 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: Эллисон Харлан :: Горький Максим :: Грин Александр :: Громов Дмитрий :: Азимов Айзек :: БСЭ :: Картленд Барбара :: Раззаков Федор :: Лавкрафт Говард Филлипс Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Тайна неудачного выстрела :: Влюбленный опекун :: Господство женщин :: Чумные псы :: Повесть об отплате за добро :: Безрассудство :: Справочник по реестру Windows XP :: Тойбеле и ее демон |
Комиссар Мегрэ - НевиновныеModernLib.Net / Классические детективы / Сименон Жорж / Невиновные - Чтение (стр. 7)
— А надо бы. Кстати, здесь Брассье. Не хочешь с ним поговорить? — Нет. Я только хотел тебя предупредить, что несколько дней я буду отсутствовать. — Можно тебя навестить? — Это очень любезно с твоей стороны, но лучше не надо… — Желаю тебе поскорее поправиться. — Спасибо. До свидания. Он вернулся домой. Все окна были распахнуты, Натали пылесосила в гостиной. Она оторвала взгляд от аппарата, внимательно посмотрела на Селерена и выключила пылесос. — Вам совсем плохо, правда? — Да. — Сегодня вы пережили удар. — Очень тяжелый. — Идите в спальню. Вам нужно отдохнуть. Как только вы ляжете, я принесу вам кое-что такое, от чего вы проспите крепким сном несколько часов. Хорошо, что вы не пили… Он подозрительно смотрел на нее. — Почему вы сразу заговорили о тяжелом ударе? — Потому что человек вашего склада не впадает без причины в такое состояние… — Вы все знали? — И знала, и не знала. Есть множество мелочей, которые не ускользают от женского глаза… Когда приходили ваши друзья, я подмечала некоторые знаки, взгляды, которыми они обменивались, у вашей жены глаза блестели и лицо розовело… — Мы с вами говорим об одном и том же человеке? — Да, о мсье Брассье. — Вы думаете, его жена тоже знала? — Я в этом не сомневаюсь, ведь ее совсем не беспокоило, что происходит рядом. — Они любили друг друга… — Да… Он снял пиджак, ему было жарко. — Вы ходили на улицу Вашингтона? — Я только что оттуда… А откуда вы знаете адрес? — Когда я узнала, что она вышла из дома и бросилась бежать на другую сторону улицы, я сразу же догадалась… Я боялась, как бы вам не пришло в голову то же самое и как бы вы не поехали туда… — Восемнадцать лет они снимали эту квартиру, и консьержка сказала, что они ее великолепно обставили… Если бы только… — Если бы только что? — Если бы только она мне сказала… — У нее не хватало мужества лишить вас радости жизни… Вы были человеком счастливым, доверчивым. Вы купались в своем счастье. — Это правда. Порой я боялся. Может, это было предчувствие. — Сейчас вам нужно перестать думать об этом, хотя бы до завтра… Вы на нее очень сердитесь? — Даже не знаю. Я еще не задавался этим вопросом. — Не надо на нее сердиться. Такому сильному, такому прочному чувству невозможно противиться. Я уверена, что она страдала, оттого что была вынуждена вам лгать. — Вы так думаете? — Она была из тех женщин, которые идут до конца… — А он? — Он никогда не был мне симпатичен из-за своей самоуверенности. Но то, что эта связь продлилась восемнадцать лет, говорит все же в его пользу. Без настоящей любви так долго не встречаются. — Но почему? — воскликнул Селерен. Почему он? Почему они? Если бы не этот дурацкий несчастный случай, он так ничего и не узнал бы и по-прежнему жил бы своей тихой, безмятежной жизнью. — Консьержка говорит, что у нее там было тонкое постельное белье, необыкновенные пеньюары… — Я знаю. — Откуда? — Как-то вечером она переодевалась при мне. Мой взгляд сразу упал на лифчик, какого я никогда не видела. Она покраснела, поспешно накинула халат и послала меня уж не помню за чем в кухню… Это было совсем не такое белье, какое она носила здесь… — А я-то всегда думал, что она любит простые вещи… — Только не на улице Вашингтона. А там, скорее всего, под влиянием мсье Брассье. Его лицо ничего не выражало, а крупное тело, казалось, обмякло. Он смотрел на кровать, на окно, словно не знал ни что ему делать, ни куда себя девать. — Что мне сказать детям? — Я им скажу, что вы еще плохо себя чувствуете, что не совсем оправились от своей простуды. — Бедняжки. Они-то тут ни при чем. — Я пойду на кухню, приготовлю вам фруктовый сок. А вы тем временем переоденьтесь в пижаму. Он послушался. Он не знал, что бы стал без нее делать. Десять раз, идя по Елисейским полям, потом по улице Риволи, он думал о самоубийстве. Это было радикальное решение. Не нужно было бы больше думать. Не нужно было бы страдать. Но как же дети, у которых уже не было матери и которые теперь стали сближаться с ним? Он направился к аптечке за пузырьком со снотворным, которое употребляла Аннет, когда ей не удавалось заснуть. — Нет! Не эти таблетки. Они хороши для детей. Я вам сейчас найду кое-что у себя. Мне тоже случается их глотать. У каждого бывают минуты слабости… Она вернулась с тремя голубоватыми таблетками на блюдечке. — Примите все три… Не бойтесь. — Я принял бы и двадцать… — Тогда пришлось бы мне отвозить вас в больницу, где вам затолкали бы в желудок вот такую толстую трубку… Вы думаете, это шутка? А теперь хватит разговоров. Ложитесь и спите. Она пошла закрывать ставни, задергивать шторы, и легкий золотистый полумрак воцарился в спальне. — Спите крепко… И не беспокойтесь за детей. Я придумаю, что им сказать. Он лежал на спине, вперив взгляд в потолок, уверенный в том, что, несмотря на лекарство Натали, не заснет. Однако уже через несколько минут мысли его стали нечеткими. В памяти возникали забытые образы, особенно из времен его детства. Он даже вновь ощутил вкус супа, который варила его мать. Она умерла, когда он был еще совсем юным, так что он мало знал ее. Сегодня ее лицо привиделось ему удивительно отчетливо. И был еще пруд за лугом возле двух плакучих ив, в котором он ловил лягушек. Все это виделось так четко и ярко, словно в книжке с картинками. Он снова увидел своего школьного учителя с бородкой клинышком и одного из своих соучеников с заячьей губой, и дочку булочника, которую дергал за косы. Потом все стало расплываться. Дыхание выровнялось. Он спал. Он проспал не до вечера. Он проспал до утра следующего дня. И сон был таким сладким, что он попытался снова в него погрузиться. Он проснулся на середине сновидения, и ему хотелось узнать, чем оно кончится. Он посмотрел на будильник. Было половина седьмого. Он встал, накинул халат и направился в кухню, где, сидя у стола, завтракала в одиночестве Натали. — Вот вы и встали… — Доброе утро, Натали… Вы доедайте… А я пока сварю себе чашку кофе… — Вы не хотите есть? — Нет. Отныне нужно было учиться и жить, и думать по-другому. — Дети еще спят? — Жан-Жак вчера сдал свой экзамен… Он был так измотан после этой нервотрепки, что лег спать без ужина. Пусть поспит вдоволь… А у Марлен еще неделю будут занятия. Скоро пойду ее будить. Она ела толстые тартинки с вареньем, и ему тоже захотелось есть. Он поставил чашку с кофе на стол, намазал маслом кусок хлеба, а сверху положил смородинового варенья. Еще одно детское воспоминание. — Удивительное у вас лекарство… Оно воскресило в моей памяти то, что я считал давно забытым. — Что-нибудь неприятное? — Да нет. Некоторые воспоминания о детстве… Он съел три тартинки, и Натали встала, чтобы приготовить ему еще чашку кофе. — Пора идти будить Марлен. Она так долго принимает ванну… В отличие от него Марлен всегда выходила из дому в последнюю минуту, и ей приходилось бежать. Он причесался, побрился, потом, все еще в пижаме и халате, стал бродить по квартире. Когда Марлен пришла завтракать в столовую, где уже стоял ее прибор, она была очень удивлена. — Ты поправился? Он чуть было не сказал, что не поправится никогда, но удержался и попытался ответить шуткой: — Как видишь… Мне никак не удается поболеть по-настоящему, как все люди. — И все же ты не идешь в мастерскую? — Ни сегодня, ни, по-видимому, в ближайшие дни… Мне нужно отдохнуть. — У тебя неприятности? — Есть кое-какие. — Полагаю, ты не можешь мне о них рассказать? — В самом деле не могу. Она ела яйца всмятку, обмакивая в них кусочки хлеба, как делала, когда была совсем маленькой. — Тебе известно, что Жан-Жак сдал экзамен? — Да. Он доволен своим успехом? — Ведь ты его знаешь. Он не из тех, кто считает, что хватает звезды с неба. Результаты объявят только двадцать шестого, и до этого дня он будет грызть ногти. Жан-Жак не мог избавиться от этой привычки, когда бывал чем-то обеспокоен. Он никогда не рассказывал ни о себе самом, ни о своих товарищах по лицею. И не потому, что был замкнутым парнем. — Он спит? — Главное — дайте ему выспаться, — вмешалась Натали. Марлен побежала за своим портфелем, поцеловав отца в лоб влажными губами. — Пока. Береги себя! — Теперь пойдите в гостиную, посидите там. Я принесла вам газету. А я тем временем уберу в спальне. Он уселся в свое кресло, кожа которого пропахла табаком, как старая трубка, и попытался читать. Какая-то девушка бросилась в Сену, но была спасена в последний момент. Четверо налетчиков, совершивших множество hold-up[1], сегодня предстанут перед судом присяжных. Нет, больше он не мог. Он делал над собой усилие хотя бы для того, чтобы не огорчать Натали, но в голове вертелись все те же мысли. Это было какое-то наваждение. И как нажимают на больной зуб, так и он вызывал в памяти самые жестокие картины, порой с ужасающей отчетливостью. — А сейчас примите ванну… Он вытянулся в теплой воде и чуть не уснул. Затем он медленно намылился. Делать ему было нечего. У него был отпуск, как и у его сына. Но отпуск совершенно иного рода. Надел он только брюки и рубашку. Надевать пиджак и выходить на улицу не хотелось. Даже из спальни он выходил неохотно. Жан-Жака он нашел в кухне, куда тот всегда забегал посмотреть, нет ли чего вкусненького в холодильнике. — Доброе утро, отец… — Доброе утро, сын… — Ну как? Тебе получше? — Лучше, чем вчера, но я пока не совсем в форме. — А чем ты, собственно, болен? — Сам не знаю. Возможно, легкий грипп… Ты доволен тем, как сдал экзамен? — Скажем так: я не очень недоволен. Увидим двадцать шестого. — Что ты собираешься делать на каникулах? — В этом году они у меня будут совсем короткими, ведь я должен ехать в Англию в начале сентября… Кстати, тебе нужно подписать кое-какие бумаги. И уплатить вперед за первый триместр… Мне неловко, что я буду обходиться тебе так дорого… — Давай мне эти бумаги прямо сейчас. Ты знаешь, что твоя сестра поедет сперва на две недели к подруге в Сабль-д'Олон? — Да, Марлен говорила мне об этом. А потом она приедет к тебе на Поркероль. — Верно. Я хотел бы знать, приедешь ли ты. — Может быть, дня на два-три… Так как несколько лет я буду жить далеко от Франции, мне хочется получше узнать ее. Мы с приятелем возьмем рюкзаки и пойдем пешком из деревни в деревню, а когда представится случай, воспользуемся автостопом. Селерен не стал возражать. Впрочем, он и не рассчитывал, что во время отпуска сын будет с ним. — Вы уже наметили маршрут? — Нет. Отправимся наобум, начиная с Бретани. Кому он теперь нужен? А был ли он вообще кому-то нужен? Без него Аннет не пришлось бы жить во лжи. Насколько он ее знал, она, должно быть, страдала от этого. Но почему никто из них не поставил вопрос о разводе? Из-за детей? Или же Эвелин была категорически против? Он склонялся к этому предположению. Она любила роскошь. Ее очень интересовали деньги. Брассье познакомился с ней, когда она была молоденькой продавщицей в ювелирном магазине, где они оба начинали работать. Не прошло и двух месяцев, как они поженились. Теперь, когда ей уже за сорок, у нее было меньше возможностей найти себе мужа, которому был бы обеспечен успех. Зачем же ей соглашаться на развод? Аннет развода тоже не просила. Если бы только он знал, что она любит не его, а другого, он бы согласился. Он даже взял бы на себя вину. Не лучше ли было бы поступить так, чем обнаружить двадцать лет спустя, что все эти годы были лишь иллюзией? Он всегда был с нею откровенен. Доверял ей больше, чем кому бы то ни было. Не таил от нее своих самых сокровенных мыслей. Она слушала. Смотрела, как он бреется и гримасничает при этом. И он не раз удивлялся, что она никогда ничего не рассказывает о себе. А зачем ей рассказывать о себе ему, чужому ей человеку? Ведь — к чему скрывать от себя самого? — он был для нее чужой. Чужой, спавший с ней в одной постели, с которым она занималась любовью. Чужой, простодушно рассказывавший ей обо всем. Должно быть, иногда она испытывала искушение заставить его замолчать. Но под каким предлогом? Они были мужем и женой. У них двое детей… Двое детей… Обоим еще нет восемнадцати… А Аннет трижды в неделю бывала на улице Вашингтона. Эвелин не родила детей своему мужу. Неужели Жан-Жак и Марлен… Он стал нервно ходить по комнате. Еще немного, и он выбросился бы из окна. Еще полчаса назад он считал, что у него оставались Жан-Жак и Марлен… Его ли это дети на самом деле? А если не его, если того, другого? Он не решался идти до конца в своих размышлениях. Это было ужасно. Селерен позвал Натали и растерянно посмотрел на нее. — Скажите мне правду. Не надо щадить меня. После удара, который я перенес, я могу знать все, Жан-Жак похож на меня? — Лицо у него более вытянутое, чем у вас, и волосы светлее… — А глаза у него серые, верно? Серо-голубые, как у Брассье… — У многих глаза серо-голубые. Нельзя сказать, что Жан-Жак похож на него… — А Марлен? — Если она на кого и похожа, так это на свою мать, разве что ростом будет повыше… Я то и дело удлиняю ей платья и джинсы. — В ней нет ничего от меня… — Это ни о чем не говорит. Что это вы вбили себе в голову? — Аннет чаще занималась любовью с ним, чем со мной. Я вспомнил еще кое-что… Когда родился Жан-Жак и она была еще в клинике, я хотел прикоснуться губами к лобику ребенка, ведь я считал его своим сыном, а она остановила меня жестом, таким непроизвольным, что я мог бы что-то заподозрить. Потом она мне объяснила, что взрослые должны как можно меньше контактировать с новорожденными… — Бедный вы, бедный… — Бедный чудак, это верно… Вы можете себе представить эту совершенную пустоту вокруг меня? Послышалась музыка. Это Жан-Жак поставил пластинку. — Нет никаких доказательств, что это не ваши домыслы. — А разве есть доказательства, что это неправда? Послушайте, Натали… Я так больше не могу… Я чувствую себя способным на любую глупость, даже убить Брассье… Для этого мне не нужен револьвер… Обойдусь вот этими крепкими руками ремесленника… Потом он закричал: — Нет!.. И зарыдал. Глава 7 Для него это было словно Гефсиманский сад, его страдания длились пять дней. — Натали! Дайте мне, пожалуйста, еще вчерашних таблеток! Он надеялся забыться во сне, поиграть с фантомами своих детских лет. Но на этот раз не вышло: ему явилась Аннет, она возникла в его памяти, та самая Аннет, которая восемнадцать лет была вынуждена каждый вечер, каждую ночь, каждое утро играть роль. До полудня, пока Натали хлопотала по хозяйству, он слонялся по квартире и чувствовал себя совершенно обессиленным. Он жил как бы вне времени и пространства. Бульвар Бомарше, казавшийся ему театральной декорацией, выглядел столь же нереально, как и люди, которые, Бог весть почему, догоняли автобусы. Завтракать, обедать и ужинать в столовой стало для него сущим мучением, потому что он знал, что дети наблюдают за ним. Жан-Жак делал это не так явно, как его сестра, но был серьезнее и озабоченнее, чем обычно, словно ждал какого-то нового несчастья. Селерен был не в силах шутить, смеяться. Порой, чтобы нарушить молчание, он задавал какие-то вопросы, но тесного контакта с детьми у него не было. — Чем занимается отец твоей подруги? Кстати, как ее зовут? — Ортанс… — Ты знаешь, чем занимается ее отец? — Он адвокат… Крепкий такой мужчина, а Ортанс самая толстая девочка в нашем классе… Да ты не слушаешь… — Нет, слушаю. — Тогда повтори мои последние слова. — Адвокат… — Вот видишь! Бедный отец, тебе надо бы встряхнуться, а не то я вызову врача. Аппетита у него не было. Он почти ничего не ел. После еды он поспешно уходил в спальню. Если бы он мог, то спал бы целый день. Чаще всего он усаживался в кресло у открытого окна, потому что было очень тепло. Он не замечал ни движения, ни шума за окном. Все это было далеко от него, далеко от его новой вселенной. Натали никогда надолго не оставляла его одного. Она знала, что у него нет оружия. Но боялась, что он покончит с собой, выбросившись из окна. В его состоянии все было возможно. Он понимал, она заходила к нему украдкой. — Не бойтесь, Натали. Я не порешу с собой. Кризис уже позади. Сначала я думал об этом, а теперь уже прошло… — Вы бы лучше оделись да пошли пройтись вместе со мной… Словно он был тяжелобольной, нуждающийся в присмотре. — У меня нет ни малейшего желания выходить… Все время одни и те же мысли или почти одни и те же. Можно было подумать, что он испытывал странное наслаждение от самоистязания. Обе семьи-чета Брассье и он с Аннет — часто обедали вместе. Не было ли это тягостным испытанием для любовников? Он был убежден, что Эвелин все знала. Так что это его они должны были остерегаться. Они играли роли. Избегали смотреть друг на друга. Теперь он вспомнил, как Аннет дважды обмолвилась, сказав «ты» вместо «вы», смутилась и стала извиняться перед Брассье. — Знаете, между двумя давними друзьями… Все это было фальшиво. Все расползалось по швам. Им приходилось постоянно лгать. Теперь он сожалел, что отдал одежду и белье жены: порой ему было необходимо ощущать ее запах. Какой выход? Его не было. Даже мастерская принадлежала скорее Брассье, чем ему. Что касается детей… Разве не было способа проверить? Можно ведь взять кровь на анализ и установить, чьи они? Он то впадал в ярость, то предавался смирению. Ведь этих детей вырастил он. Это он каждый вечер приходил пожелать им доброй ночи. Это он, когда дети были маленькими, ходил гулять с ними по воскресеньям. Не важно, чьи это дети. Теперь они принадлежат ему, и Брассье не имеет права отнять их у него. Нужно расставить все по своим местам. Чьей была Аннет? Не его. Он был убежден, что первые два года она пыталась полюбить его. Когда они занимались любовью, она явно старалась угодить ему. Она была слишком честной, чтобы притворяться. Она ничего не испытывала и, случалось, плакала из-за этого. — Тебе не следовало на мне жениться. Наверное, я фригидная. Я этого не знала… Он был доверчивым. — Все образуется… Не переживай… Однажды вечером ты сама удивишься… И в самом деле она удивилась тому, что с ней произошло. Но было это в объятиях Брассье. Как же должны были они страдать во время отпусков! Они были разлучены. И даже не могли писать друг ДРУГУ. Селерен был безмятежно счастлив. Он считал себя самым везучим человеком на свете. Брассье стал его близким другом, а когда они объединились, то виделись почти ежедневно. Встречались и семьями. — Как поживает Эвелин? — Как всегда. Последнее время стала читать почти серьезные книги, но скоро вернется к своим иллюстрированным журналам… А как Аннет? — Все время отдает своим старичкам и старушечкам. Она как будто не замечает, что у нее двое детей. Он сжал кулаки. Все слова были верны. Все они были сказаны и еще много других. А теперь… Больше ничего. Его жизнь зашла в тупик. Позвонил Даван, спросил, как у него дела. — Как ты? Мы тут беспокоимся. — Сейчас получше. По крайней мере больше не бьется головой о стену! — Я закончил брошку мадам Папен. — Какую брошку? — Да изумруд, который она принесла, чтобы оправить, а ты за несколько минут набросал эскиз… Тогда он был пьян. Ему и после этого порой хотелось напиться, но он боялся того, что сможет натворить. — Это гнездо из проволочек и пластинок заставило меня попотеть, я даже часть ночи над ним просидел… Ей нужно надеть эту брошку сегодня вечером на какой-то большой прием… Привезти тебе ее показать? — Нет. — Тебе это не интересно? — Нет. — И он с горечью добавил, словно желая себя еще помучить: — Покажи ее Брассье… Каждое утро он делал над собой усилие, чтобы побриться, и то ради детей. Вернее, ради одной Марлен, так как Жан-Жак уже уехал с рюкзаком за плечами вместе со своим приятелем. На нем была форма, похожая на бойскаутскую. — Увидимся на Поркероле, — пообещал он. Марлен тоже готовилась к отъезду. — Можно мне купить сафари? — Что это такое? — Это такая курточка с карманами гармошкой и брюки к ней… Она должна была встретиться со своей подругой Ортанс на Вогезской площади. Девочка крепко поцеловала его. — Мой дорогой старенький отец, постарайся выйти из этого… Так дальше продолжаться не может… Он вяло улыбнулся. — Обещаю сделать все, что в моих силах. — И через две недели на Поркероле я увижу своего отца, снова живущего полной жизнью? Знаешь, что тебе стоило бы сделать? — Нет. — Взять с собой Натали. Пусть у нее тоже будет отпуск. Не очень-то любезно оставлять ее дома одну… Можно с ней об этом поговорить? К нему приставляли няньку. — Натали! Иди сюда на минутку. У меня для тебя хорошая новость. Отец решил взять тебя с собой на Поркероль… — Да он хочет избавиться от меня, а для этого утопить, — пошутила Натали. — Я же плаваю, как топор. — Отец, в какой гостинице ты остановишься, чтобы мне не пришлось тебя разыскивать? — В «Золотом острове». Я позвоню туда, чтобы забронировать еще один номер. — Ты поедешь на машине? — Пока не знаю. Занавес! Дети уехали. В слишком большой квартире остались только они с Натали. — Вам не будет в тягость поездка на Поркероль? — Наоборот. Спорю, что это придумала Марлен. — Да… Думаю, она боится оставлять меня одного на две недели… Временами он вел себя как вполне нормальный человек, а порой впадал в тяжелую депрессию. Как-то утром он, как обычно, побрился, принял ванну, надел халат и направился в гостиную. Снял трубку и набрал номер мастерской. — Добрый день, мадам Кутанс… — Голос у вас сегодня повеселее. — Скажите, пожалуйста, Брассье там? — Только что пришел. Он весь был в напряжении, но внешне это не было заметно, и Натали, мимоходом бросившая взгляд через приоткрытую дверь, нашла, что он выглядит гораздо лучше, чем прежде. — Алло! — Говорит Селерен. — Брассье слушает. — Мне нужно с вами поговорить. Он нечаянно сказал «вы», хотя они давно уже были на «ты». — Когда? — Как можно скорее. — Вы не хотите прийти в мастерскую? — Нет. — А ко мне? — Тоже нет. — Может, мне приехать к вам? — Нет. — Мы могли бы выбрать какой-нибудь пивной бар неподалеку. — Там будет много народу. — Тогда в холле большой гостиницы. В этом был весь Брассье. Селерен не представлял себя в холле «Георга Пятого» или «Крийона». — Есть маленькое бистро на углу Вогезской площади и улицы Па-де-ла-Мюль… — Понял… — На террасе бистро почти никого нет после полудня… Скажем, в два часа… — Я там буду. Когда Селерен повесил трубку, он долго сидел, пристально глядя в одну точку. Глава 8 — Как-то странно, когда детей нет за столом… Обедали они с Натали вдвоем, и она частенько поглядывала на два пустых места. Вернее, их было три, но третье останется пустым навсегда. У нее на глазах выступили слезы. — Что же вы ему скажете? — Не знаю. Он оделся как на работу. Брассье-то, как всегда, будет одет с иголочки и приедет на красном «Ягуаре», который недавно купил. Селерен пришел первый. Как он и ожидал, на террасе бистро никого не было. Даже за стойкой бара посетителей было мало. — Что вам принести? — Бутылочку виши. Его сердце билось так часто, что он прижал руку к груди, чтобы как-то его успокоить. Красная машина не замедлила подъехать к террасе, из нее вышел Брассье и направился к нему, протягивая руку. — Нет. Селерен пристально смотрел на него, словно хотел разглядеть, какие перемены могли в нем произойти. В самом деле, он был не совсем таким, как обычно. Самоуверенности как не бывало, по крайней мере в эту минуту. Глаза беспокойно бегали. — Коньяк, — заказал Брассье; когда к ним подошел официант. Потом он снова подозвал его, чтобы уточнить: — Большой… Оба молчали. Официант принес коньяк и удалился. Брассье выпил полбокала и глухим голосом сказал: — Это не то, что ты думаешь… — А что, по-твоему, я думаю? Незаметно для себя он снова перешел на «ты». — Что я мерзавец… Селерен молчал. — Не знаю, что бы ты сделал на моем месте… Если бы я не вступил в брак двумя годами раньше, я женился бы на Аннет. — Но ты на ней не женился… — Моя жена отказывалась дать мне развод, и она позаботилась о том, чтобы за восемнадцать лет у меня не было причин для недовольства. — Значит, вы с Аннет встречались тайно… Ты снял квартиру, обставил ее, ты… Селерену было трудно говорить. — Я сделал все, что мог, чтобы она была счастлива. — Потому что она тебя любила. — Да. Она тоже хотела, чтобы мы оба развелись. Это было не просто романом. Или банальной супружеской изменой. — Да, такое не могло бы длиться восемнадцать лет… — Я страдал так же, как ты, когда она умерла, и не мог этого показывать… — Ты первый бросил цветок в могилу. — Не намеренно… Красную розу… Ее любимый цветок… Они всегда стояли в квартире… — Не у меня. Брассье посмотрел ему в лицо, в его глазах была покорность. — Что ты собираешься делать? — спросил он. — А ты? — Полагаю, мы не сможем дальше работать вместе? — Действительно, это невозможно. Селерен дышал с трудом. Он с завистью смотрел на стакан с коньяком. — Своими успехами мастерская обязана тебе… Значит, она и останется твоей… — А ты что будешь делать? — Когда узнают, что я свободен, за предложениями дело не станет. Предстояло переговорить о самом тяжелом, и Селерен не решался перейти к этому вопросу. — А как дети? — Не знаю… И Аннет тоже не знала… У нас с тобой одна и та же группа крови… — Кто тебе сказал? — Аннет посмотрела твое водительское удостоверение… — Но ты спал с ней чаще, чем я… — Возможно. Но это ничего не значит… — Я оставляю их у себя, — твердо сказал Селерен. — В любом случае я не могу их у тебя забрать. По закону они твои… А кроме того, Эвелин не согласилась бы… Впервые, с тех пор как он познакомился с Брассье, Селерен видел обреченность в его глазах… — Официант! — позвал тот. — Еще один двойной коньяк. — И потом: — Я не пришел сюда твоим врагом, Жорж… Уже давно я хотел поговорить с тобой… — И ты сказал бы мне правду? — Да. Знаю, я причинил бы тебе боль, но так было бы лучше, чем постоянная ложь между нами… Когда я приходил к тебе обедать и видел Жан-Жака и Марлен… Он отвернулся, и Селерен подождал, пока он совладает с собой. — Где они сейчас? — Жан-Жак блестяще сдал экзамен на степень бакалавра и сейчас путешествует по Франции пешком вместе со своим приятелем… — А Марлен? — Она поехала на две недели к подруге в Сабль-д'Олон, а потом приедет ко мне на Поркероль. — Ты разрешишь мне повидаться с ними? — При условии, что ты не будешь говорить с ними о прошлом… — Я не настолько жесток… А что собирается делать Жан-Жак потом? — В сентябре он поступает в школу в Кембридже, чтобы совершенствоваться в английском… — А дальше? — Он еще сам не знает. Ему не хочется решать этот вопрос легкомысленно. Он серьезный парень, даже слишком серьезный. Его привлекают психология и общественные науки, но он собирается изучать их в Штатах… Они долго молчали, и Жорж Селерен бросил взгляд на аркады, окружавшие залитую солнцем площадь, на которой шумно играли дети. Дома в стиле Людовика Тринадцатого образовывали правильный четырехугольник. Когда Жан-Жак был совсем маленьким, — они с Аннет привозили его сюда гулять в своем маленьком автомобиле. Потом появилась Марлен, и Селерен чаще всего сам катал ее здесь в колясочке. Стоял прекрасный день, один из тех дней, которые влюбленные вспоминают всю жизнь. Такая пара сидела на террасе через три столика от них, они держались за руки и неотрывно смотрели друг другу в глаза. Брассье очнулся первый. — Сегодня я в последний раз переступил порог мастерской на улице Севинье… Селерен ничего не ответил. Он все так же смотрел на Вогезскую площадь, особенно на мальчонку, игравшего в серсо. Такая сейчас редкость видеть ребенка, который играет в серсо. — Мой адвокат составит необходимые бумаги… — Я хочу возместить тебе твою долю… — Я уже возместил ее десятикратно… — Я сказал, что я этого хочу… — Мой адвокат напишет тебе. Это мэтр Лефор с авеню Курсель… Он, конечно, не может вписать в акт детей, но я направлю тебе письмо, в котором… — Нет. — Почему? — Потому что такие вещи не пишут… К тому же у меня в доме ничего не запирается на ключ… — Официант! — Я назначил эту встречу… Я и заплачу по счету… Оба чувствовали себя неловко. Никто не решался встать первым. Наконец Селерен не выдержал. — Прощай… — пробормотал он, не глядя на Брассье. — Прощай, Жорж… Селерен шагнул в тень на улице Па-де-ла-Мюль и услышал, как заработал мотор «Ягуара». Эпаленмс, 11 октября 1971 г. 1 Ограбление (англ.) 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7 |
|||||||||