И все же парень, фамилия которого была Вирье, оказывался назвать имя этого третьего.

— Он старше тебя?

— Да. Ему двадцать три года. Он уже женат.

— У него есть опыт в таких делах?

— Говорил, что есть.

— Я еще буду тебя допрашивать, но сначала хочу побеседовать с твоим приятелем.

Полицейский увел Вирье, и тот столкнулся в дверях со своим товарищем, Жирокуром, которому тоже снимали наручники. Парни успели обменяться взглядом.

— Раскололся?

— А ты думал, будет молчать?

Обычная рутина. Налет сорвался. Не было ни убитых, ни раненых, только разбито оконное стекло.

— Кому пришла в голову идея надеть маски?

Идея, впрочем, была не новой. За несколько месяцев до этого профессиональные воры в Ницце воспользовались карнавальными масками, чтобы ограбить почтовую машину.

— У тебя не было оружия?

— Нет.

— А когда служащий банка кинулся к окну, это Ты сказал: «Стреляй же, идиот…»?

— Я не помню, что говорил… Я потерял голову…

— Однако твой дружок тебя послушался и нажал на собачку…

— Он не выстрелил.

— Просто счастливая случайность. Пистолет был не заряжен, а может быть, просто негодный.

Служащие банка и находившаяся в зале единственная клиентка подняли руки вверх. Все происходило в десять часов утра.

— Это ты, войдя в зал, крикнул: «Повернуться лицом к стене. Руки вверх! Вооруженный налет!» И, кажется, добавил: «Это не шутка».

— Я так сказал, потому что женщина начала смеяться.

Тогда одна из банковских служащих, дама лет сорока пяти, сидевшая теперь в стеклянной клетке, ожидая допроса, схватила пресс-папье и бросила в окно, призывая на помощь.

— У тебя были судимости?

— Одна.

— За что?

— Украл из машины фотоаппарат.

— Ты знаешь, что на этот раз тебе это дорого обойдется? Парень пожал плечами, напуская на себя бравый вид.

— Пять лет, голубчик! Что же касается твоего товарища, то была ли там осечка или нет — это значения не имеет. Все шансы, за то, что ему не отделаться меньше чем десятью годами.

Мегрэ не преувеличивал. Со дня на день обязательно найдут и третьего. Расследование пойдет быстро, а так как на этот раз не помешает отпускное время, то месяца через три-четыре Мегрэ снова придется давать свидетельские показания в суде присяжных.

— Уведи его, Люка. Теперь уже нет необходимости их разлучать. Пусть болтают, сколько влезет. Пошли ко мне первого свидетеля.

Одни только формальности, одна бумажная волокита. А по словам Лапуэнта, который звонил из Дворца, там дело шло еще быстрее. Некоторые свидетели, проговорив не более пяти минут, изумленные, немного разочарованные, смешивались с толпой, пытаясь где-нибудь приткнуться.

В пять часов Мегрэ все еще занимался делом о налете, и в его ярко освещенном кабинете было полно табачного дыма.

— Только что предоставили слово пострадавшей стороне, — сообщил по телефону Лапуэнт. — Метр Лионар сделал краткое сообщение. Даже принимая во внимание неожиданно раскрывшиеся факты, он заранее присоединяется к мнению прокурора.

— Сейчас говорит прокурор?

— Вот уже десять минут.

— Позвони, когда закончит!

Полчаса спустя Лапуэнт позвонил снова и передал более подробный отчет. Прокурор Айвар, по существу, сказал следующее:

— Мы собрались здесь по делу Гастона Мерана, обвиняемого в том, что двадцать седьмого февраля он зарезал свою тетку, Леонтину Фаверж, а затем задушил четырехлетнюю Сесиль Перрен, мать которой выступает истицей по данному делу.

При этом мать ребенка с выкрашенными в рыжий цвет волосами, по-прежнему сидевшая в меховом манто, испустила крик и так зарыдала, что ее пришлось вывести из зала суда.

Прокурор продолжал:

— Мы услышали сегодня неожиданные для нас свидетельские показания, которые не должны повлиять на ход данного дела. Обвинения, предъявляемые осужденному, не меняются, и присяжным придется ответить на те же вопросы:

«Имел ли Гастон Меран реальную возможность совершить двойное преступление и похитить сбережения Леонтины Фаверж?

Установлено, что он знал секрет китайской вазы, из которой тетка периодически доставала деньги, чтобы передать их ему.

Имел ли он для этого достаточные побудительные причины?

На следующий день после совершения преступления ему предстояло оплатить подписанный им вексель, но денег у него не было, и ему грозило банкротство.

И, наконец, есть ли у нас доказательства того, что обвиняемый, Гастон Меран, заходил во второй половине дня на улицу Манюэль?

Шесть дней спустя в квартире Мерана на бульваре Шаронн в шкафу был найден синий костюм, принадлежащий обвиняемому, с пятнами крови на рукаве и на отвороте, происхождения которых он объяснить не смог.

По мнению экспертов, речь идет о человеческой крови, и вероятнее всего, о крови Леонтины Фаверж.

Остаются еще показания, которые, казалось бы, противоречат друг другу, несмотря на добросовестность свидетелей. Так, мадам Эрни, заказчица портнихи, живущей на одной площадке с пострадавшей, видела, как человек в синем костюме в пять часов выхолил из квартиры Леонтины Фаверж, и готова поклясться, что это был брюнет.

С другой стороны, мы слушали показания мосье Жермена Ломбра, учителя музыки, который заявил, что в шесть часов вечера разговаривал с обвиняемым в его мастерской на улице Рокет. Правда, мосье Ломбра признался, что не совсем точно помнит дату.

Мы находимся перед лицом чудовищного преступления. Человек не только хладнокровно зарезал беззащитную женщину, но, не колеблясь, задушил ребенка.

Следовательно, здесь и речи не может быть о смягчающих обстоятельствах, а только о высшей мере наказания.

А теперь присяжным предстоит по всей совести решить, считают ли они Гастона Мерана виновным в этом двойном преступлении».

Мегрэ, покончив со своими гангстерами-самоучками, решился открыть дверь и предстал перед журналистами.

— Они сознались?

Комиссар утвердительно кивнул головой.

— Прошу вас, господа, поменьше огласки. Дело раздувать не стоит. Не надо, чтобы у тех, кто захотел бы им подражать, создалось бы впечатление, что парни совершили подвиг. Верьте мне, это несчастные ребята…

Он отвечал на вопросы кратко, чувствуя себя усталым, отяжелевшим. Душой он был в зале суда присяжных, где сейчас, видимо, настала очередь говорить молодому защитнику.

В какую-то минуту комиссар чуть было не открыл стеклянную дверь, отделявшую уголовную полицию от Дворца правосудия, чтобы присоединиться к Лапуэнту, но что толку? Он заранее мог представить себе защитительную речь, начинавшуюся в стиле душещипательных романов.

Конечно, Пьер Дюше постарается как можно подробнее остановиться на прошлом обвиняемого.

Бедная семья из Гавра. Куча детей, которые как можно раньше сами должны были пробивать себе дорогу в жизни. В пятнадцать или шестнадцать лет дочери начинали зарабатывать себе на хлеб, иначе говоря, уезжали в Париж, чтобы искать работу.

Были ли у родителей время и возможность уделять им внимание? Устроившись в Париже, девушки присылали раз в месяц домой письмо, старательно выводя слова, изобилующие орфографическими ошибками, а иногда прилагали к нему скромный денежный перевод.

Так было и в этой семье. Две сестры уехали в Париж. Сначала Леонтина, которая устроилась продавщицей в универмаге и довольно скоро вышла замуж.

Младшая, Элен, поступила работать в молочную, потом в галантерейную лавку на улице Отевиль.

Муж старшей сестры умер. Младшая рано начала посещать танцульки в своем квартале.

Виделись ли они друг с другом? Это неизвестно. Похоронив мужа, погибшего в катастрофе, Леонтина Фаверж пристрастилась к пивным на улице Руаяль и меблированным комнатам в районе церкви Медлен, а когда подкопила денег, открыла нечто вроде дома свиданий на улице Манюэль.

Ее сестра Элен родила двух детей от неизвестных отцов и кое-как растила их в течение трех лет, а потом неожиданно, попала в больницу на операцию и оттуда уже не вышла.

— Мой клиент, господа присяжные, воспитывался в сиротском приюте.

Это была правда, и Мегрэ мог снабдить адвоката на этот счет интересными данными. Например, сообщить, сколько процентов от всего количества питомцев приюта через несколько лет самостоятельной жизни плохо кончали и оказывались на скамье подсудимых.

Это были бунтари, мстившие обществу за свое унизительное положение.

Как ни странно, вопреки общему мнению и, безусловно, мнению присяжных, такие составляли меньшинство.

Конечно, для многих детство, проведенное в приюте, не проходит даром. На всю жизнь у них остается чувство собственной неполноценности. Но им хочется доказать самим себе, что они не хуже других.

Их обучили ремеслам, и они стараются стать первоклассными мастерами.

Для таких лестно обзавестись семьей, настоящей семьей, иметь детей, прогуливаться с ними за ручку по воскресеньям.

А самое заветное — в один прекрасный день стать хозяином, открыть свою мастерскую.

Подумал ли об этом Пьер Дюше, говорил ли в своей защитительной речи на эту тему, обращаясь к присутствовавшим, которые сидели с поблекшими от усталости лицами?

Давая утром показания, Мегрэ кое-что упустил и теперь не мог себе этого простить. Правда, допрос был зафиксирован в дел&, но это была ничего не значащая мелочь.

В тот лень, когда Жинетту Меран в третий раз вызвали на допрос к комиссару, Мегрэ спросил у нее как бы невзначай:

— У вас никогда не было детей?

Видимо, она подобного вопроса не ожидала и взглянула на него с удивлением:

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Не знаю… Мне кажется, ваш муж принадлежит к такому ролу мужчин, которые хотели бы иметь детей… Что, я ошибся?

— Нет.

— Он надеялся, что вы родите ему ребенка?

— Вначале — да.

Комиссар почувствовал в ее голосе колебание, даже растерянность и решил прощупать дальше.

— Вы не можете рожать?

— Нет.

— Он это знал, когда собирался на вас жениться?

— Нет. Об этом мы никогда не говорили.

— Когда же он узнал?

— Через несколько месяцев. Он все время налеялся и каждый месяц задавал мне один и тот же вопрос, и я предпочла в конце концов сказать ему правду… Не всю правду… Основное…

— То есть?

— До знакомства с ним я болела и перенесла операцию…

С тех пор прошло семь лет. Меран мечтал о настоящей семье, а детей у него так и не было.

Он открыл свою мастерскую. Потом, уступив настояниям жены, попробовал переменить специальность. Как и следовало ожидать, на ресторане он разорился. И все-таки он терпеливо копил деньги и открыл новую мастерскую по окантовке.

Это создало у Мегрэ вполне определенное представление о Меране, и, прав ли был комиссар или нет, но он не придал в данном случае довольно большого значения вопросу о детях.

Он не был до конца убежден в невиновности Мерана. Ведь ему приходилось встречать таких же незаметных, таких же спокойных и мягких на первый взгляд люлей, которые становились насильниками.

Почти всегда это происходило в тех случаях, когда они были чем-то глубоко оскорблены.

Побуждаемый ревностью, Меран мог бы совершить убийство, как мог обрушиться и на друга, если бы тот его унизил.

Возможно даже, если бы Леонтина Фаверж отказала ему в деньгах, которые были крайне необходимы…

Все было возможно, по мнению комиссара, кроме одного: человек, мечтавший иметь детей, никогда не смог бы медленно, хладнокровно задушить четырехлетнюю девочку.

— Алло, патрон…

— Слушаю…

— Заседание закончилось. Суд и присяжные удалились на совещание. Одни считают, что это продлится долго. Другие, наоборот, убеждены, что все уже решено.

— Как ведет себя Меран?

— Днем, во время заседания, держался так, будто речь идет не о нем. Сидел с отсутствующим видом, глядел мрачно. Когда два или три раза адвокат обращался к нему с каким-нибудь вопросом, он только пожимал плечами. Наконец, когда председатель спросил у него, хочет ли он сделать какое-нибудь заявление, он, казалось, даже его не понял. Пришлось повторить вопрос, Меран только головой замотал.

— Он хоть раз посмотрел на свою жену?

— Ни разу.

— Благодарю. Теперь слушай меня хорошенько: заметил ты в зале Бонфиса?

— Да. Он держался поблизости от Жинетты Меран.

— Посоветуй ему не терять ее из виду при выходе. А чтобы наверняка не, прозевать, пусть позовет на помощь себе и Жюсье. Один из них должен иметь наготове машину.

— Я понял и передам ваши указания.

— Она, конечно, вернется к себе. Необходимо, чтобы перед ее домом на бульваре Шаронн постоянно кто-нибудь дежурил.

— Ну, а если…

— Если Мерана оправдают, я пошлю Жанвье, и он им займется.

— Вы думаете, что…

— Я ничего не знаю, голубчик.

И это было верно. Он действовал, как умел. Он пытался отыскать правду. Но пока ничто не доказывало, что он нашел ее хоть отчасти.

Следствие началось в марте, продолжалось в начале апреля, когда над Парижем уже ярко светило солнце, плыли прозрачные облака, а порой в какое-нибудь прохладное утро внезапно начинался ливень.

Вторая часть судебного расследования велась уже ранней хмурой осенью, с частыми дождями, низко нависшим мокрым, как губка, небом и блестящими от дождя тротуарами.

Чтобы убить время, комиссар подписал почту, потом заглянул в комнату инспекторов и отдал распоряжение Жанвье.

— Держи меня все время в курсе дела. Даже ночью.

Несмотря на свое внешнее спокойствие, Мегрэ вдруг стал нервничать, волноваться, будто досадуя, что взвалил на себя слишком большую ответственность.

Услышав телефонный звонок, он кинулся к себе в кабинет.

— Закончилось, патрон.

В трубке слышался не только голос Лапуэнта, но и неясный шум, гул толпы.

— Было задано четыре вопроса, по два по поводу каждой жертвы. На все четыре ответ отрицательный. Сейчас адвокат пытается провести Мерана сквозь толпу, которая…

На мгновение голос Лапуэнта потонул среди гула голосов.

— Простите меня, патрон… Я звоню по первому попавшемуся телефону… Сейчас буду у вас…

Мегрэ в волнении снова стал шагать по комнате, набил трубку, потом взял другую — первая не затягивалась, — три раза открывал и закрывал дверь.

Коридоры уголовной полиции снова были безлюдны. В стеклянной клетке ожидал вызова только один осведомитель, явившийся, видимо, в назначенное ему время.

На лице вошедшего Лапуэнта еще отражалось возбуждение от закончившегося процесса.

— Многие это предвидели, и все же приговор произвел впечатление, как бомба… Все встали… Мать малышки, опять вернувшаяся на себе место, упала в обморок, и ее чуть не затоптали…

— А Меран?

— Он, казалось, ничего не понял. Дал себя увести, даже хорошенько не сознавая, что же произошло. Журналисты, которым удалось к нему пробраться, так ничего и не добились. Тогда они снова кинулись к его жене, сидевшей рядом со своим телохранителем — адвокатом Ламбленом. Сразу после приговора она побежала к Мерзну, словно хотела броситься к нему на шею, но он уже уходил.

— Где она сейчас?

— Ламблен увел ее в какой-то кабинет, возле раздевалки адвокатов. Жюсье не выпускает ее из виду.

Было уже половина седьмого. Служащие уголовной полиции расходились. В кабинетах гасли лампы.

— Я пошел обедать домой! — сказал комиссар.

— А мне что делать?

— Сходи пообедай и ложись спать.

— Вы думаете, может что-нибудь случиться? Комиссар, открывавший шкаф, чтобы достать пальто и шляпу, только пожал плечами.

— Ты хорошо помнишь, как проходил обыск?

— Очень хорошо.

— Ты уверен, что в квартире не было оружия?

— Уверен. Я даже убежден, что Меран никогда его и в руках не держал. Его освободили от воинской повинности из-за плохого зрения.

— До завтра, голубчик!

— До завтра, патрон!

Мегрэ сел в автобус, потом, сгорбившись и подняв воротник, прошел по бульвару Ришар-Ленуар. Когда он поднялся до площадки своего этажа, дверь открылась, обозначив яркий прямоугольник света, и потянуло запахом из кухни.

— Доволен? — спросила мужа мадам Мегрэ.

— Чем?

— Тем, что его оправдали?

— А ты откуда знаешь?

— Только что передали по радио.

— А еще что сказали?

— Что жена ожидала его у входа и они вместе поехали на такси домой.

Комиссар вновь погрузился в привычный семейный мир, сунул ноги в шлепанцы.

— Есть очень хочешь?

— Не знаю… А что у тебя на обед?

Он думал о другой квартире, на бульваре Шаронн, где сейчас находилась другая супружеская пара. У них, наверное, и обед не приготовлен. Разве что в холодильнике ветчина или сыр.

На улице двое инспекторов шагают взад и вперед под дождем, если только не спрятались где-нибудь в подъезде.

Что там происходит? Что сказал Гастон Меран жене после семи месяцев, проведенных в заключении? Как он смотрел на нее? Пыталась ли она поцеловать его, взять за руку?

Клялась ли, что все, что было сказано на ее счет, — неправда?

А может быть, просила прощения, уверяла, что любит только его?

Пойдет ли он завтра к себе в магазин и в окантовочную мастерскую в глубине двора?

Мегрэ ел машинально, а жена понимала, что сейчас не время его расспрашивать.

Зазвонил телефон.

— Алло!.. Да… Это я… Кто?.. Ваше?.. Жюсье тоже с вами?

— Я звоню вам из ближайшего бистро, чтобы отчитаться. Ничего особенного не произошла но я подумал, что вам интересно узнать…

— Они вернулись домой?

— Да.

— Вдвоем?

— Да. Через несколько минут на четвертом этаже зажегся свет. Сквозь шторы я видел мелькавшие взад и вперед тени.

— А дальше?

— Полчаса спустя жена вышла на улицу с зонтиком в руках. Жюсье пошел следом. Далеко она не ходила: забежала в колбасную, потом в булочную и вернулась.

— Жюсье ее близко видел?

— Довольно близко. Через окно колбасной.

— Как она выглядит?

— Похоже, что наплакалась. На скулах — красные пятна, глаза блестят.

— Она не встревожена?

— Жюсье утверждает, что нет.

— А потом?

— Они, вероятно, поужинали. Потом я видел силуэт Жинетты Меран в окне другой комнаты, должно быть, спальни.

— И это все?

— Да. Нам обоим здесь оставаться?

— Думаю, что так будет вернее. Хорошо бы одному из вас побыть на их лестнице. Жильцы, наверное, ложатся спать рано. Пусть, например, Жюсье, как только в доме все стихнет, устроится на площадке. Можно сказать консьержке, чтобы она помалкивала.

— Слушаюсь, патрон!

— Позвони мне все же часа через два.

— Если не закроют бистро.

— Возможно, я туда зайду.

В квартире оружия не нашли, но ведь убийца Леонтины Фаверж зарезал ее ножом, которого, впрочем, тоже не отыскали. По утверждению экспертов, нож был очень острый, как у мясников.

Допрашивали всех ножовщиков, всех владельцев скобяных лавок в Париже, но это ни к чему не привело.

В конечном счете, ничего не было известно, кроме того, что убиты женщина и девочка, что на синем костюме, принадлежащем Гастону Мерану, обнаружены пятна крови, и, наконец, что жена Мерана в тот период, когда произошло убийство, несколько раз в неделю появлялась с любовником в меблированных комнатах на улице Виктор-Массэ.

Вот и все. За отсутствием доказательств присяжные признали Мерана невиновным. Но если они не могли утверждать, что Меран виновен, они также не могли доказать и его невиновность.

Пока муж находился в заключении, Жинетта Меран вела, себя безупречно, редко выходила из лома и ни с кем подозрительным не встречалась.

Телефона у нее в квартире не было. Наблюдение за перепиской ничего не дало.

— Ты и вправду собираешься туда сегодня ночью?

— Просто прогуляюсь перед сном.

Что он мог ей ответить? Что супруги Меран, так не подходившие для совместной супружеской жизни, сейчас находились вдвоем в этой странной квартире, где тома «Истории Консульства и Империи» стояли на полках рядом с куклами из шелка и иллюстрированными еженедельниками, рассказывающими об интимной жизни кинозвезд.