— Да, чисто мужской обед, в смокингах.

— И вы туда пошли?

— Да, я изобразил присутствие на нем.

— Предварительно приведя жену в состояние, в котором она не могла покинуть дом.

— Совершенно верно. Под предлогом того, что она выглядит слишком усталой, что, собственно, соответствовало истине, я ввел ей сильное снотворное. Потом уложил спать и запер в спальню.

— Сами же отправились на свидание.

— Я вышел в указанное в письме время. Открыл дверь в комнате ожидания, которую вы видели, ту, что выходит на улочку. У стены заметил стоявшего в ожидании парня. Увидев меня, он задрожал. Я подумал было, что он бросится бежать и мне придется гнаться за ним.

— Вы заставили его подняться в кабинет для консультаций?

— Да. Кажется, я ему просто сказал: «Не желаете ли подняться со мной на пару минут? Моя жена плохо себя чувствует и не может сегодня последовать за вами».

Мегрэ очень живо представил себе двоих мужчин в полумраке улицы, Эмиля с чемоданом в руке и двумя билетами до Парижа, дрожащего как осиновый лист.

— Почему вы заставили его подняться?

Доктор посмотрел на Мегрэ с удивлением, точно человек, равный ему, вдруг сморозил глупость.

— Не мог же я сделать этого на улице.

— Вы уже тогда все решили?

Доктор замер.

— Все было просто, как вы понимаете. И даже много проще, чем об этом думают.

— Жалости вы не испытывали?

— Об этом я как-то не думал. Меня и теперь это слово шокирует.

— Однако он ее любил…

— Вовсе нет. — И доктор, не дрогнув, взглянул в глаза комиссару. — Если вы так говорите, то ничего не поняли. Он был влюблен, я согласен. Но влюблен не в нее, поймите. Он ведь ее толком не знал и не мог любить по-настоящему! Разве приходилось ему видеть ее больной и некрасивой, слабой и хныкающей? Разве обожал он ее недостатки, мелкую трусость и тому подобное?

Нет, он ее не знал. Просто любил некую женщину. Такую же роль сыграла бы для него любая другая. Знаете, что соблазняло его больше всего? Мое имя, мой дом, некая роскошь, репутация. Платья, которые она носила, и тайна, ее окружавшая. Я продолжаю, Мегрэ… — Впервые он назвал комиссара фамильярно. — Я уверен, что не ошибаюсь. Без меня, без моей страстной любви к ней он бы ее не полюбил.

— Вы долго с ним разговаривали?

— Да. В той ситуации, в которой он оказался, да. Он не мог отказаться мне отвечать. — Теперь доктор как-то даже стыдливо отвернулся. — Мне необходимо было узнать, — проговорил он тихим голосом, — все детали, понимаете? Все эти мелкие грязные детали…

Все это происходило там, наверху, в кабинете с матовыми стеклами.

— Мне было необходимо…

Некий пуританизм помешал Мегрэ задержаться на этом вопросе.

— Когда же вы услышали шум?

Беллами очнулся, избавившись от кошмара.

— Так вам это тоже известно? Ну конечно, я догадался об этом вчера, когда вы вдруг захотели посетить мой кабинет для консультаций и особенно когда открыли окно.

— Наверное, все объясняется не только этим…

Нужно было, чтобы она что-то увидела!

— Вопреки тому, что я утверждал в первый день нашего с вами знакомства, моя свояченица любила меня. Была ли это настоящая любовь? Иногда я спрашивал себя, не было ли это просто завистью к старшей сестре…

Он прервал свою мысль, которую попытался развить.

— Все это выглядело так, будто моя мать, Жанна, Лили… не могли выносить зрелища моей настоящей искренней любви к жене. Я ведь долго ходил холостяком.

Жены моих друзей как бы не замечали меня. Но когда у меня появилась Одетта, это сразу подогрело их интерес ко мне, заинтриговало, подтолкнуло на провокации. Я же никогда не подавал повода свояченице. Притворялся, что ничего не замечаю. Предпочитаю не вдаваться в детали, но для нее все это было чем-то сексуальным.

— Она следила за вами?

— Она заинтересовалась, заметив свет у меня в кабинете. Может быть, решила, что я принимаю там женщину? Полагаю, что это бы ее утешило и обрадовало.

Подкрепило бы ее надежды. Не знаю, как уж вам это объяснить, но это каким-то образом дало бы ей мысленно право на меня.

Я резко открыл дверь, как только что сделал перед Жанной. У меня такая привычка еще с детства. Я всегда слышу шорохи за дверью…

Сказал ей первое, что пришло на ум: «У меня клиент, прошу вернуться в дом».

— Она видела вашего собеседника?

— Не знаю… Может быть, но это не имеет значения.

— А вы еще долго оставались с ним?

— Около четверти часа. Он просил у меня прощения, обещал, что не будет искать встреч с Одеттой. Говорил, что убьет себя…

— И вы заставили его написать?

— Да.

— Под каким предлогом?

Некоторое выражение удивления, даже упрека, появилось во взгляде Беллами, которого раздражало то, что он не находит в собеседнике полного понимания.

— Да не нужен был никакой предлог! Я полагаю, сначала он вообще не знал, что писать.

— Вы унесли открытку с собой?

— Да.

— И все время были одеты в смокинг?

— Да.

— В какой же момент вы…

— Как раз, когда он кончил писать. Я взял открытку и убрал ее подальше.

Он сделал это, чтобы не забрызгать открытку кровью!

— Я усадил его на свое место. Он все еще держал ручку. Стоя сзади и выбрав момент, я воспользовался ножом с серебряной рукояткой для разрезания бумаг. Все это очень просто, месье Мегрэ. Все равно он не мог и не должен был жить, не так ли? Особенно после признаний, которые я у него вырвал.

Только теперь губы его дрогнули, но комиссар больше в нем не ошибался.

— Он упал на паркет. Я это предвидел. Время у меня было. Опять послышался шорох за дверью. Я ее приоткрыл. Моя свояченица могла видеть только ноги. «Что случилось?» — воскликнула она. — «Мой клиент упал в обморок, вот и все».

Не знаю, поверила ли она мне. Во всяком случае, до конца не должна была поверить. Но мое объяснение звучало правдоподобно. И, как видите, я был прав, говоря, что у вас нет никаких доказательств, чтобы обвинить меня.

Считаю, что вам бы даже не удалось отыскать тело…

— В конце концов его бы нашли.

— Я потратил часть ночи, чтобы заставить его исчезнуть и чтобы уничтожить следы. Вышел опустить в почтовый ящик письма, которые лежали у него в кармане.

Письмо к родителям. И еще одно к хозяину…

— И чтобы переслать открытку своей теще.

— Совершенно верно.

— Какова же была реакция вашей жены на следующий день, когда она очнулась от искусственного сна?

— Я ничего ей не сказал. А что-либо спрашивать у меня она не осмелилась.

— И вы приходили каждый день, чтобы взглянуть на нее?

— Да.

— И ничем себя не выдали?

— Нет. Она чувствовала себя очень разбитой и подавленной. Я велел ей оставаться в постели.

— А сами отправились на концерт со свояченицей?

— Я ничего не менял в наших привычках.

— Как вы рассчитывали поступать дальше?

— Не знаю.

— Когда Лили обнаружила нож?

— Ну конечно же это она! — воскликнул Беллами. — А я-то все себя спрашивал, что вас натолкнуло на след.

Я ведь знал, что ваша жена лежит в клинике, где находилась и Лили.

— Случилось так, что она заговорила в бреду.

— И она говорила о ноже?

— О ноже с серебряной рукояткой.

— Она обвиняла меня?

Он был поражен и шокирован.

— Напротив, она вас защищала. Кричала монахине, что вас не должны арестовывать, что чудовище — ваша жена.

— Ах!

— Она также произносила ругательства, которые сестры отказались мне повторить. Очень грубые ругательства, кажется.

— Это должно подтвердить вам то, что я рассказывал. — И тут же, не выдержав, он полюбопытствовал: — Вам об этом рассказала сестра Мари-Анжелика?

— Да. Я понял, что в автомашине, где вы находились вдвоем со свояченицей, она обнаружила какой-то признак, какое-то свидетельство или улику. Скорее всего, нож.

— Верно.

Странно было наблюдать за ним, трезво и сторонне разбирающим свой случай как проблему, которая касалась как бы совсем не его. Мегрэ же прислушивался к малейшему шуму в доме, как бы отсчитывая минуты, в течение которых они разговаривали просто как двое мужчин.

— Видите, какие смешные моменты могут иметь важное значение, сыграть решающую роль… Я уничтожил все следы. Не оставалось ни одной улики против меня.

Ничего, кроме этого ножа, который я потом вытер и положил на место на своем столе. Почему? Потому что у меня такая привычка, потому что мне нравится форма его рукоятки. А может, еще и потому, что я привык видеть его здесь и машинально крутил в руках во время консультаций.

На другое утро, увидев его, я нахмурился, ибо он напомнил о некоем жесте с моей стороны. Тогда я завернул его в носовой платок и сунул в карман. Несколько позже сел в машину, но нож мне мешал, и я переложил его в отделение для перчаток справа от доски с приборами управления.

Я уже и думать о нем забыл, когда Лили при возвращении с концерта из Ла-Рош открыла это отделение, чтобы достать спички.

Она схватила платок и развернула.

Я увидел ее с ножом в руке, глядящую на меня полными ужаса глазами. Конечно, она вспомнила ноги, увиденные в кабинете для консультаций накануне. А может, она все знала раньше? Может быть, даже заподозрила свою сестру?

Я сделал движение, чтобы забрать у нее нож. Не вызвало ли это у нее подозрения? Не думаю. Просто она повиновалась безрассудному импульсу. В тот момент, когда я уже взялся за лезвие ножа, она его отпустила и открыла дверцу.

Ее, поверьте мне, вовсе не нужно было убивать.

— В это я верю.

— А потом уже из-за вас я вынужден был защищаться.

Мегрэ медленно проговорил:

— Защищать что?

— Не свою голову, конечно. Вы это, должно быть, чувствуете. Даже не свою свободу. Мне хотелось, чтобы вы это поняли. С другими об этом даже и вопрос не вставал.

Я сразу же прекратил борьбу, но не из опасности, не потому, что вы где-то рядом с истиной, а потому, что понял: нужны будут еще и еще жертвы, их понадобится очень много.

Опять его губы задрожали, но на комиссара это больше не производило впечатления.

— Жертвы, включая меня?

— Может быть.

— Но вас остановила не жалость.

— Нет, не жалость. У меня больше ее нет.

Все это звучало довольно бессвязно, но, глядя на него, комиссар подумал, что видит перед собой человека, лишившегося внутреннего стержня, опустошенного.

Он ходил, пил, разговаривал как обыкновенный человек, но внутри него оставался только холодный ум, который автоматически продолжал функционировать на основе приобретенного опыта. Так происходит, как считают некоторые, с отрубленной головой, которая продолжает еще шевелить губами после казни.

— Зачем? — говорил он, глядя в сторону спальни, которую недавно так тщательно запер на ключ, положив его в карман.

Привычка к порядку подталкивала его придерживаться правды, насколько это было возможно.

— И тем не менее… Послушайте… В отношении парня я действовал почти правомерно… Застань я их вместе, любой бы французский суд присяжных оправдал меня. Но, несмотря на это, я вынужден был заниматься грязной работой, скрывать тело и лгать. Почему?

Я сейчас вам объясню, каким бы смешным вам это ни показалось. Я все равно был бы арестован, невзирая ни на что, и меня заключили бы в тюрьму, где в течение нескольких дней или недель я бы ее не видел…

В словах его и улыбке на этот раз сквозила ужасная горечь, и он снова наполнил свой стакан.

— Вот вам и объяснение. То же самое и с девчонкой.

Вы встретили ее здесь. Я понял, что вскоре вы ее отыщете, допросите и добьетесь от нее правды. А эта правда означала для меня то же самое: не увидеть ее… — Горло ему перехватило, и он произнес одними губами: — Вот и все.

Потом доктор осушил стакан, который держал в руке, и замер, сидел совершенно неподвижно. Мегрэ тоже хранил молчание.

Послышался шум проезжавших по набережной машин. С минуты на минуту одна из них остановится перед домом, и в коридоре раздастся голос следователя.

— Если бы я не был в отпуске… — наконец выдохнул Мегрэ.

Доктор согласно кивнул. Оба одновременно подумали о маленькой Люсиль.

— Сознайтесь, что сразу после моего телефонного звонка…

— Нет! — К доктору медленно возвращалось хладнокровие. — Это было до того, как вы позвонили, я уже принял решение.

— Вы задумали убить жену, а затем и себя?

— Романтично, не правда ли? Однако даже самый интеллигентный человек раз в жизни задумывается о подобном, хотя бы раз в жизни.

Он сунул два пальца в маленький кармашек и вытащил оттуда свернутую пакетиком бумажку, которую протянул Мегрэ.

— Я приготовил это для себя, — вздохнул он. — Вам лучше уничтожить это, ибо все произошло бы слишком быстро. Здесь цианистый калий. Как видите, все еще романтика! Признайтесь, вы тоже считали, что я не дам себя арестовать живым.

— Может быть.

— И теперь некоторое время вы не будете спускать с меня глаз.

— Это верно.

— Как видите, я подумал обо всем. Вы и представить себе не можете, насколько тщательно можно подготовиться в подобной ситуации.

Он встал и взял в руки бутылку, но потом поставил ее на место.

— К чему это? — буркнул он и пожал плечами. — Этот идиот Ален прибудет без опоздания. Он нам не поверит — ни одному, ни другому. Решит, что мы его разыгрываем.

Доктор стал нервно вышагивать по кабинету.

— Я выживу, вот увидите! Я сделаю все, чтобы выжить… Это абсурд, но я вопреки всему сохраняю надежду. А поскольку я буду жив, она не осмелится… — Он закусил губу и совсем уже другим тоном проговорил: — Вы верите, что меня скоро будут бить и пинать, так ведь?

В нем заговорил светский человек, которому отвратительна даже мысль о вульгарном физическом контакте.

— А в тюрьмах действительно грязно? Меня заставят делить камеру с другими заключенными?

Мегрэ усмехнулся. А взгляд его собеседника ласкал золоченые переплеты книг и окружающие безделушки.

— Я все думаю, что он там делает? — потерял наконец терпение Беллами. — И всего-то нужно полчаса, чтобы добраться сюда из Ла-Рош, даже если ехать совсем медленно…

Он подошел к окну. Несмотря на то что уже наступило время завтрака, на пляже виднелись цветные зонтики, силуэты загорающих и купающиеся в сверкающих, как рыбья чешуя, волнах.

— Как же это долго тянется… — прошептал он. Потом, помолчав: — И вообще все будет тянуться ужасно Долго!.. — Обернувшись к двери, он заколебался. Наконец взорвался: — Да скажите же хоть что-нибудь! Вы же видите, что… что…

В этот момент раздался звонок у входной двери, который, наконец, снял напряженность ожидания.

— Прошу извинить меня… Я вспомнил, что вы, вероятно, не позавтракали…

— Я не голоден.

Беллами самым естественным образом подошел к двери и открыл ее:

— Поднимайся, Ален.

Послышалось ворчание. Бог знает, что там следователь бубнил на лестнице, потом в коридоре.

— Что это еще за спешка? Я должен был завтракать с одним из друзей. Ты его, впрочем, знаешь. Это Кастинг из Ла-Рош.

С Мегрэ он поздоровался довольно сухо.

— Так что же тут случилось такого экстраординарного?

— Я убил парнишку Дюфье и его сестру.

— О чем ты?

— Спроси у комиссара.

Следователь с яростью на того посмотрел:

— Минутку! Я не люблю, когда меня…

— Послушай, Ален. Наберись терпения. Я устал.

Месье Мегрэ позже сообщит тебе все детали. Ты найдешь тело сына Дюфье…

Секундное колебание. Разве у него еще не оставалось времени? Они слишком долго были связаны дружбой с Аленом де Фоллетье, только что вошедшим в библиотеку.

Ему достаточно будет все отрицать, ни в чем не признаваться. Разговор с комиссаром велся без свидетелей.

А потом, может быть, он сможет помешать теще заговорить, как это сделал с другими?

Еще несколько слов — и будет поздно.

Но он произнес те самые нужные слова, причем таким безразличным тоном, как будто речь шла о неких архитектурных деталях.

— Прежде чем в Сабль провели водопровод, у нас на крыше был установлен резервуар для воды. Воду закачивали туда ручной помпой, и была подводка к ванным комнатам. Резервуар сохранился на крыше до сих пор. Тело находится внутри него.

Что касается ножа, боюсь, вы его никогда не найдете.

Я бросил его в водосток. Подойдите сюда. Посмотрите налево, в направлении сосен. Видите небольшой водоворот на поверхности моря? Именно туда выходит большая труба, из которой сливается вода за мыс. Не хочешь выпить, Ален?

— Послушай…

— Помилосердствуй! Я не знаю, как такие вещи происходят обычно. Но признаюсь, испытываю ужас при мысли, что на меня наденут наручники. Ты можешь сопроводить меня в машину. Доставь сразу в Ла-Рош и там сам допроси. Хотя, конечно, я предпочел бы, чтобы это случилось в другой день. Ты сам и отправишь меня в тюрьму… — Он еще раз обратился к Мегрэ: — Существуют вещи, которые я мог бы взять с собой? — Он шутил, но в то же время был вынужден опереться о стол. — Поторопись, Ален.

Тут комиссар пришел к нему на помощь, проговорив:

— Вы правильно поступите, месье следователь, сделав то, о чем вас просят.

Осталось пересечь коридор, пройти перед белой дверью. Мегрэ замыкал шествие. Беллами шел впереди быстрыми шагами, и вместо того, чтобы затянуть время ареста, ускорял его. Так же быстро он миновал дверь, ведущую в спальню жены, даже не посмотрев на нее. Все так же глядя прямо перед собой, он ступил на лестницу и замер только у вешалки, с удивлением посмотрев на множество лежащих там собственных шляп.

Поскольку на нем был костюм цвета морской волны, он выбрал серо-жемчужную шляпу и только несколько заколебался при выборе перчаток.

Франсис поспешил открыть дверь.

Внешне все выглядело, как совершенно банальный отъезд на обычную прогулку.

Возник большой, пронизанный ярким солнцем прямоугольник, который заставил засверкать светлый мрамор пола. Дом пронизывали бесконечный запах и ощущение чистоты и комфорта.

На пороге Филипп Беллами опять остановился, заколебавшись. У тротуара стояло такси. Шли люди. Доносились обрывки их разговоров.

— Вы поедете с нами, месье Мегрэ?

Тот покачал головой.

Тогда доктор сунул руку в карман. Не говоря ни слова и даже не глядя на комиссара, он что-то протянул ему и быстро преодолел последние несколько метров, отделяющие его от автомашины.

Можно было догадываться, что следователь, наконец отделавшись от комиссара и готовясь садиться в такси, готов был последними словами поносить всю эту театральность.

Заработал мотор. Машина тронулась и покатила по асфальту. В тот момент, когда она уже должна была свернуть, еще какую-то секунду было видно бледное лицо и два сверкающих глаза, уставившихся на того, кто остался.

Франсис, видя замершего на пороге Мегрэ, не осмеливался закрыть дверь. И действительно, комиссар вернулся в дом, глядя на маленький ключик, который сунули ему в руку. Ключ от спальни с задернутыми шторами, где трепетало ритмичное дыхание спящей женщины.