Комиссар Мегрэ - Мегрэ и мертвец

— Клянусь вам, мне известно одно — их было несколько.

Вернулся Люкас. Почти одновременно с ним на улице завыла сирена «скорой помощи». Женщина вскрикнула от боли, но тут же прикусила губу и с вызовом посмотрела на мужчин.

— Слушай, Люкас, я побуду тут. Поезжай с ней. Не оставляй ее. Я хочу сказать: не отлучайся в больнице из коридора. Я попытаюсь добыть переводчика с чешского.

Другие задержанные жильцы тяжело спускались по лестнице, наталкиваясь на санитаров с носилками. В тусклом свете все это казалось какой-то фантасмагорией, походило на кошмар, но кошмар, воняющий немытым телом и потом. Санитары захлопотали вокруг роженицы, и Мегрэ счел за благо отойти в сторону.

— Куда ты ее? — поинтересовался он у Люкаса.

— К Лаэннеку. Я обзвонил три больницы, прежде чем нашел свободное место.

Содержатель гостиницы, не смея шелохнуться, уныло смотрел в пол.

— Останься и закрой дверь, — приказал Мегрэ, когда плацдарм очистился. — А теперь рассказывай.

— Клянусь, я мало что знаю.

— Вечером к тебе приходил комиссар, показывал фотографию. Так?

— Так.

— Ты заявил, что не знаешь этого типа.

— Прошу прощения! Я ответил, что он не из моих клиентов.

— Как так?

— Ни он, ни женщина не зарегистрировались. Комнаты снял на свое имя другой.

— Давно?

— Месяцев пять будет.

— Как его зовут?

— Сергей Мадош.

— Это главарь?

— Какой главарь?

— Прими добрый совет: не строй из себя идиота, иначе мы продолжил разговор в другом месте, и завтра же твою лавочку прикроют. Ясно?

— Я никогда не нарушал порядок.

— Кроме нынешнего вечера. Рассказывай о своем Сергее Мадоше. Он чех?

— Так написано в его документе. Все они говорили на одном языке. Но это не польский: с поляками я имел дело.

— Возраст?

— Лет тридцать. Сперва он говорил, что работает на заводе.

— Действительно работал?

— Нет.

— Откуда знаешь?

— Он же целыми днями дома торчал.

— А остальные?

— Тоже. Выходил на улицу всегда кто-нибудь один, чаще всего женщина, делавшая все покупки на улице Сент-Антуан.

— Чем же они занимались с утра до вечера?

— Ничем. Спали, ели, пили, дулись в карты. Вели себя довольно смирно. Время от времени пели, но ночью — никогда, и мне было не на что жаловаться.

— Сколько их было?

— Четверо мужчин и Мария.

— И все четверо спали с ней?

— Не знаю.

— Врешь. Говори.

— Между ними что-то происходило, но что — толком не понимаю. Им случалось ссориться — по-моему, из-за Марии.

— Кто был за главного?

— Похоже, тот, кого звали Карелом. Слышал я и фамилию, но не запомнил да и выговорить-то никогда не мог — на ней язык сломаешь.

— Минутку. — Мегрэ вытащил из кармана блокнот, какой бывает у прачек, и, словно школьник, помусолил карандаш. — Итак, женщина, которую ты называешь Марией. Потом Карел. Потом Сергей Мадош, на чье имя сняты комнаты. И покойный Виктор Польенский. Это все?

— Еще мальчишка.

— Что за мальчишка?

— Думаю, брат Марии. Во всяком случае, похож на нее. Они всегда называли его Петром — сам слышал. Лет ему шестнадцать — семнадцать.

— Тоже не работал?

Хозяин покачал головой. Он был без пиджака, и его пробирала дрожь, потому что Мегрэ распахнул окно в надежде проветрить комнату, хотя воздух на улице был почти таким же зловонным, как в гостинице.

— Никто из них не работал.

— Но ведь они много тратили, — удивился Мегрэ, указав на угол, где громоздились пустые бутылки, в том числе из-под шампанского.

— По меркам нашего квартала — много. Но смотря когда. В иные периоды им приходилось затягивать пояс. Это легко было заметить. Если мальчишка по несколько раз в день выносит и продает пустые бутылки, значит, они сидят на мели.

— Кто-нибудь их навещал?

— Вероятно.

— Хочешь продолжить разговор на набережной Орфевр?

— Нет. Я скажу все, что знаю. Несколько раз к ним приходил один человек.

— Кто?

— Какой-то хорошо одетый господин.

— Он поднимался в номер? Что говорил, проходя через твою контору?

— Ни слова. Наверняка знал, на каком они этаже. Просто проходил.

— Это все?

Сумятица на улицах постепенно улеглась. Свет в окнах погас. Слышались лишь шаги полицейских, заканчивавших обход последних домов.

Полицейский офицер поднялся по лестнице.

— Жду ваших распоряжений, господин комиссар. Все сделано. Оба фургона полны.

— Отправляйте. И пришлите сюда двух моих инспекторов.

— Мне холодно, — заныл хозяин гостиницы.

— А мне жарко, — отрезал Мегрэ, не снявший пальто только потому, что не решился положить его куда-нибудь в такой грязной дыре. — Ты больше нигде не встречал человека, приходившего к ним? Портрета его в газетах тоже не видел? Не этот?

Комиссар предъявил фотографию Маленького Альбера, которую всюду таскал с собой.

— Ничего похожего. Тот был красивый элегантный мужчина с черными усиками.

— Возраст?

— Лет тридцать пять. На пальце золотой перстень с печаткой.

— Француз? Чех?

— Наверняка не француз. Он говорил с ними на их языке.

— Ты подслушивал?

— Случалось. Предпочитаю, понимаете, знать, что происходит у меня в доме.

— Тем более что быстро во всем разобрался.

— В чем я разобрался?

— Ты что, за идиота меня принимаешь? Чем могут заниматься типы, которые отсиживаются в гаком клоповнике и не ищут работы? На что живут? Отвечай.

— Это меня не касается.

— Сколько раз они отлучались все вместе? Хозяин покраснел, заколебался, но взгляд Мегрэ быстро расположил его к откровенности.

— Раза четыре-пять.

— Подолгу? На ночь?

— Как вы узнали, что они отлучались на ночь? Да, обычно на ночь. Правда, один раз пропадали двое суток, и я уже подумал, что они вообще не вернутся.

— Подумал, что их взяли, так ведь?

— Пожалуй.

— Сколько они давали тебе по возвращении?

— Сколько положено за номер.

— С одного человека? Зарегистрирован-то был всего один.

— Чуть больше, чем с одного.

— Сколько? Не забывай, приятель: я могу упечь тебя за соучастие.

— Однажды они заплатили мне пятьсот франков. Другой раз — две тысячи.

— А потом принимались гулять?

— Да. Кучами закупали провизию.

— Кто дежурил?

Теперь содержатель смутился настолько явственно, что машинально посмотрел на дверь.

— У твоей лавочки два выхода?

— Если пойти дворами и перемахнуть через две стены, попадаешь на улицу Вьей-дю-Тампль.

— Так кто дежурил?

— На улице?

— Да, на улице. И, похоже, еще один всегда торчал у окна. Когда Мадош снимал номер, он наверняка потребовал такой, чтобы комнаты выходили на улицу?

— Верно. И один из них все время отирался на улице. Они сменяли друг друга.

— Еще подробность: кто из них грозился прикончить тебя, если ты будешь болтать?

— Карел.

— Когда?

— Сразу же после их первой ночной отлучки.

— Почему ты решил, что угроза серьезна, что эти люди способны на убийство?

— Я зашел в комнату. Я часто обхожу номера, делая вид, что проверяю, исправно ли электричество, сменили простыни или нет.

— Их часто меняют?

— Каждый месяц… Я застал женщину, когда она стирала в тазу рубашку, и сразу увидел, что та в крови.

— Чью рубашку?

— Кого-то из мужчин.

На лестничной площадке два инспектора ожидали приказов Мегрэ.

— Один из вас позвонит Мерсу. Сейчас он, наверно, уже спит, если только не заканчивает работу. Не окажется его на Набережной — звоните домой. Пусть летит сюда со своими причиндалами.

Не обращая больше внимания на хозяина, Мегрэ расхаживал по обеим комнатам, то открывая шкаф, то выдвигая ящик комода, то вороша ногой кучу грязного белья. Обои на стенах выцвели и местами отклеились. Черные кровати были нищенски убоги, одеяла — удручающе серого казарменного цвета. Всюду царил беспорядок. Удирая впопыхах, постояльцы захватили с собой самое ценное, но из боязни привлечь к себе внимание не решились взять ничего громоздкого.

— Они смотались сразу после выстрела? — уточнил Мегрэ.

— Сразу же.

— Ушли через подъезд?

— Нет, дворами.

— Кто был в тот момент на улице?

— Виктор, естественно. Еще Сергей Мадош.

— Кого вызывали к телефону?

— Откуда вы знаете, что им звонили?

— Отвечай.

— Звонили около половины пятого. Это точно. Голос я не узнал, но говорил человек, понимающий по-ихнему.

Сказал только, кого ему нужно, — Карела. Я позвал. До сих пор вижу, как он, взбешенный, стоит у меня в конторе и отчаянно жестикулирует. В трубку он орал… Потом поднялся к себе, стал опять ругаться и шуметь; потом сразу вслед за этим вниз спустился Мадош.

— Выходит, это Мадош пристрелил своего дружка?

— Очень похоже.

— Они не пытались увести с собой женщину?

— Я заговорил с ними о ней, когда они шли по коридору. Я догадывался, что все это пахнет для меня неприятностями, и радовался, что они исчезнут. Но я не знал, что ей вот-вот рожать. Поднялся в номер, сказал, чтобы она уходила вместе с остальными. Она лежала и спокойно поглядывала на меня. Понимаете, она знает по-французски лучше, чем нам кажется. Она не дала себе труда ответить, но тут у нее начались схватки, и я сообразил, в чем дело.

— Дождешься Мерса, малыш, — приказал Мегрэ оставшемуся с ним инспектору. — В номер не впускать никого, особенно эту обезьяну. Оружие с собой?

Инспектор похлопал себя по оттопыренному карману пиджака.

— Пусть Мере для начала займется отпечатками. Потом унесет все, что может дать информацию. Бумаг нам здесь, разумеется, никаких не оставили. Я проверил.

Старые носки, кальсоны, губная гармоника, ящичек с иголками и нитками, одежда, несколько карточных колод, резные деревянные фигурки…

Комиссар сошел вниз по лестнице, пропустив вперед содержателя гостиницы. Помещение, именовавшееся конторой, представляло собой плохо освещенную комнатушку без всякой вентиляции, где стояли раскладушка и стол со спиртовкой и остатками еды.

— Полагаю, ты не записал даты отлучек этой публики?

Хозяин поспешил дать отрицательный ответ.

— Так я и думал. Не беда. До утра у тебя хватит времени вспомнить. Слышишь? Утром я приеду сюда или пошлю за тобой, и тебя доставят ко мне в кабинет. Вот тогда мне потребуются даты, слышишь, точные даты. В противном случае, к вящему сожалению, ты сядешь.

— А если они вернутся, вы… вы разрешаете мне воспользоваться своим револьвером? — запинаясь, выдавил хозяин.

— А, сообразил, что знаешь слишком много и что им может прийти в голову убрать тебя так же, как Виктора?

— Мне страшно.

— Поставим агента на улице.

— А если они проберутся дворами?

— Я подумал и об этом. Поставлю другого на улице Вьей-дю-Тампль.

Улицы были безлюдны, и после сумятицы последних часов тишина воспринималась особенно остро. Никаких следов облавы. Свет в окнах погас. Спали все, кроме тех, кого увезли в предварилку, Марии, рожавшей сейчас в больнице, и Люкаса, караулившего у дверей ее палаты. Комиссар выставил, как обещал, двух человек у «Золотого льва», тщательно их проинструктировал и довольно долго прождал такси на улице Риволи. Ночь была ясная и прохладная. Сев в машину, Мегрэ заколебался. Правда, эту ночь он совсем не спал, но разве ему не удалось отдохнуть целых трое суток во время своего пресловутого бронхита? И разве спит Мере, хотя сейчас уже четыре?

— Какое-нибудь заведение еще открыто? — спросил Мегрэ шофера.

Ему внезапно захотелось есть. И есть, и пить. Он представил себе кружку пива с серебристой пеной, и у него потекли слюнки.

— Кроме ночных кабаков, могу предложить только «Купол» да маленькие бары у Центрального рынка.

Комиссар это знал. И зачем он только задал свой вопрос?

— В «Купол».

Большой зал был заперт, но бар еще работал — там клевало носом несколько завсегдатаев. Комиссар взял два великолепных сандвича с ветчиной, опорожнил почти одну за другой три кружки пива. Такси он не отпустил. Было четыре утра.

— Набережная Орфевр, — бросил он шоферу, но по дороге передумал:

— Поезжайте-ка лучше на набережную Орлож.

Все его подопечные уже были там, в доме предварительного заключения, и запах в нем напоминал ароматы улицы Сицилийского Короля. Мужчин и женщин разместили порознь, вперемежку с клошарами, пьяницами и проститутками, задержанными за ночь в Париже. Одни спали вповалку на полу. Другие, кто попривычней, разулись и растирали натруженные ноги. Женщины через решетку перешучивались с надзирателями, и порой одна из них вызывающе задирала юбку до пупа.

Полицейские играли в карты вокруг печки, на которой варился кофе. Инспекторы ждали распоряжений Мегрэ. Тщательная проверка документов задержанных, после которой последних отправят наверх, где разденут донага для медицинского осмотра и антропометрических обмеров, теоретически должна была начаться в восемь утра.

— Принимайтесь за дело, ребята. Возню с бумагами предоставьте дежурному комиссару. Я хочу, чтобы вы одного за другим допросили всех задержанных на улице Сицилийского Короля. Особенно тех, кто живет в гостинице «Золотой лев», если такие имеются…

— Одна женщина, двое мужчин.

— Прекрасно. Вытяните из них все, что им известно о чехах и Марии.

Комиссар кратко описал членов банды, и инспекторы уселись каждый за отдельный стол. Начался допрос, которому предстояло занять весь остаток ночи, а Мегрэ, на ощупь отыскивая выключатели, проследовал темными коридорами через весь Дворец правосудия к себе в кабинет.

Встретил его Жозеф, ночной служитель, и комиссар обрадовался, вновь увидев его доброе лицо. В инспекторской, где горел свет, зазвонил телефон. Мегрэ вошел. Боден, стоявший у аппарата, сказал:

— Передаю трубку. Он как раз вернулся. Звонил Люкас, сообщивший, что Мария только что родила мальчика весом в девять фунтов. Когда сестра выносила младенца из палаты, чтобы обмыть его, чешка пыталась соскочить с постели.

Глава 7

Выбравшись из такси на Севрской улице напротив больницы Лаэннека, Мегрэ увидел лимузин с дипломатическим номером. У подъезда ждал высокий тощий человек, одетый до уныния изысканно и с такими безупречно отрепетированными жестами, с таким непогрешимым выражением лица, что хотелось не столько слушать медленно цедимые им слова, сколько любоваться им, как картиной. К тому же это был не секретарь чехословацкого посольства, пусть даже последний по рангу, а всего-навсего простой сотрудник канцелярии.

— Его превосходительство поручил мне… — начал он. Мегрэ, для которого последние часы оказались едва ли не самыми напряженными в жизни, ограничился тем, что пробурчал, увлекая за собой встречавшего:

— Пошли.

Правда, поднимаясь по больничной лестнице, он обернулся и задал спутнику вопрос, от которого тот чуть не подскочил:

— Вы хоть по-чешски-то говорите?

В коридоре, облокотясь на подоконник и глядя в сад, стоял Люкас. Утро было дождливое, пасмурное. Инспектора просили не курить, и теперь он со вздохом указал Мегрэ на его трубку:

— Вас заставят погасить ее, шеф.

Им пришлось подождать, пока к ним выйдет сестра. Она оказалась женщиной в годах, совершенно нечувствительной к известности Мегрэ — видимо, не любила полицию.

— Ее нельзя утомлять. Когда я подам знак, что пора уходить, прошу не задерживаться.

Мегрэ пожал плечами и первым вошел в маленькую белую палату, где Мария, казалось, дремала, а ее малыш посапывал в колыбели рядом с койкой. Однако, несмотря на полуприкрытые веки, женщина настороженно следила за каждым движением обоих мужчин. Она осунулась, но была так же красива, как ночью на улице Сицилийского Короля. Волосы ей заплели в толстые косы, уложив их вокруг головы.

— Спросите, как ее зовут, — обратился Мегрэ к чеху, кладя шляпу на стул, и выждал, хотя не питал особых надежд на успех. Женщина действительно ограничилась ненавидящим взглядом, который бросила на человека, заговорившего с ней на родном языке.

— Она не отвечает, — развел руками переводчик. — Насколько могу судить, это не чешка, а словачка. Я обратился к ней на обоих языках, и, когда заговорил по-словацки, она вздрогнула.

— Втолкуйте ей, что я настоятельно советую отвечать на мои вопросы, иначе, невзирая на ее состояние, она будет сегодня же препровождена в больницу при тюрьме Санте.

Чех напыжился с видом джентльмена, оскорбленного в лучших чувствах; сестра, расхаживавшая по палате, уронила, словно в пространство:

— Хотела бы я посмотреть, как это получится! — И ту же адресовалась к Мегрэ:

— Разве вы не прочли внизу под лестницей, что у нас запрещено курить?

Комиссар с неожиданным смирением вынул трубку изо рта и дал ей погаснуть. Мария произнесла наконец несколько слов.

— Переведите, пожалуйста.

— Она отвечает, что ей все равно и что она всех нас ненавидит. Я не ошибся: она словацкая крестьянка, вероятно с юга.

Переводчик сообщил это с видимым облегчением. Достоинство его, чистокровного чеха-пражанина, больше не стояло на карте: речь шла лишь о словацкой крестьянке.

Мегрэ вытащил свой черный блокнот.

— Спросите, где она была в ночь с двенадцатого на тринадцатое октября прошлого года?

На этот раз удар попал в цель. Глаза Марии помрачнели и впились в комиссара, но с губ все-таки не сорвалось ни звука.

— Тот же вопрос применительно к ночи с восьмого на девятое декабря.

Мария заволновалась. Грудь ее начала вздыматься. Она невольно потянулась к колыбели, словно для того, чтобы схватить ребенка и защищать его. Это был зверь, великолепная самка. Одна лишь сестра милосердия не понимала, что перед ней существо иной породы, и продолжала видеть в ней обыкновенную женщину да еще роженицу.

— Скоро вы кончите задавать ей глупые вопросы?

— В таком случае я задам другой, который, возможно, заставит вас изменить свое мнение, мадам. Или мадмуазель?

— Мадмуазель, с вашего позволения.

— Так я и предполагал. Переводите, пожалуйста, сударь.

В ночь с восьмого на девятое декабря на одной пикардийской ферме в окрестностях Сен-Жиль-де-Водрез зверски зарубили топором целую семью. В ночь с двенадцатого на тринадцатое октября двое стариков крестьян, муж и жена, были убиты тем же способом на своей ферме в Сент-Обене, тоже в Пикардии. В ночь с двадцать первого на двадцать второе ноября опять-таки топором умерщвлены два старика и несчастный дурачок, их батрак.

— Вы что же, считаете, это она?..

— Минутку, мадмуазель. Дайте перевести. Чех переводил с таким отвращением, словно перечисление этих зверств пачкало ему руки. При первых же его словах Мария приподнялась на койке, вывалив одну грудь, которую и не подумала прикрыть.

— До восьмого декабря об убийцах ничего не знали, потому что они не оставляли никого в живых. Ясно, мадмуазель?

— Мне ясно, что врач разрешил вам свидание всего на несколько минут.

— Зря беспокоитесь: она крепкая. Взгляните-ка на нее.

Заслоняя малыша, словно волчица или львица детеныша, Мария была так же прекрасна, как и в ту пору, когда предводительствовала своими мужчинами.

— Прошу переводить дословно. Восьмого декабря убийцы недосмотрели. Девятилетняя девочка, босиком, в одной рубашке, успела выскользнуть из кроватки, прежде чем ее заметили, и спряталась в таком закоулке, где искать ее никому не пришло в голову. Она все видела, все слышала. Она видела, как молодая красивая брюнетка подносила зажженную свечу к ступням ее матери, как один из мужчин раскроил череп ее деду, а другой в это время поил сообщников. Фермерша кричала, молила, корчилась от боли, а эта тварь, — указал Мегрэ на койку — с улыбкой прижигала вдобавок несчастной груди горящей сигаретой.

— Довольно! — запротестовала сестра.

— Переведите, — распорядился Мегрэ, наблюдая за Марией, не сводившей с него глаз, но, казалось, ушедшей в себя. — Спросите, имеет ли она что-нибудь сказать.

Еще одна презрительная улыбка вместо ответа.

— Девочка-сирота, уцелевшая в этой бойне, взята на воспитание чужой семьей в Амьене. Сегодня утром ей показали фотографию этой женщины, переданную по бильдаппарату. Бедняжка со всей определенностью опознала ее. Девочку ни о чем не предупредили. Ей просто дали взглянуть на карточку, и ребенок так разволновался, что у нее начался нервный криз. Переведите, господин чех.

— Она словачка, — отозвался сотрудник посольства. Тут младенец заплакал, сестра, посмотрев на часы, вынула его из колыбели и принялась менять пеленки под неотступным взглядом матери.

— Позволю себе напомнить, господин комиссар, что время истекло.

— А для людей, о которых я говорю, оно тоже истекло?

— Матери нужно покормить младенца.

— Пусть кормит при нас.

Никогда еще Мегрэ не допрашивал убийцу, к чьей белой груди жадно приник новорожденный!

— Что, по-прежнему не отвечает? Думаю, она ничего не скажет, даже когда вы заговорите о вдове Риваль, убитой, как и остальные, у себя на ферме девятого января. Вместе с ней погибла ее сорокалетняя дочь. Уверен, Мария побывала и там. Как всегда, на трупе обнаружены следы ожогов. Переводите.

Комиссар ощущал вокруг себя атмосферу глубокой неприязни, глухой враждебности, но уже ни на что не обращал внимания. Он был на пределе. Стоит ему присесть на пять минут, и он заснет.

— Теперь перечислите ее сообщников и любовников:

Виктор Польенский, этакий деревенский дурачок с мускулами гориллы, Сергей Мадош, у которого толстая шея и жирная кожа. Карел и мальчишка, которого они зовут Петром.

Мария ловила слетавшие с губ Мегрэ имена и при каждом вздрагивала.

— Мальчишка тоже был ее любовником?

— Переводить и это?

— Сделайте одолжение. В краску вам ее все равно не вогнать.

Даже припертая к стене, она все-таки улыбнулась при упоминании о юноше.

— Спросите, не брат ли он ей?

Странное дело! Порой глаза Марии начинали светиться теплотой и нежностью, и случалось это не только тогда, когда она подносила младенца к груди.

— А теперь, господин чех…

— Меня зовут Франтишек Легел.

— Мне это безразлично. Прошу вас точно, слово в слово, перевести то, что я скажу. От этого, возможно, зависит жизнь вашей соотечественницы. Начните именно с этого: жизнь ее зависит от того, как она себя поведет.

— Экая мерзость! — негромко возмутилась сестра. Зато Мария ухом не повела. Побледнела чуть-чуть сильнее, но все-таки сумела улыбнуться.

— Есть еще один субъект, которого мы не знаем и который был у них за главаря.

— Переводить?

— Да, пожалуйста.

На этот раз Мария ответила иронической ухмылкой.

— Она, конечно, не заговорит. Я знал это с самого начала. Такую не запугаешь. Есть тем не менее одна деталь, которую мне нужно выяснить во что бы то ни стало: ставка — человеческие жизни.

— Переводить?

— А для чего я вас пригласил?

— Простите. Перевожу.

— Между двенадцатым октября и двадцать первым ноября примерно полтора месяца. Между двадцать первым ноября и восьмым декабря чуть больше двух недель. От двадцать первого ноября до девятнадцатого января пять недель. Не понимаете? Да это же срок, за который банда проживала добычу. Сейчас конец февраля… Обещать я ничего не могу. Когда дойдет до суда, судьбу ее будут решать другие. Переводите.

— Будьте добры, повторите даты. Переводчик еще раз, как заученный урок, отбарабанил свою тираду и смолк.

— Добавьте, что, если, ответив на мои последние вопросы, она поможет избежать нового кровопролития, это ей зачтется.

Мария не шелохнулась, только скорчила презрительную гримасу.

— Я не спрашиваю, где сейчас ее дружки. Не спрашиваю даже, как зовут главаря. Я хочу знать одно — много ли у них осталось денег и готовят ли они новое дело в ближайшее время.

И на этот вопрос Мария лишь сверкнула глазами.

— Ладно, пусть молчит. Думаю, я все понял. Остается узнать, действительно ли жертвы убивал Виктор Польенский.

Мария выслушала перевод с большим вниманием, опять не сказала ни слова, и необходимость общаться с ней через сотрудника посольской канцелярии все сильнее бесила Мегрэ.

— Орудовать топором умел не каждый из них, и если эта обязанность была возложена не на Виктора, не понимаю, зачем банда таскала с собой полудурка. В конечном-то счете Марию сцапали из-за него, по его же вине возьмут и остальных.

Снова перевод. Теперь женщина торжествовала. Полицейские ничего не знают. Знает только она. Пусть она сейчас лежит без сил и к ее груди припал новорожденный — она ничего не сказала и не скажет. Непроизвольный взгляд, брошенный ею на окно, выдал ее сокровенную мысль. В ту минуту, когда ее бросили одну на улице Сицилийского Короля, — и, похоже, она сама настояла на этом — ей кое-что обещали. Она знала своих мужчин, верила в них. Пока они на свободе, ей ничто не страшно. Они появятся. Вытащат ее и отсюда, и даже из тюремной больницы Санте.

Она была великолепна. Ноздри ее раздувались, губы искривила непередаваемая гримаса. Она и ее мужчины — люди другой породы, не такие, как те, кто ее сейчас окружает. Они раз навсегда избрали себе уделом жизнь за гранью общества. Они — крупные хищники, и блеянье баранов не находит в них сочувственного отклика.

На каком дне, в какой пропасти нищеты сложился их союз? Их всех мучил голод. Мучил до такой степени, что, совершив злодейство, они делали одно — ели, ели целыми днями, ели, пили, спали, занимались любовью и опять ели, не замечая ни убожества своего пристанища на улице Сицилийского Короля, ни того, что их одежда превратилась почти в лохмотья. Они убивали не ради денег. Деньги были для них лишь средством, позволявшим досыта есть и мирно спать в своем углу, в своей берлоге, не думая об остальном человечестве.

Мария не была даже кокетлива. Платья, найденные в номере, — та же дешевка, какую она носила у себя в деревне. Она не пудрилась, не красила губы, не обзавелась бельем. В другом веке и в других широтах они с таким же успехом могли бы жить нагишом в тропических джунглях.

— Скажите ей, что я вернусь, а пока предлагаю ей подумать. У нее же теперь ребенок. — Произнося последние слова, комиссар невольно понизил голос. Потом обратился к сестре:

— Мы расстаемся с вами. Я немедленно пришлю сюда еще одного инспектора и позвоню доктору Букару. Он ведь ее лечащий врач, не так ли?

— Он заведующий отделением.

— Если она транспортабельна, ее сегодня вечером или завтра утром перевезут в Санте.

Несмотря на все рассказанное комиссаром, сестра по-прежнему недобро поглядывала на него.

— До свидания, мадмуазель. Идемте, сударь. В коридоре Мегрэ перемолвился с Люкасом — инспектор был совершенно не в курсе происходящего. В стороне ждала другая сестра, та, что провела комиссара с первого этажа наверх. У одной из палат стояло с полдюжины ваз со свежими цветами.

— Для кого они? — полюбопытствовал Мегрэ.

— Теперь уже ни для кого, — отозвалась сестра, молодая пухленькая блондинка. — Дама, занимавшая эту палату, только что выписалась, а цветы оставила — у нее много друзей.

Комиссар что-то тихо сказал девушке. Она с явным удивлением кивнула. Но еще больше удивился бы чех, узнай он, что сделал Мегрэ. А тот просто, хотя и чуточку смущенно распорядился:

— Отнесите немного цветов в двести семнадцатую. В палате было пусто и неуютно, а там все-таки лежала женщина с новорожденным.

Было половина двенадцатого. В длинном, скудно освещенном коридоре, по сторонам которого располагались кабинеты следователей, на скамейках в ожидании вызова томились между жандармами мужчины в наручниках и без галстуков. Сидели там и женщины, и свидетели, всячески выражавшие свое нетерпение.

Следователь Комельо, еще более чопорный и озабоченный, чем обычно, велел своему письмоводителю принести дополнительные стулья из соседнего кабинета, а потом отправляться завтракать. Начальник уголовной полиции, явившийся сюда по просьбе Мегрэ, расположился в кресле, а на табурете, который обычно занимает допрашиваемый, поместился комиссар Коломбани из Сюрте «Общенациональная уголовная полиция Франции.». Поскольку уголовная полиция занимается в принципе только Парижем и прилегающим районом, именно Коломбани вместе с провинциальными опербригадами вот уже пять месяцев расследует дело «пикардийских убийц», как журналисты окрестили банду после ее первого преступления. Ранним утром он встретился с Мегрэ и передал ему свои материалы.

Тем же ранним утром, около девяти, один из инспекторов, оставленных на улице Сицилийского Короля, постучался в кабинет комиссара и доложил:

— Он здесь.

Речь шла о содержателе «Золотого льва». Утро оказалось для него мудреней вечера. Испитой, небритый, помятый, он окликнул инспектора, расхаживающего перед домом:

— Мне надо на набережную.

— Идите.

— Боюсь.

— Я вас провожу.

Но разве Виктора не завалили прямо на улице, в толпе?

— Возьмем лучше такси. Плачу я.

Когда он вошел в кабинет, Мегрэ листал его дело: у хозяина было на счету три судимости.

— Даты вспомнил?

— Да. Я подумал: будь что будет. Коль скоро вы обещаете меня защитить…

От него разило трусостью и хворью. Весь его облик наводил на мысль о худосочии. А ведь этого субъекта дважды судили за развратные действия.

— На первую их отлучку я не обратил особого внимания, а вот вторая меня насторожила.

— Вторая? То есть двадцать первого ноября?

— Откуда вы знаете?

— Оттуда, что я тоже умею думать и читаю газеты. Я заподозрил, что это они, но никак этого не показал.

— А они догадались, что ты их расколол?

— Не знаю. Но сунули мне тысячу франков.

— Вчера ты сказал — пятьсот.

— Я ошибся. А пригрозил мне Карел в следующий раз, когда они вернулись.

— Уезжали они на машине?

— Не знаю. Из дома, во всяком случае, они уходили пешком.

— А другой, тот, кого ты знаешь, появлялся за несколько дней до отъезда?

— Сейчас вспоминаю, что да.

— Он тоже спал с Марией?