойного, которым располагал Мегрэ, была фотография: но и на ней словно сменялись одно за другим разные лица, и ему никак не удавалось соединить их в цельный, законченный образ.

Комиссар пытался восстановить в памяти половину лица, худую волосатую грудь — то, что он видел на школьном дворе, пока доктор суетился за его спиной. Он также вспомнил голубой ялик, который Эмиль Галле построил в Сен-Фаржо, усовершенствованные рыболовные снасти, г-жу Галле, сперва в платье из лилового шелка, затем в траурной вуали, — невозмутимую, высокомерную, идеальное воплощение дамы из мелкобуржуазной среды.

Зеркальный шкаф, перед которым Эмиль Галле, наверное, надевал свой пиджак… Все эти письма на бланках фирмы, в которой он давным-давно не служил». Ежемесячный баланс, который он скрупулезно подводил, восемнадцать лет назад бросив свою профессию коммивояжера… Стаканчики, лопатки для торта… По всей видимости, он покупал их сам!

«Кстати, его чемоданчик с образцами не был обнаружен, — отметил про себя Мегрэ. — Должно быть, он где-то его оставлял».

Машинально Мегрэ остановился в нескольких метрах от окна, там, где убийца целился в жертву. Но он даже не взглянул на окно. Он был слегка взволнован: ему вдруг показалось — достаточно небольшого усилия, чтобы соединить воедино все грани образа Эмиля Галле.

Однако в его памяти возник Анри — такой, каким он его видел, чопорный и высокомерный, и мальчик с асимметричным лицом, принявший первое причастие. Дело, которое инспектор Гренье из Невера назвал «историей не из приятных» и которым сам Мегрэ начал заниматься нехотя, на глазах становилось все более сложным, а покойный превращался в трагикомический персонаж.

Раз десять Мегрэ отгонял шмеля, кружившего над его головой, словно крошечный самолетик.

— Восемнадцать лет! — произнес он вполголоса.

Восемнадцать лет поддельных писем с подписью «фирма „Ньель“, открыток, пересылаемых из Руана, и параллельно с этим восемнадцать лет ничем не примечательной, скромной жизни в Сен-Фаржо, лишенной каких бы то ни было волнений.

Комиссар изучил психику злоумышленников, преступников и мошенников. Он знал, что ими всегда движет какая-то скрытая страсть. Именно такую страсть искал он в человеке с бородкой, с мешками под глазами и непомерно большим ртом. Этот человек мастерил усовершенствованные рыболовные снасти и разбирал старые часы.

И тут Мегрэ возмутился.

Ради этого лгать восемнадцать лет! Вести двойную жизнь, организованную с такой тщательностью!

Однако не это было самым непонятным. Иногда аналогичные ситуации удается сохранить несколько месяцев, реже — несколько лет. Но никак уж не восемнадцать! Галле состарился. Г-жа Галле раздобрела, стала надменной, Анри вырос. Принял первое причастие, сдал экзамены на степень бакалавра, достиг совершеннолетия. Переехал в Париж, наконец, завел любовницу. А Эмиль Галле продолжал посылать себе письма от имени фирмы «Ньель», заранее сочинять открытки на имя жены и прилежно переписывать несуществующие заказы.

«Он соблюдал диету».

У Мегрэ до сих пор звучал в ушах голос г-жи Галле. Комиссар так увлекся своими мыслями, что пульс у него бился учащенно, а трубка погасла.

«Восемнадцать лет! И ни разу не попасться!»

Просто невероятно. Будучи профессионалом, комиссар понимал это лучше, чем кто-либо другой. Не случись преступления, Галле спокойно умер бы в собственной постели, предварительно приведя в порядок свои бумаги. А г-н Ньель весьма изумился бы, получив извещение о его смерти.

Все это выглядело настолько чудовищно, что от картины, которую мысленно нарисовал себе комиссар, вдруг повеяло такой безысходной тоской, как бывает иногда, когда непредсказуемые события меняют весь ход жизни.

И уже по чистой случайности Мегрэ поднял голову и увидел на белой стене поместья, как раз напротив комнаты, где было совершено убийство, какое-то темное пятно. Он подошел поближе: это был след, оставленный между двумя камнями чьим-то ботинком. Такой же, хотя менее заметный след темнел чуть выше.

Кто-то взбирался здесь на стену, уцепившись за низко нависшую ветку… В ту минуту, когда комиссар постарался представить себе, как это происходило, ему показалось, что кто-то стоит в конце дороги у реки. Он резко обернулся, но успел лишь разглядеть, что это женщина — высокая крупная блондинка с правильными чертами лица, как у античной статуи.

Женщина сразу же быстро зашагала прочь: значит, она за ним следила.

В памяти комиссара тут же промелькнуло имя: Элеонора Бурсан. До сих пор он еще не пробовал представить себе возлюбленную Анри Галле, но тем не менее сейчас был почти уверен, что это — она. Он ускорил шаг и вышел на набережную в ту минуту, когда женщина сворачивала на шоссе.

— Я скоро вернусь, — бросил он хозяину гостиницы, который пытался задержать его разговором.

Он пробежал несколько метров, пока незнакомка не могла его видеть, надеясь сократить разделявшее их расстояние. Не только силуэт женщины хорошо сочетался с именем Элеоноры Бурсан: именно такую женщину мог выбрать себе Анри.

Когда Мегрэ дошел до перекрестка, его ждало разочарование. Женщина исчезла. Напрасно вглядывался он в полумрак бакалейной лавки, в помещение соседней кузницы. Комиссара утешало лишь одно — он знал, где ее искать.