Полицейский Жюсьом, который во время ночных дежурств почти всегда, чуть ли не минута в минуту, оказывался в одних и тех же местах, уже настолько привык к обычной уличной суете, что фиксировал все машинально, как фиксируют прибытие и отправление поездов люди, живущие по соседству с вокзалами.

Падал мокрый снег, и Жюсьом ненадолго укрылся под козырьком дома на углу улиц Фонрен и Пигаль. Красный свет рекламы «Пикреттс», одной из немногих еще горевших в квартале, кровавыми лужами растекался по мокрой мостовой.

Был понедельник, день затишья на Монмартре. Жюсьом не задумываясь мог сказать, в каком порядке закрывается большинство ночных заведений. Вот погасли и неоновые огни «Пикреттс»; хозяин, тучный коротышка в бежевом плаще, наброшенном на смокинг, вышел опустить жалюзи.

Вдоль стены скользнула мальчишеская фигурка и направилась вниз по Пигаль к улице Бланш. Потом двое мужчин — у одного футляр от саксофона под мышкой — проследовали к площади Клиши.

Еще кто-то в пальто с поднятым воротником почти сразу повернул к перекрестку Сен-Жорж.

Жюсьом не знал имен, плохо представлял себе лица, но все эти люди, равно как и сотни других, имели для него смысл.

Вот сейчас выйдет женщина в светлой коротенькой шубке; она торопливо засеменит на своих непомерно высоких каблуках, словно боясь оказаться одна на улице в четыре утра. Пробежав метров сто до дома, где она живет, женщина позвонит — дверь там на ночь закрывают…

Наконец, как всегда вместе, появились две последние; вполголоса разговаривая, они дошли до угла и расстались в нескольких шагах от полицейского. Та, что постарше и повыше, вертлявой походкой поднялась по Пигаль к улице Лепик: полицейский иногда видел, как она входит в подъезд своего дома. Другая в нерешительности стояла и смотрела на него, словно хотела что-то сказать, затем, вместо того чтобы спуститься по Нотр-Дам-де-Лоретт, направилась, против обыкновения, к еще открытой табачной лавочке на углу улицы Дуэ.

Подвыпившая, с непокрытой головой — ее золотистые волосы блестели в свете фонарей, — она шла медленно, иногда останавливалась и, казалось, разговаривала сама с собой.

Хозяин лавочки обратился к ней запросто:

— Кофе, Арлетта?

— С ромом.

И сразу запахло ромом, подлитым в горячий кофе. Несколько мужчин — она на них даже не взглянула — пили за стойкой.

После хозяин скажет:

— Вид у нее был усталый.

Именно поэтому она заказала еще один кофе с двойной порцией рома и, рассчитываясь, долго не могла достать мелочь из сумочки.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Жюсьом увидел ее снова: нетвердой походкой женщина шла обратно. Поравнявшись с ним, заметила его в темноте, повернулась и бросила:

— Я хочу дать показания.

— Чего проще. Вы ведь знаете, где комиссариат.

Тот был почти рядом, позади «Пикреттс», на улице Ларошфуко. Оттуда, где они стояли, оба видели синий фонарь и приставленные к стене велосипеды полицейских.

Жюсьом не думал, что она пойдет. Но нет, она пересекла улицу и скрылась в здании комиссариата.

Было половина пятого, когда женщина вошла в плохо освещенное помещение; дежурил бригадир Симон с одним из новичков. Она повторила:

— Я хочу дать показания.

— Слушаю тебя, крошка.

Симон служил здесь уже двадцать лет и всего навидался.

Женщина была сильно накрашена, и румяна на ее лице чуть размазались. В искусственной шубке под норку, наброшенной на черное атласное платье, она покачивалась и держалась за барьер, отделявший дежурных полицейских от посетителей.

— Речь идет о преступлении.

— О совершенном преступлении?

На стене висели большие электрические часы, и она смотрела на них так, словно от положения стрелок что-то зависело.

— Не уверена, что оно уже совершено.

— Тогда это не преступление.

И бригадир подмигнул юному коллеге.

— Возможно, оно будет совершено. Наверняка будет совершено.

— Кто тебе сказал?

Она с трудом следила за своей мыслью.

— Двое мужчин, только что.

— Что за мужчины?

— Посетители. Я служу в «Пикреттс».

— То-то, думаю, где я тебя видел. Это ты раздеваешься на публике, а?

Бригадир никогда не был в «Пикреттс», но дважды в день, утром и вечером, проходя мимо, видел на фасаде увеличенную фотографию женщины, которая сейчас стояла перед ним, а также фотографии поменьше двух других девиц.

— Значит, о преступлении тебе рассказали посетители?

— Не мне.

— А кому?

— Они говорили между собой.

— А ты слышала?

— Слышала, но не все. Нас разделяла перегородка.

Это бригадир Симон тоже знал. Когда, во время уборки, дверь заведения бывала открыта, ему удавалось рассмотреть темный красный зал, сверкающую площадку для танцев и разделенные перегородками столики вдоль стен.

— Рассказывай. Когда это было?

— Сегодня ночью, часа два назад. Да, около двух ночи. Я еще только раз выступила со своим номером.

— И о чем же говорили посетители?

— Тот, что постарше, сказал, что убьет графиню.

— Какую графиню?

— Не знаю.

— Когда?

— Наверное, сегодня.

— Они не боялись, что ты их услышишь?

— Они не знали, что я по другую сторону перегородки.

— Ты была одна?

— Нет, с посетителем.

— Твой знакомый?

— Да.

— Кто он?

— Я знаю только имя. Его зовут Альбер.

— Он тоже слышал?

— Не думаю.

— Почему?

— Потому что он держал меня за руки и говорил.

— О любви?

— Да.

— А ты слушала, о чем говорят рядом? Можешь точно вспомнить, то они сказали?

— Не совсем.

— Ты пьяна?

— Выпила, но еще соображаю.

— И пьешь так каждую ночь?

— Обычно меньше.

— Вы пили с Альбером?

— Взяли бутылку шампанского. Я не хотела, чтобы он тратился.

— Он небогат?

— Молодой еще.

— Влюблен в тебя?

— Да, хочет, чтобы я ушла из заведения.

— Значит, ты была с ним, когда пришли два посетителя и сели за перегородкой?

— Да.

— Ты их не видела?

— Видела потом, со спины, когда они уходили.

— Они долго сидели?

— С полчаса.

— Шампанское с твоими подружками пили?

— Нет. Кажется, заказывали коньяк.

— И сразу же заговорили о графине?

— Не сразу. Сначала я не обращала внимания. Первое, что я расслышала, была фраза: «Понимаешь, у нее осталась большая часть драгоценностей, но при ее образе жизни их надолго не хватит».

— Какой был голос?

— Голос мужчины. Немолодого. Когда они уходили, я заметила, что один из них — маленький, коренастый, седой. Должно быть, он и говорил.

— Почему?

— Второй моложе, а голос был человека в возрасте.

— Как он одет?

— Не заметила. Во что-то темное, возможно в черное.

— Они сдавали пальто в гардероб?

— По-моему, да.

— Значит, он сказал, что у графини еще есть драгоценности, но при ее образе жизни их надолго не хватит?

— Совершенно верно.

— Как он собирался ее убить?

Женщина была совсем молоденькая, намного моложе, чем хотела казаться. Временами она напоминала маленькую девочку, которая вот-вот сорвется на истерику. В такие моменты она не сводила глаз с часов, словно черпала в них силы. Ее покачивало. Должно быть, она очень устала. Бригадир чувствовал аромат ее косметики, к которому примешивался слабый запах пота.

— Как он собирался ее убить? — повторил Симон.

— Не знаю. Я ведь была не одна и не могла все время прислушиваться.

— Альбер тискал тебя?

— Нет. Только держал за руки. Пожилой сказал что-то вроде: «Я решил провернуть дело сегодня ночью».

— Но это вовсе не значит, что он собирался ее убить. Может, просто хотел украсть драгоценности. А может, он — обычный кредитор, который думал послать к ней судебного исполнителя.

— Нет, — упрямо отрезала она.

— Откуда ты знаешь?

— Здесь совсем другое.

— Он говорил именно об убийстве?

— Уверена, но слов не помню.

— Может, ты что-то не поняла?

— Нет.

— Это было два часа назад?

— Примерно.

— И зная, что готовится преступление, ты сообщаешь только теперь?

— Я была взволнованна. И потом, не могла уйти из «Пикреттс» до закрытия. Альфонси на этот счет очень строг.

— А если бы ты сказала ему правду?

— Он, конечно, посоветовал бы не лезть не в свое дело.

— Постарайся точно вспомнить все, что они говорили.

— Они говорили мало. И я не все слышала. Играла музыка. Таня исполняла свой номер.

Бригадир уже начал делать кое-какие заметки, но еще не особенно верил услышанному.

— Ты знаешь графиню?

— Вряд ли.

— Может, заходит какая к вам в заведение?

— У нас редко бывают женщины, а чтобы графиня!.. Нет, никогда не слышала.

— Ты не пыталась увидеть лица мужчин?

— Не решилась. Я струсила.

— Почему?

— Вдруг они поймут, что я подслушала.

— Как они называли друг друга?

— Не обратила внимания. Один из них, по-моему, Оскар. Но не уверена. Я много выпила, и у меня разболелась голова. Хотелось спать. Если бы знала, что вы мне не поверите, не пришла бы.

— Сядь.

— Мне нельзя уйти?

— Не сейчас.

Он указал ей на скамейку у стены под официальными объявлениями и снова стал задавать вопросы.

— Имя?

— Арлетта.

— Настоящее имя. У тебя есть удостоверение личности?

Она достала из сумочки документ, протянула ему. Он прочел: «Жанна Мари Марсель Леле, 24 года, уроженка Мулена, балерина, Париж, ул. Нотр-Дам-де-Лоретт, 42—6».

— Почему ты назвалась Арлеттой?

— Это мой сценический псевдоним.

— Ты играла в театре?

— Не в настоящем.

Он пожал плечами, записал данные, вернул удостоверение.

— Сядь.

Тихонько попросив коллегу понаблюдать за женщиной, бригадир прошел в соседнюю комнату и позвонил в дежурную службу полиции.

— Ты, Луи? Это Симон из квартала Ларошфуко. Сегодня ночью случайно не было убийства графини?

— Почему именно графини?

— Не знаю. Может, нас разыгрывают. С виду малышка немного тронутая. Во всяком случае, пьяна в стельку. Она слышала краем уха, как сговаривались убить графиню, у которой якобы есть драгоценности.

— На табло ничего нет.

— Если случится что-нибудь в этом роде, сообщи.

Они поболтали о том о сем. Когда Симон вернулся в дежурку, Арлетта спала, словно в вокзальном зале ожидания. Поза была столь характерной, что глаза невольно начинали искать чемодан у ее ног.

В семь, когда на смену бригадиру Симону пришел Жакар, она все еще спала. Симон ввел сменщика в курс дела; уже уходя, он заметил, что женщина просыпается, но решил не задерживаться.

Арлетта удивленно посмотрела на черноусого Жакара, с беспокойством взглянула на часы и вскочила.

— Мне пора, — объявила она.

— Не спеши, малышка.

— Чего вы хотите?

— Может, проспавшись, ты вспомнишь больше, чем ночью?

Вид у нее был недовольный, кожа блестела, особенно вокруг выщипанных бровей.

— Мне нечего добавить. Я хочу домой.

— Расскажи-ка об Оскаре.

— Каком Оскаре?

На столе у Жакара лежал протокол, составленный Симоном, пока она спала.

— Который замышлял убить графиню.

— Я не говорила, что его зовут Оскаром.

— Как же тогда его зовут?

— Не знаю. Я не помню, что рассказывала, — была пьяна.

— Значит, ты все выдумала?

— Я говорила не так. Слышала, как двое мужчин разговаривают за перегородкой, но разобрала только обрывки фраз. Может, и ошиблась.

— Зачем же ты пришла сюда?

— Повторяю, была пьяна. А под мухой все видишь иначе, многое драматизируешь.

— Следовательно, о графине не было и речи?

— Нет, что-то было.

— АО драгоценностях?

— О драгоценностях говорили.

— И о том, чтобы прикончить графиню?

— Мне так показалось. Я уже набралась к тому времени.

— С кем ты пила?

— Со всеми подряд.

— В том числе и с Альбером?

— Да. Его я тоже не знаю. Я знаю людей только в лицо.

— Как и Оскара?

— Что вы прицепились к Оскару?

— Ты могла бы его узнать?

— Я видела его лишь со спины.

— Можно узнать и по спине.

— Не уверена, хотя…

И вдруг, пораженная мыслью, спросила:

— Кого-нибудь убили?

Он не отвечал, и она занервничала. У нее, должно быть, раскалывалась голова. Синева глаз казалась выцветшей, а размазавшаяся губная помада делала рот огромным.

— Мне можно уйти?

— Не сейчас.

— Я ни в чем не виновата.

В помещении было теперь несколько полицейских. Переговариваясь, они занимались своими делами. Жакар позвонил в дежурную службу — об убийстве графини никаких сообщений не поступало, потом, для страховки, — на набережную Орфевр.

Люкас, который только что заступил и еще не совсем проснулся, на всякий случай ответил:

— Отправьте ее сюда.

Больше он об этом не думал. Пришел Мегрэ. Не снимая пальто и шляпы, просмотрел ночную сводку.

Лил дождь. Ничего хорошего день не предвещал, и многие были утром не в духе.

В девять с минутами полицейский из IX округа доставил Арлетту на набережную Орфевр. Новичок, он еще плохо знал расположение помещений, поэтому, сопровождаемый женщиной, стучал во все двери подряд.

Так они добрались до инспекторской, где молодой Лапуэнт, сидя на краю стола, курил сигарету.

— Будьте добры, где найти бригадира Люкаса? Он не заметил, как Лапуэнт и Арлетта переглянулись, и, когда ему указали на соседний кабинет, закрыл дверь.

— Садитесь, — предложил Люкас танцовщице.

Мегрэ — обычно перед докладом он обходил кабинеты — оказался как раз здесь; стоя у камина, он набивал трубку.

— Эта особа, — объяснил Люкас, — утверждает, что двое мужчин сговаривались убить какую-то графиню.

Совсем не та, что несколько секунд назад, протрезвев и внезапно став агрессивной, женщина запротестовала:

— Ничего я не говорила.

— Вы показали, как двое мужчин…

— Я была пьяна.

— И все выдумали?

— Да.

— Зачем?

— Не знаю. Я набралась, домой возвращаться не хотелось, вот и зашла в комиссариат, просто так.

Мегрэ, продолжая просматривать бумаги, взглянул на нее с любопытством.

— Значит, ни о какой графине не было и речи?

— Нет.

— Ни словечка?

— Возможно, я что-то и слышала о графине. Сами знаете, как бывает: схватишь на лету слово, и оно застрянет в голове.

— Сегодня ночью?

— Наверно.

— И на этом построена вся ваша история?

— А вы, когда выпьете, всегда помните что говорите?

Мегрэ улыбнулся. Люкас смутился.

— Вы понимаете, что это правонарушение?

— Что?

— Ложные показания. Вас могут привлечь к ответственности за…

— Наплевать. Об одном прошу — отпустите меня. Спать охота.

— Вы живете одна?

— Черт возьми! Мегрэ опять улыбнулся.

— А Альбера, с которым распили бутылку шампанского, — он еще держал вас за руку — тоже не помните?

— Ничего я не помню. Может, вам портрет нарисовать? В «Пикреттс» все подтвердят, что я была пьяна.

— С каких пор?

— Со вчерашнего вечера, если вам интересно.

— С кем пили?

— Одна.

— Где?

— Везде понемногу. В барах. Вы что, не жили один?

Упрек, брошенный маленькому Люкасу, которому так хотелось выглядеть строгим, прозвучал насмешкой.

Дождь, монотонный холодный дождь под низким небом, зарядил надолго. Во всех кабинетах свет, везде на полу мокрые следы.

Люкас расследовал кражу со взломом на складе на набережной Жавель и торопился уйти. Он посмотрел на Мегрэ, словно спрашивая: «Как быть?»

Но тут прозвенел звонок на доклад, и Мегрэ в ответ только пожал плечами, что означало: «Это уж твое дело».

— У вас есть телефон? — задал вопрос бригадир.

— У привратницы.

— Вы живете в меблирашках?

— Нет, в собственной квартире.

— Одна?

— Я вам уже сказала.

— Если я вас отпущу, вы не боитесь повстречаться с Оскаром?

— Я хочу домой.

Держать ее до бесконечности было нельзя: она уже дала показания в комиссариате квартала.

— Позвоните, если он объявится снова, — попросил, вставая, Люкас. — Надеюсь, вы не собираетесь уезжать из города?

— Нет. С какой стати?

Выпустив ее, он смотрел, как она шла по длинному коридору, потом чуть задержалась на площадке. Мужчины оборачивались ей вслед, чувствуя, что она из другого мира, из мира ночи, чужая в резком свете зимнего дня.

У себя в кабинете Люкас ощутил оставшийся после нее запах — запах женщины, постели. Он позвонил в дежурную службу полиции.

— Ничего насчет графини?

— Ничего.

Открыв дверь инспекторской, Люкас позвал, не глядя:

— Лапуэнт. Кто-то ответил:

— Он только что вышел.

— Не сказал куда?

— Обещал сейчас вернуться.

— Передай ему, что он мне нужен. Не по поводу Арлетты, не по поводу графини, а чтобы ехать со мной на набережную Жавель.

Лапуэнт вернулся через четверть часа. Надев пальто и шляпы, мужчины отправились к станции метро «Шатле».

После ежедневного доклада у шефа Мегрэ уселся за стол, заваленный бумагами, и раскурил трубку, дав себе слово все утро не сходить с места.

Арлетта ушла из уголовной полиции примерно в половине десятого. Села она на метро или в автобус, чтобы добраться до улицы Нотр-Дам-де-Лоретт, это уже никого не интересовало.

А может, зашла в бар съесть рогалик и выпить чашечку кофе со сливками.

Привратница не видела, как она вернулась. Да и дом, расположенный в двух шагах от площади Сен-Жорж, напоминал, по правде сказать, проходной двор.

Около одиннадцати привратница решила подмести лестницу корпуса Б. Заметив, что дверь в квартиру Арлетты приоткрыта, она удивилась.

На набережной Жавель Лапуэнт был рассеян, чем-то озабочен, и Люкас, обратив внимание на странный вид инспектора, поинтересовался, уж не болен ли тот.

— Кажется, простыл.

Они еще продолжали опрашивать обитателей домов по соседству со взломанным складом, когда в кабинете Мегрэ зазвонил телефон.

— Комиссариат квартала Сен-Жорж. Участок на улице Ларошфуко, куда зашла Арлетта в половине пятого утра и где заснула на скамейке.

— Секретарь передал мне, что сегодня утром к вам отправляли девицу — Жанну Леле, по прозвищу Арлетта, ту, что подслушала какой-то разговор об убийстве графини.

— Да, я в курсе, — Мегрэ нахмурился. — Убита?

— Задушена в своей квартире. Только что обнаружили.

— Она была в постели?

— Нет.

— Одета?

— Да.

— В шубке?

— Нет В черном шелковом платье. По крайней мере так говорят мои люди. Я там еще не был. Решил сначала позвонить вам. Дело, по-моему, серьезное.

— Конечно, серьезное.

— Насчет графини ничего нового?

— Пока ничего. Может, долго еще не будет.

— Вас не затруднит сообщить в прокуратуру?

— Сейчас позвоню и сразу же выезжаю на место.

— Я думаю, так лучше. Странное дело, правда? Бригадир, дежуривший ночью, не особенно волновался — она была пьяна. До встречи.

— До встречи.

Мегрэ хотел взять с собой Люкаса, но перед его пустым кабинетом вспомнил о расследовании на набережной Жавель. Не было на месте и Лапуэнта. Жанвье только что вернулся и еще не успел снять мокрый, холодный плащ.

— Поехали!

Как обычно, в карман он сунул две трубки.

Жанвье остановил машину уголовной полиции у тротуара, и оба мужчины, одновременно повернув головы, чтобы проверить номер дома, удивленно переглянулись. Нигде — ни перед зданием, ни под аркой, ни во дворе — они не увидели ни одного человека, и только в отдалении прохаживался полицейский, направленный сюда комиссариатом для поддержания порядка.

Причина такого спокойствия выяснилась довольно быстро. На пороге привратницкой их встретил г-н Бёлан, комиссар квартала. За ним стояла крупная невозмутимая женщина с умным лицом.

— Госпожа Буэ, — представил Бёлан. — Жена нашего сержанта. Обнаружив труп, она закрыла дверь своим ключом и сразу же позвонила нам. В доме еще никто ничего не знает.

Словно благодаря за комплимент, женщина слегка наклонила голову.

— Наверху есть кто-нибудь? — поинтересовался Мегрэ.

— Инспектор Лоньон с судебно-медицинским экспертом. А я тут беседую с госпожой Буэ, и мы вместе думаем, что же это за графиня.

— В нашем квартале никаких графинь нет, — заявила привратница.

Ее осанка, голос, манера речи — все говорило о том, что она считает своим долгом быть безукоризненным свидетелем.

— Девушка была тихая. Правда, мы с ней мало общались: она ведь возвращалась под утро и почти весь день проводила в постели.

— Давно она здесь поселилась?

— Два года назад. У нее двухкомнатная квартирка в корпусе Б, в глубине двора.

— У нее часто бывали люди?

— В общем-то, никогда.

— А мужчины?

— Если и приходили, я не видела. Разве что на первых порах. Когда она переехала и уже устроилась, я раза два замечала пожилого мужчину, невысокого, широкоплечего, которого приняла сначала за ее отца. Ко мне он никогда не обращался и, насколько я знаю, больше не появлялся. В доме много жильцов, полно контор, особенно в корпусе А, — разве всех упомнишь.

— Я попозже зайду поговорить с вами.

Дом был старый. Из-под арки одна лестница вела налево, другая — направо, обе темные, с мраморными и эмалированными табличками, извещающими, что на первом этаже — дамский парикмахер, на втором — массажистка, на третьем — мастерская искусственных цветов, юридическая контора и даже ясновидица экстракласса. Плиты двора блестели от дождя; напротив, через двор, виднелась дверь, над которой чернела буква «Б».

Оставляя мокрые следы на ступеньках, они поднялись на четвертый этаж. Пока они поднимались, открылась лишь одна дверь. Полная женщина с редкими, накрученными на бигуди волосами, выглянув, удивленно посмотрела на них и тотчас закрылась на ключ.

Инспектор Лоньон из квартала Сен-Жорж встретил их с мрачной, как всегда, миной, и во взгляде его Мегрэ прочел: «Это должно было случиться».

Но он имел в виду не убийство женщины, а то, что, поскольку преступление совершено в этом квартале, сюда прислали его, Лоньона, но вот теперь прибыл сам Мегрэ, и дело у него заберут.

— Я ни к чему не прикасался, — сухо сообщил он. — Врач еще в комнате.

Ни одна квартира не показалась бы радостной в такую погоду. Был тот хмурый день, когда невольно задаешься вопросом, зачем люди вообще существуют на земле и тратят столько сил, чтобы на ней задержаться.

Первая комната представляла собой мило обставленную, необыкновенно опрятную гостиную в идеальном, против ожидания, порядке. Что сразу бросалось в глаза, так это пол, натертый тщательно, словно в монастыре. Приятно пахло мастикой. «Не забыть спросить у привратницы, сама ли Арлетта убирала квартиру», — подумал Мегрэ.

В приоткрытую дверь они увидели доктора Паскье, который, уже в пальто, складывал в саквояж инструменты. У неразобранной кровати, на белой козьей шкуре, лежал труп женщины — черное атласное платье, неестественной белизны рука, медного отлива волосы.

Самой трогательной бывает обычно какая-нибудь смешная деталь. Так вот, одна нога убитой была в туфле на высоком каблуке, а другая — отчего у Мегрэ защемило сердце — без туфли; через шелковый, забрызганный капельками грязи чулок со спущенной от пятки до колена петлей просвечивали пальцы.

— Мертва, — заключил врач. — Убийца довел дело до конца.

— Когда примерно это случилось?

— Часа полтора назад, не больше. Трупное окоченение еще не наступило.

У кровати, за дверью, Мегрэ увидел открытый шкаф, где висели платья, в основном вечерние и почти все черные.

— Вы думаете, на нее напали сзади?

— Вероятно — я не вижу следов борьбы. Заключение прислать вам, господин Мегрэ?

— Да, пожалуйста.

Премиленькая комнатка ничуть не напоминала обиталище танцовщицы из кабаре. Как и в гостиной, кругом порядок, только искусственная шубка брошена на кровать, а сумочка — на кресло.

Мегрэ пояснил:

— С набережной Орфевр она ушла около половины десятого. Если взяла такси, то уже к десяти могла добраться до дома. На автобусе или метро, без сомнения, позже. И сразу на нее напали.

Он подошел к шкафу, внимательно осмотрел пол.

— Ее ждали — здесь кто-то прятался — и схватили за горло, едва она сняла шубку.

Это произошло совсем недавно. Так быстро прибыть на место преступления удается редко.

— Я вам больше не нужен? — осведомился врач. Он ушел. В свою очередь полицейский комиссар, поинтересовавшись, надо ли ему оставаться до прибытия прокуратуры, не замедлил вернуться в участок, находившийся рядом. И только Лоньон, стоя в углу с недовольным видом, ждал, когда ему скажут, что он тоже не нужен.

— Ничего не нашли? — спросил его Мегрэ, набивая трубку.

— Я посмотрел ящики. Загляните в тот, что слева, в комоде.

Ящик был полон фотографий Арлетты. Некоторые, вроде тех, что на фасаде «Пикреттс», предназначались для рекламы. На снимках она была в черном шелковом платье, не в простом, как сейчас, а в вечернем, облегающем фигуру.

— Вы, Лоньон, — ведь это ваш квартал — видели ее номер в кабаре?

— Нет, но знаю, что он собой представляет. Можете судить по фотографиям сверху. Во время танца она вертелась, более или менее в такт, медленно снимая платье, под которым ничего не было. И в конце концов раздевалась догола.

Казалось, что длинный, шишковатый нос Лоньона шевелится и краснеет.

— По-моему, это проделывают девицы в американском бурлеске. Когда она оставалась в чем мать родила, свет тушили.

И Лоньон нерешительно добавил:

— Вы посмотрели бы ей под платье. Удивленный, Мегрэ ждал.

— Врач позвал меня во время осмотра и показал: у нее удалены все волосы. А выходя на улицу, она ничего под низ не надевала.

Неизвестно почему, все трое чувствовали себя неловко. Не сговариваясь, они избегали смотреть на распростертый труп женщины: в нем было что-то похотливое. Мегрэ мельком взглянул на остальные, меньшего размера фотографии, без сомнения любительские, где Арлетта, везде обнаженная, была запечатлена в самых эротических позах.

— Конверта не найдется? — спросил он.

Лоньон, болван, ухмыльнулся, словно осуждая комиссара: забирает, мол, фотографии, чтобы вволю полюбоваться ими у себя в кабинете.

В соседней комнате Жанвье начал тщательный осмотр места происшествия и во всем находил несоответствие между тем, что было перед глазами, и этими фотографиями, между внутренним миром Арлетты и ее профессиональной жизнью.

В стенном шкафу оказалась керосинка, две начищенные кастрюли, тарелки, чашки, столовые приборы — значит, она все-таки готовила дома. В ящике за окном во двор — яйца, масло, сельдерей и две отбивные.

Другой шкаф забит швабрами, тряпками, банками с мастикой, что наводило на мысль об аккуратной хозяйке, чистюле, которая гордится своей квартирой.

Ни писем, ни бумаг они не нашли. В комнате валялось несколько журналов, но никаких книг, кроме поваренной, да франко-английского словаря. Не было и фотографий родственников, друзей, поклонников, как в большинстве домов.

Много обуви, почти вся новая и на очень высоком каблуке: Арлетта или питала страсть к обуви, или не могла подобрать ничего подходящего для своих чувствительных ног.

В сумочке — пудреница, ключи, губная помада, удостоверение личности и носовой платок без инициалов. Удостоверение личности Мегрэ положил к себе в карман. В тесных, жарко натопленных комнатах ему было не по себе. Он повернулся к Жанвье.

— Дождись прокуратуру. Возможно, я скоро вернусь. Антропометрическая служба прибудет с минуты на минуту.

Не найдя конверта, он сунул фотографии в карман пальто, улыбнулся Лоньону, прозванному коллегами Невезучим, и вышел на лестницу.

Работа в доме предстоит долгая и кропотливая: опросить всех жильцов, в том числе полную женщину в бигуди, которая, видимо, проявляет интерес к происходящему на лестнице и, возможно, видела убийцу, когда он поднимался или спускался.

Мегрэ заглянул в привратницкую и с разрешения г-жи Буэ воспользовался телефоном, стоявшим возле кровати под фотографией сержанта Буэ в форме.

— Люкас не вернулся? — осведомился он, набрав номер уголовной полиции.

Комиссар по удостоверению личности продиктовал дежурному установочные данные жертвы.

— Позвони в Мулен. Постарайся выяснить, есть ли у нее родственники. Пусть разыщут людей, которые могли ее знать, сообщат родителям. Если они живы, наверняка приедут.

Он уже шел по тротуару, направляясь к улице Пигаль, когда сзади остановилась машина. Прокуратура. Сейчас подъедут и антропометристы. Ему не хотелось быть там, где в двух маленьких комнатках толкутся двадцать человек и все еще лежит труп.

Слева — булочная, справа — желтый фасад винной лавки. Из-за неоновой рекламы, резко выделявшейся на фоне темных зданий, «Пикреттс» ночью выглядел чем-то внушительным. Днем же пройдешь и не заметишь.

Узенький фасад — дверь да окно; под дождем, в сине-зеленой подсветке, вывешенные фотографии казались пошлыми и сомнительными.

Перевалило за полдень. Мегрэ удивился, увидев, что дверь открыта. Внутри горела одна лампочка, между столиками подметала пол женщина.

— Хозяин здесь? — спросил комиссар.

Женщина с метлой в руке спокойно взглянула на него.

— Зачем он вам?

— Хотелось бы переговорить.

— Он спит. Я его жена.

Ей было далеко за пятьдесят, скорее даже под шестьдесят. Дородная, но очень подвижная, с прекрасными каштановыми глазами на одутловатом лице.

— Комиссар Мегрэ. Уголовная полиция. Она и глазом не моргнула.

— Присядьте, пожалуйста.

В полутьме зала красный цвет стен и мебельной обивки казался почти черным. Лишь у самого входа сквозь раскрытую дверь в помещение проникал дневной свет, освещал бутылки в баре.

Зал с низким потолком был какой-то вытянутый; на узенькой эстраде — пианино и аккордеон в футляре; полутораметровые перегородки вокруг танцплощадки образовывали нечто вроде кабинетов, где посетители могли чувствовать себя более или менее изолированно.

— Фреда будить обязательно?

Она была в тапочках, старом платье и сером переднике, еще не умыта и не причесана.

— Вы были здесь ночью? Она ответила просто:

— Я слежу за туалетом и при необходимости, когда посетители хотят есть, готовлю.

— Живете здесь же?

— Наверху. Из кухни в квартиру ведет лестница. Но у нас дом в Буживале, мы ездим туда по выходным.

Она не проявляла и тени беспокойства, наоборот, казалась явно заинтригованной тем, что видит перед собой столь важную шишку из полиции. Однако, привычная ко всему, терпеливо ждала.

— Давно содержите кабаре?

— В следующем месяце отметим одиннадцатилетие.

— Много у вас посетителей?

— Когда как.

Он заметил небольшую картонку. Надпись печатными буквами гласила:

Finish the night at «Picratt»'s, The hottest spot in Paris.

Скромные познания в английском тем не менее помогли Мегрэ понять написанное:

Проводите ночи в «Пикреттс», Самом волнующем уголке Парижа.

Перевод «волнующем» был не совсем точен. Английский вариант звучал выразительнее. Скорее, самый «тепленький» уголок Парижа, если слово «тепленький» употребить в определенном смысле.

Хозяйка смотрела на комиссара все так же спокойно.

— Чего-нибудь выпьете?

Она не сомневалась, что он откажется.

— Где вы распространяете свои проспекты?

— Раздаем портье в крупных отелях, а уж они, незаметно, — клиентам, в основном американцам. Ночью, поздно ночью, когда иностранцам начинают надоедать шумные заведения, но они не знают, куда пойти. Кузнечик — он обычно бродит поблизости — сует карточку в руки или подбрасывает в автобус, в такси. Таким образом, когда другие уже закрываются, мы только приступаем к работе. Понимаете?

Он, разумеется, понимал. Здесь оказывались те, кто, побродив по Монмартру, но не получив желаемого, надеялся на последний шанс.

— Большинство ваших посетителей приходят, должно быть, уже нетрезвыми?

— Конечно.

— А вчера ночью много было народу?

— В понедельник-то? Почти никого.

— Оттуда, где вы сидите, можно видеть зал?

Она указала ему в глубине, слева от эстрады, дверь с надписью «Туалеты». На другой двери, справа, в пандан первой, надписи не было.

— Я почти все время там. Мы, в общем-то, не готовим, но случается, посетители заказывают иногда луковый суп, гусиный паштет или холодного лангуста. Вот я и иду на кухню.

— А в остальное время находитесь в зале?

— Чаще всего. Наблюдаю за девочками и в подходящий момент подхожу с коробкой конфет, цветами или атласной куколкой. Да вы и сами знаете, как это делается.

Она не собиралась лукавить. Сняв тапочку с распухшей бесформенной ноги, женщина сидела с явным облегчением на лице.

— Что еще вы хотите узнать? Нет, я вас не тороплю, но скоро будить Фреда. Он мужчина и должен спать больше меня.

— В котором часу вы легли?

— Около пяти. Иногда задерживаемся и до семи.

— А когда встали?

— Час назад. Как раз успела подмести.

— Ваш муж лег вместе с вами?

— На пять минут раньше.

— Утром он никуда не выходил?

— Не вылезал из постели.

Почувствовав, с какой настойчивостью комиссар расспрашивает ее о муже, она заволновалась.

— Надеюсь, вы пришли не из-за него?

— Нет. Меня интересуют двое мужчин, которые были здесь ночью, около двух часов, и сидели в одном из кабинетов. Не заметили?

— Двое мужчин?

Она окинула взглядом столики, словно пытаясь вспомнить.

— Не скажете, где находилась Арлетта перед вторым своим выходом?

— Сидела с молодым человеком. Я даже шепнула ей, что она напрасно теряет время.

— Он часто приходит?

— За последнее время я видела его раза три-четыре. Да, бывает: зайдет человек сюда и влюбится в какую-нибудь из наших девочек. А я им постоянно твержу: если подфартит, уходите, но чтобы ваши кавалеры здесь снова не появлялись. Они сидели спиной к улице в третьем от нас кабинете, в шестерке. Я наблюдала за ними со своего места. Он держал ее за руки и что-то рассказывал, млея от восторга, как, впрочем, все в таких случаях.

— А кто был в соседнем кабинете?

— Никого.

— За весь вечер?

— Это легко проверить: столы еще не протерты. Если там кто-то был, в пепельнице должны остаться окурки, а на столе — следы бокалов.

Проверять пошел сам Мегрэ — она не шелохнулась.

— Чисто.

— В другие дни я не была бы столь категорична, но по понедельникам так мало народу, что мы даже подумываем вообще не открываться. Посетителей вчера набралось едва ли с дюжину, представляете? Муж вам подтвердит.

— Вы знаете Оскара? — неожиданно спросил Мегрэ.

Лицо ее осталось непроницаемым, но у комиссара сложилось впечатление, что откровенности в ней поубавилось.

— Какого Оскара?

— Пожилого, маленького, коренастого, седого.

— Мне это ничего не говорит. Мясника зовут Оскаром, но он — высоченный брюнет с усами. Может, муж знает?

— Будьте добры, позовите его.

Мегрэ остался один в этом красном тоннеле, в конце которого светло-серым экраном вырисовывался прямоугольник двери, где возникали расплывчатые персонажи старого видового фильма.

Прямо перед ним, на стене, висела фотография Арлетты в неизменном черном платье, таком облегающем, что она казалась более обнаженной, чем на непристойных снимках у него в кармане.

Сегодня утром, в кабинете Люкаса, он едва обратил на нее внимание. Обыкновенная ночная пташка, каких множество. Но Мегрэ поразила молодость женщины, и что-то в ней насторожило его. Он все еще слышал усталый голос — такой бывает у них поутру, после вина и сигарет, — видел беспокойные глаза, вспомнил, как машинально взглянул на ее грудь, и, главное, вновь почувствовал запах женщины, запах постели, исходивший от нее.

Ему редко приходилось встречать столь сексуальную женщину, и это контрастировало с ее встревоженным девчоночьим взглядом, а еще больше с квартиркой, где он только что побывал: навощеный паркет, шкаф со швабрами, ящик для продуктов за окном.

— Фред сейчас спустится.

— Вы спросили у него?

— Только одно: видел ли он двоих мужчин. Не помнит. И даже почти уверен: за этим столиком двоих мужчин не было. Это четвертый. Мы обозначаем столики номерами. За пятым сидел американец — он выпил почти целую бутылку виски, за одиннадцатым — веселилась компания с женщинами. Дезире, официант, может вам вечером подтвердить.

— Где он живет?

— Где-то в пригороде. Точно не скажу. Утром уезжает домой с вокзала Сен-Лазар.

— Кто еще у вас работает?

— Кузнечик. Он и зазывала, и рассыльный, и проспекты при случае раздает. Еще музыканты, девочки.

— Сколько девочек?

— Кроме Арлетты — Бетти Брюс — акробатический танец, ее фотография слева — и Таня. До и после своего номера она играет на пианино. Больше никого. Заходят, конечно, девочки с улицы выпить стаканчик или подцепить кого-нибудь, но они чужие. Мы же — одна семья. У нас с Фредом нет амбиций — поднакопим деньжат и уедем на покой к себе, в Буживаль. А вот и он!

Из кухни, надевая пиджак на рубашку без воротничка, вышел мужчина лет пятидесяти, невысокий, коренастый, моложавый, темноволосый, с серебристыми висками. Вероятно, он схватил первое, что попалось, поскольку к брюкам от смокинга надел шлепанцы на босу ногу. На вид спокоен, даже, пожалуй, больше, чем его жена. Разумеется, он слышал о Мегрэ, но видел его впервые и поэтому шел медленно, желая доставить себе удовольствие рассмотреть комиссара.

— Фред Альфонси, — представился он, протягивая руку. — Моя жена вам ничего не предложила?

Как бы для очистки совести он подошел к столику номер четыре, провел по нему рукой.

— Вы правда ничего не хотите? Не возражаете, если Роза приготовит мне чашечку кофе?

Отправив супругу на кухню, он сел напротив комиссара и, локти на стол, выжидательно молчал.

— Вы уверены, что сегодня ночью за тем столиком не было посетителей?

— Послушайте, господин Мегрэ. Я вас знаю, а вы меня — нет. Возможно, прежде чем прийти сюда, вы навели справки у своих коллег из отдела светской жизни. Вот уже несколько лет эти господа изредка заходят ко мне по долгу службы. Если они вам еще не сказали, то наверняка скажут: никогда и ничего незаконного здесь не было, а я — человек безобидный.

Забавно было смотреть, как он — расплющенный нос и уши старого боксера — произносит эти слова.

— Если я говорю, что за тем столиком никого не было, значит, там никого не было. Заведение у меня скромное. Нас в кабаре всего несколько человек, я же здесь постоянно — за всем глаз да глаз нужен. Могу вам точно сказать, сколько посетителей побывало у нас прошлой ночью: достаточно проверить в кассе жетоны с номерами столиков.

— Арлетта с молодым человеком сидели за пятым столиком?

— За шестым. Справа четные номера: второй, четвертый, шестой, восьмой, десятый, двенадцатый. Слева — нечетные.

— А за следующим?

— За восьмым? Около четырех утра было две пары, парижане, раньше они к нам не заходили. Видно, не знали, куда деться, но быстро поняли, что ошиблись адресом. Взяв бутылку шампанского, они ушли, а мы почти сразу закрылись.

— Значит, ни за этим столиком, ни за другим вы не заметили двух мужчин — один пожилой, чем-то похож на вас.

С улыбкой понимающего человека Фред Альфонси ответил:

— Будь вы со мной откровенны, может, и я был бы вам полезен. Вам не кажется, что игра в кошки-мышки затянулась?

— Арлетта убита.

— Ну да?

Он подскочил. Взволнованно крикнул в глубину зала:

— Роза! Роза!

— Сейчас иду.

— Арлетта убита!

— Да ты что!

Она вернулась с удивительной для ее полноты быстротой.

— Арлетта? — повторила она.

— Задушена сегодня утром у себя на квартире, — продолжал комиссар, глядя на обоих.

— Вот-те на! Что же за негодяй?..

— Именно это я и хочу узнать.

Роза высморкалась. Казалось, еще чуть-чуть — и она заплачет. Взгляд ее был прикован к фотографии на стене.

— Как это произошло? — спросил Фред, направляясь к бару.

Он долго выбирал бутылку, наполнил три рюмки, подал сначала жене. Старый коньяк. Ненавязчиво поставил рюмку и перед Мегрэ, тот пригубил.

— Сегодня ночью здесь она случайно подслушала разговор двоих мужчин о какой-то графине.

— Что за графиня?

— Я ничего не знаю. Одного из мужчин зовут Оскаром.

Фред ухом не повел.

— Выйдя отсюда, Арлетта пошла в комиссариат квартала, чтобы сообщить об услышанном, а оттуда ее доставили на набережную Орфевр.

— Поэтому ее и убили?

— Возможно.

— Ты видела двоих мужчин, Роза? Нет, не видела. Оба и впрямь были ошарашены и удручены.

— Клянусь, господин комиссар, если бы двое мужчин были в «Пикреттс», я знал бы и непременно сказал вам. Нам-то чего хитрить между собой? Вы же в курсе, что представляют собой заведения вроде нашего. Сюда не ходят посмотреть необыкновенные номера или потанцевать под звуки великолепного джаза. И до изысканного салона нам далеко — вы видели рекламный проспект.

В поисках чего-нибудь возбуждающего идут сначала в другие заведения. Тех, кому удается подцепить девицу, здесь вы не увидите. А уж те, кто не нашел что хотел, в конце концов оказываются у нас и всегда здорово навеселе.

Я сумел столковаться со многими водителями ночных такси и неплохо им приплачиваю. Да и портье крупных гостиниц подсказывают своим клиентам, куда пойти.

Большинство наших посетителей — иностранцы, которые надеются на что-то сногсшибательное.

А сногсшибательное — всего лишь раздевающаяся Арлетта. На какой-то миг, пока падало платье, она оставалась голой. Чтобы избежать неприятностей, я наказал ей сбрить волосы — так вроде поприличнее. После этого мало кто не приглашал ее за свой столик.

— У нее были мужчины? — медленно спросил Мегрэ.

— Во всяком случае, не здесь. И не в рабочее время. Я не позволяю девочкам выходить, пока заведение открыто. Они лезут из кожи вон, чтобы подольше задержать посетителей, предлагают им выпивку и, видимо, обещают встретиться после закрытия.

— И встречаются?

— А как вы думали!

— Арлетта тоже встречалась?

— Вероятно.

— И с молодым человеком, который был сегодня ночью?

— Ни в коем случае. Этот молодой человек, скорее, для души. Однажды вечером он случайно зашел к нам с приятелем и влюбился в Арлетту. Потом приходил еще несколько раз, но никогда не оставался до закрытия — наверно, рано вставал на работу.

— У нее были постоянные клиенты?

— Постоянных у нас почти не бывает, уж вы-то должны понимать. Здесь же проходной двор. Все, конечно, одинаковые, но лица всегда другие.

— А друзья у нее были?

— Чего не знаю, того не знаю, — ответил он довольно холодно.

Мегрэ неуверенно посмотрел на жену Фреда.

— Не приходилось ли вам?..

— Можете продолжать. Роза не ревнива, ее это уже давно не волнует. Да, приходилось, если вам так интересно.

— У нее?

— Я никогда не был у нее. Здесь. В кухне.

— Он такой, — вмешалась Роза. — Зайдет на кухню — и тут же возвращается. А за ним — девица, отряхивается, словно курица.

Она рассмеялась.

— Вы ничего не слышали о графине?

— О какой графине?

— Ладно, оставим. Не дадите ли адрес Кузнечика? Как его настоящее имя?

— Тома… Фамилии нет: он из приютских. Где ночует, не могу сказать, но днем пропадает на скачках. Скачки — его единственная страсть. Еще рюмочку?

— Спасибо.

— Как вы думаете, газетчики придут?

— Возможно. Когда узнают.

Трудно было понять, радуется Фред предстоящей рекламе или недоволен этим.

— В любом случае я в вашем распоряжении. Пожалуй, мы все-таки откроемся сегодня вечером. Если зайдете, можете переговорить со всеми.

Когда Мегрэ добрался до улицы Нотр-Дам-де-Лоретт, машина прокуратуры уже уехала, отъезжала и «Скорая» с телом девушки. У дома стояла кучка зевак, не столь значительная, однако, как ожидалось.

Жанвье в привратницкой звонил по телефону. Повесив трубку, он доложил:

— Пришло сообщение из Мулена. Леле, отец и мать, живут с сыном, банковским служащим. Их дочь, Жанна Леле, маленькая курносая брюнетка, ушла из дому три года назад и с тех пор не подает признаков жизни. Родители даже слышать о ней не хотят.

— Приметы совпадают?

— Ничуть. Она на пять сантиметров ниже Арлетты и вряд ли удлинила нос.

— Что нового насчет графини?»

— Ничего. Я опросил жильцов корпуса Б. Их довольно много. Толстая блондинка, которая видела нас на лестнице, содержит гардероб в театре. Утверждает, что совсем не интересуется происходящим в доме, но слышала, как кто-то прошел за несколько минут до девушки.

— Значит, она слышала и как девушка поднималась? Как же она ее узнала?

— Говорит, по шагам. На самом-то деле она все время торчит возле дверей.

— Она видела мужчину?

— Нет, не видела, но поднимался он медленно — или очень грузен, или сердце больное.

— А как он спускался?

— Нет.

— Она уверена, что это не мог быть кто-то из жильцов с верхних этажей?

— Она знает шаги всех жильцов. Я встретился и с соседкой Арлетты. Девушка служит в пивной, и я, должно быть, ее разбудил. Она тоже ничего не слышала.

— Все?

— Звонил Люкас, он на месте, ждет указаний.

— Отпечатки есть?

— Только наши и Арлетты. Вечером вы получите донесение.

— Нет ли в доме мужчины по имени Оскар? — на всякий случай спросил Мегрэ у привратницы.

— Нет, господин комиссар. Но однажды, очень давно, кто-то звонил Арлетте. Говорил мужчина, с провинциальным акцентом. Он сказал: «Будьте добры, передайте, что ее ждет Оскар, она знает где».

— Когда это было?

— Через месяц или два после ее переезда. Я еще удивилась, потому что за все это время ей никто не звонил.

— Она получала письма?

— Иногда из Брюсселя.

— Почерк мужской?

— Женский. И писал человек не слишком грамотный.

Полчаса спустя Мегрэ и Жанвье, выпив по дороге по кружке в пивной «У дофины», поднимались по лестнице дома на набережной Орфевр.

Не успел Мегрэ открыть дверь своего кабинета, как появился малыш Лапуэнт с красными глазами, лихорадочным взглядом.

— Мне надо срочно поговорить с вами, шеф.

Когда комиссар, повесив в шкаф шляпу и пальто, повернулся и увидел перед собой инспектора, тот, кусая губы и сжимая кулаки, готов был разрыдаться.

Спиной к Мегрэ, почти касаясь лицом стекла, он говорил сквозь зубы:

— Увидев Арлетту сегодня утром, я понятия не имел, зачем она здесь. По дороге на набережную Жавель бригадир Люкас ввел меня в курс дела. А вернувшись, я узнал, что она убита.

Мегрэ, сидя за столом, медленно произнес:

— Я забыл, что тебя зовут Альбер.

— После всего, что она рассказала, господин Люкас не должен был отпускать ее одну, без сопровождающего.

Он говорил как обиженный ребенок, и комиссар улыбнулся.

— Иди-ка сюда, сядь.

Лапуэнт медлил, словно сердился на Мегрэ. Затем скрепя сердце сел на стул у стола. Опустив голову, уставился в пол, и оба, он сам и Мегрэ, который с важным видом посасывал трубку, выглядели, как отец с сыном во время важного разговора.

— Ты у нас недавно, но пора бы уже понять, что, если брать под надзор всех, кто приходит с заявлением, вам некогда будет ни есть, ни спать, согласен?

— Да, шеф, но…

— Что — но?

— Здесь совсем другое.

— Почему?

— Вы хорошо знаете, что ее показания не выдумка.

— Успокоился? Теперь рассказывай.

— Что рассказывать?

— Все.

— Как я с ней познакомился?

— Хотя бы и так. Давай с самого начала.

— Ко мне заглянул приятель из Мелена, школьный товарищ, он изредка наезжает в Париж. Мы вышли прогуляться, сначала? с моей сестрой, а потом, проводив ее, уже вдвоем отправились на Монмартр. Вы знаете, как это бывает. Выпили по стаканчику в нескольких барах, и у последнего какой-то карлик сунул нам адресок.

— Почему карлик?

— Да ростом он с четырнадцатилетнего, а лицо все в морщинах, потасканное. Посмотришь — мальчишка мальчишкой. Поэтому, наверно, его и прозвали Кузнечиком. Кабаре, где мы побывали, разочаровали моего приятеля, и я решил, что «Пикреттс» как раз то, что надо.

— Когда это было?

Лапуэнт подумал и, не скрывая своего удивления и даже огорчения, ответил:

— Три недели назад.

— И в «Пикреттс» ты познакомился с Арлеттой?

— Она сама подсела к нам. Приятель — у него нет большого опыта — принял ее за потаскушку. Потом, уже на улице, мы с ним поссорились.

— Из-за нее?

— Да. Я понял, что она не такая, как другие.

Мегрэ, старательно прочищая трубку, слушал с серьезным видом.

— И на следующую ночь ты пришел снова?

— Я хотел извиниться за приятеля.

— Что же такого он сделал?

— Предложил ей переспать за деньги.

— Она отказалась?

— Конечно. Я пришел довольно рано, уверенный, что еще никого нет, и она согласилась выпить со мной стаканчик.

— Стаканчик или бутылку?

— Бутылку. Хозяин не разрешает им сидеть с посетителями, если те не заказывают бутылку. И только шампанского.

— Понятно.

— Я знаю, что вы думаете. Она о чем-то умолчала и была убита.

— Она не говорила, что ей грозит опасность?

— Прямо не говорила, но я догадывался, что у нее в жизни не все гладко.

— Например?

— Трудно объяснить, да мне и не поверят — ведь я любил ее.

Последние слова он произнес тихо, подняв голову и глядя комиссару в глаза, полный решимости дать отпор, если тот станет иронизировать.

— Я хотел, чтобы она изменила образ жизни.

— Жениться на ней? Смущенный, Лапуэнт молчал.

— Я не думал об этом, но, конечно, не женился бы сразу.

— Тебе не нравилось, что она выставляется голой?

— Уверен, она и сама страдала.

— Это она сказала?

— Все не так просто, шеф. Конечно, вы многое видите иначе. Но я тоже знаю женщин из подобных заведений. Сразу трудно понять, что у них на уме, поскольку они пьют. На самом-то деле они не пьют, не так ли? Они только притворяются, раззадоривая посетителей. Им же вместо ликера подают какой-нибудь сироп. Верно?

— Почти всегда.

— А вот Арлетта пила по потребности, и чуть ли не каждый вечер. Да так, что хозяин, мсье Фред, проверял перед ее выступлением, держится ли она на ногах.

Лапуэнт настолько проникся духом «Пикреттс», что называл хозяина «мсье Фред», как, без сомнения, все в кабаре.

— Ты никогда не оставался до утра?

— Она не хотела.

— Почему?

— Я признался, что мне рано вставать на работу.

— А где работаешь, сказал? Он снова покраснел.

— Нет. Сказал только, что живу с сестрой, и Арлетта заставляла меня уходить. Денег я ей никогда не давал, да она и не взяла бы. Она даже не разрешала брать больше одной бутылки, а шампанское выбирала самое дешевое.

— Думаешь, влюбилась?

— Прошлой ночью я был в этом уверен.

— Почему? О чем вы говорили?

— Все об одном и том же — о нас двоих.

— Она рассказывала о себе, о своей семье?

— Созналась, что у нее фальшивые документы и она страшно боится разоблачения.

— А как у нее с образованием?

— Не знаю. Ясно было одно: это ремесло не для нее. О себе она не откровенничала. Намекнула лишь на какого-то мужчину, от которого никак не может избавиться. Сказала, что во всем виновата сама, но теперь слишком поздно, что я не должен приходить — наши встречи только напрасно причиняют ей боль. Потому-то я и думаю, что Арлетта влюбилась в меня. Она вцепилась мне в руки и не отпускала их ни на минуту.

— Она была уже пьяна?

— Возможно. Выпила — наверняка, но собой еще владела. Насколько я знаю, она почти всегда такая: взвинченная, в глазах или тоска, или безумное веселье.

— Ты с ней спал?

В брошенном на комиссара взгляде мелькнула почти что ненависть.

— Нет!

— Но предлагал?

— Нет!

— А она?

— Никогда.

— Она что, строила из себя девственницу?

— Она ненавидела мужчин: слишком много от них натерпелась.

— Почему?

— Из-за этого.

— Из-за чего?

— Из-за того, что они с ней вытворяли. Она была совсем молоденькой, когда, не знаю уж при каких обстоятельствах, это случилось с ней впервые, вызвав глубокое потрясение. Воспоминания неотступно преследовали ее. Она все время говорила мне о мужчине, которого боялась.

— Об Оскаре?

— Имени она не называла. Думаете, разыгрывала меня, наивного? Пусть. Она мертва, значит, не зря боялась.

— Тебе не хотелось переспать с ней?

— В первый вечер, — признался он, — когда мы пришли с приятелем. Вы видели ее живой? Ах да, накоротке, сегодня утром, она уже падала от усталости. Если бы вы увидели ее в другое время, то поняли бы… Ни одна женщина…

— Ни одна?

— Может, я и преувеличиваю, но Арлетта вызывала желание у всех мужчин. Когда она выступала со своим номером…

— С Фредом она спала?

— Терпела его, как и остальных. Мегрэ пытался выяснить, насколько откровенной была Арлетта в своих разговорах.

— Где?

— В кухне. Роза все знала. Она молчит, потому что боится потерять мужа. Вы видели ее?

Мегрэ кивнул.

— Она сказала, сколько ей лет?

— Пожалуй, за пятьдесят.

— Почти семьдесят. Фред на двадцать лет моложе. В свое время она была, наверное, одной из самых красивых женщин, ее содержали богачи. Роза действительно любит мужа. Она делает вид, что не ревнует и не возражает, чтобы все происходило в доме, — так ей спокойнее, понимаете?

— Понимаю.

— Наибольшую опасность представляла Арлетта, и Роза глаз не спускала с танцовщицы. Однако именно на Арлетте и держалось заведение. Не будь ее, туда никто не пошел бы. Остальные — обычные девушки, каких полно в монмартрских кабаре.

— Что произошло прошлой ночью?

— Вы же знаете.

— Она сказала Люкасу, что с ней был ты, правда, назвала лишь имя.

— Я был там до половины третьего.

— За каким столиком?

— За шестым.

Лапуэнт говорил как завсегдатай и в то же время как сотрудник их общего учреждения.

— В соседней кабине были посетители?

— В четвертой нет, а в восьмой целая компания, мужчины и женщины, которые сильно шумели.

— Значит, если бы в четвертой кто-то был, ты мог и не заметить?

— Заметил бы. Я не хотел, чтобы меня подслушивали, поэтому иногда вставал и заглядывал за перегородку.

— Ты не видел за одним из столиков пожилого мужчину, невысокого, коренастого, с сединой?

— Нет.

— А когда разговаривал с Арлеттой, тебе не показалось, что она к чему-то прислушивается?

— Нет, уверен, что нет.

— Не возражаешь вести расследование со мной? Лапуэнт удивленно посмотрел на Мегрэ, и его вдруг охватила волна признательности.

— Вы хотите, несмотря ни на что…

— Слушай внимательно. В четыре утра, выйдя из «Пикреттс», Арлетта отправилась в комиссариат на улице Ларошфуко. По словам снимавшего показания бригадира, она была крайне возбуждена, пошатывалась.

Арлетта сообщила о двоих мужчинах, которые сидели за четвертым столиком, в то время как вы с ней были за шестым; она подслушала их разговор.

— Зачем она это сказала?

— Понятия не имею. Узнаем — продвинемся на шаг вперед. Но это не все. Те двое говорили о какой-то графине, которую один из них собирался убить. Когда они уходили, Арлетта, по ее словам, видела со спины мужчину средних лет, широкоплечего, невысокого, с сединой. Ей показалось, что мужчину называли Оскаром.

— Но тогда и я слышал бы.

— Я встречался с Фредом и его женой. Оба в один голос утверждают, что за четвертым столиком ночью никого не было, как не было в «Пикреттс» и человека с такими приметами. Следовательно, Арлетта что-то узнала, но как — не хотела или не могла сказать. Она была пьяна — это твои слова — и думала, что вряд ли удастся проверить, где сидели посетители. Улавливаешь?

— Да. Но откуда она взяла это имя? Зачем?

— Вот именно. За язык ее не тянули. Она сказала сама. Значит, у нее была причина. И эта причина — попытка навести нас на след. Дальше. В комиссариате она все утверждала категорично, а здесь, проспавшись, стала сдержаннее, и у Люкаса сложилось впечатление, что она охотно взяла бы свои слова обратно.

Теперь-то мы знаем, что она не шутила.

— Я уверен!

— Она вернулась домой, и кто-то прятавшийся в шкафу в спальне задушил ее. Но этот кто-то хорошо знал Арлетту, знал ее квартиру, возможно, имел ключ.

— А графиня?

— Пока ничего нового. Или ее не убили, или труп еще не обнаружен, что вполне вероятно. Арлетта никогда не говорила тебе о графине?

— Никогда.

Лапуэнт долго смотрел на письменный стол, потом как бы невзначай спросил:

— Она долго мучилась?

— Нет. Убийца был очень сильный — она даже не сопротивлялась.

— Она все еще там?

— Нет. Ее отправили в Институт судебно-медицинской экспертизы.

— Можно взглянуть?

— Сначала поешь

— Что мне делать потом?

— Сходи к ней домой на Нотр-Дам-де-Лоретт. Ключ возьми у Жанвье. Мы уже обследовали квартиру, но, может, тебе — ведь ты ее знал, что-то подскажет какая-нибудь мелочь.

— Спасибо, — горячо поблагодарил Лапуэнт, уверенный, что Мегрэ дает ему задание только из любезности.

На фотографии — они лежали у него на столе, прикрытые папками, — комиссар даже не намекнул.

Ему доложили, что в коридоре, надеясь получить информацию, ожидают несколько журналистов. Он пригласил их, рассказал о деле, но не все, зато каждому вручил фотографию Арлетты в черном шелковом платье.

— Сообщите также, — попросил он, — что мы будем признательны некой Жанне Леле, которая живет сейчас под другой фамилией, если она даст о себе знать. Мы гарантируем полное соблюдение тайны и ни в коем случае не собираемся осложнять ей жизнь.

Обедал он довольно поздно у себя дома, а потом вернулся на набережную Орфевр, чтобы ознакомиться с досье Альфонси. Под нудным мелким дождем Париж по-прежнему выглядел призрачным, а уличная суета казалась попыткой прохожих выбраться из этого аквариума.

Хотя досье хозяина «Пикреттс» выглядело весьма внушительным, ничего существенного там не оказалось. Уже в двадцать лет, отслужив действительную в африканских войсках, он жил за счет проститутки с Севастопольского бульвара и дважды арестовывался за драки и поножовщину.

Затем он на несколько лет исчез из поля зрения и вновь вынырнул уже в Марселе, где поставлял девочек для публичных домов Юга. В свои двадцать восемь, еще не будучи хозяином положения, Альфонси котировался довольно высоко среди себе подобных и больше не вмешивался в стычки в барах Старого порта.

В тот период ничего противозаконного с его стороны не наблюдалось, за исключением, правда, крупных неприятностей, связанных с одной семнадцатилетней девицей, которую он по фальшивым документам определил в «Парадиз» в городе Безье.

И вновь тишина. Известно только, что он с несколькими своими подопечными отбыл на борту итальянского судна в Панаму, где стал заметной фигурой.

В сорок лет Альфонси в Париже, живет с Розали Дюмон, попросту Розой, увядающей дамочкой, содержательницей массажного салона на улице Мучеников. Охотно посещает скачки, бокс, известен как любитель пари.

В конце концов он женится на Розе, и они открывают «Пикреттс», который сначала был всего лишь неприметным баром для завсегдатаев.

Жанвье тоже находился на улице Нотр-Дам-де-Ло-ретт, но не в квартире. Он опрашивал соседей — и не только жильцов дома, но и владельцев близлежащих лавочек — всех, кто мог хоть что-нибудь знать. Тем временем Люкас в одиночестве, что повергло его в мрачное настроение, заканчивал дело об ограблении на набережной Жавель.

Было без десяти пять, но уже давно стемнело, когда зазвонил телефон. Мегрэ ждал этого звонка и наконец услышал:

— Центральный пульт дежурной части.

— Графиня? — не удержался Мегрэ.

— Во всяком случае, какая-то графиня. Правда, не знаю — ваша ли. Только что звонили с улицы Виктор-Массе. Несколько минут назад привратница обнаружила, что одна из квартиросъемщиц убита. Возможно, прошлой ночью.

— Графиня?

— Графиня фон Фарнхайм.

— Огнестрельное оружие?

— Задушена. Других сведений пока нет. Полиция квартала уже на месте.

Через несколько минут комиссар ехал в такси, которое бесконечно долго тащилось через центр Парижа. Проезжая по улице Нотр-Дам-де-Лоретт, он увидел выходившего из овощной лавки Жанвье. Мегрэ остановил такси, окликнул инспектора:

— Садись. Убита графиня!

— Настоящая?

— Пока не знаю. Здесь рядом. Все в одном квартале.

И действительно, от бара на улице Пигаль до квартиры Арлетты не было и пятисот метров; между баром и улицей Виктор-Массе примерно столько же.

В отличие от утренних событий перед полицейским у двери уютного и с виду спокойного здания толпилось человек двадцать зевак.

— Комиссар здесь?

— Его не было на участке. Здесь инспектор Лоньон.

Бедный Лоньон, ему так хочется отличиться! Но всякий раз, как он выезжает на дело, его преследует рок: появляется Мегрэ и все забирает в свои руки.

Привратницы на месте не было. На ступеньках лестницы, отделанной под мрамор, лежала толстая, закрепленная медными штангами ковровая дорожка цвета бордо. Пахло затхлостью, словно жили здесь одни старики, которые никогда не открывают окна. Стояла удивительная тишина: пока комиссар и Жанвье поднимались, не раздалось ни единого звука. Лишь на пятом этаже открылась дверь, и они увидели мрачного длинноносого Лоньона и маленькую толстушку с нелепым шиньоном на голове.

В комнате, куда они вошли, тускло горел торшер под пергаментным абажуром. Духота ощущалась еще сильнее, чем во всем доме. Едва переступив порог квартиры, вдруг, неизвестно почему, начинало казаться, что все это далеко от Парижа, от остального мира, от уличного дождя, от людей на тротуарах, от гудков такси и потока автобусов, скрипящих тормозами при каждой остановке. Было так жарко, что Мегрэ, не раздумывая, снял пальто.

— Где она?

— В комнате.

Комната представляла собой, по крайней мере в прежние времена, нечто вроде гостиной, но каждый входящий сюда погружался в мир не имеющих названия предметов. Такой могла быть только квартира, идущая на распродажу: мебель стояла в самых неожиданных местах.

Везде бутылки, литровые бутылки из-под дешевого красного вина, что потягивают из горлышка землекопы на стройках, запивая им колбасу. Была здесь и колбаса, но не на тарелке, а на промасленной бумаге, вместе с остатками курицы, кости которой валялись на ковре.

Ковер был потертый, невероятно грязный, как, впрочем, и все остальное; стул без ножки; из кресла торчал волос, а пергаментный бесформенный абажур потемнел от старости.

В соседней комнате на не убиравшейся уже несколько дней кровати без простыней лежал полуголый, именно полуголый труп; верхняя часть туловища прикрыта коротенькой ночной рубашкой, нижняя — раздувшаяся, отвратительно белая, обнажена.

Мегрэ сразу увидел мелкие синяки на бедрах и понял, что сейчас найдет и иглу; он нашел их две — одну, сломанную, на каком-то подобии ночного столика.

Убитая выглядела не меньше чем на шестьдесят — точнее определить было трудно. Никто к ней еще не прикасался. Ждали врача. Не вызывало сомнений, что смерть наступила уже давно.

Матрац был взрезан по всей длине, часть волоса вытащена.

Здесь, как и в первой комнате, валялись бутылки, остатки пищи, посредине стоял ночной горшок с испражнениями.

— Она жила одна? — спросил Мегрэ, оборачиваясь к привратнице.

Та, поджав губы, кивнула.

— К ней часто приходили?

— Если бы к ней приходили, она, наверно, убрала бы всю эту грязь.

И, словно оправдываясь, добавила:

— Я сюда уже года три не входила.

— Она вас не впускала?

— Да мне и не хотелось.

— У нее не было служанки или приходящей прислуги?

— Никого. Появлялась изредка только подружка, такая же чокнутая.

— Вы ее знаете?

— Как зовут — не знаю, а так вижу иногда в квартале. Она еще не дошла до ручки. Во всяком случае, когда я видела ее в последний раз, но это было давненько.

— Вы знали, что ваша жиличка наркоманка?

— Знала, что она тронутая.

— Вы уже служили здесь, когда она сняла квартиру?

— Будь я здесь, она не получила бы ее. Мы с мужем переехали сюда три года назад, а она в доме уже лет восемь. Я все перепробовала, чтобы выселить ее.

— Она действительно графиня?

— Говорят. Во всяком случае, замужем была за графом, а вот до этого наверняка представляла собой не Бог весть что.

— У нее были деньги?

— Наверно. Умерла-то ведь она не от голода.

— Не заметили, к ней никто не поднимался?

— Когда?

— Сегодня ночью или утром.

— Нет. Подружка ее не приходила, молодой человек тоже.

— Что за молодой человек?

— Вежливый, болезненного вида юноша, который заходил к ней и называл тетей.

— Как зовут, не знаете?

— Никогда не интересовалась. А вообще дом спокойный. Жильцы второго этажа — редкие гости в Париже; на третьем-генерал в отставке. Видите, какой дом. А эта такая грязнуля, что я затыкала нос, проходя мимо ее квартиры.

— Она когда-нибудь вызывала врача?

— Вызывала, и чуть ли не дважды в неделю. Напьется вина или еще чего, не знаю, и начинает умирать. Вот и звонила врачу. Но тот не торопился приходить — не впервой.

— Врач из вашего квартала?

— Да, доктор Блок, живет через три дома отсюда.

— Обнаружив труп, вы позвонили ему?

— Нет. Не мое это дело. Я сообщила в полицию. Пришел инспектор, потом вы.

— Жанвье, свяжись с доктором Блоком. Попроси его прийти, и побыстрее.

Жанвье стал искать телефон; он оказался в маленькой комнатушке на полу, среди старых журналов и растрепанных книг.

— В здание можно пройти незамеченным?

— Как везде, — с ехидцей парировала привратница. — Свое дело я знаю не хуже других, и даже лучше многих: на лестнице ни пылинки не найдете.

— В доме только одна лестница?

— Есть черный ход, но им почти не пользуются. В любом случае надо проходить мимо привратницкой.

— Вы там постоянно?

— Да, разве что пробегусь по магазинам: привратницы тоже едят.

— Когда вы уходите за продуктами?

— Утром, в половине девятого, после того как разнесу почту.

— Графиня получала письма?

— Только рекламные проспекты. От коммерсантов, которых соблазняло ее имя в справочнике, — как же, графиня!

— Вы знаете, господина Оскара?

— Какого Оскара?

— Какого-нибудь.

— Мой сын — Оскар.

— Сколько ему лет?

— Семнадцать. Он ученик столяра в мастерской на бульваре Барбес.

— Живет с вами?

— Разумеется.

Жанвье, повесив трубку, сообщил:

— Доктор дома. Примет двух пациентов и сразу придет.

Инспектор Лоньон старался ни к чему не прикасаться и делал вид, что ответы привратницы его ничуть не интересуют.

— Ваша жиличка никогда не получала писем на банковских бланках?

— Ни разу.

— А из дома часто выходила?

— Бывало, что по две недели не показывалась и в квартире — ни звука. Я даже думала, уж не умерла ли она. Валялась, наверно, на кровати в грязи. Потом наряжалась, надевала шляпу, перчатки; посмотришь — дама да и только, если бы не вечно блуждающий взгляд.

— Она подолгу оставалась на улице?

— Когда как. Иногда несколько минут, иногда целый день. И возвращалась с кучей пакетов. А вино ей приносили ящиками. Всегда дешевое красное, которое она покупала в лавке на улице Кондорсе.

— Вино приносили в квартиру?

— Нет, ящик ставили у дверей. Я всякий раз ругалась с рассыльным, потому что он не хотел подниматься по черной лестнице, — там, видите ли, темно и он боялся разбиться.

— Как вы узнали о ее смерти?

— Я даже не подозревала об этом.

— Но дверь-то открыли вы.

— Никогда этого не делала и не сделала бы.

— Что вы хотите сказать?

— Сейчас мы с вами на пятом этаже, а на шестом — немощный старик. Я у него прибираю и приношу ему поесть. Он служил в управлении прямых налогов. Старик живет у нас много лет, полгода назад он потерял жену. Вы, может, читали в газетах: в десять утра она шла на рынок на улицу Лепик и на площади Бланш ее сбил автобус.

— Когда вы убираете его квартиру?

— Около десяти. А потом, спускаясь вниз, подметаю лестницу.

— Сегодня утром тоже подметали?

— Конечно.

— Но первый раз поднимаетесь с почтой?

— Только не на шестой. Старик редко получает письма да и не особенно спешит их читать. Жильцы третьего этажа работают, уходят рано, в половине девятого, и забирают почту сами.

— Даже если вас нет на месте?

— Даже отлучаясь, я не закрываю привратницкую на ключ. Покупки делаю на улице и время от времени посматриваю на дом. Я открою окно, не возражаете?

Все задыхались от жары. Они вернулись в первую комнату; только Жанвье, как и утром на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, остался осматривать ящики и шкафы.

— Значит, вы не поднимаетесь с почтой выше третьего этажа?

— Нет.

— Итак, около десяти, поднимаясь на шестой, вы проходили мимо этой двери.

— И заметила, что она приоткрыта. Меня это несколько удивило. Когда спускалась, как-то не обратила внимания. Приготовив старику обед, снова поднялась наверх только в половине пятого — я обычно кормлю его в это время. Спускаясь, я опять заметила, что дверь приоткрыта, и машинально, вполголоса, позвала:

— Госпожа графиня!

Ее так все зовут. Имя у нее какое-то иностранное и очень трудное. Проще сказать «графиня». Никто не ответил.

— Свет в квартире горел?

— Да. Я здесь ни к чему не прикасалась. И эта лампа уже горела.

— А в комнате?

— Как и сейчас. Я ничего не трогала. Не знаю почему, но мне стало не по себе. Заглянув в приоткрытую дверь, я позвала снова. Потом скрепя сердце вошла. Я весьма чувствительна к дурным запахам и, подойдя к комнате, все увидела.

Я бросилась вниз, позвонила в полицию. В доме, кроме старика, никого не было, и я, чтобы не оставаться одной, побежала к соседке-привратнице, она моя подружка. Все спрашивали, что случилось. Когда прибыл инспектор, у дверей уже собралось несколько человек.

— Благодарю. Как вас зовут?

— Госпожа Обен.

— Благодарю вас, госпожа Обен. Можете вернуться к себе. Там кто-то пришел, наверно доктор.

Но это был не доктор Блок, а судебно-медицинский эксперт, тот же, что утром на квартире Арлетты.

Пожав комиссару руку, он покровительственно кивнул Лоньону и, подойдя к порогу спальни, воскликнул:

— Опять!

Синева на горле не оставляла сомнений в способе убийства графини, а пятна на бедрах ясно показывали степень интоксикации. Доктор понюхал иглу, пожал плечами.

— Морфий.

— Вы знаете убитую?

— Никогда не видел, хотя в квартале знаю кое-кого из таких. Ее что, ограбили?

Врач указал на разрезанный матрац с вылезшим волосом.

— Она была богата?

— Пока неизвестно, — ответил Мегрэ. Жанвье, долго копавшийся в замке шкафа перочинным ножом, вдруг объявил:

— А вот и бумаги.

Кто-то быстро, молодо поднимался по лестнице. Доктор Блок.

Мегрэ отметил, что судебно-медицинский эксперт лишь слегка кивнул доктору Блоку, но руки своему коллеге не подал.

Слишком матовый цвет лица, слишком сверкающие глаза, черные жирные волосы. Доктор Блок не успел ни послушать уличных зевак, ни переговорить с привратницей. Жанвье по телефону не сообщил ему, что графиня убита, а сказал только, что она мертва и что комиссар просит его прийти.

Взлетев по лестнице, он, взволнованный, озирался по сторонам и, видимо, перед уходом сделал себе укол. Казалось, его ничуть не удивило, что коллега не пожал ему руки, а сам он не настаивал. У него был вид человека, готового к неприятностям.

Переступив порог спальни, доктор явно почувствовал облегчение. Графиня была задушена, и его это не касалось.

Не прошло и минуты, как Блок вновь обрел уверенность и даже некую агрессивную надменность.

— Почему вызвали именно меня? — спросил он, прощупывая почву.

— Потому что привратница назвала вас врачом этой дамы.

— Я видел ее всего несколько раз.

— По какому поводу?

Блок, не скрывая, что удивлен вопросом, повернулся к коллеге.

— Вам, полагаю, не надо объяснять, что эта женщина наркоманка? Накачавшись зельем, она, как это часто бывает, впадала в депрессию и тогда в панике вызывала меня. Она очень боялась смерти.

— Вы давно ее знаете?

— Я в этом квартале всего три года.

Ему было около тридцати. Мегрэ мог поклясться, что Блок — холостяк и сам пристрастился к морфию, едва начав практиковать, а возможно, и в годы учения. Монмартр врач выбрал не случайно — легко догадаться, в каких кругах он подбирал себе пациентов.

Далеко он, конечно, не пойдет — рыльце в пушку.

— Что вы о ней знаете?

— Имя, адрес — они в карточке. И еще, что наркотиками она балуется лет пятнадцать.

— Сколько же ей сейчас?

— Сорок восемь — сорок девять. Глядя на истощенное тело графини, на ее жидкие бесцветные волосы, в это верилось с трудом.

— Разве наркоманы питают пристрастие к алкоголю?

— Случается.

Руки его слегка дрожали, как у пьяниц по утрам, с одной стороны лица в нервном тике дергались губы.

— Вы, надеюсь, пытались отучить ее от наркотиков?

— Сначала да, но мне не удалось — случай был почти безнадежный. Она не вызывала меня неделями.

— Она звонила вам, когда наркотики у нее кончались, но требовались любой ценой?

Блок взглянул на коллегу. К чему отрицать? И так все ясно — стоило посмотреть на труп, на квартиру.

— Думаю, нет необходимости читать вам лекцию. Дойдя до определенной точки, наркоман не может, не подвергаясь серьезной опасности, обходиться без наркотиков. Не знаю, где доставала их графиня. Никогда не спрашивал. Пожалуй, раза два, когда я приходил, она была в прострации — ей не принесли вовремя то, что она ждала, — и я делал ей укол.

— Она не рассказывала вам о своей жизни, семье, родственниках?

— Я знаю только, что она действительно была замужем за графом фон Фарнхаймом; он, по-моему, австриец и намного старше ее. Они жили на Лазурном берегу в огромном поместье, где он и сделал ей предложение.

— Еще один вопрос, доктор: она расплачивалась чеком?

— Нет, наличными.

— Вы, конечно, ничего не знаете ни о ее друзьях, ни о ее связях, ни о тех, кто снабжал ее наркотиками?

— Не имею понятия. Мегрэ не настаивал.

— Благодарю. Вы свободны.

И опять ему совсем не хотелось встречаться здесь с прокуратурой, а тем более отвечать на вопросы газетчиков, которые не замедлят явиться; хотелось поскорее уйти из этой удушливой, угнетающей обстановки.

Дав указания Жанвье, он уехал на набережную Орфевр, где ему передали, что доктор Поль, судебно-медицинский эксперт, просил его позвонить.

— Я сейчас пишу заключение, вы получите его завтра утром. — Доктору с красивой бородкой вечером предстояло еще одно вскрытие. — Хотел только обратить ваше внимание на две детали — они, вероятно, важны для следствия. Во-первых, девушке, скорее всего, не двадцать четыре года, как по документам, а, по медицинским данным, не больше двадцати.

— Вы уверены?

— Почти. Во-вторых, у нее был ребенок. Вот все, что я пока знаю. Что же касается самого убийства, совершил его очень сильный человек.

— А женщина могла это сделать?

— Не думаю, разве что не уступающая по силе мужчине.

— Вы еще не в курсе второго преступления? Скоро вас вызовут на улицу Виктор-Массе.

Доктор Поль проворчал что-то насчет обеда в городе, и мужчины повесили трубки.

Дневные газеты поместили фотографию Арлетты, и, как обычно, раздалось несколько телефонных звонков. Два-три человека сидели в приемной. Ими занимался инспектор, а Мегрэ поехал обедать домой, где жена, прочитав газеты, его уже не ждала.

Дождь так и не переставал. Промокнув, Мегрэ переоделся в сухое.

— Уходишь?

— Вернусь, наверно, поздно.

— Нашли графиню?

Газеты еще не сообщили об убийстве на улице Виктор-Массе.

— Да. Задушена.

— Не простудись. По радио обещали заморозки, а утром ожидается гололедица.

Он выпил рюмочку водки и, чтобы подышать свежим воздухом, пошел пешком к площади Республики.

Первой его мыслью было передать дело Арлетты молодому Лапуэнту, но, все взвесив, Мегрэ счел жестокостью взваливать на парня столь деликатную миссию. Пусть лучше этим займется Жанвье.

Тот уже работал вовсю. С фотографией танцовщицы он ходил по Монмартру от меблирашки к меблирашке, не упуская из виду и маленькие гостиницы, где сдаются комнаты на час.

Фред, хозяин «Пикреттс», заметил вскользь, что Арлетта, как и другие, встречалась иногда с посетителями после работы. К себе она никого не водила, что подтвердила и привратница с улицы Нотр-Дам-де-Лоретт. Но уходить далеко она не могла. Поэтому вполне возможно, что если у нее был постоянный любовник, она встречалась с ним в гостинице.

Пользуясь случаем, Жанвье наводил справки и об Оскаре, о котором никто ничего не знал и чье имя девушка произнесла всего один раз Почему же потом она сожалела о сказанном, почему стала менее открытой?

Не имея под рукой свободных людей, Мегрэ оставил инспектора Лоньона на улице Виктор-Массе, где антропометристы, должно быть, уже закончили работу, а прокуратура побывала в то время, когда он обедал.

На набережной Орфевр в большинстве кабинетов свет был уже погашен, и только в огромной инспекторской Лапуэнт корпел над бумагами графини, которые ему поручили разобрать.

— Что-нибудь нашел, малыш?

— Еще не закончил. Такой беспорядок — голова кругом. К тому же по мере возможности я кое-что проверяю и успел сделать несколько телефонных звонков Жду, кстати, ответ из уголовного розыска Ниццы.

Он показал открытку с изображением огромного роскошного поместья, возвышающегося над заливом Ангелов. Дом с минаретом, построенный в дурном восточном стиле, окружали пальмы. Название виллы, «Оазис», было напечатано внизу.

— По бумагам, — пояснил Лапуэнт, — в этом доме она и жила с мужем пятнадцать лет назад.

— В то время ей было около тридцати пяти.

— Вот их фотография того периода.

На любительской фотографии, запечатлевшей чету на пороге виллы, женщина держала на поводке двух огромных русских борзых.

Граф фон Фарнхайм, маленький, сухонький, с белой бородкой и моноклем, отличался изысканностью в одежде. Его спутница, прелестное, с красивыми формами создание, без сомнения, притягивала к себе взгляды мужчин.

— Известно, где они поженились?

— На Капри, за три года до этой фотографии.

— Сколько же лет было графу?

— Шестьдесят пять. Их брак продолжался всего три года. Граф купил «Оазис» сразу после возвращения из Италии.

Чего только здесь не было: пожелтевшие счета, паспорта с многочисленными визами, открытки с изображением казино Ниццы и Канна и даже пачка писем, которые Лапуэнт еще не успел разобрать. Все они написаны угловатым почерком, где встречались и готические буквы, внизу стояла подпись — Тане.

— Ее девичья фамилия известна?

— Мадлен Лаланд, уроженка Ла-Рош-сюр-Йон в Вандее. Некоторое время была статисткой в Казино де Пари.

Порученную ему задачу Лапуэнт, похоже, считал наказанием.

— Ничего не нашли? — спросил он после непродолжительного молчания.

Вопрос, конечно, об Арлетте.

— Этим занимается Жанвье. Я к нему присоединюсь.

— Вы собираетесь в «Пикреттс»?

Мегрэ кивнул. В соседнем кабинете инспектор отвечал на телефонные звонки и принимал посетителей, пришедших для опознания танцовщицы.

— Пока ничего существенного. Отправил одну старушенцию в Институт судебно-медицинской экспертизы. Перед трупом клялась, что это ее дочь, но один из служащих института ее засек — сумасшедшая. Уже лет десять она опознает там все женские трупы.

На этот раз метеослужба не ошиблась: когда Мегрэ вышел на улицу, заметно похолодало, и комиссар поднял воротник пальто. На Монмартр он пришел слишком рано, в начале двенадцатого, ночная жизнь только пробуждалась; еще не опустели залы театров и кино, зажигались первые огни неоновых реклам кабаре, швейцары в ливреях готовились занять свои посты.

Он заглянул в табачную лавку на углу улицы Дуэ: здесь он был частый гость, и его сразу узнали. Хозяин недавно приступил к работе — лавка на ночь не закрывалась. Днем в баре управлялась его жена с официантами, а вечером он ее сменял. Тогда они и встречались.

— Что для вас, комиссар?

Мегрэ не сразу заметил человека, на которого кивнул хозяин, — конечно, Кузнечик. Едва возвышаясь над стойкой, тот потягивал мятный ликер с водой. Кузнечик тоже узнал комиссара, но, изобразив глубокую заинтересованность информацией с скачках, продолжал делать карандашом какие-то пометки.

Его можно было принять за жокея: комплекцией он явно соответствовал. Но, приглядевшись, казалось странным видеть на детской фигурке морщинистое, серое, увядшее лицо с удивительно живыми, острыми, всевидящими глазами, какие бывают у некоторых животных от постоянной тревоги.

Не в форме, а в костюме он выглядел как подросток перед первым причастием.

— Вы были здесь прошлой ночью, около четырех? — спросил Мегрэ у хозяина, заказав стаканчик кальвадоса.

— Разумеется, и видел ее. Я в курсе — читал в газетах. С такими, как он, всегда просто. Несколько музыкантов подкреплялись перед работой кофе со сливками. Сюда же затесалась и парочка небезызвестных комиссару хулиганов, напустивших на себя смиренный вид.

— Как она выглядела?

— Как обычно в это время.

— Она заходила каждую ночь?

— Нет, изредка. Когда считала, что еще недобрала. Выпивала перед сном стаканчик-другой чего-нибудь крепкого, но долго не задерживалась.

— Прошлой ночью тоже?

— Она была какая-то взвинченная, со мной не разговаривала. Да, кажется, и ни с кем, только заказала выпить.

— А вы не заметили в баре пожилого мужчину, невысокого, коренастого, седого?

Мегрэ не сообщал журналистам об Оскаре, поэтому в газетах о нем не упоминалось ни слова, но спрашивал Фреда. Возможно, Фред сказал Кузнечику, а тот…

— Такого не видел, — ответил хозяин с чрезмерной уверенностью.

— А вы не знаете никакого Оскара?

— Их в квартале, должно быть, целая куча, но я не знаю ни одного, похожего на вашего.

Чуть подвинувшись, Мегрэ оказался рядом с Кузнечиком.

— Ничего мне не скажешь?

— Нет, комиссар.

— Прошлой ночью ты все время стоял у «Пикреттс»?

— Почти. Прошелся раза два вверх по Пигаль, раздал проспекты. Заглянул и сюда за сигаретами для американца.

— Оскара не знаешь?

— Впервые слышу.

Кузнечик явно не из тех, кто тушуется перед полицией или кем бы то ни было. А чтобы позабавить посетителей, подделывается под простонародный выговор и работает под мальчика.

— И, конечно, не знаешь дружка Арлетты?

— У нее был дружок? Ну и дела!

— Не видел, ее когда-нибудь ждали у заведения?

— Случалось. Посетители.

— Она ходила с ними?

— Не всегда. Порой, чтобы отвязаться от них, заглядывала сюда.

Хозяин беззастенчиво слушал и кивал, поддакивая.

— Тебе не приходилось встречаться с ней днем?

— Утром я сплю, а днем на скачках.

— Кто ее подружки?

— Они были приятельницами с Бетти и Таней, но не близкими. По-моему, они с Таней недолюбливали друг друга.

— Она никогда не просила у тебя наркотики?

— Зачем?

— Для себя.

— Ни разу. Стаканчик-другой пропустить любила, но не была наркоманкой.

— Короче, ты ничего не знаешь.

— Разве что одно: она самая красивая девушка, которую я когда-либо видел.

Мегрэ замялся, осматривая недоноска с головы до ног.

— Ты за ней волочился?

— Почему нет? Я за многими волочился, и не только за девицами, но и за богатыми посетительницами.

— Что верно, то верно, — вмешался хозяин. — Не пойму только, почему за ним все бегали. Сам свидетель, как перед утром сюда приходили дамочки — не какие-нибудь там старухи или уродины, — и ждали его часами.

Широкий рот карлика, словно резиновый, растягивался в восторженной сардонической улыбке.

— Значит, для этого были причины, — сказал он, сделав непристойный жест.

— Ты спал с Арлеттой?

— Я вам уже сказал.

— Часто?

— Во всяком случае, один раз.

— Она тебе сама предложила?

— Она поняла, что я ее хотел.

— Где это было?

— Разумеется, не в «Пикреттс». Знаете «Модерн» на улице Бланш?

Дом свиданий, место, хорошо известное полиции.

— Вот там.

— Ну и как она, с огоньком?

— Ничем не удивишь.

— Она получала удовольствие?

— Во всяком случае, когда женщина не получает удовольствия, она притворяется, что получает, а чем его меньше, тем больше она старается его показать.

— Той ночью она была пьяна?

— Как обычно.

— А с хозяином?

— С Фредом? Он вам говорил?

Кузнечик помолчал, с серьезным видом осушил стакан.

— Меня это не касается, — вымолвил он наконец.

— Думаешь, хозяин увлекся?

— Все увлекались.

— И ты тоже?

— Все, что я мог сказать, я сказал. Если хотите, — пошутил он, — всегда готов и нарисовать. Вы в «Пикреттс»?

Мегрэ не стал дожидаться Кузнечика, собиравшегося на свой пост. Уже зажглись красные огни рекламы. На фасаде все те же фотографии Арлетты Окна и стеклянная дверь оставались зашторенными. Музыки не было слышно.

Он вошел и увидел Фреда в смокинге. За стойкой бара Альфонси расставлял бутылки.

— Я знал, что вы придете, — сказал он. — Верно, что нашли задушенную графиню?

Он не мог этого не знать: убийство произошло в квартале. А может, новость уже сообщили и по радио.

Два музыканта — один совсем молоденький с прилизанными волосами, другой — мужчина лет сорока с грустным болезненным видом — настраивали на эстраде инструменты. Заканчивал последние приготовления официант. Розы не было видно: ушла на кухню или еще не спустилась.

Красный цвет стен и сдержанная розовая подсветка создавали атмосферу ирреальности. Казалось — по крайней мере так показалось Мегрэ, — что находишься в темной мастерской фотографа, и, чтобы освоиться, требовалось какое-то время. Ярче блестели потемневшие глаза, а рисунок губ, съеденный светом, исчезал.

— Если вы решили остаться, отдайте пальто и шляпу моей жене. Она там, в зале. Роза! — позвал Фред.

Она вышла из кухни в черном атласном платье и маленьком вышитом передничке, унесла пальто и шляпу.

— Надеюсь, вы не собираетесь садиться сейчас?

— Девушки еще не пришли?

— Сейчас спустятся — переодеваются. У нас здесь нет уборных, и они пользуются нашей спальней и туалетом. Знаете, я долго думал над вопросами, что вы мне задали утром. Поговорил с Розой. И мы пришли к выводу: все, что рассказала Арлетта, она узнала не от посетителей. Дезире, поди-ка сюда.

Лысый — волосы лишь полукругом обрамляли голову — Дезире смахивал на официанта кафе, известного по афишам лучших сортов аперитива. Он, должно быть, это знал и заботился о своем сходстве, даже отпустил бакенбарды.

— Можешь говорить с комиссаром откровенно. Сегодня ночью ты обслуживал четвертый столик?

— Нет, мсье.

— Не видел двух мужчин — они были здесь недолго, — один из них уже в возрасте?

И, подмигнув Мегрэ, Фред добавил:

— Похож на меня.

— Нет, мсье.

— С кем разговаривала Арлетта?

— Она долго сидела со своим молодым человеком. Потом выпивала с американцами. Вот, пожалуй, и все. Уже перед уходом они сидели с Бетти — заказали у меня коньяк. Это записано им на счет. Можете проверить. Арлетта выпила две рюмки.

Из кухни вышла брюнетка. Бросив профессиональный взгляд на пустой зал, где, кроме Мегрэ, посторонних не было, она направилась к эстраде, села за пианино и тихо заговорила с музыкантами. Все трое обернулись на комиссара. Потом она дала музыкантам тональность. Юноша взял на саксофоне несколько нот, мужчина сел за ударные, и по залу поплыли звуки джаза.

— Музыка должна звучать обязательно, — пояснил Фред. — Вполне возможно, что добрых полчаса никого не будет, но ни в коем случае нельзя допустить, чтобы, входя сюда, посетитель столкнулся с тишиной или увидел людей, застывших как изваяния. Ну так что вам предложить? Если вы останетесь, я посоветовал бы шампанское.

— Предпочту рюмочку коньяка.

— Я налью коньяк в бокал, а бутылку шампанского поставлю рядом. В принципе, особенно в начале вечера, мы подаем только шампанское, понимаете?

Своим ремеслом Фред занимался с явным удовольствием, словно осуществлял мечту всей жизни. Он поспевал везде. Его жена устроилась на стуле в глубине зала, позади музыкантов, и ей там тоже нравилось. Они, без сомнения, долго мечтали скопить на старость, и игра их, став привычкой, все еще продолжалась.

— Я посажу вас за шестой столик, где сидела Арлетта с кавалером. Если хотите поговорить с Таней, дождитесь, пока не заиграют яву, — это когда Жан-Жак берет аккордеон и Таня может передохнуть. Раньше у нас была пианистка. Потом пришла Таня. Узнав, что она играет, я подумал, а не попробовать ли ее в оркестре — так экономнее… Вот и Бетти. Вас представить?

Мегрэ, как обычный посетитель, занимал кабину, куда Фред привел молодую рыжеволосую женщину в голубоватом платье с блестками.

— Комиссар Мегрэ. Расследует убийство Арлетты. Не бойся. Он человек порядочный.

Бетти могла бы считаться хорошенькой, если бы от нее не исходили мужская сила и твердость, позволявшие принять ее за переодетого юношу, и это вызывало неловкость. Даже голос у нее был низкий и хрипловатый.

— Можно присесть?

— Прошу вас. Что вам предложить?

— Сейчас ничего. Пусть только Дезире поставит бокал.

Она казалась усталой, озабоченной. С трудом верилось, что она здесь для того, чтобы возбуждать мужчин, но Бетти, по-видимому, и не строила на свой счет иллюзий.

— Вы бельгийка? — спросил Мегрэ, уловив акцент.

— Из Андерлехта, это возле Брюсселя. Раньше работала в труппе акробатов. Я ведь начала совсем юной — мой отец цирковой артист.

— Сколько вам лет?

— Двадцать восемь. Для акробатики я уже стара, вот и пришлось танцевать.

— Замужем?

— Была, за жонглером, — он меня бросил.

— Прошлой ночью Арлетта уходила с вами?

— Как всегда. Таня живет у вокзала Сен-Лазар и идет вниз по Пигаль. Она собирается быстрее нас. Я живу в двух шагах отсюда, и мы с Арлеттой обычно расстаемся на углу Нотр-Дам-де-Лоретт.

— Она сразу пошла домой?

— Нет, но так бывало. Она сделала вид, что поворачивает направо, а потом, как только я скрылась, снова поднялась вверх по улице, чтобы пропустить стаканчик в табачной лавке на улице Дуэ, — я слышала шаги.

— Почему она пряталась?

— Пьющие не любят афишировать пристрастие к рюмке.

— Она много пила?

— Перед уходом два коньяка со мной, до этого шампанское, не знаю сколько. Уверена, что она приняла и до открытия заведения.

— У нее были неприятности?

— Даже если были, мне она об этом не сказала бы. Наверно, ей просто все надоело.

Пожалуй, Бетти тоже все надоело, потому что вид у нее был мрачный, а голос монотонный и безразличный.

— Что вы о ней знаете?

Вошли двое, мужчина и женщина, и Дезире стал приглашать их к столику. Увидев пустой зал, они, переглядываясь, в нерешительности остановились. Мужчина смущенно пробормотал:

— Придем попозже.

— Ошиблись этажом, — спокойно обронила Бетти. — Эти явно не к нам.

Она изобразила улыбку.

— Раньше чем через час мы не начнем. Иногда приходится выступать и перед тремя посетителями.

— Почему Арлетта выбрала эту профессию? Бетти долго смотрела на комиссара, потом тихо произнесла:

— Я часто спрашивала ее об этом. Трудно сказать. Может, нравилось.

Она взглянула на фотографию на стене.

— Вы видели ее номер? Здесь Арлетту никто не заменит. Вроде бы просто. Мы все попробовали. Но поверьте, это нелегко. Если делать с кондачка, зрелище становится безобразным. Важно показать, что ты действительно получаешь удовольствие.

— И Арлетте это удавалось?

— Иногда я спрашивала себя: не потому ли она и взялась за это? Не говорю, что это связано с желанием иметь мужчин, возможно, и нет. Но ей хотелось возбуждать их, держать в напряжении. Когда после номера она возвращалась на кухню, — кухня — это наши кулисы: чтобы подняться наверх переодеться, надо проходить через нее, — так вот, после номера она приоткрывала дверь и любовалась произведенным эффектом: так актеры подглядывают в зал из-за занавеса.

— Она не была влюблена?

Бетти помолчала.

— Возможно, — произнесла она наконец. — Вчера утром я сказала бы — нет. А сегодня ночью, когда ушел ее молодой человек, Арлетта стала какой-то взвинченной, назвала себя последней дурой. На мой вопрос — почему, она ответила, что только от нее зависит все изменить.

«Что?» — спросила я.

«Все! Надоело».

«Ты хочешь уйта из кабаре?»

Мы говорили тихо, чтобы Фред нас не услышал. Она в сердцах бросила:

«Дело не только в кабаре!»

Она, конечно, подвыпила, но, поверьте, ее слова имели определенный смысл.

«Он предложил содержать тебя?»

Она пожала плечами.

«Ничего ты не понимаешь».

Мы чуть не поссорились. Я ответила ей, что не настолько глупа, как она думает, и сама прошла через это.

На сей раз посетители — трое мужчин и одна женщина — были серьезные, и Кузнечик ввел их с триумфом. Мужчины, явно иностранцы, должно быть, приехали в Париж по делам или на какой-нибудь конгресс — уж очень важный был у них вид. А вот женщина, которую они подцепили Бог знает где, может, на террасе кафе, заметно смущалась.

Подмигнув Мегрэ, Фред усадил их за четвертый столик и подал впечатляющую карту с перечнем всевозможных сортов шампанского. В его подвале не было и четверти из указанного, и он предложил компании совершенно неизвестный сорт, надеясь получить триста процентов прибыли.

— Мне пора готовиться к номеру, — вздохнула Бетти. — Ничего особенного не ждите, хотя идет неплохо. Бедра посмотреть — вот все, что посетителям надо.

Заиграли яву, и Мегрэ жестом пригласил спустившуюся с эстрады Таню. Фред тоже подмигнул ей, советуя подойти к столику.

— Хотите со мной поговорить?

Несмотря на свое имя, говорила она чисто, без русского акцента, и комиссар догадался, что родилась она на улице Муфтар.

— Присядьте и расскажите мне все, что знаете об Арлетте.

— Мы не дружили.

— Почему?

— Мне не нравились ее манеры. Прозвучало довольно резко. Она знала себе цену, и Мегрэ не произвел на нее никакого впечатления.

— Вы не поддерживали с ней отношений?

— Никаких.

— И даже не разговаривали?

— Редко. Она была завистлива.

— Кому же она завидовала?

— Мне. Она не допускала, что кто-то может быть интереснее, что, кроме нее, есть и другие. Я этого не люблю. Она и танцевать-то не умела, а уроки брать не хотела. Вот раздеваться она научилась, и если бы не выставляла все напоказ, ее номер вряд ли удался бы.

— Вы танцовщица?

— Уже в двенадцать лет я посещала уроки классического танца.

— Это то, что вы танцуете здесь?

— Нет. Здесь у меня русские танцы.

— У Арлетты был любовник?

— Конечно, но в силу каких-то причин она этим не гордилась и никогда о нем не рассказывала. Могу утверждать одно: он старик.

— Почему вы так решили?

— Мы переодеваемся вместе, наверху. И несколько раз я видела у нее синяки. Она пыталась их скрыть под слоем крема, но я же не слепая

— Вы ей сказали об этом?

— Всего раз. Она ответила, что упала с лестницы. Но не могла же она падать каждую неделю. По синякам-то я все и поняла: на такое способны только старики.

— Когда вы заметили это впервые?

— С полгода назад, почти сразу, как появилась здесь.

— И это повторялось?

— Особенно я не приглядывалась, но синяки видела часто. У вас все? Мне надо играть.

Она едва успела сесть за пианино, как свет погас и прожектор высветил площадку, куда вышла Бетти Брюс. За спиной Мегрэ раздавались голоса — мужчины пытались объясниться по-французски, а женщина учила их правильно произносить: «Вы хотите спать со мной?»

Они смеялись и повторяли по очереди:

— Ви хатите…

Подошел Фред — его белая манишка выделялась в темноте — и, не говоря ни слова, сел напротив комиссара. В облегающем трико, с вымученной улыбкой на лице, Бетти Брюс, когда лучше, когда хуже, высоко поднимала над головой прямую ногу, на другой подпрыгивала, а затем падала на шпагат.

Когда жена принесла кофе и разбудила его, Мегрэ сразу понял, что не выспался и у него болит голова, потом, широко раскрыв глаза, стал себя спрашивать, отчего у г-жи Мегрэ такой игривый вид, словно она приготовила приятный сюрприз.

— Посмотри, — сказала она, когда комиссар еще нетвердыми пальцами взял чашку.

Она распахнула шторы, и он увидел снег.

— Доволен?

Конечно, он был доволен, но сухость во рту говорила о том, что вчера он явно перебрал. И виной тому Дезире: официант открыл бутылку шампанского, поставленную в принципе для виду, а Мегрэ машинально налил себе вперемежку с коньяком.

— Не знаю, растает снег или нет, но, во всяком случае, это веселее, чем дождь.

По большому счету Мегрэ было безразлично. Ему нравилась любая погода, особенно экстремальные ситуации, о которых на следующий день трубят газеты: проливные дожди, ураганы, лютый холод или адская жара. Он любил снег, напоминавший ему о детстве, но его удивляло, что жене снег кажется веселым здесь, в Париже, и уж тем более сегодня утром: свинцовое небо нависло чуть ли не над головой, а ослепительная белизна снежинок на темных мокрых крышах подчеркивала мрачный, грязный цвет домов, сомнительную чистоту штор на окнах.

Завтракая и одеваясь, ему не сразу удалось привести в порядок воспоминания о вчерашних событиях. Он мало спал В половине пятого, уходя из «Пикреттс» — кабаре уже закрывали, — он решил повторить путь Арлетты и отправился выпить последний стаканчик в табачную лавочку на улице Дуэ.

Он с трудом обобщил все, что узнал. За столиком он часто оставался один и, попыхивая трубкой, смотрел на площадку или на посетителей в странном, уносившем из реальности освещении.

В общем-то, он мог уйти и раньше, но по лености тянул время. И потом, здесь было что-то такое, что его удерживало: удовольствие наблюдать за окружающими, за действиями хозяина, Розы, девиц.

Все вместе это составляло маленький мирок, который, если так можно выразиться, не знал жизни большого мира. И Дезире, и два музыканта, и другие ложились спать, когда в домах еще только начинали звонить будильники, а половину дня проводили в постели. Вот и Арлетта просыпалась лишь под красные огни «Пикреттс», встречаясь в основном с мужчинами далеко не трезвыми, которых Кузнечик подкарауливал у ночных заведений.

Бетти, зная, что комиссар за ней наблюдает, время от времени заговорщицки подмигивала ему: она вовлекала его в большую игру, и комиссар не отказывался подыграть танцовщице.

Около трех, когда она уже закончила номер и поднялась переодеваться, пришли еще два посетителя, оба сильно под газом. Поскольку в заведении наступило затишье, Фред отправился на кухню, чтобы подняться наверх за Бетти.

Она вновь начала свой танец, но теперь только для тех двоих. Приближаясь, она поднимала ногу у них под носом, а в самом конце поцеловала одного в лысину. Потом, перед уходом, села на колени второму и выпила глоток шампанского из его бокала.

Наверно, так же, только изящнее, делала и Арлетта. По-французски мужчины говорили с трудом. Бетти повторяла:

— Пять минут. Пять. Я вернуться.

Она показывала им пять пальцев и действительно скоро вернулась, уже в платье с блестками, властно подозвала Дезире и заказала вторую бутылку.

Таня занималась каким-то одиночкой, который, держа ее за голое колено, с грустным видом поверял секреты своей семейной жизни.

Руки голландцев так и порхали по телу Бетти. Они громко хохотали, их лица все больше и больше краснели; пустые бутылки тут же убирались под стол, уступая место новым, и Мегрэ наконец понял, что их никогда не подавали полными. В этом и заключался фокус. Фред взглядом подтвердил предположения комиссара.

Мегрэ зашел в туалет. В первой комнате были разложены расчески, щетки, пудра, румяна. За всем следила Роза.

— Я вспомнила кое-что, может, вам и пригодится, — начала она. — Я подумала об этом как раз, когда вы сюда вошли. Чаще всего здесь, прихорашиваясь, девочки откровенничают со мной. Арлетта была не из болтливых, но и она кое-что рассказывала, а об остальном я догадывалась сама.

Роза подала мыло, чистое полотенце.

— Она, конечно, не нашего поля ягода. О своей семье она мне ничего не рассказывала и, думаю, не рассказывала никому, но несколько раз упоминала монастырь, где воспитывалась.

— И что же?

— Если говорили о какой-нибудь жестокой, злой женщине или о женщинах, которые на вид добрые, но пакостят исподтишка, она — и чувствовалось, как тяжело у нее на сердце, — бросала сквозь зубы: «Ну совсем мать Эвдикия».

Я полюбопытствовала, кто такая мать Эвдикия, и Арлетта ответила, что это-самое ненавистное ей существо в мире, причинившее ей особенно много зла. Речь шла о настоятельнице монастыря, которая невзлюбила Арлетту. И еще, помню, она сказала: «Я стала бы стервой, чтобы только досадить ей».

— А что за монастырь, не узнали?

— Нет, но где-то у моря, потому что Арлетта часто говорила о море, словно человек, который провел там свое детство.

Забавно, что, рассказывая, Роза обращалась с Мегрэ как с обычным посетителем, машинально проходясь щеткой по его спине и плечам.

— По-моему, она не любила свою мать. Не утверждаю, но знаете, женское чутье… Однажды вечером к нам зашла весьма приличная компания — угощали всех по-королевски — и среди них была жена министра, вот уж действительно знатная дама. Она казалась печальной, задумчивой. Спектакль ее не заинтересовал, шампанское она чуть пригубила, спутников слушала невнимательно.

Поскольку я немного слышала об этой даме, я сказала Арлетте вот здесь, на этом самом месте, пока она подкрашивалась:

«Достойная женщина, столько всего перенесла».

И тогда она со злостью ответила:

«Не доверяю людям, особенно женщинам, которые много страдали, — они пользуются этим, чтобы топтать других».

Я почти уверена, она имела в виду свою мать. Об отце Арлетта никогда не рассказывала. Стоило произнести слово «отец», как она отводила взгляд.

Вот, пожалуй, и все, что я знаю. Я никогда не сомневалась, что эта девушка — из хорошей семьи, но взбунтовалась. Ну а уж если таким попала вожжа под хвост — они невыносимы, и здесь объяснение многим загадкам.

— Но откуда у нее страсть заводить мужчин?

— Ох, как она это делала! Я не сегодня родилась, в свое время занималась ремеслом и похуже, вы, наверно, знаете. Но Арлетта — совсем другое, она была неповторима. Профессионалки никогда не выкладывают столько страсти. Посмотрите на них. Даже если они разойдутся, все равно чувствуется — нет души.

Время от времени Фред подсаживался к столику переброситься с Мегрэ парой слов. И каждый раз Дезире приносил два коньяка с водой, но комиссар заметил, что коньяк у хозяина намного бледнее. Мегрэ пил и думал об Арлетте и Лапуэнте, который накануне вечером сидел с девушкой на этом самом месте.

Графиней занимался инспектор Лоньон. Мегрэ о ней почти не вспоминал. Он хорошо знал этих увядающих, почти всегда одиноких и, как правило, с ярким прошлым женщин, что, пристрастившись к наркотикам, стремительно катятся вниз. Таких, как она, на Монмартре было человек двести да еще несколько дюжин в кругах более высоких, в шикарных квартирах Пасси и Отейля.

Арлетта — вот кто его интересовал. Ему никак не удавалось определить ее место, понять ее.

— Она была темпераментной? — спросил он у Фреда. Тот пожал плечами.

— Что до меня, то вы знаете: я не беспокоюсь о девицах. Это же вам сказала вчера моя жена — так оно и есть. Я получаю свое в кухне или наверху, когда они переодеваются. А что там они думают — меня не касается.

— Вы не встречались с Арлеттой в других местах?

— На улице?

— Нет. Я спрашиваю: у вас никогда не было с ней свиданий?

Комиссару показалось, что Фред замялся, потом, посмотрев в глубину зала, на жену, бросил:

— Нет.

Он лгал. Это первое, что узнал Мегрэ на Набережной, куда пришел, опоздав на доклад. В инспекторской царило оживление. Мегрэ позвонил шефу, извинился и предупредил, что приедет к нему, как только переговорит с подчиненными.

Когда он звонил, в кабинет вошли Жанвье и Лапуэнт.

— Сначала Жанвье, — сказал комиссар. — Я вызову тебя, Лапуэнт.

Усталый вид Жанвье сразу бросался в глаза: ясно, что он тоже допоздна был на ногах.

— Я думал, ты зайдешь ко мне в «Пикреттс».

— Хотел, но закрутился и не успел. Даже спать не ложился.

— Оскара нашли?

Жанвье достал из кармана исписанный клочок бумаги.

— Не знаю. Вряд ли. Я обошел почти все меблирашки между улицей Шатоден и бульваром Монмартр. Везде показывал фотографию девушки. Одни говорят, что никогда ее не видели, другие увиливают от ответа.

— И что же?

— По крайней мере в десятке гостиниц ее знали.

— Не удалось выяснить, приходила она с одним и тем же человеком?

— Именно это я и спрашивал. По-моему, нет. Появлялась она обычно под утро с подвыпившими мужчинами, возможно с посетителями «Пикреттс».

— Она долго оставалась там?

— Час-другой, не больше.

— Не знаешь, ей платили?

— Когда я задавал этот вопрос, на меня смотрели, словно я свалился с луны. Дважды в «Модерне» ее видели с прилизанным юношей, под мышкой у того был футляр от саксофона.

— Жан-Жак, музыкант из «Пикреттс».

— Возможно. Последний раз две недели назад. Вы знаете гостиницу «Берри» на улице Бланш? Это рядом с «Пикреттс» и улицей Нотр-Дам-де-Лоретт. Там она уже примелькалась. Хозяйка чересчур болтлива: имела неприятности из-за несовершеннолетних, а теперь хочет нас задобрить. Так вот, несколько недель назад Арлетта пришла туда днем в сопровождении невысокого широкоплечего мужчины с сединой на висках.

— Хозяйка его знает?

— Лицо, говорит, ей знакомо, а кто он, увы, не знает, но утверждает, что мужчина — точно из квартала. В номере они находились до десяти вечера. Хозяйку это удивило, потому что Арлетта никогда не появлялась ни днем, ни вечером, а главное, всегда быстро уходила.

— Достань фотографию Фреда Альфонси и покажи ей.

Жанвье — он не знал хозяина «Пикреттс» — нахмурился.

— Если это он, Арлетта встречалась с ним и в других местах. Постойте-ка, я посмотрю список. В гостинице «Лепик» на улице Лепик. Есть там у них одноногий — он коротает ночи за чтением романов, утверждая, что не может спать из-за болей в ноге. Я переговорил с ним. Он узнал девушку. Арлетта неоднократно приходила туда, несколько раз с мужчиной, которого он частенько встречает на рынке. Лепик, правда имени его не знает. Маленький, коренастый, он обычно в конце дня делал покупки в ближайших лавках и даже не пристегивал воротничок. Похож, не правда ли?

— Пожалуй. Надо бы повторить все сначала, но уже с фотографией Альфонси. Одна есть в деле, но слишком старая.

— Может, попросить у него самого?

— Возьми у него удостоверение личности, как бы для проверки, и пересними фотографию.

Вошел рассыльный, доложил, что какая-то дама хочет поговорить с Мегрэ.

— Пусть подождет, я скоро.

Жанвье продолжал:

— Маркусси разбирает почту. По делу Арлетты много писем. Сегодня утром звонили раз двадцать. Проверяем, но, кажется, ничего серьезного.

— Об Оскаре спрашивал?

— Да. Его не знают или же называют Оскаров из квартала, совсем не тех, что надо.

— Позови Лапуэнта.

Лапуэнт был взволнован. Он знал, что речь шла об Арлетте, и мучился вопросом: почему, против обыкновения, ему не разрешили присутствовать при разговоре?

Он посмотрел на комиссара вопрошающим, пронизанным болью взглядом.

— Садись, малыш. Никаких новостей нет, я сказал бы тебе. Со вчерашнего дня мы ничуть не продвинулись.

— Вы были там ночью?

— Да, на том же самом месте, где несколько раньше сидел ты. Кстати, она тебе никогда не рассказывала о своей семье?

— Я знаю только одно: она сбежала из дому.

— Почему?

— Сказала, что ненавидит лицемерие: в детстве ей все время казалось, что она задыхается.

— Если честно — она любезничала с тобой?

— Что вы имеете в виду?

— Она считала тебя другом, не лукавила?

— Иногда, пожалуй, да, но это трудно объяснить.

— Ты сразу стал ухаживать за ней?

— Я признался ей в любви.

— В первый же вечер?

— Нет. В первый вечер я был с приятелем и почти не открывал рот. А вот когда вернулся один…

— И что она ответила?

— Обращалась со мной как с мальчишкой, но я сказал, что мне двадцать четыре года и я старше ее.

«Главное не года, малыш, — заметила она. — Я намного старше тебя».

Она была грустна, я сказал бы даже — в отчаянии. Наверно, потому я и полюбил ее. Она смеялась, шутила, но во всем сквозила горечь, а временами…

— Ну-ну, продолжай.

— Я знаю, вы тоже считаете меня наивным. Она старалась отвадить меня, нарочно вела себя вульгарно, употребляла грубые слова.

— Почему ты не хочешь переспать со мной, как другие? Я тебе не нравлюсь? Я дам тебе больше, чем любая другая. Могу поспорить: ни у одной нет такого опыта и ни одна не умеет делать то, что я.

Постойте! Она добавила фразу, которую я понял только сейчас: «У меня была хорошая школа».

— Тебе не хотелось попробовать?

— Хотелось, и временами я был готов кричать от желания. Но так не мог. Все рухнуло бы, понимаете?

— Понимаю. А что она ответила на твое предложение изменить жизнь?

— Рассмеялась, назвала меня маленьким девственником, снова принялась пить, но я уверен, это от отчаяния. А мужчину вы не нашли?

— Какого мужчину?

— Ну того, Оскара?

— Ничего еще не нашли. А теперь расскажи-ка мне: что ты делал сегодня ночью?

Лапуэнт принес с собой толстую папку с найденными у графини бумагами; он аккуратно их разобрал, а некоторые страницы испещрил пометками.

— Мне удалось восстановить почти всю жизнь графини, — похвастался он. — Сегодня утром я получил телефонограмму от коллег из Ниццы.

— Рассказывай.

— Прежде всего, я узнал ее настоящее имя: Мадлен Лаланд.

— Я видел это еще вчера на свидетельстве о браке.

— А ведь верно. Простите, шеф. Родилась она в Ла-Рош-сюр-Йон. Мать ее — приходящая домработница, отца она не знала. В Париж Мадлен Лаланд приехала как горничная, но уже через несколько месяцев была на содержании. Неоднократно меняла любовников, всегда поднимаясь чуть выше, и вот, пятнадцать лет назад, стала одной из самых красивых женщин Лазурного берега.

— Она уже принимала наркотики?

— Неизвестно, и нет никаких намеков. Частенько она посещала казино. Повстречалась с графом фон Фарнхаймом из старинного австрийского рода — в ту пору ему было уже шестьдесят пять.

Письма графа здесь, разложены по датам.

— Ты их все прочел?

— Да. Он ее страстно любил.

Лапунэт покраснел, словно сам написал эти письма.

— Они очень трогательны. Граф отдавал себе отчет, что он — почти немощный старик. Его первые послания полны почтения. Сначала он называет ее госпожа, потом дорогой друг и, наконец, моя девочка. Умоляет не бросать его, не оставлять одного. Повторяет, что во всем мире у него никого больше нет, только она одна, и он не допускает даже мысли, что свои последние годы проведет без нее.

— Они сразу стали спать вместе?

— Нет. На это ушли месяцы. На вилле, что он снимал до покупки «Оазиса», граф заболел и уговорил ее приехать погостить и скоротать ему время.

Каждая строчка — сама искренность, отчаяние, в котором он цепляется за нее, готовый на все, лишь бы не потерять.

Он с горечью говорит о разнице в возрасте, понимая, на какую скучную жизнь обрекает ее.

«Но это же ненадолго, — пишет он в одном из писем. — Я стар, болен. Через несколько лет, моя девочка, еще красивая, ты будешь свободна и, обещаю, богата».

Он пишет ей каждый день, иногда просто коротенькие мальчишеские записки.

«Я тебя люблю! Я тебя люблю! Я тебя люблю!»

И вдруг — исступление, Песнь песней. Тон его посланий изменился, он воспевает ее тело со страстью, с преклонением.

«Боюсь поверить, что это тело может принадлежать мне, что эти груди, бедра, живот…».

Мегрэ задумчиво, без тени улыбки, смотрел на Лапуэнта.

— С тех пор его стала преследовать мысль, что он ее потеряет. Его мучит ревность. Он заклинает ее бьпь с ним откровенной, даже если правда может причинить ему боль. Интересуется, чем она занималась накануне, с кем из мужчин разговаривала.

Он предостерегает ее от смазливых музыкантов из казино. Хочет узнать ее прошлое.

«Ты нужна мне вся…».

И, наконец, умоляет ее выйти за него замуж.

Писем женщины нет. Вероятно, она не писала, а отвечала при встрече или по телефону. Одна из последних записок графа, где он снова упоминает о возрасте, — настоящий крик души.

«Я понимаю, твое прекрасное тело ищет того, чего я уже не могу дать. Эта мысль терзает меня, причиняет столько боли, что, кажется, я умираю. И все-таки мне легче делить тебя, чем не иметь совсем. Клянусь, ты никогда не услышишь ни сцен, ни упреков. Ты по-прежнему будешь свободна, а я в своем уголке буду ждать, когда ты придешь и дашь немного радости своему старому мужу».

Лапуэнт высморкался.

— Свадьба, неизвестно почему, состоялась на Капри. Брачного контракта не было, таким образом, вступил в силу закон общности имущества. Несколько месяцев они путешествовали, побывали в Константинополе, Каире, потом надолго обосновались в роскошном отеле на Елисейских полях. Я установил это по гостиничным счетам.

— Когда он умер?

— Полиция Ниццы предоставила мне всю информацию. Прошло три года после свадьбы. Супруги устроились в «Оазисе». В лимузине с шофером ездили по казино Монте-Карло, Канна, Жюан-ле-Пена.

Их появление производило сенсацию. Ее, роскошно одетую, усыпанную драгоценностями, трудно было не заметить. И всегда рядом с ней муж, маленький, тщедушный, с черной бородкой и моноклем. Его называли крысой.

Играла она по-крупному, не стеснялась пофлиртовать, поговаривали даже о ее амурных приключениях.

А граф, словно тень, с покорной улыбкой ждал до самого утра.

— Как он умер?

— Вам пришлют по почте донесение из Ниццы, поскольку по его смерти велось следствие. «Оазис» стоит на карнизе, а терраса, окруженная пальмами, как и большинство тамошних поместий, находится на скале высотой в сотню метров.

И вот однажды утром труп графа обнаружили у подножия этой скалы.

— Он пил?

— Соблюдал режим. Домашний врач показал, что из-за некоторых лекарств у графа случались головокружения.

— Граф и графиня спали в одной комнате?

— Нет, каждый в своей. Накануне вечером они, как всегда, поехали в казино. Возвратились около трех утра, что для них было чрезвычайно рано. Графиня устала. Она прямо заявила полиции: у нее начались месячные, а она плохо их переносит. Графиня сразу легла. Супруг же, по словам шофера, спустился в библиотеку, застекленная дверь которой выходит на террасу. Дело обычное — граф страдал бессонницей, мало спал. Полагают, что ему захотелось подышать свежим воздухом и он сел на каменный поребрик, свое любимое место: отсюда хорошо видна бухта Ангелов, огни Ниццы, побережье.

Когда его нашли, никаких следов насилия на теле не оказалось, не принесла результатов и экспертиза внутренних органов.

— Что стало с графиней?

— Ей пришлось побороться с внучатым племянником, объявившимся в Австрии, который возбудил иск, и графине потребовалось почти два года, чтобы выиграть процесс. Она продолжала жить в Ницце, в «Оазисе». Принимала многочисленных гостей. В доме всегда шло веселье, пили допоздна. Частенько гости оставались ночевать, и праздник возобновлялся с самого утра.

По данным полиции, любовники, сменяя друг друга, прихватили и значительную часть ее денег.

Я справлялся, не тогда ли она пристрастилась к наркотикам, но вразумительного ответа не получил. Мне сказали, что попытаются выяснить, но дело-то прошлое. Единственное досье, которое нашли, далеко не полно, и вряд ли удастся узнать больше.

Пока ясно одно: она кутила и веселилась. Стоило ей загулять, как она всех тащила к себе.

Понимаете? Там, кажется, немало чудаков вроде нее.

Должно быть, она здорово проигралась в рулетку, упрямо ставя иногда по несколько часов подряд на одну и ту же цифру.

Через четыре года после смерти мужа она продала «Оазис», и, поскольку случилось это в самый пик финансового кризиса, продала за бесценок. Сейчас там, по-моему, туберкулезный санаторий или дом отдыха. Во всяком случае, не жилой дом.

Больше в Ницце ничего не знают. Продав поместье, графиня исчезла из поля зрения и с тех пор никогда не появлялась на побережье.

— Зайди-ка в отдел игорных домов, — посоветовал Мегрэ. — И неплохо бы потолковать с группой по борьбе с наркотиками — может, они в чем-то помогут.

— А как с Арлеттой? Мне подключаться к расследованию?

— Не сейчас. Позвони еще разок в Ниццу. Попроси список всех, кто жил в «Оазисе» до смерти графа, включая прислугу. Правда, прошло уже пятнадцать лет, но вдруг кто отыщется.

Падал снег. Крупные, но легкие, почти невесомые хлопья таяли, едва коснувшись стен или земли.

— Это все, шеф?

— Пока да. Оставь мне папку.

— Донесение писать?

— Не раньше чем все закончится. Ступай.

Утомленный жарой в кабинете, Мегрэ встал. Во рту по-прежнему было мерзко, мучила тупая боль в затылке. Он вспомнил, что в приемной его ждет какая-то женщина, и, чтобы немного размяться, решил пойти за ней сам, жалея, что нет времени заскочить в пивную «У дофины» выпить для бодрости кружечку.

В застекленной приемной с креслами необычного ярко-зеленого цвета ожидали несколько человек. В углу, на подставке, стоял зонтик. Осмотрев посетителей, Мегрэ заметил пожилую даму в черном, которая, вся прямая, сидела на стуле и поднялась, как только он вошел. Наверняка видела его фотографию в газетах.

Лоньон тоже оказался там: он даже не шелохнулся, лишь тяжело вздохнул, посмотрев на комиссара. Всегда в своем жанре — считает себя несчастным, неудачником, жертвой злой судьбы. Всю ночь, когда сотни тысяч парижан спали, он, под дождем, трудился, хотя расследованием занималась уголовная полиция и оно его не касалось. Но он, зная, что лавры достанутся другим, сделал немало и уже успел кое-что раскопать.

Добрых полчаса Лоньон ждал в обществе странного молодого человека. Длинноволосый, бледный, тонконосый, тот смотрел перед собой в одну точку и, казалось, вот-вот потеряет сознание.

На Лоньона, разумеется, никто не обращал внимания, заставляя его томиться от скуки. Никто не поинтересовался, кого он привел, что разузнал. Да и Мегрэ только буркнул:

— Минутку, Лоньон.

Он посторонился, пропуская даму, открыл дверь своего кабинета.

— Прошу садиться.

Мегрэ не сразу понял, что ошибся. По рассказам Розы, по респектабельному, чопорному виду посетительницы, по ее темной одежде и поджатым губам он решил, что это мать Арлетты, которая увидела в газетах фотографию дочери.

Первые слова дамы не вывели его из заблуждения.

— Я живу в Лизьё и приехала утренним поездом. Лизьё недалеко от моря. Насколько комиссар помнил, там монастырь.

— Вчера вечером в газете я узнала фотографию.

Она напустила на себя огорченный вид, считая, что он соответствует обстоятельствам, на деле же вовсе не была опечалена. Напротив, в ее глазах блестели искорки триумфа.

— Разумеется, за четыре года малышка изменилась, особенно ее изменила прическа. Однако я нисколько не сомневаюсь, что это она. Надо бы поехать к невестке, но уже несколько лет мы с ней не разговариваем, а я не сделаю первый шаг. Понимаете?

— Понимаю, — серьезно ответил Мегрэ, попыхивая трубкой.

— Имя, конечно, другое. Но менять имя при такой жизни — это естественно. Меня крайне взволновало, что она назвалась Арлеттой и что у нее документы Жанны Леле. Представьте себе, я знала семью Леле.

Комиссар терпеливо слушал, посматривая на падающий снег.

— Чтобы убедиться, я показала фотографию трем весьма почтенным людям, которые хорошо знали Анну Мари, и все трое подтвердили: это она, дочь моего брата и невестки.

— Ваш брат еще жив?

— Умер, когда малышке было всего два года. Погиб при аварии на железной дороге. Возможно, вы помните — известная катастрофа в Руане. Я ему говорила…

— Ваша невестка живет в Лизьё?

— Она никогда оттуда не уезжала. Но, как я вам уже сказала, мы не встречаемся. Долго объяснять. Есть люди, не правда ли, с которыми нелегко поладить. Впрочем, оставим.

— Оставим, — согласился Мегрэ. Потом спросил:

— Кстати, как зовут вашего брата?

— Трошен. Гастон Трошен. У нас большая семья, наверно, самая большая в Лизьё, и одна из самых старинных. Вы знаете наши края?

— Нет. Был только проездом.

— Но, конечно, видели на площади статую генерала Трошена. Это наш прадед. А когда вы выезжаете на дорогу в Кан, справа, стоит замок с шиферной крышей. Наш семейный замок. Теперь он принадлежит другим людям. После войны четырнадцатого года его выкупил один из новоиспеченных богачей. Брат оказался в трудном положении.

— Простите за нескромный вопрос: чем он занимался?

— Работал инспектором в лесном ведомстве. Невестка, дочь торговца скобяными товарами, скопившего немного денег, унаследовала десяток домов и две фермы. Пока брат был жив, ее принимали везде благодаря ему. Но после его смерти все поняли, что она не на своем месте; так в огромном доме невестка осталась одна.

— Как вы думаете, она видела газету?

— Разумеется. Фотография была на первой странице, а местную газету получают все.

— Вас не удивляет, что она не дала нам о себе знать?

— Нисколько, господин комиссар. И никогда этого не сделает — слишком горда. Держу пари, даже перед телом она поклянется, что это не ее дочь. Вот уже четыре года — я-то знаю — она не имеет о ней никаких известий. Да и никто в Лизьё. Но терзается она не из-за дочери, а из-за того, что думают люди.

— Вам известно, при каких обстоятельствах девушка ушла из дому?

— А кто уживется с этой женщиной? Но есть и еще одна причина. Не представляю, от кого девочка унаследовала это, только не от брата, каждый скажет. В пятнадцать лет ее выставили из монастыря. И потом, выходя вечером на улицу, я не осмеливалась поднять глаз на темные закоулки, боясь увидеть ее там с каким-нибудь мужчиной. Даже с женатыми. Невестка закрывала дочь на замок, думая, что поступает правильно, но метод-то не из лучших-девчонка еще больше бесилась. Рассказывают, однажды она вылезла в окно босиком и в таком виде разгуливала по улицам.

— Нет ли какой приметы, которая помогла бы вам признать ее безошибочно?

— Есть, господин комиссар.

— Какая?

— У меня, к сожалению, не было своих детей. Муж мой не отличался крепким здоровьем и вот уже много лет как болен. Когда племянница была совсем маленькой — мы еще поддерживали отношения с ее матерью, — мне случалось по-родственному заниматься ребенком. И я запомнила на левой пятке девочки родимое пятно, маленькое коричневое пятнышко, которое так и не исчезло.

Мегрэ снял трубку, набрал номер Института судебно-медицинской экспертизы.

— Алло!.. Уголовная полиция. Будьте добры, посмотрите левую ступню девушки, что доставили вчера… Да… Я подожду у аппарата… Проверьте, нет ли там чего особенного.

Сохраняя удивительную выдержку, дама всем своим видом напоминала тех женщин, которые никогда не сомневаются в себе. Она сидела на стуле очень прямо, сложив руки на серебряном замочке сумки. Именно такой, со строгим замкнутым лицом, ее можно было представить себе и в церкви на проповеди.

— Алло?.. Да… Пока все… Спасибо. К вам сейчас приедут для опознания тела.

Он повернулся к даме из Лизьё.

— Надеюсь, вы не испугаетесь?

— Это мой долг, — ответила она.

Мегрэ не мог больше заставлять ждать бедного Лоньона и, уж конечно, сопровождать посетительницу в морг. Он заглянул в соседний кабинет.

— Люкас. Свободен?

— Только что закончил донесение по делу на набережной Жавель.

— Не съездишь с этой госпожой в Институт судебно-медицинской экспертизы?

Сухонькая, она была выше бригадира, и, когда они проходили по коридору — она впереди, — казалось, что дама ведет его на поводке.

Вошел Лоньон, подталкивая перед собой задержанного с длинными, спутавшимися волосами. Парень сгибался под тяжестью помятого, перевязанного веревкой чемодана из коричневой парусины.

Комиссар открыл дверь, пропуская молодого человека в инспекторскую.

— Взгляните, что там у него, — сказал он, указывая на чемодан.

И, уже уходя, добавил:

— Пусть снимет штаны: проверьте, не колется ли он.

Оставшись вдвоем, Мегрэ доброжелательно посмотрел на недовольного инспектора. Он не сердился на Лоньона за его характер, зная, что семейная жизнь у того не удалась. Впрочем, другие тоже старались быть любезными с Лоньоном. Но как это было непросто! Увидев его, всегда мрачного, всегда в постоянном ожидании катастрофы, никто не мог скрыть удивления или сдержать улыбку.

В глубине души Мегрэ подозревал, что Лоньон примирился с невезением, с плохим настроением, с личной неудачливостью, которую он любовно пестовал, как иные старики пестуют свой хронический бронхит, чтобы их жалели.

— Ну как, старина?

— Да так.

Это означало, что Лоньон готов отвечать на вопросы, поскольку он всего лишь подчиненный, но считает возмутительным, что он, кому досталось бы расследование, не будь уголовной полиции, он, кто знает этот квартал как свои пять пальцев, он, кто со вчерашнего дня не позволил себе и минуты передышки, должен теперь отчитываться.

Складка его губ красноречиво говорила:

«Я знаю все наперед — дело обычное. Сейчас я выложу вам все, что разузнал, а завтра или послезавтра газеты сообщат, что комиссар Мегрэ раскрыл преступление. И снова будут трубить о его чутье, методах».

В глубине души Лоньон этому не верил, чем, вероятно, и объяснялось его поведение. Да, Мегрэ — комиссар, да, есть особая бригада, которая не крутится вокруг участкового комиссариата, но только потому, что всем этим людям повезло, что у них связи или они просто умеют выставить себя в выгодном свете.

Но кто мог сравниться сноровкой с ним, Лоньоном?

— Где ты его отловил?

— На Северном вокзале.

— Когда?

— Сегодня утром, в половине седьмого. Еще не рассвело.

— Как его зовут — знаешь?

— Я знаю его целую вечность и задерживаю уже восьмой раз. Это Филипп. Филипп Мортемар. Его отец — профессор университета в Нанси.

Казалось невероятным, что Лоньон выдает столько информации сразу. Башмаки у него были грязные, старые и, должно быть, протекали; брюки мокрые до колен; глаза красные, усталые.

— Ты сразу понял, о ком идет речь, когда привратница говорила о длинноволосом молодом человеке?

— Я же знаю квартал.

Что в принципе означало: вам с вашими людьми здесь нечего делать.

— Ты заходил к нему? Где он живет?

— В бывшей комнате горничной, на бульваре Рошешуар. Но его там не было.

— В котором часу?

— Вчера вечером, около шести.

— Он уже забрал чемодан?

— Еще нет.

Лоньон, старая опытная ищейка, вышел на след без всякой уверенности, что избрал правильный путь, и продвигался, не давая сбить себя с толку.

— Ты искал его всю ночь, со вчерашнего вечера?

— Я знал куда идти. Чтобы уехать, ему нужны были деньги, вот он и бегал, где бы их подзанять. И лишь потом вернулся за чемоданом.

— Как ты догадался, что он на Северном вокзале?

— Подсказала девица, которая видела, как он садился на автобус у Антверпенского сквера. А засек я его в зале ожидания.

— И что ты делал с ним до сих пор?

— Привел в участок и допрашивал.

— Каков результат?

— Либо не хочет говорить, либо ничего не знает. Мегрэ показалось, что инспектор торопится уйти, и, видимо, не затем, чтобы лечь спать.

— Пожалуй, я пойду.

— Донесение не подготовил?

— Представлю вечером в свой участок.

— Филипп снабжал графиню наркотиками?

— Скорее напротив: она его угощала. Во всяком случае, их часто видели вместе.

— С каких пор?

— Несколько месяцев. Если я вам больше не нужен…

Наверняка он что-то задумал. Или Филипп сообщил ему нечто такое, что его сильно встревожило, или же во время ночных поисков он получил информацию, которая навела его на след, и теперь он торопился пойти по этому следу, пока его не опередили другие.

Мегрэ тоже знал квартал и догадывался, какая ночь была у Филиппа и инспектора. Чтобы достать деньги, молодой человек, видимо, обошел всех своих знакомых из числа наркоманов. Он, конечно, обращался и к девицам, прогуливающимся у сомнительных гостиниц, к официантам кафе, к рассыльным из ночных заведений. Потом, когда улицы опустели, стучал в двери притонов, где обитали опустившиеся, жалкие вроде него людишки без гроша в кармане.

Может, хотя бы для себя раздобыл наркотиков? Иначе скоро станет как тряпка.

— Я могу идти?

— Спасибо. Ты хорошо поработал.

— Не думаю, что он убил графиню.

— Я тоже.

— Вы его посадите?

— Посмотрим.

Лоньон ушел, и Мегрэ распахнул дверь инспекторской. Открытый чемодан лежал на полу. Филипп, чье рыхлое лицо напоминало расплавленную свечу, машинально поднимал руки, стоило кому-нибудь сделать малейшее движение, — он боялся, что его ударят.

Ни один из присутствующих не отнесся к нему с сочувствием, на всех лицах было только отвращение.

В чемодане оказалось поношенное белье, смена носков, пузырьки с лекарствами — Мегрэ понюхал: не героин ли? — и несколько тетрадей.

Он полистал их. Стихи, вернее, обрывки фраз — бредни наркомана.

— Пойдем! — приказал комиссар.

Филипп прошел перед ним так, словно ожидал получить коленом под зад. Должно быть, привык к этому. Ведь даже на Монмартре не все переносят подобных субчиков и не упускают случая наподдать им.

Мегрэ сел, не предложив сесть парню, и тот стоял, шмыгая носом и раздражающе подрагивая ноздрями.

— Графиня была твоей любовницей?

— Моей заступницей.

Голос его, интонация выдавали педераста.

— Ты хочешь сказать, что не спал с ней?

— Она интересовалась моей работой.

— Она давала тебе деньги?

— Помогала жить.

— И много давала?

— Она не была богата.

Это подтверждал и его хорошо скроенный, но затасканный синий двубортный костюм. Обувь, видимо, ему кто-то дал: лакированные туфли подходили скорее к смокингу, чем к грязному плащу.

— Почему ты хотел удрать в Бельгию?

Он ответил не сразу, сначала посмотрел на дверь соседнего кабинета, будто опасаясь, что Мегрэ позовет пару крепких ребят и устроит ему хорошую взбучку. Возможно, так оно и было во время предыдущих арестов.

— Я не сделал ничего плохого и не понимаю, почему меня задержали.

— Ты гомик?

В душе, как все педерасты, он этим гордился, и непроизвольная улыбка тронула его чрезмерно красные губы. Кто знает, может, ему, наоборот, нравилось получать трепку от настоящих мужчин.

— Не хочешь отвечать?

— У меня есть друзья.

— А подружки?

— Это не одно и то же.

— Если я правильно понял, друзья — для удовольствия, а дамы преклонного возраста — для материального обеспечения?

— Они ценят мое общество.

— И много у тебя таких?

— Три-четыре.

— Все твои заступницы?

Приходилось сдерживаться, чтобы говорить с ним нормальным голосом и смотреть на него как на равного себе.

— Они мне иногда помогают.

— Все колются?

И тут, когда Филипп, не ответив, отвернулся, Мегрэ разозлился. Он не вскочил, не стал трясти парня за грязный воротник плаща, но голос его стал глухим, а речь отрывистой.

— Послушай! Мое терпение сейчас лопнет, и я — не Лоньон. Или ты будешь говорить, или я надолго упрячу тебя за решетку. Но сначала ты объяснишься с моими ребятами.

— Вы хотите сказать, что они изобьют меня?

— Они сделают с тобой все, что им вздумается.

— Не имеете права.

— А ты не имеешь права портить пейзаж. Теперь же постарайся отвечать. Ты давно знаешь графиню?

— С полгода.

— Где познакомились?

— В маленьком баре на улице Виктор-Массе, почти напротив ее дома.

— Ты сразу сообразил, что она колется?

— Это нетрудно понять.

— И ты к ней прицепился?

— Попросил одолжить немного.

— И она дала?

— Да.

— Много?

— У нее почти всегда были наркотики.

— Как она их доставала — знаешь?

— Она не говорила.

— Отвечай — знаешь?

— Догадываюсь.

— Так как же?

— Через врача.

— Он тоже балуется?

— Да.

— Доктор Блок?

— Я не знаю, как его зовут.

— Врешь. Ты ходил к нему?

— Иногда.

— Зачем?

— Чтобы он и мне дал.

— И он давал?

— Один раз.

— Ты пригрозил заложить его?

— Мне надо было позарез — я три дня без дури сидел. И он сделал мне укол, один-единственный.

— Где ты встречался с графиней?

— В баре или у нее.

— Почему она давала тебе морфий и деньги?

— Потому что интересовалась мной.

— Я предупредил: отвечай на мои вопросы, так будет лучше.

— Она чувствовала себя одинокой.

— А знакомые?

— Графиня всегда была одна.

— Ты спал с ней?

— Пытался доставить ей удовольствие.

— У нее дома?

— Да.

— Пили красное?

— Мне от него плохо.

— Спали на ее кровати? Ты оставался на ночь?

— Иногда и на две.

— Могу поспорить, не открывая штор. Не зная, что за окном — день ли, ночь. Правда?

После чего он, в погоне за наркотиками, бродил как лунатик по улицам в мире, которому больше не принадлежал.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать восемь.

— Когда ты начал?

— Три-четыре года назад.

— Зачем?

— Не знаю.

— С родителями отношения поддерживаешь?

— Отец давно меня проклял.

— А мать?

— Время от времени подбрасывает тайком по почте.

— Расскажи-ка о графине.

— Я ничего не знаю.

— Расскажи что знаешь.

— Была очень богата. Вышла за человека, которого не любила, за старика. Тот не отпускал ее ни на минуту и даже приставил к ней частного сыщика.

— Это она сама рассказала?

— Да. Каждый день он получал доклад, где все ее дела и поступки были расписаны поминутно.

— Она уже кололась?

— Нет. Не думаю. Когда он умер, все бросились к ней, надеясь поживиться.

— Кто это все?

— Альфонсы с Лазурного берега, профессиональные игроки, приятельницы…

— Она не называла имен?

— Не помню. Вы же знаете, как все воспринимается после дозы.

Мегрэ знал об этом только понаслышке: сам-то он никогда не пробовал.

— У нее еще оставались деньги?

— Немного. По-моему, она время от времени продавала свои драгоценности.

— Ты их видел?

— Нет.

— Она тебе не доверяла?

— Не знаю.

Его тоненькие, в широченных брюках ножки подгибались, и Мегрэ знаком разрешил ему сесть.

— Кто-нибудь еще, кроме тебя, тянул из нее деньги?

— Она мне не говорила.

— Ты никого не встречал у графини или, может, видел ее с кем-нибудь на улице или в баре?

Мегрэ ясно почувствовал, что парень колеблется.

— Н-нет!

Комиссар жестко глянул на него.

— Не забыл, что я сказал?

Но Филипп уже взял себя в руки.

— Никогда и никого я с ней не видел.

— Ни мужчин, ни женщин?

— Никого.

— Она не произносила имени Оскар?

— Впервые слышу.

— Тебе не казалось, что графиня кого-то боится?

— Она боялась только одного — умереть в одиночестве.

— Вы с ней не ссорились?

Он не изменился в лице — до того был бледен, лишь кончики ушей слегка покраснели.

— Откуда вы знаете?

И добавил с понимающей, чуть презрительной улыбкой:

— Этим всегда кончается.

— Что именно?

— Спросите любого.

Он имел в виду: «Любого, кто балуется зельем». Затем угрюмо, словно сомневаясь, что его поймут, продолжил:

— Когда наркотики кончались и графиня не могла их достать, она набрасывалась на меня, упрекая в том, что я выпрашиваю у нее морфий, даже обвиняла в воровстве. Клялась, что еще накануне в шкафу оставалась целая коробка с ампулами.

— У тебя был ключ от ее квартиры?

— Нет.

— Ты никогда не приходил в ее отсутствие?

— Она почти всегда сидела дома. Случалось, не выходила по неделе, а то и больше.

— Отвечай на мои вопросы точно: да или нет? Ты никогда не приходил в квартиру в ее отсутствие? Снова едва заметное замешательство.

— Нет.

Мегрэ, не настаивая, проворчал себе под нос:

— Врешь.

Из-за этого Филиппа атмосфера в кабинете казалась столь же удушливой, нереальной, что и в квартире на улице Виктор-Массе.

За свою жизнь Мегрэ навидался наркоманов и знал, что, нуждаясь в зелье, они стремятся достать его любой ценой. И тогда наркоман, подобно Филиппу в поисках денег той ночью, обходит всех знакомых и клянчит, забывая о человеческом достоинстве.

На дне общества, где находился парень, это, конечно, непросто. Как тут не вспомнить, что в ящике у графини почти всегда есть наркотики, а уж если она вдруг пожадничает, надо только дождаться, когда она уйдет из дома.

Так подсказывала интуиция, но интуиция в полном согласии с логикой.

Все эти людишки следят, завидуют, обкрадывают друг друга, а порой и доносят. Однако теперь уголовная полиция не принимает во внимание анонимные телефонные звонки тех, кто желает удовлетворить месть.

— Когда ты видел графиню в последний раз?

— Позавчера утром.

— А не вчера утром, не ошибся?

— Вчера утром я был болен и оставался в постели.

— Что с тобой случилось?

— Два дня сидел без дури.

— Графиня тебя не выручила?

— Клялась, что у нее ничего нет — доктор не сумел достать.

— И вы поссорились?

— Мы оба были не в духе.

— Ты ей поверил?

— Она показала мне пустой ящик.

— Когда должен был прийти доктор?

— Графиня не знала. Она ему позвонила, и он обещал зайти.

— Ты больше не возвращался?

— Нет.

— Теперь слушай внимательно. Труп графини обнаружили вчера днем, около пяти часов, уже после выхода вечерних газет. Сообщение в прессе появилось лишь сегодня утром. Всю ночь ты искал денег, чтобы смыться в Бельгию. Откуда тебе известно, что графиня мертва?

Он, видимо, хотел ответить: «Я просто не знал», но под тяжелым взглядом комиссара передумал.

— Проходил по улице и увидел на тротуаре толпу.

— В котором часу?

— В половине седьмого.

Мегрэ в это время находился в квартире, а возле дома действительно стоял полицейский и не подпускал любопытных.

— Выверни карманы.

— Инспектор Лоньон уже проверял.

— Выверни еще разок.

Филипп вытащил грязный носовой платок, два ключа на колечке (один от чемодана), перочинный нож, кошелек, маленькую коробочку с пилюлями, бумажник, записную книжку и шприц в игольнике.

Мегрэ полистал потрепанную записную книжку с пожелтевшими страницами, исписанную адресами и телефонами. Почти никаких фамилий, только инициалы да имена. Оскара среди них не оказалось.

— Узнав об убийстве графини, ты подумал, что тебя заподозрят?

— Именно так и бывает.

— И решил удрать в Бельгию? У тебя там что, знакомые?

— Я был несколько раз в Брюсселе.

— Кто дал тебе денег?

— Приятель.

— Какой приятель?

— Я не знаю его фамилии.

— Постарайся вспомнить.

— Он врач.

— Доктор Блок?

— Да. Я ничего не нашел. Было уже три часа ночи. Мне стало страшно. Я позвонил ему из бара с улицы Коленкура.

— И что сказал?

— Что я — друг графини и мне срочно нужны деньги.

— Он сразу согласился?

— Я дал понять, что, если меня арестуют, ему грозят неприятности.

— Короче, шантажировал. Он назначил встречу у себя дома?

— Нет, велел идти на улицу Виктор-Массе — он там живет, он, мол, будет ждать на тротуаре.

— Ты больше ничего не просил?

— Он дал мне одну ампулу.

— И ты тут же укололся. Все? Ничего не утаил?

— Я больше ничего не знаю.

— Доктор тоже педераст?

— Нет.

— Откуда знаешь?

Филипп пожал плечами — наивный вопрос.

— Есть хочешь?

— Нет.

— А пить?

Губы молодого человека дрогнули — ему нужно было совсем другое.

Мегрэ словно нехотя встал, открыл дверь в инспекторскую. Случайно там оказался Торранс, широкоплечий здоровяк с огромными, как у мясника, ручищами. Никто, кого ему приходилось допрашивать, даже и подумать не мог, что этот человек — сама нежность.

— Зайди-ка, — попросил комиссар. — Ты сейчас закроешься вот с этим парнем и не выпустишь его до тех пор, пока он не выложит все, что знает. Мне безразлично, сколько на это уйдет времени — день или три. Когда устанешь, тебя заменят.

Филипп, с блуждающим взглядом, запротестовал:

— Я вам все рассказал. За кого вы меня принимаете, за предателя?

И вдруг, словно разгневанная женщина, взвизгнул:

— Вы грубиян! Вы злой! Вы… вы…

Мегрэ посторонился, пропуская его, перемигнулся с Торрансом. Двое мужчин пересекли огромную инспекторскую и скрылись в комнатушке, которую в шутку называли комнатой признаний. По пути Торранс успел бросить Лапуэнту:

— Пришли мне пива и бутербродов. Оставшись с коллегами, Мегрэ потянулся, фыркнул и собрался открыть окно.

— Итак, ребята!..

Только сейчас он заметил, что вернулся Люкас.

— Она снова здесь, шеф, и ждет вас.

— Тетушка из Лизьё? Кстати, как она себя вела?

— Как всякая старушка, упивающаяся похоронами других. Не потребовалось ни уксуса, ни нюхательной соли. Она спокойно осмотрела тело с головы до ног и в середине осмотра, вздрогнув, спросила:

— Почему ей сбрили волосы?

Я ответил, что это не мы, и она чуть не задохнулась. Указав на родимое пятно на ступне, сказала:

— Видите? Но даже без этого я узнала бы ее. Потом, уже уходя, вдруг заявила:

— Я с вами. Мне надо поговорить с комиссаром. Она в приемной, и легко от нее не отделаться.

Малыш Лапуэнт держал телефонную трубку, но связь, по-видимому, была плохой.

— Ницца?

Тот кивнул. Жанвье еще не появился. Мегрэ вернулся к себе в кабинет и позвонил, чтобы к нему проводили даму из Лизьё.

— Вы хотите мне что-то сказать?

— Не уверена, заинтересует ли вас это. По дороге на меня нахлынули воспоминания — они, как известно, приходят сами по себе. Боюсь показаться сплетницей, однако…

— Слушаю вас.

— Я все об Анне Мари. Сегодня утром я вам сказала, что она покинула Лизьё пять лет назад и мать ее ни разу не попыталась узнать, что с ней стало. Чудовищно со стороны матери, между нами говоря.

Оставалось только ждать. Торопить посетительницу не имело смысла.

— Разумеется, об этом много судачили. Лизьё — маленький городок, ничего не скроешь. И вот одна женщина — я ей полностью доверяю, — которая каждую неделю ездит в Кап по торговым делам, клялась мне своим мужем, что незадолго до отъезда Анны Мари она встретила девчонку в Кане как раз в тот момент, когда та заходила к врачу.

С довольным видом дама выдержала паузу, удивляясь, почему ей не задают вопросов, и, вздохнув, продолжила:

— И не к простому врачу, а к доктору Потю, акушеру.

— Иначе говоря, вы предполагаете, что ваша племянница уехала из-за беременности?

— Прошел такой слух, и все гадали, кто же отец?

— Его удалось установить?

— Называли разные имена, и выбор был богатый. Но у меня на все свое мнение, поэтому я и вернулась. Мой долг — помочь раскрыть истину.

Ей начинало казаться, что, вопреки расхожим утверждениям, полиция не особенно любопытна, поскольку Мегрэ ничуть ей не помогал: к разговору не подталкивал и слушал с равнодушием старого духовника, дремлющего в исповедальне.

Она продолжала так, будто выкладывала нечто чрезвычайно важное:

— Анна Мари всегда страдала горлом: каждой зимой несколько ангин. Ей удалили миндалины, но дело не улучшилось. В тот год, как сейчас помню, невестка решила отвезти ее полечиться в Ла Бурбуль[1], там специализируются на болезнях горла.

Мегрэ вспомнил хрипловатый голос Арлетты, что отнес на счет алкоголя, сигарет и бессонных ночей.

— Когда она покинула Лизьё, еще ничего не было заметно, значит, беременность не превышала трех-четырех месяцев максимум. К тому же она всегда носила узкие платья. Так вот, это в точности совпадает с ее пребыванием в Ла Бурбуле. Именно там, я уверена, она встретила кого-то, кто сделал ей ребенка, и теперь отправилась на поиски своего любовника. Будь им один из местных, он бы заставил ее пойти на аборт иди же уехал вместе с ней.

Мегрэ не спеша раскурил трубку. Он чувствовал себя разбитым, словно после долгого перехода, но сейчас не от ходьбы — от отвращения. Как с Филиппом. Ему хотелось открыть окно.

— Вы, полагаю, вернетесь домой?

— Не сегодня. Возможно, на несколько дней задержусь в Париже. Здесь у меня друзья, есть где остановиться. Я вам оставлю адрес.

Адрес — совсем рядом с бульваром Пастер — уже был записан на ее визитной карточке, указан и номер телефона.

— Можете звонить, если я вам понадоблюсь.

— Благодарю.

— К вашим услугам.

— Не сомневаюсь.

Суровый, он проводил ее до порога, медленно закрыл дверь, потянулся, потер затылок и вполголоса произнес:

— Куча дерьма!

— Можно войти, шеф?

Лапуэнт держал в руке лист бумаги и казался весьма взволнованным.

— Пиво заказал?

— Только что был официант из пивной «У дофины». Пиво не успели отнести Торрансу. Мегрэ взял кружку холодного пенистого напитка и залпом ее осушил.

— Придется звонить снова — пусть принесут еще!

Не без доли ревности Лапуэнт говорил:

— Сначала я должен передать вам слова уважения и признательности от малыша Жюльена. Вы его знаете?

— Он в Ницце?

— Переведен из Лиможа несколько недель назад.

Речь шла о сыне старого инспектора, который долго работал с комиссаром и закончил карьеру на Лазурном берегу. Надо сказать, Мегрэ не видел Жюльена с тех пор, как тот играл у него на коленях.

— Вчера вечером я звонил ему, — продолжал Лапуэнт, — и сейчас мы с ним в контакте. Узнав, что я от вас и что в принципе это ваше поручение, он загорелся и был готов горы свернуть. Несколько часов подряд рылся в архивах полицейского комиссариата. Там, по-моему, тонны папок с давно забытыми делами и все свалено в кучу до самого потолка.

— Ему удалось найти досье по делу Фарнхайма?

— Он только что передал мне по телефону список лиц, опрошенных после смерти графа. Меня интересовали главным образом слуги из «Оазиса». Послушайте:

Антуанетта Межа, девятнадцать лет, горничная.

Розали Монкёр, сорок два года, кухарка.

Мария Пинако, двадцать три года, судомойка.

Анжелино Люппен, тридцать восемь лет, метрдотель.

Комиссар стоял у окна кабинета, глядя на падающий редкими хлопьями снег. Лапуэнт, словно актер, выдержал паузу.

— Оскар Бонвуазен, тридцать пять лет, слуга-шофер.

— Вот и Оскар! — заметил Мегрэ. — Разумеется, сведений о том, что стало с этими людьми, никаких?

— К счастью, инспектору Жюльену пришла гениальная мысль. В Ницце он недавно, и его поразило количество приезжих, весьма состоятельных иностранцев, которые снимают на несколько месяцев огромные дома и живут на широкую ногу. В таком случае, подумал Жюльен, им не обойтись и без прислуги. Он начал искать и обнаружил бюро по найму обслуживающего персонала для вилл.

Лет двадцать с небольшим его содержит пожилая дама. Дама не помнит ни графа фон Фарнхайма, ни графини, ни Оскара Бонвуазена, но с год назад она устраивала кухарку, одну из своих постоянных работниц. В настоящее время Розали Монкёр служит в семье латиноамериканцев — те, имея в Ницце виллу, изредка наезжают в Париж. По словам этой дамы, сейчас они здесь, на авеню Иена, сто тридцать два.

— О других ничего не известно?

— Жюльен продолжает поиски. Можно я схожу к ней, шеф?

Чтобы доставить удовольствие Лапуэнту, горевшему желанием допросить бывшую кухарку Фарнхаймов, Мегрэ едва не ответил согласием, но в конце концов передумал:

— Я сам.

Он решил так главным образом потому, что хотел подышать свежим воздухом, выпить по дороге еще кружечку пива, уйти из кабинета, атмосфера которого была сегодня удушливой.

— Пока я хожу, загляни в картотеку, нет ли там чего о Бонвуазене. Поройся в карточках меблирашек. Обзвони мэрии и комиссариаты.

— Хорошо, шеф.

Бедный Лапуэнт! Мегрэ чувствовал себя неловко, но отказаться от прогулки не хватало сил.

Перед уходом он заглянул в комнатушку, где Торранс закрылся с Филиппом. Здоровяк Торранс уже снял куртку, на лбу у него блестели капельки пота. Филипп, бледный как полотно, сидел на краешке стула и, казалось, вот-вот рухнет без сознания.

Мегрэ не стал задавать вопросов. Он знал, что Торранс будет продолжать допрос хоть до самого утра, но своего добьется.

Через полчаса такси остановилось перед строгим зданием на авеню Йена; в вестибюле с мраморными колоннами комиссара встретил мужественного вида швейцар в темной униформе.

Мегрэ представился, спросил, работает ли в доме Розали Монкёр. Ему указали на служебную лестницу.

— Четвертый этаж.

По дороге сюда он выпил две кружки пива, и боль в голове утихла. Поднимаясь по узенькой винтовой лестнице, комиссар вполголоса считал этажи. Позвонил. Дверь открыла полная блондинка с удивленным видом.

— Госпожа Монкёр?

— Что вам от нее надо?

— Поговорить.

— Это я.

Она следила за плитой, а девочка-негритянка пропускала что-то ароматное через овощерезку.

— Если не ошибаюсь, вы работали у графа и графини фон Фарнхайм?

— Кто вы?

— Уголовная полиция.

— Уж не собираетесь ли вы раскапывать давно забытую историю?

— Не совсем так. Вы знаете, что графиня умерла?

— Это случается с каждым. Но я не знала, нет.

— О ее смерти сообщили утренние газеты.

— Вы думаете, я читаю газеты? С моими-то хозяевами! Чуть ли не каждый день обеды на пятнадцать — двадцать персон.

— Она была убита.

— Забавно.

— Вам это кажется забавным?

Она не предлагала ему сесть и продолжала стряпать, обращаясь с ним как с обычным поставщиком. Тертый калач — ничем не удивишь.

— Зачем вы мне все это рассказываете? Кто же ее убил?

— Пока не знаю, но пытаюсь установить. Вы долго служили у графини после смерти ее мужа?

— Всего две недели. Мы не понимали друг друга.

— Почему?

Она следила за своей подручной, открывала плиту, сбрызгивала готовящуюся дичь.

— Работа была не для меня.

— Вы хотите сказать, дом был не слишком серьезный?

— Если вам так нравится. Я люблю кухарничать, люблю, когда люди садятся за стол вовремя и хоть немного понимают что едят… Достаточно, Ирма. Возьми в холодильнике вареные яйца и отдели белки от желтков.

Открыв бутылку мадеры, она подлила в соус вина и стала медленно помешивать деревянной ложкой.

— Вы помните Оскара Бонвуазена? Женщина внимательно посмотрела на него, словно говоря: «Ах вот куда вы клоните!» — но промолчала.

— Вы слышали мой вопрос?

— Не глухая.

— Что он за человек?

— Слуга.

Заметив на лице инспектора недоумение, она пояснила:

— Не люблю слуг. Все они лодыри. А уж если еще и шоферы, то считают себя самыми главными — хуже хозяев.

— Таким же был и Бонвуазен?

— Я не помню фамилии. Все звали его Оскаром.

— Что он собой представлял?

— Красавец, и знал это. Красавчики нравятся многим, только не мне, что я и не скрывала.

— Он приставал к вам?

— По-своему.

— Что значит — по-своему?

— Почему вы об этом расспрашиваете?

— Потому что мне надо знать.

— Вы допускаете, что он убил графиню?

— Возможно.

Из всех троих наибольший интерес к беседе проявляла Ирма. Страшно взволнованная мыслью, что она чуть ли не причастна к настоящему преступлению, она уже не понимала что делает.

— Ты не забыла растереть желтки?

— Вы не могли бы описать его?

— Каким он был в то время? Пожалуй. А какой он теперь, я не знаю.

И тут глаза ее оживились, что не ускользнуло от Мегрэ, который немедля спросил:

— Вы уверены? Вы больше никогда его не видели?

— Именно об этом я и подумала. Но боюсь ошибиться. Несколько недель назад я ходила к своему брату — у него маленькое кафе — и на улице встретила мужчину. Мне показалось, он меня узнал. Мужчина внимательно посмотрел на меня, как бы припоминая, потом вдруг отвернулся и быстро ушел.

— Тогда-то у вас и мелькнула мысль об Оскаре?

— Не сразу. Она возникла позже, но теперь я почти уверена: это был он.

— Где находится кафе вашего брата?

— На улице Коленкура.

— А бывшего слугу мы встретили, видимо, на улице Монмартр?

— Как раз на углу площади Клиши.

— Опишите его поподробнее.

— Не люблю тех, кто стучит.

— Предпочитаете оставить убийцу на свободе?

— Если он убил только графиню, беда невелика.

— Если графиню убил он, значит, за ним по крайней мере еще одно убийство и нет никакой гарантии, что оно последнее.

Розали пожала плечами.

— Тем хуже для него, правда? Невысокий, скорее даже маленький. Его это страшно бесило, и, чтобы казаться выше, он, словно женщина, носил туфли на высоком каблуке. Я над ним подшучивала, а он смотрел на меня недобрым взглядом, но ни слова не говорил.

— Он что, молчун?

— Скрытный был человек, никогда не скажет, что делает или что думает. Яркий брюнет. Низко, чуть не от бровей, густые жесткие волосы. Брови черные, густые. Некоторые женщины, правда не я, считали, что у него неотразимый взгляд. Пристальный взгляд, полный самодовольства, уверенности, что он — пуп земли, а все остальные, простите, — дерьмо.

— Ничего. Продолжайте.

Теперь, когда Розали разошлась, все ее сомнения рассеялись. Она ни разу не присела, расхаживала по кухне, где вкусно пахло, и, казалось, жонглировала кастрюлями и прочей утварью, время от времени поглядывая на электрические часы.

— Антуанетта, пройдя через его руки, потеряла голову. Мария тоже.

— Вы говорите о горничной и служанке?

— Да. И другие, работавшие до них. Прислуга в этом доме не задерживалась. Никто не знал, кто командует — старик или графиня. Понимаете, что я имею в виду? Оскар никогда ни за кем не бегал, как вы изволили выразиться. Увидев новую служанку, он просто смотрел на нее так, словно она принадлежит ему.

А потом, в первый же вечер, поднимался к ней в комнату, как будто все решено заранее.

Бывают — и часто — такие, кто считает, что перед ними не устоять.

Сколько слез пролила Антуанетта!

— Почему?

— Она действительно влюбилась в него и надеялась, что он на ней женится. Но, получив свое, он молча ушел. На следующий день она его больше не интересовала. Ни доброго слова, ни ласки, пока кровь снова не заиграет! Вот тогда он поднимался опять.

А женщин у него было сколько душе угодно, и не только служанок.

— Как вы думаете, он спал с хозяйкой?

— Не прошло и двух дней после смерти графа.

— Откуда вы знаете?

— Он выходил из ее комнаты в шесть утра, я видела. Это еще одна из причин моего увольнения. Когда слуги спят с хозяевами — конец всему.

— А он вел себя как хозяин?

— Что хотел, то и делал. Стало ясно: управы на него нет.

— Вам никогда не приходила мысль, что графа убили?

— Меня это не касается.

— Но вы думали так?

— А разве полиция думала иначе? Зачем же тогда нас допрашивали?

— Оскар мог это сделать?

— Не утверждаю. Могла и она.

— Потом вы работали в Ницце?

— В Ницце и в Монте-Карло. Мне нравится климат Юга, и в Париже я оказалась случайно, из-за хозяев.

— С тех пор вы ничего не знаете о графине?

— Видела ее несколько раз на улице, но мы ходим в разные места.

— А Оскара?

— На Юге я его никогда не встречала. Вряд ли он остался на Лазурном берегу.

— Но вы сказали, что несколько недель назад столкнулись с ним. Какой он?

— Сразу видно, человек из полиции. Неужели вы думаете, что, случайно встретив кого-нибудь на улице, у тебя только и забот приметы запоминать?

— Он постарел?

— Как и я. На пятнадцать лет.

— Значит, теперь ему под пятьдесят?

— Я старше его лет на десять. Поработаю еще годика три-четыре и заберусь к себе — я купила небольшой домик в Канне[2]. А готовить буду самую малость: яичницу да отбивную.

— Не припомните, как он был одет?

— На площади Клиши?

— Да.

— По-моему, в чем-то темном. Не в черном, нет, а в темном. Теплое пальто, перчатки. Да, перчатки я приметила. Шикарный тип.

— А волосы?

— Кто же разгуливает зимой со шляпой в руках?

— Виски поседели?

— Пожалуй. Но меня поразило другое.

— Что именно?

— Он растолстел. Оскар и раньше-то не был худеньким и нарочно разгуливал полуголым, выставляя напоказ свои мускулы, — красовался перед женщинами. Глядя на него одетого, никому и в голову не приходило, что он такой сильный. Теперь же, если это, конечно, Оскар, он стал похож на быка. Шея толстая, короткая.

— Вам ничего не известно об Антуанетте?

— Она скоро умерла.

— От чего?

— Выкидыш. Во всяком случая, так мне сказали.

— А Мария Пинако?

— Что с ней сейчас, не знаю. Последний раз я видела ее в Ницце, на бульваре Альберта Первого. Уличная девка.

— Давно это было?

— Года два назад. Может, чуть больше. И только теперь она полюбопытствовала:

— Как убили графиню?

— Задушили.

Она промолчала, но всем своим видом подчеркнула, что способ убийства соответствует характеру Оскара.

— А кто второй?

— Девушка, которую вы, вероятно, не знаете: ей всего двадцать.

— Вот спасибо, не дали забыть, что я старуха.

— Я хотел сказать совсем другое. Девушка из Лизьё, и нет даже намека о ее пребывании на Юге. Известно лишь одно: она ездила в Ла-Бурбуль.

— Неподалеку от Мон-Дор?

— Да, в Оверни.

Кухарка посмотрела на Мегрэ — мысли ее были далеко.

— Раз уж я разболталась… — тихо начала она. — Оскар из Оверни. Откуда точно — не знаю, но говорил он с сильным акцентом, и я, чтобы позлить, называла его угольщиком[3]. Он в лице менялся. Ну а теперь, коли не возражаете, давайте закругляться: через полчаса подавать на стол — дел невпроворот.

— Я, может быть, еще зайду.

— Если только будете не менее любезны, чем сегодня. Как вас зовут?

— Мегрэ.

Комиссар заметил, что девчушка, которая, видимо, читала газеты, чуть не подскочила. Кухарка же явно о нем никогда не слышала.

— Нетрудно запомнить. И потом, вы толстый. Ну а чтобы покончить с Оскаром, добавлю: сейчас он примерно вашей комплекции, ростом, правда, поменьше. Представляете?

— Благодарю вас.

— Не за что. Только если арестуете его, не вызывайте меня свидетелем. Хозяева этого не любят. Да и адвокаты своими вопросами лишь на смех выставляют. Я однажды столкнулась с этим и дала себе слово не повторять опыт. Так что на меня не рассчитывайте.

Она спокойно закрыла за ним дверь. Комиссару пришлось пройти по всей авеню, прежде чем удалось поймать такси. Но вместо набережной Орфевр он отправился домой пообедать и в уголовную полицию вернулся в половине третьего. Снег уже не шел, на улице лежал лишь тонкий слой черной скользкой грязи.

Когда Мегрэ открыл дверь комнатушки, дым в ней стоял столбом, а пепельница была полна окурков — все Торранс, потому что Филипп не курил. На подносе остатки бутербродов, пять пустых кружек.

— Выйди на минутку. Оказавшись в соседнем кабинете, Торранс вытер пот, глубоко вздохнул:

— Этот парень меня доконал. Сонный как муха — не расшевелить. Дважды он чуть было не заговорил, а ему, уверен, есть что сказать. Казалось, вот-вот перестанет упорствовать, запросит пощады. И вдруг, в последний момент, опять двадцать пять — клянется, что ничего не знает. Я уже на пределе. Пришлось дать ему оплеуху. И что бы вы думали?

Мегрэ молчал.

— Он схватился за щеку и начал скулить, словно имел дело с таким же недоноском:

«Вы злой!»

Вряд ли стоит применять силу, его это только возбуждает, могу поспорить.

Мегрэ не удержался от улыбки.

— Продолжать?

— Давай. Испробуем нечто другое. Он ел?

— Умял бутерброд — пальчик отставил в сторону. Парню явно не хватает отравы. Может, пообещать ему, вдруг расколется? В отделе по борьбе с наркотиками ничего нет?

— Я поговорю с шефом. А пока никакой самодеятельности. Продолжай его потрошить.

Торранс обвел взглядом знакомую обстановку, глубоко вздохнул и снова нырнул в угнетающую атмосферу комнатушки.

— Что нового, Лапуэнт?

Лапуэнт с самого утра не отходил от телефона, довольствуясь, как и Торранс, бутербродами с пивом.

— Дюжина Бонвуазенов, но ни одного Оскара.

— Свяжись-ка с Ла-Бурбулем. Может, тебе больше повезет.

— Вы нащупали след?

— Надеюсь.

— Кухарка?

— Кажется, она недавно столкнулась с ним в Париже, и что самое интересное — на Монмартре.

— При чем же здесь Ла-Бурбуль?

— Во-первых, Оскар из Оверни. Во-вторых, пять лет назад там, по всей вероятности, у Арлетты произошла важная встреча.

Сам Мегрэ не особенно этому верил.

— От Лоньона ничего?

Он позвонил в комиссариат на улице Ларошфуко, но инспектор Лоньон забегал туда лишь на минутку.

— Он сказал, что работает с вами и сегодня не придет.

С четверть часа Мегрэ, покуривая трубку, ходил по кабинету из угла в угол, затем, приняв решение, отправился к начальнику уголовной полиции.

— Что случилось, Мегрэ? Утром вас не было на докладе.

— Проспал, — откровенно признался комиссар.

— Вы видели последние газеты? Мегрэ отмахнулся — мол, это его нисколько не интересует.

— Они спрашивают, будут ли новые жертвы.

— Не думаю.

— Почему?

— Потому что графиню и Арлетту убил вовсе не маньяк, а человек, который прекрасно знает что делает.

— Личность установили?

— Пожалуй, да.

— Вы намерены арестовать его сегодня?

— Сначала надо выяснить, где он обитает, а у меня ни малейшего представления. Скорее всего, на Монмартре. Следующая жертва возможна только в одном случае.

— В каком же?

— Если Арлетта слишком откровенничала, например с кем-то из подружек в «Пикреттс», с Бетти или Таней.

— Вы их допрашивали?

— Обе молчат. Фред, хозяин, молчит. Кузнечик молчит. И этот грязный педераст Филипп тоже молчит, хотя с ним бьются с самого утра. А он что-то знает, руку дам на отсечение. Филипп часто встречался с графиней. Она давала ему морфий.

— А сама где брала?

— У врача.

— Его арестовали?

— Пока нет. Пусть этим занимается отдел по борьбе с наркотиками. Меня же волнует другое — рискнуть или нет.

— В каком смысле?

— В смысле нового преступления. И здесь я хотел бы посоветоваться с вами. Не сомневаюсь, что, продолжая следствие обычными методами, мы в конце концов выйдем на так называемого Бонвуазена, который почти наверняка является убийцей обеих женщин. Но на это могут уйти дни, даже недели. Более того, здесь дело случая. Оскар же, если я не ошибаюсь, человек хитрый. И прежде чем мы наденем на него наручники, он уберет еще одного, а то и несколько человек, которые много знают.

— На какой же риск вы хотите пойти?

— Я не сказал, что хочу. Шеф улыбнулся.

— Поясните.

— Поскольку — а я в этом убежден — Филипп что-то знает, Оскар сейчас весьма встревожен. Хорошо бы сообщить в газетах, что после длительного безрезультатного допроса Филиппа отпустили.

— Кажется, начинаю понимать.

— Первая версия: Филипп сразу же мчится к Оскару — маловероятно. Если, конечно, у него нет другой возможности раздобыть наркотики, которые ему крайне необходимы.

— А другая версия? Шеф уже догадался.

— Вы и сами поняли. Нельзя доверяться наркоману. Филипп пока еще ничего не сказал, но где гарантия, что он и дальше будет молчать? Оскар это знает.

— И постарается его убрать.

— Вот именно! Я не хотел рисковать, не поговорив с вами.

— Вы сможете предотвратить преступление?

— Приму все меры предосторожности. У Бонвуазена нет револьвера: много шуму, его он, по-моему, не любит.

— Когда вы собираетесь отпустить свидетеля?

— Вечером, как стемнеет. Легче установить скрытое наблюдение. Я пошлю за ним столько людей, сколько потребуется. В конце концов, если случится несчастье, — невелика потеря.

— Хотелось бы обойтись без этого.

— Мне тоже. Они помолчали.

— Решайте сами, Мегрэ, — вздохнул начальник уголовной полиции. — Желаю удачи.

— Вы оказались правы, шеф.

— Докладывай.

Лапуэнту так нравилось играть значительную роль в расследовании, что он почти забыл о смерти Арлетты.

— Ответ пришел моментально. Оскар Бонвуазен — уроженец Мон-Дора. Его отец — портье гостиницы, мать — горничная. Карьеру начал рассыльным. Потом уехал и вернулся лет десять назад, купив шале, но не в самом Мои-Доре, а рядышком, в Ла-Бурбуле.

— Он там живет постоянно?

— Нет. Только летом, иногда несколько дней зимой.

— Женат?

— Холостяк. У него еще мать жива.

— Она живет с сыном в шале?

— Нет. У нее своя квартирка в городе, но он, кажется, ей помогает. И вообще, Оскар создает впечатление человека состоятельного, у которого солидное дело в Париже.

— Приметы?

— Совпадают.

— Не возьмешься за одно серьезное поручение?

— О чем вы говорите, шеф!

— Даже если задание опасное и чрезвычайно ответственное?

Охваченный, видимо, порывом горячей любви к Арлетте, Лапуэнт с пафосом произнес:

— Мне безразлично, убьют меня или нет.

— Не об этом речь. Важно не допустить убийства кое-кого другого. Поэтому крайне необходимо не выдать, что ты — полицейский.

— Думаете, я сумею?

— Сходи в гардеробную. Подбери что-нибудь из одежды профессионального безработного, который ищет работу в надежде ее не найти. Надень кепи, а не шляпу. Пивное, ничего лишнего.

Вернулся Жанвье, и комиссар проинструктировал его примерно так же.

— Оденься под служащего, возвращающегося домой.

Он отобрал еще двоих инспекторов, которых Филипп раньше не видел, а потом, собрав всех четверых в своем кабинете перед планом Монмартра, объяснил им задачу.

День быстро подходил к концу. На Набережной и на бульваре Сен-Мишель зажглись огни.

Мегрэ хотел дождаться темноты, но на пустынных улицах преследование Филиппа усложнилось бы, рискуя вызвать у парня подозрения и — главное — вспугнуть Бонвуазена.

— Торранс, на минутку.

Тот взорвался:

— Все, хватит! Меня тошнит от него. Пусть им занимается кто-нибудь другой, кому нравится, но я…

— Минут через пять заканчивай.

— Что, отпускаем?

— Как только выйдут вечерние газеты.

— А какая связь между ним и газетами?

— Они сообщат, что его безрезультатно допрашивали несколько часов подряд.

— Понял.

— Потряси его еще немного, а потом верни манатки и гони в три шеи да накажи вести себя хорошо.

— Иглу тоже отдать?

— И иглу, и деньги.

Торранс взглянул на присутствующих.

— Уж не потому ли они вырядились как на карнавал?

Один из инспекторов взял такси и устроился в нем неподалеку от входа в уголовную полицию. Другие заняли свои места в стратегических пунктах.

Мегрэ в это время успел связаться с отделом по борьбе с наркотиками и с комиссариатом на улице Ларошфуко.

Из комнатушки, дверь которой оставалась приоткрытой, доносился громовой голос Торранса — тот с наслаждением бросал в лицо Филиппу все, что о нем думал.

— Я тебя даже пальцем не трону, чтобы не доводить до экстаза, понял? После тебя кабинет придется дезинфицировать. Давай одевайся.

— Вы меня отпускаете?

— Ты нам всем глаза намозолил. Надоел до ужаса. Собирай причиндалы и катись отсюда, дерьмо!

— А зачем толкаться-то?

— Я тебя не толкаю.

— И что толку кричать?

— Пошел вон!

— Ухожу, ухожу… Благодарю вас.

Дверь распахнулась и с грохотом закрылась снова. Коридор уголовной полиции был пуст. Только в плохо освещенной приемной ожидали два-три человека.

Фигура Филиппа, словно насекомое в поисках выхода, вырисовывалась в длинном пыльном коридоре.

Сквозь узенькую щель в дверях Мегрэ наблюдал за парнем до тех пор, пока тот не вышел на лестничную площадку.

И все-таки душа у комиссара была не на месте. Он закрыл дверь, повернулся к Торрансу, который расслаблялся, словно актер после спектакля. Торранс заметил, что комиссар озабочен, взволнован.

— Думаете, клюнет?

— Надеюсь, хотя кто его знает.

— Первым делом он бросится доставать морфий.

— Разумеется.

— Вы знаете куда?

— К доктору Блоку.

— И тот даст?

— Я запретил доктору давать Филиппу наркотики, вряд ли он посмеет не подчиниться.

— А потом?

— Увидим. Я буду на Монмартре. Наши в курсе, где меня искать. Ты останешься здесь. В случае чего звони в «Пикреттс».

— Иначе говоря, мне снова жевать бутерброды. Ну да ладно. По крайней мере не в компании с гомиком.

Мегрэ надел пальто и шляпу, выбрал на письменном столе две трубки, сунул в карман.

Прежде чем взять такси и отправиться на Пигаль, он зашел в «Дофину» пропустить рюмочку коньяка. Головная боль утихла, но он уже знал, что завтра утром все повторится снова.

С фасада наконец-то сняли фотографии Арлетты. Вместо нее взяли другую девушку, которая должна была исполнять тот же номер, и, вероятно, в том же самом платье, что ее предшественница. Однако Бетти не ошиблась: роль оказалась трудной; девица была совсем юная, в теле и, в общем-то, миленькая, но даже на фотографии, где она раздевалась, выглядела вызывающе вульгарно, напоминая непристойные открытки или же плохо выполненные обнаженные натуры на палатках ярмарочных балаганов.

Мегрэ толкнул дверь. Одна лампа горела в баре, вторая — в другом конце длинного темного зала. И там, в глубине, Фред, в белом свитере с подвернутым воротником, в больших черепаховых очках, читал вечернюю газету.

Их квартирка была настолько тесной, что днем. Альфонси использовали кабаре и как столовую, и как гостиную. Вечером же, во время аперитива, сюда на стаканчик изредка заглядывали и посетители, ставшие уже друзьями.

Поверх очков Фред смотрел на Мегрэ, однако не встал при его приближении, а лишь протянул свою огромную лапу и знаком предложил сесть.

— Я вас ждал, — сказал он.

Он не объяснил почему, а Мегрэ не настаивал. Фред дочитал сообщение о расследовании, снял очки, спросил:

— Что-нибудь выпьете? Коньяк?

Он ушел и вернулся с двумя рюмками коньяка. Глубоко вздохнув, сел с довольным видом человека, находящегося у себя дома. Наверху раздавались чьи-то шаги.

— Ваша жена? — поинтересовался комиссар.

— Да, обучает новенькую.

Мегрэ представил себе, как толстая Роза дает уроки танца с эротическим раздеванием, но остался серьезен.

— Вас это не занимает? — спросил он Фреда.

Тот пожал плечами.

— Малышка хороша. Груди у нее получше, чем у Арлетты, да и кожа посвежее. Но не то.

— Зачем вы пытались уверить меня, что ваши отношения с Арлеттой ограничивались только встречами на кухне?

Фред ничуть не смутился.

— Ходили по меблирашкам? Вынужден был, из-за жены. Не хотелось ее огорчать. Она все время боится, что когда-нибудь я променяю ее на молоденькую и брошу.

— А вы бросили бы ее ради Арлетты?

Фред посмотрел Мегрэ прямо в глаза.

— Если бы Арлетта согласилась, да.

— Вы влюбились в нее?

— Называйте как хотите. У меня были сотни женщин, возможно, тысячи — никогда не считал, но другой такой я не встречал.

— Вы не предлагали ей сойтись с вами?

— Намекнул, что ничего не имею против и что она от этого только выиграет.

— Она отказалась?

Фред вздохнул, посмотрел коньяк на свет, пригубил.

— Не откажись она, наверно, осталась бы жива. Вы ведь знаете не хуже меня, что у нее кто-то был. Но вот чем он ее держал, я еще не выяснил.

— А пытались?

— Иногда я следил за ней.

— Ну и как?

— Она оказалась хитрее меня. Что за игру вы затеяли с гомиком?

— Вы знаете Филиппа?

— Филиппа — нет, но вообще-то знаком с этой публикой. Время от времени они заглядывают в «Пикреттс», только я предпочитаю не иметь с ними дела. Думаете, получится?

Теперь молчанием ответил Мегрэ. Фред, без сомнения, понял: оба они в какой-то степени принадлежали к одному кругу и по большому счету занимались одним и тем же, правда по-разному и с разными целями.

— Кое-что об Арлетте вы мне так и не сказали, — мягко упрекнул комиссар.

Легкая улыбка тронула губы Фреда.

— Догадались?

— В определенном смысле.

— Что ж, воспользуемся отсутствием моей жены. Жаль, конечно, малышку, но я не хотел много говорить о ней при Розе. Я, между нами, вряд ли бы бросил ее. Мы настолько привыкли друг к другу, что мне без нее не обойтись. Уйди я даже с Арлеттой, все равно рано или поздно вернулся бы.

В туалетной комнате, где перед кабинками стоял телефон, раздался звонок, Мегрэ поднялся:

— Это меня.

Он не ошибся. Звонил Лапуэнт.

— Вы были правы, шеф. Он сразу же на автобусе отправился к доктору Блоку. Вышел от него через несколько минут еще бледнее, чем раньше. Сейчас идет к площади Бланш.

— Все в порядке?

— В порядке. Не волнуйтесь.

Мегрэ снова сел за столик. Фред ни о чем не спрашивал.

— Вы рассказывали об Арлетте.

— Я догадывался, что она из хорошей семьи, а из дома сбежала по дурости. Правда, Роза первой подметила кое-какие детали, на которые я не обращал внимания. Подозревал я и то, что она моложе, чем утверждает. Наверняка поменялась документами с одной из подружек.

Фред говорил медленно, словно получал удовольствие от приятных воспоминаний. Перед ними тоннелем вытягивалось погруженное во тьму кабаре, где в самом конце, возле двери, блестело под лампой красное дерево бара.

— Постарайтесь понять то, что я скажу. Есть девушки, у которых в крови страсть к разным любовным штучкам. Мне попадались такие девственницы — ни одной профессионалке не угнаться. Арлетта совсем другое.

Не знаю, кто был у нее первым, но перед ним я снимаю шляпу. У меня в этом деле богатый опыт, и уж если я говорю, что никогда не встречал подобной женщины, можете не сомневаться.

Тот парень обучил ее всему. Он показал ей такие трюки — я диву давался. Это в моем-то возрасте да при моей жизни, представляете! Дух захватывало.

И она все проделывала с удовольствием, даю голову на отсечение! Как в постели с первым встречным, так и здесь, в своем номере, который вы, к сожалению, не видели.

Я знавал чудачек лет под сорок — их забавляло возбуждать мужчин. Знавал девчонок, играющих с огнем. Но такой, как она, — никогда. Никогда такой азартной.

Я плохо объяснил, понимаю, хотя это вряд ли можно объяснить.

Вы расспрашивали меня о каком-то Оскаре. Не знаю, кто он, да и существует ли вообще. Но, уверен, Арлетта была в чьих-то руках, и держали ее крепко.

Видимо, ей просто все надоело — вот она и предала.

— Когда в четыре утра Арлетта появилась в комиссариате на улице Ларошфуко, она уже знала, что преступление будет совершено и жертвой станет графиня.

— Но почему она заявила, что услышала об этом в «Пикреттс», из разговора двух мужчин?

— Пьяна была, потому, может, и решилась на этот шаг.

— Или набралась для храбрости.

— Я все думаю, — задумчиво сказал Мегрэ, — об их отношениях с Альбером…

— Кстати, это же один из ваших инспекторов.

— Понятия не имел. Он ведь действительно влюбился.

— Да я уж заметил.

— В каждой женщине есть что-то романтическое. Он уговаривал ее изменить жизнь, и Арлетта, если бы захотела, могла выйти за него замуж.

— Вам не кажется, что потому она и охладела к Оскару?

— Во всяком случае, взбунтовалась и отправилась в комиссариат. Но рассказала не все — оставила ему шанс выкрутиться, сообщила только имя да кое-какие приметы.

— В общем-то, подло, не находите?

— Уже в полиции она, видимо, пожалела о своем поступке. Ее задержали, чего она никак не ожидала, доставили на набережную Орфевр. Пока суд да дело, она успела протрезветь, стала путаться в показаниях и в конце концов заявила, что все выдумала.

— Чисто по-женски, — согласился Фред. — Меня удивляет другое: кто предупредил этого типа? Ведь он оказался в квартире на Нотр-Дам-де-Лоретт раньше нее.

Мегрэ, разглядывая трубку, молчал.

— Могу поспорить, — продолжал Фред, — что вы вообразили, будто я все знал, но ничего не хотел говорить.

— Пожалуй.

— И даже одно время подозревали меня. Мегрэ улыбнулся.

— Я тут подумал, — добавил хозяин «Пикреттс», — а не нарочно ли малышка сообщила приметы, схожие с моими, а человек-то совсем другой?

— Нет, все совпадает.

— Вы знаете кто?

— Его зовут Оскар Бонвуазен.

Фред и ухом не повел — это имя ничего ему не говорило.

— Силен! — обронил он наконец. — Кто бы он ни был, снимаю перед ним шляпу. Мне казалось, уж я-то знаю Монмартр. Толковали мы тут с Кузнечиком, который шныряет по всем закоулкам. Арлетта работала у нас два года. Жила она неподалеку. Из любопытства, не скрываю, я иногда следил за ней. Вы не находите странным, что об этом типе ничего не известно?

Фред щелкнул по лежавшей на столе газете.

— Он бывал у сумасшедшей старухи графини, а женщины вроде нее не остаются незамеченными. Они — часть другого мира, где все, в общем-то, знакомы. Однако ваши люди, по-моему, знают не больше меня. Был тут недавно Лоньон, выспрашивал, да ушел ни с чем.

Опять зазвонил телефон.

— Это вы, шеф? Я на бульваре Клиши. Филипп только что заходил в пивную на углу улицы Лепик, осмотрел зал, словно искал кого-то. С виду разочарован. Рядом еще одна забегаловка, и он стал туда заглядывать через стекло. Затем вошел — и прямиком в туалет. Жанвье потом переговорил с хозяйкой. Парень интересовался, нет ли ему чего от Бернара.

— Хозяйка сказала, кто этот Бернар?

— Никогда, говорит, о таком и не слышала. Явно какой-нибудь торговец наркотиками.

— Сейчас он направляется к площади Клиши. Едва Мегрэ положил трубку, как снова раздался звонок. Торранс.

— Шеф, я хотел проветрить комнатушку и наткнулся на чемодан Филиппа. Забыли отдать. Вы думаете, он придет за ним?

— Не раньше чем раздобудет наркотики.

Когда Мегрэ возвратился в зал, в центре площадки стояли Роза и заменившая Арлетту девица. Фред — он пересел в одну из кабин, словно посетитель, — сделал комиссару знак присоединиться к нему.

— Повторим! — крикнул он, подмигнув.

Девица была совсем молоденькая — светлые кудряшки, розовая, как у младенца или у деревенской жительницы, кожа, крепко сбитое тело, наивный взгляд.

— Начинать? — переспросила она.

Ни музыки, ни прожекторов. Только над площадкой Фред зажег еще одну лампу. Он стал тихонько напевать, отбивая рукой ритм мелодии, под которую раздевалась Арлетта.

Роза, поздоровавшись с Мегрэ, жестами объясняла девице, что надо делать.

Неуклюже, чрезмерно раскачиваясь из стороны в сторону, новенькая задвигалась по площадке, изображая танец, затем медленно, как учили, принялась расстегивать длинное, узкое, подогнанное под ее фигуру платье.

Фред красноречиво посмотрел на комиссара. Оба, сохраняя серьезность, едва удерживались от смеха. Сначала обнажились плечи, потом одна грудь. В пустом зале зрелище казалось нелепым.

Роза махала рукой, отмечая паузы, и девица не спускала глаз с ее руки.

— Пройдись по площадке, — командовал Фред, снова начиная подпевать. — Не так быстро… Тра-ла-ла-ла… Хорошо!

Роза жестом подсказывала:

— Вторую грудь.

Крупные розовые соски. Живот. Платье скользило все ниже и ниже; наконец девица неловко скинула его и, прикрывая руками интересное место, осталась в чем мать родила.

— На сегодня сойдет, — вздохнул Фред. — Одевайся, крошка.

Подобрав платье, она ушла в кухню. К столику подсела Роза.

— Пусть и этому радуются. Больше из нее не выжмешь. Никакой изюминки, словно отбывает повинную. Очень мило, что вы зашли к нам, комиссар.

Сама искренность, говорит что думает.

— Полагаете, вам удастся поймать преступника?

— Господин Мегрэ надеется взять его сегодня вечером, — сообщил Фред.

Роза посмотрела на мужчин, поняла, что она — лишняя, и тоже направилась в кухню, объявив:

— Пойду приготовлю что-нибудь поесть. Перекусите с нами, комиссар?

Мегрэ не отказался: кто знает, как все сложится дальше. Он выбрал «Пикреттс» своим командным пунктом еще, может быть, и потому, что чувствовал себя здесь уютно. Разве в другой обстановке влюбился бы Лапуэнт в Арлетту?

Фред погасил над площадкой свет. Наверху взад-вперед ходила новенькая. Вскоре она спустилась к Розе на кухню.

— Так о чем мы говорили?

— Об Оскаре.

— Вы, наверно, все меблирашки перевернули? Вопрос не требовал ответа.

— Он тоже не бывал у Арлетты?

Мыслили они одинаково: оба знали квартал и его жизнь.

Где-то же Оскар и Арлетта встречались, если были в близких отношениях.

— Ей сюда не звонили? — спросил Мегрэ.

— Не обращал внимания. Но если бы звонили часто, я заметил бы.

В квартире Арлетты телефона не было. По словам же привратницы, а она казалась женщиной серьезной, не то что другая, с улицы Виктор-Массе, мужчины к ней не заходили.

Лапуэнт скрупулезно просмотрел учеты отдела меблированных комнат. Жанвье обошел объекты, и обошел добросовестно, потому что обнаружил следы Фреда.

Уже сутки, как фотография Арлетты появилась в газетах, но никто не торопился сообщать, где ее видели регулярно.

— Я не отказываюсь от своих слов: этот парень силен!

Озабоченный вид Фреда ясно показывал, что думает он о том же, о чем и комиссар: пресловутый Оскар не подходил под обычную классификацию. Вполне возможно, он жил в квартале, оставаясь в стороне.

И попытки определить его место, представить себе его образ жизни не приносили успеха.

Одиночка, насколько можно судить; это-то и впечатляло обоих.

— Надо полагать, он постарается убрать Филиппа?

— Скоро узнаем.

— Я заглянул недавно в табачную лавочку на улице Дуэ. Мы с хозяевами приятели. Вот уж кто знает квартал! Кого у них только не бывает, но и они ничего не могут сказать.

— Тем не менее где-то же Арлетта встречалась с ним.

— Может, у него?

Мегрэ готов был поклясться, что это не так. Ситуация становилась курьезной: никому не известный Оскар принимал угрожающие масштабы. Под влиянием окружавшей таинственности его непроизвольно наделяли такими способностями, какими на самом деле он не обладал.

С ним получалось как с тенью: она всегда впечатляет сильнее, чем реальная фигура.

Между тем это был обыкновенный человек, из плоти и крови, который когда-то служил шофером и питал слабость к женщинам.

Последний раз его видели в Ницце. От него забеременела горничная, Антуанетта Межа, умершая потом от преждевременных родов. Спал он и с Марией Пинако, оказавшейся теперь на панели.

Сам же он несколько лет спустя приобрел виллу неподалеку от тех мест, где родился, — естественная реакция разбогатевшего человека из низов. Он вернулся на родину, чтобы показать всем, кто знал его в дни унижения, каким в конце концов стал.

— Это вы, шеф?

Снова телефон, традиционная формула. Лапуэнт: через него шла связь.

— Звоню из бара на площади Константен-Пекёр. Он вошел в дом на улице Коленкура, поднялся на шестой этаж. Стучал в дверь, но ему не открыли.

— Что говорит привратница?

— Там живет какой-то художник, из богемы. Привратница не знает, наркоман он или нет, но утверждает, что вид у него порой довольно странный. Филипп и раньше бывал у художника. Иногда ночевал.

— Педераст?

— Возможно. Она о таком даже не подозревала, хотя ни разу не видела своего жильца с женщинами.

— Где сейчас Филипп?

— Повернул направо, к Сакре-Кёр.

— Хвоста за ним нет?

— Никого, кроме нас. Все идет нормально. Начинает накрапывать, и жуткий холод. Если бы знал, надел бы свитер.

Тем временем Роза постелила скатерть в красную клетку, поставила посреди стола дымящуюся супницу. Накрывали на четверых. Розе помогала девица, которая в темно-синем костюме казалась совсем молоденькой. Никому и в голову бы не пришло, что всего несколько минут назад она, обнаженная, танцевала на площадке.

— Странно, — заметил Мегрэ, — что он никогда не заходил сюда.

— К ней?

— В конце концов, она его ученица. Неужели он не ревновал?

На этот вопрос убедительнее всех мог бы ответить Фред, поскольку у него тоже были женщины, которые спали с другими, которых он даже вынуждал спать с другими, и поэтому знал, какие чувства испытывают к ним.

— Уверен, что ни к одному из тех, с кем она здесь встречалась, он ее не ревновал, — сказал Фред.

— Вы думаете?

— Видите ли, он считал себя хозяином положения, нисколько не сомневаясь, что она у него в руках и никуда не денется.

Неужели графиня сама столкнула муженька с террасы «Оазиса»? Вполне возможно. Соверши преступление Оскар, он не имел бы над ней столько власти, даже если бы они действовали сообща.

Во всей этой истории присутствовала доля иронии. Несчастный граф сходил с ума по жене, ублажал ее капризы, унижался, выпрашивая местечко возле нее.

Если бы он любил ее меньше, она, может, и терпела бы его. Но именно сила мужской страсти стала ненавистна графине.

Предвидел ли Оскар такой исход? Следил ли за графиней? Пожалуй, да.

Нетрудно было представить сцену. По возвращении из казино супруги вышли на террасу, графиня подвела старика к краю скалы и столкнула.

После содеянного она, должно быть, испугалась, обнаружив шофера, который спокойно наблюдал за ней.

О чем они говорили? Какой заключили договор?

Во всяком случае, не все досталось альфонсам; добрая часть состояния перекочевала к Оскару.

Человек осмотрительный, он не остался с хозяйкой. Исчез из поля зрения, выжидал несколько лет и лишь потом купил шале в родной провинции.

Он не засветился, не выбросил деньги на ветер.

Мегрэ убеждался все больше и больше: перед ним одиночка, а он привык их остерегаться.

Бонвуазен, как известно, питал страсть к женщинам, о чем красноречиво свидетельствовали показания старой кухарки. До встречи с Арлеттой в Ла-Бурбуле у него, конечно, было много других.

Всех ли он приобщил таким же образом? И все ли они так сильно привязались к нему?

Ни одна история не заставила его выплыть на поверхность.

С высоты своего положения покатилась графиня — Оскар остался в тени.

Графиня давала ему деньги. Вероятно, он жил недалеко, в том же квартале, но даже Фред, у которого Арлетта работала два года, ничего о нем не подозревал.

Как знать! Может быть, пришел и его черед попасться на удочку, как случилось с графом? Кто докажет, что Арлетта не пыталась избавиться от него?

Во всяком случае, однажды, после откровенного разговора с Лапуэнтом, она сделала такую попытку.

— Одного не пойму, — сказал Фред, словно Мегрэ, продолжая есть суп, думал вслух. — Зачем он убил эту сумасшедшую старуху? Утверждают — чтобы завладеть ее драгоценностями, спрятанными в матраце. Возможно. Почти наверняка. Но он-то, при его власти над ней, мог бы получить все иначе.

— Так она и отдала! — возразила Роза. — Что-то ведь надо оставить и на черный день. К тому же она кололась, а с наркоманами, сами знаете, раз — и проболтался.

Новенькая, ничего не понимая, смотрела на всех с любопытством. Фред наткнулся на нее во второразрядном театре, где она подвизалась статисткой. Теперь, имея свой номер, девица явно гордилась, хотя и побаивалась повторить судьбу Арлетты.

— Вы будете здесь вечером? — спросила она у Мегрэ.

— Возможно. Еще не знаю.

— Комиссар может уйти через минуту, а может и до утра задержаться, — криво усмехаясь, пояснил Фред.

— По-моему, — сказала Роза, — Арлетта просто устала от него и он это чувствовал. Такую женщину, как она, тем более молоденькую, мужчина может удержать какое-то время. Но ведь она встречалась и с другими.

Роза выразительно посмотрела на мужа.

— Не правда ли, Фред? Ей делали предложения, а интуицией обладают не только женщины. И ничего удивительного, если он решился провернуть дельце, чтобы увезти ее куда-нибудь. Однако допустил ошибку: чересчур ей доверяя, рассказал обо всем. Что обеих и погубило.

В рассуждениях Розы, довольно сбивчивых, но не лишенных резона, вырисовывался тревожный образ Оскара.

Мегрэ снова направился к телефону, но звонили не ему. Просили Фреда. Фред деликатно оставил приоткрытой дверь туалетной комнаты.

— Алло… Да… Что?.. Что ты там делаешь?.. Да… Да, он здесь. Не кричи так громко, у меня уши лопнут… Хорошо… Да, я знаю… Зачем?.. Глупо, малыш… Лучше все рассказать… Именно так… Не знаю, что он решит… Оставайся там… Возможно, он придет…

Фред вернулся к столу чем-то озабоченный.

— Кузнечик, — сказал он, словно себе самому. Потом сел, но есть принялся не сразу. — Никак не пойму, что ему взбрело в голову. Кузнечик работает у меня уже пять лет, но я никогда не знаю, что у него на уме. Даже не говорит, где живет. Ничуть не удивлюсь, если у него семья, дети.

— Где он? — спросил Мегрэ.

— Возле Сакре-Кёр, «У Франсиса» — это забегаловка на углу, там один бородач всегда рассказывает байки. Улавливаете суть?

Фред напряженно размышлял, пытался понять.

— Любопытно, что напротив разгуливает и инспектор Лоньон.

— Почему Кузнечик «У Франсиса»?

— Не объяснил. Насколько я понял, из-за какого-то Филиппа. Кузнечик знает всех гомиков квартала, я даже думал, что он сам такой. А может, — конечно, между нами — балуется наркотиками. Уверен, вы этим не воспользуетесь, и, клянусь, в моем заведении этого никогда не будет.

— Филипп частенько захаживает к «Франсису»?

— Судя по всему, да. Может, Кузнечик знает больше.

— И все-таки не ясно, почему он там оказался.

— Ладно, скажу, коли вы еще не догадались. Но имейте в виду: это его идея. Он думает, что нам выгодно помочь вам: услуга за услугу — при случае и вы будете сговорчивее. В нашем деле надо ладить со всеми. Впрочем, кажется, не только он идет по следу — там же крутится Лоньон.

Мегрэ и ухом не повел. Фред удивился:

— Вы туда не пойдете? И добавил:

— Понял. Вам звонят сюда, и вы не можете уйти. Мегрэ направился к телефону.

— Торранс? У тебя есть кто-нибудь под рукой? Трое? Хорошо! Отправь их на площадь Тертр. Пусть понаблюдают за бистро «У Франсиса». Попроси восемнадцатый округ послать им подкрепление… Нет, точно не знаю. Буду здесь.

Теперь, не решаясь покинуть «Пикреттс», он сожалел, что избрал это заведение своим штабом.

Зазвонил телефон. Опять Лапуэнт.

— Ничего не могу понять, шеф. Вот уже полчаса он кружит по Монмартру. Неужели подозревает, что за ним следят, и пытается оторваться? Зашел в кафе на улице Лепик, потом спустился к площади Бланш, заглянул в две пивнушки. Снова вернулся на Лепик. Забрел в какой-то дом на улице Толозе; там, во дворе, мастерская, в ней живет старушенция, бывшая певичка из кафешантана.

— Наркоманка?

— Да. Жакен поговорил с ней после ухода Филиппа. Она еще хуже графини. Пьяница. Расхохоталась и стала уверять, что, мол, не смогла дать ему то, чего он искал.

— Только этого не хватало! Где он сейчас?

— Ест яйца вкрутую в баре на улице Толозе. Дождь льет как из ведра. Все нормально.

— Возможно, он отправится на площадь Тертр.

— Недавно мы подошли туда, но он вдруг повернул назад. Надеюсь, все-таки решится. У меня ноги окоченели.

Роза с новенькой убирали со стола. Фред сходил за бутылкой коньяка и, пока подавали кофе, наполнил две рюмки.

— Пора переодеваться, — сказал он. — Я вас не гоню. Будьте как дома. Ваше здоровье.

— Вам не приходила мысль, что Кузнечик знает Оскара?

— Ну и дела! Только что подумал об этом.

— Днем он всегда на скачках, не так ли?

— И вполне вероятно, что человек вроде Оскара, которому нечего делать, проводит время там же. Вы это хотите сказать?

Фред допил коньяк, вытер губы, взглянул на томившуюся от скуки девицу и подмигнул Мегрэ.

— Пойду, — сказал он. — Поднимись-ка наверх, малышка, я поговорю с тобой о номере. Он снова подмигнул и тихо добавил:

— Надо проводить время с удовольствием, правда? В зале остался один Мегрэ.

— Шеф, он поднялся на площадь Тертр и чуть не столкнулся с инспектором Лоньоном — тот едва успел отскочить.

— Ты уверен, что он его не видел?

— Уверен. Он подошел к «Франсису», посмотрел через витрину. Там сейчас почти никого нет, так, несколько завсегдатаев с мрачными лицами. В кафе не заходил. Потом направился по улице Мон-Сени, спустился по лестнице. На площади Константен-Пекёр задержался у другого кафе. В зале, посредине, огромная плита, на полу опилки, столики мраморные, а хозяин играет в карты с посетителями из ближайших домов.

Появилась новенькая. Чуть смущенная, не зная, куда приткнуться, она подсела к Мегрэ. Видимо, чтобы не оставлять его одного. На ней было черное шелковое платье, принадлежавшее Арлетте.

— Как тебя зовут?

— Женевьева, а здесь Долли. Завтра меня будут фотографировать в этом платье.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать три. Вы видели Арлетту на сцене? Говорят, она была бесподобна. А я вот не совсем ловкая, да? Снова позвонил Лапуэнт, голос раздраженный.

— Ходит по кругу, словно лошадь в цирке, а мы за ним. Дождь проливной. Опять площадь Клиши, площадь Бланш, те же самые пивнушки. Наркотиков у него нет, и он стал выпивать; здесь стаканчик, там стаканчик. Никак не найдет то, что ищет; идет все медленнее, прижимаясь к домам.

— Он ничего не подозревает?

— Нет. Жанвье переговорил с Лоньоном. Он узнал о «Франсисе», когда ходил по тем адресам, где был Филипп прошлой ночью. Ему прямо сказали, что Филипп появляется в баре время от времени и, вероятно, кто-то дает ему наркотики.

— Кузнечик там?

— Нет. Ушел несколько минут назад. Филипп спускается по лестнице на улице Мон-Сени, наверняка пойдет к площади Константен-Пекёр, в кафе.

Пришли Таня с Кузнечиком. Рекламные огни «Пикреттс» еще не зажигал, но все привыкли приходить рано, чувствуя себя здесь как дома. Прежде чем идти наверх переодеваться, в зал заглянула Роза с кухонным полотенцем в руке.

— А, вот ты где! — обратилась она к новенькой. Затем, осмотрев ее с головы до ног, добавила:

— В следующий раз не надевай платье так рано — затаскаешь.

И бросила Мегрэ:

— Наливайте, господин комиссар. Бутылка на столе.

Таня, казалось, была не в настроении. Изучающе взглянув на новенькую, она слегка пожала плечами.

— Подвинься-ка.

Потом она долго смотрела на Мегрэ.

— Вы нашли его?

— Надеюсь, к ночи найдем.

— А вы не думаете, что он может пойти на крайности?

Она тоже что-то знала. Получалось, каждый что-то знал. У него еще вчера сложилось такое впечатление. Теперь Таню мучил вопрос: не лучше ли все рассказать?

— Ты когда-нибудь видела его с Арлеттой?

— Я не знаю, ни кто он, ни какой он из себя.

— Но ты знаешь, что он существует?

— Догадываюсь.

— Что ты еще знаешь?

— Где его искать.

Она считала этот разговор унизительным для себя, поэтому говорила с недовольным видом, словно нехотя.

— Моя портниха живет на улице Коленкура, напротив площади Константен-Пекёр. Обычно я хожу к ней около пяти, поскольку днем отсыпаюсь. Я дважды видела, как Арлетта выходит на углу из автобуса, а потом пересекает площадь.

— В какую сторону она шла?

— К лестнице.

— Тебе не приходила мысль пойти за ней?

— С какой стати?

Таня лгала. Она была любопытна. Неужели, дойдя до лестницы, она никого больше не видела?

— Это все, что ты знаешь?

— Все. Вероятно, он живет там.

Мегрэ налил себе коньяка и, когда снова зазвонил телефон, подниматься не спешил.

— Та же песня, шеф.

— Кафе на площади Константен-Пекёр?

— Да. Останавливается он теперь лишь в двух пивнушках на площади Бланш да перед «Франсисом».

— Лоньон на своем посту?

— Да. Я только что видел его, проходя мимо

— Попроси его от моего имени сходить на площадь Константен-Пекёр и поговорить с хозяином. Желательно, конечно, не на глазах у посетителей. Надо выяснить, знает ли тот Оскара Бонвуазена. Если нет, пусть Лоньон даст приметы. Может быть, его знают под другим именем.

— Сейчас?

— Да, пока Филипп прогуливается. И скажи Лоньону, чтобы он мне потом позвонил.

Когда он вернулся в зал, Кузнечик в баре наливал себе стаканчик.

— Вы еще не взяли его?

— Как ты вышел на «Франсиса»?

— Через гомиков. Они все знают друг друга. Сначала мне назвали бар на улице Коленкура, куда Филипп частенько заглядывает, а потом «У Франсиса», где он бывает ночью.

— Там знают Оскара?

— Да.

— Бонвуазена?

— Фамилия его неизвестна. Сказали, что это кто-то из квартала. Он заходит изредка выпить стаканчик белого перед сном.

— И встречается с Филиппом?

— Там разве поймешь, кто с кем встречается — все разговаривают друг с другом. Вы не будете отрицать, что я вам помог?

— Его не видели в баре сегодня?

— Ни сегодня, ни вчера.

— Где он живет, не сказали?

— Где-то в квартале.

Время тянулось невыносимо медленно, чуть ли не остановилось. Пришел Жан-Жак, аккордеонист, проскочил в туалет почистить грязные ботинки и причесаться.

— Убийца Арлетты все еще разгуливает? Позвонил Лапуэнт.

— Я передал ваш приказ инспектору Лоньону. Он на площади Константен-Пекёр. Филипп только что зашел к «Франсису», заказал стаканчик. Нет никого, похожего на Оскара. Лоньон позвонит сам. Я сказал ему, где вы. Я правильно сделал?

Голос Лапуэнта был далеко не тот, что в начале вечера. Звонил он из баров и уже в который раз, чтобы согреться, разумеется, принимал стаканчик.

Спустился Фред. В смокинге, в накрахмаленной рубашке с фальшивым бриллиантом, гладко выбритый, розовый, он был великолепен.

— Иди-ка и ты одевайся, — сказал он Тане. Фред зажег свет, поправил в баре бутылки. Пришел г-н Дюпо, второй музыкант, когда наконец-то позвонил Лоньон.

— Ты откуда?

— Из «Маньера» на улице Коленкура. Я был на площади Константен-Пекёр. У меня есть адрес. Лоньон был крайне возбужден.

— Тебе дали его без затруднений?

— Хозяин ничего не понял. Я ни словом не обмолвился о полиции. Сказал, что приехал из провинции и разыскиваю приятеля.

— Его знают по имени?

— Называют господин Оскар.

— Где он живет?

— Возле лестницы, справа, в маленьком домике в глубине сада. Дом окружен стеной и с улицы не виден.

— Он не был сегодня на площади Константен-Пекёр?

— Нет. Его ждали играть в карты — обычно он не опаздывает. Пришлось хозяину сесть вместо него.

— Он им не говорил, чем занимается?

— Нет. Он вообще много не разговаривает. Его принимают за состоятельного рантье. Здорово играет в белот. По утрам, около одиннадцати, отправляясь за покупками, нередко заходит, чтобы пропустить стаканчик белого.

— Он что, сам закупает провизию? У него нет прислуги?

— Ни прислуги, ни уборщицы. Его считают чудаковатым.

— Жди меня у лестницы.

В то время как музыканты, настраивая инструменты, брали первые аккорды, Мегрэ допил коньяк и направился в гардероб за своим тяжелым, еще мокрым пальто.

— Порядок? — спросил Фред из-за стойки.

— Будет порядок.

— Потом зайдете распить бутылочку?

Кузнечик, свистнув, подозвал такси. Уже закрывая дверцу, он тихо бросил:

— Если это тот тип, о котором я слышал будьте осторожнее. Он легко не дастся.

Стекла заливало дождем. Сквозь частые струи с трудом различались огни города, где в сопровождении эскорта полицейских шлепал по грязи Филипп.

Мегрэ пешком пересек площадь Константен-Пекёр, нашел Лоньона, прижимавшегося к стене.

— Я отыскал дом.

— Свет горит?

— Я заглянул через стену — ничего не видно. Гомик, вероятно, не знает адреса. Что будем делать?

— В доме нет другого выхода?

— Нет. Дверь только одна.

— Пойдем. Оружие при тебе?

Лоньон похлопал себя по карману. Стена была облупившаяся, вроде деревенской, над которой нависали ветви деревьев. Лоньон занялся замком и возился с ним несколько минут. Комиссар наблюдал за улицей.

Войдя внутрь, они увидели маленький, похожий на церковный садик и в глубине двухэтажный дом, какие еще встречаются на Монмартре. Свет был погашен.

— Открой дверь и возвращайся. Несмотря на уроки специалистов, Мегрэ и впрямь не был силен в замках.

— Жди меня на улице, а когда подойдут остальные, предупреди Лапуэнта и Жанвье, что я здесь. Пусть продолжают наблюдение за Филиппом.

В доме стояла тишина, не чувствовалось никаких признаков жизни. Комиссар достал револьвер. Было жарко и пахло деревней: видимо, Бонвуазен топил дровами. Дом казался сырым. Мегрэ долго не решался зажечь свет, но потом, пожав плечами, все-таки повернул выключатель, который обнаружил справа от себя.

Вопреки ожиданиям, было чисто, ничего тягостного или сомнительного, свойственного жилищу холостяков. В коридоре горел цветной фонарь. Открыв дверь с правой стороны, Мегрэ оказался в гостиной, обставленной мебелью, которая предлагается в магазинах на бульваре Барбес: дурного вкуса, но дорогая, из массивного дерева. Следующая комната — столовая в провинциальном стиле, из тех же магазинов, с пластмассовыми фруктами на серебряном подносе.

Нигде ни пылинки. Войдя на кухню, комиссар отметил, что и она в идеальном порядке. В плите еще теплился огонь, вода в чайнике не остыла. Он заглянул в шкафчики, нашел хлеб, мясо, яйца, в кладовке за кухней — морковь, репу, цветную капусту. В доме, вероятно, не было подвала, поскольку здесь же стоял и бочонок вина с перевернутым на затычке стаканом, словно пользовались им постоянно.

Была и еще одна комната на первом этаже, на другой стороне коридора, напротив гостиной. Просторная спальня с кроватью, покрытой атласным покрывалом. Лампы под шелковым абажуром давали свет, характерный для спальни женщины. Множество зеркал, напоминавших чем-то дома терпимости. Почти столько же зеркал и в смежной ванной.

Кроме продуктов на кухне, вина в бочонке, огня в плите — никаких следов обитания. Нигде ничего не валялось, как бывает и в более ухоженных домах. Ни пепла в пепельницах, ни грязного белья, ни скомканной одежды в шкафах.

Он понял почему, когда поднялся на второй этаж и, не без доли опасения, открыл обе двери — столь впечатляющей была тишина, в которой гулко раздавался стук дождя по крыше.

В доме никого не было.

Комната слева действительно оказалась комнатой Оскара Бонвуазена, где протекала его холостяцкая жизнь. Железная, с толстыми красными одеялами кровать не убрана, простыни несвежие; на ночном столике фрукты — одно яблоко надкушено, мякоть потемнела.

На полу грязные башмаки, несколько пачек из-под сигарет; везде окурки.

Если внизу была настоящая ванная, то здесь, в углу комнаты, лишь раковина с краном да грязные полотенца. На крючке висели брюки.

Напрасно Мегрэ искал документы. В ящиках хранилось все, что угодно, даже патроны к пистолету, но ни писем, ни личных бумаг.

И только спустившись на первый этаж, комиссар нашел в комоде спальни ворох фотографий, пленки, фотоаппарат, лампу-вспышку.

На фотографиях была не одна Арлетта, а по крайней мере еще десятка два женщин, все молодые, стройные, которых Бонвуазен заставлял принимать одни и те же эротические позы. Кое-какие снимки увеличены. Мегрэ снова поднялся наверх и обнаружил темную каморку с красной электрической лампочкой над бачками, множество пузырьков, порошки.

Спускаясь, комиссар услышал на улице шаги. Он прижался к стене, направил на дверь револьвер.

— Это я, шеф.

Жанвье, мокрый насквозь, в помятой от дождя шляпе.

— Что-нибудь нашли?

— Где Филипп?

— Ходит по кругу. Не пойму, как он еще держится на ногах. Напротив «Мулен-Руж» повздорил с цветочницей, у которой клянчил наркотики. Это она мне рассказала. Цветочница знает его в лицо. Он все допытывался, где бы их достать. Потом из телефонной кабины позвонил доктору Блоку. Сказал, что уже на пределе, чем-то угрожал. Если так будет продолжаться, ломка начнется у него прямо на улице. Жанвье осмотрел пустой дом — везде горел свет.

— Вам не кажется, что птичка улетела? От него пахло спиртным, на лице — ухмылка, которую Мегрэ хорошо знал.

— Может, сообщить на вокзалы?

— Судя по плите, из дома он ушел три-четыре часа назад. Иначе говоря, если он собирается удрать, то уже давно в поезде — выбор у него богатый.

— Еще не поздно предупредить пограничников.

Мегрэ, как ни странно, вовсе не хотел запускать тяжелую полицейскую машину. Ему казалось — конечно, это была лишь интуиция, — что дальше Монмартра, где до сих пор разворачивались события, дело не пойдет.

— Полагаете, он караулит Филиппа? Комиссар пожал плечами. Он не знал. Мегрэ вышел из дома, разыскал прятавшегося от дождя Лоньона.

— Потуши свет и продолжай наблюдение.

— Думаете, он вернется? Ничего он не думал.

— Скажи-ка, Лоньон, по каким адресам ходил Филипп прошлой ночью?

Инспектор достал записную книжку. С тех пор, как его отпустили, парень побывал всюду, но безуспешно.

— Ты уверен, что ничего не забыл?

Лоньон обиделся.

— Я вам все сказал. Остался лишь один адрес, его собственный — бульвар Рошешуар.

Мегрэ промолчал, с довольным видом разжег трубку.

— Хорошо. Останься на всякий случай здесь. А ты, Жанвье, пойдешь со мной.

— Вы что-то придумали?

— Кажется, я знаю, где его искать.

Сунув руки в карманы и подняв воротники пальто, они отправились пешком — в такси не было необходимости.

На площади Бланш, еще издали, они увидели Филиппа, выходившего из одной уже известной им пивнушки, и на расстоянии от него — Лапуэнта в кепи, который едва заметно подал знак.

Поблизости, все время окружая парня, находились и остальные.

— Ты тоже пойдешь с нами.

Им надо было пройти по безлюдному бульвару около пятисот метров. Ночные заведения со светящимися под дождем вывесками вряд ли могли рассчитывать в такую погоду на солидную выручку, и разряженные швейцары, готовые в любой момент развернуть свои большие красные зонты, прятались в укрытии.

— Куда мы?

— К Филиппу.

Разве не у себя дома были убиты графиня и Арлетта, которую убийца поджидал в ее квартире на Нотр-Дам-де-Лоретт.

Они подошли к старому зданию. Над опущенными жалюзи — вывеска рамочного мастера, справа от двери — вход в книжный магазин. Позвонили. В плохо освещенном подъезде Мегрэ знаком приказал не шуметь. Проходя мимо привратницкой, он неразборчиво буркнул какое-то имя, и все трое стали подниматься по лестнице.

Из-под двери на втором этаже пробивался свет, лежал мокрый коврик. Потом, до седьмого, сплошная темнота.

— Можно я войду первым, шеф? — прошептал Лапуэнт, пытаясь проскользнуть между стеной и комиссаром.

Мегрэ решительно отстранил его. Он знал от Лоньона, что комната служанки, которую занимал Филипп, — третья слева на последнем этаже. Он зажег карманный фонарь — узкий коридор с пожелтевшими стенами был пуст. Мегрэ включил свет. Затем, с каждой стороны от третьей двери, поставил человека. Держа в одной руке револьвер, другой он взялся за ручку и повернул ее. Дверь подалась.

Он толкнул ее ногой, замер, прислушиваясь. Как и в доме, который он покинул совсем недавно, Мегрэ слышал только дробь дождя по крыше да шум стекающей по трубам воды. И ему показалось, что он слышит стук сердец спутников, а может быть, и стук своего сердца.

Протянув руку, он нащупал возле двери выключатель.

В комнате никого не было. Не было и шкафа, где можно спрятаться. Комната Бонвуазена представлялась дворцом по сравнению с этой. Кровать без простыней. Ночной горшок с испражнениями. Грязное белье на полу.

Напрасно Лапуэнт заглядывал под кровать — ни одной живой души. В комнате сильно воняло.

Внезапно Мегрэ почувствовал за спиной какое-то движение. К удивлению обоих инспекторов, он отскочил назад и, развернувшись, навалился плечом на дверь напротив.

Она распахнулась — не была заперта. За дверью, наблюдая за ними, кто-то стоял. И вот это еле уловимое движение открывающейся двери распознал Мегрэ.

По инерции он пролетел вперед в комнату, чуть не упал и едва не столкнулся с мужчиной почти такой же, как и он, комплекции.

В комнате было темно. К счастью, Жанвье догадался включить свет.

— Осторожно, шеф.

Однако Мегрэ уже получил удар головой в грудь. Он покачнулся, но устоял, уцепился за что-то рухнувшее на пол — ночной столик с фаянсовой безделушкой, которая разбилась.

Держа револьвер за ствол, комиссар пытался ударить рукояткой. Он никогда не видел пресловутого Оскара, но сразу узнал — таким его обрисовали, таким он его себе и представлял. Бонвуазен снова пригнулся и бросился на инспекторов, преграждавших ему путь.

Лапуэнт машинально схватил его за куртку, а Жанвье применил прием.

Вряд ли они видели друг друга. На кровати лежал человек, но на это никто не обращал внимания.

Жанвье был отброшен. Лапуэнт остался с курткой в руках, а нападавший устремился в коридор, когда раздался выстрел. Сразу и не поняли, кто стрелял. Оказалось, Лапуэнт, который теперь, не решаясь взглянуть на мужчину, в оцепенении уставился на свой револьвер.

Бонвуазен, наклонясь вперед, сделал еще несколько шагов и упал в коридоре.

— Осторожно, Жанвье.

Бонвуазен был вооружен пистолетом. Ствол дрогнул, пальцы медленно разжались, и оружие выпало из рук.

— Я убил его, шеф?

Лапуэнт стоял с вытаращенными глазами, губы его дрожали. Он не мог поверить в то, что произошло, и снова с почтительным уважением посмотрел на револьвер.

— Я убил его! — повторил он, не смея оглянуться. Над трупом склонился Жанвье.

— Готов. Прямо в грудь.

Мегрэ показалось, что Лапуэнт теряет сознание. Он положил ему руку на плечо.

— Первый? — мягко спросил комиссар. И, чтобы ободрить, добавил:

— Вспомни, он убил Арлетту.

— Да…

Детское выражение на лице Лапуэнта, который не знал, смеяться ему или плакать, вызывало сочувствие.

На лестнице послышались осторожные шаги. Голос спросил:

— Раненых нет?

— Не пускай сюда никого, — приказал Мегрэ инспектору Жанвье.

Настал черед и того, кто лежал на кровати. Это оказалась девчушка лет шестнадцати-семнадцати, прислуга в книжном магазинчике. Она была жива. Голова обмотана полотенцем, чтобы не кричала. Руки связаны за спиной, сорочка задрана.

— Пойди позвони в уголовную полицию, — распорядился Мегрэ, обращаясь к Лапуэнту. — Если забегаловка еще открыта, выпей стаканчик.

— Вы думаете?..

— Это приказ.

Девчушка заговорила не сразу. Около десяти вечера она вернулась из кино. Не успела она войти и зажечь свет, как на нее накинулся неизвестный мужчина, поджидавший в темноте. Мужчина завязал ей рот полотенцем, стянул руки и бросил на кровать.

Он не торопился приступать к делу. Долго прислушивался, несколько раз открывал дверь в коридор.

Он пришел к Филиппу, но что-то его насторожило, и в комнате парня мужчина оставаться не рискнул. Без сомнения, он там побывал, прежде чем проникнуть к прислуге, поэтому и дверь была не заперта.

— Ну а потом?

— Он раздел меня, и поскольку руки у меня были связаны, разорвал одежду.

— Он тебя изнасиловал?

Она, кивнув, заплакала. Подбирая с пола куски светлой ткани, девушка посетовала:

— Платье испорчено…

Она не понимала, что легко отделалась. Бонвуазен, конечно, не оставил бы ее в живых. Она видела его, как видел его и Филипп. И если Оскар не расправился с ней раньше, то лишь потому, что рассчитывал позабавиться, дожидаясь молодого человека.

В три часа ночи труп Оскара Бонвуазена лежал в металлическом ящике в Институте судебной медицины рядом с телами Арлетты и графини.

Филипп, повздорив с одним из посетителей кафе «У Франсиса», куда решился зайти, был доставлен сержантом в полицейский участок. Торранс отправился спать. Инспектора, ходившие по кругу от площади Бланш до площади Тертр и далее до Константен-Пекёр, тоже разошлись по домам.

Выйдя из уголовной полиции с Лапуэнтом и Жанвье, Мегрэ в нерешительности остановился и предложил:

— Не распить ли бутылочку?

— Где?

— В «Пикреттс».

— Без меня, — отказался Жанвье. — Жена и так заждалась, да и малыш встает рано.

Лапуэнт молчал, но в конце концов сел в такси вслед за комиссаром.

На улицу Пигаль они приехали в тот момент, когда новенькая исполняла свой номер. Едва они переступили порог, к ним подошел Фред.

— Порядок?

Мегрэ, кивнув, подтвердил, и несколько минут спустя на их столик — словно случайно столик номер шесть — поставили ведерко с шампанским. Черное платье медленно скользило по молочному телу девицы, которая робко смотрела на них, не решаясь обнажить живот. Наконец, раздевшись догола, она, как и накануне вечером, прикрылась обеими руками.

Но потом — уж не подстроил ли это Фред? — когда прожектор должен был погаснуть, а зал погрузиться в темноту, произошло непредвиденное: прожектор продолжал гореть. Бедняжка растерялась и лишь после длительной паузы решилась убежать в кухню, показав белый круглый зад.

Немногочисленные посетители покатились со смеху. Мегрэ подумал, что Лапуэнт тоже смеется, но когда взглянул на инспектора, тот плакал горячими слезами.

— Простите, шеф, — пробормотал он. — Я не должен был… Глупо, знаю… Но я… Я любил ее, поверьте!

Утром, проснувшись, Лапуэнт чуть не сгорел со стыда: он не помнил, как добрался домой.

Его сестра с веселым видом — следствие наставлений Мегрэ — бросила ему, открывая шторы:

— Ну и ну! Значит, теперь комиссар укладывает тебя в постель.

Этой ночью Лапуэнт похоронил свою первую любовь. И впервые в жизни убил человека. Что же до Лоньона, его забыли снять с поста и он все еще дрожал от холода у лестницы на площади Константен-Пекёр.

1

Курорт в департаменте Пюи-де-Дом.

2

Имеется в виду город Канн в департаменте Приморские Альпы.

3

Во Франции розничной торговлей углем занимаются обычно выходцы из Оверни.