Глава 1

Комиссар у окна

И вновь из сумрачного проема складского помещения возник, пятясь, бородатый старикашка, глянул направо-налево и принялся жестами, словно подзывая к себе, направлять выползавший оттуда тяжелый грузовик. Его руки показывали: «Чуть вправо… Вот так… Прямо… Осторожнее… Левее… Теперь — стоп…»

Машина, также двигаясь задом наперед, неуклюже переваливала тротуар, плюхалась на мостовую, в то время как старикан, шагнув на проезжую часть, знаками приостанавливал на мгновение движение транспорта по улице.

То был уже третий за полчаса тяжеловоз, выныривавший из обширного пакгауза с надписью на фронтоне: «Катуар и Потю. Металлообработка» — слова, весьма привычные Мегрэ, поскольку взирал он на них ежедневно более тридцати лет.

Комиссар без пиджака и галстука стоял у окна своей квартиры на бульваре Ришар-Ленуар и неспешно попыхивал трубкой, а в комнате позади него жена начинала застилать постель.

Мегрэ не был болен, в этом-то и состояла необычность ситуации, поскольку часы показывали десять, а день отнюдь не был воскресным.

Торчать у окна в самый разгар утра, бездумно глазеть на уличную толчею, провожать глазами въезжавшие в помещение склада напротив и выезжавшие из него грузовики — все это вызывало у него ощущение возврата к дням детства, когда еще была жива мать, когда из-за гриппа или отмены занятий он не ходил в школу. Он точно хотел выяснить:

«А что тут происходило в его отсутствие?»

Так начинался уже третий, а если не считать выходного, то второй день, и ощущение восторга с толикой смутной неловкости не покидало комиссара.

За это время он открыл для себя массу вещей, интересуясь не только бородатым старичком, который командовал выездом грузовиков со склада, но, к примеру, и числом клиентов, нырявших в соседнее бистро.

Мегрэ уже случалось проводить дома целый день. Почти всегда это было связано с болезнью, а посему он не покидал постели или кресла. На сей раз дело обстояло иначе. Ему было нечем заняться. Он мог распоряжаться своим временем, как ему заблагорассудится. Выяснил распорядок домашних дел жены — с чего та начинала трудовой день, когда покидала кухню и шла в комнату, в какой последовательности прибиралась.

Сразу же в памяти возникал образ матери, хлопотавшей по хозяйству, пока он — и тогда тоже — торчал у окна.

Мадам Мегрэ и выговаривала ему совсем как матушка:

— А теперь подвинься, дай-ка подмету.

Совпадало все, вплоть до переменчивых кухонных запахов, — этим утром благоухало мясом, нашпигованным салом и сдобренным щавелем.

Словно ребенок, он следил за ползущей по тротуару линией раздела между солнечной и теневой сторонами, примечал, как оплывают очертания предметов в подрагивающем мареве жаркого дня.

И так будет продолжаться еще семнадцать дней.

Для того чтобы возникло подобное положение дел, понадобилось стечение немалого числа случайностей и совпадений. Но главной причиной стало то обстоятельство, что в марте его прихватил довольно мерзкий бронхит. Комиссар, как всегда, не вылежал положенного срока, поскольку поджимали скопившиеся на набережной Орфевр дела. В результате он опять свалился в постель, и одно время даже опасались, не плеврит ли у него.

Хорошая погода помогла одолеть недуг, но Мегрэ так и не сумел избавиться от смутной тревоги, был мрачен, неладно чувствовал себя. Ему вдруг стало мниться, что он уже старик и где-то там, за поворотом, его подстерегает всамделишная болезнь, та, что станет грызть вас в течение всей оставшейся жизни.

Он ни словом не перемолвился об этом с женой и раздражался всякий раз, когда ловил на себе ее исподтишка бросаемые тревожные взгляды. Как-то вечером он отправился к своему другу Пардону, доктору с улицы Пикпюс, у которого чета Мегрэ имела обыкновение раз в месяц обедать.

Пардон долго обследовал его и даже для очистки совести послал на консультацию к кардиологу. Врачи не нашли ничего серьезного, разве что отметили несколько повышенное артериальное давление, но единодушно сошлись на единственной рекомендации:

— Вам следует отдохнуть.

Последние три года комиссар практически не был в отпуске. Стоило ему настроиться на отдых, как непременно возникало какое-нибудь дело, которым он был обязан заняться, а однажды, когда наконец выбрался к свояченице в Эльзас, его в первый же день паническим телефонным звонком отозвали в Париж.

— Ладно, — ворчливо пообещал он своему другу Пардону. — В этом году, невзирая ни на что, устрою себе каникулы.

В июне он решил, что возьмет отпуск с первого августа. Супруга написала об их намерениях своей сестре.

Та вместе с мужем и детьми проживала в Кольмаре, в шале возле ущелья Шлюхт, и чета Мегрэ довольно часто наведывалась к ним, находя тамошнюю жизнь приятной и полезной для здоровья.

Увы! Выяснилось, что свояк Шарль обзавелся новой машиной и собрался свозить семью в Италию.

Сколько вечеров ушло у комиссара и его жены на обсуждение вопроса о том, куда податься! Сначала подумывали о долине реки Луары, где Мегрэ мог бы порыбачить, затем вспомнили об отеле «Черные скалы» в курортном местечке Сабль-д'Олонн. Там им как-то довелось чудесно провести время. В итоге на нем и остановились. В последнюю неделю июня мадам Мегрэ отправила туда письмо с просьбой забронировать для них места, но ей ответили, что все комнаты заняты до восемнадцатого августа.

В конечном счете все решил случай. Как-то раз в субботний вечер середины июля комиссара вызвали к семи часам на Лионский вокзал в связи с одним не очень существенным делом. Поток автомобилей оказался настолько плотным, что ему понадобилось целых полчаса, чтобы добраться до цели — и это притом, что ехать пришлось всего-то от Дворца правосудия с набережной Орфевр, причем на одной из машин уголовной полиции.

Объявили о сформировании восьми дополнительных поездов, но все равно в здании вокзала, на перронах — повсюду толпа людей с чемоданами, дорожными сумками, узлами, детьми, собаками и удочками наводила на мысль о массовом бегстве. Все рвались в сельскую местность или к морю, чтобы заполонить отели и постоялые дворы вплоть до самых маленьких и захудалых, хватало и тех отдыхающих, кто, случись им на месте наткнуться на незанятый участок, тут же кинулись бы разбивать палатки.

Лето выдалось жаркое, и Мегрэ вернулся тогда в полном изнеможении, словно сам втискивался в один из ночных поездов.

— Что с тобой? — встревожилась жена, державшаяся настороже после злополучного бронхита.

— Начинаю сомневаться, поедем ли мы отдыхать.

— Ты забыл совет Пардона?

— Никоим образом.

Он с ужасом представил себе битком набитые туристами гостиницы и семейные пансионаты.

— А не лучше ли нам провести отпускное время в Париже?

Поначалу мадам Мегрэ восприняла это его предложение как шутку.

— Ведь нам прежде не удавалось, так сказать, побродить вдвоем по Парижу. Едва ухитряемся выкраивать время, чтобы раз в неделю заскочить в первую подвернувшуюся на Бульварах киношку. В августе опустевший город будет полностью в нашем распоряжении.

— Да, и первое, о чем ты позаботишься, — это удрать на набережную Орфевр, чтобы заняться там уж и не знаю каким делом!

— Клянусь, что нет.

— Это всего лишь слова.

— Отправимся с тобой куда глаза глядят, пошатаемся по кварталам, где ни разу не бывали, забредая обедать и ужинать в забавные ресторанчики…

— Зная, что ты здесь, сослуживцы задергают тебя телефонными звонками.

— Уголовная полиция, да и вообще все останутся в полном неведении, а наш телефонный номер я зарегистрирую в службе отсутствующих абонентов.

Идея провести отпуск в столице в самом деле пленила Мегрэ, и в конце концов прельстила его супругу. Так что стоявший в столовой телефон умолк — еще одна мелочь, с которой было нелегко свыкнуться. Дважды комиссар протягивал к нему руку, но оба раза успевал вспомнить, что не имеет на это права.

Официально Мегрэ в Париже не было. Он находился в Сабль-д'Олонн. Именно этот адрес был оставлен в службе, а если на имя комиссара поступит срочное сообщение, то его ему перешлют.

В субботу вечером Мегрэ покинул свой кабинет на набережной Орфевр, и все были уверены, что он отбыл на морское побережье. В воскресенье он с женой вышли из Дому лишь к концу дня и, желая сменить обстановку, отправились поужинать в пивную на площади Терн подальше от семейного очага.

В понедельник около половины одиннадцатого утра комиссар, оставив супругу завершать хозяйственные дела, прошелся до площади Республики и, устроившись на почти пустой террасе кафе, спокойно прочитал свежие газеты. Затем они, уже вдвоем, отобедали в районе Ла-Виллетт, поужинали у себя на квартире и сходили в кино.

Ни один из них еще не ведал, чем они займутся сегодня, во вторник, было ясно лишь, что отведают дома фрикандо, а потом, очевидно, пойдут куда-нибудь погулять.

Устанавливался иной жизненный ритм, к которому надлежало приноровиться, поскольку все еще казалось странным, что на тебя не давит груз срочных проблем и нет необходимости считать часы и минуты.

Скуки Мегрэ не испытывал. По правде говоря, ему было чуть-чуть стыдно бездельничать. Осознавала ли это его жена?

— Ты разве не пойдешь за газетами?

Вот уже и начала складываться привычка. В десять тридцать он побредет за прессой, вероятно, просмотрит ее на той самой террасе кафе, что на площади Республики. Это забавляло Мегрэ. Короче говоря, не успел отделаться от бремени одних забот, как насоздавал себе новых.

Он отошел от окна, нацепил галстук, обулся, поискал шляпу.

— Тебе нет необходимости возвращаться раньше полпервого.

Теперь, перестав ходить на работу, он даже для жены стал не совсем тем Мегрэ, что раньше, и комиссару еще раз вспомнилось, как напутствовала его в свое время мать:

«Иди поиграй часок, но возвращайся к обеду».

И консьержка туда же: смотрит с удивлением, не лишенным упрека. Да имеет ли право такой крупный и крепкий мужчина вот так слоняться без дела?

Медленно прокатила поливальная машина, и он, будто сроду не видел ничего подобного, загляделся на то, как из множества дырочек струйками бьет вода, растекаясь затем по мостовой.

Сейчас на набережной Орфевр окна с видом на Сену наверняка широко распахнуты. Половина кабинетов пустует. Люка умчался к родственникам в По и вернется лишь пятнадцатого числа. Торранс, недавно приобретший подержанную машину, укатил в Нормандию и Бретань.

Уличное движение почти полностью замерло, лишь изредка мелькали такси. Площадь Республики, казалось, застыла, как на почтовой открытке, и только автобус с туристами слегка ее оживлял.

Комиссар остановился у киоска, закупил все те утренние газеты, что привык видеть у себя на столе и просматривать, прежде чем приступить к работе.

Теперь он мог читать их со вкусом, благо времени у него было предостаточно, и вчера даже успел пробежать несколько мелких объявлений.

Мегрэ уселся на облюбованной террасе на то же самое, что и накануне, место, заказал пиво, снял шляпу и, утерев со лба пот — уже давала о себе знать жара, — стал изучать хронику дня.

Два самых броских заголовка касались международных событий и серьезного дорожно-транспортного происшествия — близ Гренобля свалился в овраг автобус, в результате чего погибло восемь человек. Но взгляд комиссара сразу же выхватил в правом углу страницы другое сообщение:

«ТРУП В ШКАФУ».

Если при этом его ноздри и не раздулись, то уж некоторый душевный трепет он явно испытал.

«Уголовная полиция окружает атмосферой тайны нечто кошмарное, обнаруженное вчера, в понедельник утром, в апартаментах известного врача, проживающего на бульваре Османн. Этот медик якобы в настоящее время пребывает на Лазурном берегу вместе с женой и дочерью.

Проведя воскресенье в кругу семьи и выйдя вчера утром на работу, горничная уловила подозрительный запах и, открыв шкаф, откуда, как ей представлялось, он исходил, наткнулась на труп молодой женщины.

Вопреки традиции уголовная полиция крайне скупа на информацию о случившемся, и это дает основание предполагать, что она придает делу исключительное значение.

Доктор Ж., о котором идет речь, был срочно вызван в Париж, а коллега, замещавший его на время отпуска, будто бы оказался скомпрометированным.

Надеемся, что завтра сможем сообщить вам более подробные сведения об этой странной истории».

Мегрэ раскрыл две другие утренние газеты.

Одна проворонила эту новость. Вторая, пронюхавшая о сенсации слишком поздно, дала резюме в несколько строчек, но выделила суть жирным шрифтом:

«ТРУП, ОБНАРУЖЕННЫЙ У ДОКТОРА.

Со вчерашнего дня уголовная полиция ведет расследование происшествия, которое может стать новым «делом Петио» с той лишь разницей, что на сей раз в нем, судя по всему, замешаны два врача вместо одного. Действительно, в кабинете хорошо известного медика с бульвара Османн был найден труп молодой женщины, однако подробнее разузнать об этом нам не удалось».

Мегрэ невольно буркнул:

— Вот дуралей!

Он рассердился не на журналистов, а на Жанвье, на плечи которого впервые легла вся ответственность за состояние дел. Тот давно уже дожидался подобного случая, поскольку во время предыдущих отпусков комиссара всегда находился кто-то постарше, чтобы подменить шефа.

В этом же году почти на три недели инспектор остался за патрона, и стоило Мегрэ покинуть кабинет, как на Жанвье свалилось дело, причем чрезвычайно важное, судя даже по крохам сведений, попавших в печать. И он уже допустил первую ошибку: восстановил против себя репортеров. Мегрэ также случалось утаивать от них материалы следствия, но он проявлял при этом известную гибкость и, ничего не сказав, умел обставить все так, словно откровенничал с прессой.

Первым побуждением Мегрэ было найти телефонную кабину и позвонить Жанвье. Но он вовремя спохватился, вспомнив, что официально находится в Сабль-д'Олонн.

Согласно газетным сообщениям, труп обнаружили накануне утром. Как полиция, так и прокуратура занялись происшествием немедленно. Иди все обычным путем, заметки о случившемся появились бы в послеобеденных выпусках. Не вмешался ли кто-то сверху? Или Жанвье сам отважился взять курс на замалчивание?

«Известный врач, проживающий на бульваре Османн…»

Мегрэ знал этот квартал. Впервые приехав в Париж, он подивился здешней безмятежности, залюбовался элегантными зданиями с красивыми воротами, за которыми в глубине дворов виднелись старинные конюшни, мягкими тенями каштанов и лимузинами, припаркованными вдоль тротуаров.

— Жетон, пожалуйста.

Мегрэ вовсе не собирался звонить на набережную Орфевр, благо это ему воспрещалось, но решил связаться с Пардоном, который в июле отгулял свое на море и был единственным человеком, осведомленным о его истинном местонахождении.

Пардон томился в рабочем кабинете.

— Скажите, вам знаком некий доктор Ж., проживающий на бульваре Османн?

Врач тоже успел прочитать газету.

— Я думал над этим за завтраком. Покопался в медицинском справочнике. Новость меня заинтриговала. Речь, видимо, идет о солидном враче, докторе Жаве, имеющем элитарную клиентуру.

— Вы знакомы с ним?

— Встречался пару-тройку раз, но уже несколько лет, как потерял его из виду.

— Что это за человек?

— В профессиональном плане?

— Начнем с этого.

— Серьезный, знающий свое дело практикующий доктор. Ему около сорока лет, возможно, сорок пять. Хорош собой. Единственно, в чем его можно было бы упрекнуть — если рассматривать это как недостаток, — так это в приверженности светской клиентуре. Он ведь не беспричинно обосновался на бульваре Османн. Думаю, зарабатывает весьма прилично.

— Женат?

— Я не знаю, но, судя по газетным статьям, да. Послушайте, Мегрэ, надеюсь, вы не собираетесь мчаться на набережную Орфевр, чтобы заняться этой проблемой?

— Нет, обещаю вам. А как насчет второго врача, на которого намекают?

— Я созванивался нынче утром с коллегами. Дела такого рода довольно редки в наших профессиональных кругах, и мы любопытны ничуть не менее консьержей. Как и большинство медиков, отправляющихся на отдых, Жав на время своего отсутствия нанял помощника из молодых. Лично я с ним незнаком, и, сдается мне, встречаться нам не приходилось. Речь идет о некоем Негреле, Жильбере Негреле, лет тридцати, одном из ассистентов профессора Лебье.

Последнее само по себе служит приличной рекомендацией, ибо Лебье слывет субъектом, придирчиво подбирающим сотрудников, да и ладить с ним нелегко.

— Вы очень заняты?

— Вы имеете в виду в данный момент?

— Вообще.

— Менее, чем обычно, учитывая, что большинство моих пациентов разъехались в отпуска. А почему вас это интересует?

— Хотел попросить, чтобы вы собрали для меня побольше сведений о двух этих врачах.

— А вы не забыли, что вам предписана передышка в работе?

— Обещаю, ноги моей не будет на набережной Орфевр.

— Что не помешает вам заниматься этим делом в качестве любителя. Верно?

— Почти.

— Ладно, позвоню кое-кому.

— Может, увидимся сегодня вечером?

— Почему бы вам с женой не поужинать у нас?

— Нет. Это я приглашаю вас с супругой в какое-нибудь бистро. Зайдем за вами часов в восемь.

Мегрэ внезапно осознал, что уже не совсем тот человек, каким был сегодня утром. Ушло мечтательное настроение, он более не чувствовал себя мальчишкой, которому не надо посещать занятия в школе.

Вернувшись на свое место на террасе кафе, он заказал еще одну кружку пива и подумал о Жанвье, должно быть донельзя сейчас возбужденном. Пытался ли тот дозвониться в Сабль-д'Олонн, чтобы посоветоваться с ним?

Скорее всего, нет. Инспектор наверняка рад-радешенек возможности самому спешно завершить дело.

Комиссару не терпелось побольше разузнать об этой истории, но сейчас он уже не стоял у руля, а был вынужден как рядовой обыватель дожидаться послеполуденной прессы.

Когда он вернулся к обеду домой, жена взглянула на него и, заподозрив неладное, нахмурилась.

— Ты кого-то повстречал?

— Никого. Только позвонил Пардону. Сегодня вечером мы угощаем их ужином в бистро, правда, пока еще не знаю в каком.

— Ты что, неважно себя чувствуешь?

— Напротив, я в прекрасной форме.

Воистину так. Газетная заметка придала смысл его безмятежной жизни, и он больше не рвался в свой рабочий кабинет, чтобы возглавить расследование. В кои-то веки он оказался в роли стороннего наблюдателя, и подобная ситуация забавляла его.

— А чем мы займемся после обеда?

— Пройдемся по бульвару Османн, побродим в этом квартале.

Мадам Мегрэ не стала возражать, не спросила, почему он предпочел именно эти места. Они неспешно, не поглядывая, как обычно, на часы, обедали перед распахнутым окном. Сегодня даже шум парижских улиц чем-то отличался от обычного. Невнятный гул уступил место более редким и отчетливым звукам, было слышно, как завернуло за угол такой-то улицы такси, как перед таким-то домом остановился грузовик.

— Приляжешь после обеда? — спросила мадам Мегрэ.

— Нет.

Пока она занималась посудой, а потом одевалась, комиссар опять сходил за газетами — уже вечерними выпусками. Происшествие теперь удостоилось самых громких заголовков:

«НОВОЕ „ДЕЛО ПЕТИО“, „МЕРТВАЯ ЖЕНЩИНА В ШКАФУ“, „ЗАМЕШАНЫ ДВА ДОКТОРА“.

В самой лучшей из статей, подписанной живчиком Лассанем, одним из самых пронырливых репортеров, говорилось:

«В одном из элегантнейших кварталов Парижа, на бульваре Османн,. между улицами Мироменил и Курсель, только что разразилась чреватая сюрпризами криминальная драма, которая не преминет получить определенный резонанс.

Несмотря на нежелание полиции предоставить информацию о случившемся, мы провели собственное расследование и сумели выяснить следующие детали.

Итак, в доме 137-бис по бульвару Османн, на четвертом этаже, пять лет проживает доктор Филипп Жав, сорока четырех лет, вместе с супругой и трехлетней дочкой.

Чета Жав занимает одну из двух квартир, расположенных на лестничной площадке, а другая отведена под зал ожидания и шикарные кабинеты для консультаций, поскольку клиентура у врача изысканная и большинство его пациентов значатся в справочнике видных деятелей и аристократии.

Первого июля доктор Жав с семьей в сопровождении няни ребенка покинул Париж, отправившись на шестинедельный отдых в Канны, где снял виллу «Мария-Тереза».

С того же дня молодой врач — доктор Негрель — заступил на место своего коллеги, подменяя последнего в часы приема.

Обычно семейство Жав, кроме няни, мадемуазель Жюссеран, содержит еще и двух горничных, но одна из них, чьи родители проживают в Нормандии, взяла отпуск одновременно с хозяевами, так что в Париже осталась лишь Жозефа Шовэ, пятидесяти одного года.

Учитывая, что жилая часть апартаментов опустела, горничной оставалось убирать только рабочие помещения.

Доктор Негрель — он холостяк, проживает в меблированных комнатах по улице Сен-Пер — приходил в приемную каждое утро в девять часов, знакомился с записями телефонных звонков, посещал пациентов на дому, обедал в каком-нибудь ресторане и в два часа возвращался на бульвар Османн, где консультировал пациентов.

К шести часам он заканчивал прием, и Жозефа Шовэ отправлялась к проживающей в том же квартале на улице Вашингтон дочери и почти всегда оставалась у нее ночевать.

Что же произошло? Полиция хранит гробовое молчание, и нам трудно восстановить всю цепочку событий, но выявить некоторые факты мы сумели.

В минувшую субботу доктор Негрель покинул кабинет на бульваре Османн в половине шестого, Жозефа еще оставалась в апартаментах. Во второй половине дня он принял с полдюжины пациентов и пациенток, и никто из жильцов дома не заметил ничего необычного.

В воскресенье доктор Негрель навещал своих друзей в сельской местности, а Жозефа весь день провела вместе с дочерью в квартире на улице Вашингтон и возвратилась на бульвар Османн только в понедельник в восемь утра.

Уборку она, как обычно, начала с того, что пропылесосила зал ожидания, затем прошла в кабинет, за которым находится приемная для осмотра больных.

И лишь там, в третьем помещении, ее удивил неприятный запах, как она выразилась, сладковато-тлетворный, но поначалу она не обеспокоилась.

Однако в конце концов за несколько минут до девяти часов в Жозефе проснулось любопытство и она открыла дверь в четвертую комнату меньших размеров, переоборудованную в лабораторию. Именно оттуда шел запах, точнее, из одного из шкафов.

Оказалось, что тот заперт, а ключа нет в замке. В то время как Жозефа изучала шкаф, за ее спиной раздались шаги и, обернувшись, она оказалась лицом к лицу с явившимся на работу доктором Негрелем:

Вздрогнул ли он при этом? Побледнел ли? Добытые нами на этот счет косвенные свидетельства противоречивы. Он якобы воскликнул: «А вы что тут делаете?» Она будто бы ответила: «А вы разве не чувствуете какой-то запах?» И вроде бы высказала предположение о дохлой мыши. «Доктор Жав не оставлял вам ключей?» — спросил Негрель.

Разумеется, мы стремимся всего лишь наилучшим образом представить факты. Спустя несколько минут Жозефа якобы пошла за слесарем на улицу Мироменил и привела его на место событий».

Читая статью, Мегрэ размышлял, где же этот ловкач Лассань откопал такие подробности. Он готов был поспорить, что Жозефа тут ни при чем. Еще менее вероятно, что ему поведал об этом доктор Негрель. Может, консьержка? Вполне допустимо. А что, если потом проболтался слесарь?

Комиссар продолжил чтение.

«Когда удалось открыть дверцы шкафа, взорам присутствующих предстало полностью обнаженное женское тело, которое, похоже, насильно согнули пополам, чтобы втиснуть в довольно ограниченное пространство.

В отсутствие комиссара Мегрэ, находящегося в отпуске, на место происшествия прибыл инспектор Жанвье, следом за ним — судебно-медицинский эксперт и представитель прокуратуры, при этом прессу по все еще непонятным нам причинам предпочли держать в неведении.

Идентифицировать труп не составило труда, так как речь идет о мадам Жав, которую все считали отдыхающей в Каннах.

Помимо синяка на правом виске, который мог появиться от ушиба при падении, никаких следов насилия на трупе нет.

Доктор Негрель утверждает, что не видел мадам Жав ни в субботу, ни в какой-либо иной день с момента ее с доктором Жавом отъезда первого июля в Канны.

Жозефа как будто заявляет то же самое.

Каким же образом молодая женщина оказалась убитой? Когда это случилось? По нашим данным, судмедэксперт считает днем смерти субботу.

Доктор Жав, поставленный в известность о трагедии по телефону, вылетел из Ниццы в Париж полуденным рейсом в понедельник.

Он, как и доктор Негрель, провел ночь на вторник на набережной Орфевр. Из данных ими там показаний ничего не просочилось. Даже сегодня утром в уголовной полиции нам отказались сообщить, взят ли кто-либо из них под стражу. Дознание поручено вести следователю Комельо, а он — еще менее словоохотлив, чем инспектор Жанвье.

Наш собственный корреспондент в Каннах попытался связаться с няней, мадемуазель Жюссеран, которая осталась там вместе с ребенком, но проникнуть на виллу не удалось, хотя мобильная бригада жандармерии побывала там уже дважды.

Как видите, это дело — одно из самых таинственных за последние годы, и развязки следует ожидать самой неожиданной.

Кто убил мадам Жав? Почему? И с какой стати ее абсолютно нагое тело засунули в шкаф, расположенный сразу же за кабинетом, используемым ее мужем для медицинских консультаций?

В ожидании неожиданных поворотов в ходе расследования — а они не заставят себя ждать — мы хотим сообщить читателям некоторые сведения о тех, кто замешан в этой истории.

Доктору Филиппу Жаву сорок четыре года, он родился в Пуатье и, блестяще окончив Парижскую медицинскую школу, стажировался в больницах. До женитьбы практиковал частным образом в пригороде Исси-ле-Мулино, имея одну из самых непритязательных приемных, а пациентами его были в основном рабочие близлежащих заводов.

Пять лет тому назад он вступил в брак с Эвелин Ле Терек, моложе его на шестнадцать весен, из чего следует, что погибла она в двадцативосьмилетнем возрасте.

Семья Ле Терек владеет консервным заводом в Конкарно, и домашним хозяйкам хорошо известна торговая марка сардин «Ле Терек и Лоран».

Сразу же после свадьбы молодая чета обосновалась в роскошных апартаментах на бульваре Османн, и вскоре доктор Жав стал одним из самых признанных врачей столицы.

Два года спустя глава семьи Ле Терек скончался, оставив свое дело в Конкарно сыну Иву и дочери.

У четы Жав родилась дочь Мишель — сейчас ей три года.

Что касается доктора Негреля, его также считают блестящей личностью. Тридцатилетний холостяк, он все еще живет в студенческой комнатушке на улице Сен-Пер и не позволяет себе излишеств. Негрель так и не обзавелся собственным врачебным кабинетом и работает вместе с профессором Лебье. Негрель впервые согласился подменить одного из своих коллег на время отпуска.

Мы пытались выяснить, находились ли до этого супруги Жав и доктор Негрель в дружеских отношениях, но разобраться в этом не удалось.

Повсюду — на набережной Орфевр и бульваре Османн, а также в медицинской среде — мы наталкиваемся на странный заговор молчания в связи с этим делом.

Консьержка тоже не слишком словоохотлива и ограничивается заявлением, что не ведала о пребывании в доме мадам Жав.

Тем не менее наш собкор на Лазурном берегу все же добился результата, хотя и довольно скромного. На аэродроме в Ницце якобы видели пассажирку, похожую на мадам Жав. Она вылетела в субботу в девять пятнадцать утра рейсовым самолетом, который прибывает в Орли в одиннадцать с четвертью. Но в авиакомпании отказываются подтвердить, есть ли ее имя в списке пассажиров.

Сейчас, когда эти строки идут в набор, доктор Поль приступает к вскрытию».

Вернувшись домой, Мегрэ тщательно вырезал заметку и сунул ее в папочку из плотной желтоватой бумаги — так он поступал всякий раз на набережной Орфевр, когда заводил досье.

Только на службе в таких папках содержались оригиналы документов, подлинники, а тут приходилось довольствоваться газетными статейками более или менее сомнительного толка.

— Ты готова? — спросил он мадам Мегрэ.

Та выплыла из соседней комнаты в светлом хлопчатобумажном платье, белых перчатках и с белой шляпкой на голове, и когда они рука об руку вышагивали по тротуару, то производили впечатление супружеской пары, наслаждающейся отдыхом.

— Похоже, тебя что-то начинает забавлять, — обронила мадам Мегрэ, искоса взглянув на мужа.

Он ничего не ответил, но улыбнулся, подумав не о бедняжке мадам Жав, а о Жанвье, который бьется сейчас над этим делом, стремясь довести его до успешного конца сугубо самостоятельно.

Глава 2

Ужин у дядюшки Жюля

— Кальвадос для всех? — спросил Мегрэ, вытаскивая из кармана трубку, когда официантка в белом переднике подала кофе.

Он понял смысл взгляда, брошенного женой сначала на него, а затем — более скрытно — на Пардона. Он не был пьян, даже не захмелел.

Выпил, пожалуй, ничуть не больше остальных и тем не менее сознавал, что глазки его слегка поблескивают, а речь сделалась вяловатой, что было отнюдь для него не характерно.

На протяжении ужина в глазах мадам Мегрэ вспыхивали искорки умиления, в первый раз она так посмотрела на мужа, когда тот заказал пескарей во фритюре, а во второй — после того как он следом попросил принести жареную кровяную колбаску с картофелем-фри.

Она сразу узнала этот ресторан, куда они с мужем не заглядывали лет двадцать, да и прежде бывали всего пару раз. Вывеска осталась неизменной: «У дядюшки Жюля».

И хотя вместо деревянных столешниц появились вызывающе яркие пластмассовые покрытия, а бар обрел современный облик, в ресторане по-прежнему заправлял дядюшка Жюль, который внешне ничуть не изменился, а седая шевелюра делала его похожим на статиста в парике.

В Жуенвиль они добрались на машине Пардонов, но место для ужина выбрал Мегрэ — прямо напротив острова Любви, вокруг которого сновали лодки и каноэ.