- А вы? О вашем романе знают?
      - Нет. Со мной дело обстоит иначе. Не исключено, что во время поездок в Париж или Бордо отец позволяет себе поразвлечься.
      Он прошептал для самого себя:
      - Бедный отец!
      Мегрэ удивленно взглянул на него.
      - Вы его любите?
      Ален стыдливо признался:
      - Во всяком случае мне его жалко.
      - И так было всегда?
      - Еще хуже. Сейчас мать и тетка слегка успокоились.
      - В чем они его упрекают?
      - В том, что он простолюдин, сын скототорговца, пьянствовавшего в деревенских кабаках. Курсоны так и не смогли простить ему, что стали в нем нуждаться, понимаете? А во времена старого Курсона ситуация была ещё тяжелее, ибо был более несносным и грубым, чем его дочери и сын Робер. И до самой кончины отца все Курсоны будут относиться к нему оскорбительно за то, что живут исключительно его щедротами.
      - А как обращаются с вами?
      - Как с Верну. И моя жена, дочь виконта де Кадёй, выступает с ними в союзе.
      - Сегодня вечером вы намеревались мне сообщить именно об этом?
      - Не знаю.
      - Может, хотели поговорить об отце?
      - Мне желательно было узнать ваше мнение о нем.
      - А не были ли главным образом озабочены тем, чтобы выяснить, не разузнал ли я о существовании Луизы Сабати?
      - Кстати, а как вы вышли на нее?
      - Через анонимку.
      - Следователь знает? А полиция?
      - Их это не колышет.
      - Но они займутся этим?
      - Нет, если достаточно быстро выявят убийцу. Письмо-наводка у меня в кармане. О встрече с Луизой я Шабо не сообщал.
      - Почему?
      - Ибо не считаю, что на нынешнем этапе расследования эти факты представляют интерес.
      - Она тут не при чем.
      - Послушайте, месье Верну...
      - Да.
      - Сколько вам лет?
      - Тридцать шесть.
      - Когда закончили учебу?
      - В двадцать пять я ушел с медицинского факультета, после чего проработал ещё пару годков интерном в больнице Святой Анны.
      - Вы никогда не пытались жить самостоятельно?
      Вопрос комиссара его заметно обескуражил.
      - Не хотите отвечать?
      - Нечего сказать. Вы все равно не поймете.
      - Не хватает духа?
      - Так и знал, что вы расцените это подобным образом.
      - Ну не вернулись же вы в Фонтенэ-ле-Конт ради защиты отца?
      - Видите ли, все проще и одновременно сложнее. Просто однажды я приехал сюда на несколько недель, чтобы отдохнуть.
      - И застряли?
      - Да.
      - Слабоволие?
      - Если хотите. Хотя было бы неточно объяснить происшедшее только этим.
      - У вас сложилось впечатление, что поступить иначе было невозможно?
      Ален предпочел тему.
      - Как поживает Луиза?
      - Думаю, как всегда.
      - Не обеспокоена?
      - А вы давно с ней не виделись?
      - Уже два дня. Вчера вечером я ведь направлялся не к другу, а к ней. А после случившегося уже не решился продолжать путь. Сегодня тоже. Этим вечером обстановка ещё более ухудшилась с появлением патрулей. Теперь понимаете, почему уже после первого убийства общественное мнение обрушилось на нас?
      - Я частенько отмечал подобный феномен.
      - Но почему они набросились на нашу семью?
      - Кого, по-вашему, они подозревают? Вашего отца или вас?
      - Им безразлично, лишь бы это был кто-то из нас. В равной мере их устроила бы и моя мать, как, впрочем, и тетка.
      Они вынуждено прервали беседу, так как послышались шаги. То были два человека с повязками на рукавах, в руках - дубинки; проходя мимо, они внимательно их осмотрели. Один даже направил в их сторону луч карманного фонарика и, удаляясь, громко пояснил своему спутнику:
      - Это Мегрэ.
      - Второй - сын Верну.
      - Ага, я узнал его.
      Комиссар посоветовал своему собеседнику:
      - Вам лучше вернуться домой.
      - Согласен.
      - И не вступать с ними в полемику.
      - Благодарю вас.
      - За что?
      - Ни за что.
      Он не протянул руки на прощание. И удалился в направлении моста со сдвинутой набекрень шляпой, наклонившись по ходу вперед; патруль тут же остановился и молча наблюдал за Верну.
      Мегрэ передернул плечами, вошел в гостиницу и стал дожидаться, пока ему дадут ключ. Выяснилось, что на его имя поступили ещё два письма, но бумага и почерк на сей раз были другими, чем ранее.
      Глава шестая
      Месса в половине одиннадцатого
      По воскресеньям Мегрэ, проснувшись, частенько начинал тянуть время, отдаваясь грезам. Этой потаенной от всех игре он предавался ещё в раннем детстве. Случалось такое с ним и гораздо позже, когда он лежал в постели рядом с женой и старался, чтобы та не заметила его особого состояния расслабленности и неги. Порой она, уже принося чашку кофе, ошибалась:
      - О чем это ты размечтался?
      - А что?
      - Да вид у тебя такой, словно ты очутился на седьмом небе.
      Вот и сегодня, в Фонтенэ, очнувшись ото сна, он не стал открывать глаза, почувствовав, как солнечный луч упорно пробивается сквозь его сомкнутые веки. И он не только ощущал его физически. Казалось, он воочию видит это копьецо света, покалывавшего через тонкую кожу и, наверное, из-за кровеносных сосудиков, её пронизывавших, в мозгу Мегрэ возникал образ солнца, иного, чем в жизни, куда более багрового, жизнеутверждающего и торжествующего, как на картинах художников.
      И с помощью этого необычного светила он мог сотворить себе личный, особый мир с брызжущими во все стороны искрами, разбушевавшимися вулканами и низвергавшимся каскадами плавящегося золота. Для этого достаточно было лишь слегка пошевелить ресницами, используя их как сетку, - совсем как в калейдоскопе.
      Мегрэ слышал, как на верхнем карнизе окна его номера ворковали голуби, затем уловил малиновый колокольный звон, доносившийся сразу из двух разных мест, и он вообразил себе шпили колоколен, устремленные в небо, должно быть, расцвеченное сегодня ровной синевой.
      Он продолжал игр в свой воображаемый мир, вслушиваясь в уличные звуки, и именно в этот момент по характеру эха, которым отдавались эти шаги, по какому-то особенному оттенку тишины он окончательно убеждался, что наступило воскресенье.
      Он долго нежился и не спешил протянут руку, дабы узнать сколько времени на лежавших на ночном столике часах. Они показывали девять тридцать. В это время в Париже, на бульваре Ришар-Ленуар, если только и туда тоже добралась весна, мадам Мегрэ, распахнула окна и, как была в пеньюаре и ночных шлепанцах, начала прибираться в квартире, пока на медленном огне томилось рагу.
      Он пообещал самому себе, что обязательно позвонит ей сегодня, но сделать это из номера было невозможно, только снизу - из телефонной будки, иначе говоря, несколько позднее.
      Он нажал на грушу, служившую сигналом вызова персонала. Тут же появилась горничная, гораздо более опрятная, чем вчера, да и в более радостном настроении.
      - Что подать на завтрак?
      - Ничего. Хотелось бы кофе и побольше.
      - Она так же забавно, как и накануне, посмотрела на него.
      - Налить воду в ванную?
      - Только после кофе.
      Он разжег трубку, приоткрыл окно. Хлынувший снаружи воздух пахнул прохладой, вынудившей его надеть домашний халат, но в этот поток уже вплетались струйки весеннего тепла. Фасады домов и мостовые подсохли. Улица выглядела пустынной, лишь изредка неспешно проходила какая-нибудь сельского обличья женщина с букетиком фиолетовой сирени в руке.
      По-видимому темп жизни в гостинице в связи с выходным днем замедлился, поскольку ждать кофе пришлось долго. Тем временем на глаза попались два письма, переданные ему вчера ночным портье - он их оставил на прикроватной тумбочке. Одно было подписано. Почерк ясный, разборчивый, как на гравюре, исполнено вроде бы тушью.
      "Сказали ли вам, что вдова Жибон - акушерка, принимавшая у мадам Верну роды её сына Алена? Возможно, эти сведения окажутся полезным для вас.
      С приветом
      Ансельм Ремушан".
      Второе послание оказалось анонимным и было написано на бумаге отличного качества с оторванной верхней частью - судя по всему, там было обозначение фирменного бланка. И выполнено карандашом.
      "Почему бы не опросить слуг? Они знают, чем кто-либо еще."
      Когда вчера вечером он пробежал эти две строчки, прежде чем лечь отдыхать, Мегрэ интуитивно почувствовал, что их написал тот самый дворецкий, который, не проронив ни слова, открыл им вечером дверь особняка на улице Рабле, а на выходе подавал ему пальто. Брюнет, с чистой здоровой кожей, в возрасте от сорока до пятидесяти лет. У комиссара сложилось впечатление, что он - сын фермера, не захотевший колупаться в земле и питавший такую же ненависть и в отношении тех крестьян, из среды которых вышел.
      Видимо, будет нетрудно получить образец его почерка. А быть может, такую бумагу использовали и в самом доме Верну?
      Все это требовалось проверить. В Париже сие не составило бы никакого труда. Ну а здесь, в конечном счете, это его просто не касалось.
      Когда, наконец, появилась горничная с кофе, он обратился к ней:
      - Вы живете в Фонтенэ?
      - Родилась на улице Лож.
      - Вам знаком некий Ремушан?
      - Сапожник-то?
      - Его имя Ансельм.
      - Ну конечно, он живет двумя домами дальше моей матери, а на носу у него бородавка величиной с голубиное яйцо.
      - Что он за человек?
      - Вдовец, уж и не знаю с какого времени. Сколько помню, всегда им был. Когда мимо него проходит молодушка, он, чтобы напустить на них страху, начинает над ними весьма странно подшучивать.
      Горничная с удивлением посмотрела на комиссара.
      - И вы курите трубку до того, как выпьете кофе?
      - Можете подготовить мне ванну.
      Для омовения пришлось пройти в глубину коридора, и Мегрэ пробыл в теплой воде довольно долго, о чем-то задумавшись. Не раз при этом, находясь в полузабытьи, он открывал рот, чтобы что-то сказать своей жене, которая, как это обычно происходило дома, пока он принимал водную процедуру, убиралась в соседней комнате, расхаживая туда-сюда.
      Вниз Мегрэ спустился уже в пятнадцать минут одиннадцатого. За стойкой возвышался хозяин, одетый как повар.
      - Вам дважды звонил следователь.
      - Когда?
      - Первый раз чуть позже девяти, а вторично - всего несколько минут тому назад. Я сказал ему, что вы вот-вот подойдете.
      - Могу ли я позвонить в Париж?
      - В воскресенье долго ждать, скорее всего, не придется.
      Назвав номер, комиссар вышел на порог отеля подышать свежим воздухом. Сегодня зевак, жаждавших потаращить на него глаза, не было. Где-то, не очень далеко от гостиницы, голосил петух, было слышно, как журчала вода в речушке Вандея. И когда пожилая женщина в фиолетового цвета шляпке проходила мимо него, он отчетливо учуял запах ладана.
      Да, сегодня действительно было воскресенье.
      - Алло? Это ты?
      - Все ещё в Фонтенэ? Звонишь от Шабо? Как поживает его мамаша?
      Но вместо того, чтобы ответить на поставленные супругой вопросы, Мегрэ поспешил обрушить на неё свои.
      - Какая погода сейчас в Париже?
      - Со вчерашнего полудня весна.
      - Так уже прямо и с полудня?
      - Ага. Началось сразу после обеда.
      Надо же, потеряно целых полдня солнца и света!
      - А у тебя как там?
      - Сегодня отлично.
      - Не простудился?
      - Все в порядке.
      - Завтра утром вернешься?
      - Надеюсь.
      - Значит, не уверен? А я-то думала...
      - Может, задержусь на несколько часов.
      - Что так?
      - Работенка подвернулась.
      - Ты же обещал...
      Да, клялся, что он обязательно отдохнет! Но разве он тут не расслабился, не оттаял?
      Все, говорить больше было не о чем. Они ещё обменялись несколькими фразами - теми, что обычно припасались для таких вот телефонных разговоров.
      После этого Мегрэ позвонил Шабо домой. Роза ответила, что хозяин ушел на работу ещё в восемь утра. Тогда он соединился с Дворцом правосудия.
      - Что-нибудь новенькое?
      - Есть такое дело. Нашли орудие убийства. По этой причине я и звонил тебе. Мне сказали. что ты ещё спишь. Можешь сейчас подойти сюда?
      - Буду через несколько минут.
      - Двери учреждения сегодня закрыты. Так что буду посматривать в окно, чтобы открыть, как только замечу тебя.
      - Что-то не так?
      Шабо на том конце провода, судя по голосу и интонации, был сильно расстроен.
      - Все рассажу, как только появишься.
      Мегрэ, тем не менее, не спешил. Ему хотелось вволю насладиться этим воскресеньем, и вскоре комиссар уже неспешно вышагивал по улице Республики, пройдя мимо кафе "У почты", хозяин которого поспешил с учетом прекрасной погоды, выставить на террасу стулья с круглыми желтыми столами на одной ножке.
      Через два дома от него у открытой двери кондитерской Мегрэ невольно ещё более замедлил шаг, вдыхая доносившийся оттуда запах сладостей.
      Вовсю звонили колокола. Улица несколько оживилась примерно на уровне дома Жюльена Шабо, как раз напротив него. Люди начали толпой выходить из Собора Богоматери по окончании мессы, которую отслужили в половине одиннадцатого. Комиссару мнилось, что сегодня люди если себя несколько иначе, нежели в прежние подобные воскресные дни. Лишь немногие верующие сразу же направлялись по домам.
      На площади образовалось несколько групп, которые отнюдь не дискутировали, как бывало, с оживлением, говорили вполголоса и зачастую просто молча созерцали выходивших из собора прихожан. Задерживались даже женщины, державшие в затянутых перчатками руках свои молитвенники с золотыми обрезами, и почти все жительницы Фонтенэ и окрестностей надели весенние шляпки светлых цветов.
      Перед папертью стоял блестящий, длинный черный автомобиле, у дверцы которого в строгой темной униформе держался водитель, в котором Мегрэ признал дворецкого Верну.
      Неужели это семейство, чей родовой дом находился всего в четырехстах метрах отсюда, имели обыкновение приезжать на большую мессу на машине? Вполне вероятно. Чего доброго, это входило в кодекс их традиций. Но нельзя было исключать и того, что сегодня они приехали на авто специально, дабы избежать контактов на улице с любопытствующим людом.
      А вот и они, во время помянутые, выходят из церкви, седовласый Юбер Верну на голову возвышался над всеми остальными. Он шел степенно, держа в руках шляпу. Когда оказался наверху ступенек, Мегрэ признал в сопровождавших его по бокам лицах жену Верну, его свояченицу и невестку.
      Толпа мгновенно и как-то незаметно раздвинулась перед ними. Нельзя было сказать, что они шли между шпалерами в собственном смысле этого слова, но все же вокруг семейства Верну образовалась некая пустота, и все взоры были устремлены именно на них.
      Шофер приоткрыл дверцу. Сначала уселись женщины. Затем на переднем сидении устроился Юбер Верну, и лимузин заскользил в направлении площади Вьет.
      Брось кто-то из толпы в этот момент слово, сделай жест или просто вскрикни и, может статься, народный гнев немедленно бы прорвался наружу. Происходи это в ином, нежели близ собора, месте, шансы, что такое могло случиться, были бы высокими. Лица собравшихся горожан ожесточились, и если в небесах развеялись все облака, то тут, на земле, воздух был перенасыщен беспокойством и тревогой.
      Некоторые из толпы робко поприветствовали комиссара. Доверяли ли они ещё ему? Во всяком случае внимательно проследили, ка кон в свою очередь поднялся по улице - с неизменной трубкой в зубах и округлившимися плечами.
      Обогнув площадь Вьет, Мегрэ втянулся в улицу Рабле. Напротив дома Верну, на тротуаре, опять стояли два молодых, не достигших двадцати лет, парня. На этот раз они не носили повязок, а в руках не держали дубинок. По всей видимости, этими аксессуарами снабжались только ночные патрули. И тем не менее, оба они находились при исполнении служебных обязанностей, чем несказанно гордились.
      Один из наблюдателей приподнял каскетку, когда Мегрэ проходил мимо поста, второй не шелохнулся.
      На ступенях Дворца правосудия, двери которого были наглухо закрыты, живописно расположились шесть-семь журналистов, в том числе и Ломель, сидевший рядом со своими фотоаппаратами.
      - Думаете, они вам откроют? - набросился он на Мегрэ. - А новость знаете?
      - Что за новость?
      - Говорят, они отыскали орудие убийства. И сейчас проводят там "совещание в верхах".
      Дверь приоткрылась. Шабо сделал знак Мегрэ, приглашая того побыстрее заходить, и как только тот переступил порог, следователь поспешно захлопнул створку, словно боясь насильственного вторжения репортеров.
      Коридоры были погружены в полумрак, тягостная влага всех последних недель сконцентрировалась внутри этих каменных стен.
      - Я было хотел сначала переговорить с тобой частным образом, но это оказалось невозможным.
      В кабинете следователя орел свет. Там находился и прокурор, откинувшись назад и покачиваясь на стуле, с сигаретой, свисавшей с его губы. Были здесь также комиссар Ферон и инспектор Шабирон; последний не удержался, чтобы не бросить на Мегрэ взгляд - пристальный и одновременно насмешливый.
      На письменном столе, как тотчас же отметил комиссар, лежал отрезок свинцовой трубы длиной порядка двадцати пяти сантиметров и четырех в диаметре.
      - Это и есть оно?
      Все разом кивнули.
      - Никаких отпечатков?
      - Только следы крови и два-три прилипших волоска.
      Окрашенная в темно-зеленый цвет труба, бесспорно, являлась частью оборудования кухни, погреба или гаража. Разрез выделялся отчетливо и, похоже, был сделан профессионалом несколькими месяцами ранее, учитывая, что металл по его краям уже потемнел.
      Не был ли этот обрубок изъят в ходе ремонта раковины, мойки или какого-то схожего с ними устройством? Вполне вероятно.
      Мегрэ уже открывал рот, намереваясь спросить, где обнаружили этот предмет, как заговорил Шабо:
      - Рассказывайте, инспектор.
      Шабирон, только и ждавший сигнала, чтобы выложить все о находке, принял, однако, смиренный вид:
      - Мы, в Пуатье, все ещё придерживаемся добрых старых методов расследования. Поэтому параллельно с опросом всех жителей на улице, который мы проводили вдвоем с приятелем, я шарил по всем закоулкам. В нескольких метрах от того места, где был убит Гобийяр, расположена арка, выходящая во двор, принадлежащий одному из торговцев лошадьми и окруженный стойлами. Сегодня утром я, проявив любопытство, туда наведался. И среди навоза, устилавшего землю, не замедлил найти эту железяку. Все выглядит так, что убийца, заслышав приближавшиеся шаги, выбросил её поверх стены.
      - Кто изучал трубу на предмет отпечатков?
      - Я. С помощью комиссара Ферона. Мы, ясное дело, не эксперты в этой области, но достаточно грамотные профессионалы, чтобы их обнаружить. Нет сомнений в том, что убийца Гобийяра носил перчатки. А что касается волосков, то мы уже посетили морг с целью сравнить их с шевелюрой жертвы.
      И он с удовлетворением выдал заключительную фразу:
      - Один к одному.
      Мегрэ не спешил высказывать какое-либо мнение. Повисла тишина, которую в конечном счете прервал Шабо.
      - Мы тут обсуждали план последующих мероприятий. Эта находка, по крайней мере на первый взгляд, вроде бы подтверждает показания Эмиля Шалю.
      Мегрэ продолжал отмалчиваться.
      - Если бы орудие убийства не нашли на месте преступления, можно было бы утверждать, что доктору было нелегко от него избавиться, прежде чем побежать звонить в кафе "У почты". И как с определенным здравомыслием подчеркивает инспектор...
      Но Шабирон предпочел сам изложить свои соображения по этому поводу:
      - Предположим, что убийца и в самом деле, совершив преступление, удалился ещё до появления Алена Верну, как заявляет доктор. Это было уже третье злодеяние с его стороны. Оба предыдущих раза он уносил смертоносное орудие с собой. И мы не только ничего не нашли на улице Рабле, как и на улице Лож, но, сдается, что все три раза но наносил удары одним и тем же отрезком свинцовой трубы.
      Мегрэ уже понял его мысль, но давал Шабирону возможность выговориться.
      - У этого человека, в третий раз преступившего закон, не было никаких причин перебрасывать через стену свое своеобразное оружие. Никто его не преследовал. Никто не видел. Но если допустить, что убийцей был доктор, то ему было абсолютно необходимо избавиться от столь компрометирующего его предмета прежде, чем...
      - Зачем он предупредил власти?
      - Потому что это обеляло его. Подумал, что никому и в голову не придет подозревать того, кто поднял тревогу.
      Выглядело вполне логично.
      - Еще не все. И вы это прекрасно знаете.
      Последние слова он произнес с известной долей смущения, ибо Мегрэ хотя и не был его непосредственным начальником, все же, тем не менее, входил в разряд месье, на которых вот так, сходу, нападать не принято.
      - Ваша очередь, Ферон.
      Комиссар полиции, также чувствуя себя неудобно, сначала загасил в пепельнице окурок. Помрачневший Шабо избегал смотреть на своего друга. И только прокурор время от времени поглядывал на браслет своих часов как человек, которому предстоят дела более приятного свойства.
      Кашлянув, полицейский комиссар-коротышка повернулся к Мегрэ.
      - Когда вчера мне позвонили и спросили, знаю ли я некую девицу Сабати, то...
      Комиссар Мегрэ мгновенно схватил суть происшедшего и внезапно почувствовал страх. Что-то стеснило в груди, а вкус затяжки из трубки стал неприятен.
      - ...Я, разумеется, подумал, а не имеет ли она какое-то отношение к этому делу. Мысль опять пришла в голову только в середине пополудни. Но тогда я был занят. Чуть не послал к ней кого-нибудь из подчиненных, однако, решил, что лучше, на всякий случай, сделать это самому по пути домой на ужин.
      - И вы посетили ее?
      - Узнал, что вы уже побывали там до меня.
      Ферон опустил голову как человек, которому нелегко дается сформулировать обвинение.
      - Она сама вам об этом сказала?
      - Не сразу. Поначалу вообще отказывалась открыть дверь, в результате чего я был вынужден прибегнуть к крайним средствам.
      - Вы ей угрожали?
      - Я заявил, что если она будет играть в такие игры, то это может ей дорого обойтись. Он впустила меня. Я тут же заметил у неё синяк под глазом. Спросил, кто её избил. Более получаса она молчала, как рыба, и смотрела на меня с презрением. И тогда я решил забрать её с собой и привести в участок, где их легче разговорить.
      На Мегрэ словно навалилась огромная глыба и не только по причине того, что случилось с Луизой Сабати, но и в связи с линией поведения комиссара полиции. Несмотря на показную нерешительность и внешнее смирение, тот в глубине души очень гордился содеянным.
      Чувствовалось, что он бойко и с легким сердцем обрушился на эту простую девушку, абсолютно беззащитную перед ним. Но ведь он сам, судя по всему, вышел из низов. И он с таким остервенением набросился на одну из себе подобных.
      Теперь почти все слова, слетавшие с языка Ферона и произносившиеся им все более и более уверенным тоном, звучали для Мегрэ тягостно.
      - Первое, что я ей выложил, это то, что она официально не имеет никаких средств к существованию, раз нигде не работает уже более восьми месяцев. А поскольку к ней регулярно ходит мужчина, значит, она автоматически попадает в разряд проституток. Она наконец сориентировалась. Испугалась. Но все же долгое время сопротивлялась. Не знаю, как вы с ней обходились, но у меня Сабати в конце концов призналась, что все уже рассказала комиссару Мегрэ.
      - И что это "всё"?
      - Раскололась насчет своей интимной связи с Аленом Верну и поведения последнего, который впадал в приступы слепой ярости, в результате чего нещадно избивал её.
      - Она провела ночь в камере предварительного заключения?
      - Сегодня утром я освободил её. Это пошло Сабати на пользу.
      - Подписала ли она свои показания?
      - Я бы её не отпустил без этого.
      Шабо укоризненно взглянул на своего друга.
      - Я ведь совершенно не в курсе событий, - еле слышно произнес он.
      Должно быть, он уже заявлял это своим коллегам. Мегрэ и вправду не рассказывал ему о своем посещении квартала казарм, и в данный момент следователь, наверное, расценивал его умолчание, в результате которого Шабо оказался в затруднительной ситуации, как предательство с его стороны.
      Внешне Мегрэ оставался спокойным. Его взгляд задумчиво бродил по фигуре этого скверно сложенного физически недомерка-комиссара, который, судя по его самодовольному виду, ожидал похвалы в свой адрес.
      - Предполагаю, вы сделали какие-то выводы из этой истории?
      - В любом случае она показывает нам доктора Верну в новом свете. Сегодня утром я опросил соседок Сабати, и они подтвердили, что почти каждый его визит к любовнице сопровождался громкими скандалами в её квартире, причем настолько бурными, что они неоднократно подумывали, не вызвать ли полицию.
      - Так почему же они этого не сделали?
      - Вероятно, считали, что это не их дело.
      Нет! Если соседки не подняли тревогу, то лишь потому, что считали побои расплатой Сабати за то, что она целыми днями била баклуши. Не исключено, что чем сильнее её поколачивал Ален, тем большее удовлетворение они испытывали.
      По духу и поступкам они могли бы быть сестрами этого мелкого комиссара Ферона.
      - Что с ней стало?
      - Я приказал ей возвращаться домой и находиться отныне в распоряжении следователя.
      Тот откашлялся в свою очередь.
      - Теперь очевидно, что оба открывшихся сегодня утром обстоятельства ставят Алена Верну в трудное положение.
      - Что он делал вчера после того, как мы расстались?
      Ответил Ферон:
      - Вернулся к себе. Я поддерживаю контакт с комитетом бдительности. Не в силах помешать его формированию, предпочел заручиться его поддержкой. Верну прямиком направился в особняк на улице Рабле.
      - Ходит ли он как обычно на мессу в половине одиннадцатого?
      На этот раз слово взял Шабо.
      - Он вообще их не посещает. Единственный из всей семьи.
      - А выходил ли сегодня утром он из дому?
      Ферон неопределенно махнул рукой.
      - Не думаю. В девять тридцать мне ещё ни о чем не сообщали.
      Наконец-то заговорил прокурор с видом человека, которому все это начало основательно надоедать.
      - Все разговоры на эту тему не ведут нас ни к чему конкретному. Вопрос стоит так: достаточно ли в нашем распоряжении улик против Алена Верну, чтобы задержать его?
      Он пристально взглянул на следователя.
      - И это ваша епархия, Шабо. Ваше поле ответственности.
      Шабо в свою очередь посмотрел на Мегрэ, чье лицо продолжало оставаться бесстрастным и серьезным.
      И тогда следователь вместо ответа произнес целую речь.
      - Ситуация выглядит следующим образом. По той или иной причине, но общественное мнение уже после первого убийства, то есть Робера де Курсона, указало на его племянника как на главного подозреваемого. Я до сих пор недоумеваю, на чем основывались эти люди, выдвигая подобное обвинение. Ален Верну непопулярен. Его семью более или менее ненавидят. Я получил уже порядка двадцати анонимок с утверждениями, что искать виновного надо в доме по улице Рабле и обвинениями в мой адрес в том, что я щажу толстосумов, поскольку поддерживаю с ними светские отношения.
      Оба последовавших затем преступления не только не уменьшили, но, наоборот, усилили эти настроения. Уже давно Ален Верну выглядит в глазах некоторых жителей как "человек, не такой как все остальные".
      Ферон перебил его:
      - Признания девицы Сабати...
      - ...являются тяжким для него свидетельством, равно как и показания Шалю после найденного сегодня орудия убийства. Три преступления за одну неделю - это много. Естественно, население встревожено и стремится как-то обезопасить себя. До сего времени я колебался с принятием решения, считая собранные улики недостаточными. Это, как только что справедливо заметил прокурор, большая ответственность, выпавшая на мою долю. Стоит арестовать Алена Верну, как человеком с таким, как у него характером, замыкается в себе и молчит.
      Неожиданно он подметил промелькнувшую - не без иронии и горечи - на устах Мегрэ улыбку, покраснел, сбился с нити своих рассуждений.
      - Речь идет о том, что лучше: задержать его уже сейчас или же выждать, пока...
      Мегрэ не смог удержаться, чтобы не проворчать сквозь зубы:
      - Зато девушку Сабати запросто сцапали и продержали в кутузке целую ночь!
      Шабо услышал эти слова, открыл было рот, чтобы ответить, бросить реплику, скорее всего насчет того, что это, мол, разные вещи, но в последнюю секунду передумал.
      - Сегодня с учетом солнечной погоды и мессы наступило своего рода затишье. Но уже в этот час, собираясь в кафе на аперитив, люди, по всей видимости, снова начинают бурлить. Наверняка некоторых потянет нарочно пройти мимо особняка Верну. Всем известно, что я играл там вчера в бридж и что комиссар меня сопровождал. Трудно заставить понять...
      - Вы арестуете его или нет? - ребром поставил вопрос прокурор, поднимаясь с места, очевидно сочтя, что всякого рода увиливаниям пора бы уже положить конец.
      - Боюсь, что к вечеру может произойти инцидент с далеко идущими последствиями. Для этого достаточно будет пустяка, типа какого-нибудь мальчишки, запустившего камнем в стекла особняка или пьянчужки, который начнет изрыгать проклятья и ругательства в адрес Верну перед их домом. При нынешнем умонастроении жителей города...
      - Так арестовываете или нет?
      Прокурор начал искать шляпу, но никак не мог её обнаружить. Комиссар-недомерок подобострастно хихикнул.
      - Вы оставили её в своем кабинете. Я сейчас принесу.
      А Шабо, уставившись на Мегрэ, тихо промолвил:
      - Что ты об этом думаешь?
      - Ничего.
      - Что бы ты на моем месте...?
      - Я не на твоем месте.
      - Считаешь ли ты доктора сдвинутым по фазе?
      - Это зависит от того, что считать сумасшествием.
      - Думаешь, это он убийца?
      Мегрэ, не ответив, тоже стал искать шляпу.
      - Подожди минуточку. Мне надо с тобой перемолвиться парочкой слов. Но сначала надо покончить с этим. Тем хуже, если я ошибаюсь.